Мой старший брат, или Опасная прелесть быстрых снов

Мой старший брат, или Опасная прелесть быстрых снов Сергей В. Бойко Быстрый сон – пятая и последняя стадия сна. Она характеризуется быстрыми низкоамплитудными ритмами электроэнцефалограммы. Это делает ее похожей на электроэнцефалограмму бодрствования. На этой стадии сна возникает большинство запоминающихся сновидений, а спонтанная активность нейронов бывает даже выше, чем при самом напряженном активном бодрствовании. За минуты такого сна человек может пережить события от нескольких часов до нескольких дней, месяцев или даже лет. А может быть, все мы проводим свою жизнь во сне, ошибочно думая, что это и есть реальность? Содержит нецензурную брань. История 1. «ДЛИННЫЙ-ДЛИННЫЙ ДЕНЬ» Эта история случилось в те благословенные времена, когда потеря мобильника еще не вызывала в человеке приступа паники… *** Поезд шел быстро, нервно и целенаправленно. Слева, не отставая от него, галопом скакала вечерняя заря. Я открыл дверь, – и в купе ворвалось сияние заходящего солнца. Мимо окна проносились придорожные кусты и деревья, речки и мостки, полустанки и переезды, машины, собаки, коровы, люди. После утомительного и растрепанного отдыха на морском курорте я с радостным облегчением возвращался в серые будни и холодный глянец большого города. Полная женщина-проводник, покачиваясь в такт вагону, балансировала по проходу со стаканами чая в подстаканниках. Странное название этой станции, промелькнувшее под стук колес между двумя ударами сердца, вспыхнуло и погасло в моем сознании подобно метеору на ночном небе… – Юдоль, остановка по требованию! На столике лежала колода карт. Сосед подхватил ее, ловко перетасовал и начал сдавать. Я подхватил чемодан и вышел в тамбур. Поезд начал резко тормозить и остановился. Я спустился на перрон. Состав тот час же тронулся и стал набирать скорость. Мелькнул фонарями последний вагон, и я остался один. Был ясный тихий вечер. Не успел я насладиться своим одиночеством, как вдруг мне почудилось, будто рядом кто-то стоит. Я оглянулся – и оказался в теплых объятьях: меня нежно обнимала и ослепляла вечерняя заря, удивительным образом отражаясь в высоком окне вокзала. Я тряхнул головой, прогоняя наваждение, и прошел мимо этого чуда на привокзальную площадь. Фонари на столбах еще не горели, и площадь медленно погружалась в голубоватый полумрак. Вокруг не было ни души. Некоторое время я стоял, озираясь по сторонам. Потом увидел на другой стороне площади светящийся указатель с надписью «Гостиница» и двинулся в указанном направлении. Пустынными кривыми улочками я неспешно шагал от указателя к указателю, мимо старых невысоких домов. Все окна были распахнуты настежь. На втором этаже звучал патефон, и тихая мелодия переливалась через подоконник; где-то в глубине квартиры жена укоряла мужа; работал телевизор, и звучали позывные вечерних новостей; плакал ребенок, и ему выговаривали, заставляя ложиться спать. Вечер густел, но фонари по-прежнему не зажигались. На улице стало темно и тепло, как в погасшей печке. Когда требовалось, появлялись указатели со светящейся надписью «Гостиница», и я неизменно им следовал. После очередного поворота я очутился в тупике. Я догадался, что в тупике, потому что прямо перед собой я видел непроницаемую темноту, а спасительной стрелки-указателя не было. Я помедлил, собрался с духом – и шагнул в эту темноту… – Длин-длин-день! – пропела мелодичными колокольчиками входная дверь, закрываясь за моей спиной. Без сомнения, это была гостиница. За стойкой администратора горела настольная лампа под зеленым абажуром, освещая табличку с отчетливой надписью: «Все места свободны». Женщина-администратор посмотрела на меня поверх очков и отложила книгу. – Добрый вечер! – сказала она с улыбкой, поднимаясь из-за стола. Она смотрела на меня внимательно и ободряюще – как на любимого ученика, вызванного к доске. Седые волосы, туго собранные на затылке, темное строгое платье, белый кружевной воротничок и такие же манжеты на рукавах – все это делало ее похожей на учительницу начальных классов. – Здравствуйте! – улыбнулся я в ответ и украдкой глянул по сторонам, но классной доски не заметил, хотя, сознаюсь, было не очень светло. – Какой предпочтете номер? – осведомилась женщина. Загорелась люстра под потолком, и миниатюрное фойе осветилось теплым светом нескольких лампочек-миньонов в форме свечей. Классная доска висела рядом со стойкой администратора – прямо передо мной. На ней красовались приколотые кнопками цветные картинки – ни дать, ни взять, учебные пособия! Не давая мне опомниться, женщина вышла из-за стойки и встала рядом. Я едва сдержался, чтобы не рассмеяться, когда заметил в ее руке школьную указку, – это было бы верхом невежливости с моей стороны. Женщина указала на одну из картинок. – Есть номер с видом на озеро Пайк-Ярви недалеко от города Лахденпохья в Карелии. Она стала водить указкой по доске, озвучивая изображения на картинках: – Есть номер с альпийским лугом на склоне Заилийсткого Алатау в Северном Тянь-Шане. Есть с видом на караванную тропу у подножия большого бархана в алжирском вилайете Ургла в пустыне Сахара. Она опустила указку. – Впрочем, есть красивый буклет. Вот, ознакомьтесь, пожалуйста! Она положила передо мной на стойку красочный рекламный проспект и повторила: – Какой предпочитаете номер? – Мне бы с удобствами, – просто сказал я. Движением брови женщина выразила изумление и произнесла: – А разве это не удобство: рано утром вылезти из окна и искупаться в карельском озере? И добавила с лукавой улыбкой, будто что-то про меня знала: – Или вы предпочитаете Черное море? – Нет! – быстро сказал я. – Только не море, прошу вас! Я поставил чемодан и достал из кармана паспорт. – Зачем? – удивилась женщина. – Назовите ваше имя, молодой человек, чтобы я знала, как к вам обращаться. Этого достаточно. Тогда я взял и почему-то назвался Александром. – Александр! – с удовольствием произнесла женщина, улыбнулась и повторила: – Александр! Очень приятно! Меня зовут Алина Ивановна. А это – дед Степан. Он вас проводит. Из темноты коридора выдвинулся под свет люстры, едва не задев ее головой, дед Степан – мужчина неопределенного возраста, заросший черной бородой чуть ли не до бровей. В громадном дождевике из толстого брезента он походил на стог сена средних размеров. Дед Степан дал мне время наглядеться на себя, при этом на его лице, среди буйной растительности, безостановочно порхала хитрая улыбка. Произведя достаточное впечатление, он подхватил мой чемодан и со словами «Идем, Сашок!» резко повернулся и загрохотал по коридору болотными сапожищами. Я двинулся следом, едва за ним поспевая. В коридоре царили тени. Самой большой из них была спина деда Степана. Мой чемодан в его руке выглядел как томик детской энциклопедии. – Осторожно, ступеньки тута! – предупредил он меня и сам же первый споткнулся. – Будь они неладны! Я тоже споткнулся, и мы оба пошли по лестнице на второй этаж. Потом опять коридором, в конце которого горела одинокая лампочка. Сапоги деда будили эхо в дальних углах. Дед резко остановился, и я сослепу налетел на его спину. – Пришли, что ли? – оглянулся на меня дед Степан. – Ага, тута! Он стал возиться с ключами, выбирая нужный. Дверь распахнулась. Дед Степан, нагнув голову, протиснулся в дверной проем, распрямился, щелкнул выключателем – и протаранил лбом вспыхнувшую стоваттную лампочку, свисавшую с потолка прихожей. Дед Степан придержал шнур, чтобы лампочка не раскачивалась, и вошел в апартаменты, освобождая прихожую. Я шагнул следом – и ослеп от яркого света. – Самый что ни на есть с удобствами, – с удовольствием сказал дед Степан и поставил чемодан на пол. – Располагайся пока. Потом у них тама ужин будет. Я посторонился, и он вышел из номера. Его сапоги загрохотали по коридору. Я закрыл дверь и осмотрелся. Удобства были – ванная с душем, туалет, мебель, телевизор, холодильник. Не было только окна – с видом на что-нибудь. Вместо него кособоко висела на голой стене невзрачная литография в белой пластиковой раме. Раздался негромкий стук в дверь. – Можно? – услышал я детский голос. – Войдите! Дверь открылась, и в номер вошла очень юная девушка-подросток в легком светлом платье. – Добрый вечер! Вы Александр? А меня все зовут Чубчика. Она тряхнула головой. – Вот из-за этой дурацкой челки. Было видно, как ей нравится ее «дурацкая» челка – лихой мальчишеский чуб. – Пока есть время до ужина, – сказала она. – Меня уже предупредили. Девушка добавила: – Мы можем с вами погулять. Я уже собрался сказать, что устал и хочу отдохнуть, но она меня опередила и торопливо добавила: – Если вы, конечно, не устали! – Извините! – сказал я и добавил с улыбкой: – В другой раз, обязательно! Девушка кивнула: – Это вы меня извините! Она вышла и тихонько прикрыла за собой дверь. Я прилег на неразобранную постель и закрыл глаза. В дверь снова постучали. Это была та же самая девушка. Она молча взяла меня за руку и вывела из номера. В полутемном коридоре девушка толкнула соседнюю дверь и оглянулась на меня. Заметив мою нерешительность, она произнесла строгим голосом: – Ну? Что же вы? И потянула меня за собой. Мы вошли в соседний номер и оказались – я даже удивиться не успел! – оказались под палящим солнцем на городской улице большого города. Народу было – не протолкнуться. Видимо, это был обеденный час. Люди сновали, толпились, разгуливали по проезжей части между автомобилями – и громко что-то доказывали друг другу, создавая деловой фон, на который время от времени накатывали волнами музыкальные фразы и рекламные призывы из уличных динамиков и мегафонов зазывал… *** Длин-длин-день! В этот день старый колченогий стул спасет меня от самоубийства и чуть не угробит моего соседа. Накануне я затеял ремонт квартиры – затеял, как говорится, неожиданно для самого себя, хотя собирался сделать его еще пять лет назад и уже тогда припас все необходимое. Перво-наперво я снял и убрал шторы, перенес в кухню книги и книжные полки, перетащил туда же письменный стол и водрузил на него снятую в комнате люстру; застелил газетами диван, платяной шкаф, пол и даже подоконник; мокрой тряпкой смыл старую побелку с потолка, развел новую и специальной кистью побелил потолок наново. Я отодвинул от стены диван и платяной шкаф и принялся сдирать ветхие обои. Покончив с обоями, я сварил в ведре клей на кухонной плите. На этом родник моей трудовой активности иссяк… Остаток дня и всю ночь я пролежал на застеленном газетами диване в ожидании утраченного вдохновения. Я не сомкнул глаз до рассвета. Так мне казалось. На самом деле все это время я шел к своему озеру. Мне было восемь лет, и я бодро шагал теплым солнечным днем, по песку, усыпанному сосновыми шишками и хвоей. Хотя я знал, куда и зачем иду, но мое озеро открылось, как всегда, внезапно, – я даже вздрогнул от восторга и ужаса и замер на месте. Оно казалось совсем нестрашным, это озеро. Его небесно-голубой глаз лежал в низине, за частоколом тонких высоких сосен, и как сквозь ресницы внимательно смотрел на меня и знал в этот момент про меня все – и то, что было, и то, что будет. Ничего-ничего, успокоил я себя, подумаешь! Обыкновенный карстовый провал с вертикальными стенами, наполненный за тысячи лет чистой ключевой водой. Берега у него постепенно затянулись плотным торфяником, который своими плавающими краями образовал на озере идеальный круг. Мальчишки врут, что у него нет дна, – оно есть, только очень глубоко. Раз этот торфяной край плавает и никуда не уплывает, значит, он где-то прикреплен к твердому берегу. А раз есть твердый берег, значит, и дно где-то есть, ведь оно – продолжение берега, не бойся! Обыкновенное озеро. Так я уговаривал себя, но круглое и чистое, бирюзово-черное, бездонное как зрачок, озеро потрясало меня своим строгим взглядом и вселяло робость. Недалеко от воды я остановился, снял рубашку, сандалии и короткие штаны. Я встал на тонкую кромку фальшивого берега, как на бумажный лист, на самый край. Этот край, под которым ничего кроме воды не было, тут же начал медленно опускаться. Вода залила ступни и подбиралась к коленкам. Я оглянулся, но никого поблизости не увидел. В этот момент на солнце набежала маленькая тучка, – и вода, не освещенная дном, из небесно-голубой сделалась черной как грифель. Озеро потемнело и нахмурилось. До бездонной пропасти оставался один шаг. И я сделал его – назад… «Бумажный лист» вздохнул и поднялся, часть воды не успела вернуться обратно и пошла ручейками поить мох и клюкву. Я отступил еще дальше и лег на живот. Я нарвал целую пригоршню незрелых ягод вместе с листочками и мхом и запихал все это себе в рот. Я давился, но глотал, – таким способом я наказывал себя за трусость. Я снова встал на самый край, и он снова начал медленно опускаться под тяжестью детского тела. Так медленно, что я успел несколько раз загадать: «Если не отступлю, то все у меня сбудется, если не отступлю, то все у меня сбудется, если не отступлю…» – даже не задумываясь о том, что в себя включает это «все»; просто – «все»! Когда вода дошла уже почти до горла, я сделал шаг вперед и, не ощутив опоры, окунулся с головой и тут же начал тонуть… Я удивился, лежа на шуршащих газетах: – Почему же ничего не сбылось? Ведь я не отступил… Я опять стал маленьким мальчиком, шел по песку, усыпанному сосновыми шишками и хвоей; снова борол страх, окунулся и начал тонуть… И снова оказался на пути к озеру… Вот так я и не сомкнул глаз до самого рассвета в ожидании утраченного вдохновения. Ранним утром я застелил все чистыми газетами и попытался приклеить к стене первый кусок обоев. Я как следует намазал его клеем, влез на колченогий стул и причмокнул верхний конец к стене; спрыгнул на пол и прилепил нижний; взял мягкую тряпку и попытался разгладить. Разглаживая, я смял тонкие немецкие обои с тонким немецким рисунком, – обои были добыты по случаю еще в старые времена! – смял, осерчал, бросил тряпку в ведро с клеем и содрал со стены первый «блин-комом». Я снова лег на диван и внимательно прислушался к себе. Давешнее вдохновение возвращаться не собиралось. Но тут мне на глаза попался крюк для люстры, – о Господи! – и новый творческий порыв буквально сотряс все мое существо. Я взвился с дивана, быстро отыскал ножницы и вылетел на балкон. Не обращая внимания на буйство жизни под кустами жасмина, на юркие облачка и синеющее небо, я отрезал бельевую веревку и соорудил петлю; в комнате влез на стул и присобачил свое творение к крюку в потолке. Я вдохновенно созидал орудие разрушения и не замечал вопящего диссонанса в этом противоестественном творческом акте, – более того, я насвистывал и даже улыбался, потому что мне было хорошо! Когда все было готово, я оглядел результат своего труда со всех сторон, остался доволен и с легким сердцем взошел на эшафот. Старый колченогий стул, который помнил школьником еще моего папу, – этот преданный стул вдруг отчетливо представил себе своего мальчика раскачивающимся в петле с выпученными глазами и вывалившимся языком, – у старых стульев богатая фантазия и большой жизненный опыт! – и потрясенный этим видением, он содрогнулся чуткой душой и деревянным телом. Озноб пришелся весьма кстати, – его мальчик еще не успел сунуть голову в петлю! – и оказался достаточным, чтобы сбросить бестолкового хозяина на пол. Увлекая случайной рукой старый чемодан с платяного шкафа, я полетел вниз – и грохнулся! Чемодан ударил меня сверху по голове, распахнулся – и широким жестом явил по полу свое содержимое: фотокарточки, вырезки из журналов, красочные настенные календари и исписанные тетрадные листки. Вся эта макулатура была моей памятью – бесхозной и давно забытой. «Убитый» своей памятью по голове, я сидел на полу, прислонясь спиной к платяному шкафу, и трогал удивленными пальцами бумагу вокруг себя и больную шишку на темени. Следствием легкой контузии стало то, что уже через пять минут после падения я принялся вместо обоев клеить на стену все, что вывалилось из чемодана. Я охапками бросал свою память в ведро с клеем, выуживал наугад и лепил, лепил, лепил, не соблюдая ни художественной композиции, ни хронологической последовательности. А потом, когда моя память легла передо мной пестрым ковром от балкона до двери в прихожую, я сел на диван и стал на нее смотреть. Коллаж всей жизни уместился на одной стене – фотокарточки, вырезки из журналов, настенные календари, листочки… Я сидел на диване и смотрел на свою жизнь. Длин-длин-день! – пропел звонок входной двери. Это был мой сосед по лестничной площадке. – Привет, сосед! Можно к тебе? Я так, по-соседски. Ничего? – Пожалуйста, сосед, только у меня не прибрано, ремонт. Добрый день! Мужчина стал неторопливо внедряться в мою квартиру: – Моя полудура сообщила: твоя вторая жена тебя из тещиных хором турнула. Так ли? Может, ты сам свалил? По дружбе советую: наплюй! Меня Егор зовут, ты знаешь. А тебя – Игорь. Почти тезки. Тезка, выпей со мной. У меня история вышла – обхохочешься! Ты мне друг? Я не хотел его обидеть или поставить в неловкое положение, поэтому улыбнулся и сказал: – Друг! Проходите, пожалуйста. – Вот это по-нашему, – обрадовался сосед, – вот это… Он осекся. Веревка с петлей все еще свисала с потолка. Под ней валялся старый стул. – Извините, сейчас уберу! – спохватился я. – Да ладно тебе, не суетись, – свеликодушничал обалдевший сосед. – Это для композиции было, для фото, – объяснил я. – Увлекся, знаете, художественной фотографией. – А-а, понятно! – сосед вздохнул с облегчением. – Не-не-не? Не трогай. Пусть висит. Красиво же. – Он попробовал веревку на прочность и заявил: – Я себе такую же повешу. Для композиции. Даже три. Так, так и так. На разную длину. Пусть моя полюбуется. А у тебя тут ремонт? С ремонтом помогу. – Он оглянулся, увидел коллаж на стене и замер с недовынутой из пакета бутылкой. – О-го-го! Да ты художник. А я, дурак, ремонт! – Он прошелся вдоль стены. – Ух ты, и Гагарин тут! Этого я тоже знаю. А это ты, что ли? Умора! А это кто? – Он достал наконец свою бутылку, поднял стул и уселся на диван. – Здорово! О времени и о себе. А чего скромничать? Скромность, она – знаешь? Ложная она – вот что! Ну, тащи стаканы. История вышла – обхохочешься. Пробку от бутылки он подсунул под хромую ножку стула; застелил сидение чистой газетой; разложил принесенную с собой закуску. Я принес из кухни миниатюрные рюмочки. Усаживаясь рядом с Егором, я с виноватым видом заметил: – Я вообще-то не пью. Лечусь. У меня обострение язвенной болезни. – Болезнь? – моментально отреагировал сосед. – Самое главное в лечении – напугать болезнь. Сейчас мы ее капельку пуганем. – Он разлил по рюмкам. – Моя говорила, твоя жена… но не та, что тебя бросила, а вторая… или ты сам от нее ушел?.. твоя вторая настоящей королевной была. Так ли? – Так. А папа у нее был король. Только давайте не будем об этом. Хорошо? – А чего кричать? – вдруг обиделся сосед. – Понял. Записано! – И он снова оживился: – У меня история вышла… Но сначала – давай! Будь! И сосед начал свою историю: – Теща распотрошила мою недельную заначку. Ты ведь знаешь, я – сантехник. Я им в ответку – поломку крана на кухне! И подослал с ремонтом кореша. Тот слупил со старой ведьмы на три «поллитры» за ремонт. Две мы с ним в бойлерной уговорили, а последняя – вот она! Из мужской солидарности и для знакомства. Налили по второй. – Ну, давай! За вечную мою профессию. Наш брат еще в древнем мире водопровод чинил, в Италии. Тыщу лет назад. По поводу Италии я возражать не стал, а когда мы выпили и отдали должное закуске – тещиным блинам! – сказал: – Я тоже хочу рассказать. Тоже – обхохочетесь… Дело в том, что мне не дают заниматься любимым делом. Потому что все складывается так, будто работа моя никому не нужна. А на самом деле она идет вразрез… Поэтому теперь я отправлен в отпуск. В разгар лета. А другие пойдут в отпуск в разгар ноября. Вот такие пироги на государевой службе. Смешно? – Обхохочешься, – сказал сосед. – Но не факт. Давай за тебя. Будь! Выпили по третьей, и я разговорился: – Знаете, Егор, тяжело! Будто меня вели за руку по жизни, вели – и вдруг бросили! Только не подумайте, что я жалуюсь. Нет, это простая констатация. Но вы знаете, я ведь не боец, проталкиваться не умею. Делаю, что велят… Но иногда вдруг охватывает лихорадка – как в цейтноте! Кажется – каждая секунда не должна пропасть даром, хочется что-то самому делать, делать. А потом – снова апатия. Равнодушие ко всему. В такие моменты кажется: смерть – самый лучший выход. Иначе можно сойти с ума. А это страшно. Мне уже раз чудилось, ночью: в голове будто закипает как в кастрюле, булькает себе потихоньку, подходит на медленном огне – безумие! А я еще нормальный, в сознании и все понимаю и хочется только одного: чтобы это поскорее кончилось – как угодно, но кончилось!.. А все от пустоты, от ненужности. – Да ты, выходит, сумасшедший? – усмехнулся сосед. – Ничего удивительного. Посмотри на мои руки. Видишь? Это потому, что я ими работаю. Знаешь, какие они у меня сильные? Во! – Егор сжал свои кулачищи. – Сильные? – Сильные! – улыбнулся я. – Да! И больные. То же самое у тебя с головой. Кто чем работает, то у того и развивается сильнее, но болеет и травмируется тоже чаще. Ты работаешь головой – факт! Поэтому ты такой умный. Но и сумасшедший – тоже факт! Понял? Ну? Ты же у нас голова! Чего скис? Вон какой пейзаж на стене придумал. И композицию для фото. А я у нас – руки. А вместе мы кто? Человек! Человечество без нас – ноль без палочки. Давай за нас! За руки и головы! Выпили за руки и головы, и я снова – у кого что болит! – про свое: – Общественная и личная жизнь совершила виток. И это оказалась мертвая петля. А я ведь не летчик. Я пешеход. У меня от таких кульбитов – голова кругом, разбиться могу. Знаете, сколько теперь надо усилий, чтобы выжить? Ну нету у меня таких мускулов в локтях-плечах! Что мне теперь из-за этого… – А на вид – громила из боевика! Тренироваться надо, Игорек. Вон брательник мой двухпудовкой играет. А у меня гантельки пять кэгэ. Каждому свое. – Да нету теперь гантелек. Только двухпудовки в ходу. – Не может быть! А хочешь, я тебе свои подарю? Потренируешься, потом, глядишь, и на большее хватит? Факт. – Не факт! Мне теперь подушка кислородная нужна или капельница, а не гантельки. Ну-ка плесните еще! Что-то рюмки маловаты, вы не находите? – Это уж как водится! Сначала туго, а потом только подставляй. Я вдруг сказал: – Я вам про Андрюху расскажу! Был у меня друг детства, Андрюха. Хулиган – отчаянный, но справедливый. – Это уж как водится, – пробормотал разомлевший Егор. – Милицию терпеть не мог. Из-за отца. Осудили его. Ошибочно. Потом спохватились оправдать, да поздно: он уже там помер, в колонии. С тех пор Андрюха ее возненавидел, милицию эту. – Понятное дело: ребенок – что возьмешь? – проговорил Егор. – Ну да! Над милицейскими фильмами хохотал демонстративно. Однажды нас прямо из зала вывели. Теперь-то смешно, а тогда… Армия его спасла, а то бы обязательно сел. – От армии тоже польза бывает, – кивнул Егор и закрыл глаза. – А после армии он пошел работать в милицию. – Да ты что? – встрепенулся задремавший было сосед. – И взяли? – Попробовали бы они не взять – Андрюху! Но вот вопрос: почему он пошел? – Отомстить решил! – уверенно заявил Егор. – Да ну вас! Андрюха никакой вам не мститель. – А чего кричать? Сам-то он – что говорит? – Ничего не говорит. Он в этой милиции своей погиб. При невыясненных. – Вот это факт! – окончательно проснулся сосед. – Не так, так эдак. От судьбы не уйдешь. Милиция – это была его судьба. У каждого человека есть судьба. Он – туда, он – сюда, а она его – хвать! Мой! И все. Вот у меня судьба – водопровод, сантехника, бойлерная. Я от судьбы не бегу. Главное – знать, где она и в чем. Правильно? А не бегать от нее. Только подошвы зря топтать. – С этой точки… Тут вы правы! Я поднялся, отлепил от мокрой стены фотокарточку и протянул соседу. Тот внимательно на нее посмотрел и изрек: – Ты гляди! В форме. Улыбается. А глаза… Плачут глаза! Вот тебе и судьба. Помянем твоего друга. За Андрюху! Помянули. Я макнул фотокарточку в ведро с клеем и прилепил ее на прежнее место. Я принялся ходить вдоль стены, разглядывая детали коллажа и продолжая рассказывать про своего друга. – Он стихи сочинял, Андрюха. Еще в школе. И потом тоже. Не стихи даже, а маленькие рассказики. Они мне сегодня попадались. Шесть штук. Андрюха называл их маленькими необыкновеллами. Представляете? Необыкновелла! Как будто бывают обыкновеллы! Андрюха всегда смеялся, когда ему советовали после школы идти в литинститут. Говорил, что и так грамотный, а писателем станет, работая где угодно… Куда же они запропастились? Он эти необыкновеллы в последние годы написал, перед гибелью. Десяток страничек всего. Такие маленькие рассказики. Да где же они подевались? – Про что хоть рассказики? – Сам не знаю. Они как стихотворения. Их не перескажешь. – Брось, потом найдешь, давай выпьем. – Нет. Мне важно, извините. – Тогда ищи. Будь здоров! Егор стал пить, а я продолжил ощупывать свою память. В эти минуты поиск андрюхиных рассказов стал для меня смыслом жизни, а сами рассказы – целью. Я медленно продвигался вдоль стены и говорил: – Ничего не помню. Ничего хорошего не могу вспомнить в жизни. Ни одного дня. Никаких ощущений. Пусто. Смотрю на этот коллаж – и не помню. Даже вчера не помню. Будто кто-то за меня прожил, а мне потом про это рассказал. Но ведь если я сегодня не могу вспомнить, что было со мной вчера, значит, завтра я точно так же позабуду про сегодня, а это все равно, что я сейчас не живу. Значит, наше сегодня, считайте, что не существует. Как же быть? Умереть, что ли, в этом сегодня, чтобы оно осталось со мной навсегда? Но сегодня вряд ли. Это не самый лучший день, чтобы превращать его в вечность. Но как узнать свой лучший день – тот, после которого уже ничего хорошего в жизни не будет?.. Совершенно ничего не помню! Какой-то сон сердца. Не хочу! – Чего ты там не хочешь? – поинтересовался сосед. – Немедленно выпей, Игорек Я вздохнул и вернулся на диван. Андрюхины необыкновеллы как в воду канули. – Я сейчас стаканы принесу, – сказал я. – Будем с вами из стаканов выпивать. – Да сиди уж. Последние капли допиваем. – Правда? А я и не заметил. Тогда я скажу тост. Я встал и высоко поднял свою рюмку – попал прямо в петлю! – и торжественно произнес: – Однажды в юности я по-настоящему влюбился. Так сильно – в первый и последний раз. Я открывал по утрам глаза – и чувствовал радость и восторг, не понимая спросонья, почему так празднично кругом. А потом вспоминал. Я полюбил все вокруг: ворчание бабушки, подозрительность мамы, папину суровость, всех людей и все их качества, весь этот якобы материальный мир. Потому что во всех предметах и явлениях я видел это нежное лицо, мимолетную улыбку и темную челку над катастрофически прекрасными глазами. Мне достаточно было, что она существует в одном пространстве и времени со мной. Сосед выпил свою водку и сказал: – Красиво. Давай я еще за бутылкой сбегаю. И утер рот ладонью. Я прошептал: – А через десять лет эта любовь во мне умерла. Вот так! И выпил. Утро подошло к концу. *** – На ринг вызываются боксеры весовой категории до пятидесяти четырех килограммов! Игорь Патриотов, общество «Трудовые резервы»… Долговязый тринадцатилетний Игорь пролезает под канатами, выходит в центр ринга, раскланивается на четыре стороны и идет в свой угол. – Оба боксера проводят свой первый официальный поединок. Формула боя: два раунда по две минуты. Зрители – такие же пацаны как и Игорь – сидят на скамейках, стоят вдоль стен, толпятся в проходе из раздевалки, даже влезли на гору гимнастических матов, сложенных в углу зала. Гонг! Бокс! Зал ревет, свистит и стонет. Игорь слышит только голос своего тренера-секунданта: – Следи за ногами! Это значит: за ногами противника. Игорь послушно следит. Ноги противника выдают каждый его готовящийся удар. Он рождается в ступнях, левой и правой – раз-два! Взлетает по всему телу вверх, к рукам и вливается в перчатку – в удар! – Следи за ногами! Левая-правая, раз-два. Сейчас ударит. Но ты уже готов, ты ждешь. Нырок – и перчатка противника безвредно пролетает над твоей макушкой – отскок! И снова танец ног. Раз – два. Нырок – отскок! И недовольный тренерской окрик: – Что ты ему кланяешься? Прямой правой! Игорь послушно бьет правой рукой, – и голова противника дергается от точного попадания. – Правой! Молодец! В голову! В голову! И неожиданно бой прекращается. Рефери отталкивает Игоря в угол. Тренер одобрительно хлопает по спине и начинает расшнуровывать перчатки. – Молодец! Иди в центр. Неужели все? Так быстро! Игорь послушно выходит. – Ввиду явного преимущества победа присуждается Игорю Патриотову, общество "Трудовые резервы". Тишина взрывается от рева подростков. Рука Игоря взлетает вверх: победа. Игорь, с сумкой через плечо, идет к выходу из раздевалки – и вдруг наталкивается на своего бывшего противника. Тот сидит за распахнутой дверцей крайнего шкафчика и горько плачет, размазывая слезы эластическим бинтом. Товарищи паренька по команде сторонятся его, не заговаривают – смотрят издали, как на зачумленного. Игорь трогает мальчишку за плечо. Юный боксер перестает плакать, глядит на Игоря – узнает и вскакивает на ноги. Злой огонь вспыхивает на мокром лице, паренек шмыгает носом и сжимает кулаки. – Гад! Ты меня открытой перчаткой! Хочешь, давай здесь? Без перчаток! Пока нет никого. Ну? – Он волнуется, наступает, толкает Игоря в грудь. – Давай! Ну? Посмотрим тогда, кто кого! – И вдруг всхлипывает и сникает. – А теперь… Меня теперь из секции выгоняют! Это мне испытательный был. Не верят, что могу. А я буду! Слышишь ты? Буду! – Конечно, будешь, – снисходительно говорит великодушный Игорь. Он снова дотрагивается до плеча паренька, но тот бьет его по этой руке, которую совсем недавно рефери поднимал как руку победителя, бьет – и говорит со злостью: – Заткнись, гад! Иди отсюда, пока я тебе не накостылял! Игорь пожал плечами, повернулся и пошел из раздевалки. От этого удара и этих слов чувство победы и ликование Игоря скисли, досада и стыд вцепились в его уши и затеяли драть их как следует – о-хо-хо! длин-длин-день! – да еще этот Андрюха со своими сомнительными дружками!.. Вечером друг Андрюха ждал Игоря за пустырем, под старой липой. В этот раз с ним были трое незнакомых Игорю парней. Андрюха представил их: – Это свои, с Садовой, Кабан, Шпанец и Кукуруза, – и представил Игоря: – Наша первая перчатка, прямой в голову! – и добавил: – Так что, держись, робя! Тогда Кабан, главный над своими, парень лет пятнадцати, сказал насмешливо: – Ой, я его боюсь! А Андрюха обиделся за друга и заявил: – Дай ему, Игореха! Держись, Кабан! – Ну-ка, ну-ка! Подержусь. – Вдарь ему, чтоб не выдрючивался. Ну? – Андрюха смотрел на Игоря с восхищением и надеждой. – Ты что, спятил? – удивился Игорь; драться ему совершено не хотелось; дрался он только в спортзале, больше нигде. – Ну-ка вдарь мне! – ухмыльнулся Кабан. – Зачем? – Ты же боксер. Чемпион! Или ты жалеешь меня? – Чего ты его жалеешь? Дай ему прикурить! – взвился Андрюха. – Не видишь, цепляется? – Он был оскорблен и неумолим. Эх, Андрюха, Андрюха! Кабан повернулся к своим и сказал насмешливо: – Жалеет… И вдруг с разворота неожиданно ударил Игоря по скуле – так, что сшиб его с ног. Игорь с трудом поднялся. Таких ударов он еще не получал. Андрюха прыгал вокруг него, размахивал руками и что-то кричал, – Игорь слышал только звон в собственной голове. Земля покачивалась у него под ногами. Во рту было кисло и тошнотно. Кабан подошел к Игорю с озабоченным видом и сказал: – Ну-ка, кровь никак? На-ка утрись? – и протянул заботливый носовой платок. Игорь доверчиво потянулся к платку – и снова получил по лицу, ткнулся спиной в дерево и остался стоять, как загипнотизированный. – Что же ты? – в отчаянии завопил Андрюха и вдруг кинулся на Кабана. – Н-на! Здоровенный Кабан не ожидал такой прыти от щупленького Андрюхи и сперва отступил и несколько раз смазал, прежде чем попал точно – правой в голову. Андрюха упал, но тут же вскочил на ноги и снова кинулся в драку… – Хватит с тебя, – сказал Кабан, когда Андрюха смог подняться только на четвереньки. – Пусть теперь чемпион… – Его не трогай, сука! – Андрюха. встал. – Меня бей! Я виноват! – Как ты меня назвал? – прищурился Кабан. – Что у тебя в руке, гад? – Андрюха ринулся на Кабана. – Не прячь, не прячь! Давай сюда свою свинчатку. Это тебя папа-мент научил? Сука ты, Кабан. А туда же – приблатненный! – Нету у меня ничего! Не подходи! – испуганно говорил Кабан и отступал. – Давай сюда битку! – напирал на него Андрюха. – Весь в папашу, ментовская шкура. Здоровенный Кабан вдруг развернулся и отбежал на пустырь. – Чокнутый! – крикнул оттуда и поспешил прочь. – Вали отсюда! Чтоб духу твоего у нас не было! А вы что? Брысь! – гаркнул Андрюха на приятелей Кабана. Кабанья свита, Шпанец и Кукуруза, позорно покинула поле битвы. Андрюха подобрал со скамейки гитару и подошел к Игорю. – Ну? Чего ты? Испугался? Не дрейфь! Айда на колонку, умоемся, а то мать коньки с перепугу отбросит. Уже в переулке Андрюха всей пятерней ударил по струнам и немузыкально заорал: – Владимир – город наш могучий! Пам, пам-пам, пам! Стоит на Лыбеди вонючей! Пам, пам-пам, пам! А посреди вонючих вод! Пам, пам-пам, пам! Ликеро-водочный завод! Не дрейфь, Игореха! Я – с тобой… *** Длин-длин-день! Я обреченно вздохнул и поднялся с дивана. В прихожей я щелкнул замком и открыл входную дверь. Вместо ожидаемого соседа с выпивкой передо мной оказалась молоденькая девушка в легком платье, почти подросток. Мне показалось, я уже где-то ее видел. Этот лихой мальчишеский чуб… – Пошли отсюда! – сказала девушка таким детским и таким повелительным тоном, что я невольно улыбнулся, потом сделал серьезное лицо, кивнул и сказал: – Пошли! Мы спустились вниз по лестнице и шагнули за порог – как в печку! – под горячий ливень солнечных лучей. – Вот дура! – сказала в сердцах девушка. – Я у тебя свой зонтик оставила. В одуряющей жасминовой тени рубились неутомимые доминошники: – Рыба! – Я сбегаю, – предложил я. – Нет, – сказала девушка. – Возвращаться нельзя. Дороги не будет. – Ничего подобного! – возразил я. – Надо только поглядеться в зеркало, когда будешь снова выходить – и все будет в порядке! – Честно? – обрадовалась девушка. – Вот здорово! Тогда, конечно, сбегай. А я пока буду ваши жасминовые цветы нюхать. Войдя в прихожую, я сразу понял, что никакого зонтика тут нет: в крохотном коридорчике было абсолютно пусто, а дальше девушка не проходила. Для очистки совести я осмотрел всю квартиру. Естественно, без результата. Потом я вспомнил, что единственное зеркало, которое висело в коридоре, забрала еще первая жена, а со второй я жил в тещиных хоромах и в собственном зеркале не нуждался. Поэтому сейчас мне смотреться было не во что. Впору было пожалеть об этом, но я только усмехнулся, трижды плюнул через левое плечо и пошел вниз. Девушка была мне любопытна, и я пошел за ней, не задавая вопросов. Я готов был идти куда угодно. Мне стало хорошо и покойно рядом с этим неожиданным человеком. О зонтике девушка не опечалилась, но на счет зеркала переспросила: точно ли я не позабыл перед выходом поглядеться, не торопился ли и не пропустил ли его мимо глаз? Она успокоилась лишь после того, как я клятвенно заверил ее, что посмотрелся три раза и очень внимательно. Она поблагодарила, и мне стало смешно и стыдно за свое нелепое вранье: меньше всего на свете мне хотелось бы обманывать эту девушку, но огорчать ее хотелось еще меньше. Мы шли и шли – шумными проспектами, тихими дворами, тенистыми переулками – и разговаривали только о том, что попадалось любопытного на нашем пути. Мы шли и шли – и я вдруг сделал неожиданное открытие: то ли я не разглядел девушку как следует в самом начале, то ли она сама лишь теперь изменилась, – но как бы то ни было, она каким-то неведомым образом повзрослела на несколько лет: задиристый взгляд смягчился, пропала мальчишеская угловатость, округлились формы под ее летним платьем. Платье было воздушное и просвечивало в солнечных лучах, и я поймал себя на том, что бессовестно любуюсь этими прекрасными формами. Я даже замолчал от неожиданности и позабыл, о чем шел разговор. – Не смотрите на меня так, – попросила девушка. – Бога ради, простите меня! – торопливо и смущенно проговорил я. Вот так – вдруг – мы перешли на «вы». Некоторое время мы шли молча, не глядя друг на друга. – Вы не хотите узнать, куда мы с вами идем? – нарушила молчание девушка. – Нет, – улыбнулся я. – И вам совсем-совсем неинтересно, как меня зовут? В голосе девушки снова зазвучали детские нотки. – Абсолютно неинтересно. Разве что для удобства общения, а? Как вас зовут? – Зачем вы спрашиваете, если вам неинтересно? В таком случае, вы можете сами дать мне имя. Как собаке. Для удобства! – Простите, я не хотел обидеть вас. Но мне и так хорошо – без имени. Имя не имеет никакого значения. – Какой вы все-таки легкомысленный! Имя просто так не бывает. Оно – часть человека. И если вам хорошо со мной, то… – …то мне хорошо и с вашим именем! Каким бы ужасным оно ни было. – Но это же легкомыслие! Нельзя так обращаться с именами. Впрочем… Как вам будет угодно! Ведь у вас неправильное имя. Что можно ожидать от человека с неправильным именем? – Вот как? – весело спросил я. – Да! Ваше имя должно было быть другим. Хотите знать, каким? Александр – вот каким! Но вы его недостойны. С вашим-то отношением к именам. Поэтому вы – тот, кто вы теперь. – Вот как? – повторил я, но уже с притворной обидой в голосе; я даже отвернулся от девушки, подчеркивая, как сильно обиделся. – Я глупая дура! – сразу же воскликнула она. – Простите, Александр! Хорошо? Мир? Ребенок и женщина беспокойно соседствовали в ее душе. – Видите? Это платформа. Здесь мы сядем в электричку, я так хочу. То есть, это так надо, – поправилась она. – Поверьте мне, Александр! – И тут же обеспокоилась: – Или вы не хотите? Я с улыбкой заверил ее: – Конечно, хочу! И добавил: – Тогда и вы извините меня. Я ведь совсем не обиделся на вас. Я просто пошутил. Простите меня, пожалуйста. Я раскаиваюсь. – Пошутил? – удивилась девушка. – Зачем? Ну хорошо, я прощаю вам. Но больше так не делайте. Я очень простодушная, мне говорили. Я и сама чувствую. Верю всем подряд. Так что, вы поосторожнее, пожалуйста. Ладно? – Обещаю! – пообещал я. – А это и есть наш поезд? – кивнул я в сторону платформы. – Это же наш поезд! – воскликнула девушка, схватила меня за руку, и мы кинулись к платформе. – Опаздывать никак нельзя! – говорила она на ходу. – Почему он раньше времени? Что-то случилось! Мы вбежали в душный тамбур, когда двери уже начинали закрываться. Поезд тотчас же тронулся. За пыльным стеклом дверей мелькнули городские постройки, состав юркнул в черную дыру тоннеля, а когда через несколько секунд он выполз наружу, о городе уже ничто не напоминало: вплотную к вагону прижимался лес – такой густой и темный, что казался продолжением тоннеля. Мы сели у раскрытого окна, напротив друг друга, и весело рассмеялись отчего-то. Нетерпеливый вначале поезд теперь продвигался по своему пути через лес медленно и осторожно. – Как шпион! – сказала девушка. – Поезд идет украдкой. Как шпион. Лохматые рукава елей оглаживали железнодорожные бока. Через открытые окна в вагон сыпалась хвоя, слышалась торжественная музыка леса – скрип стволов и ветвей, шуршание, шелест, пение птиц и другие таинственные звуки, – и струился чистый и прохладный воздух, вымывая из памяти вагона следы и запахи раскаленного города. Девушка встала у окна. – Меня зовут Аля, – сказала она и, поднявшись на цыпочки, принялась трогать руками ветви деревьев, плывущие мимо. – Аля, – повторил я. – Александр, – произнесла Аля, улыбнулась и сказала: – Нам скоро выходить, Александр. – Хорошо, Аля! Мы прошли в тамбур. Состав замер и раззявил свои двери. Я спрыгнул вниз и помог спуститься девушке, – никакой платформы тут не было. Поезд сразу же захлопнул пасть, вильнул хвостом и заполз в чащу. Мы остались одни. Девушка высвободилась из моих невольных объятий и решительно сошла с насыпи в лес. Мне ничего не оставалось как последовать за ней. Некоторое время мы прямиком ломились через сырой ельник, потом вышли на тропу и двинулись ее петлями, подъемами и спусками. Темный лес сжимал меня своими колючими лапами и цеплялся за одежду, ставил подножки и толкал в бока, сыпал на голову всякую всячину – одним словом, забавлялся как хотел, преграждая дорогу. Девушка шла впереди быстро и ловко. Я едва поспевал. В какой-то момент я почувствовал, что начинаю задыхаться, и мне стало непереносимо тревожно. Чтобы разогнать эту внезапную тревогу, я громко сказал: – Какой сегодня прекрасный выдался денек! – и сам же застыдился своего фальшивого голоса. – Какой был день, покажет вечер, – сказала Аля, не оборачиваясь, и добавила: – Еще не вечер. Мы опять пошли молча, но скоро мне вновь стало невмоготу, и я не вытерпел и снова нарушил молчание: – Какая тропинка петлистая! – Кривая дорога лучше прямого бездорожья, – негромко произнесла девушка, обернулась и добавила строго: – Лес видит, поле слышит. Помолчи, парень! Я поразился новой перемене, произошедшей в девушке: теперь она казалась настороженным лесным зверем или же, наоборот, мудрым охотником – или тем и другим одновременно. Понемногу лес начал светлеть. Мрачные ели уступили место березам и осинам, а когда мы одолели очередной подъем, тропа вывела нас на песчаный холм, поросший длиннрногими янтарными соснами. Воздух и свет! Мне сразу же стало легче. – Я уже думала, мы не дойдем, – созналась Аля, когда они остановились передохнуть на вершине холма. – Хорошо, что сумели дойти! – Могли не дойти? – поинтересовался я. – Еще как! Даже странно, что дошли без приключений. Ты разве ничего не чувствовал? – Честно говоря, да, – сознался я, – чувствовал. А что это было? – Нечто, – пожала плечами девушка и объяснила: – Кривая дорога. Она к болоту приводит. А нам к болоту не надо. – Куда же нам надо? – Ну вот, сам говорил, а сам спрашивает! Смотри! – Где? – Да не там! Внизу. Видишь? И тут я увидел. Снизу, из широкой ложбины, сквозь частокол тонких высоких сосен, на нас внимательно смотрел синий глаз водоема. – Как через ресницы, – сказала Аля. Мы настороженных следили друг за другом – я и озеро. Девушка была уже внизу и призывно махала мне, а я все стоял на вершине холма, не в силах сделать хоть один шаг. Аля закричала мне веселым голосом, – я не понял, что, – а потом повернулась и побежала к воде. Зеленый ковер под ее ногами заходил ходуном. Сверху он представлялся не толще папиросной бумаги, и мне показалось, что берег лопнет под ее тяжестью и поглотит девушку в свою черную жижу. Я крикнул ей что-то предостерегающее и побежал вниз. Я видел, как она рассмеялась мне в ответ, остановилась недалеко от края берега, скинула с себя всю одежду – и прыгнула в воду! По береговому ковру я шел осторожно. Я был уверен, что под моим атлетическим весом он может порваться в любую секунду. Мне было по-настоящему страшно, но я все-таки заставил себя подойти как можно ближе к краю и улыбнуться. Аля подплыла к берегу и что есть мочи брызнула в меня водой. Я отшатнулся, оступился и сел на кочку. Аля звонко рассмеялась, и эхо ее голоса закувыркалось над озером: длин-длин-день! Конец ознакомительного фрагмента. Текст предоставлен ООО «ЛитРес». Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=60694202&lfrom=688855901) на ЛитРес. Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.