Колыбель моя

Колыбель моя Любовь Михайловна Чернявская В книге, которую автор посвящает 70-летию победы в Сталинградской битве, собраны очерки и рассказы не только о военных событиях. Тематика представленных произведений намного шире. Созданы они в результате культурологических исследований и краеведческих изысканий. Книга подготовлена на основе фактического материала, полученного из личных встреч с героями публикаций либо документов архивов и музейных фондов. «Колыбель моя…» – это обращение к малой родине, к тем людям, для которых это понятие свято. Книга, несомненно, даст возможность читателям, особенно молодым, лучше узнать свой край, проникнуться любовью к нему, послужит идее познания и культурного просветительства. Любовь Чернявская Колыбель моя: книга очерков и рассказов Предисловие Эта книга посвящается 70-летию победы в Сталинградской битве. И не только потому, что очерки и рассказы, собранные в ней, повествуют о военных событиях. Увы, история распорядилась так, что несколько поколений волгоградцев делят жизнь своего края и свою личную судьбу на два периода: «до Сталинградской битвы и после». Проходят десятилетия, а ощущение гордости, принадлежности к общенародному подвигу не тускнеет. Оно проявляется во всем – архитектурном облике города, памятниках, праздниках, произведениях литературы, искусства, воспоминаниях очевидцев. В этой книге собраны очерки, условно объединенные в три раздела. В первом из них, названном «Могло ль такое быть?» – рассказы о малоизвестных страницах военной истории нашего края, о людях, для которых события в Сталинграде 1942 года стали частью личной судьбы. Например, в очерке «Черные дьяволы – светлые души» рассказывается о героических буднях Волжской военной флотилии, участии в обороне переправ морских пехотинцев. Многие волгоградцы убеждены, что после 2 февраля в городе наступила мирная жизнь. Это не совсем так. Еще целый год продолжалась вторая «сталинградская битва» – очищение волжских вод от фашистских мин. С особым интересом читатель узнает о том, что экипаж одного из тральщиков состоял из девушек, и о том, что одна из них потом долгие годы жила в наших краях – городе Волжском. Рассказ «Иечка» повествует о судьбе коренной сталинградки, в подростковом возрасте пережившей фашистские бомбежки в Сталинграде и оказавшейся впоследствии в оккупации. В ее жизни, как в капле воды, отразились судьбы тысяч российских подростков, чей нежный возраст совпал с роковыми годами воплощения милитаристских планов одного германского шизофреника. Очерки раздела «Все мы у истории в гостях» отправляют читателя в далекие и в сравнительно недавние исторические времена и дают ответы на вопросы: какие люди жили в наших краях, по каким улицам ходили, что любили, чем гордились? Что мы знаем сегодня о них, наших предках? Сведениями о них располагают большие и малые музеи Волгограда и области, а также заповедники, имеющие общенациональную ценность, архивы, фонды, библиотеки, некоторые из которых современным читателям просто неведомы. В небольшом, но уникальном для нашего края Музее истории здравоохранения, где, может быть, не все бывали, тоже слышны отзвуки войны. С портретов в экспозициях этого музея на нас смотрят глаза военных медиков – полевых хирургов, медсестер, санитарок. И ученых, которые в невозможных, казалось бы, условиях военного лихолетья проводили исследования, создавали новые лекарства, боролись с холерой. Наконец, третий раздел книги «Знаю, что есть любовь на свете» содержит очерки и рассказы непосредственно о явлениях художественной культуры края. Это материалы о выдающихся деятелях искусств и литературы, прославивших нашу малую родину, о некоторых запомнившихся театральных премьерах и музыкальных фестивалях. Пусть прошло уже семь десятилетий мирной жизни, но на сценах волгоградских театров по-прежнему пронзительно и трепетно звучит военная тема. Из очерка «Во имя тех, кто ждет и любит нас» читатель узнает о том, какая особенная дружба связывает Волгоград с известным российским композитором Марком Самойловым и как триумфально прошла на сцене нашего музыкального театра его комедия «Небесный тихоход». Конечно, читатель не пропустит и еще один малоизвестный исторический факт, о котором рассказывает очерк «Душою звезд касаясь»: Волгоград по случаю очередной годовщины Великой Победы посещал Дмитрий Шостакович и на площади Павших Борцов при огромном стечении слушателей исполнялись его симфонии. Есть, оказывается, и другие факты, связывающие музыканта с нашим городом. Книга названа «Колыбель моя…». Это обращение к малой родине. Помните, у Некрасова: «О Волга, колыбель моя!». Родные места, край отцов и дедов – для многих людей эти понятия святы. Именно здесь в самый ранний период жизни рождается кровная связь с историей, традициями, культурой взрастивших тебя мест. Рождается то чувство исключительности, неповторимости данного каждому из нас пространства, то заветное, любовное ощущение, которое принято именовать патриотизмом. Эта книга, несомненно, даст возможность читателям, особенно молодым, лучше узнать свой край, проникнуться любовью к нему, послужит идее познания и культурного просветительства. Лев Кривошеенко, член Союза писателей России Могло ль такое быть? Да мы ж там были! Могло ль такое быть? Да мы ж там были! — Конечно, существовала такая дивизия, поистине героическая. Но, увы, вся она погибла в Сталинграде в самые горячие дни битвы. Так что искать кого-либо из оставшихся в живых бесполезно. Да и мало ли полков и батальонов здесь, в сталинградском аду, сгинуло навсегда, и о них уже никогда никто не сможет рассказать, – так ответили Валентине Ивановне Нефёдовой в местном Музее обороны весьма авторитетные специалисты, знатоки военной истории, не верить которым было невозможно. Не сговариваясь, они утверждали одно и то же: все воины этой дивизии, включая комдива, погибли. Речь шла о 35-й гвардейской стрелковой дивизии, оборонявшей южные районы Сталинграда в августе-сентябре 1942 года. Вот он я, живой! Действительно, еще к началу семидесятых годов прошлого столетия упоминания об этом воинском соединении были крайне скупы. Мемориальная доска на главном корпусе Волгоградской сельскохозяйственной академии сообщала: «Здесь в сентябре 1942 года вела тяжелые кровопролитные бои 35-я гвардейская стрелковая дивизия генерала Глазкова». И все. Между тем в упомянутом вузе в то время уже был свой музей, но ни один его экспонат, ни одна фотография не смогли бы рассказать о 35-й дивизии больше, чем скудная надпись мемориальной доски. Валентина Нефедова, бывший преподаватель вуза и директор музея, человек увлеченный, из тех одержимых энтузиастов, которые открыли немало тайн военной истории. Она считает, что любое благое дело непременно осуществится – либо по воле людей, либо вследствие объективной случайности. И действительно, все началось с одной встречи. Было это в начале семидесятых годов. В институт приехала группа школьников. Их привез какой-то ветеран. Валентина Ивановна принимала экскурсантов, показывала музей. Слушали с интересом. И вдруг тот самый ветеран задает вопрос: – Мы привезли сюда пионерский отряд имени Рубена Ибаррури. Вам это имя о чем-нибудь говорит? Она слегка смутилась: – Ну конечно. Испанец, Герой Советского Союза. Воевал и погиб здесь, в Сталинграде. Это знают все… Ветеран не унимался: – А мемориальную доску на здании вашего института вы читали? – Разумеется. Здесь поблизости вела бои 35-я гвардейская стрелковая дивизия. К сожалению, живых из гвардейцев никого не осталось. – А я?.. Вот он я, живой! И помню все, как вчера! Этот случай стал толчком к началу поисковой работы. Студентов разных факультетов объединил интерес к судьбам их ровесников, сражавшихся на территории института в дни Сталинградской битвы. Возглавила работу В. И. Нефедова. Итогом кропотливого поиска, продолжавшегося несколько лет, стали сведения о почти трех сотнях ветеранов «погибшей» дивизии, найденных в разных уголках бывшего Советского Союза. Именно столько участников сталинградских боев приехали в Волгоград в 1974 году на первую встречу ветеранов. Спустя два года открылась первая экспозиция, посвященная истории 35-й гв. сд. И только через десять лет в музее появилась диорама, наглядно представившая те далекие события. Получилось это весьма непросто. Поисковцы обошли все музеи нашего города и многие за его пределами, включая заводские и маленькие школьные, добрались до личных архивов участников войны. Информация собиралась по крупицам. На объявления в газетах и по радио откликались все новые и новые люди. Наконец стали появляться первые экспонаты будущего музея. Они и сегодня здесь, на почетных местах – подлинные, совершенно уникальные предметы, пахнущие войной. Вот петля от десантного парашюта, а вот погоны В. П. Дубянского – начальника штаба дивизии, а позже ее командира. А это обожженный и пробитый шлем Андрея Абасова – адъютанта комдива Глазкова. Он же, Абасов, подарил музею и портрет генерала. А на этой фотографии – сам комдив среди десантников. Кстати, почему десантников? Что это за стрелковая дивизия, в которой были десантники? Предыстория такова. В первой половине августа 1942 года на Сталинградский фронт были переброшены семь гвардейских дивизий, сформированных из бойцов воздушно-десантных корпусов. Бывшие десантники – пехота в форме с голубыми петлицами – славились какой-то особой отвагой. Начальник штаба 62-й армии Н. И. Крылов так говорил о них: «Десантников хоть объявляй дважды гвардейцами». Командование 8-го воздушно-десантного корпуса также получило приказ переформироваться в легкую стрелковую дивизию и быть готовыми к отправке на фронт. Дивизия получила наименование 35-й гвардейской. Командиром ее стал генерал-майор Василий Андреевич Глазков, комиссаром – полковник Емельян Алексеевич Лисичкин, а начальником штаба – полковник Василий Павлович Дубянский. Дивизия получила гвардейское знамя. В нее вошли 100, 101, 102-й стрелковые полки, артполк, кстати, без материальной части, саперный батальон, зенитный дивизион, несколько самых необходимых рот – разведывательная, транспортная, связи, химзащиты. И конечно, оркестр. Всего 9333 человека. Кроме обычного стрелкового оружия – самозарядных винтовок, автоматов, ручных и станковых пулеметов, противотанковых ружей, бойцы имели еще спецвооружение десантника – финские ножи. 10 и 11 августа эшелоны дивизии прибыли в Сталинград, разгрузились на станциях Бекетовка и Сарепта. В это время недалеко от южных границ города шли напряженные сдерживающие бои – наступали мощные части 4-й танковой армии противника. Три стрелковые дивизии, в том числе и 35-я, были срочно направлены для укрепления среднего обвода обороны с юга. Но через несколько дней поступил другой приказ: совершить сорокакилометровый марш, сосредоточиться вблизи населенных пунктов Большая Россошка, Дубинин и перейти в оперативное подчинение командующего 62-й армией. В те дни еще никто в мире не знал, что такое Россошинские высоты. Обычные невысокие холмы, весной живописные и зеленые, тянулись на десятки километров от хутора Вертячий до Котлубани по западному берегу Россошки, местами полностью пересыхающей в жаркую пору. Но с самой высокой точки холмов, именуемой у артиллеристов «высотой 137.2», на многие километры хорошо просматривалась приволжская степь. Поэтому выбирая направление главного удара на Сталинград, немецкое командование оценило преимущества Россошинских холмов. Здесь, в районе упомянутой высоты, и развернулось сражение, ставшее в прямом смысле боевым крещением 35-й гвардейской дивизии. В течение десяти суток она удерживала оборону, перекрывая все пути доступа продовольствия и боеприпасов противнику. Населенные пункты по нескольку раз переходили из рук в руки. Земля была обожжена взрывами и перемешана с кровью. За несколько дней погибли тысячи бойцов. Но знамя дивизии было сохранено. Об этом рассказывает в своей книге «Россошинский рубеж» очевидец и участник тех событий И. А. Гончаров. Он приводит строки самодеятельных солдатских стихов: Здесь шли бои. Здесь не было чудес. Гудели «юнкерсы», натужно танки выли. Смерть перла из степи, смерть падала с небес… Могло ль такое быть? Да мы ж там были! Эта книга в ее рукописном виде – подарок автора музею и один из ценнейших его экспонатов. А на местах боев, на главной усадьбе бывшего россошинского совхоза, спустя многие годы появился памятник погибшим воинам. Однако Россошинский рубеж – еще не вся эпопея 35-й дивизии в Сталинграде. Было только начало сентября, и невиданная в истории битва разгоралась… Это мой генерал! В военной экспозиции музея – портрет девушки в пилотке. Это санинструктор дивизии Люба Хмельницкая. Юная, маленькая, но отчаянно храбрая. Была она коротко стрижена и имела среди бойцов кличку Пацан. К Любаше еще в десантном корпусе относились с особой нежностью и добрым юмором. А историю про знаменитый учебный прыжок знали все. Потом на встречах ветеранов эту историю сама Любовь Петровна рассказывала не раз: – Десантники обязательно должны были уметь прыгать с парашютом. Я прыгала первый раз. Вытолкнули меня из люка, и вдруг необычайной силы воздушная подушка буквально прилепила меня к корпусу самолета и распластала, как лягушку. Я лежу не в силах ничего поделать. Это было в Монино, где впоследствии и происходило переформирование десантного корпуса в дивизию. Весь полк стоит внизу и хохочет, просто умирает от хохота. И вдруг у меня с ноги слетает сапог. А тут как раз генерал подъехал. Увидел все это, разгневался: «Что это за безобразие в воздухе?». В общем, кое-как я приземлилась, угодив в лужицу, подернутую ледком. Стою – одна нога в сапоге, а другая, босая, на ней. Подкатывает командир на своей «эмке». Я рапортую: «Товарищ генерал! Лейтенант медслужбы Хмельницкая учебный прыжок совершила!». Он вздохнул, велел садиться в машину и повез к полковому сапожнику шить сапоги нужного размера. Конечно, не знал тогда комдив, что судьба еще раз сведет его с этой девушкой в Сталинграде, в бою 8 сентября 1942 года, ставшем для него последним. 23 августа и в последующие дни, как известно, город был совершенно разбит. К началу сентября сложилось отчаянное положение. Атаки не прекращались ни днем ни ночью. Обновленные подразделения дивизии дошли с боями до Верхней Ельшанки. Наконец наступило 8 сентября. Дым грандиозного пожара из центра города доходил сюда, затмевая первые проблески рассвета. Кто остался в живых, никогда не забудет этот день, этот исторический бой. Именно он и запечатлен на главном экспонате музея – полотне диорамы. Обрамление ее выполнено на средства студентов. Автор всей композиции – скульптор М. Д. Павловский. Обгоревшая сталинградская земля, осыпавшаяся при входе в блиндаж, отсылает в мир войны, изображенный на полотне диорамы. Перед ним – бюст генерала Глазкова того же автора. Само полотно выполнено художницей Л. К. Алексеевой. Так вот, диорама представляет самый острый, напряженный момент боя. Справа – ненавистная фашистская «рама». Она подбита и падает – бойцы радуются, бросают вверх пилотки. Об этом эпизоде боя, когда наконец подбили самолет-разведчик, рассказывали многие очевидцы. Небольшая группа пулеметчиков, вокруг них – танки со свастикой. Их много, но пройти линию обороны непросто – слишком отчаянно сопротивляются бойцы. В действительности танков было еще больше, чем изображено на картине. И все это происходило на том самом месте, где находится сейчас главный корпус и общежитие сельхозакадемии. А тогда это были бахчи, где жители Верхней Ельшанки выращивали арбузы и тыквы. Но этого не видно на полотне. Только изуродованная войной степь, никакого лесочка. Примерно в километре отсюда – высотка, где находились наблюдательный и командный пункты дивизии. Студенты решили увековечить это место – достали где-то бетонный столб, врыли его в землю как раз на этой высотке, сделали надпись. И очень долго этот самодеятельный памятник был местом, куда непременно приходили ветераны дивизии. На заднем плане полотна диорамы видны церковь и домишки Верхней Ельшанки. Железная дорога, разбитый состав. Хорошо переданы сама обстановка и настроение: дым, пыль, взрывы, страх, ощущение близости смерти. При соответствующей подсветке создается полный эффект присутствия. Герои диорамы узнаваемы, ведь при работе над полотном художница пользовалась и фотоснимками военных лет, и воспоминаниями очевидцев. В правом углу картины мы видим мальчика, который следит за боем. Это тоже реальное лицо – Толя Гусев, сын полка. Он, как выяснилось, остался жив. А вот разведчик Митин, за которым мальчик ходил буквально тенью и который тоже изображен на полотне, погиб. Образы некоторых бойцов отчасти вымышлены, но от этого не менее реалистичны. Вот узкоглазое лицо: боец, видимо, ранен, на голове повязка. Может быть, это татарин Битхенов? Был такой рядовой в дивизии. Служил поваром – между боями варил кашу в походной кухне, а уж когда бой и, стало быть, бойцам не до каши, подтаскивал ящики со снарядами. Однажды ночью фашистские разведчики похитили Битхенова. Подразделение осталось без завтрака, а некоторые поспешили обвинить его в дезертирстве. Прошел день, и вдруг уже в сумерках в расположении части показалась повозка, запряженная немецкими тяжеловозами. Повозка поварская, летит на всех парах, а в бачке похлебка плещется. Смотрят – ба, да это наш Битхенов! Спрыгнул – и к командиру: «Таварыщ камбата, кухня прыбыл!» Оказывается, его схватили, связали, засунули в мешок. Оружие, конечно, отобрали. Но не предполагали фашисты, что тщедушный татарчонок – бывший десантник и в голенище сапога у него спрятана финка. Его охранники решили пообедать. Сидят, увлекшись куриной лапшой – запах обалденный! Тут-то финка и пригодилась: выбрался он из мешка, оглушил немцев – и был таков вместе с повозкой и лапшой. На войне как на войне – смерть и смех часто рядом. В центре полотна еще одна фигура – связист. Прообраз героя тоже реален. Это Петр Романович Шпак. Он остался жив и победным маршем прошел в составе дивизии до Берлина. Непременный участник всех ветеранских встреч, он чаще всего молчал, на вопросы отвечал неохотно, удивляя всех своей скромностью. После смерти Петра Романовича в 1985 году его супруга передала музею все награды мужа. Она же прислала и завещанные им деньги, на которые были приобретены холст и краски для диорамы. Как тут, право, не заметить: история Волгограда в долгу перед этими людьми. Они оплатили ее, и не раз. Диорама запечатлела лишь несколько эпизодов боя. Он же продолжался бесконечно долго, многие часы. Автоматчики противника уже простреливали подходы к командному пункту дивизии. Глазков лично командовал боем, но положение становилось критическим. Вышла из строя проводная связь. Штаб необходимо было перевести на новый командный пункт. Комдив оставшимися силами пытался организовать контратаку. Но вдруг из зоны обстрела прибежал его адъютант: – Генерал ранен! Комдива осторожно донесли до ближайшего блиндажа. Вызвали санинструктора Хмельницкую. Рана была серьезной. Люба закрыла ее куском ваты, а чтобы остановить кровотечение, сверху, как шину, прибинтовала кобуру с пистолетом. Временами приходя в себя, генерал продолжал отдавать распоряжения. Несколько бойцов пытались вынести его с поля боя, но попали под обстрел автоматчиков. Глазков был ранен вторично – уже смертельно. Что было дальше? Об этом рассказывал на встрече ветеранов один из тех, кто сопровождал генерала, бывший сапер Г. К. Мухальченко: – Нам удалось спуститься в небольшую балку, выйти из-под обстрела. Затем мы вышли в расположение артиллерийской батареи 10-й дивизии НКВД. Артиллеристы дали нам машину, на которой мы повезли тело комдива к переправе… Примерно через два часа я уже докладывал начальнику штаба тыла 62-й армии подробности гибели генерала. На другой день в одиннадцать часов между двух дубов около хутора Бурковский В. А. Глазков был похоронен. Выполнив приказ командования, мы вновь возвратились в Сталинград, в свою дивизию. Лишь спустя три года после окончания Великой Отечественной войны легендарный комдив был перезахоронен в центре Сталинграда, в Комсомольском саду. Ветераны дивизии, приезжающие на встречи в музей, непременно бывают здесь. Среди них – энергичная улыбчивая женщина, бывший санинструктор Люба Хмельницкая. Это она самой первой из бойцов дивизии откликнулась на призыв волгоградских студентов из группы «Поиск». В письме она рассказывала о Глазкове, повторяя, как заклинание: «Это мой генерал! Это я перевязывала его!» И я ту сметану ел! На поле боя близ Верхней Елынанки действительно осталась почти вся дивизия. Но те немногие, кто выжил, смогли спасти дивизионное знамя. После гибели генерала Глазкова командование 35-й гв. сд принял В. П. Дубянский. Оставшиеся подразделения с боями дошли до устья Царицы. После Сталинградской битвы дивизия была переформирована, а точнее, сформирована заново. Ее героический путь продолжился вплоть до Берлина, до Победы. А история генерала Глазкова через сорок лет после того боя получила неожиданное продолжение. В семидесятые годы, когда шла работа над одиннадцатитомной музейной летописью 35-й дивизии, в институте появился новый студент – Константин Глазков. Он неплохо рисовал и охотно помогал Валентине Ивановне, берясь за любую работу в музее. Поначалу никто не знал, что однофамилец знаменитого комдива еще и его родственник – внучатый племянник. Чувствовалось, что в семье Кости всегда жила память о герое, и он очень гордился этим. В военной экспозиции музея – множество фотографий. Вот рядом со знакомым портретом темноволосого испанца фотография женщины. Это Зоя Васильевна Яннцкая – санитарка, на руках которой умер Рубен Ибаррури. Она ухаживала за ним в последние дни его жизни, понимая, что ранение смертельное и сделать ничего невозможно. В бою 8 сентября Рубен не участвовал. Его ранили еще близ станции Котлубань, когда через позиции взвода пулеметчиков, которым он командовал, рвались фашистские танки. Висит в музее картина. Ее автор – Евгений Иванович Винокуров, бывший разведчик 34-й отдельной разведроты. На картине, очень самодеятельной, написанной автором по памяти, видны переправа, старый навесной мост через Царицу. В небе – черный дым, пронзаемый светом вражеских прожекторов. С автором картины тоже связана своя история. В 1980 году поисковиков и ветеранов пригласили на встречу в Харьковскую область, в город Изюм, который тоже освобождала 35-я дивизия. А до этого бывший разведчик Незнамов интересовался, не попадалась ли в процессе поиска бывших бойцов дивизии фамилия Винокуров. Это его друг, с которым он вместе воевал в разведроте и которого многие годы не может разыскать. Об упомянутой картине он тогда еще не знал. В. И. Нефёдова рассказывала: – И вот собрались в Изюме. Поднимаемся колонной на знаменитую гору Кременец, где должно было состояться факельное шествие. Со мной рядом идут Незнамов и еще один ветеран, прежде мне не знакомый. Этот все молчит, а Незнамов что-то рассказывает, вспоминает один из боев в Сталинграде, когда его вместе с другими разведчиками выслали вперед. «Смотрим, – говорит он, – на окраине какого-то села из погреба вылезает тетка, а в руках у нее – горшок сметаны. Предлагает нам: поешьте, сынки, а то вдруг придут фашисты да все сожрут. Мы, конечно, с удовольствием отведали сметанки, пошли дальше». И вдруг тот, другой ветеран, который все молчал, удивленно так говорит: «И я ту сметану ел». Незнамов ему: «А ты кто?» – «Я Винокуров!» – «Женька?»… Таких встреч было немало. И спустя десятилетня бывшие однополчане узнавали друг друга по обрывкам воспоминаний, случайным деталям, оставшимся в памяти. На одной из первых встреч ветеранов Александр Андреевич Павленко, тот самый, что когда-то привез школьников в музей СХИ, рассказывал о том, как после тяжелейшего боя за сталинградский элеватор он помогал грузить раненых на плоты. Другого способа спасти их не было: сколачивали наскоро плоты, укладывали раненых и отпускали вниз по течению – авось, повезет и южнее города их подберут, отправят в госпиталь. На какой-то плот он погрузил троих – солдата с подвязанной рукой, казаха с переломом челюсти… «А третий, – вспоминал Павленко, – третий такой рыжий-рыжий был, аж до красноты». – «Так это ж я, – раздался голос. – Ну точно я! За рыжие волосы в полку меня Красным дразнили. Это я сейчас лысый, а тогда огненно-рыжий был. И на плоту рядом со мной казах плыл с челюстью на груди. Ты оттолкнул нас от берега и сказал: «Ну, с богом!» Они не успели познакомиться тогда, в горящем Сталинграде. А теперь обнялись, как близкие родственники. Воистину, нет уз святее братства, рожденного под крылом смертельной опасности. Давным-давно выпустились из института первые студенты-поисковики. И почти не осталось в живых бывших воинов 35-й гв. сд. Составлена многотомная летопись дивизии в фотографиях и документах, оформлено несколько экспозиций музея Волгоградской сельскохозяйственной академии. Многие письма, документы переданы в Музей-панораму «Сталинградская битва». Судьбы, военные подвиги бывших воинов запечатлены не только в экспозициях маленького студенческого музея. Они – в наградах дивизии. Три боевых ордена украшают ее знамя: Красного Знамени, Суворова II степени и Богдана Хмельницкого II степени. Перед главным корпусом сельхозакадемии, где по традиции обычно собирались ветераны, шелестят листвой тополя, посаженные в память о героях. Возможно, они переживут людей, которые взрастили их, как память и слава переживают века. Если это добрая память и подлинная слава. «Черные дьяволы, светлые души…» И все-таки они пришли в Сталинград. Обойдя Ленинград и Москву, оставив кровавый след по всей России, добрались до Волги. В радиосводке от 18 октября 1942 года скупо сообщалось, что после кровопролитных боев гитлеровцы заняли территорию тракторного завода и вышли к Волге. Сегодня трудно представить такое, но очевидцы помнят, что солдаты Гитлера касками черпали волжскую воду. Смеялись, радовались, что Сталинград практически позади, что вот она, долгожданная великая русская река, и осталось совсем немного – только шагнуть на тот берег. Но сделать этот последний шаг им не удалось. Город, которого уже не было, продолжал сопротивляться. Оборонялась и шла в атаку, казалось, сама Волга. Непонятно как, по горящей воде, сквозь клубы черного дыма пробирались к городу катера, подвозя подкрепление и боеприпасы. До февраля сорок третьего было еще далеко. Но мир уже знал о бессмертном подвиге волжан, который не забыт и через семь десятилетий. “Krau Reejher” – «Серая цапля>> К середине лета 1942 года вся Нижняя Волга от Камышина до Астрахани оказалась охваченной войной. Но путь к Сталинграду для фашистской армии был тяжел и долог – на подступах к городу шли смертельные бои. В любом случае необходимо достигнуть Сталинграда, приказывал Гитлер, или подвергать его воздействию тяжелого оружия, чтобы город потерял свое значение как центр военной промышленности и узел коммуникации. Гитлеру, конечно, нужен был не столько сам Сталинград, сколько Волга как главный водный путь Европы. По ней шли баржи с продовольствием, с низовьев в Сталинград поступали нефть и горючее. С Волгой было связано обеспечение войск, от нее зависело все. Так что цели фашистского командования были очевидными – захватить Сталинград, затем выйти к Астрахани и парализовать там движение по главному руслу Волги. Эта операция имела кодовое название "Krau Reejher" – «Серая цапля». Сроки захвата волжских городов были обозначены конкретно: Сталинград – 25 июля, Саратов – 10 августа, Куйбышев – 15 августа, Астрахань – 15 сентября. «Серая цапля» не долетела до Астрахани, опалив крылья в Сталинграде. Не терявшие юмора краснофлотцы, перефразируя классика, сочинили ставшей популярной байку: редкая птица долетит до середины Волги, а тем более – цапля. Морская пехота Волжской военной флотилии Не дожидаясь событий лета сорок второго года, за несколько месяцев до того, на Волгу согласно приказу советского командования стали прибывать балтийцы, черноморцы, тихоокеанцы и североморцы. Готовился достойный прием кодовой фашистской «птичке». Это было началом создания Волжской военной флотилии. «Я попал на Волгу из Севастополя, – рассказывал ветеран флотилии, бывший связист Г. М. Яропуд. – В 1941 году меня в составе группы черноморцев вызвали к командующему флотом, велели перевернуть ленточки в целях сохранения тайны передвижения войск и направили на Волгу, в Сталинград. Здесь создавался отряд учебных кораблей, который должен был готовить кадры для действующих флотов. А 27 октября 1941 года решением правительства на базе этого отряда была создана Волжская военная флотилия. Командующим был назначен контрадмирал Д. Д. Рогачев». К этому времени флотилия имела в своем составе семь канонерских лодок, оборудованных из речных судов, пятнадцать бронекатеров, около тридцати тральщиков, две батареи – плавучую и железнодорожную, отряд сторожевых катеров и различные суда обеспечения. Позднее боевая мощь флотилии существенно увеличилась. Первая бригада речных кораблей занимала огневые позиции на участке Красноармейск – Светлый Яр и находилась в оперативном подчинении командующего 57-й армией. Вторая бригада дислоцировалась южнее Красноармейска и подчинялась командующему 64-й армией. На Ахтубе в подчинении командующего 62-й армией держала оборону северная группа кораблей. Была также отдельная бригада траления – катера-тральщики и бронекатера. Штаб флотилии с 23 августа 1942 года размещался на корабле «Тура» в районе Красной Слободы. Эти данные приводил в своих мемуарах ветеран Волжской флотилии, бывший командир бронекатера капитан 1-го ранга Г. И. Захаров. Катера Волжской военной флотилии с десантом направляются в Сталинград Флотилия выполняла сугубо военные задачи – поддерживала артиллерийским огнем с Волги армейские части, обеспечивала движение по реке и минную безопасность, сопровождала грузы и эвакуацию раненых, высаживала десант и, конечно, не давала противнику форсировать Волгу. Во время боев командованию флотилии подчинялись и все гражданские суда. Впоследствии славу победы с кораблями флотилии по праву разделили и речники, так как в те горячие дни они находились здесь же, на Волге, среди мин и огня, под обстрелом фашистских самолетов. Известный снайпер Василий Зайцев, бывший флотский, тихоокеанец, вспоминал, что когда на Мамаев курган, где каждый метр был перепахан снарядами, приходило пополнение с Волги, бывалые солдаты шутили: – Что, страшно, небось, здесь, на кургане? – Страшно! – Ну так отправляйтесь назад! – Ни за что! Лучше здесь погибнуть, чем еще раз переправиться через Волгу! Последняя ночь «Татарии» Вспоминают, что ночь с 22 на 23 июля 1942 года была тихой, лунной и красивой – настоящая южная ночь. Но именно она стала началом минной войны на Волге. Участки Акатовка – Дубовка севернее Сталинграда и Солодники – Черный Яр южнее его считались наиболее стесненными. Здесь ночью немецкие самолеты разбросали первые мины и нанесли бомбовые удары по караванам судов с целью парализовать движение по реке. Только за несколько последних июльских дней в Волгу было сброшено около двухсот мин. На протяжении четырехсот километров она оказалась заминированной, ведь даже одна мина на реке практически закрывает фарватер и обойти ее невозможно. Не было еще знаменитых постов СНиС – службы наблюдения и связи, которые могли бы точно определить место падения мины. Не было еще зенитных установок на речных судах. Не было просто умения противостоять этой опасности. И потому первые жертвы заминированной реки появились сразу же, на следующий день. 25 июля 1942 года стало днем гибели первого советского судна на Волге и последним днем жизни буксирного парохода «Смоленск». Вот как описывали это событие очевидцы: «„Смоленск“ следовал полным ходом вниз по реке из Камышина к Сталинграду. Когда пароход поравнялся с пристанью Луговая Пролейка, капитан А. К. Марфин получил сигналы голосом, приказывающие остановиться. Ему кричали, что дальше путь закрыт, что выставлены мины противника. Капитан не расслышал этих слов и, поскольку никаких навигационных знаков о закрытии фарватера не было, продолжал следовать по назначению. Он не обратил внимания и на то, что недалеко от пристани, приткнувшись к берегу, уже стояли задержанные по той же причине другие пароходы. Но «Смоленск» торопился. Капитан поглядывал на часы, беспокоясь о том, чтобы прибыть в пункт назначения вовремя. Пароход уже миновал Луговую Пролейку, и вдруг огромной силы взрыв потряс тишину. Мина взорвалась под топливными цистернами, судно стало стремительно погружаться в воду. Через две-три минуты все было кончено. Вышедшая с парохода «Марат» лодка подобрала лишь десять человек, оставшихся в живых. Остальные члены экипажа погибли». Известия поступали одно за другим. 26 июля в районе Быковых Хуторов сгорел подожженный фашистами пассажирский пароход «Александр Невский», на борту которого было триста человек. В тот же день у Солянского Яра погиб под бомбами буксирный пароход «Аджаристан». 27 июля погибло девятнадцать судов, 31 июля – еще пять, из которых три подорвались на минах. В общем, всего за одну неделю в конце июля 1942 года на Нижней Волге от Камышина до Замьян погибло шестьдесят одно судно. Волга в те дни сделалась горящим адом. Вот строки из неопубликованной книги, авторы которой ветераны Военно-Морского Флота Г. И. Захаров, И. М. Плехов, С. П. Хватов: «Во многих местах горели пароходы и баржи, пристани и порты, населенные пункты и прибрежные постройки. Горела на воде нефть, которую несло течением на большие расстояния. Казалось, горит вся Волга. Гибли суда и люди. Плывущие по реке и выброшенные на берег трупы взрослых и детей, перепачканные мазутом, заставляли содрогаться сердца даже мужественных, видавших виды людей». Наступил август. Пиратские атаки фашистов продолжались с неослабевающей силой. 4 августа пришло сообщение о том, что подорвался на мине и затонул грузовой теплоход «Татария» – одно из крупных судов Нижней Волги. Это случилось возле Светлого Яра. Теплоход вез подкрепление – бойцов 101-го и 375-го запасных полков. Почти все они погибли, спастись удалось лишь некоторым. Один из них лейтенант Б. И. Янчевский вспоминал: «4 августа в час ночи наш полк подняли по тревоге, и мы перешли из Бекетовки в Сарепту, где погрузились на теплоход «Татария». Утром он отправился вниз по реке… В 14 часов неожиданно грохнул взрыв. Меня отбросило к трапу. Не помню, как я выскочил на верхнюю палубу и увидел, что корпус судна лопнул, в него хлынула вода. Ничего нельзя было понять. Стояли стоны, шум, крик. В трюме, где расположился минометный батальон, взрывом заклинило дверь, и оттуда никто не мог выйти. Так все минометчики и утонули в трюме. Командир полка капитан Терещенко был убит. Мы со старшим лейтенантом Быкорезом решили спасаться вплавь, схватившись за две доски, из которых наспех соорудили что-то наподобие плотика. Часа через четыре нас подобрал какой-то катер». Цена ошибки – жизнь Днем и ночью не прекращалась работа катеров, канонерских лодок, тральщиков флотилии по разминированию водного пути. Противник был хитер и расчетлив. Устаревшие плавающие мины с якорем уже не использовались. К тому времени у немцев были мины более совершенных конструкций – магнитные, акустические, которые срабатывали на шум двигателя, или магнитно-акустические. Но на них быстро было найдено противодействие – размагничивание корпуса. А магнитно-акустические мины просто «собирали»: проходил катер с баржой, к которой эти мины примагничивались и взрывались. Баржу ремонтировали и вновь пускали на «ловлю» мин. Но самыми коварными были мины с механизмом кратности – раз двадцать пройдет судно благополучно, а на двадцать первый эта мина сработает. Ошибка здесь или даже малейшая оплошность зачастую стоили жизни. 1 августа на Бабаевском перекате, недалеко от села Ступино подорвался на мине бронекатер № 22. Вместе с экипажем погиб командир отдельной бригады траления Б. В. Хорошхин. Г. М. Яропуд вспоминал: «Контр-адмирал Хорошхин удивительно соответствовал своей фамилии – это был прекрасный боевой командир и очень симпатичный человек. Был он участником Гражданской войны и штурма Зимнего. В ночь на 1 августа фашистский самолет сбросил мину на Бабаевском перекате. Мина была с механизмом кратности. Движение остановилось, несколько десятков судов собрались у берега – ждали, когда тральщик ее выловит. Однако тральщик прошел много раз, а мина все не срабатывала. Остановка судов не только срывала сроки доставки грузов фронту, но и создавала опасное положение: это скопление было удобно для вражеской авиации. В общем, нужно было немедленно устранить эту «пробку». Б. В. Хорошхин И тогда командир бригады сам решил разобраться в ситуации. Головным, под флагом адмирала следовал бронекатер № 22 под командованием мичмана Я. Г. Шестакова. В кильватер за ним, на некотором расстоянии шел бронекатер № 21, которым командовал мичман Н. Р. Горбов. По закону подлости именно на этот раз мина сработала. Взрыв! Огромный столб воды, перемешанный с илом, – и все… Через несколько секунд на поверхности ничего не было видно. На воде не остаются воронки от взрывов, течение быстро сглаживает волны. Не верилось, что бронекатера и его команды больше нет. Но ценой этой гибели был проложен путь другим катерам». Это была первая потеря бронекатера во время Сталинградской битвы. Ошибки, а точнее, полная неподготовленность Волжской военной флотилии к боевым действиям на воде, а судов пароходства – к перевозкам людей и грузов через Волгу, уже к началу августа были более чем очевидны. Вот почему военный совет Сталинградского фронта принимает экстренные меры. Г. И. Захаров приводит такие данные: «К 6 августа были вооружены пушками и укомплектованы личным составом 27 судов «Волготанкера». На 79 речных судах были установлены 42 орудия и 154 зенитно-пулеметные установки. Силами флотилии было вооружено 58 транспортных судов. Было выставлено около шестидесяти постов наблюдения». Результаты не замедлили сказаться. Если с 1 по 7 августа взорвались 28 судов, то в следующую неделю – только 10, а в последнюю неделю августа ни одного судна не погибло. Противоядие было найдено! Жестокая действительность первых дней быстро выучила моряков – зенитным расчетам судов все больше удавалось срывать атаки вражеских самолетов. Да и «почерк» последних резко изменился: если еще несколько дней назад они сбрасывали бомбы прицельно, опускаясь буквально до 400 метров, то теперь ниже полутора тысяч метров самолеты с крестами снижаться опасались, причем действовали в основном ночами. А по Волге продолжали идти суда. Спасибо, Волга! Не только на Волге, но и на всем Сталинградском фронте август сорок второго был не менее горячим, чем июль. Со стороны Котельниково и Абганерово быстро и напористо наступала знаменитая, хорошо вооруженная и мобильная 4-я танковая армия фашистов. Сюда же стремились другие ударные группировки вермахта – 6-я полевая армия и 4-й воздушный флот. Долгими бессонными ночами вновь и вновь вспоминали ветераны флотилии те дни, ставшие частью их больной памяти. 23 августа немцы, прорвав оборону, вышли к Волге по балке Сухая Мечетка. В этот день город был практически стерт с лица земли. «Я находился на наблюдательном посту, на берегу Волги в районе Светлого Яра, – рассказывал командир БЧ-2 канонерской лодки «Громов» М. Н. Грязнов, – и видел за десятки километров зарево и дым пожарищ. Горели пристани, горела сама вода. По течению плыли трупы. Страшная картина!» В тот же день, 23 августа, командующий Сталинградским фронтом А. И. Еременко отдал приказ разобрать наплавной мост через Волгу. Зато появились несколько новых переправ – требовалось перевозить из города женщин, детей, раненых бойцов, а в город – боеприпасы и десанты морской пехоты. За несколько дней лучшие силы флотилии были стянуты к Сталинграду и преобразованы в южную и северную группы кораблей. Помимо основных функций флотилии на Волге, появилась еще одна: поддержать артиллерийским огнем сухопутные войска. И эта задача стала главнейшей, ведь противник превосходил наши части и в танках, и в авиации, и в артиллерии. На артиллерию флотилии возлагались большие надежды, которые она оправдала. Первой заявила об этом канонерская лодка «Усыскин». В день грандиозного авиационного налета 23 августа она открыла артиллерийский огонь по немецким танкам, вышедшим к Орловке. Снаряды, к удивлению фашистских военачальников, летели оттуда, откуда их меньше всего ждали – с реки. Она, Волга, стала защитой и поддержкой разрушенного, но сражающегося города. Часто по радиосвязи летели слова: «Поддайте огня, братцы!» А после очередной удачной атаки в трубке слышалось: «Молодец, канонерка! Спасибо, Волга!» Как вспоминали очевидцы, 25 сентября была обнаружена артиллерийская батарея противника, от которой подразделения наших войск несли большие потери. Операцию по подавлению батареи поручили артиллеристам канонерской лодки «Усыскин», которой командовал капитан-лейтенант И. А. Кузнецов. Огонь батареи подавили несколькими залпами – это была одна из многих рядовых операций героической канонерки. Еще месяц назад, в ночь на 24 августа, согласно боевому приказу «Усыскин» встал на огневую позицию у берега напротив Верхней Ахтубы, где и находился более двух месяцев. Сколько атак было предпринято за это время, сколько метких залпов послано на врага! Все было – и подрыв на мине, и гибель товарищей, и яркие подвиги, и награды лучшим членам экипажа. Еще недавно по традиции встречались они в День Победы в Волжском – городе, который вырос рядом с огневой позицией «Усыскина». Гитлеровским командованием назначались и переназначались сроки взятия Сталинграда: 25 августа, 1 сентября, 10 сентября… Наступление на город было все более ожесточенным, но и сопротивление все более упорным. На волжские волны накатывали «волны» фашистских бомбардировщиков. Они практически постоянно висели над Волгой, бомбы и мины сыпались градом. Черные облака дыма поднимались над водой. Дни превращались в ночи. А через Волгу шли бронекатера, тральщики, баржи. На смену сгоревшим судам приходили новые, погибших моряков флотилии заменяли другие. История Сталинградской битвы знает факты, когда за одну ночь катера флотилии перебрасывали в город целые дивизии. А уж высадка десантов морской пехоты всегда была событием на фронтовой полосе. Об отчаянном бесстрашии бойцов в бескозырках и черной морской форме ходили легенды. Они появлялись внезапно и невесть откуда – из тумана и дыма, с реки – и с ходу бросались в атаку. Часто бывало так, что даже хорошо вооруженные гитлеровцы с криками «черные дьяволы!» покидали свои позиции прежде, чем начинался бой. Но немало и их, тех самых «дьяволов», полегло здесь, на правом волжском берегу. О подробностях одного знаменитого десанта рассказывают в упомянутой книге ветераны Волжской военной флотилии. К концу октября в руках врага оказались северные окраины города – Латошинка и Рынок. Командующий Сталинградским фронтом А. И. Еременко приказал провести десантную операцию, чтобы выбить фашистов из этих поселков. Кроме того, это смогло бы облегчить работу переправ. Операция заключалась в том, чтобы внезапным ударом небольшого подразделения захватить Латошинку и обеспечить высадку основных сил десанта. Несколько бронекатеров должны были поддерживать эти действия минометным огнем. Ночью 31 октября десантные группы на двух гражданских пароходах и двух бронекатерах вышли из баз. Но пристать к берегу, занятому немцами, было невероятно трудно. Моряков встречала стена огня. После нескольких попыток десант все же удалось высадить. Заняв круговую оборону, моряки весь день вели непрерывный бой. Но к вечеру вражеские танки отрезали их от берега. Как доставить морякам подкрепление и боеприпасы? Ни 1, ни 2 ноября сделать это оказалось невозможным. В ночь на 3 ноября в помощь были отправлены два бронекатера и семь весельных лодок. Головным следовал бронекатер № 34 под командованием младшего лейтенанта А. И. Гламаздина. На его борту находились командир первого дивизиона бронекатеров капитан 3-го ранга С. П. Лысенко и командир отряда бронекатеров старший лейтенант Л. И. Мороз. До берега оставалось совсем немного, когда в ходовую рубку БК-34 попал снаряд. Все погибли. Чудом уцелел только радист И. К. Решетняк, который находился в радиорубке. Он связался с базой и сообщил обо всем. И это тоже была рядовая операция, одна из многих. Остатки десанта, пробившиеся к берегу, все-таки удалось перевезти лодками в последующие дни. Латошинка в тот раз не была взята, однако десантный батальон, ставший знаменитым, сыграл свою колоссальную роль! В журнале боевых действий появились, как всегда, бесстрастные строки: «Батальон выполнил свою задачу, привлек на себя крупные силы пехоты, артиллерии и танков противника, тем самым облегчил положение группы полковника Горохова в Сталинграде». …А «черные дьяволы» – рыцари без страха, обычные парни в бескозырках вновь и вновь шли через Волгу, словно через ад. Это о них сказал поэт: Но моряки погибали на суше — «Черные дьяволы», светлые души… На тральщике только девушки Коренные сталинградцы послевоенного поколения, с детства немало знающие о Сталинградской битве, в большинстве убеждены, что после 2 февраля 1943 года в городе наступила, наконец, мирная жизнь. Война откатилась на запад, жители стали понемногу возвращаться, очищать, отстраивать свой город. Это так. Но не совсем. Армия Паулюса была разбита и капитулировала. Но гитлеровскому командованию было еще далеко до понимания неизбежности провала в этой безумной войне. Волга как водный путь, от которого зависел успех наших войск на всех фронтах, оставалась объектом особой важности. Предстояла долгая, полная опасностей работа по очищению волжских вод от коварного оружия – фашистских мин. Теперь уже на сцену военного театра в качестве главных героев вышли тральщики. Вслед за бронекатерами и канонерскими лодками они тоже вызывали огонь на себя. …Военная навигация 1943 года была единственной в жизни Агнии Шабалиной. Единственной, но незабываемой, потому что каждый день из той навигации был длиною в жизнь. Среди других тральщиков ходил по Волге в те дни небольшой, совсем не военный катерок, вся команда которого состояла из девушек. Хорошо знали этот тральщик во флотилии – немало смертоносных мин взорвали на реке отчаянные девчата. Агнии только-только исполнилось восемнадцать. Вообще-то на войну она не собиралась, была младшей дочкой в семье и перед войной еще училась в школе. Да и в далекий незнакомый Сталинград не собиралась, потому что нет в целом свете лучше, уютнее ее родного городка Котельнича, что на берегу Вятки. Была Агния хрупкой, тихой, от обид частенько плакала. И если бы кто-нибудь сказал ей, что будет она взрывать мины на Волге, что увидит тысячу смертей, ни за что не поверила бы. Окончила Агния курсы трактористов и лето сорок первого проработала в соседнем колхозе: война войной, а урожай-то собирать нужно. Позже судьба свела ее с Дусей Порхачевой, которая работала мотористкой на небольшом буксирном катере. Агния тоже увлеклась, стала ей помогать. Сдружились как-то быстро – все вместе, все заодно. А весной сорок третьего все суда с разных рек стали отправлять на Волгу. Экипажи сдавали свои суда военным морякам, а сами возвращались домой. Некоторых, правда, зачисляли в штаты военных тральщиков. Но чтобы женщин на тральщик – такого не было! Агния и Дуся попали на базу в Камышин. Уже закончились бои в Сталинграде, но Волга была буквально начинена взрывчаткой. Каждый день попадали на мины и взрывались пароходы с людьми, баржи с грузами, военные катера. Вот она, оказывается, какая – война! Но боевая, отчаянная Дуся, а с ней и Агния были настроены решительно: на своем катере будем тралить сами, никто не знает его лучше нас! Приемная комиссия, вопреки опасениям, дала согласие – на тральщики были нужны люди, причем специалисты, и не было времени обучать новичков. Дусю назначили мотористом, Агнию – ее помощником. Надели девчата черные гимнастерки с буквами СФ на погонах, приняли присягу и стали краснофлотцами. В команду катера добавили еще пятерых девушек. Обязанности распределили сразу: Тамара Декалина – рулевой-сигнальщик, Вера Чапова – пулеметчица, Вера Ухлова – второй номер пулеметного расчета и одновременно кок, Аня Тарасова – минер. Командиром экипажа стала Тоня Куприянова – решительная до отчаянности русоволосая красавица. Катер быстро переоборудовали, установили на нем пулемет и специальное устройство для сбрасывания бомб. Нужно было сбросить бомбу в то место, где залегает глубинная мина, и успеть отвести катер, иначе он взорвется вместе с ней. А поверхностные мины «ловили» на звук движка или на магнит тралбаржи, прикрепленный к катеру длинным металлическим тросом. Это был ежеминутный риск, каждый рейс мог оказаться последним. Экипажи в основном уже имели опыт разминирования, и все же тральщики часто взрывались. Агния никак не могла привыкнуть к виду смерти, острота этого ощущения не проходила со временем. Некоторые картины того жуткого лета оставались перед глазами на всю жизнь, словно виденные только вчера. Однажды было объявлено общее комсомольское собрание всей флотилии. К берегу подходили бронекатера, тральщики с разных баз. Экипаж одного из катеров был как на подбор – молодые, веселые, красивые, в черной форме. Собрание закончилось, и этот катер первым отчалил от берега. Ребята махали бескозырками: пока, до встречи! И вдруг – взрыв, серый столб, словно скала, над водой – и тишина. Лишь бескозырки на волнах да обломки… Девчата жили на катере. С рассвета до темноты «утюжили» свой участок реки, а на ночь приставали к берегу, укрывали катер ветками, прячась от бомбардировщиков, ужинали и ложились спать. Так было и в тот день, в конце августа. Стемнело. Тоня уже собиралась отдать приказ идти к берегу. Неожиданно раздался оглушительный грохот, катер подбросило и ударило о воду. В мгновенье в машинном отделении оказалось по пояс воды. Мотор заглох. Девушки поняли, что катер задел мину. К счастью, все были живы, и катер еще можно было спасти. Кинулись затыкать пробоины, откачивать воду. Взрывом оторвало полбаржи. С поста СНиС передали на базу, что девичий тральщик подорвался на мине. С берега выслали помощь – несколько катеров с прожекторами. Но они ничего не обнаружили, так как неуправляемый тральщик отнесло течением. На берегу решили, что катер затонул, а экипаж погиб. А в это время в ночной темноте девушки боролись с водой, проникающей в разбитый катер, вновь и вновь разбирали мотор. Дуся присела в изнеможении, а Агния все продолжала возиться с двигателем – пыталась ломиком вручную завести его. И вдруг мотор начал «чихать» и потихоньку набирать обороты. Катер повернул и пошел на базу. Уже светало. С поста заметили тральщик и сообщили, что девчата, оказывается, не погибли, а возвращаются на базу. На берегу девушек ждала неожиданность: причал был расцвечен флагами, их встречали торжественно, в парадной форме, радостным «ура!». Командующий обнял каждую, а девушки, забыв все свое мужество, плакали. До поздней осени 1943 года девичий тральщик бороздил Волгу, прибавляя себе на борт красные звездочки за взорванные мины. Река была в основном очищена, и служба девчат заканчивалась. Им повезло – они остались живы. После войны разлетелись по свету. А вот лейтенант Морфлота Агния Шабалина, впоследствии Агния Павловна Нешина, хоть и не забыла свою родную реку Вятку, но после войны осталась жить на Волге, сначала в Сталинграде, потом – в Волжском. В бывшем Музее обороны Заволжья есть фотография: юные девичьи лица, на плечах – матросские воротники. Это они, те самые девчата, вписавшие в историю Волжской флотилии свою неповторимую страницу. * * * Хранятся в музеях, украшают праздничные мундиры ветеранов многочисленные высокие награды. Первый и второй дивизионы бронекатеров удостоены звания гвардейских. Канонерские лодки «Усы-скин» и «Чапаев» награждены орденом Красного Знамени. Тысячи офицеров и матросов получили ордена и медали – за то, что много месяцев, находясь ежеминутно на краю гибели, они делали эту невероятную работу. Волга никогда не забудет своих героев. И мы, живущие на этой великой реке, через семьдесят лет помним каждого из них – обычных, земных, сумевших защитить наше будущее. Прописаны в 8-й воздушной С этой энергичной миловидной женщиной мы познакомились на встрече авиаторов в Музее-панораме «Сталинградская битва». Нина Ивановна искала своих однополчан, с которыми по традиции каждый год встречалась здесь в этот день. Искала – и не находила… Что ж, все больше отдаляются от нас события Великой Отечественной войны и Сталинградской битвы – события, участники и очевидцы которых, увы, уходят безвозвратно… Но нам повезло. Нина Ивановна Антонова все видела своими глазами, все пережила лично, о многом смогла рассказать. Ее военная дорога от Волги до Праги была связана с героической 8-й воздушной армией, а точнее – с так называемой ИАС, то есть инженерно-авиационной службой при штабе. К ней ежедневно приходили зашифрованные секретные сведения о состоянии подразделений и исправности самолетов. Каждый день приходилось оплакивать тех, кто не вернулся из боя. О роли авиаторов в Сталинградской битве и последующих сражениях Великой Отечественной Нина Ивановна знает не из книг, а из собственных воспоминаний. Встреча ветеранов 8-й воздушной армии День рождения 8-й воздушной – 11 июня 1942 года, когда ВВС Юго-Западного фронта и части резерва Ставки Верховного Главнокомандования были объединены в одну армию, под одним командованием для более эффективного управления ими. Командующим армией был назначен генерал-майор авиации Т. Т. Хрюкин. Кодировщице Нине несколько раз довелось видеть его – молодого, мужественного, красивого. О Тимофее Хрюкине на фронте ходили легенды. Выпускник известной в стране Луганской школы военных пилотов, он добровольно участвовал в боевых действиях в Испании, затем командовал бомбардировочной авиагруппой в войне Китая против японских милитаристов. К началу Великой Отечественной он был уже опытным военачальником, Героем Советского Союза. Справа налево: член военного совета 62-й армии генерал-лейтенант К. А. Гуров, командующий 8-й ВА генерал-лейтенант авиации Т. Т. Хрюкин, порученец Н. С. Хрущева С. Н. Ганочка. 1943 Через месяц, 12 июля 1942 года, 8-я воздушная вошла в состав только что созданного Сталинградского фронта. К этому времени начали появляться самолеты нового типа, и армию пополнило несколько истребительных, бомбардировочных, штурмовых полков, укомплектованных этими машинами. К началу боевых действий на Сталинградском направлении в армии было 430–450 самолетов. Но авиация противника насчитывала 1200 современных мощных машин – практически вся фашистская авиация в этом районе боевых действий сражалась против одной 8-й воздушной армии. Несколько позже Сталин обратился с посланием к Черчиллю, в котором говорилось, что положение в районе Сталинграда изменилось к худшему с первых чисел сентября. У немцев оказались большие резервы авиации, которые они сосредоточили в районе Сталинграда и добились двойного превосходства в воздухе. И советское руководство могло бы временно отказаться от некоторых видов помощи при условии, что будет усилена помощь истребительной авиацией. Такая помощь была бы более эффективной, это улучшило бы положение на фронте. Тогда Нина, конечно, ничего этого не знала. Впереди еще было горячее лето сорок второго, а ее судьба привела в армию только в октябре. События последних месяцев ее жизни развивались столь стремительно, что она и сама не могла поверить в их реальность. Она, сталинградка, в сороковом году окончила техникум и отправилась по распределению на Черное море, в Анапу. Райский уголок – строгая мама далеко, изобилие винограда, фруктов, каждый вечер танцы, где много молодежи, моряков. И вдруг известие – война! Это случилось так неожиданно, внезапно! Она срочно засобиралась в Сталинград, где оставались мама и два младших брата. Не тут-то было! Оказалось, что железная дорога уже забита составами с военными грузами. Ей удалось добраться до города много позже, лишь в апреле 1942 года. Шли работы по сооружению оборонительной линии, практически все население от мала до велика копало траншеи. Направили туда и Нину. Мать работала на тракторном заводе, эвакуироваться ей не разрешалось. 23 августа семья была в городе. Нина хорошо помнит, как жители немногочисленных многоэтажных домов почему-то прятались от бомб в подъездах, под лестницами. В их подъезд прямым попаданием угодила бомба. Но не взорвалась. Нина Ивановна говорила об этом дне так: «Кто пережил 23 августа 1942 года в Сталинграде, кто видел, как смешались земля и небо, тот знает, что такое ад». Матери, наконец, дали эваколист. Город уже был полностью разрушен, Волгу бомбила фашистская авиация. Переправа на левый берег была связана со смертельным риском, но и оставаться в городе было невозможно. В одну ночь матери удалось пристроить Нину и одного из сыновей на маленький катер с ранеными. Сама же с другим сыном она смогла переправиться лишь через трое суток, к небывалой радости уже отчаявшихся детей. Путь беженцев лежал в Барнаул. Удалось добраться до Ленинского района Сталинградской области, до небольшого села Колобовка, где пришлось задержаться, потому что железнодорожные станции бомбили. Оказывается, именно здесь в те дни дислоцировался штаб 8-й воздушной армии, еще до недавнего времени находившийся в Сталинграде. Отдельные части базировались на аэродромах Бекетовка и Пичуга. Но после того как немцы вышли к Волге, части армии перебазировались в Заволжье и оттуда наносили удары по противнику. В Колобовке, где остановились беженцы, произошла некая случайность, круто переменившая судьбу Нины. Однажды во двор в поисках квартиры зашли два офицера. Один из них обратил внимание на девушку, в лохмотьях беженки трудно было разглядеть ее красоту, но лицо – юное, милое, открытое – привлекло его. Наверное, это была любовь с первого взгляда, как ни странно, даже в войну случалось такое. Перебросился он с Ниночкой несколькими словами, потом еще забежал на пару минут. Наконец, пришел к матери и сказал: «Отправляйтесь с сыновьями в Барнаул, а Нина поедет со мной защищать Родину». Василий Антонов служил инженером в штабе 8-й воздушной армии, туда же была принята и Нина. Так и прошли они всю войну вместе. Поженились только в 1946 году, вскоре родилась дочь, затем сын. Это было счастливое время – война осталась позади, а впереди были годы надежд и мира. Жизнь отпустила Василию Алексеевичу небольшой срок – сказались годы военного лихолетья. Детей Нина Ивановна поднимала одна. Через какие трудности пришлось пройти, как и многим женщинам послевоенной поры, ведомо только ей. Работала много, меньше всего думая о себе, задаваясь одной целью – воспитать сына и дочь достойными людьми. Это у нее получилось. Казалось бы, чего еще желать женщине? Но судьбе было угодно, чтобы военные годы и конкретно 8-я воздушная армия не остались в ее жизни лишь воспоминанием. После Сталинградской битвы армия участвовала в освобождении Донбасса, Северной Таврии, Крыма, Закарпатья, южных районов Польши, Чехословакии. В мирные годы было о чем вспомнить ветеранам, которые переписывались, часто собирались на встречи, дружили. Одна такая встреча в 1976 году состоялась в Волгограде. Со всего Советского Союза съехались на Волгу, в места былых боев летчики 8-й воздушной. Среди них был и Константин Тимченко, с которым у Нины Ивановны сложились особые отношения. Несколько лет переписки, и, наконец, оба поняли, что врозь жить не могут. Константин Кондратьевич переехал в Волгоград. Двадцать пять лет, которые они прожили вместе, Нина Ивановна вспоминала, как сказку. Путешествия по разным уголкам страны, встречи с однополчанами, участие в Парадах Победы в Москве. Хранится в семейном альбоме особенно памятная фотография, сделанная в день 40-летия Победы. Рядом с ветеранами – деятели культуры, совсем еще молодые Лев Лещенко, Владимир Винокур, Алла Пугачева, Валентина Толкунова, Борис Брунов, другие. А сколько было бесконечных семейных вечеров, воспоминаний! Боевой путь мужа Нина Ивановна изучила как свой собственный. Надевая парадную форму с орденами и медалями, Константин Кондратьевич всякий раз сокрушался: как же так, я, военный летчик, во время боевых действий не сбил ни одного фашистского аса, не сбросил на врага ни одной бомбы! На самом деле объяснение есть. Летал пилот Тимченко на знаменитом ПО-2, нежно именуемом в народе «кукурузником». Причем самолет этот он вместе со своим штурманом купил на собственные сбережения по так называемым офицерским аттестатам. В дни Сталинградской битвы он выполнял роль партизанского связного. В Заволжье действовали немногочисленные отряды, которыми командовал штаб партизанского движения. По заданию штаба в отряды доставляли радистов, перебрасывали различные грузы – боеприпасы, взрывчатку, продукты. Обратным рейсом летчик забирал раненых. Летали в основном ночью. Место посадки партизаны обозначали кострами. Однажды фашисты решили поймать связного. Константин Кондратьевич рассказывал: – Как немцы узнали конфигурацию партизанских костров, до сих пор не понимаю. Приняв их костры за партизанские, я пошел на посадку. Самолет уже коснулся колесами земли, когда я увидел мчавшуюся ко мне овчарку. Поняв свою ошибку, я стал поднимать машину в воздух. Но специально тренированная собака успела уцепиться зубами за крыло, и пришлось усердно поработать, чтобы сбросить ее. Немецкие автоматчики расстреливали самолет с земли, но мне все-таки удалось уйти. Случались у «небесного тихохода» и встречи с боевыми фашистскими самолетами. Казалось бы, в такой ситуации остаться в живых и сохранить машину было невозможно. Однажды два «мессершмитта» расстреляли его – самолет загорелся. Фашисты решили, что судьба русского летчика решена, и улетели. Но он все-таки посадил горящий самолет. Партизаны помогли быстро потушить его, заделали пробоины в бензобаке, и «кукурузник» смог добраться до своего аэродрома. После разгрома фашистов под Сталинградом Константин Тимченко продолжал воевать в составе 8-й воздушной армии – был партизанским связным на Северном Кавказе, участвовал в освобождении Ростовской области, Украины и Белоруссии. Но там уже летал на штурмовике Ил-2. Опытный летчик не оставил службу и после войны. На Украине испытывал новые машины, командовал эскадрильей Ил-12. Довелось ему летать на Новую Землю. Возил военных на полярные станции Северного полюса. Сажал самолет на лед Берингова пролива, на камни острова Шмидта. Только в годы войны совершил летчик Тимченко 894 боевых вылета. Два ордена Красной Звезды, два Красного Знамени, орден Отечественной войны и орден Мужества, множество медалей – такова оценка его подвига. Награды находили Константина Кондратьевича и Нину Ивановну и после войны. Форум «Общественное признание» в 2002 году наградил обоих ветеранов знаками лауреатов. Н. И. Антонова, кроме ордена Отечественной войны II степени и многих медалей, удостоена еще одной оригинальной награды. Немецкая миротворческая организация вручила ей серебряную медаль «Мадонна Сталинграда», отлитую специально, в единственном экземпляре. Нина Ивановна, конечно, ценила и эту медаль, и другие свои награды, но более всего гордилась медалью «За оборону Сталинграда», за которой, по ее словам, «боль и слезы наших матерей». …В школе № 4 Тракторозаводского района есть маленький музей, а в нем диорама, выполненная художниками известной студии Грекова. На диораме запечатлен подвиг летчиков 8-й воздушной армии. На здании волгоградской школы-интерната № 1 установлена мемориальная доска – здесь летом 1942 года размещался штаб этой армии. Еще недавно частыми гостями в молодежных коллективах были ветераны-летчики. С годами это происходит все реже – к сожалению, уходят участники Великой Отечественной. Но не уходит память. Память, которая запечатлена в книгах, фильмах, семейных архивах, мемориальных знаках. Именем 8-й воздушной армии названы улицы в Волгограде и Севастополе. В названиях улиц увековечены имена летчиков В. Землянского, Амет-хан Султана, П. Дымченко. Долгие годы служит в водах Атлантики рыболовецкий траулер «Тимофей Хрюкин», приписанный к морскому порту Калининграда. В Москве на доме, где жил генерал, есть мемориальная доска, а на Новодевичьем кладбище, где он похоронен, установлен мраморный бюст героя работы скульптора Вучетича. Забыть такое невозможно. Да и не забывается. Из породы сталинградцев Что это за порода такая? Наверное, те, кто любит Волгу да степные просторы? Или те, чьи предки ходили еще по пыльным улочкам Царицына? А может, это другие люди, из поколения сороковых? Те, кто не побоялся ступить на обожженную войной землю и посвятить свою жизнь сотворению нового города? Кто, вопреки неверию скептиков, видел этот город в мечтах через десятилетия и кто действительно сотворил его не для себя – для будущих поколений. Наш герой – из этой породы. Одним из корифеев градостроения многие десятилетия называли Георгия Николаевича Сысоева. Между тем эту фамилию нечасто встретишь в путеводителях по Волгограду и красочных проспектах. Упоминаются имена архитекторов – авторов проектов тех или иных сооружений, названия строительных организаций, которые дали жизнь новым зданиям. И мало кто задумывается, что между архитектором, создавшим на бумаге облик этого здания, и строителями всех мастей стоит инженер-конструктор. Именно он решает, какие материалы и конструкции потребуются, как они смогут соединиться в единое целое, чтобы фантазия проектировщика нашла реальное воплощение, чтобы здание было экономичным и простояло долго. Часто деятельность архитектора и конструктора сливается в единый творческий процесс. Они оба становятся соавторами градостроительной идеи. Г. Н. Сысоев Как и многих других, судьба привела Георгия Николаевича в Сталинград случайно. Просто была война, была битва на Волге, после которой имя города приобрело мировую известность. Считалось делом чести и долга принять участие в восстановлении такого города. А вообще-то ни в детстве, ни в ранней юности он не мечтал и не собирался строить дома. Годам к десяти, будучи учеником начальной школы, уже хорошо понимал одно: нужно бежать из деревни, несмотря на то, что здесь родился и провел детство, – слишком уж тяжело было жить возле земли. Село называлось Вторая Березовка и находилось оно в самом центре России, на Тамбовщине, недалеко от железной дороги Москва – Камышин. Рассказывают, что когда-то местный помещик проиграл в карты половину села, так и получилось из одной Березовки две – Первая и Вторая. Вскоре после революции было здесь около трехсот дворов, мельница, начальная школа. Село украшала церковь. Когда же через много лет, в 1967 году, Георгий Николаевич приезжал на родину хоронить отца, он поразился тому, как обнищала, обескровела Березовка, и тому, что учился в ее школе один-единственный ученик. В крестьянской семье Сысоевых было пятеро детей. Сознательное детство Георгия – Ёрки, как называл его отец, – совпало с началом коллективизации. Мужики не верили в успех общего хозяйствования, не понимали, как можно жить, вести хозяйство, отдав свою собственность кому-то. «По продразверстке, – вспоминал Георгий Николаевич, – хлеб отбирали буквально весь и насильно. В моей памяти остался случай: выхожу в сени, а там отец на коленях перед людьми в форме умоляет не забирать последний мешок зерна. Я закричал: «Папа, встань!» Те, правда, ушли, мешок оставили». Отец Георгия никак не хотел вступать в колхоз, долго сопротивлялся, мужественно сносил судьбу так называемого подкулачника. Но позже, когда детей отказались принимать в ШКМ – школу колхозной молодежи, ему все-таки пришлось сдаться. Все, чем печально или счастливо знаменита история нашего Отечества, прошло по жизни этого человека. В 1934 году, окончив школу, он отправился в Москву. Конкретного плана не было, но некое всеобщее настроение подъема, жажда открытий не обошли и его. В те годы вообще был своеобразный ренессанс образования. Тысячи мальчишек, романтиков первого советского десятилетия, двинулись в столицу, чтобы учиться, приобретать современные, самые привлекательные специальности. После недолгих раздумий Георгий поступил в техникум железнодорожного строительства им. Андреева. С большой теплотой вспоминал он эти годы и своих преподавателей – в большинстве представителей интеллигенции прошлого века. Но все больше тревожные, непонятные явления жизни проникали и в стены техникума. В декабре 1934 года по радио прозвучало сообщение: «Вражеская сила убила нашего дорогого, любимого Сергея Мироновича Кирова». Комсомольцы собрали митинг, с гневом клеймили позором врагов. Вчерашние деревенские мальчишки, да и более зрелые люди, от души верили, что социалистическому процветанию действительно мешает какая-то враждебная сила. Однако постепенно начинали задумываться, задавать себе вопросы, не получая на них ответов. «Помню один урок политэкономии, – рассказывал Георгий Николаевич. – Было это в 1936 году. Урок вела преподавательница этакого сталинского типа – полногрудая дама, облаченная в мышиного цвета китель. Речь шла примерно о том, что «жить стало хорошо и весело, а когда на душе весело, то и работа спорится». В это время один парень, известный в группе шутник и шалопай, передал другому записку. Преподавательница ее перехватила и прочитала вслух: «Не жизнь – зараза». Все рассмеялись, не подозревая, что в тот же день поздно вечером нашего шутника заберут из общежития… С тех пор о нем никто больше не слышал». Вскоре в техникуме обнаружилась некая организация, которую сразу же квалифицировали как профашистскую. Называлась она ОЛВИЗ. Оказалось, что это «Общество любителей выпить и закусить». Несколько этих «любителей» тоже забрали. Вот такие шутки. Шел 1938 год. По Москве распространялись слухи о каких-то шпионских заговорах. Начались аресты, и все верили, что сажают действительно врагов народа, которым «так и надо». Но все же страх сковывал душу. Никто не был уверен в своем завтрашнем дне. К счастью, в том году Георгий окончил техникум, став специалистом по геодезическим изысканиям. Работа по специальности предполагала отнюдь не столичную жизнь. Так и получилось. Первым его направлением от «Мостранспроекта» стала станция Плесецкая, где предполагалось строить железную дорогу через тайгу. Там работала партия геодезистов, которым нужно было определить, где прокладывать пути. Георгий первый раз увидел северные леса. Необыкновенной красоты река Онега и сама тайга поразили его. Это были величественные, нетронутые места, куда, казалось, не доходили привычные ощущения страха и тревоги. Но очень скоро он понял, что это не так. Заканчивалось лето тридцать восьмого. Однажды у геодезистов кончились продукты. Ближайшее же село Карелово – за много километров. Кого отправить за продуктами? Начальник партии решил, что лучше всего послать Сысоева – он новенький, молодой и проку от него пока немного. Георгий взял ружье, план местности и отправился, не думая, что это обычное путешествие на всю жизнь останется в памяти. В августе в тайге такое разноцветье, просто хоромы, праздник красоты. Шел голодным, боялся потерять из вида зарубки на деревьях, по которым только и можно было ориентироваться. Бывалые люди знают, что заблудиться в тайге, где на многие километры – ни души, гораздо проще, чем самостоятельно найти путь. Вдруг совсем близко заметил глухаря, решил подкрасться и подстрелить его. И действительно, подстрелил. Но, оглянувшись, увидел, что зарубок нет… Стал искать, кружась по одним и тем же местам. Прошло несколько часов, он почувствовал себя потерянным и беспомощным. В изнеможении прислонился к сосне. Взглянул – на ней желанная зарубка! Словно какая-то сила, посмеявшись, сжалилась над ним. Через несколько километров пути ботинки Георгия окончательно порвались, и дальше пришлось идти босиком. Наконец весь изодранный, голодный добрался он до небольшого поселения, постучался в крайний домишко. Выглянула бабка. – Иди себе, родимый, нам ведь не велено вас привечать! – Кого нас? – Да ссыльных-то! Георгий понял: действительно, кругом лагеря, и бабка приняла его за беглого. Но крынку молока принесла, хотя в дом не пустила. Даже в далекой тайге людей не миновало это унизительное чувство собственной ничтожности, вины перед кем-то. Один лагерь политзаключенных находился недалеко от тех мест, где вели изыскания железнодорожники. И несколько заключенных работали с ними, под неизменным наблюдением охранника. В лагере содержались все вместе: и уголовники-рецидивисты, и «враги народа» – бывшие врачи, ученые, артисты. Нормы выработки были едины для всех, а от их выполнения зависело питание. Конечно, интеллигенты, не приспособленные к тяжелому физическому труду, норму не выполняли. Соответственно кормили их ужасно, они слабели и очень скоро умирали. Независимо от времени года жили заключенные в огромных палатках, отапливаемых буржуйками. Георгий знал некоторых из них и не мог понять, как же эти люди оказались «врагами». И сколько же их там перебывало! Дорогу впоследствии построили, она действует и сейчас… За последние предвоенные годы Георгий успел поработать в белорусских болотах и в Западной Украине, где строились железнодорожные развязки и двухколейки. В начале 1941 года его направили в Брест. Там, в шестидесяти километрах от города, нужно было проводить изыскания тоже для прокладки вторых путей. Работы велись очень близко от действующей железной дороги и от границы. Георгий видел, что из Германии шли составы с углем, а от нас в Германию – с пшеницей. На той стороне Буга скапливались немецкие войска, а в Брест день и ночь подвозились орудия, пушки, танки. Сомнений не было, что идет подготовка к войне, но никто не думал, что она начнется так быстро и внезапно. 20 июня, перед выходными, Георгий попросил начальника строительства отпустить его в Москву. Тот не разрешил: мол, из Москвы пока вернешься, да еще опоздаешь, а нужно быстрее прокладывать дорогу. Георгий не послушался, уехал. А через сутки, в воскресенье 22-го, услышал по радио выступление Молотова: вероломное нападение фашистской Германии на нашу страну… бомбят наши города, Брест… Вскочил как ужаленный: «самоволка» спасла его от смерти. Оказаться на фронте Георгию было не суждено. Правда, однажды его включили в состав отряда добровольцев, но отправить на передовую не успели – вышел другой приказ, по которому всех железнодорожников нужно было использовать в тылу. Ведь и в тылу, как известно, многое делалось для победы, а строительство и восстановление железных дорог трудно было переоценить. Георгия направили в Джамбул, где нужно было быстро, очень быстро прокладывать новую дорогу. «Дали мне участок в десять километров, – вспоминал он, – и рабочих из местного населения. Но руководить казахами оказалось ужасно трудно. Бывало, разожгут самовар прямо в степи, сидят, пьют чай целыми днями. Приказы не действуют. Начинаю убеждать: что же вы сидите, ведь война, надо быстрее дорогу строить! А они: ай, начальник, война далеко…» Лишь после победы Сысоева вызвали в Москву. Только что вышло известное постановление правительства о восстановлении Сталинграда, ставшее поворотным моментом в судьбе целого поколения новых сталинградцев. Он решил рискнуть и поехал в этот самый незнакомый и очень известный Сталинград. Это было накануне нового, 1946 года… Зима. Стужа. Ночь. Разрушенный вокзал занесен снегом. В стоящих на путях вагонах ночуют люди. И для него один из таких вагонов стал первым пристанищем в Сталинграде. Наутро пошел искать отдел строительства. Его и других приехавших направили в Зацарицынский район. Там было несколько не совсем разрушенных зданий, в том числе дом консервщика. «Мы поселились, – рассказывал Георгий Николаевич, – в одной комнате, отопления нет, дров тоже. Б. А. Серенко, который распоряжался этим поселением, дал нам записку, с которой можно было пойти и попросить несколько поленьев дров. Приходим мы на улицу Крымскую, в один из недавно построенных финских домиков. Сидит человек небольшого роста с погонами майора. Представился: Масляев Вадим Ефимович. Так мы с ним первый раз встретились и познакомились, чтобы потом стать соратниками и друзьями… А дров он нам действительно дал». В истерзанный город возвращались жители – кто из-за Волги, кто из бывшей оккупации, а кто и из Германии. В числе других молодых сталинградцев была угнана на работу в рейх и будущая жена Георгия, вернувшаяся в родной город, к могиле матери лишь в сорок шестом году. Вскоре они познакомились. Супруги Сысоевы вырастили сына и дочь. Здание Госбанка на пр. Ленина Сегодня жизнь этого поколения сталинградцев и самого города для истории абсолютно едины. И Георгий Николаевич, вспоминая прожитые годы, всегда делил их как бы на два периода: то, что было до Сталинграда, и то, что происходило с ним, его семьей, друзьями, сослуживцами и знакомыми здесь. Потому что в Сталинграде у них началась совсем новая, вторая жизнь. Бытовые неудобства, тяжелейший труд окупались радостью творчества и возможностью видеть результаты своего труда наглядно, ощущать их. Обустраивался центр города. В паре с архитектором Е. И. Обуховым Георгий Николаевич разрабатывал проект здания Госбанка. Ныне это одно из красивейших зданий Волгограда – внушительное сооружение классического стиля, решенное в виде крупной, на высоту четырех этажей аркады и расположенное в уютном курдонере на углу проспекта Ленина и улицы Комсомольской. Его только-только успели построить, как началась пресловутая кампания борьбы с «излишествами в архитектуре». «Прошло областное совещание по этому поводу, – вспоминал Г. Н. Сысоев, – критиковали колонны на здании Госбанка, высказывались намерения убрать их, сломать. Но, слава богу, хватило ума все же оставить здание в прежнем виде». Действительно, слава богу! Потому что сегодня никто не сомневается в том, что постройки первого послевоенного десятилетия, не столь многочисленные в Волгограде, как раз и являются украшением города. Любопытна история строительства здания гостиницы «Волгоград», которое сначала решили восстанавливать на сохранившихся фундаментах. По словам Георгия Николаевича, «автор проекта А. В. Куровский, интереснейший человек, трудяга, переделывал чертежи много раз. Нарисует – сотрет, опять нарисует… По этому поводу один из архитекторов сочинил такую шутку: И гостиница у нас Трется шкуркой тыщу раз, Неизвестно никому, Когда придет конец сему. Но потом, когда убрали мусор и докопались до подвала, выяснилось, что стены его разрушены, из них буквально вываливаются кирпичи, то есть использовать их невозможно. А проект уже сделан под эти стены. Пришлось их разрушать, а проект переделывать». Со многими известными архитекторами нашего города довелось близко сотрудничать Георгию Николаевичу Сысоеву. Незабываемые годы связывали его, например, с Е. И. Левитаном, в содружестве с которым строились здания партшколы, ныне Волгоградского медицинского университета, главпочтамта и ресторана «Маяк». Интересно, что конструкции для каждой стройки приходилось создавать индивидуально. Здания этих лет в Волгограде в основном кирпичные с деревянными перекрытиями. Строительной индустрии как таковой практически не было. К концу пятидесятых годов крупнопанельное домостроение постепенно стало вытеснять кирпичное. Строились заводы железобетонных изделий, на комбинате силикатных материалов (КССМ) началось производство крупноблочных и крупнопанельных конструкций. Строительство приобрело совершенно другой характер. Изменилась и деятельность архитекторов, конструкторов. Судьба тесно связала Г. Н. Сысоева с упомянутым комбинатом. В паре с архитектором Г. Ф. Борисенко из силикатных конструкций он разрабатывал серии малометражных квартир в так называемых хрущевках. К ним предъявлялись очень жесткие требования по площади комнат, коридоров, вспомогательных помещений. У архитекторов практически не было никакого простора для фантазии. Но эти дома за довольно короткое время помогли продвинуть решение жилищной проблемы в городе. За эту работу Г. Н. Сысоев был удостоен звания «Заслуженный архитектор РСФСР». Есть и другие здания в городе, которые хранят воплощение его творческой мысли. Огромный жилой дом на улице Пархоменко, именуемый в народе «китайской стеной», был облицован плиткой, которую придумал и разработал Г. Н. Сысоев. С тех пор КССМ начал выпускать эту плитку, она хорошо выглядела, была прочна и экономична. Но как и у всякого мастера, были у него проекты, так и оставшиеся на бумаге. Например, серия зданий из силикатных блоков с облицовкой, когда дом получается сразу с отделанной наружной поверхностью. У каждого сооружения, разработанного архитектором и конструктором, своя история. И часто она, как подводное течение, скрыта от глаз людей. Взять, к примеру, строительство Музея-панорамы «Сталинградская битва». Все знают, что это музей, видели само полотно и, наверное, восхищались им. И мало кто задумывался, как же проектировалось и строилось это необычное и сложное сооружение. Георгий Николаевич знает об этом не понаслышке. Когда было решено вынести панораму с Мамаева кургана на берег Волги, предлагались несколько проектов самого здания. Был утвержден, как известно, проект В. Е. Масляева – весьма смелый, совершенно несоотносимый с возможностями местной стройиндустрии. Как воплотить его в жизнь? В раздумьях над этим вопросом немало бессонных ночей провели сам автор проекта и его соратник, инженер-конструктор Г. Н. Сысоев. Все конструкции изготавливались индивидуально на месте. Но сложнее всего оказалось придумать, на что же установить само круглое основание здания. Было найдено весьма остроумное решение: изготовить четыре огромных металлических шара, которые смогли сделать умельцы с завода «Баррикады». Вот на этих-то шарах и стоит сама «банка». Кстати, за участие в возведении этого здания Г. Н. Сысоева наградили медалью ВДНХ. …Георгий Николаевич любил вспоминать отдельные эпизоды своей жизни. В начале шестидесятых годов он, уже будучи главным инженером Гражданпроекта, возвращался однажды из Москвы домой. «Поезд остановился, – рассказывал он, – вижу на здании вокзала надпись «…град». А через несколько дней «по просьбе трудящихся» наш город стал называться Волгоград». Пожалуй, не столь важно, как он называется, этот град у Волги. Главное, что он хранит тепло сердец влюбленных в него людей. Тех самых, из породы сталинградцев. Федор, потомок Ольгия На фотографии – седовласый, почтенных лет мужчина. Умные улыбчивые глаза, овал лица потомственного интеллигента. И, может быть, только особой формы усы отдаленно намекают на древнюю родовую связь с запорожскими казаками… В его комнате все говорит о нем – старинные книги и альбомы, картины и небольшие зарисовки, словно окошки в природу, ясные и светлые. С фотографий, любовно вправленных в рамочки, смотрят молодые мама и отец. Рядом его портрет, выполненный одним из его друзей – Е. В. Вучетичем. Это он, Федор Максимович Лысов – один из тех, кто дал вторую жизнь нашему городу и чье имя можно встретить в книгах и архитектурных проспектах. Потому что он – автор или соавтор проектов многих сооружений, навсегда вписавшихся в биографию Волгограда. Один из них – памятник-ансамбль на Мамаевом кургане… Человеку свойственно воображать не только свое будущее, но и прошлое. Кто он, откуда, чья кровь течет в нем? Федору Лысову удалось восстановить историю своего рода за три с половиной столетия. Пришлось вспомнить не только рассказы деда и прадеда, но и то, что когда-то им рассказывали их дедушки. Ф. М. Лысов Пришлось разослать множество запросов в различные архивы. А из полученных ответов шаг за шагом, словно мозаика, складывались веточки обширного родового древа. Фамилия Никифора Лысенко, жившего в середине XVII века, появилась среди запорожских казаков в те самые времена, которые отмечены в истории многочисленными войнами с кочевниками. Его-то и считают многие поколения Лысовых основателем своего рода. А внук Никифора Ольгий, оказывается, жил в сторожевом коше в низовьях Дона, и жена его была донской казачкой. Сказывают, «была она хорошо обучена верховой езде, владела саблей, пикой и пищалью». Один из сыновей Ольгия, Макар, был взят на царскую службу и принимал участие в русско-турецкой войне, был лазутчиком, то есть разведчиком, у генералиссимуса Суворова. «Когда он вернулся с войны, – вспоминал прадед Федора Максимовича, – то был уже не Лысенко, а Лысовым, так как какой-то фельдфебель решил, что все лазутчики Суворова должны быть русскими и записал фамилию в реестр «на русский манер». Другой же сын Ольгия погиб. Таким образом, в последующие годы за потомками Ольгия Лысенко прочно утвердилась фамилия Лысовы». В тридцатые годы прошлого столетия дед Федора Максимовича Григорий Лысов вместе с семьей обосновался в Лисьей балке на берегу Донца. Вскоре в Лисичанске на Донбассе началась разработка угольных копий, и Лысовы – сам Григорий и его сыновья – оказались связанными с горным делом. «Мой отец Максим Григорьевич, – писал Ф. М. Лысов в своих воспоминаниях, – будучи рослым и здоровым, попал на военную службу в Петроград. Спустя время, он окончил школу прапорщиков и получил звание фейерверкера конно-артиллерийской бригады. Служил в гвардейской части Великого князя Николая Николаевича». Сюда же, в Петроград, он привез семью. Князь с уважением относился к своим охранникам, и они жили в достатке, в отдельном доме на бывшей Миллионной улице. Позже, через много лет, когда Федор уже студентом приезжал к родителям, мать часто рассказывала ему об этом периоде их жизни. «Я родился, – вспоминал Федор Максимович, – в один из морозных и хмурых февральских ночей 1917 года, в самую Февральскую революцию. На улицах шла стрельба, проносились конные отряды. Мать лежала в клинике «Отто», которую часто посещала вдовствующая Великая княгиня Мария Федоровна. Она раздавала подарки роженицам, а младенцам – серебряные крестики. Моей матери она сказала: «Твой сын, Наталья, проживет свою жизнь сполна». Вот с этим высочайшим напутствием я и живу». Вскоре родители переехали на Украину, в родной Лисичанск, с которым у Федора Лысова были связаны в основном воспоминания детства. Большой дом, хозяйство. Мать доила корову, а младшие дети и вместе с ними кот Тузик терпеливо ждали, когда их чашки наполнятся душистым теплым молоком. На берегу Донца мальчишки мыли лошадей, расчесывали им гривы. Лошадей Федор любил особенно – нежно и трепетно. Через много лет, в конце войны, доведется ему служить под Иркутском, в тайге. И там его верным другом станет белая лошадь с романтическим именем Зима. Еще в далеком детстве бывал не раз Федор вместе со взрослыми на охоте. И с тех самых пор стал он страстным, заядлым охотником. Впоследствии, вспоминая свои охотничьи походы по Сибири, вдоль берега Байкала или по горам Средней Азии, он описывал их так живо и детально, что собеседнику казалось, будто он сам участвовал в той охоте. С особым удовольствием бывалый охотник вспоминал походы на вальдшнепов в наших местах – среди Волги, на острове Голодном. Но, как говорится, охота охоте – рознь. Одно дело – пойти на лисицу да настрелять столько, чтобы хватило на шубу. И совсем другое – принести домой потрясающие впечатления, запомнить, и какой в тот вечер был закат, и как с последними лучами бесшумно выпархивали из камышей изящные длинношеие птицы… В семье Лысовых, потомственных донбасских горняков, не было ни архитекторов, ни живописцев. Склонность к художественному творчеству почерпнул откуда-то из глубины родословной лишь последний, десятый ребенок – Федор. В тридцать седьмом Лысовых постигло несчастье. Пятеро членов семьи – отец, старшие сын и дочь, два зятя – были объявлены врагами народа и сосланы. Федор в это время учился в Харьковском инженерно-строительном институте, на факультете архитектуры. И конечно, как «сын врага народа» был бы отчислен. Но на защиту талантливого студента выступил директор института. Федор получил диплом как раз накануне войны вместе с направлением в Ташкент, недалеко от которого на берегу горной речушки Ангрен нужно было проектировать и строить поселок для шахтеров. Но отзвуки войны докатились и сюда. В 1942 году младшего лейтенанта Лысова призвали в армию и зачислили в личный состав так называемого восстановительного поезда, подразделения которого ремонтировали железные дороги, строили мосты. Последние годы войны служил Федор Максимович под Ленинградом, в прифронтовой зоне, а потом строил железную дорогу в тайге. И лишь в 1945 году его вызвали в Москву, в Комитет по архитектуре, и направили на восстановление Сталинграда. Отказаться было нельзя, и он поехал, втайне надеясь отработать года три и вернуться на родину, в Донбасс. Конечно, тогда Федор Лысов, как и многие другие, не знал, да и не мог знать, что, отдав сердце и душу возрождению этого израненного войной города, он уже не сможет уехать из него никогда. С тех нор прошли десятилетия. Но впечатление от самого первого знакомства с тем, что до войны называлось городом Сталинградом, всегда были живы в его памяти. Может быть, еще через столетие кто-либо из потомков Лысова тоже заинтересуется жизнью прежних поколений своих родственников и прочтет эти строки: «Поезд двигался очень медленно. Только на третьи сутки в тусклой заре он подошел к станции Гумрак, и из вагона по обочинам полотна я увидел завалы битой военной техники, искореженных вагонов. По ним, гонимые ветром, пробегали струи снежной крупы. Обогнув холм Мамаева кургана, поезд наконец затормозил среди развалин бывшего вокзала. На наспех сколоченном щите можно было различить надпись «Сталинград». Я вышел с перрона на площадь. В полумраке увидел торчащие из-под снега скелеты разрушенных зданий. Лишь бетонные фигурки детей вокруг бывшего фонтана застыли в своем веселом танце. Среди развалин краснели кирпичной пылью тропинки. Было раннее утро, и город казался мертвым. Но постепенно из торчащих над грудой камней труб стал появляться дымок, подтверждая, что где-то в подвалах и землянках все же живут люди». Жилой дом № 28 по ул. Советской. 1954. Архитекторы Ф. Лысов, С. Кобелев А люди – особенно те, кто пережил бои в Сталинграде, – не просто ютились по подвалам и ждали. Они, несмотря ни на что, верили, что смогут возродить город, видели его в своих мечтах и были готовы работать для этого вдохновенно и самоотверженно. В воздухе витала энергия созидания. Федор Максимович вскоре понял это и, вдохновляясь общей идеей, уже не чувствовал ни прежнего разочарования, ни усталости. Во многом способствовал тому удивительный человек, главный архитектор города В. Н. Симбирцев. Лысов знал его еще со студенческих лет как известного мастера, члена-корреспондента Академии архитектуры. Вместе с К. С. Алабяном Симбирцев был автором проекта монументального здания Театра Советской Армии в Москве. Здесь, на развалинах Сталинграда, он смог довольно быстро создать творческий коллектив молодых архитекторов, сплотил их, пробудил в каждом мечту. Впоследствии многие из них – В. Е. Масляев, Е. И. Левитан, Ф. М. Лысов, другие – обрели свои неповторимые имена. Первая архитектурно-планировочная мастерская уже работала, создавались проекты застройки центральной части города. Симбирцев нещадно критиковал обилие красивостей в архитектуре, учил молодых строго следовать закону стиля. Стало традицией устраивать маленькие конкурсы на различные композиционные решения памятников и знаков, связанных с тематикой Сталинградской битвы. На конкурс, например, был вынесен и проект памятника – танковой башни, которым обозначена по городу линия обороны. Наиболее подходящими оказались предложения Симбирцева и Лысова. В результате, как говорил Федор Максимович, «мы с ним наши проекты «поженили» и получили композицию, которая и была одобрена руководством города». К концу пятидесятых годов вступил в действие новый генеральный план застройки Сталинграда, разработанный Академией архитектуры под руководством К. С. Алабяна. Планировка центральной части города по сравнению с довоенной была принципиально изменена. Проспект Ленина, улица Советская и Набережная приобрели направление, строго параллельное Волге. Именно в эти годы была заложена та застройка центра, которая и сегодня впечатляет своей архитектурной выразительностью. Этот период настоящей, дохрущевской, архитектуры в нашем городе связан с именем В. Н. Симбирцева и его ближайших сподвижников, среди которых, конечно, был и Ф. М. Лысов. Немало в нынешнем Волгограде строений, воплотивших творческую фантазию и талант Федора Максимовича. Жилой дом № 29 на улице Ленина по его проекту был построен в центральной части города первым. Кругом еще были развалины, а он – высокий, белый, отделанный венецианским карнизом – вырос и радовал глаз, как чудо. Кстати, в народе этот дом прозвали – «домом с петухами». Почему с петухами? Потому что «петухи», а точнее изящные фигурки лебедей, чаек, осетров, были словно вырезаны на вставках дома и служили его неповторимым украшением. Позже появились другие жилые дома – на улице Советской, а также в северных районах города – и ни один из них не повторял другой. По проекту В. Е. Масляева и Ф. М. Лысова построено одно из самых запоминающихся зданий Волгограда – Дворец профсоюзов с оригинальным полукруглым фасадом. Но, пожалуй, более всего с именем Ф. М. Лысова связаны проектировка и строительство Памятника-ансамбля героям Сталинградской битвы на Мамаевом кургане. «Идея увековечить память о Сталинградской битве именно на Мамаевом кургане, – вспоминал Федор Максимович, – возникла у скульптора Е. В. Вучетича и архитектора Я. Б. Белопольского еще в период создания памятника солдату-освободителю в Берлине, в Трептов-парке. Ведь именно здесь, на Мамаевом кургане, были завоеваны надежды на перелом в ходе Великой Отечественной войны. Согласно проектному предложению, на юго-восточном склоне Мамаева кургана намечалось возвести памятник-ансамбль, протяженный от берега Волги до вершины кургана. У проспекта Ленина предполагалась двухъярусная «этажерка» входной площадки памятника. Далее эстакада подводила к площади «Стоять насмерть», выше которой размещались «Стены-руины». Здание панорамы по первоначальному проекту было выполнено в виде цилиндрического объема. Слева от него, среди берез и плакучих ив возвышалась скульптура «Скорбящая мать», отражавшаяся в небольшом трапециевидном бассейне. На вершине кургана, как на своеобразном пьедестале, размещалась главная скульптурная группа монумента. Она состояла из двух фигур: Родина-мать со Знаменем Победы в правой руке и снопом колосьев в левой, а перед нею в коленопреклоненной позе солдат, целующий колосья». Так вот каким мог быть сегодняшний памятник-ансамбль на Мамаевом кургане. Но этот первый проект принят не был. Действительно, Сталинградская битва знаменовала собой только середину войны, и венчать памятник-ансамбль должна была по логике не статичная композиция, повествующая о начале мирной жизни, а наоборот – призывающая к дальнейшему наступлению. Было дано задание разработать другой проект. Так появилась порывистая, динамичная фигура женщины, Родины-матери, с высоко поднятым мечом. Ее волевое лицо, гневно сдвинутые брови, развевающиеся на ветру волосы – все это олицетворяло непреодолимую силу и страстный призыв к освобождению Отечества. Как член авторского коллектива, возглавляемого Е. В. Вучетичем, Федор Максимович принимал живое участие в этой работе, начиная с первых эскизов. За те годы Евгений Викторович Вучетич стал его близким другом. Любопытно, что первое их заочное знакомство состоялось задолго до встречи в Волгограде. – Однажды в разгар войны, – вспоминал Федор Максимович, – приехал я в Москву в командировку. И, невзирая на военную обстановку, решил пойти в Третьяковскую галерею. Она была закрыта, работала лишь единственная экспозиция в небольшом зале – горельеф из пластилина «Клятва народа». Внизу стояла подпись автора – Е. Вучетич. Горельеф понравился Федору. Но в тот момент он, конечно, не мог знать, что эта первая встреча с Вучетичем будет иметь продолжение и сыграет огромную роль в жизни и самого Лысова, и города, ставшего его судьбой. В пятидесятые годы в Сталинград приезжало очень много людей – началось буквально паломничество тех, чьи родственники, знакомые воевали и погибли здесь в годы битвы. За Мамаевым курганом прочно укрепилась слава главной высоты России. Тогда и было принято правительственное решение об увековечении памяти героев Сталинградской битвы. Творческие отношения с Вучетичем вскоре переросли в личную дружбу. Бывая в Москве, Федор Максимович часто останавливался в его собственном особняке недалеко от Сельскохозяйственной академии имени Тимирязева. В доме располагались и мастерские художника, и жилые комнаты для гостей. В фойе и переходах было выставлено немало картин, барельефов, скульптур, собираемых еще с тех пор, когда Вучетич учился в Академии художеств, а затем работал в студии имени Грекова. Впоследствии коллекцию работ дополнили и выполненные в миниатюре копии основных скульптур ансамбля Мамаева кургана. Кстати, лицо Богатыря, вставшего на защиту Отечества, имеет портретное сходство с В. И. Чуйковым. Сама же скульптура Родины-матери, ее лицо, но мнению Лысова, повторяет портрет жены художника Веры Владимировны. Но ему придано не свойственное этой кроткой женщине выражение гнева. С осени 1958 года до самого открытия памятника-ансамбля в Сталинграде побывало множество экскурсий, делегаций, видных военачальников. Командарм Чуйков долгое время был военным консультантом на строительстве. Великолепные впечатления сохранил Федор Максимович об этом человеке. Многочисленные, только ему известные истории о буднях Сталинградской битвы он рассказывал столь живо и с юмором, что его могли слушать часами. А еще любил Василий Иванович рыбалку на Волге, куда с удовольствием его сопровождал не менее азартный рыбак и охотник Лысов. За эти годы довелось Федору Максимовичу встречаться со многими известными всему миру людьми – генералом де Голлем, Джавахарла-лом Неру, Фиделем Кастро. Несколько раз приезжала в Сталинград на могилу сына Долорес Ибаррури. «Однажды Вучетич пригласил меня в Ростов, – рассказывал Федор Максимович. – Там в преддверии ноябрьских праздников открывали памятник, автором которого он был. Памятник представлял собой гранитную стену, венчала которую фигура всадника на коне. Без всяких сомнений, изображен был, конечно, С. М. Буденный. На трибуне разместилось городское начальство. Был приглашен и сам герой, в то время уже старенький. Рядом со мной стоял Миша Шолохов, попыхивая трубкой. Он с любопытством поглядывал на Буденного: редкие волосы на седеющей голове, но из-за щек по-прежнему торчали стрелки некогда пышных усов. Шолохов посмеивался, наблюдая, как по привычке Буденный закручивает свои усы – это выглядело уже не залихватски, а весьма комично. «Если бы не славный ореол этого человека, мог бы получиться неплохой юмористический рассказ», – заметил писатель». …Да, Сталинград стал для семьи Лысовых второй родиной. Уже было ясно, что именно здесь, поднимая из развалин город, Федор Максимович состоялся как зодчий, как творческая личность. И во всех трудностях и радостях всегда рядом с ним были самые надежные люди – жена и две дочери. В Лисичанск же после войны он попал лишь в 1946 году. За время работы в Средней Азии он утратил связь с родными – ведь они оставались на Украине, на оккупированной территории. Встреча через много лет была трогательной. Мать и сестер он застал постаревшими, измученными страхом постоянных бомбежек. От них узнал, что в 1945 году его репрессированные родственники были реабилитированы, но к этому времени в живых никого из них уже не осталось. «Ах, война, что ты, подлая, сделала!» Это и про них, про Лысовых. Сестры и жены братьев Федора Максимовича после репрессий и войны остались вдовами. У всех было по одному ребенку, причем девочки. У самого Федора Максимовича и его двоюродного брата Ростислава тоже родились дочери. То есть наследников, которые продолжили бы фамилию Лысовых, больше нет. «Наш род, – писал Федор Максимович, – присутствовал почти три с половиной столетия, но теперь доживает свой век и постепенно гаснет». Хочется добавить: именно на таких родах, крепких и надежных, как на твердой почве, всегда держалась Россия. Проходили века, бушевали войны, а они вновь возрождались и возрождали родину свою. Примером тому – обыкновенная жизнь одного из потомков запорожского казака Ольгия – Федора Лысова… Иечка Рассказ Дорога петляла, уходя в поля. Справа и слева необъятные картофельные плантации – хорошая картошка уродилась в тот год. Августовское солнце нестерпимо жгло. А небо, прозрачное и ясное, издавало какой-то отдаленный зловещий гул. Было это под Сталинградом, на берегу Волги, близ поселка Татьянка. Огромный бронированный грузовик с фашистскими крестами на боках резко затормозил, напугав девушек, собиравших картошку. Открылась дверца, показалась знакомая белокурая голова медсестры Тони. – Иечка! Тоненькую девчушку словно ветром сорвало с места, и в следующую секунду она уже была в кузове машины. Грузовик рванул с места и скрылся в клубах пыли. Броневик с крестами был трофейным. И послали его сюда, на подсобное хозяйство завода «Красный Октябрь» за овощами для рабочих. Уже бомбили Сталинград, уже было позади 23 августа. Иечке не давала покоя мысль о семье: в городе, в Северном поселке недалеко от завода, оставалась мать с тремя сестренками. Годовалый брат умер месяц назад, перед самым отъездом Иечки в подсобное хозяйство. Двойняшкам Вере и Зое было по десять лет, младшей Юле только четыре года. Они, конечно, ждали Иечку, но пробиться домой под бомбами было невозможно. Девчатам уже выдали справки на эвакуацию. Поговаривали, что их переведут за Волгу и отправят в тыл. Иечка рвалась пусть под бомбы, но домой – матери одной не управиться с малышами. Вот только как добраться – дороги разбиты, кругом патрули. Берегом Волги тоже не получится – горит даже вода. Отблеск гигантского пламени был виден и здесь, за семьдесят километров от города. И вдруг этот трофейный грузовик. Все свое богатство – деревянный чемодан с селедкой, которую выдавали девушкам в подсобном, Иечка прихватила с собой. Она верила: мама и сестры живы, и чемодан окажется весьма кстати. Последний год, с тех пор, как отец ушел на фронт, Иечка в свои шестнадцать лет стала основным кормилицем семьи. То было раннее утро 28 августа 1942 года. Грузовик с крестами, подпрыгивая на ухабах, спешил к Сталинграду. Звуки войны все приближались. Но о самой войне Иечка еще не имела понятия. Правда, фашиста уже видела. Это был немецкий летчик, сумевший посадить на поле подбитый самолет. Обычный парень с круглыми от страха глазами. Но он летел бомбить дома и улицы Сталинграда. Зачем? Кто звал его?.. Да, он был враг. Может быть, такие, как он, уже разбомбили дом, в котором Иечку так ждали? Мысли путались. Час пути в душном крытом грузовике показался ей бесконечностью. Разговаривать не хотелось. И, как часто бывает в критические моменты жизни, в памяти всплывали картины прошлого. Раннее детство в Ленинске. Усталые глаза отца, любившего дочку, – она была похожа на него. Потом арест отца по чьему-то заявлению, что он – сын купца. Правда, отца вскоре отпустили. Но Печке было непонятно, почему ее отец, незлобивый, мягкий человек, сын мелкого торговца или даже купца, только поэтому был арестован как преступник. В чем он или его отец были виноваты? Вспомнилась голодная зима тридцать третьего года. Печке семь лет, сестренкам по три месяца. Уже проданы и проедены золотые обручальные кольца родителей, старинная мамина брошь. По соседству умирала от голода старая женщина. Кто-то сказал, что у нее есть икона в серебряном окладе. Мама пошла в город и обменяла ее на пшено. Это спасло и старую соседку, и Печку, и ее крошечных сестренок. Богородица спасла, говорили потом. А еще вспомнила Печка, как любила гулять по весенней степи. Подкарауливала дудаков – огромных белых птиц, любовалась ими. А то, бывало, выскочит из норы хорек – Печка с визгом бежать! Приносила она домой в подоле платья шампиньоны с мест, известных ей одной. Любила Печка с детства петь, да и было в кого – мама-то певунья, сколько старинных песен, романсов знала. Отец тоже играл на скрипке, мандолине. Иной раз пели родители дуэтом – заслушаешься. И в редкие моменты, когда дома никого не было, Печка устраивала концерты сама для себя. Как-то распелась – глядь в окно, а у дома люди стоят, слушают. Позже Печке подарили гитару, а уж играть она научилась сама, на слух. Да, пожалуй, все приятное, теплое оставалось где-то в далеких воспоминаниях, в дошкольном ее детстве. Пз последней же предвоенной зимы ей помнились только бесконечные очереди за хлебом на морозе. Семья к тому времени перебралась в Сталинград, отец начал строить дом. Жили, как и многие, трудно. Семиклассница Печка с вечера занимала очередь за хлебом. Утром, когда эта очередь подходила, она заносила хлеб домой и успевала в школу. Однажды уснула на уроке истории. Учитель разбудил ее и не без ехидства поинтересовался: – Может, расскажешь нам, что тебе приснилось? Печка не растерялась: – Да вот приснилось, что покупаю хлеб – и никакой очереди! …Грузовик резко затормозил и остановился. Печка очнулась от воспоминаний, услышала: – Эй, девчата, вылезай! До элеватора доехали, дальше добирайтесь сами. Они с Тоней спрыгнули на землю, огляделись. Печку поразили не только сплошные развалины, сколько тишина и безлюдье. И вдруг где-то далеко послышался не то свист, не то вой. Он стремительно приближался, нарастал. Девушки бросились в разные стороны, упали на землю. Иечка еще не знала о звуковом эффекте неразорвавшейся бомбы, когда кажется, что она летит только на тебя, именно на тебя, и нет сил вынести этот пожирающий вой, и нет места, где бы ты мог укрыться от него. Раздался оглушительный взрыв, земля загудела и содрогнулась. Не помня себя, Иечка вскочила на ноги и побежала. Потом вспомнила о Тоне, остановилась, огляделась – ее нигде не было. Вновь бросилась бежать – не разбирая дороги, не узнавая улиц и домов, в отчаянье и шоке, падая при звуке летящих бомб. Бомбежка ненадолго стихла. Иечка была, видимо, где-то в центральной части города. У одного из разбитых домов отвалилась стена, и в комнате хорошо было видно чудом сохранившееся пианино. Это была ее мечта. Мечта, украденная войной. Обессиленная, она уже не могла бежать, а еле брела. И все-таки к ночи успела добраться до дома. Как ни странно, поселок был еще цел. Мать не надеялась, что Иечка сможет прибежать домой сквозь непрекращающуюся бомбежку и пожары. Но дочка вот она, жива! Радости не было предела. А Иечка не могла даже радоваться – впервые за последний месяц она провалилась в сон, позабыв о войне. Как и тысячи российских подростков, чей нежный возраст по времени совпал с безумными планами одного германского шизофреника, повзрослела Иечка очень рано. Для шестнадцатилетней девочки больше подошла бы школьная парта, чем горячий цех металлургического завода. Но, увы, выбора не было – судьба отвела ей роль старшей дочери в большой семье. Осенью сорок первого началась ее трудовая биография. В огромный цех «Красного Октября», где плавили сталь, Иечку приняли периметристкой – она должна была замерять температуру в плавильных печах. Ватник и валенки не спасали от холода – цех-то открытый, а за воротами мороз. Рабочая смена, как у всех, по двенадцать часов, то есть весь день либо всю ночь. От яркого пламени болели глаза, хотелось спать, а к концу смены она спотыкалась от усталости. Но бросить работу Иечка не могла: ведь только она приносила в дом зарплату и только ей давали рабочую, самую высокую – на восемьсот граммов – хлебную карточку. Поздними вечерами встречал и провожал Иечку на работу соседский парень Михаил. Разве могла она тогда знать, что пройдут годы, десятилетия, а он всю оставшуюся жизнь будет рядом с нею. Михаил был из того самого поколения первых фронтовиков, которые ушли на передовую с выпускного вечера. Однажды в ночную смену в полном бессилии Иечка присела, казалось, на минутку и задремала. Проснулась от озноба и боли – подняться не могла. Домой ее привезли на «скорой»: жестокая простуда и ревматизм уложили в постель на три месяца. Лишь по весне, в марте она стала подниматься, заново учиться ходить. Возвращаться в цех врачи не разрешили. Другое дело – в поле, в степь, на свежий воздух. Так и оказалась она в подсобном хозяйстве завода. Природный оптимизм, умение быстро находить подруг и друзей выручали Иечку во всех ситуациях. А порой – и прибавляли хлопот. Директор хозяйства сразу приметил эту юную, но «дюже бедовую дивчину» со странным именем Иечка. Особенно после того, как она сагитировала всю молодежную компанию переправиться на плотах за Волгу печь картошку и как раз в тот вечер, когда намечалось комсомольское собрание. «Знаю, чье це дыо», – ругался директор. Но и работа горела у нее в руках. Так что тот же директор не мог не назвать ее в числе лучших, за что Иечка получила премию – талон на отрез крепдешина. Правда, получить его не удалось – помешали фашистские бомбы. Война неумолимо приближалась к Сталинграду. Начались бомбежки. 23 августа все дома, улицы, дороги, парки, площади были практически уничтожены. Город превратился в груды тлеющих обломков, битого стекла, пепла. А жителям, все еще остававшимся в городе, никак не хотелось верить, что фашисты в любой момент могут появиться на пороге их дома. Эвакуироваться? В общем, никто этого не запрещал, и многие сталинградцы успели перебраться за Волгу. Но в то же время никто не способствовал больным, старым, многодетным – тем, кто не мог сделать этого самостоятельно. В конце же августа думать об эвакуации было поздно – Волга, ее переправы находились под постоянным прицельным огнем фашистской авиации. Жители Северного поселка почти все оставались в городе. Иечка с матерью, как и все соседи, вырыли в огороде яму-блиндаж, накрыли ее бревнами, забросали землей – получилось что-то вроде бомбоубежища. При звуках воздушного налета весь поселок уходил под землю. Как-то перед очередной бомбежкой забежала к ним во двор женщина с сыном лет четырнадцати, попросилась укрыться в блиндаже – ее дом уже разбомбили. Идти им было некуда, и как-то так получилось, что стали эти чужие люди, тетя Маруся и Саша, Иечке и ее семье роднее родных, разделили с ними все тяготы последующих военных лет. Сентябрь стоял теплый, летний. Ребятишки ходили добывать провизию, лазали по разбитым составам. С горы уже было видно немцев. 27 сентября они появились и в поселке. Утихла перестрелка, мать вылезла из блиндажа и увидела, что по их двору расхаживают немецкие солдаты. Кадка с солеными помидорами, стоявшая в сенях, была почти пуста. Видимо, не опасаясь перестрелки, солдаты закусывали свой шнапс трофейными соленьями. Иечка тогда еще не знала, что шнапс и соленые помидоры ставили вояк всех времен и народностей на общую политическую платформу. В щель блиндажа ей и сестрам было видно, как немец требует у матери продукты, называя «бутер» и «милк». Мать отвечала ему тоном, далеким от подобострастия, что доить ей некого, что из всей живности в доме только кот – она показала на пробегавшего мимо тощего котенка. Немец понял – осклабился, расхохотался. О чем он подумал в тот момент? Может быть, понял, что, разбив и раздавив город, он, захватчик, не смог заставить его жителей служить ему, видеть в нем господина. Неподалеку от поселка в песчаном карьере били родники. Утром, взяв ведро, Иечка по привычке пошла за водой. Взбежала на горку и неожиданно наткнулась на автобус – грузили раненых немцев. Охранник с искаженным злобой лицом заорал на нее, схватился за автомат. Иечка не помнила, как повернулась, медленно пошла прочь. Она уже чувствовала спиной выстрел. Но фашист почему-то не выстрелил. Так же медленно добрела до дома и еще несколько часов не могла вымолвить ни слова. Господи, зачем эти нелюди пришли сюда, на ее землю? Что им надо от нее, от ее маленьких сестренок, что? Фашисты велели жителям поселка убираться. В один день они превратились в беженцев. Иечка с матерью собрали девчат, дали каждой по узелку – на случай, если потеряется. Вместе с соседями, знакомыми потянулись по направлению к Федоровскому саду. Еще вчера и позавчера здесь шли бои. Обходили обгоревшие трупы, перешагивали через оторванные руки, ноги. Ночевали в степи. Через несколько дней дошли до Калача, переправились через Дон. В Нижнем Чиру фашисты устроили сортировочный лагерь, огородили его колючей проволокой. Молодых и здоровых – в одну сторону для отправки в Рейх, остальных – в другую. Мать покрыла Иечку платком, как казачку, до бровей, велела взять за руку четырехлетнюю Юлю, будто бы дочку. Помогло. Так начался их путь под дулом автомата – путь длиною в год. Суровикино, Белая Калитва, станция Ахтырка Сумской области. Затем Котельва под Полтавой. Здесь несколько сотен оккупированных беженцев поселили в здании клуба. Прошел слух, что начальник сель-управы должен отправить в Германию по разнарядке шестьдесят молодых женщин и девушек. Своих, местных, посылать не хотелось. Да и зачем, если можно отправить каких-то пришлых сталинградцев? Иечка по всем статьям попадала в разряд дешевой рабочей силы для Германии. К счастью, и на этот раз помог случай, выручила ее другая сестра, Вера, неожиданно заболевшая тифом. Боясь распространения инфекции, чиновники оставили семью в покое. Но ненадолго. Мать с тетей Марусей ездили на работу в соседний хутор, лущили кукурузу. Приносили домой кукурузные зерна, варили кашу. Иечка устроилась на работу на молокозавод – говорили, что оттуда не забирают в Германию. Появились новые подруги, друзья. Иечка уже хорошо говорила по-украински. Вечерами хохлушки пели задушевные песни, и она с удовольствием подпевала. С тех пор полюбила она украинские мелодии на всю жизнь. Однажды воскресным утром появились в их доме чужие люди. Иечка испугалась, может, опять из сельуправы за ней? Оказалось, это сваты. Приметил приезжую певунью самый завидный жених Котель-вы – тракторист, сбежавший из армии. Услышала об этом Иечка – ну смеяться: милый, мне жених-то нужен, чтоб орденов во всю грудь! А у тебя что? А из сельуправы действительно вскоре пришли. Соседи спрятали Иечку в подвале. Чиновник ругался, грозил, что всю семью отправит в лагерь. Что делать? Обидно быть отправленной в Германию, когда бои шли уже рядом, под Харьковом. В одно прекрасное утро загремела канонада поблизости. Немцы спешно грузились в машины, минировали мост. Вскоре начался бой. Село несколько раз переходило из рук в руки. И наконец, фашисты были выбиты из Котельвы. Но не все. Досужая и всезамечающая Иечка знала, что в одной хате прячется диверсионная группа – человек десять вооруженных немецких солдат. Тайком от матери разыскала она командира подразделения, освобождавшего Котельву, сообщила ему. Группу взяли, а смелая девушка получила благодарность от командования. Наконец на улицах села воцарилась русская речь. Было лето сорок третьего. Шло активное наступление советских войск. До Победы было еще далеко. Но для Иечки она была уже несомненна, она была у нее в душе. Иечка ликовала – пусть впереди еще голод, трудности, пусть надо восстанавливать разбитый Сталинград. Главное то, что туда можно вернуться, что впереди мирная счастливая жизнь. И пусть она всегда будет такой! …Миновали годы, десятилетия. Недавно на встрече ветеранов один пожилой усатый хохол затянул свою любимую «Нш яка мкячна». Неожиданно песню подхватила седовласая женщина с озорными молодыми глазами. Получился замечательный дуэт, им аплодировали, просили еще спеть. – Так мы с вами земляки? – спросил хохол. – Нет, я сталинградка. – А откуда же знаете украинские песни? – Да так, приходилось бывать… Очи черные Рассказ Поезд, бесконечно длинный, уставший, поджидал своих пассажиров. Надпись «Сталинград – Брест» красноречиво намекала, что до конечной станции нужно трястись в вагоне долгих три дня и три ночи. Но это обстоятельство нисколько не смущало семилетнюю Милку, которая была дочерью человека с погонами майора и потому успела привыкнуть к жизни на колесах. Вот и теперь она отучилась в первом классе только один месяц, и нужно было ехать к месту нового назначения папы – в Польшу. Она радовалась тому, что целых три дня, и даже дольше, не надо будет спасаться от клякс и видеть в тетрадях эти противные красные тройки. Милка шла по перрону первой, отыскивая нужный вагон. Ранец с книжками нисколько не мешал ей, тем более авоська с заветной шкатулкой. Эту старинную расписную коробку-шкатулку бабушка называла «ателье», потому что в ней Милка хранила трех маленьких пупсиков в сшитой ею самой одежке, а также цветные лоскуты, нитки, иголки, ножницы. За Милкой следовал папа с двумя объемистыми чемоданами. Самая драгоценная ноша была у мамы – годовалая Лариска, которой пока было все равно, куда ехать и зачем. Мама, тонкая и красивая, в модном крепдешиновом платье и туфлях на высоком каблуке, с трудом скрывала досаду – только получили квартиру и более-менее обосновались в большом городе, и вот нужно все бросать и опять куда-то ехать… Был последний день сентября 1956 года. Вагон составляли в основном офицеры с семьями. Милка видела, как папа останавливался, здоровался с кем-то, улыбался. Все рассаживались, устраивались. Поезд наконец тронулся. Милке не терпелось выглянуть из купе, чтобы разведать обстановку. Но мама сказала строго: – Людмила, лучше подумай, как будешь исправлять тройки в новой польской школе. Милка на секунду задумалась, но тут же решила, что эти неприятные мысли надо оставить на потом. Тихонько приоткрыв дверь, она выглянула в коридор. И вдруг увидела, что из соседнего купе на нее смотрят черные-пречерные любопытные и озорные глазищи. Некоторое время они рассматривали друг друга. На голове незнакомой девчонки двумя смешными баранками лежали тоненькие косички. Атласные ленты никак не хотели держаться в них, и волосы задорными колечками выбивались по всей голове. «Ага, глаза у меня, конечно, не черные, а какие-то там серые, но зато косы толще и красивее», – быстренько оценила практичная Милка. Знакомство состоялось, и уже через несколько минут Милка рассказывала родителям, что в купе по соседству едет девочка Галя. Папа ее офицер, а маму зовут тетя Марина. И есть у них еще одна маленькая девочка и – что самое потрясающее! – зовут ее тоже Лариса. И едут они тоже до Бреста, а затем в Польшу, в город Свинтошев. Новая подружка Милки, как выяснилось, была озорницей и артисткой, каких свет не видывал. Она уже знала всех пассажиров, из карманов у нее торчали конфеты, яблоки, подаренные «очаровательной девочке». Галя уже успела проверить, всамделишная ли борода у деда, ехавшего в последнем купе. Она умудрилась даже встать на руки и сделать несколько шагов по коридору вагона. Коровы на лугу провожали поезд печальными глазами, а Галя в ответ делала такую же грустную физиономию и мычала… Милка была в восторге, она никогда так не хохотала. К вечеру, когда обе Лариски уже спали, их родители, умостившись вокруг маленького вагонного столика, наливали в бокалы шампанское за знакомство, и разговорам не было конца. Милка и Галя, предоставленные самим себе, устав веселиться, склонились над шкатулкой с пупсиками. Русая и темная головки соприкасались, но тогда они еще не знали, что волею судьбы не просто подружатся, а сроднятся надолго, на всю оставшуюся жизнь. В Бресте было много суеты: бутерброды в придорожном ресторане, хлопоты с документами, утомительные часы в зале ожидания. Наконец семьи офицеров погрузились в другой состав – польский, и от границы началась дорога по чужой, таинственной и на первый взгляд не очень приветливой стране. Поезд то мчался мимо огромных вязов, которые, словно нахмурившись, угрюмо вопрошали: кто вы? зачем пожаловали? То нырял в стройные ряды вековых сосен – равнодушных и молчаливых. Как-то сразу наступила осень – назойливый дождик ехидными струйками стекал по вагонным стеклам. Яркий, залитый солнцем Сталинград представлялся нереальным, далеким. Милкин сарафан давно лежал на дне чемодана. Галя, словно повзрослевшая, в теплом свитере, молча стояла у окна. Привычные чертики куда-то делись из ее темно-карих глаз. – Где же мы будем жить в этом самом Свинтошеве? – в сотый раз спрашивала Милка папу. – В каком-нибудь доме, в квартире, – терпеливо объяснял он. – А Самохваловы? – не унималась Милка. – Да и они где-нибудь поблизости. Городок-то маленькой. Свинтошев действительно совсем не соответствовал Милкиному представлению о городе. В нем не было широких улиц, трамваев, асфальта и потока людей. Несколько кривых мощеных улочек, собираясь в пучок, образовывали перекресток. Редкая лошадь с повозкой да военные «газики» составляли весь его транспорт. Местных жителей днем почти не было видно. К вечеру же они устремлялись вверх по главной улице к небольшому деревенскому костелу. Остроконечный старинный храм был самым высоким зданием в городке. Прочие же домишки, в большинстве двухэтажные, с приподнятыми черепичными крышами, аккуратно беленные, были похожи один на другой и являли собой типичные примеры провинциальной, домовитой и симпатичной европейской архитектуры. А с высоты птичьего полета Свинтошев, утопавший в лесу на склоне огромного холма, вероятно, и вовсе не был виден. Семьи Милки и Гали поселились в одном доме. Маленький дворик и старый-престарый сад окружали дом. На клумбе перед входом отцветали последние хризантемы. Было холодно. Тяжелые тучи с утра до вечера сеяли дождь на крыши домов, на отполированные камни мостовой, на покосившуюся скамейку. Милкина мама, которой было привычно начинать жизнь заново в самых неожиданных местах, обладала удивительным талантом мгновенно наводить уют. В детской комнате были вымыты окна, на стенах заиграли солнечные обои, а видавший виды стол со следами от утюга и кругами от сковородок был накрыт скатертью, переехал к окну и превратился в стол письменный. В окно заглядывала и стучала веткой старая яблоня. Напротив через открытую дверь было видно, как на кухне весело трещали в печке дрова, варился борщ. День начинался радостно. Схватив ранец, Милка скатывалась по деревянной лестнице, а во дворе уже ждала Галя в смешном капюшоне, из-под которого неизменно смеялись черные в мохнатых ресницах глаза. Школа была недалеко, вниз по улице, в лесу, в таком же небольшом домишке. В единственном первом классе вместе с новенькими было двенадцать человек. Учительница позволила Милке и Гале сесть за одну парту, но смогла вытерпеть эту парочку весьма недолго. На следующий же день Галя оказалась за самой первой партой, пред неотрывным учительским взором. Но и здесь она ухитрялась веселить класс. «Олень, отвези меня в Лапландию», – читал мальчик у доски. В этот момент неугомонная Галя продевала пальцы в смешные колечки своих косичек, оттопыривала их – получались оленьи рога. Класс смеялся. В Свинтошеве все было в лесу – просто сам город был лесом. Огромные шуршащие разноцветные ворохи кленовых листьев устилали дорогу от школы до дома. Одноклассник Андрей, рыжий, веснушчатый и озорной, как-то принес в класс в кульке из старой газеты странную малину – крупную, черную, с лиловым оттенком. Но на вкус эта ягода оказалась совсем не малиной. Приехавшие с юга Милка с Галей не знали, что здесь, в лесах Свинтошева, кроме грибов, черники, голубики, брусники, было изобилие крупной сочной ягоды, которая называлась ежевикой. Непроходимые заросли колючих кустов манили к себе. После уроков, побросав портфели, весь первый класс устремлялся в лес. Не замечая царапин, Милка и Галя азартно запихивали в рот пригоршни сочной ягоды. Домой приходили с лиловыми щеками и языком. Галя каждый раз делала страшную рожицу, пугая свою флегматичную сестренку. В воскресенье ходили по ежевику всей компанией в дальний лес. А вечером на плите в большой кастрюле уже варилось ароматное ежевичное варенье. В непогожие дни девочки не расставались с утра до вечера. Сидя у окна, глядели на дождь. Милка неизменно шила платья для кукол. Гале же на это терпения не хватало, и она начинала сочинять всякие невероятные истории и сказки – про храбрых королевичей, которые и в воде не тонут, и в огне не горят. Конец ознакомительного фрагмента. Текст предоставлен ООО «ЛитРес». Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=51564872&lfrom=688855901) на ЛитРес. Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.