Суженый Марии

Суженый Марии Александра Девиль Любовь сквозь века Юная Мария, дочь Дмитрия Клинца и Анны Раменской, обманом увезена из родного дома, из Руси, раздираемой княжескими междоусобицами. Но и в других краях нет мира. Через Византию движутся на восток отряды рыцарей-крестоносцев. Один из этих рыцарей спасает Марию от ненавистных ей похитителей. Он так похож на героя ее снов, что она не смогла противиться и в первый же день знакомства стала его возлюбленной. Но рыцарь вовсе не намерен связывать себя с юной славянкой узами брака. Что это – прихоть бездушного соблазнителя или груз прошлых ошибок?.. Александра Девиль Суженый Марии © Кравченко А. П., 2012, 2018 © Depositphotos.com / DmitryPoch, обложка, 2019 © Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», издание на русском языке, 2019 © Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», художественное оформление, 2019 Глава первая Девушка под присмотром Апрель 1147 года был на исходе; солнце жарко пригревало, свежая зелень радовала глаз, в монастырском саду белой кипенью цвели вишни. День выдался таким пригожим, что Мария не утерпела, прошла от Феодоровского монастыря к обрывистому берегу Днепра, чтобы полюбоваться чудесным видом, открывавшимся с высоты. Речные острова широко раскинулись среди сияющей на солнце водной глади, правобережные кручи причудливыми террасами спускались к реке, а над ними царил храм Владимира Великого, воздвигнутый на месте некогда поверженного Перуна. Но долго гулять по берегу девушка не могла: надо было возвращаться домой, чтобы родители не сердились. Они посылали Марию в Феодоровский монастырь с поручением к иконописцу отцу Феофану, который был давним другом ее родителей – Дмитрия Клинца и Анны, урожденной боярышни Раменской. По дороге домой девушка сделала небольшой круг, чтобы пройти мимо Софийских ворот, где надеялась встретить одну из своих подружек. Но ни Янки, ни Сбыславы поблизости не оказалось, зато на площади перед Софийскими воротами Мария увидела приметную компанию молодых иноземцев. По их расшитым хитонам и длинным плащам византийского покроя, а также по ровно подстриженным бородкам, обрамлявшим молодые смуглые лица, она догадалась, что эти заезжие молодцы – греки, а не латиняне, ибо у последних лица были бритые, а плащи – короткие. Иноземцы оживленно переговаривались, поглядывая по сторонам. Главным среди них явно был тот, что стоял в центре, – не самый красивый и высокий, но державшийся с большим достоинством. Мария услышала, как кто-то из его свиты произнес имя «Андроник» – и сразу все поняла. Конечно, эти молодые люди прибыли на Русь, сопровождая своего предводителя – Андроника Комнина, двоюродного брата нынешнего императора Мануила. Девушка знала из рассказов старших, что этот самый Андроник, человек весьма самоуверенный, не поладил со своим царствующим родичем и уехал на чужбину искать удачи при других дворах. Еще говорили, что вряд ли он задержится на Руси, где жить опасно из-за княжеских распрей и где никакой выгоды для себя, никакой поддержки в притязаниях на византийский трон Андроник не найдет. Молодые греки заметили Марию и уставились на нее с нахальными улыбками. Среди них двое или трое показались девушке очень красивыми и молодцеватыми. Их пристальные, откровенные взгляды смущали и волновали Марию, заставляя ее невольно краснеть. Потом один из красавцев выкрикнул несколько слов по-гречески. Другие засмеялись. Вряд ли они подозревали, что славянская девушка знает греческий язык. А между тем получившая немалое образование Мария хорошо поняла смысл сказанного византийским щеголем: он предположил, что тело юной незнакомки столь же прекрасно, как и ее лицо, да только слишком строгая одежда русов его полностью скрывает. А другой грек изъявил желание пощупать, насколько нежна белая кожа красавицы. Тут уж Мария не смогла больше оставаться на месте; выкрикнув удивленным грекам, что считает их наглецами, она бросилась бежать прочь от опасной компании в сторону Улебова двора, где всегда можно было найти защиту. Впрочем, Мария не столько боялась греков, которые, конечно, не посмели бы напасть на нее прямо на улице, сколько злилась на саму себя. Она вдруг почувствовала, что мужские взгляды и дерзкие слова взволновали ее, заставили ощутить собственное тело, к которому столь откровенно потянулись эти красивые, образованные и, наверное, опытные в любви иноземцы. Убегая, Мария едва не споткнулась, перехваченная за локоть чьей-то цепкой рукой. Вздрогнув и подняв глаза от земли, она увидела жирное, красноватое лицо с мясистым носом, редкой бородкой и масляно блестевшими глазами. Это лицо принадлежало пожилому мужчине с короткими ногами и большим животом, толщину которого не мог скрыть пышный греческий наряд. В первую секунду Мария подумала, что этот почтенный толстяк – тоже из свиты Андроника Комнина. Но тут старый грек заговорил, и девушка поняла, что ошиблась. – Прости, юная госпожа, – сказал он на ломаном киевском наречии, – но я хочу предложить тебе свое сопровождение. Меня зовут Зоил Оксивант, я известный ромейский купец. Не бойся этих невеж из окружения Андроника. Хотя, возможно, тебе они нравятся? – Можешь говорить по-гречески, господин, я училась в монастырской школе, – сухо ответила Мария. – А сопровождать меня не надо, мой дом недалеко. – О! При такой красоте еще и ученость! – удивленно воскликнул Зоил Оксивант. Из-за его спины показался невысокий поджарый человек лет сорока и с любезной улыбкой заметил: – Еще бы дочери Дмитрия Клинца не быть образованной! На хорошем дереве – достойный плод. Приветствую тебя, госпожа. – Ты счастливее меня, Хрисанф, – оглянулся старый грек на своего помощника. – Ты знаком с семьей этой славянской Афродиты, а я – нет. – Я не знаком с этой уважаемой семьей, но наслышан… Не желая продолжать разговор и принимать навязчивые услуги Зоила, Мария, резко дернувшись, высвободила локоть из его цепких пальцев и устремилась прочь. Застыв на месте, Оксивант провожал пристальным взглядом ее высокую тоненькую фигурку. Переходя через лужу, оставленную вчерашним дождем, девушка невольно приподняла юбку, и старый грек заметил щиколотки ее стройных ног. Перед тем как свернуть за угол дома, Мария на секунду оглянулась. Ветер откинул волосы ей за плечи, обнажив лебединый изгиб нежной шеи. – О мой Бог! – воскликнул Зоил, хватаясь за низ живота. – Хрисанф, это просто чудо! Я ощутил, как мои уснувшие чресла пробуждаются при одном взгляде на эту северную нимфу! – Я же говорил тебе, что женщины русов весьма соблазнительны. Видишь? Здесь ты не только выгодно продал свой товар, но и, кажется, излечился от мужского бессилия. А еще не хотел ехать: дескать, холодно, опасно, дикая Скифия, кочевники, грызня между архонтами. Теперь не жалеешь? Даже искуснейшие куртизанки не смогли бы возбудить тебя лучше, чем эта невинная девица. – О, Хрисанф, она совсем не так невинна, как выглядит! – воскликнул старый сластолюбец, закатывая глаза. – Ты заметил, как она смотрела на тех вертопрахов из компании Андроника? В ней много страсти, гораздо больше, чем кажется с виду. Она еще и сама не подозревает, какой обольстительной гетерой может быть! Страсть спит в ней, готовая каждую минуту пробудиться, нужно только прикосновение… – Но беда в том, дорогой патрон, что пробуждаешь в ней страсть не ты, а молодые красавцы, – усмехнулся Хрисанф. – Впрочем, это неважно. Главное, что ты снова почувствовал себя мужчиной. Ты ведь этого хотел? – О нет, Хрисанф, минутного ощущения мало, – воскликнул Зоил, хватая помощника за рукав. – Если я не добуду эту девушку, моя бедная плоть снова станет бессильной. И неважно, что красавицу возбуждают лишь молодые щеголи. Главное, что она способна возбудиться! Когда она отведает твоего волшебного зелья, то я, старый Зоил, покажусь ей прекрасным Аполлоном! Ведь твои юнцы от этой травки становятся бешеными, эге? – Зоил осклабился и окинул своего спутника с ног до головы насмешливым взглядом. – Неужели ты всерьез надумал сделать Марию, дочь Клинца, своей наложницей? – спросил Хрисанф без тени улыбки. – Пустая и опасная затея. Я много слышал об этой семье, когда жил в Херсонесе. Да и здесь, в Киеве, как-то раз наблюдал одну сцену, из которой сделал вывод, что с Клинцами лучше не ссориться. Такие девушки, как Мария, становятся женщинами только после венчания. А тому, кто попытается оскорбить ее девичью честь, не сносить головы. Зоил поморщился от досады и, топнув ногой, воскликнул: – Да я бы с радостью женился на ней, но что же мне делать, если я давно женат? – Смирись, ищи себе другую девушку, более доступную, которая польстится на твое богатство. Здесь, на Руси, красавиц много. – Мне нужна только эта, – упрямо заявил старый купец. – И я добуду ее любой ценой. Разведусь, заставлю свою каркающую ворону Ипполиту постричься в монахини… Увы, я даже готов отравить ее, если не согласится на развод… – Побойся Бога, патрон, что ты задумал? – скрывая улыбку, спросил помощник. – Даже если избавишься от Ипполиты, это ничего тебе не даст. Клинец не станет принуждать дочку идти замуж против ее желания. А чем ты сможешь прельстить молодую красотку? Подумай трезво. – А это уж твоя забота – подумать! – заявил хозяин. – Ты ученый малый, хитростью лису превзойдешь. Если бы не твой несчастный порок, был бы уже епископом, а то и митрополитом. Вот и подумай, как помочь своему благодетелю, то есть мне. Ведь я же тебя из беды выручил? Я тебе дал пристанище? Я твои грехи от людей скрываю? Хрисанф кивнул, слегка поджав губы. – Так вот, – продолжал Зоил, – отплати мне, дражайший, за мои благодеяния. Помоги обрести радость на закате жизни. Много ли мне, старику, осталось? Добудешь Марию – клянусь, что отпишу тебе в наследство мое фракийское имение, да еще сотню номисм[1 - Номисма – византийская золотая монета.] в придачу. Не веришь? Сегодня же дам расписку. Ну а если не поможешь, то с какой стати я буду и дальше тебя опекать? Тогда живи, как знаешь. И письмо от таврийских монахов не стану прятать. А если его кто-нибудь найдет и узнает, чем ты в монастыре занимался? Может, конечно, в тюрьму ты и не попадешь, отвертишься. Но до конца дней своих останешься нищим презренным бродягой, да еще и с редькой в одном месте, хе-хе… Зоил намекал на позорный способ наказания, коим византийцы карали уличенных в содомском грехе. Хрисанф невольно поморщился, но обижаться не стал, поскольку был уверен, что дальше угроз Оксивант не пойдет. Слишком ценным слугой был всезнающий и ловкий Хрисанф, чтобы Зоил так легко мог с ним расстаться. Внезапно два всадника промчались мимо, едва не сбив с ног увлеченных беседой греков. Прижавшись к стене и перекрестившись, Зоил пробормотал: – Опять, наверное, гонцы мчатся к великому князю с известием, что его дядя или двоюродный брат захватили какой-нибудь город. Здесь каждый день можно ожидать войны. – Он вздохнул. – Впрочем, и в империи смутьянов хватает… вроде этого. – Зоил с неприязнью посмотрел в сторону площади, где все еще мелькали пышные одеяния Андроника и его свиты. – Но только у нас, хвала Господу, им не разгуляться. Империя пока едина. Лишь извне враги тревожат. А здесь, на Руси, князьки между собой переругались, растаскивают эту страну на части. Ну, скажи, Хрисанф, – Зоил повернулся к помощнику, – разве юной девушке не будет безопасней у нас, чем в этой дикой и сумасшедшей стране? – Вряд ли такой довод убедит Марию и ее родителей, – усмехнулся Хрисанф. – Русичи ведь не считают свою родину такой ужасной. Они, видишь ли, почти все от рождения патриоты. Трудно будет увезти отсюда девушку. Однако я подумаю, как это сделать. Не надейся на быстрый успех, но месяца через два, пожалуй… если все пойдет, как надо… Заметив, что двое молодых людей из свиты Андроника направляются в их сторону, и подозревая, что общения с купцом они ищут с целью попросить денег взаймы, Зоил и Хрисанф поспешили свернуть за угол и постучать в дверь дома, где жил знакомый им княжеский тиун. Тем временем Мария, возвращаясь домой, почти столкнулась на улице с молодым парнем по имени Рагуйло, сыном искусного киевского ювелира-эмальера Василька. Она знала парня с детства, почти так же давно, как и подружек Янку и Сбыславу. Мария никогда не смотрела на Рагуйла как на возможного жениха, подшучивая то над его именем, то над торчащими ушами, которые он старательно прикрывал копной темно-рыжих волос. Между тем подруги давно объяснили девушке, что он по ней «сохнет» и старается отогнать от нее всех возможных женихов. Но она только смеялась и не хотела замечать, что Рагуйло давно уже превратился в статного парня – пусть не слишком красивого и образованного, зато надежного и к тому же хорошего мастера, перенявшего от своего отца умение изготавливать затейливые колты, ожерелья и прочие украшения из золота с эмалью. – Куда спешишь, Марийка? – остановил ее Рагуйло, преграждая путь. – Куда же, как не домой? – улыбнулась она в ответ. – Родители велели к обеду не опаздывать. Сегодня мы ожидаем гостей из Новгорода. – Кого? Должно быть, Шумилу-Калистрата? Твоя мать еще месяц назад заказала для его жены подарок – колты с эмалью. Сегодня они уже готовы. – Матушка хочет сделать своей подруге приятное. Только вряд ли даже самый лучший подарок утешит Лидию, – вздохнула Мария. – А что так? У новгородцев какое-то горе? – Давнее. Такое же, как и в вашей семье. У них тоже когда-то украли сына. Только у твоих родителей остался еще ты и Воротислав, а у Калистрата и Лидии больше нет сыновей. Старший на войне погиб, а младший вот так и не отыскался… – Да, горе… Матушка до сих пор иногда всплакнет, как вспомнит нашего Лазаря. А отец часто жертвует деньги на поимку злодеев, которые людьми торгуют и детей крадут. Они немного помолчали, потоптались на месте. – Ну, ладно, все равно ведь надо надеяться на лучшее, Бог милостив. – Мария грустно улыбнулась. – Красивые получились колты для Лидии? – Да. И твой перстенек тоже хорош. – Рагуйло преданно посмотрел на девушку своими круглыми голубыми глазами. – Перстенек? – удивилась Мария. – А разве я его заказывала? Парень немного обиженным голосом произнес: – А разве я не могу по собственному разумению сделать тебе подарок? – Подарки, да еще дорогие, просто так не делаются, – укоризненно сказала Мария. – Ни праздника, ни повода никакого нет, а ты вдруг надумал. С чего бы это? – А мне и повод не нужен. – Рагуйло слегка покраснел, и веснушки на его лице выступили ярче. – Вот наденешь ты на палец мое колечко – и мне будет казаться, что мы с тобой обручились. – Дурачок ты, ей-богу, Рагулишка, – засмеялась Мария, шлепнув его ладонью по плечу. – Ведь я с тобой, как с Янкой и Сбыславой, дружила, а ты вдруг женихаться вздумал. – Так ведь мы уже не дети, чтоб в игрушки-то играть, – обиделся Рагуйло. – Конечно, понимаю, что в женихи тебе я не гожусь. Хоть и благородным ремеслом занимаюсь, а все-таки – простолюдин, не пара дочери купца-боярина. – Значит, дважды ты дурачок, Рагуша, – укорила его девушка. – Отец у меня сам из простого сословия вышел. А мама, хоть и боярская дочь, никогда спесивой не была. В нашей семье людей ценят не по знатности рода, а по уму и честности. – Отчего же тогда ты меня высмеиваешь? Отчего даже подумать обо мне не хочешь как о суженом своем? В словах парня прозвучала искренняя обида, и Мария, невольно пожалев его, сказала: – Да ты-то ведь тут ни при чем. Я не только о тебе, но и о прочих женихах не думаю, не мечтаю. Не проснулось еще мое сердце. Ты бы лучше на других девушек смотрел, на тех, которые рады выйти замуж. Вот хотя бы Янку возьми. По-моему, ты ей нравишься. – Нет, Марийка, не учи меня. – Рагуйло покачал головой. – Лучше я подожду, когда твое сердце проснется. – Ну и напрасно. А теперь посторонись, я спешу. Она кинулась прочь, не желая выслушивать утомительные для нее излияния незадачливого вздыхателя. Но, отойдя на несколько шагов, Марийка невольно призадумалась. Конечно, она лукавила, объясняя Рагуйло, что не помышляет о женихах. В последнее время именно эти мысли волновали ее неотступно. Она жила в странном ожидании волшебного поворота судьбы, внезапной встречи, которая пробудит ее сердце. Марийка была младшим, поздним ребенком, любимым последышем, родившимся, когда матери было уже тридцать пять лет, а отцу – сорок два. Ее баловали не только родители, но и старшие дети: братья Константин и Андрей и сестра Ольга. Но вместе с любовью и снисходительностью они окружили девочку слишком пристальным, слишком неусыпным вниманием. Пока Марийка была ребенком, эта опека ей даже нравилась, но теперь все больше начинала тяготить. Каждый шаг девушки был замечаем; ее успехи, таланты, подруги подробно обсуждались в семье, а поздние возвращения или одинокие прогулки неизменно вызывали упреки, а иногда и слезы матери. Анна Раменская, помня свою полусиротскую юность, старалась отдавать детям как можно больше любви и тепла, не замечая, что для младшей дочери материнская забота порой становится чем-то вроде нежных оков. Константин и Ольга, хоть давно уже имели семьи и своих детей, тоже не упускали случая поучить младшую сестренку. Что же касается двадцатичетырехлетнего Андрея, который покуда был холост и к тому же отличался строгим нравом, то он вообще считал своим долгом следить за благочестием Марии, ограждая ее от случайных знакомств и опрометчивых поступков. Эта жизнь на виду у домашних, под их заботливым надзором, не позволяла Марии иметь свои сердечные тайны и сблизиться с кем-то посторонним, незнакомым ее семье. В последнее время Мария стала бунтовать против постоянной опеки, пользуясь любой возможностью надолго отлучиться из дома, побыть наедине с собой, увидеть новых людей. Некоторую поддержку юная своевольница получила от отца. Дмитрий убеждал жену, что молоденькой девушке тоже нужна свобода, что Мария имеет право на свои суждения и маленькие тайны, а также на выбор друзей. Анна, вздохнув, с улыбкой заметила, что в дочери уже начала сказываться неуемная натура отца. Бывшая боярышня Раменская была не против того, чтобы дочь сама выбирала свою судьбу, но ее пугало возможное столкновение Марийки с окружающим миром, который с каждым годом становился все более жесток и ненадежен. Когда после смерти Мстислава Владимировича, старшего сына Мономаха, княжеские усобицы стали терзать Русь, киевляне забыли, что такое жизнь в относительном спокойствии. Властолюбивому Андрею отец запретил командовать Марийкой, объяснив, что хороший брат должен защищать, а не притеснять младшую сестру. Впрочем, несмотря на этот запрет, Марийка и Андрей частенько ссорились друг с другом. Если бы они постоянно жили в одном доме, то, вероятно, ей бы туго пришлось. Но Андрей, не пожелавший, подобно отцу и старшему брату, стать купцом, состоял в княжеской дружине, а потому часто отлучался из дому по делам службы. Мечтательная и страстная натура Марии давно уже рвалась к чему-то неведомому. Окружающие, замечая странные перепады настроения девушки, говорили, что ей пора замуж. Но сама Мария так не считала. Во всяком случае, среди знакомых ей парней не было ни одного, при взгляде на которого сердце бы ее затрепетало: вот он, мой суженый. Многие ровесницы Марии, в том числе подруга Сбыслава, уже вышли замуж. Янка тоже готова была выйти, особенно за Рагуйла, если бы он предложил. А Мария, которой в сентябре должно было сравняться восемнадцать, еще ни разу по-настоящему не целовалась с парнями, а только в шутку, во время праздничных игрищ. Иногда девушка с некоторой досадой чувствовала свою необычность, непохожесть на других. Будь она как все – давно бы, вероятно, вышла замуж и познала бы те радости, о которых так любят шептаться девушки и женщины. Но ей мало казалось простого замужества. Перед глазами Марии был пример необыкновенной любви ее родителей. И еще она знала греческую поэму об Одиссее и Пенелопе, и сказание о Дигенисе Акрите, и киевскую былину о Василисе Никулишне и Ставре Годиновиче. Ей хотелось, чтобы в ее жизни тоже все случилось столь же красиво и необыденно, чтобы и ее судьбу озарил свет великой любви. Но, оглядываясь вокруг, она не видела своего героя, не могла угадать его ни в ком. А между тем и сердцем, и телом Мария уже созрела для любви. И сегодня, встретив раздевающие взгляды ромейских красавцев, она впервые наяву ощутила смутное волнение плоти, непонятное разуму, а потому пугающее. Это напомнило ей один недавний сон, рассказать о котором девушка не решилась бы даже на самой тайной исповеди. В том жарком сне к ней являлся незнакомец, прекрасный и сильный, как бог; он сжимал ее в объятиях и прикасался своими властными губами к ее дрожащим губам. Проснувшись, она не могла вспомнить лица этого незнакомца и долго металась, стараясь еще раз заснуть, чтобы снова пережить восхитительные минуты. Но больше дивный сон не повторялся… Вздохнув, Мария медленно подошла к воротам своего двора. Она не знала, как скрыть от домочадцев то лихорадочное волнение, что сжигало ее изнутри, заставляя желать чего-то несбыточного. Мысленно она попросила Господа просветить ее смятенную душу. Дом, отстроенный на месте некогда сгоревших хором боярина Раменского, имел в Киеве добрую славу. Здесь всегда могли найти вспоможение нищие, калеки и богомольцы; в то же время хозяева не потакали бездельникам-попрошайкам и смутьянам, сеявшим в народе озлобление, призывы к резне и погромам. Дмитрий, Анна, их дети и челядь сами подавали пример трудолюбия и честности, но и от других требовали того же. А любовь и согласие, царившие в этом доме, вошли у соседей в поговорку. Даже сейчас, в трудные, неспокойные времена, дом Клинцов выглядел островком мира и постоянства среди беспрестанных волнений и смут. Мария боготворила своих родителей. Ей всегда казалось, что ее будущий муж если не внешностью, то уж смелостью, умом и характером непременно должен напоминать ее отца. Сама же она хотела быть похожей на мать, – однако чем дальше, тем больше понимала, что ее мятущейся душе недостает той гармонии и рассудительности, которыми отличалась Анна. Может быть, примесь кочевой крови делала Марию более страстной, более необузданной, чем мать, и девушка иногда с тревогой это сознавала. Прежде чем войти в дом, Мария вытащила из-за пояса зеркальце и украдкой посмотрелась в него. Она знала, что красива, но любила лишний раз в этом убедиться. Похожая одновременно и на отца, и на мать, она во внешности своей смешала оттенки их красоты. Ее русые волосы были немного темней материнских, а карие глаза – чуть светлей отцовских угольно-черных глаз. Кожа Марии, не столь белая, как у Анны, отличалась приятным золотистым оттенком, а в чертах лица соединялись нежность и зной. Девушка снова понравилась сама себе и снова мысленно укорила себя за тщеславие: ведь чем больше она убеждалась в своей прелести, тем требовательней становилось ее своенравное сердце. Глава вторая Гости из Новгорода Когда Мария вошла в дом, обед уже начался. За столом сидела вся семья Клинцов и гости из Новгорода. Отсутствовал только Андрей, который в этот день исполнял поручения княжеской службы. Константин был со своей женой Евдокией и двумя детьми: девятилетним Владимирком и пятилетней Ксенией, Ольга – с мужем Фотием и четырехлетним сыном Славятой. Гости – Шумило-Калистрат и Лидия – сидели рядом с Дмитрием и Анной. На вошедшую Марию сразу все подняли глаза, и она остановилась у порога, не решаясь подойти к столу. – Явилась наконец, – с упреком сказала ей мать. – Мы тебя на несколько минут посылали с поручением, а ты, небось, полгорода исходила. – Тебе ведь сказано было, Мария, что мы ждем гостей, – строго заметил отец. Тут за девушку вступилась Лидия: – Да полно вам дочку-то укорять. Она же не знала, что мы так рано приедем. Мария с благодарностью улыбнулась и, вспомнив правила вежливости, учтиво поприветствовала гостей. Лидия, встав, поцеловала девушку, взяла ее за плечи и внимательно рассмотрела, а потом тихо сказала: – Красавица. Не хуже, чем ты, Аннушка, в молодости была. Дай Бог ей такого же суженого, как дал тебе. – Что верно, то верно, – вздохнула Анна. – И я того желаю. Красота без счастья радости не приносит. – Красавица, – подтвердил Шумило-Калистрат. – Наша Ульяница тоже вот хороша, а счастья не узнала… Мария невольно бросила взгляд на свою сестру Ольгу и заметила, что та, побледнев, опустила глаза долу. В судьбах Ольги и Ульяницы, дочери новгородских гостей, было некоторое сходство. Они обе потеряли до свадьбы своих любимых женихов. Только Ольга впоследствии вышла замуж, а Ульяница не захотела, стала монахиней. Сидя за столом и помалкивая, как положено младшей, Мария незаметно разглядывала гостей. Она помнила, что в молодости Калистрат был белокурым, а Лидия – темноволосой, но теперь седина почти уравняла цвет их волос. Мария невольно отметила, что ее мать и отец, хоть и были одного возраста с новгородцами, поседели гораздо меньше, да и выглядят, пожалуй, моложе. Может быть, это потому, что Бог уберег их от той беды, которая постигла Лидию и Калистрата. От родителей девушка знала эту печальную историю. Когда-то, лет двадцать тому назад, когда самой Марии еще не было на свете, в Новгороде случился страшный голод. От жестоких морозов вымерзли озими, а запасов хлеба в городских закромах не оказалось. Горсть зерна стоила огромных денег. Народ питался березовой корой, мхом, лошадиным мясом. Люди умирали прямо на улицах. Тогда многие бедняки отдавали своих детей в рабство иноземцам, лишь бы не видеть, как дитя умирает голодной смертью. Но нашлись и такие, что воровали и продавали чужих детей, а сами потом скрывались. Один из этих воров украл четырехлетнего Ивана, сына Лидии и Калистрата. Охваченные тревогой родители, не зная, что сталось с их младшеньким, искали его по всему городу и окрестностям, пока наконец какой-то бродяга не сообщил им, что видел похожего по описанию мальчика в руках известного вора и лиходея по имени Барило. Этот вор похвалялся, что продаст мальчишку за хорошие деньги какому-то немецкому купцу, промышлявшему работорговлей. После долгих поисков и погони за Барилом последний был найден в лесу с перерезанным горлом. Родители так и не дознались, кому и куда был продан их сын, да и жив ли он вообще. Через год после голодного бедствия Новгород снова поднялся, опять расцвела торговля, суда ходили в Готландию и Данию, войска успешно отражали неприятельские набеги. Жизнь вернулась в город, но только Лидия и Калистрат этого не замечали. А через десять лет навалилось еще горе: в бою погиб их старший сын Ростислав, а вместе с ним – жених Ульяницы Никита. Мария видела новгородских друзей уже дважды. Первый раз – когда в доме Клинцов собрались все три друга молодости, коих жизнь разбросала по разным местам. Из Новгорода приехали Калистрат и Лидия, а из Царьграда – Никифор и Кассия. Случилось это еще в правление великого князя Ярополка, третьего сына Мономаха. Марии тогда было лет семь, и она не слишком понимала смысл взрослых разговоров. Ей только запомнилось, что в это время заболел, поранившись ржавым гвоздем, Андрей, и царьградская гостья Кассия, сведущая в искусстве врачевания, его вылечила. А потом все вспоминали, как когда-то Кассия помогала одному восточному мудрецу спасать раненного отравленным ножом Дмитрия. Во второй раз Мария видела новгородцев, уже находясь не в столь юном возрасте, а потому хорошо запомнила как их самих, так и прославленный богатством и вольностью город. Она ездила в Новгород вместе с родителями, а также братом Андреем и сестрой Ольгой, которая незадолго до этого обвенчалась с Фотием. Тогда двенадцатилетняя Мария была захвачена величавой красотой северной природы и могучих, крепких храмов, не столь нарядных, как киевские, но исполненных красотой силы. В памяти ее осталась огненная киноварь новгородских икон, звон вечевого колокола, пятиглавая София на высоком берегу и похожий на былинного богатыря Георгиевский собор на подступах к городу. Мария не могла точно выразить словами свое впечатление от Новгорода и его жителей, но в ее памяти остался некий обобщенный образ новгородца – свободного удальца, умеющего дать отпор врагам, простого, но деловитого и смекалистого. Ей понравился сам дух вольного города, в котором сходились торговые пути Запада и Востока. Вспомнив свою поездку в Новгород, Мария вдруг забыла предписанные молодой девице правила скромности и без всякого подхода вмешалась в разговор старших: – А вот я слышала, что у вас в Ильмень-озере появилась рыба с золотыми перьями. Неужели правда? – Может, и правда, – улыбнулась Лидия. – А ты, Маша, приезжай к нам, сама посмотри. Вдруг и увидишь золотую рыбу? Марии нравилось это северное сокращение имен: Маша, Наташа, Ванюша. Лидия, хоть и была родом из Корсуни, но за тридцать три года жизни в Новгороде полностью усвоила тамошнее наречие. – Да я бы приехала к вам, – вздохнула Мария, – но ведь родители не отпустят. Говорят, неспокойные нынче времена, путешествовать опасно. – Опасно, если в одиночку, – сказал Шумило. – Но мы-то ведь с большим обозом будем возвращаться. Сейчас в Киеве много наших новгородцев. Мария вспомнила, что видела скопление повозок возле церкви Святого Михаила на Подоле, где всегда останавливались новгородские купцы, и с уважением спросила: – А вы приехали в Киев по торговым делам? Лидия, вздохнув, ответила: – Не столько дела нас послали в дорогу, Машенька, сколько последняя наша надежда. Прослышали мы с Калистратом, что под Киевом появилась редкая ворожея. Судьбу предсказывает и узнает правду о пропавших людях, потрогав только одну их вещицу. – Да, я о ней слышала, – кивнула Мария. – Только она, говорят, страшная и злая. В лесу живет, от людей прячется, а ночью вроде бы в сову превращается. И ворожит она не каждому. Вот Рагуйло, сын Василька-златаря, рассказывал, что его родители пытались у ворожки правду узнать о пропавшем сыне, так она их и слушать не стала, в лесу скрылась. У Василька когда-то тоже сына украли, – пояснила девушка. – Говорят, не то немец, не то лях ночью увез его и еще двух мальчиков куда-то за Дорогожичи. А может, к половцам. Так с тех пор их и не видели. Наверное, где-нибудь в рабстве. – Как и наш Ванюша, – горестно прошептала Лидия. – Не могу я нашего сына представить рабом, – хмуро заметил Калистрат. – Для русича, а особливо новгородца, лучше смерть, чем позорное рабство. – Нет, не говори так! – вскрикнула Лидия. – Из рабства человека можно выкупить, а с того света не вернешь… вот как Ростислава… – Ну, ладно, полно тебе сердце надрывать, Лидуша, – вздохнул Калистрат. – Может, завтра ворожка нам правду-то и расскажет. А этот… как бишь его… Рагуйло не поможет ли нам ее найти? Ему доверять-то можно? Тут с порога раздался суровый голос Андрея: – Рагуйло – славный парень, я с ним дружу. И лучшего жениха для Марийки я бы не желал. Да только она все над ним подсмеивается. Прост он, видите ли, для нее. А на царьградских щеголей глазеет, будто околдованная. Да еще и бесстыдные разговоры с ними ведет. Младший брат подошел к столу, поклонился гостям и сел напротив Марии, которая после его резких слов покраснела до корней волос. – Что за царьградские щеголи? – настороженно спросила Анна. – Да не слушайте вы этого наговорщика! – в сердцах воскликнула Мария. – Просто я шла мимо Софийских ворот и видела мельком каких-то греков. Но, как только они стали со мной заговаривать, я тут же убежала прочь. А ты, Андрей, веришь всяким наветам и бабьим сплетням. Брат называется! – Ну, хватит вам ссориться! – сурово прикрикнул Дмитрий на детей. – А они прямо как наш князь Изяслав с Юрием Суздальским, – добродушно усмехнулся Константин. – Ой, не шути, сынок, над княжескими распрями, – вздохнула Анна. – От этой вражды русичи еще много горестей хлебнут. – Да. Настали времена, когда храбрецы умирают за князей, а не за отечество, – заметил Дмитрий. – Если бы встал Мономах, то не порадовался бы на своих наследников. Один только старший сын его, Мстислав, умел достойно править. А уж после него не стало на Руси покоя. – Все потому, что Ольговичи и Давидовичи вмешались! – с горячностью воскликнул Андрей. – Эти черниговские и тмутараканские князьки всегда готовы были навести на Русь поганых, лишь бы киевский престол захватить! – Не в Ольговичах дело. – Дмитрий жестом велел сыну замолчать. – Не они, так другие начнут сеять смуту. Пока князья не поймут, что выбирать надо достойнейшего, а выбравши, повиноваться ему, – все так и будет, как нынче. – Но нынешний-то наш князь Изяслав Мстиславич достойней других, – заметила Анна и вопросительно посмотрела на мужа. – Да, верно, – подтвердил Дмитрий, и глаза его потеплели, как всегда, когда он обращался к жене. – Недаром назвал его отец Феофан «благословенной отраслью доброго корня». Но Изяславу трудно удержаться на престоле. С одной стороны Ольговичи, а с другой – дядя его Юрий Суздальский, который все твердит, что по древнему уставу имеет больше прав на киевский трон, потому что он сын Мономаха, а Изяслав – только внук. Наверное, следовало бы Изяславу просить другого своего дядю, Вячеслава Владимировича, чтоб он его усыновил. Тогда бы они правили вместе и Юрий не мог бы обвинить великого князя в нарушении устава. – Этот Юрий-князь, видно, хочет иметь очень длинные руки, – недовольно прогудел Калистрат. – Ему Суздальской и Владимирской земли мало, подавай еще и Киев, и Новгород. Мы, новгородцы, вот только-только от него отбились. Пусть он правит в своих краях, просвещает там диких нехристей. А мы, новгородские граждане, в его власти не нуждаемся. Мы и своих-то князей теперь заставляем на вече ответ держать, ежели нерадиво служат городу. А уж чужих нам и вовсе не надобно. Мария не удержалась от вопроса: – Наверное, страшно было ехать в Киев сразу после битвы с суздальцами? Должно быть, на дорогах неспокойно? – Но ты же знаешь, Марья Дмитриевна, что купцам нельзя бояться дороги, – чуть улыбнулся Калистрат. – Да к тому же Юрий Суздальский после похода сразу отправился в свои края, на восток. – Он, говорят, сейчас со своим союзником пирует, со Святославом Ольговичем, – добавила Лидия. – И не в Суздале, а в новом городе, названном Москов. Тут в разговор вмешался Фотий, муж Ольги. Он обладал на редкость громким голосом, что казалось удивительным при его далеко не богатырском сложении. – Святослав Ольгович еще много смуты нам принесет, – провозгласил Фотий, радуясь случаю привлечь к себе внимание. – Он ведь не может забыть, что киевляне бросили в поруб его любимого брата Игоря, который за один-то месяц княжения весь народ против себя восстановил. Дядя Улеб опасается, как бы Святослав не вступил в тайный сговор с двоюродными своими братьями, с Давидовичами. С виду-то они вроде как недруги между собой, а на самом деле разом строят козни, чтобы князя Изяслава свергнуть. А уж как они ненавидят моего дядю за ум его, за то, что князю Изяславу верные советы дает. Но дядя Улеб от великого князя никогда не отступится, ни при какой опасности. И я тоже, Богом клянусь. Фотий посмотрел на тестя, явно ища одобрения. Но Дмитрий сдержанно промолчал, зато Андрей и Константин дружно поддержали своего зятя. Мария понимала, в чем тут дело. Тысяцкий Улеб, дядя Фотия, год назад помог Изяславу, внуку Мономахову, занять киевский престол, свергнув нелюбимого киевлянами Игоря Ольговича, отпрыска черниговских князей, известных сеятелей междоусобной смуты. За эту помощь Улебу был благодарен и сам князь, и все, кто поддерживал Изяслава, в том числе семья Клинцов. Фотий не отличался особой смелостью и умом, но был верным помощником своего дяди и добропорядочным человеком, а потому снискал уважение Андрея и Константина, считавших своим долгом всячески поддерживать зятя – тем более что Ольга не очень-то его любила, и это казалось им несправедливым. Мария бросила быстрый взгляд на отца. Конечно, Дмитрий понимал, что нет причин недолюбливать зятя, но, вероятно, не мог заставить себя проникнуться к Фотию особой симпатией. Уж слишком обидно было ему за старшую дочь, которую самовлюбленный Фотий так и не смог сделать счастливой. Мария заметила, что зять снова набрал в грудь воздуха, чтобы разразиться новой речью, полной гордости за себя и своего мудрого дядю. И тогда, желая ему помешать, она быстро спросила у Лидии: – А что это за город Москов, где Юрий с Ольговичем пирует? Новгородская гостья принялась неторопливо рассказывать: – Знающие люди говорили, что дело было так. Возвращался князь Юрий из Киева во Владимир и остановился отдохнуть на берегу реки, которая называется Москвой. А на той реке стояли богатые села боярина Степана Ивановича Кучки. Боярин почета князю не оказал. А Юрий, должно быть, не в духе находился после неудачного похода на Киев. И велел он казнить боярина за дерзость. Понравились Суздальцу тамошние красивые места, и он велел начинать там строительство города. А у казненного боярина дети остались – два сына и дочь-красавица по имени Улита. Князь, поостыв, решил взять сыновей Кучки к себе на службу, а Улиту выдал замуж за своего старшего сына Андрея. – Бедная девушка! – невольно вырвалось у Марии. – Каково ей выйти за сына убийцы своего отца? И ведь князь Андрей Юрьевич, наверное, уже немолод? – Тридцать шесть лет ему, – подтвердила Анна. – Он родился, когда еще моя тетушка была жива. В Билгородский монастырь всегда приходили известия о рождении и смерти князей. – От такого брачного союза не видать Андрею Юрьевичу счастья, – заметила Евдокия, жена Константина. – Ни Улита, ни ее братья не простят крови своего отца. – Да кто знает, неисповедимы пути Господни, – вздохнула Ольга. – Князь Владимир Святой тоже силой взял Рогнеду, когда убил ее отца и братьев. И, однако же, наверное, она его полюбила, да еще родила ему такого великого сына, как Ярослав. – Но ведь князь Владимир, когда брал Рогнеду, был еще язычником, – возразила Евдокия. – А христианину подобного злодейства нельзя простить. И полюбить такого человека невозможно. Ольга опустила глаза и промолчала. Как показалось Марии, сестра подумала о том, что даже и благочестивого человека иногда невозможно полюбить, сколь ни старайся. Евдокия, жена Константина, была пухленькой, белокожей, хозяйственной и расторопной. Она как нельзя лучше подходила добродушному, деловитому и очень набожному Константину. Они и жили в согласии. Правда, глядя на них, Мария всегда думала о том, что такие размеренно-спокойные отношения трудно назвать любовью. В ее представлении любовь была волшебным вихрем, золотым дождем, неугасимым пламенем. Но старший брат был доволен своей семейной жизнью, чего нельзя было сказать об Ольге. Что же касается Андрея, то он, суровый княжеский гридень, не спешил обзаводиться семьей, считая, что на воинской службе можно отличиться, лишь пока молод и свободен. Впрочем, в отношении женского пола Андрей вовсе не был монахом и скромником. Когда слухи о его любовных похождениях доходили до родительского дома, Мария с удовольствием принималась высмеивать брата, порядком надоевшего ей своим строгим надзором. После обеда и беседы хозяева вместе с гостями отправились на вечернюю службу в церковь Дмитрия Солунского при Михайловском монастыре. Для семьи Клинцов это был особый храм. И не только потому, что мозаичная икона Дмитрия Солунского чем-то напоминала Дмитрия Клинца. С именем этого святого были связаны смертельно опасные, но счастливо окончившиеся приключения, которые Дмитрию, Калистрату и Никифору довелось пережить в славном городе Солуни. Когда Мария, еще в детстве, впервые услышала рассказ о тех давних событиях, то взволнованно спросила: «Неужто нельзя было уберечься от таких страшных напастей?» И отец с ласковой улыбкой ответил: «А может быть, дочка, без этих напастей не было бы и счастья. Наверное, мир так устроен, что за счастье надо платить и бороться». И Анна, взглянув на Дмитрия, кивнула и улыбнулась. Истина о том, что за счастье надо платить, что путь к нему лежит через страдания и борьбу, надолго запала в юную душу Марии. На вечерне девушка незаметно посматривала по сторонам. Ей почему-то очень хотелось еще раз увидеть тех красивых греков, что смутили ее сегодня своими взглядами и разговорами. Но их здесь не было. Скорей всего, они ходили на службу в Софийский собор или в церковь Георгия Победоносца. Зато, оглянувшись, Мария с некоторой досадой натолкнулась на преданные голубые глаза Рагуйла. Неподалеку от молодого эмальера топталась Янка – подруга детства, которую Мария старалась незаметно свести с Рагуйлом. После службы Дмитрий и Анна договорились с Васильком и его сыном, что назавтра те покажут новгородским гостям жилище старой ворожеи. Мария, любившая все новое и таинственное, просилась тоже пойти в лес и посмотреть на колдунью, но родители строго-настрого запретили ей даже думать об этом. Впрочем, поддерживая надежду в душах новгородских друзей, Анна и Дмитрий с грустью сознавали тщетность этой надежды. Ребенок, который был для родителей единственным и незаменимым, давно уже затерялся среди множества тех маленьких и взрослых русичей, что становятся невольниками в чужих краях. Толпами уводят их в плен половцы и другие кочевники, а иногда и сами русские князья во время своих бесконечных усобиц. Найти пленников очень сложно: слишком обширны просторы работорговли. Рынки Кафы, Константинополя, Праги, Багдада и Александрии славятся живым товаром из Руси. Юные и красивые девушки попадают в гаремы восточных владык, женщины постарше – в ткацкие мастерские, мужчины – на галеры и каторжные работы; из мальчиков выращивают солдат для султанского войска или гаремных сторожей. Коротка жизнь раба; но даже те, кто доживает до зрелого возраста, почти всегда теряют свое имя и память о родных корнях – особенно если были увезены на чужбину в детстве. Когда-то маленького Андрея тоже едва не украли кочевые разбойники; Анна с Дмитрием хорошо помнили пережитый ужас и всей душой сострадали своим новгородским друзьям. …Скоро день склонился к закату, в доме зажгли свечи. Ольга, вздохнув, ушла из родительского дома в мужний. Фотий шагал за ней следом, как страж. Константин и Евдокия, уложив детей, отправились на свою половину. Мария обычно легко засыпала с вечера, но в этот раз сон к ней не шел. Промаявшись чуть ли не до полуночи, она тихо вышла из горенки, решив спуститься в сени и там поискать в кладовой молока и меда, от которых будто бы сон улучшается. Но, проходя мимо крытой галереи второго этажа, она услышала тихие голоса матери и новгородской гостьи и невольно приостановилась, уловив в разговоре свое имя. – Да, Маруся у нас красавица и умница, – говорила Анна. – Но только слишком уж пылкая у нее натура. От Дмитрия многое взяла. Была бы парнем, как Андрей, – это бы куда ни шло. Парень всегда найдет, где свою необузданность применить. А девушкам, при нашем строгом воспитании, при установленных обычаях, трудно приходится, если у них горячая кровь. Вижу, что Маруся иногда мается, сама не поймет, чего ей надо. А замуж идти не хочет. Говорит, что не встретила покуда своего суженого. Я уж не знаю, чем ее и занять. Были бы времена поспокойней, отвезла бы я нашу Марийку куда-нибудь в селение, где простор. Она бы там на лошадях скакала, на лодках плавала. А в девичьем тереме ей тесно. Рукоделие она не любит, к хозяйству особого рвения не имеет. В городе ей только одно занятие по сердцу – книги читать и с учеными монахами беседовать. Ну где, скажи, для этакой девицы найдешь подходящего мужа? А принуждать ее мы не хотим. Довольно с нас Ольгиной печали. Пусть хоть Маруся все делает по велению сердца. – А если она за иноземца захочет замуж? Неужто согласишься? – спросила Лидия. – Соглашусь. И Дмитрия постараюсь убедить. Конечно, трудно будет ее от себя отпускать, в чужие края отдавать. Но ведь главное для нас – это Марусино счастье. – Да, понимаю… – вздохнула Лидия. – Младшенькие, поздние дети – обычно самые любимые, самые балованные. Вот и у нас Ванюша был – последыш, ангелочек, одно загляденье. Но недолго мы на него любовались… Узнать бы только, что жив – за тридевять земель пошла бы его искать. Как ты думаешь, эта колдунья может хотя бы указать, в какую сторону надо идти? – Ох, милая, лучше не обольщайся пустой надеждой, чтобы потом не так горько было. Не верю я всяким колдуньям. Еще матушка Евпраксия меня учила, что колдовство – это либо обман, либо бесовские чары. Но даже если тебе правильно укажут, в какой стороне твой сын, есть ли способ его найти? Ведь он за эти годы так переменился, что ты его все равно не узнаешь. И он уже ничего не помнит, слишком маленьким был, когда его украли. – Но я верю, что материнское сердце подскажет! И примета есть, о которой я тебе говорила. В этот миг на лестнице раздались чьи-то шаги и Мария быстро отступила к своей комнате. Она едва успела скрыться за дверью, как в коридоре послышались приглушенные голоса – мужской и женский. Осторожно выглянув в щелочку, Мария увидела в слабом отблеске светильника две фигуры, тесно прижавшиеся друг к другу. Она сразу же догадалась, что это Андрей ведет в свою опочивальню молодую вдовушку Глафиру, веселую бабенку с красивым сдобным телом. Глафира была хорошей рукодельницей, и Анна иногда нанимала ее для швейных работ. Из обрывков разговоров и намеков Мария знала, что Глафира славится своей опытностью и страстью в любовных делах. Пару раз девушка видела ее поздно вечером в саду под кустами с молодым ключником. Потом однажды ранним утром заметила, как Глафира тайком пробирается из комнаты Андрея, и поняла, что брат избрал соблазнительную красотку для любовных упражнений. Мария сначала хотела рассказать об этом матери, но потом передумала. Некое чутье подсказывало ей, что брат неволен в своих поступках, ибо его толкает к плотским утехам властный зов самой природы. Когда любовники скрылись в комнате Андрея, Маша вдруг испытала прилив острого любопытства и сделала то, за что сама себя корила и осуждала: на цыпочках подошла к двери братниной комнаты и прислушалась. Уже через минуту до ее слуха долетели стоны и вздохи. Мария вспомнила те несколько мгновений, когда видела Глафиру под кустом в объятиях ключника. Сейчас там, за закрытой дверью, происходит нечто подобное. Неужели это и есть безумное таинство любви? Но ведь должно же быть что-то еще, что-то высокое и прекрасное, как небо?.. Мария побоялась долго стоять в коридоре, где ее мог кто-нибудь увидеть и уличить в постыдном любопытстве. Вернувшись в свою комнату, она вспомнила, что так и не выпила молока с медом. Теперь ей точно не заснуть до утра, хотя так хочется погрузиться в тот обольстительный сон, который уже посетил ее однажды… Мысленно девушка призывала незнакомца из ночных грез снова прийти к ней и открыть истинную душу любви. Но сон не повторился, и она маялась до утра, то вскакивая, то погружаясь в смутную дремоту. В минуты бодрствования, вспомнив слова матери о том, что не следует принуждать младшую дочь к замужеству, чтобы не повторить печальную историю старшей, Мария вдруг задумалась об Ольге. Лет шесть тому назад старшая сестра еще не выглядела печальной и потухшей; в глазах ее горел огонек радостной надежды. Она любила купеческого сына Николу – удалого, бесшабашного парня, ходившего в Крым и Новгород и обещавшего Ольге хорошую, веселую жизнь. На киевском престоле в то время сидел Всеволод Ольгович Черниговский, который прогнал законного князя Вячеслава Владимировича, сына Мономаха, правившего после смерти своих братьев Мстислава и Ярополка. Всеволод дружил с половецкими ханами и ссорил между собой Мономаховичей. Как истинный сын Олега Гориславича и племянник Романа Красного, он был отъявленным бабником, имевшим немало наложниц. Однажды, в несчастливую для Ольги минуту, она попалась на глаза князю Всеволоду. Узнав, что отец девушки – влиятельный и богатый человек, Всеволод не стал добиваться ее открыто, а подговорил своих тиунов Ратшу и Тудора выкрасть Ольгу и тайно увезти ее в Вышгород, в имение Тудора, где бы князь мог без помех с нею позабавиться, а после отправить куда-нибудь в отдаленный монастырь. И все бы, возможно, так и случилось, если бы поблизости не оказался Никола, спешивший к Ольге на свидание. Он отбил девушку у холопов тиуна, но сам погиб от коварного удара в спину. Злодейством княжеских тиунов был возмущен весь Киев. Дмитрий и отец Николы пошли к великому князю, потребовали суда. Но Всеволод заявил, что его тиуны ни при чем, а холопов нанял какой-то иноземец, продающий красивых девушек в мусульманские гаремы. Более того, разгневанный открытыми и дерзкими обвинениями, Всеволод приказал взять купцов под стражу. Неизвестно, чем бы все закончилось, если бы не вмешался тысяцкий Улеб, который пользовался большим доверием Всеволода. Улеб, его племянник Фотий, а также влиятельный боярин Иван Войтишич, завоеватель дунайских городов, убедили великого князя, что нельзя притеснять таких известных и любимых киевлянами людей, как Дмитрий Клинец. Купцы были отпущены на свободу, но через какое-то время за городом на них напали неизвестные, одетые половцами. Дмитрий отбился, а отец Николы, менее привычный к ратным делам, погиб. Тогда стало понятно, что жизнь под властью Ольговичей становится опасна для семьи Клинца. Тысяцкий Улеб предложил Дмитрию свою помощь и объяснил, что сам является тайным сторонником Мономаховичей, а у Всеволода на службе состоит лишь для отвода глаз. Дмитрий с сыновьями и Улеб с племянником, тайно собравшись в одном доме, поклялись, что при первой же возможности сделают все, чтобы поспособствовать приходу к власти Изяслава – наиболее достойного из потомков Мономаха. Эту тайную клятву было решено скрепить брачным союзом Фотия и Ольги. Старшая дочь Клинца хотела после гибели жениха уйти в монастырь, но вместо этого по настоянию родных стала мужней женой. Когда пришло время, Улеб выполнил данную клятву: помог Изяславу занять киевский престол, отстранив от власти Игоря Ольговича – брата и преемника Всеволода. Игорь, не пожелавший снизойти до жалоб простого люда и наказать алчных тиунов Ратшу и Тудора, вызвал всеобщую ненависть. Киевляне, переяславцы и Черные Клобуки поддержали внука Мономахова со словами: «Иди, князь добрый! Мы все за тебя; не хотим Ольговичей. Где увидим твои знамена, там и будем». Приходу нового князя радовалась вся семья Клинцов, но особенно пылкий Андрей. Если до этого юноша еще колебался в выборе своего жизненного пути, то с появлением на киевском престоле Изяслава окончательно решил, что пойдет служить в княжескую дружину. А Ольга жила семейной жизнью с нелюбимым Фотием, и с виду все было у них спокойно, чинно. Но Мария никогда больше не видела в глазах у сестры огонька радостной надежды. Мысли об Ольге, о любовных похождениях Андрея, о царьградских щеголях и незнакомце из дурманящего сна постепенно смешались у Марии в голове, и вскоре она окунулась в тяжкую дремоту без сновидений. На следующий день Калистрат и Лидия с самого утра отправились на поиски колдуньи. Вернулись они лишь вечером, и одного взгляда на их мрачные лица было достаточно, чтобы понять, как разочаровала их встреча с таинственной старухой. Правда, колдунья не ушла от них сразу же, как от родителей Рагуйла, а заговорила, взяла предложенную гривну и даже сообщила, что зовут ее Чанди, что родом она из далекой южной страны. Но, когда взволнованная Лидия стала спрашивать ее о пропавшем сыне, старуха как-то очень странно поглядела на Лидию и Калистрата и, отвернувшись, нехотя проговорила: «Зачем гадать понапрасну? Зачем давать надежду пустую, если тайной покрыта его судьба?» И после этих слов, ничего более не добавив, гадалка быстро шмыгнула в лесные заросли. Рассерженный таким неясным ответом Калистрат кинулся было вслед за ней, но тут же покачнулся и упал на ровном месте. Лидия тоже застыла как вкопанная. Через минуту они пришли в себя и поняли, что старуха их заколдовала, чтобы они дали ей время скрыться. Мария была сильно разочарована таким исходом дела и тут же заявила: – Наверное, правду говорит Андрей: никакая эта старуха не ворожея, а просто воровка, которая выманивает деньги у доверчивых людей. Но не печальтесь, ведь неисповедимы пути Господни. Калистрат, повернувшись к Дмитрию, сказал: – Бойкий ум у твоей Маши. Дай Бог ей счастья. Лидия вытерла набежавшие слезы, и Маша, повинуясь безотчетному порыву, подбежала и обняла новгородскую гостью. Анна подошла с другой стороны и обняла их обеих. Несколько мгновений они стояли втроем, обнявшись, а Дмитрий и Калистрат, вздыхая, смотрели на них со стороны. Глава третья Предложение Зоила и предсказание ворожеи Новгородцы уехали через неделю. В это же время покинул Киев и Андроник со своей блестящей свитой. Мария увидела отъезд греков только издали, мельком, находясь в кругу своей семьи возле церкви Святого Михаила, где собирался в дорогу большой торговый обоз новгородских купцов. Вечером девушке было грустно и одиноко, рукоделие валилось из рук, не хотелось общаться ни с родителями, ни с подругами. А на следующий день в дом Клинцов внезапно пожаловали гости – Зоил Оксивант и его неизменный спутник Хрисанф. Дмитрий, знавший греческого купца лишь понаслышке, был немного удивлен его приходу, но привычка к обществу торговых гостей склонила его принять Оксиванта с положенной долей радушия. Анна, Мария, Константин и его жена тоже были дома и вышли поприветствовать незнакомцев. Зоил с вкрадчивой улыбкой расточал похвалы всем членам семьи. Евдокии, не знавшей греческого языка, его любезности переводил тихий и незаметный Хрисанф. Мария не стала рассказывать родителям, что уже однажды видела пожилого грека и даже имела с ним короткую, но не очень скромную беседу. Она опасалась, что Зоил сам заведет об этом разговор, но купец промолчал, за что девушка мысленно его поблагодарила. После знакомства и небольшого угощения Дмитрий хотел остаться с греком наедине, посчитав, что тот собирается говорить о торговых делах. Но Зоил неожиданно попросил хозяина дома, чтобы при разговоре присутствовала его жена, поскольку речь пойдет о семейных вопросах. Такое вступление слегка насторожило Марию, но она не решилась вмешаться и вышла из комнаты вместе с Константином и Евдокией. Гость начал разговор издалека: – Знаю, господин мой Дмитрий, что ты давно уже стал важным киевским боярином. Но ведь богатство тебе принесли не родовые поместья, а торговые дела. Ты не такой, как те ленивые бояре, что на своих землях сидят, холопами помыкают и крестьян обирают. Ты свое состояние приумножил умом и смелостью, как все хорошие купцы. – Так. Складно говоришь, Зоил Оксивант, – усмехнулся Дмитрий. – Что же дальше? – А дальше хочу, чтобы мы с тобой вошли друг к другу в доверие, завели знакомство. Ты купец, и я купец, мы всегда найдем общий язык. – Не иначе, как ты хочешь предложить мне быть твоим поверенным в Киеве, чтобы тебе самому сюда не ездить. Так? Ведь вы, ромеи, не очень-то любите путешествовать, особенно морским путем. – Это ошибочное мнение, – возразил грек. – Так любят говорить о нас латинские купцы. Но мы, ромеи, издавна странствовали по всему свету, бывали даже в Индии и Эфиопии. А вот в торговле, надо сказать, предпочитаем больше ввозить, чем вывозить. Этому способствуют и наши пошлины. Анна прервала рассуждения гостя, напомнив ему о цели разговора: – По-моему, ты сказал, что речь пойдет о семейных делах? – Да, конечно. – Зоил бросил на хозяев быстрый взгляд исподлобья. – Как бы вы посмотрели, господин и госпожа, если бы некий богатый и уважаемый ромейский купец посватал вашу дочь? Анна переглянулась с мужем, и в ее бирюзовых глазах мелькнула тревога. Дмитрий чуть заметно улыбнулся жене и, обратившись к гостю, прямо заявил: – Если этот купец такой же старый, как ты, мы ответим отказом. – Ну что ты, господин… – Оксивант заерзал на месте, растерявшись от столь решительной отповеди. – Я, хоть и крепок и здоров, но в свои шестьдесят не гожусь на роль жениха. Да к тому же у меня есть жена. Нет, я не себя имел в виду. – Тогда кого же? Своего сына? – У меня нет сыновей, но есть племянник – замечательный юноша, весьма красивый и образованный. Он тоже купец, но из очень знатного рода. Моя сестра была замужем за патрицием. Теперь этот юноша сирота и мой единственный наследник. Хозяева снова переглянулись, и Дмитрий недоверчиво спросил гостя: – А с чего бы это твой племянник захотел себе в жены именно мою дочь? Что он знает о нашей семье? – Он недавно видел вашу дочь Марию и, надо сказать, был пленен ее красотой. И она тоже его видела. – Что?.. – Дмитрий нахмурил брови. – Твой племянник где-то встречался с Марией? – О, это была случайная и мимолетная встреча. Мой племянник разговаривал на улице с приближенными Андроника Комнина, а твоя дочь шла мимо. Вот и все. – Наверное, он был в числе тех царьградских щеголей, о которых говорил Андрей, – догадалась Анна. – Ну что ж, если дело касается Марии, так пусть она сама все выслушает, – решил Дмитрий и обратился к сидящему в уголке Хрисанфу: – Сходи-ка ты, любезный, пригласи сюда мою дочь. Когда Хрисанф вышел, Дмитрий внимательно вгляделся в бегающие глаза Зоила и спросил: – А почему твой племянник не пришел вместе с тобой? Если он так хорош, как ты расписываешь, отчего бы ему не показаться нам на глаза? – Он очень робок. – Зоил слегка закашлялся. – Да и к тому же вчера ему пришлось срочно уехать из Киева по делам императорской службы. – Императорской службы? – Дмитрий удивленно поднял брови. – Но ведь твой племянник, кажется, состоит в свите Андроника Комнина. – О нет, он следил за этим смутьяном по тайному поручению самого императора Мануила, – вдохновенно солгал Оксивант. – Но теперь, когда Андроник отправился не то в Грузию, не то в Киликийскую Армению, мой Гелиодор обязан был поспешить с докладом в Константинополь. – Значит, твоего племянника зовут Гелиодор? – спросила Анна. – Да… Точнее – Зоил-Гелиодор. У нас в роду принято добавлять к любому имени еще и Зоил. – Не очень-то славное у вас родовое имя, – усмехнулся Дмитрий. – Кажется, так звали одного слишком злобного критика Гомера? – Он посмотрел на жену. Анна кивнула, а Зоил, улыбаясь и пожимая плечами, заметил: – Что поделаешь, такова наша семейная традиция. А у ромеев принято уважать законы семьи. Доброй памяти император Алексей много сделал для их укрепления. У нас ведь даже помолвка приравнивается к браку. Поэтому, если ваша дочь выйдет замуж за ромейского юношу, она может не сомневаться в святости и нерушимости своего брачного союза. В этот момент Мария в сопровождении Хрисанфа вошла в комнату и, услышав последние слова Зоила, с удивлением посмотрела на родителей. – Садись, дочка, – сказал Дмитрий. – Садись и слушай. Вот этот господин, которого зовут Зоил Оксивант, сватает тебя за своего племянника Гелиодора… точнее, Зоила-Гелиодора. Девушка напряглась, переводя взгляд с отца на гостя. Она пока не понимала, о ком идет речь. – Он говорит, – продолжал Дмитрий, – что ты уже видела Гелиодора несколько дней тому назад. – Да, – поспешил вмешаться Зоил, – мой племянник был в числе тех юношей, что окружали Андроника. И он влюбился в вашу дочь с первого взгляда. Мария покраснела и опустила глаза, но от родителей не укрылось, что на лице девушки засияла невольная радость. Маше трудно было скрыть, что сообщение гостя доставило ей удовольствие. – А ты что скажешь, Мария? – строго спросил отец. – Тебе понравился Гелиодор? – Я не знаю… – растерялась девушка. – Там… вокруг царевича стояло человек восемь, и я ведь не знала, который из них племянник господина Зоила. – Самый красивый, самый образованный из всех! – воскликнул Оксивант, пожирая девушку глазами. – И он одернул тех наглецов, которые посмели заговорить с тобой. Бедный юноша совсем потерял голову из-за твоей красоты. Вчера, перед самым отъездом, преодолев свойственную ему робость, он рассказал мне о своих пылких чувствах к тебе. Теперь его счастье зависит от твоего ответа, прекрасная Мария. Девушка смущенно молчала. Льстивая речь Зоила не вызвала у нее особого доверия, но образ блестящего красавца возле Софийских ворот, не очень ясный, но оттого еще более волнующий, встал перед ее мысленным взором. Анна, увидев смятение дочери, поспешила прийти ей на помощь, обратившись к Зоилу: – Хорошо, сударь, мы обсудим твое предложение. Но для начала нам надо познакомиться с Гелиодором и узнать его поближе. Отдавать дочь за чужеземца – это слишком большой риск. – А по-моему, сударыня, в Византии молодой девушке будет лучше и безопасней, чем в вашей беспокойной стране, – вкрадчиво заметил грек. – Пусть Гелиодор приедет в Киев и сам попросит руки нашей дочери, – решительно заявил Дмитрий. – Иначе разговора не будет. – Понимаю вас. – Зоил склонил голову. – Трудно отдать в чужие руки такое прекрасное дитя. Я завтра же отправляюсь вслед за Гелиодором. Надеюсь, что он быстро завершит дела в Константинополе. Ну а дорога от вашей столицы до нашей занимает месяц, если поспешить. Значит, через два с лишним месяца он будет здесь. Дмитрий несколько мгновений подумал, а потом покачал головой и сказал: – Нет. Присылай его сюда не раньше сентября. Через полтора месяца мы с Константином уезжаем в Сурож, а вернемся осенью. И мне не хотелось бы, чтоб твой племянник захаживал к Марии в мое отсутствие. Зоил и Хрисанф обменялись быстрыми, почти неуловимыми взглядами. Анна заметила это, и что-то ей не понравилось в выражении лиц господина и слуги. – Вы с сыном едете в Тавриду? – Зоил удивленно развел руками. – Зачем же тебе, богатому боярину, пускаться в такое опасное и утомительное путешествие? Разве нельзя послать своих помощников? Ведь ты достаточно богат. – Не так богат, как ты, наверное, думаешь, – сказал Дмитрий, окинув грека насмешливым взглядом. – Теперь в Киеве трудно богатеть. В свое время многих купцов пощипали тиуны князей Ольговичей. И сейчас княжеские распри обжиться не дают. И потом, если купец сам не будет следить за своими делами, а все отдаст в руки помощников, то и разориться недолго. Зоил помолчал, словно что-то обдумывая, а Дмитрий с усмешкой спросил: – Наверное, ты рассчитывал на большое приданое, купец? А теперь разочарован, узнав, что я не очень богат? – О нет! – поспешно возразил Оксивант. – Мой Гелиодор женится на твоей дочери, даже если у нее вовсе не будет приданого. Маша почувствовала, как при этих словах у нее радостно и тревожно забилось сердце. А грек, бросив на девушку быстрый взгляд, продолжал: – Я согласен, что хороший купец должен сам заниматься своими делами. Но зачем же обязательно пускаться в путешествие по таким опасным местам, как половецкая степь? – Половцы уже понимают собственную выгоду и не мешают торговле, – ответил Дмитрий. – С тех пор как Мономах укротил самых свирепых ханов, путешествие в Тавриду перестало быть таким уж опасным. Ты ведь и сам не побоялся приехать этим путем? – Говорят, что на иноземцев кочевники нападают реже, чем на русичей. Ведь у вас есть такие князья, которые сами нанимают половцев для нападения на других князей и бояр. Не боишься ли, что и на тебя могут напасть враги того князя, которому ты служишь? При этих словах Анна невольно вздрогнула и перекрестилась, а Дмитрий, нахмурившись, сказал: – Не каркай, Зоил, не нагоняй тревоги на мою жену и дочь. Я и так уже стал слишком осторожным и дальше Тавриды не езжу. А ведь хотелось бы поехать и в Константинополь. Анна, взглянув на Дмитрия, укоризненно покачала головой, а Зоил с радостным видом предложил: – Так поезжай туда вместе со мной! А еще лучше, если с нами поедет и Мария. Тогда прямо в Константинополе она познакомится и обвенчается с Гелиодором. – Не слишком ли ты быстрый, Зоил? – Дмитрий искоса, слегка прищурившись, взглянул на грека. – Нет, в Константинополь ты пока поедешь без нас. Но, пользуясь случаем, я попрошу тебя об одной услуге. В Константинополе у меня живет старый друг. Его зовут Никифор Эвдимион. Я передам для него письмо и подарок. – Охотно исполню твое поручение! – заверил Оксивант. – Ну что ж, вечером я передам тебе посылку для Никифора. А пока не обессудь, но у меня слишком много дел. Да и ты, я думаю, озабочен сборами в дорогу. – Но мы ведь договорились о помолвке? – уточнил грек. – Это будем решать в начале осени с Гелиодором, – твердо заявил Дмитрий и встал, давая понять, что разговор окончен. Прощаясь с хозяевами, Зоил не смог сдержаться и несколько раз исподтишка бросил на Марию прилипчивый, жадный взгляд. Этого не заметил никто, кроме Хрисанфа. Выйдя из дома в сад, грек не утерпел и оглянулся. Мария стояла на ступеньках наружной лестницы, и Зоил встретился с ней взглядом. Если бы девушка была более опытна, она бы прочла в его глазах похоть и вожделение. Но, не догадываясь об истинных чувствах старого грека, она видела в нем лишь заботливого дядюшку, желающего устроить счастье любимого племянника. Отойдя на достаточное расстояние от дома Клинцов, Зоил с хитрой улыбкой обратился к своему спутнику: – Ну, что скажешь? Есть у меня надежда заполучить эту нимфу? – Скажу, что у нее довольно умные и проницательные родители, – спокойно ответил Хрисанф. – Ручаюсь, что ты не вызвал у них особого доверия. Но зато мы узнали много такого, что существенно поможет в нашем деле. – Ты имеешь в виду интерес Марии к моему выдуманному племяннику? Да, девчонку надо как следует распалить. Тогда, пожалуй, она убедит своих родителей отдать ее в чужие края. Только мне не нравится, что для роли племянника придется нанимать какого-нибудь смазливого юнца. – Может, обойдемся и без юнца, – заметил Хрисанф с сосредоточенным видом. – Я придумал особый способ увезти Марию в Константинополь. От этих слов Зоил даже просиял и бодро воскликнул: – Значит, теперь главное для меня – поскорее избавиться от Ипполиты! – Не понимаю зачем, – пожал плечами Хрисанф. – Так ли уж важно, будет юная красотка твоей женой или любовницей? Когда мы заманим ее в Константинополь, ей все равно не уйти из твоих рук. – Ты ошибаешься, Хрисанф! Одно дело – прелюбодеяние, а совсем другое – церковный брак. Когда все будет сделано по закону, ее отец и братья ни в чем не смогут меня обвинить, даже если перевернут вверх дном весь Константинополь. – Церковный брак могут не признать, если будет доказан обман. – Не признать можно только не осуществленный брак – когда супруги обвенчаны, но еще не занимались плотской любовью. А у нас за этим дело не станет, хе-хе… Зоил мечтательно прищурил глаза и закинул руки за голову. Его спутник был настроен более скептически: – А ты уверен, что сможешь овладеть этой девицей? Она, по-моему, с норовом, хоть и неопытна. – Но я же говорил, что надеюсь на твое восточное зелье, – требовательным тоном заявил Оксивант. – Ладно, постараюсь, – пробурчал Хрисанф, а после некоторых раздумий добавил: – А вот поездка Дмитрия в Тавриду и его письмо Никифору будут нам очень кстати. Зоил, вдруг что-то вспомнив, спросил: – А не тот ли это Никифор Эвдимион, которого собирались назначить топархом[2 - Топарх – наместник небольшой области.] в Трапезунд? Мы ведь можем и не застать его в Константинополе. – А это не важно, патрон, – улыбнулся Хрисанф. – Пусть Никифор поскорей уезжает, чтобы у нашей нимфы не осталось знакомых в Константинополе. Зато благодаря этому письму мы будем знать почерк Дмитрия Клинца. Зоил с невольным уважением посмотрел на своего ловкого помощника, который, занимаясь когда-то в монастыре перепиской книг, научился искусно подделывать любой почерк. Теперь, начиная догадываться о намерениях Хрисанфа, Зоил с довольной улыбкой заметил: – Какая удача, что моя красавица из образованной семьи. Будь она дочерью какого-нибудь безграмотного боярина-домоседа, нам пришлось бы трудней. – Ошибаешься. Тогда бы мы действовали другим способом – и, может быть, более простым. И вот еще что, патрон. Узнай через своего знакомого тиуна, есть ли у Дмитрия враги в Киеве. Но только не из числа знатных людей, а из каких-нибудь бедняков, бродяг. Чем ничтожней и незаметней – тем лучше. Зоил, не понимая намерений Хрисанфа, тем не менее серьезно воспринял его просьбу и тут же свернул к дому тиуна. Пока греки обдумывали, как прочнее сплести сети своих интриг, ни о чем не подозревающая Мария бродила по саду и вполголоса напевала веселую песенку. Душа ее наполнилась ожиданием счастья. Еще ничего не было обещано судьбой, лишь блеснул слабый лучик неведомого сияния, – а она уже мыслями устремилась к нему, словно мотылек, готовый обжечь себе крылья. Маша старательно пыталась вспомнить лица царьградских молодцев и угадать, который из них – влюбленный юноша с красивым именем Гелиодор. Собрав букетик маленьких весенних цветов, девушка тихо вошла в сени, стараясь скрыть невольно набегающую на лицо улыбку. И вдруг ее неприятно удивили слова отца, обращенные к матери: – Наверное, надо было сразу отказать греку. Ведь в его словах – половина вранья. Трудно поверить и в робость этого племянника, и в его тайную службу у императора. Родители не заметили появления Маши, так как она стояла за выступом стены возле входной двери, и продолжали разговор. – Не хотела бы я принуждать Марусю, – вздохнула Анна. – Вдруг и в самом деле ей понравится этот Гелиодор? Не знаю, каков племянник, но к его дядюшке у меня душа не лежит. Да и страшно отдавать дочь на чужбину. Как вспомню судьбу Евпраксии Всеволодовны… – Ладно, Аннушка, не тревожься. До осени еще далеко, все можно передумать. Даст Бог, за это время Маруся встретит и полюбит какого-нибудь хорошего парня из русичей. И тут Мария, решив, что подслушивать дальше нехорошо, вышла к родителям и с легкой укоризной спросила: – Вы не меня ли обсуждаете? Так, может, и мне следует знать, какие у вас опасения? Анна промолчала, а Дмитрий строго и одновременно ласково обратился к дочери: – Опасение у нас насчет тебя одно: боимся, что ты можешь ошибиться и стать несчастной. – Вы боитесь, что я могу полюбить этого молодого грека… Гелиодора? – прямо спросила Мария. – Мы боимся, потому что совсем не знаем этого юношу, – ответила мать. – А его дядюшка нам не очень понравился. Хотелось бы, чтоб ты выбрала жениха из хорошей, честной семьи, пусть даже простой. – Такого, как Рагуйло, да? – усмехнулась Мария. – Но я же вам уже говорила, что среди ваших знакомых нет моего суженого, нет! Я же в этом не виновата. – Ты слишком занеслась, Мария, – сурово сказал отец. – Не любишь ты простую жизнь и простые дела. Мать у тебя вот хоть и боярского рода, а не избегает за всем хозяйством следить, да и сама нередко утверждает локти на веретено. Ты же у нас не хочешь ценить того, что рядом, а рвешься неведомо куда. Забыла поговорку, что с большой высоты больно и падать? – Дмитрий повернулся к жене. – Наверное, зря мы ей с детства твердили, что она красавица. – Может, и зря, – вздохнула Анна. – Но я хотела, чтобы девочка знала о своей красоте и была в себе уверена. Сама-то я в молодости много настрадалась оттого, что не могла себя оценить. Может быть, Маша и стала слишком своевольной. Но зато никому не удастся сделать из нее сумасшедшую уродину, как из меня чуть было не сделала моя мачеха Завида. В уголках губ Анны появилась горькая складка, и Дмитрий вдруг шагнул к жене, порывистым движением обнял ее и тихо сказал: – Ну, полно тебе, лада моя. Не вспоминай о плохом. Ты росла без матери, а потому хотела, чтобы наши дети не имели недостатка в материнской ласке. Но боюсь, что Марию мы все-таки слишком избаловали и захвалили. – Ты неправильно думаешь, отец, – возразила Мария. – Я не стала ни заносчивой, ни слишком гордой. Просто мне хочется так же сильно полюбить, как вы с матушкой когда-то полюбили друг друга. И я не пытаюсь высоко взлететь. Мой суженый вполне может оказаться человеком простого звания, как ты был в молодости. Но он должен быть таким же умным, сильным и смелым. А если не встречу такого – лучше останусь одна. Или уйду в монастырь, как Ульяница. Высказав все это, девушка резко повернулась и вышла из дома в сад. Родители вначале растерянно посмотрели ей вслед, а потом взглянули друг на друга и улыбнулись. – Нет, все-таки я не жалею, что баловала Машу, – сказала Анна. – Ведь совсем не плохая девушка из нее получилась. Марии не терпелось поделиться всеми чаяниями и надеждами с кем-то из подруг-ровесниц. Сбыслава, недавно вышедшая замуж, теперь далеко не всегда была свободна для общения с подружками, и Маша направилась к Янке. Отец Янки Фома был городником – мастером по строительству городских укреплений, и дом его стоял на границе Ярославова града и Перевесища. Вызвав подружку, Маша предложила ей прогуляться по красивым местам возле Аскольдовой могилы и церкви Николая Мирликийского. Было еще рано, время только подбиралось к полудню, и подружкам нечего было опасаться в такой ясный и светлый день погулять по прибрежным рощам без сопровождения. Они вышли через Лядские ворота к Перевесищу, и по дороге Маша рассказала Янке о неожиданном предложении старого грека и о своих сомнениях относительно незнакомого, но, вероятно, однажды виденного царьградского красавца Гелиодора. Пухленькая розовощекая Янка удивленно таращила свои большие серые глаза и восклицала: – Вот так история!.. Значит, этот… Галидор тебя только увидел – и сразу влюбился? Да, счастливая ты, Маруся! – А меня сомнения берут, – вздохнула Мария. – И батюшка с матушкой сомневаются. Они бы хотели, чтоб я вышла за русича. Ведь кто его знает, каково будет там, на чужбине? – А чего сомневаться? У нас-то сейчас сплошные бедствия, а в Царьграде – пышность, красота. Говорят, что даже простая тамошняя боярыня живет лучше нашей великой княгини. Янка убеждала искренне и горячо, но Маша поняла, что у подруги есть в этом деле и свой интерес, связанный с Рагуйлом. Впрочем, эта ее слабость казалась вполне извинительной, и Маша с улыбкой сказала: – Для меня главное – не царьградская пышность, а сам жених. Если я полюблю Гелиодора, то согласна буду жить с ним где угодно, в богатстве и в бедности. Но не знаю, каково это – любить. Пока что я любила только во сне… – Во сне? А кто тебе снился? – заинтересовалась Янка. Внезапно разговор девушек был прерван появлением третьего лица. Преграждая им путь, из-за придорожного куста выскочил оборванец в грязных лохмотьях. Его глаза хищно сверкали из-под лохматых бровей, в давно не мытых волосах и бороде застряли сухие травинки. – Куда спешите, ягодки? – спросил он, расставив руки. В первое мгновение девушки испугались и попятились назад. Но потом узнали в оборванце Блуда – известного в этих местах нищего бродягу, просившего милостыню по дороге от Кловского до Выдубицкого монастыря. Блуд имел славу надоедливого и вороватого, но при этом довольно безобидного попрошайки. Впрочем, у Марии все же были причины его опасаться, поскольку грязный бродяга давно уже проникся ненавистью к Дмитрию Клинцу и всей его семье. Случилось это после того, как однажды Блуд забрел к Клинцам во двор и стал клянчить один резан[3 - Резан, ногата, гривна – деньги Киевской Руси (в 1 гривне – 20 ногат и 50 резанов).] на пропитание, а Дмитрий ему заявил: «Не резан дам, а две ногаты, если вскопаешь мне сад вокруг дома. Работник наш заболел, а ты парень еще молодой и вполне здоровый. Негоже попрошайничать, когда можешь работать». Услышав такое предложение, Блуд с кривой усмешкой ответил: «Нет, боярин, я у тебя денежку прошу, а не работу. Работа нам, божьим людям, совсем ни к чему». – «Какой же ты божий человек? – возразил Дмитрий. – Божьи люди – это немощные старики, калеки, юродивые. У них Божье право на милостыню. А ты хочешь даром, не потрудившись, свой хлеб получать. Такие, как ты, противны Богу». «Так не дашь Блудушке резан, жалко тебе?» – переспросил бродяга, отступая к воротам. «Нет, мне не жалко, – был ответ. – Старикам и калекам я гораздо больше даю. Но бездельников баловать не стану. Сейчас мостники и городники получают за свой труд ногату в день. А тебе я вдвое больше предлагаю за простую работу. Заработай честно, а не проси и не воруй». Блуд выскочил из ворот и побежал, оглашая улицу криками: «Клинец не хочет нищему на хлебушек подать! Ой, холопы Клинцовы меня убить хотят!» Соседи, конечно, только посмеялись над нахальным бездельником. А Блуд с тех пор затаил злобу на Дмитрия и его домочадцев. Однажды он, напившись, похвалялся поджечь дом Клинца. Это услышали работники Дмитрия и, поколотив Блуда, повели к вирнику, который присудил бросить опасного попрошайку в поруб. Этого не случилось только потому, что Дмитрий ради церковного праздника смилостивился над бродягой и предложил вместо заточения отправить его работать на землях пригородных монастырей. С тех пор Блуду не разрешено было появляться внутри киевских стен, и он, слоняясь вокруг рвов и городских ворот, с сожалением вспоминал подольские торжища, на которых ему так легко было попрошайничать и приворовывать. Впрочем, работать в монастырях Блуд все равно не стал. Ухитряясь каким-то образом уходить от стражи и управителей, он бродил по южным предместьям Киева и по-прежнему просил милостыню, хотя природа не обидела его здоровьем. Лишь врожденная трусость мешала ему сделаться разбойником и грабить людей на дорогах. Столкнувшись с Блудом так близко, девушки разом зажали носы, и Янка громко закричала: – А ну-ка, уйди подальше, бездельник вонючий! Бродяга, воровато оглянувшись по сторонам, хотел уже отступить, но тут его взгляд задержался на лице Марии. – А-а, попалась птичка! – воскликнул Блуд, и его рот растянулся в довольной улыбке, обнажив наполовину выбитые зубы. – Значит, вы, Клинцы, хотите, чтобы Блудушка работал, как черный раб? Так я не против поработать на такой лошадке, как ты! Зная ненависть Блуда ко всем Клинцам, девушки не на шутку испугались. Людей вокруг не было, и они кинулись бежать к ближайшему месту, где можно было найти защиту, – Кловскому монастырю. Преследователь, увидев, куда они направляются, побоялся, очевидно, расправы со стороны служителей монастыря, которым он уже до смерти надоел. Во всяком случае, гнаться за девушками дальше Блуд не стал, а, потоптавшись на месте, повернул в обратную сторону, к Выдубицкой дороге. Избавившись от опасного бродяги, девушки замедлили шаг, отдышались, а потом стали нервно смеяться. Наконец, успокоившись, Мария сказала: – Пора уже этого оборванца посадить на цепь. Таких, как он, чем больше жалеешь, тем они становятся наглей. – Да я уверена, что он бы не осмелился тебя и пальцем тронуть, а просто решил попугать, покуражиться, – заметила Янка. – Ну, ладно, бес его возьми, – махнула рукой Маша. – Только помешал нашей прогулке, нечисть болотная. Янка огляделась вокруг и растерянно пробормотала: – Э-э, да мы, кажется, зашли в урочище Клов. Уже и дорога на Предславино осталась позади. Давай поворачивать обратно. – Зачем? Здесь такие красивые места! – воскликнула Маша. – Давай немного погуляем. Блуд нам уже не опасен, он за Кловский монастырь не зайдет. – Блуд не опасен, так другие найдутся, – проворчала Янка, нехотя следуя за подругой. Девушки вышли на небольшую поляну, окруженную со всех сторон высокими деревьями. Весенний лес благоухал цветущими травами, шелестел листвой, пел и стрекотал голосами своих многочисленных обитателей. Мария увидела большую яркую бабочку и погналась за ней, желая лучше рассмотреть причудливый рисунок крыльев. Но бабочка перелетела в конец поляны, туда, где темные кроны деревьев бросали тень на изумрудный ковер травы. Маша кинулась следом. И внезапно из зарослей прямо к ней вышла сгорбленная старушонка. Маша вздрогнула, а стоявшая поодаль Янка испуганно закричала: – Беги, Маруся! Это же старая колдунья! Она приносит несчастье! Старуха посмотрела прямо Маше в глаза и скрипучим голосом произнесла: – Не верь таким слухам, красавица. Старая Чанди никому не приносит несчастья. Она только прорицает судьбу – и то лишь тогда, когда сама этого захочет. Выговор старухи был нечетким, как у многих иноземцев, но слова она произносила правильно. Ее горящие глаза, крючковатый нос и смуглая до черноты кожа могли бы испугать любого; но Маша вдруг, сама не зная почему, прониклась доверием к странной, зловещей с виду старушонке. – Чанди? – переспросила она с удивлением. – Так ты та самая знаменитая ворожея? – Беги, Маруся! – кричала Янка с другого конца поляны. – Нет, я хочу ее послушать. – Маша оглянулась на подругу. – А ты иди, если боишься. Я тебя потом догоню. Янка, потоптавшись на месте, стала боязливо отступать назад, пока не скрылась за деревьями. А Маша, преодолев невольную робость, шагнула навстречу Чанди и посмотрела прямо на нее, стараясь не отвести взгляда от горящих, пронзительных глаз старухи. – Ты смелая девушка, – пожевав губами, усмехнулась колдунья. – Хочешь знать свою судьбу? – А скажешь? – с сомнением спросила Мария. – Нашим друзьям ты почему-то не стала говорить. Василько, а потом и новгородцы хотели узнать о пропавших сыновьях, а ты… – Я не гадаю на похищенных детей! – резко перебила старуха. – Но почему? – удивилась девушка. – Когда-то у меня у самой украли дочь, – ответила Чанди, и уголки ее запавшего рта горько опустились. – И что же? Ты не смогла ее найти? – Нашла. Но уже мертвую. – Вот страшно-то как… – прошептала Мария. – А откуда ты родом, Чанди? Люди говорили, что ты, наверное, из Индии. – Да, мой народ происходит из далекой жаркой страны, где не знают, что такое снег. А меня очень давно вывезли оттуда, оторвали от своего племени, и я скиталась по всему миру. А умирать мне суждено здесь, в этой холодной северной стране, где я для всех чужая. – Старуха вдруг вперила в Машу столь пристальный и острый взгляд, что девушка невольно поежилась. – Но я первый раз встречаю такое создание, как ты, которое спрашивает меня не о себе, а обо мне. Ты ведь пришла узнать свою судьбу, а не мою? – Нет, Чанди, я тебя не искала, а забрела сюда случайно. Но, если ты мне погадаешь, буду благодарна. Правда, денег при себе у меня мало – всего лишь несколько резанов на сласти. Но, если надо, потом еще принесу. – Странная ты девушка, – старуха усмехнулась скрипучим смехом. – Другие, сколь бы мало ни дали, всегда говорят: «Для тебя, старой ведьмы, и этого много». А теперь назови мне свое имя, красавица. – Мария. – Мария… Я знаю, что так зовут христианскую богиню. Те франки, что с крестами на плащах, выкрикивают это имя во время битвы. Какая же твоя судьба, Мария?.. Старуха вдруг задрожала, слегка отступила назад и, вытянув руки, почти касаясь ими лица девушки, стала шептать, перемежая свою речь непонятными восклицаниями. Глаза ее при этом засверкали еще более зловещими искрами, так что Марии стало казаться, что она видит перед собой не живого человека, а некое лесное существо из языческих преданий. Девушка мысленно обратилась к Богу за поддержкой и вразумлением. – Слушай меня, Мария, – вещала между тем Чанди. – Будет у тебя три соблазна. Один – пустой, напрасный, принесет тебе только тяжкие хлопоты, а сердца твоего не затронет. Второй – не пустой, но счастья он тебе не даст, а только лишь короткую сладость, вслед за которой придут печаль и стыд. А третий соблазн – счастливый. После него вся твоя жизнь преобразится, как в твоем сказочном сне. Услышав о сказочном сне, Мария поверила, что в словах старухи, видимо, есть какая-то правда, и спросила: – А нельзя ли первых двух соблазнов как-то остеречься? Колдунья медленно покачала головой и ответила: – Но без первого не будет второго. А без второго не будет третьего. Не отведав горя, не отведаешь и радости. Такова уж твоя судьба, красавица. Таков твой путь к нему. Если пройдешь – узнаешь счастье. Если же нет… – Ты говоришь о моем суженом, Чанди?.. Это к нему я буду идти через соблазны? – Ты ждешь любви, красавица, – вздохнула ворожея. – Ты призываешь своего жениха днем и ночью, верно? – Да, – пересохшими губами прошептала Мария. – Иногда я, грешница, повторяю как молитву: «Суженый- ряженый, где тебя искать, как тебя узнать?» А ты можешь мне сказать, какой он? – Твой суженый – молодец богатырской силы и отваги. Глаза у него голубые, а речи непонятные… – Может быть, он грек? – с надеждой спросила Мария. – Нет, он русич. – Взгляд старухи остро сверкнул из-под насупленных бровей. – Странно… – Мария даже почувствовала некоторое разочарование. – А осенью ко мне приедет свататься молодой и красивый грек по имени Гелиодор. Но я не знаю, какого цвета у него глаза… – Сватают люди, а венчает Бог. Так ведь у вас, христиан, говорят? Мария немного помолчала, опустив голову, а потом, прямо взглянув на Чанди, спросила: – А ты не можешь ошибиться? – Твою судьбу я вижу ясно. – Но слова твои неясны. А ты всегда гадала правдиво? Ни разу не обманула тех, кто тебя слушал? И вдруг лицо Чанди потемнело, а глаза сверкнули на нем, словно молнии из грозовой тучи. Колдунья топнула ногой, зашипела и, ни слова не говоря, скрылась в зарослях, будто и не было ее. Маша растерянно огляделась вокруг, пару раз позвала гадалку, а потом, испугавшись своего одиночества посреди поляны, кинулась догонять Янку. Долго еще после странной встречи в голове Марии вертелась одна и та же мысль: кто он, этот могучий голубоглазый русич, которого нагадала ей старая Чанди? Искать ли его среди княжеских гридней? Они, может, и храбрые вояки, но при этом слишком грубые и неотесанные, на Машин вкус. А ученые монахи, с которыми ей интересно беседовать, отставлены от мужской сути. В памяти назойливо всплыли круглые голубые глаза Рагуйла. Нет, не он. Хотя чем он хуже других? И кто ей нужен? Где найти то сочетание мужественной силы и ума, которое непременно должно отличать избранника, созданного ее мечтой? Оставалось ждать ответа от самой судьбы. Глава четвертая Встреча у порогов Никогда еще Зоил Оксивант не путешествовал с такой быстротой. Вожделение, которое вызвала в нем недоступная пока киевская красавица, гнало его вперед и заставляло забывать и об осторожности, и о любви к удобствам, коими даже в дороге он привык баловать свое полное, рыхлое тело. В начале июня он прибыл в Константинополь и, едва сойдя с корабля на берег, тут же готов был ринуться в бой за свое освобождение от постылых брачных оков, мешавших его будущему счастью. А действия, которые должны были последовать за разводом, Зоил с Хрисанфом уже обдумали и обсудили во всех подробностях. Но в ромейской столице Зоила ждала новость, повергнувшая его в состояние легкого безумия: жена Оксиванта, пожилая и сварливая Ипполита, месяц назад скончалась, объевшись каких-то восточных лакомств. Грек не мог скрыть охватившую его радость даже от ближайших родственников. Он посчитал такой исход дела чудом, знамением свыше, и прямо в день прибытия напился в кругу друзей, хохотал и плясал, как сумасшедший. Тщетно Хрисанф призывал его к осторожности; пожилой купец настолько ошалел от счастья, что перестал быть похожим на самого себя. Наутро после безумной ночи последовала расплата: Зоил, давно болевший ногами, вдруг почувствовал, что не может и шагу ступить. Ликование сменилось отчаянием. Теперь обездвиженный грек, лежа на кровати, кричал, что ведьма Ипполита, решив отомстить ему, достала его своими кознями даже с того света. Но болезнь не заставила Оксиванта отказаться от своих намерений заполучить вожделенную красавицу. Он призвал лучших врачей и знахарей, стремясь поскорее стать на ноги. Однако быстрого исцеления ему никто не обещал. А время не ждало. Теперь Зоил, понимая, что на Русь ему поехать не удастся, что придется ждать юную невесту в Константинополе, во всем должен был положиться на ум и ловкость Хрисанфа. Чтобы не сомневаться в верности хитрого помощника, Зоил позвал тавулария (нотариуса) и велел ему составить бумагу, согласно которой Хрисанф получает обещанное ему имение и деньги сразу же после женитьбы своего покровителя. В ромейской столице было неспокойно: ходили слухи о скором начале крестового похода, к которому уже больше года призывал латинских королей и папа Евгений, и епископы, а пуще всех – воинственный бургундский аббат Бернар Клервоский. Старики еще помнили тяготы, доставленные Константинополю участниками первого крестового похода, когда недовольные холодным приемом рыцари внезапно пошли на штурм города, и только личная гвардия императора помогла ромейской столице выстоять. Но в те годы империей правил мудрый Алексей I, который сумел отделаться от рыцарей, задобрив их подарками и переправив через пролив на азиатский берег. А нынче у власти – внук Алексея Мануил, храбрый воин, но еще слишком молодой и горячий для хитростей дипломатии. Хватит ли ему рассудительности деда, чтобы уберечь столицу от разгрома? Хрисанф прислушивался к этим разговорам, но про себя надеялся, что успеет отхватить свой кусок пирога и удалиться в какой-нибудь тихий уголок до того, как начнутся беспорядки. Он нашел Никифора перед самым его отъездом в Трапезунд и передал ему письмо и подарки от Дмитрия. Также Хрисанф сообщил, что через месяц снова собирается в Киев и может доставить ответное послание Никифора. За годы службы у кесарей Никифор научился осторожности, но даже он не мог предположить, что у простого ромейского купца имеются причины что-то замышлять против Дмитрия и его семьи, а потому спокойно передал Хрисанфу и письмо, и подарки – красиво инкрустированный кинжал и отрез византийской парчи. Клинец в письме спрашивал друга, что за человек Зоил Оксивант, но ни словом не обмолвился о странном сватовстве грека. Никифор, не привыкший полностью доверяться бумаге, ответил на вопрос о Зоиле весьма немногословно. Теперь в руках у Хрисанфа были почти все нити, из которых он собирался сплести ловушку для прелестной славянской птички. Он не имел никаких личных причин желать зла Марии или ее семье; временами он даже чувствовал к девушке некое подобие жалости. Но для Хрисанфа похищение Марии было единственным способом выбраться из той гнетущей кабалы, в которую он попал отчасти из-за стечения обстоятельств, а отчасти – из-за своего тайного порока. Хрисанф родился в довольно состоятельной семье судейского чиновника. Он рос весьма смышленым ребенком, и его ранние способности к наукам были замечены и служили предметом гордости и даже хвастовства родителей. Жизнь Хрисанфа до одиннадцати лет была вполне благополучна; внутри семьи царил мир и покой, а от внешних бурь мальчика защищали заботливые родители. Но потом все кончилось. Как узнал впоследствии Хрисанф, его отец сделал ошибку, войдя в круг знатных вельмож, которые боролись за власть в империи. После смерти Алексея I Комнина они хотели провозгласить императором не сына его Иоанна, а зятя, мужа Анны. Когда противники Иоанна Комнина потерпели поражение, они, разумеется, оказались в опале. Но знатным и сильным многое прощается, в то время как мелких исполнителей по традиции ждет примерное наказание. Так случилось и с отцом Хрисанфа. Вскоре после его казни, не выдержав удара судьбы, умерла и мать. В одночасье одиннадцатилетний мальчик лишился и родителей, и дома. Его отдали на воспитание тетке – сводной сестре отца. Она ненавидела родителей Хрисанфа, завидуя образованию и успехам его отца, красоте матери. Теперь, злорадствуя, она вполне отыгрывалась на мальчике. Не меньше старались и две ее дочери – отменно злые и заносчивые девицы, умевшие больно унизить мальчишку. Хрисанф был уже не так мал, чтобы не заметить, что, ко всем прочим порокам, девицы еще и очень развратны и любого мужчину, попадавшего в их поле зрения, стараются склонить к греху своими сомнительными прелестями. Даже священник их прихода отец Ираклий подвергался атакам бойких сестер. Хрисанф не раз замечал, что священник смотрит на девиц презрительным взглядом, и это радовало мальчика, он проникся невольной симпатией к отцу Ираклию. Но того, что произошло дальше, он никак не ожидал. Однажды священник ласково заговорил с Хрисанфом, объяснил, что давно замечает, каково приходится мальчику в семье тетки, и предложил ему свое покровительство. Хрисанф с радостью согласился. Он не чувствовал особого тяготения к духовному поприщу, но рад был уйти куда угодно из ненавистного дома. Вскоре отца Ираклия перевели в Никейскую епархию, и Хрисанф уехал вместе с ним. Ему все больше нравился красивый, добрый и еще сравнительно молодой отец Ираклий. И как-то само собой получилось, что Хрисанф стал не только верным послушником, но и любовником отца Ираклия. Хрисанф был достаточно вольнодумным мальчишкой и не слишком боялся греха. К тому же он не любил женщин, которые все казались ему притворщицами, столь же злыми и похотливыми в душе, как его двоюродные сестры. Потом отца Ираклия послали в один из монастырей Тавриды, и Хрисанф снова последовал за ним, приняв имя отца Варадата. Шли годы, способный юноша постепенно поднимался на духовном поприще. Однако после смерти отца Ираклия у него начались неприятности. Привыкнув к противоестественной любви, он стал льнуть к молодым и красивым монахам и однажды был с позором изобличен. Отца Варадата вместе с письменным доносом о его грехах отправили в Константинополь на корабле купца Зоила Оксиванта. Грешник, улучив минуту, рассказал купцу о своем горе и попросил помочь. Зоил смекнул, что умный и грамотный монах еще очень может ему пригодиться, и устроил так, что два сопровождавших Хрисанфа монаха бесследно исчезли, а изобличительное письмо оказалось в руках у купца. С тех пор бывший отец Варадат, снова превратившийся в мирянина Хрисанфа, попал в постыдную зависимость от своего жестокого благодетеля. Теперь, отправляясь на Русь добывать невесту для Зоила, Хрисанф старался прежде всего для себя. Он был уверен, что после женитьбы Зоил очень быстро сгорит в огне своих знойных чувств и уже не помешает рабски зависимому помощнику жить свободно и безбедно, пользуясь плодами тяжко заработанного наследства. Перед самым отплытием из Константинополя Хрисанф еще раз побеседовал со своим хозяином. Зоил возлежал на высоких подушках, а его натертые бальзамом и перетянутые повязками ноги покоились на мягком валике. – Мне уже лучше, и я надеюсь встать на ноги как раз к приезду моей нимфы, – заявил грек, блестя глазами. – Да будет так, – пряча усмешку, сказал Хрисанф. – А еще дай Бог, чтобы за время моего отсутствия в империи ничего не случилось. А то ведь может статься, что твою нимфу некуда будет вести. – Что ты имеешь в виду? – насторожился Зоил. – Ты разве не слыхал, что латиняне опять собрались на восток? Конрад Германский и Людовик Французский еще в прошлом году дали обет начать крестовый поход. Знающие люди говорят, что крестоносцы двинутся в путь очень скоро, в конце этого месяца. Если они пойдут по старой дороге, как это уже было во времена Алексея I, то нашей столице несдобровать. – Не очень-то я верю этим слухам, – проворчал Зоил, недовольный мрачными предсказаниями Хрисанфа. – Ведь наш император Мануил женился на племяннице Конрада, так что они с немцем теперь родственники. И потом, князь Раймунд Антиохийский принес ленную присягу Мануилу. А ведь Раймунд – дядя французской королевы. Нет, наш император сумеет договориться с крестоносцами, и они пойдут в обход Константинополя, через Геллеспонт. – Дай-то Бог, я сам того желаю. Но у меня мало надежды на спокойную осень в этом году. Говорят, крестоносцы еще могут сговориться с Рожером Сицилийским, а ведь он отъявленный враг Византии, даже с мусульманами сговаривается против нас. – Ну, этот норманн Рожер – просто безбожный пират, и василевс найдет на него управу. Говорят, Мануил уже сейчас вступил в союз с Венецией против Сицилийца. – А если все же крестоносцы сговорятся с Рожером и пойдут на штурм Константинополя? Увы, наши стены в ветхом состоянии, а сил для защиты мало. – Оставь свои зловещие пророчества, пифия, – недовольно поморщился Зоил. – Как бы ни были алчны крестоносцы, они не решатся штурмовать христианскую столицу. Все ограничится перебранкой. А королевские распри меня не очень волнуют. Я не державный муж, и хочу жить своей маленькой жизнью и иметь в ней свои большие удовольствия, хе-хе… – Иногда маленькие люди расплачиваются за распри великих, – вздохнул Хрисанф, вспомнив судьбу своих родителей. – На востоке говорят: «Воюют цари, а страдает народ». А вдруг, узнав о грозящих Константинополю опасностях, русы откажутся выдать свою дочь за грека? – Что?.. – насторожился Зоил. – Но ты ведь так рассчитал свой путь, чтобы прибыть в Киев в отсутствие Дмитрия и Константина? – Да, но у Марии есть еще мать, сестра и другой брат. Что скажут они? – А это уж твое дело – убедить их, что девушка должна уехать. Надеюсь, что любовь к отцу и брату окажется сильнее, чем страх перед поездкой в Константинополь. И потом, думаю, что до русов еще не докатились слухи о приближении крестового похода. – Кто знает. В Киев часто приезжают иноземные купцы. – Так поспеши, чтобы опередить эти слухи. Отплывая из Константинополя, Хрисанф был уверен, что Дмитрий Клинец и его старший сын уже добрались до берегов Тавриды. Чтобы исполнить задуманное, грекам было необходимо отсутствие Дмитрия. Между тем Клинец задержался с отъездом недели на две. Причиной тому была его тревога из-за появления в Киеве черниговских послов. Князья Давидовичи, словно желая разрушить то хрупкое спокойствие, которое установилось в столице после замирения Изяслава с половцами, прислали объявить, что просят его выступить против Юрия Суздальского и Святослава Ольговича, захватившего их земли. Дмитрий был в числе тех киевских бояр, которые призывали Изяслава не верить черниговским князьям. Тысяцкий Улеб, выступая от имени этих бояр, предостерег великого князя: «Давидовичи – двоюродные братья Ольговичей и всегда действовали с ними заодно. Святослав Ольгович – союзник Юрия Суздальского. А Юрий, дядя твой, спит и видит захватить киевский престол. Мы думаем, что Давидовичи действуют по наущению Святослава и Юрия и хотят заманить тебя в ловушку. Не поддавайся на их просьбы, не начинай войны, – тем паче что киевляне не захотят воевать против Юрия, сына Мономахова». С большим трудом Изяслава удалось отговорить от опрометчивых действий. Великий князь ограничился тем, что отпустил в Чернигов племянника – сына своей сестры и Всеволода Ольговича. Лишь после того, как спокойствие в столице восстановилось, Дмитрий счел возможным уехать. Разлука с семьей всегда была для него тяжким испытанием, а уж в беспокойные времена и подавно. Но он утешал себя мыслью, что его поездка будет недолгой, а войны на Руси обычно начинаются зимой, а не летом, когда топи, реки и болота затрудняют путь княжеского войска. Уезжая, Дмитрий наставлял Андрея: – Пока мы с Константином в отъезде – ты в нашем доме остаешься за старшего. Защищай женщин. С Улебом и Фотием дружи и прислушивайся к их советам. И, что бы ни случилось, как бы ни повернулись дела в Киеве, всегда будь на стороне князя Изяслава. Сейчас он – наследник Мономаха. Андрей поклялся верно служить Изяславу и во всем ему подчиняться. Дмитрий знал, что это не пустые слова. Пылкая и одновременно суровая натура Андрея не позволяла юноше жить просто и буднично, без истового служения какому-нибудь важному делу. Окинув ласковым взглядом красивое, строгое лицо сына, его стройную фигуру с прямыми плечами, Дмитрий подумал, что, будь Андрей латинским воином, он наверняка бы отправился в крестовый поход. Через неделю после отъезда Дмитрия послы от Давидовичей снова явились в Киев. Черниговские князья вторично жаловались на своего двоюродного брата Святослава Ольговича, отобравшего у них область, и призывали Изяслава выступить в поход против Святослава и Юрия. В доме Клинцов это известие всех лишило покоя. Анна и Евдокия не находили себе места от тревоги. Андрей с самого утра отправился на княжеский двор. В полдень и Маша не утерпела и, пользуясь отсутствием Андрея и недосмотром матери, выскользнула из ворот и побежала к площади перед Мстиславовым двором, где великий князь собирал вече, чтобы посоветоваться с киевлянами о начале войны против Святослава и Юрия. По дороге девушку увидел Рагуйло и, узнав, что она спешит на вечевую площадь, отправился вслед за ней. Мария, занятая своими мыслями, не обращала внимания на сопровождавшего. Девушка тревожилась, что из-за княжеских распрей в Киеве начнутся беспорядки и иноземные купцы перестанут сюда приезжать. А если в военный поход будут вовлечены еще отец и братья, то для семьи Клинцов вообще закончится нормальная жизнь. Тогда, в годину бедствий, стыдно и грешно покажется думать о каком-то неведомом женихе. Шум веча Мария услышала еще издали. Протолкавшись поближе к окружившей Изяслава толпе, она встала на цыпочки, даже подпрыгнула, – но разглядеть великого князя ей не удалось. Отойдя в сторону, Маша увидела возвышение на месте старого вала и с помощью Рагуйла взобралась на него. Здесь уже стояли и другие любопытные – в основном женщины и подростки. А мужчины все собрались вокруг князя. Изяславу было лет пятьдесят, но стан его оставался стройным и прямым, как у молодого воина. В блеске глаз, решительном взмахе рук и мощном звучании голоса угадывалась сильная кровь Мономаховичей, а со стороны матери – варяжских королей. – Русичи! – обращался он к толпе. – Я хочу, чтобы вы охотно исполняли княжескую волю и врагов князя считали собственными. Несколько одобрительных возгласов раздалось в ответ, и тут же все стихли, ожидая дальнейших слов великого князя. Изяслав был любим народом – и не только русичами, но и торками, и берендеями. Он искал народной любви и умел показать простым людям, что прислушивается к их суждениям. Помня и уважая уже ставший легендарным обычай Ярослава Мудрого говорить на вечах, Изяслав сам объяснял своим подданным, как обстоят дела в государстве и что он собирается делать для их улучшения. И сейчас Изяслав говорил о том, что вторичная просьба черниговских князей его убедила и он отдал приказ войску собираться в поход на Святослава и Юрия. Он призвал киевлян одобрить это решение, а всех, кто носит оружие, просил присоединиться к княжескому войску. Эти слова уже вызвали в толпе недовольство. Вначале выкрики были беспорядочными, а потом, посовещавшись, бояре выдвинули вперед Фотия, чтобы он высказал их общее суждение. Зять Марии был довольно хилым мужчиной, но говорил громко. Казалось, вся сила, отпущенная ему природой, сосредоточилась только в этом голосе, благодаря которому Фотий выдвигался Улебом и другими боярами как глашатай. – Великий князь! – прозвучал над толпой его пронзительный голос. – Пойдем с радостью и с детьми на Ольговича. Но Юрий – твой дядя. Государь! Дерзнем ли поднять руку на сына Мономахова? Народ поддержал эти слова одобрительными возгласами. Когда шум поутих, над площадью раздался более низкий, чем у Фотия, но не менее громкий голос Изяслава: – Нет причин сомневаться в верности черниговских князей! Мы дали взаимную клятву быть союзниками. Я выступлю в поход и призываю вас поддержать меня. А малодушные пусть остаются! Беспокойство охватило площадь. Киевляне ожидали от своего государя совсем не такого решения. Мария поняла, что слова князя предвещают междоусобную войну, и сердце ее сжалось от тревоги. Грядущие распри грозили сломать не одну судьбу, и укрыться от них в своем доме было невозможно. Маша вдруг почувствовала себя в этом державном водовороте беспомощной, словно былинка на ветру. Внезапно совсем рядом девушка услышала гневный окрик брата: – А ты почему здесь? Андрей, выбравшись из толпы, схватил сестру за руку и потащил ее с площади в сторону Феодоровской церкви. Маша была так опечалена, что без сопротивления следовала за братом. Рагуйло тоже шагал рядом с ними. Выйдя на менее людное место, Андрей сурово приказал сестре: – Сейчас же возвращайся домой! Девушке тут нечего делать. Мать, небось, уже волнуется. Ступай, и пусть Рагуйло тебя проводит. Ни слова не говоря, Маша уныло поплелась домой, сопровождаемая молодым эмальером, который всю дорогу сетовал на коварство черниговцев и доверчивость князя. Вечером в доме Клинцов только и разговоров было, что о предстоящих событиях. Пришли Ольга с Фотием, и Андрей явился с двумя княжескими дружинниками. Они сообщили, что князь уже через два-три дня собирается двинуться к реке Супой. Один дружинник уверял, что Изяслав слишком доверяет коварным родичам, а другой возражал ему, что князь вовсе не так доверчив, а просто хочет воспользоваться поводом, чтобы приструнить наконец Святослава и помешать его сговору с Юрием. А Марии было решительно все равно, по какой причине князь начнет войну; главным было то, что теперь может прерваться нормальное течение жизни, в которой она еще не успела познать главного – счастья любви. Потом все стали слушать Фотия. Он рассказал, что верные люди донесли его дяде Улебу о тайном заговоре в Чернигове: Давидовичи хотят, заманив Изяслава, убить его или выдать Святославу и Юрию. Разумеется, Улеб сразу же уведомил о том великого князя, но Изяслав пока не верил. Однако завтра на рассвете Улеб с надежными людьми, в числе которых будет и Фотий, отправится к черниговцам и потребует от них новой клятвы в дружбе и верности. И если удастся обличить их вероломство, то союзные грамоты будут брошены на стол и князь Изяслав не поедет в стан Давидовичей, а начнет с ними войну. И в этом его, конечно, поддержит весь народ. Когда гости уже покидали дом, Мария услышала, как Андрей, наклонившись к Ольге, говорил ей: «Муж твой Фотий – человек надежный, рассудительный, как и его дядя. Они верные люди. Держись за Фотия, сестра, люби его». Маша заметила, как Ольга опустила глаза и сжала губы, ничего не ответив Андрею. А на следующий день, когда Фотий вместе с Улебом и его людьми покинул Киев, Маша пошла к сестре. Ольга как раз играла в саду со своим маленьким сыном Славятой. Мальчик был чудо как хорош: кудрявый, розовощекий, синеглазый, он напоминал маленькую Ольгу и так же заразительно смеялся, как она когда-то. Мария тоже с удовольствием поиграла с племянником. Потом малыша отдали няне, чтобы накормила его и уложила спать. А сестры, оставшись одни, сели на скамейку под яблоней и грустно посмотрели друг на друга. – Ты несчастлива с Фотием? – внезапно спросила Мария, хотя и так знала ответ. Ольга отвела взгляд, и ресницы ее задрожали. Несколько раз судорожно сглотнув, чтобы подавить подступившие к горлу слезы, она сбивчиво заговорила: – Умом понимаю, что Фотий – человек хороший, надежный, добропорядочный. А сердце не лежит к нему. Холодно мне от его неловких ласк, от ворчания… тошно бывает от одного его вида. Ну, чем я виновата, что не могу его полюбить, хоть и стараюсь? Ни разу я не была с ним счастлива, ни разу… Пять лет в браке живу, а не знаю, что такое любовная сладость… Другие женщины, бывает, хвастают своими радостями, а я молчу. Нечего мне сказать. У меня все не так, как мечталось… Фотий быстро свое удовольствие получит, да и рад, и в голову ему не приходит, что я с ним – как в неволе. А еще меня же и упрекает: ты, дескать, холодная, бесчувственная, потому и до любви не охочая. – Может, надо тебе с Фотием откровенно обо всем поговорить? – попыталась дать совет Мария. – Несмышленыш ты еще, сестричка, – вздохнула Ольга. – Говори, не говори, а человек свою натуру не сможет переделать. Да и зачем мне его ласки, если нет у меня любви? Вся любовь моя женская вытекла по каплям, когда Никола погиб… – А с Николой ты… была когда-нибудь в близости? – осторожно спросила Мария. – Нет… в том-то и дело, что нет! – воскликнула Ольга и, заломив руки, прижала их к груди. – Я ведь, как и ты, как и другие киевские девушки, воспитана в строгости. Никола был горячим, сильным, обнимал меня крепко, зацеловывал так, что голова шла кругом… но я все-таки от него вырывалась и твердила: «Нельзя, грех это до свадьбы. Потом, после, когда поженимся». А «потом» так и не наступило… Теперь вот твержу себе: надо было ни о чем не думать, отдаться его ласкам, а там – будь что будет. – А как же грех? – спросила Маша, глядя на сестру широко открытыми глазами. – Да я бы, может, сейчас этот грех вспоминала, как самое большое счастье в своей жизни, – вздохнула Ольга. – Пусть хоть один день, один час, – но с любимым ладой! Понимаешь? Маша пожала плечами и ничего не ответила. – А теперь я живу без счастья, и вспомнить мне нечего, – продолжала Ольга. – Иногда случайно увижу, как служанки хохочут, с любовниками забавляются, и думаю: даже последняя холопка счастливее меня, потому что не боится греха. А в моей жизни ничего нет хорошего, кроме сыночка. Он – единственное утешение, которое дал мне Фотий. Но каким он станет, когда подрастет и увидит, как безлюбо живут его родители? – Да что ты, Ольга, не говори такого. – Маша, как могла, пыталась утешить сестру. – Смотри, как много семей, где супруги живут куда хуже вашего. А тебе-то грех жаловаться: Фотий ведь и в самом деле человек хороший, благочестивый, не пьет, не распутничает, руки на тебя не поднимает. Ну, не любишь ты его, так разве ж все девушки выходят замуж по любви? Любовь – она вообще редко встречается. Это мы с тобой знаем о ней, потому что родители наши очень любят друг друга. Ольга ласково посмотрела на младшую сестру, поправила золотисто-русый завиток ее волос и с печальной улыбкой сказала: – Ведь и ты ждешь любви, я знаю. Помни, Марусенька: если встретишь свою любовь – иди ей навстречу без оглядки и никогда не предавай ее. Иначе будешь несчастлива, как я. – Что ты такое говоришь, сестрица? Разве ты предала свою любовь? – А разве нет? Когда Никола погиб за меня, я не должна была соглашаться на замужество. Если бы ушла в монастырь, как Ульяница, – была бы, наверное, счастливей. Уж, во всяком случае, предательницей себя бы не чувствовала. – Ольга подперла щеку рукой и задумчиво посмотрела вдаль. – Когда мы были в Новгороде, я с Ульяницей много о чем переговорила. Она мне про Никиту своего рассказывала. Они собирались пожениться, а тут военный поход объявили. Никита был в войске. Он словно что-то предчувствовал, сказал Ульянице: вдруг я из боя не вернусь? И в ночь перед этим походом Ульяница осталась с Никитой. Когда его убили, она ушла в монастырь. Ульяница была женщиной только одну ночь, но эта ночь с любимым ладой дороже многих ночей супружеской повинности. Так-то, милая. – Нет, не так! – возразила Маша. – У тебя есть сын, и еще будут дети. А что у Ульяницы? – Да, верно, ничего, – вздохнула Ольга. – Только одна береста… – Какая береста? – не поняла Мария. – Письмо, которое однажды ей прислал Никита. Она эту бересту, как икону, хранит. «От Никиты к Ульянице. Пойди за меня. Я хочу тебя, а ты меня…» Ольга вдруг заплакала, уронив голову на руки, а Маша обняла ее за плечи и сама едва удержалась от слез. Откровения сестры глубоко запали ей в сердце. …Для Киева наступили беспокойные дни. Из Чернигова доходили вести о предательстве Давидовичей, изобличенных мудрым Улебом. Князь Изяслав двинулся к реке Супой, поручив столицу своему брату Владимиру. Скоро гонцы уже понесли в Киев, Смоленск и Новгород весть о предстоящей войне. Анна в отсутствие мужа и старшего сына чувствовала себя хозяйкой, отвечающей за всех домочадцев, обязанной защитить их в лихую годину. Ворочаясь с боку на бок бессонными ночами, она думала-передумывала о каждом из своих близких. Как уберечь Марию, если вдруг начнутся в городе беспорядки? За Ольгу, за Евдокию и внуков тоже страшно. Но они хоть сидят дома в беспокойное время, а Маруся-то все норовит выбежать, чтобы самой увидеть и услышать, что в городе творится. И за Андрея душа болит – уж больно горяч, в отца, а рассудительности отцовской нет. И где-то теперь Дмитрий и Константин? Дай им Господь счастливой дороги… …Между тем Клинец и его старший сын как раз находились на одном из самых трудных отрезков пути – у Ненасытецкого порога. Здесь ладьи разгружались от людей и товаров и на волокушах или катках переправлялись до конца порога. Ненасытец тянулся почти с версту, а высота его водопадов была в два или три человеческих роста. Купцы, шагая вдоль обрывистого берега, со смесью восторга и ужаса любовались кипящим пенным разливом реки, похожей здесь на бушующее море. Водный путь устилали огромные скалы, цепи гранитных гор, ряды хребтов. Со страшным грохотом и силой исполинские волны неслись от одного каменного великана к другому, вздымаясь водной стеной, а потом стремительно падая вниз, откатываясь по уступам и обнажая бездонные пучины. Здесь, на границе самого опасного из порогов, Дмитрия и Константина ждала не слишком приятная встреча. От Ненасытца до следующего, Волнигского, порога было четырнадцать верст, и этот путь уже можно было проделать по Днепру. Пока киевские купцы загружали свои товары обратно в ладьи, переставленные теперь с волокуш на воду, другие путешественники, идущие вверх по Днепру, разгружались, чтобы тянуть ладьи волоком до конца порога. Это были греческие купцы, и Дмитрий, столкнувшись взглядом с одним из них, узнал молчаливого и незаметного спутника Зоила Оксиванта. Хрисанф, разумеется, тоже узнал Клинца, и для него эта встреча оказалась неожиданной. Но грек не подал виду, что неприятно удивлен, и обратился к Дмитрию и Константину с подчеркнуто вежливым приветствием. Они разговорились. Хрисанф узнал, какие события задержали Дмитрия в Киеве. А на вопрос Клинца, почему грек так быстро вернулся на Русь и не связано ли это с Марией, Хрисанф принялся уверять, что все дело только в торговых выгодах, а сватовство Гелиодора к Марии тут ни при чем, и молодой грек приедет в Киев не раньше осени, как и было условлено. Когда Дмитрий спросил о своем ромейском друге, Хрисанф с готовностью отдал ему письмо и подарки от Никифора. Прочитав письмо, Клинец задержался взглядом на последней странице, где написано было о том, какие превосходные люди Зоил Оксивант и его племянник и каким преданным, надежным слугой является их помощник Хрисанф. Что-то в этих похвалах показалось Дмитрию странным. Трудно было поверить, чтобы Никифор мог питать особое уважение к Зоилу. Но эти строки были написаны той же рукой, что и все остальные, и не узнать почерк друга было невозможно. – Ну что ж, – сказал Дмитрий, закончив читать, – в Киеве отдашь это письмо и подарки моей жене. А следующее Никифор, наверное, пришлет нам уже из Трапезунда. – Поверь, господин, это совсем не плохо, что твой друг уезжает из Константинополя, – заметил Хрисанф. – Трапезунд тоже прекрасный город. Его называют «голова и глаза Азии». Они говорили под грохот воды, падающей с гранитных скал порога. Фонтаны струй и брызг поднимались над водой, переливаясь радужным сиянием в лучах солнца… Глава пятая Водоворот событий Анна и Мария сразу же узнали Хрисанфа, хотя выглядел он необычно: оборванный, с пятнами крови на одежде, с царапинами и синяками на лице. Столь неожиданное его появление в доме Клинцов показалось хозяевам зловещим знаком. Усадив незваного гостя на скамью и дав ему воды, Анна с замиранием сердца приготовилась слушать его рассказ. Было понятно, что в их дом он явился не случайно и принес отнюдь не радостные известия. Тут же прибежала испуганная Евдокия. Вышел в сени и Андрей, еще не успевший в это утро уйти из дому по делам службы. Многие гридни уже уехали на войну, но Андрей был в числе тех, кому князь приказал оставаться в Киеве и помогать Владимиру Мстиславичу поддерживать порядок. Увидев, что все домочадцы в сборе, Хрисанф сбивчиво заговорил, мешая русские и греческие слова: – Увы, увы, я принес вам плохие новости. Я направлялся сюда в свите моего молодого господина Гелиодора. Зоил, его дядюшка, заболел, а Гелиодор не смог дотерпеть до осени и двинулся в Киев, чтобы увидеть прекрасную нимфу своей мечты. – Хрисанф бросил быстрый взгляд на Марию, которая невольно покраснела и опустила глаза. – И вот, у порогов, у этого опасного порога… как его… Неясытя мы встретили вашего господина Дмитрия вместе с сыном. Но при каких ужасных обстоятельствах состоялась эта встреча!.. На ваши ладьи напали половцы. Бой был жестоким. Мы с Гелиодором и наши люди тут же пришли на помощь Дмитрию и Константину. Поверьте, если бы не мой господин, Дмитрий мог бы погибнуть. В последний миг Гелиодор успел отразить удар половецкой сабли, нацеленной на… Анна вскрикнула и едва не лишилась чувств. Мария, сама испуганная и бледная, тут же кинулась к матери, поддержала ее. Запричитала, всхлипывая, Евдокия. Андрей молчал, но по тому, как нахмурились его брови, как заходили желваки на скулах, было видно, что и он сильно встревожен. Анна, с трудом переведя дыхание, постаралась побыстрее взять себя в руки и велела Хрисанфу продолжать рассказ. Грек втайне был доволен тем впечатлением, которое произвел на слушателей. – Так вот, – продолжал он, – господин Гелиодор спас Дмитрия от смерти, но, увы, не смог спасти его от плена. Половцев было слишком много, и они связали раненых Дмитрия и Константина и увели их в шатер к своему главарю. Гелиодор тоже был ранен, да и я, как видите, потрепан… – Почему же вас с Гелиодором половцы не взяли в плен? – недоверчиво спросил Андрей. – Да и вообще странно, с чего это вдруг они стали нападать на купцов? Ведь князь давно с ними замирился. – В том-то и дело, что это не обычный разбой, – ответил Хрисанф, тяжело вздыхая. – Ваш отец объяснил мне, почему так случилось. Половцы не просто напали на первого встречного купца. Они искали именно Дмитрия. А подослали их черниговские князья, когда прослышали, что Дмитрий и его сын отправились в дорогу. Враги великого князя стараются убрать всех его влиятельных сторонников. В столь смутные времена, да еще учитывая давнюю дружбу черниговских князей с половцами, рассказ Хрисанфа отнюдь не выглядел неправдоподобным. – Где же теперь Дмитрий и Коста? – спросила Анна, стараясь подавить рвущееся наружу волнение. – Что с ними? – Как я уже сказал, госпожа, они ранены. А слуги, которые их сопровождали, тоже либо ранены, либо убиты. Главарь половцев сначала хотел увезти Дмитрия и Константина в Чернигов, но потом мой господин Гелиодор сумел договориться с ним о выкупе. Вы ведь знаете, эти кочевники очень жадны, и Гелиодору удалось их подкупить. Они согласились оставить Дмитрия и Константина лечиться у монахов на Монастырском острове. Там же сейчас лечится и мой господин, который тоже серьезно ранен. Гелиодор отдал половцам все свои деньги, но все равно немного не хватило. Они требуют еще пятьдесят гривен серебром. Но не это главное. Половцы, увидев, как отважно греки ринулись защищать русичей, решили, что Дмитрий связан с ромейскими архонтами. Они стали допытываться, не вступил ли князь Изяслав через Дмитрия в сговор с византийцами. Под угрозой пытки Гелиодору пришлось сказать, что он защищал русского купца как своего будущего тестя. Но вы же знаете, насколько подозрительны половецкие разбойники. Главарь заявил моему господину: «Пусть твоя невеста приедет сюда, на остров, и здесь обвенчается с тобой, а заодно и привезет остаток выкупа. Тогда мы поверим, что ты не участвуешь в княжеских распрях, и не донесем на тебя черниговским князьям». – Хрисанф посмотрел на Анну и Марию. – Теперь в ваших руках свобода и жизнь Дмитрия, Константина, а также моего господина Гелиодора. Решайте, как поступить. Но женщины молчали, ошеломленные и подавленные внезапно свалившимся несчастьем. Зато пылкий и недоверчивый Андрей тут же с грубоватой прямотой обрушился на грека: – А чем ты докажешь, что все твои слова – не выдумка? Может, ты сам подкуплен Давидовичами и хочешь заманить в ловушку кого-нибудь из нашей семьи? – Помилуй Бог, какое я имею отношение к этим Давидовичам или другим вашим князьям? – всплеснул руками Хрисанф. – Но, понимая, что вы меня плохо знаете и можете мне не поверить, я попросил Дмитрия написать вам несколько слов. Вот. Узнаете его почерк? Конечно, раненый писал нетвердой рукой, но все же… Хрисанф вытащил из-за пазухи и передал Анне листок пергамента, испачканный в нескольких местах кровью. Записку поочередно прочитали Анна, Андрей и Мария. Не очень уверенным, но вполне узнаваемым почерком Дмитрия там было нацарапано: «Во всем доверяйте Хрисанфу. Он надежный человек. Не бойтесь отпустить с ним Марию». Андрей переглянулся с матерью и недоуменно пожал плечами. А грек, словно желая опередить любые возражения, поспешил сказать: – Не знаю, что там написано, я не владею русской грамотой. Но на словах господин Дмитрий велел мне передать, что заранее благословляет брак Марии с Гелиодором. Очень уж понравился вашему отцу отважный и благородный юноша. Мария смущенно опустила глаза, а ее брат, все еще исполненный сомнения, проворчал: – Как мы можем согласиться на такое, если совсем не знаем твоего господина? Кто он, этот Гелиодор? Каков из себя? – У меня имеется его портрет, – с готовностью откликнулся Хрисанф. Он извлек из потайного кармана и положил на стол предмет, похожий на небольшую икону. Изображение не могло не понравиться. Юноша, напоминающий ангела, кудрявый и большеглазый, с тонкими и одновременно мужественными чертами лица, смотрел на зрителей живым и умным взглядом. Мария с замиранием сердца подумала о том, что, если Гелиодор и в жизни так же хорош, как на портрете, то его совсем не трудно будет полюбить. В эту минуту ей даже не пришло в голову, что портретный незнакомец вовсе не похож на кого-то из тех молодых византийцев, которых она видела возле Софийских ворот. – Ну что ж, смазливый отрок, – усмехнулся Андрей. – Но в народе говорят: «Не тот хорош, кто лицом пригож, а тот, кто для дела гож». – Это мудро, – согласился Хрисанф. – Но если я сам начну хвалить моего господина, вы, пожалуй, мне не поверите. Лучше почитайте письмо вашего ромейского друга Никифора. Анна дала знак дочери, и Мария тут же выхватила у Хрисанфа письмо и принялась читать вслух. Похвалы, расточаемые в конце письма Зоилу и Гелиодору, несколько удивили Анну, знавшую трезвую и скептическую натуру Никифора. Она взяла у дочери письмо и внимательно его перечитала. Потом, подняв глаза на грека, спросила: – А Дмитрий видел это письмо? – И видел, и читал. Вернее, я ему прочитал, когда он лежал раненый. Представив мужа и сына, изнемогающих от ран где-то вдали от родного дома, Анна прикрыла глаза и бессильно уронила письмо на колени. Тогда Андрей подошел к матери и тоже заглянул в письмо, после чего обратился к греку: – Никифор пишет, что передает моим родителям подарки – кинжал и дорогую ткань. Где же они? – Андрей, побойся Бога! – воскликнула Евдокия. – До подарков ли нам сейчас? – Просто хочу знать всю правду, – упрямо заявил молодой гридень. – Половцы забрали эти подарки себе, – ответил Хрисанф. – Впрочем, они обещали все отдать невесте, если она в скором времени приедет и привезет серебряные гривны. Минуту длилось молчание, потом Анна спросила грека: – Может ли кто-нибудь подтвердить твой рассказ? – Только двое моих верных слуг, которые были отпущены в Киев вместе со мной. Остальные либо полегли в бою, либо остались на острове ухаживать за господином. – Эх, жалко, что дядя уже не служит на Монастырском острове! – воскликнула Мария. Отец Филарет, бывший игумен монастыря на святом острове, был родным братом Дмитрия Клинца и звался в миру Федор. Год назад князь Изяслав назначил его епископом в Смоленск. – Странно… – прошептала Анна и украдкой посмотрела на свой оберег. – У меня почему-то вовсе нет предчувствия, что Дмитрий и Константин сейчас на острове лечатся от ран. Хрисанф быстро обвел взглядом всех присутствующих, а потом снова обратился к Анне: – Решайся, госпожа. Время дорого. Половцы ведь могут передумать и выдать ваших близких черниговским князьям, а то и продать в рабство. – Мы сейчас все обсудим в кругу семьи, – твердо сказала Анна. – А ты, Хрисанф, иди пока умойся и поешь. Она позвала служанку из поварни и велела ей позаботиться о необычном госте. Когда Хрисанф вышел, Евдокия со слезами в голосе обратилась к свекрови: – О чем тут еще думать, матушка? Надо спасать отца и Косту! Сейчас это главное! – А если половцы просто хотят заманить Марию в ловушку? – спросила Анна. – Они всегда охотятся на молодых и красивых девушек. А сейчас лето, на рынке рабов оживление. Нет, я не могу отпустить дочь. – Но если бы это было опасно, отец бы сам не велел Марусе ехать, – возразила Евдокия. – А он ведь даже советует отпустить ее с этим греком. И, притом же, она поедет не одна, с охраной. – Не нравится мне все это, – поморщился Андрей. – Даже если половцы не обманут, что будет с Марией? Почему она должна выходить замуж за какого-то грека, с которым никто в нашей семье не знаком? Разве нельзя спасти отца и Косту как-то иначе, не впутывая в это дело сестру? Тут в разговор вмешалась Мария, которой надоело, что снова за нее решают ее судьбу. – Почему вы все думаете, что я еще маленькая? – спросила она, топнув ногой. – Я и сама могу за себя ответить. Так вот. Сейчас от меня зависит спасение отца и брата, и я поеду без всяких колебаний. И не думайте, что я не сумею разобраться, хорош или плох этот Гелиодор. Если он будет мне противен, то никакие силы не заставят меня выйти за него замуж. А ты, матушка, – тут она повернулась к Анне, – не стращай меня половцами. Разве ты сама когда-то не доехала до Монастырского острова в сопровождении одного только старого конюха Никиты? А мне чего бояться, если поеду с охраной? И половцы сейчас уже не такие дикие, как раньше, с ними можно договориться. В конце концов, ведь и во мне есть частица половецкой крови! Нет, поеду, поеду, и не отговаривайте меня! Анна с нежностью и тревогой смотрела на дочь, подозревая, что не только любовь к отцу и брату, но и желание встретиться с необычным женихом влечет Марию в путь. Внезапно Андрей, словно что-то вспомнив, спросил: – А если этот Хрисанф просто вор? Может, он все придумал лишь для того, чтобы выманить у нас деньги? После короткого молчания Анна ответила: – Это вряд ли. Будь он простым мошенником, то наверняка запросил бы куда поболее пятидесяти гривен. А эти деньги нас не введут в разорение. Не гривен жалко, а Марусю страшно отпускать. Во время разговора кое-кто из челяди заглядывал в сени, прислушиваясь. Неожиданно вперед выступила швея Глафира и, словно ненароком задев руку Андрея своей пышной грудью, подошла к столу, вокруг которого собралась семья Клинцов. – Сдается мне, я вчера уже видела этого иноземца в Киеве, – сообщила она, обращаясь сразу ко всем и ни к кому лично. – Он поздно вечером пробирался к дому тиуна Вокши. И лицо у него было чистое, без царапин и синяков. – Точно это был он? – настороженно спросил Андрей, поворачиваясь к Глафире. – Может, и не он, – пожала она плечами. – А может, и он. Но платье было греческое, это уж точно. – Мало ли в Киеве греков, – сказала Анна. – Ты могла ошибиться. – Могла, – согласилась Глафира и стрельнула глазами в Андрея. – А все-таки похож. – Мне этот Хрисанф совсем не нравится, – заявил Андрей и, встав со скамьи, стукнул кулаком по столу. – Нет у меня к нему доверия! А потому я сам буду сопровождать Марию до острова. Последние слова молодого гридня услышал Хрисанф, незаметно появившийся на пороге комнаты. Обведя глазами всех присутствующих, он уже хотел вставить слово, но внезапный шум на улице помешал и ему, и другим участникам разговора. Все разом кинулись к окну. Княжеские бирючи (герольды) скликали граждан на вече к Святой Софии. Владимир Мстиславич собирался обнародовать послание своего брата, великого князя Изяслава, стоявшего сейчас с войском на реке Супой. Теперь уже Андрею стало не до семейных забот; верный присяге, юноша был прежде всего дружинником князя. В отсутствие Изяслава он обязан был выполнять все распоряжения Владимира Мстиславича и быть всегда подле него. Едва взглянув на испуганную мать и сестру, он кинулся к двери, и через несколько мгновений его лиловый плащ уже замелькал в конце улицы. Анна и Евдокия, выглядывая в окно, не заметили, как из комнаты исчезла Маша, а вслед за ней неслышно удалился Хрисанф. На вече, столь же многолюдном, как то, что еще совсем недавно собиралось возле Мстиславова двора, князь Владимир стоял рядом с митрополитом Лазарем и тысяцким Рагуйлом. Самые знатные из киевских бояр столпились возле помоста, окружив Изяславовых послов. А народ все сходился и сходился; простые киевляне желали собственными ушами услышать объявление княжеской воли. На этот раз Марии не удалось проникнуть на самую площадь. Когда она пробегала мимо Фотиевого дома, ее увидела выглянувшая за ворота Ольга, которая тут же велела своему ключнику задержать девушку, что он тотчас же исполнил. Подойдя к сестре, Ольга попыталась силой увести ее в свой дом, но Маша была так захвачена водоворотом событий, что не хотела пропустить даже малую их часть. Сообщив старшей сестре о несчастье, постигшем отца и брата, она предложила ей вместе пойти в родительский дом и поддержать мать и невестку. Встревоженная Ольга на минуту отвлеклась, чтобы перед уходом дать указания нянюшке и другим слугам. А Мария, тут же воспользовавшись короткой заминкой, выскользнула за ворота сестриного двора и со всех ног помчалась к площади. Но время было уже упущено, и она оказалась лишь на дальних подходах к центру веча. Маша не могла видеть, а только слышала главных участников события. Над площадью разносился зычный голос Изяславова посла: – Великий князь целует своего брата и всех граждан киевских, а митрополиту кланяется… Сзади Машу кто-то дернул за рукав. Оглянувшись, девушка увидела Янку и Рагуйла. Также краем глаза она заметила, как в компании прорвавшихся на площадь нищих и бродяг мелькнуло заросшее и злобное лицо Блуда. Наверное, воспользовавшись общей суматохой, дорожный попрошайка сумел проникнуть внутрь городских стен. – Смотрите, посол-то еще молодой, статный, – сказала Янка, подпрыгнув, и тут же попросила Рагуйла: – Взял бы ты меня на плечи, а? Я бы тогда вам с Марусей все обо всех рассказала. – Ну да, ты вон какая пышка, тяжелая, наверное, – пробурчал Рагуйло. – Лучше я Марусю подниму. – Зато я маленькая, а Маруся высокая, – заявила Янка. – И она совсем не хочет к тебе на плечи. Правда, Маруся? Маша рассеянно покачала головой, стараясь не пропустить ни одного слова из княжеского послания. Рагуйло, покряхтев, нехотя подсадил Янку себе на плечи. А вестник между тем продолжал: – Князья Черниговские и сын Всеволодов, сын сестры моей, облаготворенный мною, забыв святость кресного целования, тайно согласились с Ольговичем и Юрием Суздальским. Они думали лишить меня жизни или свободы; но Бог сохранил вашего князя. Янка, довольная своим постаментом в виде плеч молодого эмальера, то и дело приговаривала: – Один посол молодой, а другой старый, борода седая. Нет, вру! С бородой – это не посол, это же митрополит Лазарь. А рядом – твой тезка, слышишь, дружок? Этот тысяцкий Рагуйло – важный боярин, почти как Улеб. Эх, жаль, Улеба сейчас нет в Киеве, при нем как-то спокойней. Но да ведь он там, где великий князь; небось, и послание это помогал составлять. А вон и Андрей! Твой-то брат, Маруся, прямо добрый молодец. И все возле князя Владимира, все его охраняет. – Да, Изяслав поручил Андрею и еще двум гридням охранять своего брата, – рассеянно подтвердила Маша. А над площадью гремели суровые слова княжеского послания: – Теперь, братья киевляне, исполните обет свой: идите со мною на врагов Мономахова роду. Вооружитесь от мала до велика. Конные на конях, пешие в ладьях да спешат к Чернигову! Вероломные надеялись, убив меня, истребить и вас. Мария даже вздрогнула, когда в ответ на этот призыв киевские граждане всех сословий, будто заранее сговорившись, единогласно выдохнули: – Идем за Изяслава, и с детьми! Кричали воинственные дружинники и мирные ремесленники, богатые бояре и полунищие оборванцы, немощные старики и безусые юноши. Мария почувствовала, как, несмотря на летнюю жару, холодный озноб пробежал у нее по телу. Ей стало страшно оттого, что призывы к войне способны так зажечь толпу. Лишь мысль о том, что война с предателями и сеятелями смуты является делом справедливым, немного успокаивала девушку. Постепенно шум на площади стихал; люди уже не кричали, а молча, с суровыми лицами ждали напутствия князя Владимира Мстиславича и благословения митрополита Лазаря. Оглядевшись по сторонам, Мария вдруг увидела в толпе Хрисанфа. Склонив голову, он что-то говорил своему слуге. На мгновение у девушки мелькнула мысль, что странно встретить грека здесь, на чужом для него русском вече. Впрочем, некоторые иноземцы бывают очень любопытны и стараются побольше вызнать, но потом часто рассказывают о Руси небылицы. Хрисанф поднял голову и, встретившись взглядом с Марией, приветливо ей улыбнулся, но девушка, не веря в его искренность, тотчас отвела глаза. По всему было видно, что столь единогласное вече должно окончиться спокойно; ничто не предвещало бури. Но то, что случилось в следующую минуту, могло показаться происками дьявола, всегда умеющего найти порочную душу и подвигнуть ее к злодейскому слову или поступку. И в этот раз среди всех отыскался один человек, бросивший это слово. В минуту, когда люд на площади затих, ожидая благословения митрополита, откуда-то из гущи толпы громко прозвучало: – Вспомните, что было некогда при Изяславе Ярославиче! Пользуясь народным волнением, злые люди освободили Всеслава и возвели на престол. Деды наши за то пострадали! А Игорь Ольгович, враг князя и народа, не в темнице сидит, а живет спокойно в Феодоровском монастыре. Умертвим его, а тогда пойдем наказать Черниговских! Киевляне столь ненавидели Игоря Ольговича, бывшего у них князем всего один месяц, что тысячи голосов подхватили призыв неведомого смутьяна: – Смерть Игорю! Князь Владимир, отвечающий в отсутствие Изяслава за столицу, побледнел как полотно, услышав такие призывы. И он, и митрополит, и тысяцкий Рагуйло прекрасно понимали, что Святослав Ольгович, как любящий брат Игоря, никогда не простит киевлянам его убийства и еще больше озлобится против Изяслава. А у Юрия Суздальского будет повод начать новую войну за киевский стол. Но злое слово было брошено, и теперь люди на площади перестали быть гражданами веча, а стали жаждущей крови толпой. Князь Владимир, стараясь перекрыть шум и рев этой толпы, срывающимся голосом взывал: – Киевляне! Брат мой не хочет убийства! Игорь останется под стражей, а мы пойдем к своему государю. Но в ответ раздавались голоса: – Добром невозможно разделаться с племенем Олеговым! Потомки Олега Гориславича, не раз наводившего половцев на Русь, были ненавистны киевлянам. Увидев, что дело принимает опасный оборот, Рагуйло опустил Янку на землю и обратился к обеим девушкам: – Бежим отсюда! Здесь такое может начаться, что вас раздавят в толпе. Янка охотно устремилась вслед за Рагуйлом, а Мария через несколько шагов оглянулась, ища глазами брата. Лиловый плащ Андрея мелькнул среди воинов, окруживших князя Владимира. На пару мгновений девушка задержалась, стараясь получше разглядеть основных участников действия, и этого оказалось достаточно, чтобы быстро напиравшая толпа отделила ее от друзей. Рагуйло и Янка оглядывались, звали Марию, но толпа несла их за собой, и они не могли остановиться. Маша, оказавшись в людском водовороте, едва не упала, но, к счастью для нее, вовремя успела стать за выступ стены, мимо которой, словно безжалостный поток, гремела толпа, направляясь к Феодоровскому монастырю. Поодаль девушка заметила брата, который помогал князю Владимиру сесть на коня. В какое-то мгновение перед ней мелькнула и потрепанная фигура Блуда, воровато шарившего глазами по сторонам. Наконец, когда основная часть толпы умчалась вперед, Мария вышла из своего укрытия и, подхватив юбку, чтобы удобней было бежать, кинулась вдогонку за всеми. Князь Владимир, сидевший на коне, тщетно пытался преградить путь разъяренному людскому потоку. Тысяцкий Рагуйло, хватая самых неистовых за руки, был отброшен ими на землю и едва успел подняться, чтобы не быть растоптанным. Казалось, вся злоба, все обиды, накопившиеся в душах людей и давно искавшие выхода, теперь нашли подходящую минуту для своего бурного излияния. А несчастный Игорь оказался той жертвой, которую дьявол вовремя подкинул, чтобы распалить и утолить худшие человеческие страсти. Увидев, что Игоря уже выводят из монастырских ворот, Маша спряталась за дерево и, содрогаясь от ужаса, наблюдала, как люди с искаженными ненавистью лицами тащат несчастного за собой, а он молит Владимира о помощи. Князь спрыгнул с коня и, подбежав к Игорю, накинул ему на плечи свой плащ. А дальше случилось невероятное. Киевляне, столь любившие Мстиславичей, теперь будто утратили разум: они стали толкать и бить Владимира, расшвыривать в стороны его бояр, срывать с них кресты и цепи. Андрей был в числе первых защитников князя; он заслонил Владимира своим телом, сдерживая напор разъяренных киевлян. И в этот миг Мария опять увидела в толпе Блуда. Оборванец находился совсем близко от Андрея. Девушку это насторожило. Если бы двумя минутами раньше она повернула голову направо и увидела, как Хрисанф что-то шепотом сказал Блуду и незаметно протянул ему нож, она бы многое поняла. Но Маша смотрела только вперед, на основных героев ужасного действа, и не заметила того, что делалось в стороне и тайком. Когда же Блуд оказался рядом с Андреем и в руке у него блеснул нож, Мария подумала лишь об одном: трусливый оборванец решил воспользоваться случаем, чтобы свести счеты с ненавистной ему семьей Клинца. А ведь Андрей, не ожидавший ужасного окончания веча, даже не надел кольчугу. Девушка пронзительно закричала, стараясь предупредить брата, но ее крик потонул в общем шуме. Тогда, не разбирая дороги, она устремилась вперед, но подвернула ногу и упала прямо в колючую траву. Словно в страшном сне Маша издали увидела, как Блуд направил удар ножа прямо под левую лопатку Андрея. Но в последний миг юноша успел почувствовать опасность и стремительно повернулся назад. Благодаря этому движению нож вонзился ему не со стороны сердца, а сбоку. Маша снова закричала: ведь следующий удар озлобленного бродяги мог оказаться смертельным. И тут внезапно из толпы выскочил Хрисанф и вонзил свой кинжал в спину Блуда. Злодей, не успев даже оглянуться, рухнул замертво. Что происходило дальше, Мария понимала очень смутно. Двое гридней и Хрисанф со своим слугой понесли раненого Андрея к его дому. Девушка пошла следом, спотыкаясь и припадая на пострадавшую ногу. Оборванная внизу юбка цеплялась за камни и придорожную траву. Сейчас внимание Маши было приковано к брату, и она не замечала многих событий, что продолжали стремительно разворачиваться в городе. Лишь на повороте к своему дому она подняла голову и осмотрелась вокруг. Толпы здесь уже не было; киевляне переместились на торговую площадь, куда потащили тело убитого по дороге Игоря. В доме Клинцов царила тревога, граничащая с ужасом. Исчезновение Марии, страшные события, в которые по долгу службы был вовлечен Андрей, – все это наложилось на печальные известия о Дмитрии и Константине. Женщины наполняли дом слезами и причитаниями, а мужская половина челяди отправилась на площадь, чтобы узнать, как развиваются события, а заодно поискать непоседливую боярышню Марию. Потом наведались Янка и Рагуйло и своим рассказом только усилили тревогу, охватившую всех домочадцев. Конец ознакомительного фрагмента. Текст предоставлен ООО «ЛитРес». Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=44872199&lfrom=688855901) на ЛитРес. Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом. notes Примечания 1 Номисма – византийская золотая монета. 2 Топарх – наместник небольшой области. 3 Резан, ногата, гривна – деньги Киевской Руси (в 1 гривне – 20 ногат и 50 резанов).