Добрые сказки

Добрые сказки Гектор Шульц Иногда случается так, что настроение на нуле, а вера в чудеса, любовь и счастье исчезает. Из-за постоянного негатива жизнь становится серой и из неё пропадают тепло и свет, жизненно необходимые для любого человека. Именно поэтому были написаны эти сказки. Они могут быть веселыми и грустными, философскими и волшебными. Но в первую очередь это «Добрые Сказки», цель которых – помочь читателю вновь поверить в чудеса и не забывать о том, что счастье всегда находится с ним рядом. Ваш Гектор Шульц. Добрые сказки Гектор Шульц Редактор Елена Акулова © Гектор Шульц, 2019 ISBN 978-5-0050-2216-5 Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero От автора Иногда случается так, что настроение на нуле, а вера в чудеса, любовь и счастье исчезает. Из-за постоянного негатива жизнь становится серой и из неё пропадает тепло и свет, жизненно необходимые для любого человека. Именно поэтому были написаны эти сказки. Они могут быть веселыми и грустными, философскими и волшебными. Но в первую очередь это «Добрые Сказки», цель которых, помочь читателю вновь поверить в чудеса и не забывать о том, что счастье всегда находится с ним рядом. Ваш Гектор Шульц. «Шоколадка» – Пап, а у нас на Новый Год будут подарки? – тихо спросил Димка, забираясь на колени к отцу. – Не знаю сынок. Зарплату снова задерживают, – чуть помедлив, ответил мужчина, нахмурив густые брови. Димка кивнул по-деловому и прижался к груди отца, заставив того тяжело вздохнуть. – А так хочется подарков, – мечтательно протянул мальчик, зажмурившись и сжавшись в комочек при мыслях о волшебных сюрпризах, которых уже давно не было. Димкина семья была небогатой. Папа работал шахтером, а мама сидела дома, воспитывая маленькую Аню, родную сестру Димы, да занимаясь небольшим хозяйством. Тяжелые это были годы. Только развалился Советский Союз и тысячи предприятий закрывались, чтобы дать старт новым, куда более великим и производительным. Об этом часто говорил папа, а любопытный Димка впитывал его слова, как губка. Вообще, отец был для него непререкаемым авторитетом и мальчонка им невероятно гордился. Еще бы. Его папа работает на шахте, он пропах машинным маслом, а руки у него грубые и шершавые. Вот только вечером они становятся мягче пуха, когда отец приходит проведать детей перед сном. Димка никому не признавался, но он ждал этих моментов больше всего на свете и мгновенно засыпал, стоило отцу прикоснуться рукой к голове сына. Даже Анька, когда у нее болит живот или она просто капризничает, сразу же успокаивается и, сладко улыбаясь, засыпает, прижав к себе потрепанного мишку, с которым раньше играл Димка. Приближался новый, тысяча девятьсот девяносто второй год, а дома праздничного настроения совсем не ощущалось. Мама на кухне штопала Анькины колготки, которые озорная непоседа умудрялась рвать по двадцать раз на дню. Папа читал газету и хмыкал, когда не соглашался с написанным, а затем, в порыве чувств, забегал на кухню и вываливал маме свои спутанные мысли. Сестра просила шоколадку и хотела гулять, а Димка засел за домашние задания, которые было необходимо выполнить во время каникул. Правда, его постоянно отвлекали. Иногда мама звала кушать, но Димка стоически качал головой, жертвуя своей порцией для сестры или родителей. Мама улыбалась и сетовала на то, что дети уникальны. Могут прыгать и скакать целыми днями, ничуть не теряя энергии. Только папа хитро усмехался в усы и приносил Димке половину своего супа в металлической тарелке и кусок вчерашнего хлеба. Ему мальчишка не мог отказать и, тягостно вздыхая, а на самом деле с невероятной жадностью, ел этот вкусный суп, стараясь побыстрее набить живот. После того, как пара страниц учебника по математике были решены и все старательно переписано в чистовик, Димке разрешили погулять. Мальчик надел старенькие штаны, потертую куртку рыжего цвета и смешные сапоги, которые ему купил папа, когда ездил в столицу к своим друзьям, а затем, хлопнув дверью, выскочил на улицу. Сегодня тридцать первое декабря, а праздник почему-то обходит его семью стороной. Этого Димка совсем не мог понять. От грустных мыслей его отвлекли крики друзей, Толика и Вальки. Ребята лепили во дворе огромного снеговика и, жестикулируя, звали Димку на помощь, ведь снежные шары тяжелые и катать их можно только вдвоем, а еще лучше, втроем. – Мы уже елку купили и нарядили, – похвастался Толик, усаживаясь на снежный шар и переводя дух. – Мы тоже, – добавил Валя. – Даже мандаринов купили. – Здорово, – улыбнулся Димка, отряхивая с варежек налипший снег. – У нас тоже будет елка. И праздник тоже будет. – Врешь ты все. Мой папа говорит, что шахтерам опять деньги не платят. – Ну и что. У нас все будет, – обиженно ответил мальчик, сжав кулаки. Толик рассмеялся и хлопнул друга по плечу. – Не злись, Дим. На вот, – он сунул руку в карман и вытащил из него одно печенье, которое протянул Димке. – С Новым Годом. – Спасибо, – покраснел Димка и быстро спрятал лакомство, пока Валя, известный сладкоежка, не увидел такое сокровище. – Не за что. О, а вон мой папка идет, – Толик махнул рукой, идущему к ребятам мужчине в черном тяжелом пальто. – Привет, пап. – Мокрый уже? – хохотнул дядя Вова, натянув сыну шапку на глаза. Тот дурашливо завопил и отскочил в сторону. – Пойдем домой. Маме надо на рынок сходить за продуктами. – Не хочу. Я с ребятами гуляю, – надулся Толя. – Эх ты, а еще мужиком зовешься, – покачал головой мужчина и внезапно перевел взгляд на Димку, который робко стоял рядом. – Дим, поможешь? Мне надо уезжать срочно по делам, а этого балбеса не заставишь. – Конечно, дядь Вов, – кивнул Димка и направился следом за отцом Толика, услышав напоследок, как его друг хвастается Вальке, что родители ему во всем потакают. На рынке Димка замерз. От мокрых варежек сводило руки, и зубы принялись выбивать дробь, но мальчик упрямо шел следом за тетей Ирой, мамой Толика. Сколько себя помнил Димка, от тети Иры всегда пахло шоколадом и еще чем-то неуловимо сладким. Если Толик приводил друзей к себе домой, его мама быстро накрывала на стол и, весело щебеча, что-то рассказывала, пока ребятня шумно стучала ложками в тарелках. Димка, будучи воспитанным мальчиком, всегда помогал ей донести сумки до квартиры или выбросить мусор, поэтому она не удивилась, когда дядя Вова вернулся с Димкой вместо собственного сына. Тетя Ира быстро собралась и, улыбнувшись мальчику, велела следовать за ней. А потом были долгие походы по магазинам, стояние в очередях и веселая толкотня на рынке, где люди радостно поздравляли друг друга с Наступающим Новым Годом. Во двор Димка вернулся уже затемно и Валька, который продолжал гулять, сообщил другу, что его искали родители. Но мысли о том, что его, возможно, будут ругать, отошли на второй план после того, как тетя Ира протянула удивленному Димке пятнадцать рублей за помощь. Валька поперхнулся морозным воздухом, увидев, насколько стал богаче его друг. Димка на радостях чуть не сплясал матросский танец, как тетя Ира, вспомнив о чем-то, запустила руку в сумку и вытащила плитку молочного шоколада, которую также протянула Димке. Сердце простого мальчишки забилось, как сумасшедшее. Еще бы. Он чувствовал себя богачом, а в кармане лежала плитка шоколада, которую Димка сжимал мокрой от волнения рукой. Обратный путь, пусть дом и находился совсем рядом, пролетел незаметно. Димка радостно смеялся, сжимая в руке влажные пятнадцать рублей. У них тоже будут на Новый Год мандарины и еще много чего вкусного. Но возле подъезда Димку уже ждали. Там стоял Валька и рядом с ним два взрослых парня, про которых мама говорила, что они хулиганы и Димке с ними водиться не стоит. Высокий Антон и низенький круглый Жора, у которого была смешная кличка Туз. Ребята, увидев Димку, махнули ему рукой, подзывая к себе. Что-то тревожно екнуло в груди мальчика, но он, вздохнув, решительно направился к подъезду. – Диман, здарова! – осклабился Антон, сверкнув дыркой в зубах. Димке он никогда не нравился, а постоянно появляющийся во дворе участковый, только и говорил о том, что нового умудрился совершить Антон. – Привет, малой, – Туз тоже не остался в долгу и, важно засунув руки в карманы, перегородил проход в подъезд. – Привет, – насупился Димка, крепче сжав деньги в кулаке. Антон грозно навис над мальчишкой и картинно закурил сигарету, обдав Димку вонючим дымом. – Нам тут птичка принесла, что ты богатым стал? – Валя в сторонке покраснел и потупил глаза, не смея даже посмотреть на друга. – Пусти. Не знаю, кто тебе сказал, – попытался ужом проскочить в подъезд Димка, но Жора Туз был начеку и толкнул мальчика обратно. – Чего ты жмешься? Валян нам сказал, что у тебя деньги есть? Выручи друзей, а? – Нет у меня никаких денег. Я их обратно тете Ире отдал, – соврал Димка, но осекся, когда Антон зловеще прошипел ему прямо в лицо. – Брехать не надо. А если найду, мое? – Нет, отстань. Я все папе расскажу. – И что он мне сделает? – верзила явно наслаждался собственной силой и безнаказанностью, после чего сильно стукнул Димку кулаком в живот. Мальчик рухнул на утоптанный снег и надсадно закашлялся. А тут еще и Туз сверху сел, благодаря чему дышать стало совсем невозможно. – Отдавай деньги, – рявкнул Жора, выкручивая Димке руку, в которой были зажаты деньги. Вторая рука вцепилась в шоколадку, лежащую в кармане. И как она еще не поломалась. – Отдай им деньги, Дим, – жалобно пробубнил Валя, переминаясь с ноги на ногу. – Ребят, не бейте его. – Тебя забыли спросить, – пропыхтел Антон, тщетно царапая руку Димки острыми ногтями. – Скотина какая. – Э! А ну разошлись! – громкий голос Игоря Алексеевича, Димкиного соседа, раздался как нельзя кстати. Шпана прыснула в разные стороны, предпочитая не связываться с отставным военным, который участливо склонился над лежащим мальчишкой. – Дим, ты? – Да, Игорь Алексеевич, – хрипло ответил Димка, с трудом поднимаясь на ноги. Он всхлипнул носом и утер его тыльной стороной ладони, а когда отнял руку, увидел, что она в крови. Антон, пытаясь достать из кулака злополучные деньги, несколько раз заехал Димке по лицу, но мальчишка в горячке ничего не заметил. Шок ушел, а вместе с ним пришла и боль. – Пойдем, до дома провожу. Это Ярмоленко был? – Да, – гнусаво ответил Димка, прижимая к носу платок соседа. – Ох я ему задам. А ты чего один гуляешь так поздно? Хоть и Новый год на носу, но и всякого сброда полно. – Спасибо, что помогли, – буркнул мальчик, не обратив внимания на слова Игоря Алексеевича. Он сжимал в руке мятые купюры и буквально светился от счастья, что смог их сохранить. Конечно, мама всплеснула руками, Анька разревелась, благо хоть отца дома не было. Ушел с коллегами требовать свою зарплату. Димка молча выслушал упреки матери, а потом протянул ей пятнадцать рублей и робко улыбнулся, рассказав, как помог тете Ире и как его побили хулиганы. Но мама не обрадовалась, только тихо заплакала, прижав сына к себе. Димка мог только удивляться, что же он снова сделал не так. Пока мальчик умывался и приводил себя в порядок, мама успела сбегать в магазин и сейчас на кухне, в прозрачном пакете лежали оранжевые мандарины, на которые, облизываясь, косилась Анька, не выпуская из рук верного медвежонка, но мама ясно дала понять, что мандарины к праздничному столу. Девочка повздыхала и, сев на косой табурет, принялась молча буравить фрукты жадным взглядом. На часах было почти одиннадцать, когда домой вернулся папа. Он ворвался с улицы, красный от мороза, и принес с собой настоящую елку и пакет всякой снеди. Начальство решило, хотя бы частично, погасить долги рабочим и Димкин папа на радостях чуть не скупил полмагазина. Димка беззаботно смеялся, лишь изредка потирая ушибленную скулу и чуть опухший нос. Папа, на удивление, не стал его ругать. Лишь прижал к себе, как совсем недавно мама, и шепнул на ухо, что гордится сыном. А потом часы пробили двенадцать раз и за окном что-то бабахнуло. Наверное, ребятня смастерила взрывпакет. Но Димка, радостно болтая ногами, сидел за столом и, смеясь, наблюдал за своими счастливыми родителями, которые осторожно пили холодное шампанское и ласково смотрели на детей. Только Анька надула губы и скрестила руки на груди. – Доча, что случилось? – удивленно спросил папа, отложив в сторону вилку и взяв девочку на руки. – Я так хотела шоколадку, – всхлипнула Анька, пощипывая волоски на руке отца, а затем вытаращилась на Димку, который, чуть не грохнувшись со стула, вскочил и помчался в коридор, а когда вернулся, протянул сестре смятую и немного подтаявшую плитку молочного шоколада. – С Новым Годом, Анька. – С Новым Годом, братик, – улыбнулась девочка, аккуратно разворачивая хрустящую фольгу. Димка не знал, почему родители так на него смотрят, но потом, спустя много лет, он называл этот Новый Год лучшим в своей жизни. И пусть в качестве подарка была одна лишь шоколадка, кусочек которой достался каждому за тем скромным праздничным столом. «Дьявол в моих венах» Сидящая за столом женщина потягивала из пузатого стакана темный виски и задумчиво смотрела на небольшую сцену. Там, на высоком барном стуле, сидел музыкант, держа в руках черную гитару. Тонкие пальцы его левой руки уверенно бегали по грифу, а пальцы правой лениво пощипывали струны. Музыкант пел песню собственного сочинения. Песню о тяжелой жизни, о трудностях, которые пытались его сломить, о женщинах, с которыми его сводила судьба и которые были частью его жизни. Он пел эту песню низким, чувственным голосом, словно рассказывая слушателям свою историю. Впрочем, так оно и было. Каждая песня – это история отдельно взятого человека. История его жизни и переживаний. История его борьбы за все, что может быть дорого человеку. История о его эмоциях; радостных или грустных. История обо всем. Женщина внимательно слушала музыканта, отстукивая пальцами нехитрый ритм, и прищурено смотрела на сцену. Она щурилась не из-за того, что у неё было плохое зрение. Дело было в тягучем и плотном, сигаретном дыму, который заменил в темном баре весь кислород собственным ядом. Но немногочисленных посетителей это не пугало и они, выпуская в воздух все новые и новые клубы дыма, слушали музыканта. Пока он не закончил, ласково пробежавшись пальцами по струнам и взяв последний аккорд. Зрители поаплодировали музыканту, который поклонился и, задержав взгляд на женщине со стаканом виски, коротко усмехнулся. Женщина подарила ему улыбку в ответ и, отодвинув ногой старый стул, пригласила музыканта к своему столу. Тот не заставил себя долго ждать и, подойдя ближе, прислонил старый кейс с гитарой к стене, уселся на предложенный стул. – Здравствуй, – тихо произнес он, когда молчание затянулось. – Ты совсем не изменилась. – Не все меняется, друг мой. Что-то остается вечным, – ответила женщина, закуривая тонкую сигарету и делая аккуратный глоток из стакана. – Например, этот бар. Он вечен. Как вечна музыка, здесь звучащая, и алкоголь, здесь подаваемый. – Только люди не вечны, – заметил её собеседник, тоже закуривая сигарету, которую он выудил из смятой пачки. – Люди всегда стремятся к лучшему… – А потом приходят в этот бар, – закончила за него женщина, улыбнувшись. – Знаешь, чем хороши такие бары? – Просвети меня. – Здесь нет места лжи и притворству. Сюда приходят для того, чтобы послушать правду, пусть и звучащую как песня. – Тебе понравилась песня? – Очень, – кивнула женщина. – Каждая твоя новая песня по-своему очаровательна, хоть в ней и звучат нотки прошлых мелодий. – Это не самоплагиат, – напрягся музыкант, нервно усмехнувшись. – Я знаю. Это вдохновение, которое ты черпаешь из прошлого. Вот только стоит ли так часто обращаться к прошлому? Прошлое опасно. Оно может затянуть тебя в такие глубины, что для будущего уже не будет места. – Это память. – Память? – Да. Я отдаю дань тому, что было. Людям, которые встречались мне на пути. Даже тебе я отдаю дань. – Я знаю. Я есть в каждой твоей песне. У меня много имен, но один образ, который ты постоянно используешь, – ответила женщина, бережно прикасаясь пальцами к руке музыканта. Тот тихо вздохнул и посмотрел ей в глаза. – Зачем ты пришла? – Послушать твои истории. Они тягучие, как сигаретный дым, и сладковатые с небольшой горчинкой, как этот виски, – она подняла на уровень глаз стакан с алкоголем и чуть прикусила губу. – Ты же знаешь, что я люблю истории. А если они исполняются талантливым человеком, то грех их не послушать. Смесь нуар-детективов и пронзительного блюза. Разве это не прекрасно? – Ты мне скажи. – Я и говорю. Это прекрасно. Жаль, что ты делишься ими только с узким кругом людей, – женщина обвела взглядом людей, сидящих за столиками, и чуть склонила голову. – Представь, что вместо двадцати человек, будут двадцать тысяч. Вместо этого бара – концертный зал с дорогостоящей аппаратурой и толпами преданных фанатов. Это нужно не только тебе, но и твоему таланту, а иначе он посереет и со временем от него останется только призрак. – Мой талант для тех, кто его понимает, – ответил музыкант и, благодарно кивнул официанту, который поставил рядом с ним бутылку ледяного пива. – Эти люди, которые приходят меня послушать, они всегда искренние. Они приходят за тем, чтобы отвлечься от проблем, расслабиться за стаканом-другим виски или бутылки пива. А что могут твои двадцать тысяч? Кричать моё имя? Разве это важно? Смотри, видишь там, у сцены, сидит девушка с блокнотом? – Вижу, – кивнула женщина, посмотрев в указанную сторону. – Она черпает вдохновение в моих песнях для своих рассказов, которые пишет после тяжелой смены в забегаловке через дорогу. Здоровяк через столик от неё приходит каждый вечер. Здесь неподалеку есть больница, где лежит его мать. После моих концертов, он уходит с улыбкой, а возвращается всегда постаревшим лет на десять точно. – И уходит молодым. – Верно. Моя музыка, мои истории, которые я рассказываю, помогают им. По-настоящему помогают. В этом цель, – сказал мужчина, поморщившись после очередного глотка. – А еще в свободе. То, что ты предлагаешь, это не свобода. Я буду должен писать ту музыку, которую хотят другие, а не я. Должен буду радовать людей, которых не хочу, и делать то, что не хочу. Разве это стоит денег или популярности? Я думаю, что нет. – В детстве ты мечтал о другом, – улыбнулась женщина, заставив улыбнуться и музыканта. – Помнишь? – Конечно, помню. Стоя возле зеркала, с первой гитарой в руках, я представлял себя на сцене, в свете софитов, перед огромной толпой, скандирующей мое имя. Ты и сама это видела. – Видела и подначивала тебя, – ответила она, ведя пальцем по вене на его руке. – Что же случилось потом? – Я повзрослел и многое понял. Знаешь, такое случается с людьми. Они взрослеют и по иному смотрят на все вокруг, – музыкант отвлекся, когда к их столику подошел тот самый здоровяк, о котором они говорили совсем недавно. – Здравствуй, Стэнли. – Добрый вечер, – смущенно протянул тот. – Извините, что отвлекаю. Просто хотел поблагодарить за хороший концерт. – Спасибо, Стэн. Как твоя мама? – Ей лучше. Спасибо, что записали для неё на диск свои песни. Я давно не видел её улыбающейся. – Брось. Мне не трудно, – улыбнулся музыкант, бросив в сторону женщины косой взгляд. – Я очень надеюсь, что когда она поправится, вы придете сюда вместе и послушаете песни в живом исполнении. А хотя… как в больнице относятся к посетителям с гитарой? – Вы хотите прийти к ней в палату? – покраснел Стэн, сжимая в руках бейсболку. – Если ты не против, конечно, – поправился мужчина. – Она будет рада. – Договорились, Стэнли. Тогда до завтра? – До завтра. Спасибо еще раз, – улыбнулся здоровяк и, поклонившись женщине, еще раз извинился. – Простите, что отвлек вас. – Ничего страшного, – ответила она, слабо улыбнувшись. – С вашей матерью все будет в порядке, Стэнли. – Хотелось бы верить, мисс. – Верьте, – кивнула она и, дождавшись, когда мужчина отойдет от столика, вновь обратилась к музыканту. – Теперь я вижу, что ты говорил правду. – Я всегда говорю правду. Ты знаешь, – ответил музыкант, закуривая еще одну сигарету. – Зачем мне нужны фанатики, когда в мире есть такие люди, как Стэн. Для них моя музыка не просто музыка. Это лекарство. Играя для них, я им помогаю. Это лучше двадцатитысячной толпы и фанатов, которые выкрикивают мое имя. – Ты необычно крепок в своих словах. – Я в них верю, – улыбнулся мужчина. – Поэтому ты всегда находишь меня? – Да. – И ты не оставишь попыток? – Нет. Иначе будет скучно. Тебе ли это не знать, – улыбнулась в ответ женщина, допивая виски. – Знаешь, я сыграю еще одну песню. Для тебя, – чуть поколебавшись, сказал музыкант, вставая со стула и беря кейс с гитарой. – Почему? – удивилась она, хоть и догадывалась, каким будет ответ. – Ты всегда будешь рядом. Сидеть в баре и слушать мои истории. Мелькать в толпе прохожих. И смотреть на меня, когда я засыпаю. – Верно, – тихо ответила женщина. – Я всегда буду рядом. Буду бежать в твоих венах, и слушать стук твоего сердца. Пока он окончательно не стихнет. – Об этом и будет песня, – улыбнулся он, возвращаясь на сцену. Музыкант задержался на секунду. – Я даже придумал для неё название. – Какое? – спросила она, проигнорировав официанта, который принес ей еще одну порцию виски. – «Дьявол в моих венах», – ответил музыкант, доставая гитару из кейса и подключая её к аппаратуре. «Звуки тишины» В небольшое кафе, расположенное в одном из уютных двориков старой Праги, утром вошли два человека. Высокий парень в темном пальто и хрупкая девушка в легкой, яркой ветровке. Они вошли молча и сразу же направились к прилавку, за которым в тот день находился хозяин кафе, худощавый мужчина с тонкими усиками и веселым, чуть прищуренным взглядом, и его дочь, озорная девчушка лет одиннадцати, которая отложила книгу со сказками в сторону и с любопытством посмотрела на посетителей. – Доброе утро, – любезно сказал хозяин кафе и улыбнулся гостям. Те робко улыбнулись в ответ и не проронили ни слова. – Желаете сделать заказ? У нас есть вареный кофе, а моя жена с минуты на минуту вытащит булочки из печи. Присаживайтесь на любое место. Утром мало посетителей. Парень промолчал и поднял на уровень груди руки, после чего резко показал мужчине несколько жестов. – Понимаю. Не беспокойтесь, – понимающе улыбнулся он и указал рукой в сторону окна, выходящего на дворик. – Присаживайтесь там. Нет ничего прекраснее, чем греться в лучах утреннего солнца и неспешно наслаждаться хорошим кофе. Девушка слабо кивнула и тоже что-то показала мужчине пальцами, иногда забавно открывая рот. Дочь хозяина, увидев это, не могла сдержать тихий смешок, заставив девушку покраснеть и прижаться к плечу своего спутника. Но отец поднял бровь и девочка сконфуженно потупилась. – Извините, – ответил хозяин. – Она еще многое не понимает. Парень улыбнулся и кивнул, после чего слабо сжал руку своей девушки и повел её к окну, оставив хозяина кафе наедине с дочерью. – Тебе это показалось смешным, Эмма? – тихо спросил мужчина, подходя к кофемашине и ставя под изогнутый краник пузатую белую чашку. – Немножко, пап, – честно ответила девочка, поднимая на отца глаза. – Они… странные какие-то. – Они такие же, как и мы с тобой, – ответил он и, дождавшись, когда чашка наполнится, заменил её пустой. – Только чуть-чуть отличаются. Вот и все. – Они молчали, – заговорщицким шепотом ответила дочь, заставив мужчину тихо рассмеяться. – Пап, а как ты понял, что они хотели? Это тайные знаки? Как в книжках про пиратов? – Эмма, задавай вопросы по порядку. – Прости, пап. Но ты ответь на эти, а потом я буду по порядку. Хорошо? – Хорошо, – улыбнулся он. – Они просто не могут говорить. – Как это не могут? – растерялась Эмма. – А как же они тогда разговаривают или что-то себе покупают? – С помощью жестов, которые так развеселили тебя, – ответил отец, ставя на поднос две чашки кофе, корзину со свежими булочками и блюдце с вареньем. – Я сейчас вернусь. Не уходи никуда. – Хорошо, пап, – шмыгнула она носом, продолжая украдкой смотреть на странную парочку, которые улыбались друг другу и продолжали показывать странные знаки. Эмма удивилась еще раз, когда увидела, что отец, поставив на столик поднос, ответил странным людям что-то на их языке, заставив гостей беззвучно улыбнуться. Новые вопросы тут же застыли на её губах, и когда отец вернулся, она без промедления задала их. – А что ты им сказал? А почему они улыбались? А как ты понял, что они хотят? – выпалила она и покраснела, когда отец ласково на неё посмотрел. – Прости, пап. По порядку. Я помню. – Молодец, что помнишь, – ответил он, присаживаясь на высокий стул за кассой. – Только не всегда слушаешься. – Просто мне интересно. Я не видела таких людей, но мне кажется, что им трудно жить. – Да, трудно. Но они живут. И тоже умеют улыбаться, смеяться, грустить и плакать, как мы. Только молча, – улыбнулся мужчина, протирая чистой тряпкой одну из чашек. – Тот паренек сказал мне, что он немой. – Знаками? – Жестами, – поправил её отец. – А когда я сказал, что понимаю, девушка заказала два кофе и булочки, как я и советовал. Видишь, все просто. – Нет, не просто. Откуда ты знаешь их язык? – Были учителя, – туманно ответил мужчина. – Я выучил их язык, когда служил в армии. Так мне было легче общаться с одним человеком. – Он был таким же? – Да. Не тыкай пальцами, Эмма. Это невежливо, – девочка покраснела еще раз и положила руки на колени. – И смеяться над ними тоже? – Тем более смеяться. – Как над Якубом? – А ты смеялась над старым Якубом? – вопросом на вопрос ответил мужчина и, рассмеявшись, погладил дочь по голове. – Шучу. Да, милая. Якуб плохо ходит, но он очень умный и добрый человек. – Знаю. Он мне конфеты постоянно дает и печенье. А еще показывает свои картины. Мне нравится та, где нарисована лисичка. Якуб сказал, что однажды подарит мне её. – Вот видишь. Эти ребята тоже хорошие. Как и Якуб. – А о чем они говорят? – спросила она и тут же перебила отца. – Я знаю, что подслушивать и подглядывать нехорошо, но мне интересно. Правда, пап. – О любви, – улыбнулся он, посмотрев на столик, где парень ласково «слушал» свою подругу, которая что-то показывала ему пальцами. – Разве ты не слышишь? – Смешной ты, пап. Как я могу слышать? – фыркнула девочка, спрыгивая со стула и опираясь локтями на прилавок. – А ты присмотрись. И обязательно услышишь, – тихо ответил мужчина, тоже наблюдая за парой. – Смотри, он прикасается к её ладони. Легонько пробегает кончиками пальцев по коже. А она улыбается. Чуть краснеет. Смеется. Видишь? У тишины тоже есть звуки. – Немножко, – сказала Эмма. – Он ей волосы поправил. А теперь пальцами на ключицы указал. Ой, она на меня посмотрела. – Вылези, милая, – устало сказал отец, когда Эмма спряталась под прилавком. – Они понимают твое любопытство. Как понимают и то, что ты еще маленькая. Видишь, они улыбаются? – Ага, – протянула она и улыбнулась, после чего помахала девушке рукой и покраснела, когда та помахала ей в ответ. – Наверное, ты прав, пап. Они хорошие. Пусть не говорят, но друг друга они понимают. – Правильно, – улыбнулся отец. – Отнесем им еще кофе? – А можно? – Можно. Если ты не будешь смеяться. – Не буду. Они вместе подошли к столику и Эмма, краснея, выдавила из себя извинения, после чего спряталась за спиной отца, который тихо вздохнул. Она осторожно выглянула и увидела, что парочка смотрит на нее с улыбкой. – Все хорошо, милая. Не бойся. – Извините. Я вижу, что вы хорошие и любите друг друга, – буркнула девочка, сжимая мокрой ладошкой руку отца. – Они говорят «спасибо», – перевел он очередной набор жестов, после чего повел дочь обратно к прилавку, возле которого стояли новые посетители. Мужчина, обслужив их, вернулся на место и удивленно посмотрел на дочь, которая внимательно рассматривала каждого, кто сидел сейчас в кафе. Люди пили кофе, негромко разговаривали друг с другом или по телефону, читали газеты и просто смотрели в окно. А Эмма за ними наблюдала, чуть покусывая нижнюю губу. – Что ты делаешь? – Смотрю на других. Таких, как мы, – тихо ответила она, повернувшись к отцу. – И что ты видишь? – Простых людей, – пожала плечами Эмма. – Людей, которые заняты собой и делами. А те, ну, которые молчат, они жмурятся, когда подносят чашку с кофе к носу, прикасаются друг к другу, и не думают ни о чем. Ой, они сюда идут. – Ваш счет, – улыбнулся мужчина, протягивая парню чек. Тот кивнул и, покопавшись в кошельке, вытащил наличность и взмахнул рукой, после чего указал на хозяина. – Спасибо. – Пап… – тихо сказала девочка и, дождавшись, когда отец наклонится к ней, прошептала. – А как сказать «спасибо»? На их языке. – Поднеси ладонь к губам, а потом чуть отведи в сторону, – ответил он и тихо рассмеялся, когда дочь повторила жест, заставив парочку покраснеть. – Будем рады видеть снова. Хорошего дня. Когда они ушли, Эмма продолжала сидеть на стуле и смотреть на других людей. Отец, заметив, что дочь необычайно молчалива, поинтересовался о причинах, но девочка лишь покачала головой и ушла в подсобку к матери, а когда вернулась, принесла с собой блокнот и карандаши. – Научи меня, пап, – смущенно сказала она. – Научи говорить, как они. – Зачем тебе это, милая? – спросил отец, протирая чашки. – У тишины тоже есть звуки. И иногда эти звуки красивее, чем те, что мы слышим, – ответила Эмма, раскрывая блокнот. «Кофе» Кофе – напиток, без которого многие не начинают новый день и не ложатся спать, когда он заканчивается. Вкус и аромат обжаренных кофейных зерен прекрасен и тягуч, как патока. Он обволакивает плохое настроение и сонливость, постепенно растворяя весь негатив и убирая его прочь. Человек, выпивший стакан горячего кофе, преображается. Его глаза блестят, на губах начинает блуждать улыбка, а в голове вихрем кружатся разнообразные мысли, посвященные предстоящему дню. Мы любим кофе и пьем его с наслаждением, вдыхая щекочущий ноздри аромат и блаженно жмуримся, когда волна тепла накрывает нас с головой. Не зря кофе называют волшебным напитком. Он способен на многое. Но кофе теряет волшебную силу без одной обычной и еле заметной на первый взгляд вещи. – Доброе утро, сэр. Что желаете? – улыбнулась девушка-продавец, когда очередной посетитель вошел в кофейню ранним утром, в то время как большинство других людей продолжало нежиться в кровати. – Кому доброе, а кому не очень, – буркнул мужчина, посмотрев на девушку тяжелым взглядом. Это утро его раздражало. Раздражало все. Раздражали редкие прохожие, спешащие навстречу. Раздражала погода, затмившая сыростью и холодом любые робкие ростки надежды. Раздражал будильник, чей звук будил мужчину утром. Раздражала мокрая газета, которую сунул в почтовый ящик почтальон. Еще и эта девица. Хмыкнув, он прищурился, посмотрев на меню, и после небольшой паузы озвучил заказ. – Черный кофе, пожалуйста. – Конечно, сэр. Что-нибудь еще? – мужчина неприязненно посмотрел на девушку, но не заметил в обычном вопросе какой-то издевки. На секунду промелькнула мысль, что она действительно рада ему. – Сливки, сахар? – Да. Сахар, пожалуй, – кивнул он. – У нас также есть свежие булочки, – улыбнулась девушка, достав из витрины корзинку с булочками, от которых в воздух поднимался пар. – Еще горячие. Повар только что достал из духовки. Это наш фирменный рецепт, сэр. Воздушное тесто, легкое и невесомое, как воздух. И сладкое, но не приторное варенье из вишни. – Не надо, – покачал головой мужчина, а затем сконфуженно покраснел, когда желудок выдал длинное ворчание, походящее на любовную трель крупного кита. – Простите. Сколько они стоят? – Бесплатно, если покупаете кофе, – ответила девушка. – Возьмите. Не пожалеете. Вам повезло, что вы первый посетитель сегодня, сэр. Булочки быстро заканчиваются. – Ладно. Можно парочку? – Конечно. Присаживайтесь за любой столик, и я скоро принесу ваш заказ, – мужчина кивнул и, присев за свободный столик возле окна, достал мокрую газету, после чего погрузился в чтение свежих, финансовых новостей. Новости раздражали его. В них опять писали про очередной финансовый кризис, который, скорее всего снова ударит по карману простых обывателей. Финансисты, захлебываясь пафосными речами, наперебой сулили всем ужасы и скорый крах мировой экономики. Мужчина поморщился и, перевернув страницу, углубился в спортивные сводки. Но и там было мало радостного. Его любимая хоккейная команда снова проиграла. И кому?! Аутсайдеру, находящемуся на грани вылета из чемпионата. Еще и главный нападающий получил травму и выбыл из строя на полгода. Чертыхнувшись сквозь зубы, мужчина раздраженно бросил газету на стол и уставился усталым взглядом в окно. И снова раздражение. И снова грусть. От этих мыслей его отвлек запах. Дивный, потрясающий запах обжаренных, кофейных зерен, вызывающий слюну и желание, как можно скорее пригубить напиток. К нему примешивался еще один аромат. Свежей выпечки и сладких, ягодных ноток. Мужчина усмехнулся, вспомнив, что так пахло вишневое варенье, которое он ел за завтраком в деревне у бабушки, будучи еще маленьким мальчиком. Девушка, которая выполняла функции и продавца, и официантки, поставила заказ на столик и, улыбнувшись мужчине, молча удалилась, оставив его наедине с кофе и горячей сдобой. Мужчина, взяв в руки стакан с кофе, робко улыбнулся и, закрыв глаза, широко вдохнул этот волшебный запах. В груди слабо закололо, дыхание сбилось и стало прерывистым. Этот запах. Запах обычного вареного кофе вдруг заполнил собой всю его душу. Он согревал и отгонял прочь плохие мысли, заставляя мужчину улыбаться. Улыбалась и девушка, украдкой посматривая на единственного посетителя кофейни. Мужчине показалось странным, что сам кофе был горяч, а вот чашка была теплой. Он с наслаждением сделал один глоток и сжал чашку в ладонях так, чтобы каждая частица кожи получила свою долю тепла. Исчезло раздражение. Всюду был лишь одурманивающий запах горячего кофе и свежей выпечки. Мужчина открыл глаза и перевел взгляд на вид из окна, от которого сердце пустилось в пляс. Он видел, как медленно падают капли дождя на мостовую. Как они разбиваются на тысячи блестящих кристаллов, соприкасаясь с асфальтом, ветвями деревьев и зонтами прохожих. Он видел, как они блестят на металлических столбах, медленно стекая вниз и растворяясь в лужах. Он видел, как они сияют, когда из-за туч на несколько секунд выглянуло солнце. Мир преобразился. Куда только девалась привычная серость и холод. От ярких цветов заслезились глаза и мужчина, с удивлением осознал, что это слезы. Как те слезы, что падали с неба и разбивались о мостовую. Он улыбался, наблюдая за тем, как прекрасно все вокруг. А ладони по-прежнему грела чашка обычного вареного кофе, и в воздухе витал тягучий, вкусный аромат обжаренных зерен. Преобразилась и кофейня. Мужчина с удивлением смотрел на то, чего не заметил сразу, как только вошел. Стекло, мокрое от капель дождя, отбрасывало на щербатую кирпичную стену настоящую сказочную радугу. Радуга отражалась от витрин, блестящих ручек и кранов кофемашин, фигурных стаканов и стеклянных чайников. Эта радуга горела и в глазах девушки, стоящей на кассе и обслуживающей другого посетителя. Вежливо и с улыбкой. Мужчина улыбнулся и, взяв с тарелки булочку, обмакнул её в варенье и медленно, с наслаждением съел. Вкус был потрясающим и снова вернул мужчину в те времена, когда он был маленьким. Когда бабушка ставила на стол горячий чайник, наливала всем чай и доставала баночку вишневого варенья. У этого варенья всегда был особенный вкус, который мужчина помнил всегда. И у варенья, которое он ел сейчас, был точно такой же вкус. Сладкий, но не приторно. С легкой кислинкой и горьковатыми нотками вишневых косточек в конце. Вкус его детства, когда он был счастлив и не думал о том, что будет дальше. Не думал и сейчас, продолжая наслаждаться теплом чашки кофе и вкусом дивного варенья. – Сколько я должен? – тихо спросил он, подходя к кассе. Девушка улыбнулась и покачала головой в ответ. – Это бесплатно, сэр. Как первому посетителю, – сказала она. Мужчина мог поклясться, что волшебная радуга по-прежнему сверкала в её глазах, из-за чего он не мог увидеть их истинный цвет. – Точно? – на всякий случай переспросил он. – Точно, – подтвердила девушка. Мужчина хмыкнул и неуверенно отошел от кассы, только очень быстро вернулся. – Простите, мисс. В чем секрет вашего кофе? – смущенно протянул он, разглядывая темное дерево пола и боясь поднять на девушку глаза. – Я… У меня будто пелена с глаз упала. – Все просто, сэр. Наш кофе готовится и подается с улыбкой. Улыбка – волшебная вещь, заставляющая многих по-другому смотреть на мир. – Спасибо, мисс, – кивнул мужчина и, подняв на девушку глаза, улыбнулся. Широко и искренне. Так, как не улыбался давным-давно. – Хорошего вам дня! – Спасибо. И вам, – улыбнулась в ответ девушка, смотря за тем, как посетитель выходит в стеклянные двери и, замерев на месте на несколько секунд, вдыхает утренний воздух и улыбается. На следующий день мужчина вновь проходил мимо того места, где была кофейня. Каково было его удивление, когда он увидел лишь пустое помещение с пыльными окнами, возле которого крутился какой-то коротышка, расклеивая на доске объявления. Мужчина подошел ближе и разочарованно вздохнул, грустно смотря в темную глубину помещения, где еще вчера пил волшебный кофе. Хмыкнув, он повернулся к стоящему рядом человеку и задал вопрос. – Простите, а вы не знаете, куда делась кофейня? – Кофейня? – переспросил тот удивленно. – Здесь никогда не было кофейни, сэр. Это помещение пустует уже несколько лет. Раньше здесь располагалось швейное ателье, потом был небольшой магазин хозяйственных товаров. Но кофейня… Нет, сэр. Кофейни тут не было. – Простите, вы тоже ищете кофейню? – мужчина повернулся и увидел милую девушку, замершую неподалеку от них. – Да. Значит, мне это не приснилось, – облегченно вздохнул он. Незнакомка робко улыбнулась и грустно вздохнула. – У них был такой потрясающий кофе, – сказала она, а мужчина дополнил. – И булочки. С вишневым вареньем. – Да. Верно, – кивнула девушка. – Вы уж меня простите, но еще раз повторю, – вклинился коротышка. – Тут никогда не было кофейни. Хотя, постойте… Разве что лет шестьдесят назад. Поговаривают, что тут была закусочная или что около того. Сюда ходила на свидание местная молодежь, да и свадьбы частенько отмечали. Но тут уже давно никого нет. – Спасибо, – ответил мужчина, держа в руках дипломат с рабочими бумагами и растерянно смотря на пыльные витрины. – Не за что, сэр. Мисс, – улыбнулся коротышка и, насвистывая песенку, отправился к следующему дому, чтобы наклеить очередное объявление. – Странно. Очень странно, – тихо произнес мужчина и повернулся к девушке. – Да. Очень странно, – согласилась та и, чуть краснея, потупила глаза. – Здесь рядом есть еще одна кофейня, – сказал мужчина, поджав губы и смотря на асфальт. Когда он поднял на девушку взгляд, то увидел, как она улыбается. Он улыбнулся в ответ. – Вы не будете против моей компании? – С радостью, – ответила девушка. Мужчина улыбнулся еще раз, почувствовав, как в воздухе разливается знакомый, еле уловимый аромат горячего кофе, и из-за туч появляется солнце, заставляя мир сверкать яркими красками, которые он раньше не замечал. «Без тебя меня нет» Летний вечер всем хорош. И теплым ветерком, который ласкает волосы, и темно-фиолетовым небом, что несколько часов назад пылало багровыми красками от заходящего солнца, и стрекотом сверчков или цикад, которые радуются приближающейся ночи и заводят свои странные песни. В такие вечера даже люди начинают по-иному смотреть на все вокруг. Они мечтательно закрывают глаза, слабо улыбаются и вдыхают воздух, который пахнет дикими травами, нагретой землей и близкой прохладой летней ночи. Их мысли спутаны и непонятны никому, кроме них самих. Дети, вдоволь набегавшиеся днем, теперь сидят на лавочках возле домов и подъездов. Они утомились от постоянных забав и сейчас просто отдыхают, во все глаза наблюдая за тем, как меняется природа. Летний вечер тем и хорош, что совершенно не похож на день. Он приносит спокойствие и тишину. Робкую и прозрачную тишину, прерываемую лишь редкими глухими звуками зверей и случайных прохожих. А на небольшой лавочке, рядом со старым прудом, сидели двое детей. – Романтики в тебе хоть отбавляй, – сварливо заметил маленький темноглазый мальчик в черной майке и черных шортиках. Он обращался к сидящей рядом с ним девочке, которая была полной противоположностью своему собеседнику. – А как иначе, братик? – мило ответила девочка, распахнув свои голубые глаза. Она, в отличие от брата, была одета в нежно-голубой сарафан, на котором распускались яркие и красивые цветы. В такой одежде лучше всего бегать летом. Не жарко и не холодно. Самый раз для непосед. – Не знаю. Ты всегда восторгаешься тем, что мне непонятно. Смотри, вон в траве сидит полевая мышь. – Она смешная, – улыбнулась девочка, протянув к грызуну руку. На удивление, мышь сразу же подбежала к ребенку и ткнулась усатой мордочкой в указательный палец. – Она хочет, чтобы ее погладили. – Недолго она радоваться будет, – хмыкнул мальчик. – На дереве, слева от тебя, сидит сова. Она ждет, когда мышь отбежит подальше, а потом бросится за ней. – А вдруг мышь сможет убежать? Даже от совы. – Убежит от этой, зато от другой уже не спрячется, – зевнул ребенок и тихо усмехнулся, увидев, как заблестели глаза сестры. – Ранимая ты, моя. Ладно, будет жить, и скакать дальше по траве. Так лучше? – Конечно лучше. Разве ты не знаешь? – всхлипнула девочка и легонько шлепнула брата по руке. – Больно? – Нет. Ты не умеешь делать больно, – равнодушно произнес он, задумчиво смотря на поверхность пруда, которая даже не колыхалась под легким летним ветерком. – Зато ты умеешь, – обиженно протянула девочка. Мальчик пожал плечами в ответ. – Да. Я же мальчишка. А мальчишки куда суровее, чем девочки. – Особенно такие, как ты? – Я такой один, – улыбнулся мальчик и ласково погладил сестру по спине. – Не разводи сырость. Смотри, какой вечер прекрасный. Тихо, никто не кричит и не мешает. – А мне больше нравится, когда поют, смеются и радуются. Почему мы с тобой так редко разговариваем? – мальчик нежно посмотрел на сестру и даже приобнял ее за плечи. Несколько минут они провели молча, думая лишь о своем. – Потому что мы разные, сестренка, – разбавил тишину мальчик. – Ну, знаешь. Братья и сестры всегда конфликтуют, вставляют друг другу палки в колеса, ябедничают родителям. – Знаю. Но мы же родня. Почему нельзя просто дружить? – тихо спросила девочка. Она грустно улыбнулась, когда полевая мышь забралась к ней в руку и, свернувшись в клубочек, задремала. – Думаешь, у нее тоже есть братья и сестры? – Есть, конечно. Это же мышь, – усмехнулся мальчик, с интересом наблюдая за тем, как укладывается спать маленький грызун. – Они тоже ругаются. Из-за еды или еще чего-нибудь. Таков порядок и против природы не пойдешь. – Хоть ты и бываешь злюкой, но я тебя люблю, братик, – улыбнулась девочка, взяв брата за руку. – И я тебя, сестренка, – вздохнул он, а затем указал пальцем на другой берег пруда, где зажглись огоньки. – Деревенские девушки опять гадают. – Да, им просто интересно знать, что будет в будущем. – Они не узнают. Никому не дано это знать. – А стало бы куда лучше, если бы они знали свое будущее, – добавила девочка. – А смысл? От будущего не уйдешь, и это знание будет отравлять их жизнь, – многозначительно сверкнул глазами мальчик. – Лучше неведение, полное надежд и радужных мыслей. Совсем, как у тебя. – Я не могу иначе. Без надежды худо. И совсем нет жизни, – ответила девочка, не отпуская руку брата. – Ты знаешь их будущее? – Да. Когда-нибудь они все уйдут, – хохотнул ребенок и хмыкнул, когда сестра всхлипнула носом. – Прости. – Ничего. Все хорошо. Никто не знает, каким будет их будущее, – тихо ответила девочка. Ее брат кивнул, слабо улыбаясь. – Верно, сестренка. Человек сам кует свое будущее. Оно будет таким, каким он сам его сделает. – И все равно грустно. – Ты переменчива. – А как иначе? Когда на старый пруд опустилась ночь, девочка прижалась к брату и робко шепнула ему на ухо: – Почему ты любишь ночь? – Она прекрасна. Тихая, безмолвная, загадочная, – через несколько мгновений ответил он. – В ней нет лишнего шума, только совершенство. – А как же солнышко, пение птиц, радуга на небе после дождя? – Это девчонкам больше нравится, – засмеялся мальчик. – Тебе, например. – Да, мы разные, как ты и говорил. Странно, что так все получилось. – Что именно? – с интересом спросил мальчик. Девочка пожала плечами и робко ответила. – Мы брат и сестра, но разные. Совершенно. – Равновесие, сестренка. Всегда будет кто-то добрый, а кто-то злой. Кто-то щедрый, а кто-то жадный. Кто-то храбрый, а кто-то трусливый. Каждое создание уникально и мы в том числе. – А другие люди? – А что с ними? – Есть же такие семьи, где нет деления на хорошее и плохое. – Есть, – кивнул мальчик. – Всегда есть исключения. Поэтому я и говорю, что будущее изменчиво. Человек сам решает, каким оно будет. – И сам решает, каким станет он сам, – закончила девочка, улыбнувшись. – Правильно, сестренка. Я рад, что ты меня поняла. Но прекраснее всего летнее утро, когда солнце величаво появляется из-за горизонта. Медовый шар, немного тусклый, с каждой минутой разгорается все ярче и ярче. Солнце нагревает воздух и землю. Ласкает лучами каждое живое существо и каждое растение, которое увидит. С приходом солнца начинается новый летний день, полный веселых криков детей, песен и шуток. И так раз за разом, пока солнце не спрячется на другом краю земли и на землю не опустится вечер. Прекрасный летний вечер. Дети так и сидели на лавочке, прижавшись друг к другу. Девочка улыбалась, наблюдая за тем, как просыпается солнце, а мальчик, прищурившись, трепетно сжимал руку сестры. – Время пролетело незаметно, – нарушил молчание брат. – Да. Когда долго кого-то не видишь, время летит быстрее ветра, – согласилась девочка. – Мы увидимся еще? – Конечно. Через год. На этом самом месте, – кивнул мальчик, спрыгивая с лавочки. Он сладко потянулся и, нахмурившись, поднял с травы большую острую косу. Лезвие угрожающе сверкнуло, когда на него попал луч солнца. – Люблю тебя, сестренка. Пусть ты и мешаешь мне иногда работать. – И я тебя люблю, братик, – улыбнулась девочка, распахнув свои дивные голубые глаза. – Я всегда буду рядом, но ты меня не увидишь. – Как и ты меня, Жизнь, – усмехнулся мальчик, закидывая косу на плечо. – До следующей встречи, – всхлипнула девочка и, спрыгнув с лавочки, подбежала к брату и крепко обняла его. – Я всегда буду рядом, Смерть. Потому, что без тебя меня нет. – А меня нет без тебя, – прошептал мальчик, исчезая в туманной дымке утра. Ласковые лучи солнца осветили старый пруд, лавочку, где сидели дети и маленькую полевую мышь, которая удивленно смотрела на раскаленный шар, сияющий в небесах. Отряхнувшись, она быстро юркнула в траву, на секунду задержав внимательный взгляд на девочке, которая растворилась в ослепительном белом свете. Начался новый день. Летний и прекрасный. «Лёшка» Та квартирка мне сразу понравилась. Маленькая, чистенькая, мебель везде советская, даже стенка югославская с хрусталем была. Ковер на стене, чайничек подкопченный на плите, да холодильник «Орск» старый на кухне. Еще и радио в зале висело. Старенькое радио, откуда «Маяк» вещал. Тепло так вещал. С потрескиваниями, с шипением легким, с песнями старыми. Телевизора вот только не было, да я и не расстраивался. Приду домой после работы, радио погромче сделаю, да на кухне чайник на огонь поставлю. Потом налью кипяточку в кружку, вдохну пар ароматный и стою возле окна, на улицу смотрю. Радио болтает, а я на улицу смотрю. На небо темно-синее, бледные и размытые пуговки звезд, на луну щербатую. И молчу. С кем мне говорить-то? Один я в этой квартирке жил. Так и жил, пока с соседом новым не познакомился. Алексеем его звали. Лёшкой. Хороший парнишка. Я тогда с работы вернулся поздно очень. Весь день за станком, аж спину ломило и ноги ватными были. Захожу на кухню, а там он сидит. Лёшка. Сидит и смотрит на меня. Я сначала возмутиться хотел, да ремнем его приложить, а он как посмотрит глазами своими блескучими, так я и опустил руку-то. Чайник на огонь поставил и рядом сел. Я на него смотрю, а он на меня. И не уходит. Просто молчит. Налил я себе чаю, печенье из пакета достал и на стол положил. Лёшка аж шею вытянул, как увидел сладости. Я ему одну печеньку протянул, а он понюхал, вежливо отвернулся и сидит, радио слушает. Послушали мы новости, узнали, что в мире творится, а потом я спать пошел. Лёшка на кухне остался, радио слушать. Только утром убежал куда-то. По делам, наверное, своим. Меня-то завод ждал и станок верный, а чем он занят, я и не знал. Он только вечером вернулся, когда я домой пришел и на стол сумку из магазина поставил. А там таранька сушеная, бидон с пивом холодным и печенье овсяное. Так и стали вместе жить. Я и Лёшка. Приду я домой, пиво из бидона налью, тараньку почищу и сижу с Лёшкой болтаю. Он-то не пил, куда ему. Слушал только и молчал. Только иногда, когда я слишком уж распалялся, принимался по кухне ходить. Туда-сюда. Походит, успокоится и снова за стол. Сядет и смотрит глазами своими блескучими. Слушает. А мне хорошо. Поговорил, выплеснул всю гадость из себя и на душе легко сразу. Лёшка знал об этом, потому и молчал. А еще он радио слушать любил. Особенно песни старые. Иной раз приду я с работы, а Лёшки на кухне нет. Включу радио, только чайник на огонь поставлю, повернусь, а Лёшка уже тут. Слушает сидит и глазами своими смотрит, блескучими. И хорошо ему, да и мне тоже. Покушаем, радио послушаем и до поздней ночи разговоры говорим. Обо всем я ему рассказывал. Что на заводе нового, какое железо привезли, как Василич чуть пьяным не попался. Да и о прошлой жизни своей тоже рассказывал. Лёшка внимательно слушал. Молчал, глазами блестел и слушал. Хороший парень. Особенно любил слушать про то, как я служил. Ох, обо всем я ему рассказал. И как молодым на фронт попал, как чуть в плен не взяли, как танки горели, рассказывал. О каше горячей говорил, о контузии своей. А Лёшка слушал. Умный он был. Не всякий молчанием разговор поддержать сможет, а Лёшка мог. Рассказываю я ему о друзьях своих, товарищах, слезу скупую утираю, а он посмотрит так жалостливо, к руке прикоснется и сразу легче становится. Повезло мне с соседом-то. Любил я его, а он меня любил. Не любил только, когда я пьяный домой приходил. Посмотрит осуждающе и отворачивается. Даже радио ему неинтересным становилось. Напился я однажды с мужиками, а когда домой пришел, то Лёшка, меня увидев, сразу в комнате спрятался. Стыдно мне стало, что водкой прошлое свое заливаю, а не с ним делюсь, как раньше. Убрал бутылку в холодильник, радио включил и папироской дымить начал. Грустно мне стало, а когда грустно было, Лёшка всегда приходил. Даже если обижался. Вот и тогда пришел. Сел рядом, к руке прикоснулся и смотрит, молчит. Ну я и начал ему на жизнь жалиться, дымом горьким попутно закусывая. Потом понял, что чего жалиться-то? Квартирка есть, еда есть, даже друг есть. Который выслушает, успокоит и помолчит рядом. Эх! Выбросил я тогда всё горючее из дома. Только пиво холодное с таранькой себе и позволял. Да и Лёшка против не был. Сядет, понюхает рыбку и молчит, меня слушает, покуда спать не пойду. Я знал, что он еще долго на кухне сидел, когда я сны видел. А однажды он пропал. Неделю дома не появлялся. Грустно мне стало, одиноко без Лёшки. Привык уже к разговорам нашим на кухне за полночь. Радио включал, бутылками гремел, но Лёшка так и не появлялся. Дернул меня тогда чёрт в магазин пойти. За бутылкой. Грустно было. Но Зина, продавщица, руки в боки уперла и головой качает. Так и не продала бутылку, зато пирожков дала. С картошкой. А через три дня домой ко мне пришла. Румяная, улыбающаяся, добрая. Борща сварила, еще пирожков напекла, поболтала со мной немного и убежала. Учет у них был тогда. Сказала, что завтра придет проведать. Когда она ушла, я вдруг понял, как мне не хватало доброты. Раньше как, Лёшка меня подбадривал, слушал, пить не позволял, да вечера скрашивал, а тут я один остался. Но Зина углядела видать что-то в глазах моих, когда я тем вечером в магазин приперся. Вот и дала пирожков, а потом и в гости пришла. Хорошая женщина. Читать любит. Она часто ко мне ходить стала. Просто так. Придет, ужин сготовит, беседой займет. Я ей про службу, а она мне про Анжелик и королей французских. Я о прошлом, а она о будущем. Давно у меня дома смех не звучал. Добрый такой, искренний. Через месяц где-то я Зину в кино пригласил. Ох и волновался. Даже рубаху белую утюгом спалил, пока порядки наводил. Хорошо, что еще одна в шкафу была. Давно я к людям не выбирался. Мужики-то не в счет. Я их и так каждый день на заводе видел. А тут общество, культура и… Зина. Красивая, как девонька из сказки. Кино смотрели с ней, по парку гуляли, мороженое в стаканчиках ели и газировку сладкую пили. Весело было. Привык я к ней, как к Лёшке. Знал, что когда домой с работы вернусь, она у плиты стоять будет. А в комнате радио говорит. Тихо так, уютно. Привык я к Зине. Так привык, что бояться стал. Вдруг, как Лёшка убежит. И останусь я опять один. Набрался тогда смелости, подошел к ней и за себя позвал. Она от удивления аж половник выронила, а потом заплакала. И согласилась. Сыграли мы с ней свадебку. Скромную, небольшую, с самыми близкими. Только у меня-то близких не было. Лёшка исчез, да и Зина бы не поняла такого друга. Все равно грустно было. Лёшка бы наверняка порадовался. Порадовался, что жизнь моя поменялась. Серьезно поменялась. Через год я мастером стал на заводе, а еще через два месяца Лиза родилась. Дочка наша. Шумно сразу стало в квартирке, весело. И понял я, чего не хватало. Жизни не хватало, близких рядом, друзей. Тех, кто спас бы меня от одиночества, как Лёшка в своё время. Спустя два года, когда я сидел на диване и смотрел новости, на кухне крик поднялся. Вбежал я тогда и вижу, что Зина моя на стуле стоит и в руках половник держит, а на столе сидит нахохлившийся воробей. Старенький, помятый. Как посмотрел на меня глазами своими блескучими, а у меня аж сердце замерло. Зина спрашивает, чего это я плачу, а я ответить не могу. Только на птицу смотрю. Говорю ей – Лёшка это. Лёшка вернулся. Старый друг. Мой Лёшка. «Мать» На улице Весенней часто встречалась мне старушка и её собака. Они сидели в небольшом закутке между аптекой и книжным магазином. Старушка, маленькая, худая, в потрепанном пальтишке, она сидела там в любую погоду. В дождь, жаркий летний день и морозный вечер. Сидела тихо, не крича и не поднимая головы, а рядом с ней, на асфальте, было расстелено небольшое ватное одеяло, с лежащими на нем вещами. На коленях старушки всегда сидела собака, старая дворняжка, которая думала о чем-то своем и слабо жмурилась, когда хозяйка решала почесать её за ушком. Старушка никого не зазывала, лишь улыбалась и смотрела подслеповатым взглядом на прохожих, решивших остановиться возле ее нехитрых товаров. Я часто проходил мимо нее, не задерживаясь, а в этот день будто что-то екнуло в груди. – Здравствуй, мать, – улыбнулся я, присаживаясь на корточки и беря с одеяла потрепанную книжонку, на которой было написано одно слово. «Сказки». – Здравствуй, сынок, – тихо ответила старушка, кутаясь в ветхое пальто. – Хорошая книга, бери. Деткам своим почитаешь, а они внукам, те – своим внукам. Я своим всегда читала. Темными и холодными вечерами. – Хорошие сказки? – Как и все хорошее в нашей жизни, сынок. Этой книге больше лет, чем мне. Ее страниц касались тысячи пальцев, а слова читали тысячи губ. Да и сказки эти, хорошие они, сынок. В них добро всегда побеждает зло, девушки находят любовь, а рыцари сражают злых королей. Возьми, а? – Сколько стоит? – спросил я. – Сколько не жалко, сынок. Давно я тут сижу. Ежели человек хороший, то пусть берет за сколько есть. Негоже мне, старой, просить что-то. А нам с Жучей и того хватит, – сказала старушка, ласково почесывая собаку по голове. Дворняжка подняла на меня взгляд и коротко тявкнула, словно подтверждая слова хозяйки. – А это что? – я отложил книгу в сторонку и взял в руки резную шкатулку, на которой были изображены разные зверушки и цветы. – Сынок мой делал когда-то, – тяжело вздохнула старушка, с любовью смотря на шкатулку. – Любил он это дело. Вырезал часто что-то. Сядет и стругает дерево, только опилки летят да смолой горячей пахнет. Хранила я в ней украшения свои сначала, а потом их детям отдала. Все отдала, веришь? – Верю, мать. – Кольца отдала, серьги, браслеты. Все, что было. Им-то нужнее, чем мне. Нам с Жучей хлеба только да супа жидкого. Много чего в этой шкатулке лежало. Украшения мои, деньги, бумаги всякие. Много она повидала, а лак с нее так и не сошел, хоть и открывалась часто. Возьми, сынок, а? – Сколько? – Сколько не жалко. Чего мне, старой, просить-то? Давно я тут сижу, и никогда ничего не просила. Кто хочет, купит, кто хочет так возьмет. Или вот, кольцо возьми. – Это? – я поднес к глазам простое медное колечко, внутри которого находились полустертые цифры и обрывок надписи. «17.3.45. Da… h…u». – Это, сынок. Медное оно. Не золотое, но дороже золота. – Почему, мать? – Свадебное кольцо сестры моей. Отдала она мне его перед тем, как уйти. А я сохранила. А сейчас вот продаю. Пусть другие его хранят, а я старая уже. Потерять могу. Тут я более внимательно окинул взглядом одеяло старушки. Не простые вещи она продавала, а жизнь свою. Память. Потому и не кричала, не звала людей смотреть товар её. Лишь сидела тихо, да гладила старую дворняжку. Сдавило что-то мое сердце. Будто холодная ладонь в него вцепилась. Я не мог говорить, мог только смотреть на то, что лежало на ватном одеяле. Старые часы на цепочке, резная шкатулка сына старушки, медное колечко, хранившее память, потрепанная книга сказок, детские ботиночки, которые ни разу еще никто не надевал. И в уголке, рядом с ногой старушки, фотография. Простая фотография, немного помятая и с надорванным уголком, на которой была запечатлена красивая девушка с черными, как смоль, волосами, полными губами и добрыми глазами. – Это я, сынок. Когда-то я была красивой, а потом года свое взяли, – улыбнулась старушка, продолжая поглаживать собаку. – Старая фотография. Я ее не продаю, но если хочешь, я тебе отдам. Хороший ты. Вижу. – Что же случилось, мать? – тяжело сглотнув, спросил я. Вздохнула старушка, промокнула серым платком усталые глаза, всхлипнула немного. – Почему ты продаешь все это? – Одна я осталась, сынок. – А где дети, сын, сестра? – Ждут меня. Недалеко от Мюнхена, ждут, сынок. Там они остались, одна я выжила, да Жуча моя. Давно это было. – Дахау? – тихо промолвил я, стараясь не причинить старушке боли. Зажмурилась та в ответ и губы закусила. – Да, сынок. Ушли они, одна я осталась. А вещи? Стара я, сынок, а камень протирать надо, цветочки поливать, сорняки выдирать. – Камень? – Да. Холодный камень, где имена их выбиты. Черный камень. Все, что осталось, не считая этих вещей, – грустно улыбнулась старушка, обводя морщинистой рукой свой товар. – Купи, сынок, а? – Куплю, мать, – кивнул я, бережно укладывая вещи в рюкзак и вытаскивая из кошелька всю наличность. – Все куплю. – Ты только не выбрасывай их, сынок, – тревожен ее голос. Дрожит, как стекло. Грозится лопнуть и засыпать серебристыми осколками то, что дорого старушке. – Это жизнь, мать. Её не выбрасывают. – Спасибо, сынок. Спасибо. – Тебе спасибо, мать. Тебе спасибо. Медленно уходил я от старушки, зная, что больше её не увижу. Оглянулся лишь раз. Она смотрела на небо, где бежали серые тучи. Такие же серые, как и её глаза, наполненные болью. Было что-то еще в её взгляде. Я знал, что именно. Это была надежда. Надежда на то, что всё, рассказанное мне, никогда не будет забыто. (Дахау – один из крупнейших и зловещих концлагерей смерти нацистской Германии. По непроверенным данным через лагерь прошло около 250 000 человек и более 70 000 погибли. Во время освобождения лагеря все охранники лагеря из числа немецких солдат были расстреляны). «Момент» – Хозяйка, ты это… не бойся, – важно произнес толстый пушистый кот. Из-за особенностей породы и сплюснутого носа он немного шепелявил, но это придавало ему некий шарм. Хозяйка кота, седая старушка в больших круглых очках, испуганно вздрогнула и, наклонившись, уставилась на питомца, который внимательно смотрел на неё большими желтыми глазами. – Арсений? Ты говорить умеешь? – ахнула она, поднеся морщинистую руку ко рту. – Ну, по документам я не Арсений, а Базилевс Леопольд Эрнесто Райский Жемчуг, – усмехнулся кот, ластясь к хозяйке. Та, чуть подумав, взяла Арсения на руки и осторожно почесала за ушком. Большой кот тут же заурчал, как трактор на холостом ходу и от удовольствия даже вытащил кончик языка. – Это вы меня, как собаку назвали… – Ох, Сеня. А где мы, кстати? Тут… светло так, тепло, спокойно. Это сон? – Скорее сон, смешанный с явью, – ответил кот, подняв на старушку глаза. Увидев, что хозяйка хлопает глазами, он хмыкнул и добавил. – Да, это сон. – А я-то думаю, чего ты разговаривать начал. Молчал же, а тут на тебе. Говорит. Да складно как. – Мне же не десять месяцев, чтобы лопотать бессвязно, – заметил Арсений. – Чем ты взрослее, тем умнее. Только вот Милана Алисия так и не поумнела. – Кто? – переспросила старушка. – Милка. Кошка соседки твоей, Елены Александровны, – ответил кот. – Ты меня еще к ней на вязку водила. – Да, да. Припоминаю. – Не приглянулся я ей, хоть она дама и статная. Мышку свою приволок, резиновую, а ей живых подавай. Где же я ей живых-то мышей возьму, если в квартире живу? Вот и я не знаю. А раз нет живых мышей, то и любви нет, как сказала Милка. И по морде мне лапой как даст! – Ох, Сеня. А я же тебя тогда… – Знаю. Метлой гоняла, – усмехнулся кот. – Тогда сказать не мог, зато теперь говорю. Я не держу зла. Понимаю, что вы с Еленой Александровной котят хотели. А тут любовные разногласия. Признаться, я тоже заслужил метлы. – За что? – Сметану у тебя воровал из холодильника. Да, да. Нечего глаза таращить, – промурлыкал кот. – Открыть его легко было, только вот боязно. А ну как закроется дверца и все. Мы, коты, холод не особо-то и жалуем. Да и кудель твой тоже я путал постоянно. Мышку резиновую пришлось у Милки оставить, когда ты меня домой забрала, а играть хочется. – Сеня, а куда нам идти-то? – спросила старушка, беспомощно оглядываясь по сторонам. Всюду, куда падал взгляд, раскинулось бескрайнее пространство, залитое теплым, мягким, желтоватым светом. – Старый я стал, – пробурчал кот. – Забыл совсем. Иди, хозяйка, туда, куда тебе больше хочется. Так и будет правильно. – Туда? – уточнила она, указав пальцем в сторону. Кот изобразил подобие улыбки и согласно мурлыкнул. – Хорошо, Сеня. А вообще, странный сон какой-то. Обычно мне что-нибудь из прошлого снится, детки мои, внучата. – Сны разные бывают, – философски заметил Арсений, слабо помахивая хвостом в такт шагам хозяйки. – Мне вот мыши снятся, иногда молоко, а иногда люди. – Люди? – Да. Разные люди. Добрые и злые, веселые и грустные, говорливые и молчаливые. Они тоже тут ходят. Ищут свой путь, как рассказала Милка, когда вы в очередной раз нас свести пытались. У них тоже провожатые есть. Тебе вот я достался. – Странный сон, – убежденно повторила старушка. – Но мне не страшно. У меня же ты есть. Когда я еще с тобой поговорю-то? – А кто ж его знает, – ответил кот. – Сюда попадают только раз в жизни. Иногда и два, когда что-нибудь случается. Помнишь, у нас в подъезде дядька вонючий жил? Ты ему еще суп носила. – Помню. Бездомный. Аркадием звали, – улыбнулась старушка. – Вот он в этом месте уже бывал. Зимой прошлогодней, – хмыкнул кот, когда хозяйка перестала чесать его за ушком. – Холодно тогда было, окна все узорами покрылись, а сын твой, Артёмка, с улицы весь красный приходил. Вот тогда-то Аркадий и побывал тут. Левее, в яму не свались. – Яму? – охнула старушка, когда под ногами появилась небольшая ямка, откуда ощутимо тянуло жарким воздухом. – Яму, – передразнил Арсений. – Их тут много. Кто без провожатых, запросто туда свалится. Тот бездомный тоже чуть не свалился. Свалишься и все. Затянет так, что выбраться не сможешь. Да и для других они, ямы-то. – Откуда ты знаешь? – удивилась хозяйка, вновь принявшись почесывать кота. Тот насладился ласковыми руками и нехотя ответил. – В подъезде не только этот Аркадий жил. А еще Борька, кот дворовый. У него даже паспорта нет. Вот Борька и любил гулять тут, когда захочется. Во время одной из таких прогулок он и наткнулся на Аркадия этого. Тот тоже чуть в яму не попал, да Борька его вытащил. Смеялся потом, говорил, что вонючий его за белку принял. А он же кот. Чудеса. – Ох, Сеня. Чудеса, – согласилась старушка и, удивленно замерев, прислушалась к тихой мелодии, которая доносилась откуда-то издалека. – Слышишь? Поет кто-то. – Красиво? – уточнил кот и, получив утвердительный ответ, хмыкнул. – Значит, правильно идем. – А куда мы идем? – Увидишь, хозяйка. Ты это… только не пугайся, – улыбнулся Арсений. – Там очень красиво. Я там уже бывал давным-давно. Свет там всюду теплый, люди добрые, молочко дают, за ушком чешут. А глаза у них, хозяйка, как кулон твой. Синие-синие. – Коты разве цвета различают? – рассмеялась старушка, прижав кота к груди. Тот недовольно мяукнул и кивнул. – Различают. Только когда сюда попадают. Тут так все устроено. Слепые видят, немые говорят, безногие ходят… – И музыка громче играет, – пробормотала хозяйка Арсения. – Правильно идем. Не бойся, – заверил её кот. – Еще немного. – Сень. – А? – А почему ты тут разговариваешь? Ты же не человек и не немой. Я помню, как ты орал, когда тебя купали. – Вспомнила, – усмехнулся Арсений. – Не любим мы воду, тут вы, люди, не врете. А говорю, потому что момент пришел. – Момент? – Момент. Когда-нибудь он наступает и мы, животные, можем говорить с хозяевами. – Сеня, это же Рай, да? – грустно спросила старушка, остановившись на дороге и смотря на Золотые врата, виднеющиеся впереди, усталым взглядом. Кот, почувствовав смятение хозяйки, тут же замурлыкал, затерся о её руки, даже за палец немного прихватил. – Он самый. Тут красиво, – тихо ответил он, когда она улыбнулась. – Ты это… не бойся, хозяйка. Я же довел тебя? Довел. Дорогу скрасил? Скрасил. – Я буду скучать, Сеня, – вздохнула старушка, присаживаясь на корточки и выпуская кота из объятий. Арсений, сев напротив нее, внимательно заглянул в глаза хозяйки. – И я буду скучать. – Мы когда-нибудь встретимся, Сень? – Когда-нибудь, – кивнул кот. – Когда-нибудь провожатым буду не я. Провожать будут меня. А теперь иди. Нечего тут со старым котом болтать. Там тебя уже ждут. Те люди, у которых глаза синие-синие. – Спасибо, Сеня, – сказала старушка и, повернувшись к коту спиной, отправилась к воротам, за которыми уже стояли люди. Как и говорил Арсений, у них были синие-синие глаза. Уходя, она услышала шепелявый голос питомца. – Ты это… не бойся, хозяйка. ***** Полный, чуть лысоватый мужчина, грустно обвел пустую квартиру красными опухшими глазами. Он криво улыбнулся, задержав взгляд на фотографии. Сглотнул тяжелый комок, увидев корзину с пряжей. Вздохнул, когда к нему на колени прыгнул толстый пушистый кот с приплюснутой мордой. Мужчина отрешенно почесал его за ушком и еще раз улыбнулся, когда кот замурлыкал. Громко и четко, словно пытаясь что-то сказать грустному человеку. Затем аккуратно прикусил палец и потерся рукой, когда мужчина вздрогнул. – Ты был с ней, Арсений? Когда она… ушла, – хрипло и тихо сказал он, обращаясь к коту. – Она же ушла без боли, да? – Мяу, – подтвердил Сеня, которого по документам звали Базилевс Леопольд Эрнесто Райский Жемчуг, но он привычно откликался на Арсения, Сеню, Сеньку или Балбеса. – Просто пришел момент. Пришло время… – Мяу, – согласился кот, ластясь к сыну хозяйки. – Спасибо, Сень, – улыбнулся мужчина, словно понимая кошачий язык. – Теперь ты будешь жить у нас. – Мяу, – промурлыкал кот, соглашаясь с решением мужчины. Тихонько вздохнув, он бросил взгляд на пустую кровать, где еще вчера мерно спал, прижавшись к боку хозяйки, а затем, без лишних звуков, прыгнул в переноску, которую для него приготовили. Момент сменился новым моментом. И Арсений знал это лучше других. «Старый скрипач» Он играл на углу Красного переулка и Гончаровской улицы. В любую погоду, будь это щедрый осенний ливень или робкий снежок, укрывающий землю белизной, он играл. Играл не для себя и не ради денег. Он играл для тех, кто проходит мимо день за днем. Он играл для тех, чьи мысли были заняты проблемами, страхами и переживаниями. Он просто играл для них, ласково касаясь смычком струн старенькой скрипки. Кто-то не обращал внимания на сутулого старичка со скрипкой, который день за днем сидел на углу Красного переулка и Гончаровской улицы. Кто-то останавливался на пару минут и слушал музыку, в которую мужичок вкладывал свою душу. Тогда глаза прохожих прояснялись, а в груди сильнее билось сердце, словно чувствуя ритм старинных испанских пьес или чувственных импровизаций, которые выходили из-под грубых рук уличного музыканта. Они стояли под холодными струями дождя или жаркими лучами летнего солнца, забыв о том, что нужно куда-то бежать и о чем-то волноваться. Они просто слушали музыку, склонив мечтательно голову набок или задумчиво скрестив руки на груди. Неважно кто и неважно где, они слушали музыку. В многочисленных кафе, которые располагались на первых этажах старых домов, в квартирах выше, занимаясь повседневными делами, или просто проходя мимо. Все слышали музыку, но мало кто понимал её. Рядом с музыкантом, на маленьком плетеном стульчике, всегда сидела девочка. Обычная девочка в простом пальто, если было холодно, или в легком сарафане, если на улице стояла жара. Она тоже слушала музыку, подняв лицо к небу и робко улыбаясь. В руках девочка перебирала маленькие четки с небольшим крестиком на конце. Она не обращала внимания на прохожих, предпочитая просто слушать музыку, которую исполнял старый музыкант. Девочка всегда сидела рядом с ним, молча и ничего не говоря. Только большие черные бусины на четках тихо и размеренно щелкали в такт прекрасным мелодиям. Люди, которые останавливались рядом, удивленно смотрели сначала на девочку, а затем на музыканта. Слишком уж они были разными. Худенький ребенок в простой одежде и черных очках, да старый скрипач с добрыми глазами и седой головой. Тогда люди задумывались, в их глазах блестела влага, а в головах витали странные истории и догадки. Кто эта девочка? Кто этот музыкант? Родные ли они друг другу или просто незнакомцы? Тем временем скрипка, старенький и потертый музыкальный инструмент, медленно проникала в сердца прохожих, помогая вновь увидеть красоту, спрятанную глубоко внутри под твердым и жестким панцирем переживаний и проблем. Прохожие слушали музыку молча, улыбаясь лишь им одним понятным мыслям. Влюбленные парочки в кафе крепче сжимали руки друг друга, а их глаза говорили куда больше, чем их губы. Банкиры и служащие всех мастей осознавали, как взволнованно бьются их сердца, а в головах царит приятная легкость. Тысячи проблем моментально уходили прочь. Оставались лишь люди, скрипач и его музыка. Мелодия лениво плыла по воздуху, затрагивая каждого человека, кто ее слышал. Она рисовала радужные картины и говорила о том, что все будет хорошо. Всецело и обязательно. И когда скрипка умолкала, люди просыпались. Они испуганно вздрагивали, касались холеными руками губ и потрясенно смотрели на того, кто заворожил их своей музыкой. Редкий момент тишины прерывался лишь щелканьем четок и слабых звуков с соседних улиц. Казалось, даже автомобили боялись нарушить кристальную хрупкость, рожденную скрипкой и умелыми руками музыканта. А потом был хлопок. За ним еще один и еще. Восторженные аплодисменты тому, кто на несколько минут унес людей от их проблем и страхов. Аплодисменты тому, кто своей музыкой вселил в сердца прохожих жизнь. Старый скрипач улыбался, как улыбалась и его маленькая спутница. ***** – Дедушка, ты грустный, – тихо сказала девочка, повернувшись в сторону музыканта, который убирал скрипку в потертый черный кофр. – Да, милая, – чуть помедлив, ответил скрипач и прикоснулся рукой к волосам ребенка. – Почему? Мы же помогли сегодня многим. – Помогли. Но их становится все меньше. Люди черствеют и прячут свою душу глубоко внутри измученных тел. – Они не видят красоту и счастье? – Не видят, – улыбнулся старик, присаживаясь на колени рядом с девочкой. – Даже более того. Не хотят ее видеть. – Поэтому ты играешь для них? – Да, милая. И всегда буду играть. Мы нужны людям, чтобы показывать, как прекрасен мир. Стоит лишь остановиться и открыть глаза. – Я не могу открыть глаза, – смутилась девочка. Скрипач ласково обнял ее и прошептал на ухо. – Ты не видишь эту красоту, милая, но ты ее чувствуешь. Это куда важнее. – Правда, дедушка? – Конечно. Красота, как и счастье, есть всегда и везде. Она может быть и сверкающим снегом, что падает на дорогу и укрывает деревья до лета. Дождем, смывающим все плохое. Или музыкой, которая помогает тем, кто не видит, наконец, прозреть. – Да, дедушка. Завтра мы снова придем? – Обязательно, – ответил скрипач, беря девочку за руку. – Мы всегда будем приходить, пока нужны им. – Всегда, – тихо повторила девочка, прижимаясь к руке старика. ***** Он играл на углу Красного переулка и Гончаровской улицы. В любую погоду, будь это щедрый осенний ливень или робкий снежок, укрывающий землю белизной, он играл. Играл не для себя и не ради денег. Он играл для тех, кто проходит мимо день за днем. Он играл для тех, чьи мысли были заняты проблемами, страхами и переживаниями. Он просто играл для них, ласково касаясь смычком струн старенькой скрипки. А еще он играл для девочки, которая сидела рядом с ним на плетеном стульчике и, робко улыбаясь, прижималась к скрипачу. «Невезучий» Когда из кухни послышался легкий стук, потом грохот падающей полки и звон разбитой посуды, Жанна даже не вздрогнула. Девушка слабо улыбнулась и покачала головой. Только вот улыбка вышла какой-то грустной. – Мить, ты как? – громко спросила она, повернув голову в сторону коридора. Послышались торопливые шаги, а потом в проеме показалось веснушчатое испуганное лицо. – Ты слышала, да? – жалобно улыбнувшись, спросил полноватый паренек, заходя в комнату. Жанна кивнула и похлопала ладонью по краю дивана, приглашая паренька присесть рядом. – Слышала, – подтвердила девушка, взъерошив Мите волосы. – Полка рухнула? – Шкафчик… – прошептал паренек, боясь поднять на Жанну глаза. – Тот, что над мойкой был. – Ну и черт с ним, – устало вздохнула девушка и понимающе улыбнулась, когда Митя прижался к её плечу. Как можно злиться на родного брата. – Честно, Жанн. Я к нему даже не прикасался, – тихо буркнул паренек. – Всего-то вбил гвоздь в стену, как ты просила. А он… он как рухнет. Я даже испугаться не успел. – Все хорошо, горе ты мое, – хмыкнула она, продолжая рассеяно поглаживать Митьку по голове. – Я уже привыкла. Мите было двадцать пять лет. Каждый день из этих двадцати пяти лет с ним что-нибудь да приключалось. Митька слабо помнил, с чего все началось, зато помнили родители и старшая сестра Жанна. Когда маленькому Мите не было и годика, он как-то умудрился вывалиться из кровати и шлепнуться на пол с полуметровой высоты, попутно сломав пластмассовый стульчик, который стоял рядом. В четыре года он чуть не поджег дом, когда нашел под кроватью старую зажигалку. Митька покрутил колесико, а когда ему это надоело, швырнул зажигалку в сторону окна, не заметив слабенький голубой огонек, от которого моментально вспыхнули шторы. В шесть лет, сев на свой первый велосипед, Митька протаранил на нем «жигуленок» отца и вывихнул три пальца на своей руке. Отец еще долго качал головой и задумчиво смотрел на сломанный тормоз, тросик которого болтался сам по себе. В восемь, разогревая борщ после школы, Митя поскользнулся на полу и задел локтем большую кастрюлю, которая грохнулась с плиты чуть не обварив слепого кошачьего ветерана Ваську, выжившего в тысячах битв с приблудными котами и чуть не погибшего от кастрюли с борщом. В одиннадцать лет Митька сломал тяжелую школьную доску в классе, когда вытирал её влажной тряпкой. В том же году он, поскользнувшись на другой мокрой тряпке, разнес на косточки скелет в кабинете биологии. Малую берцовую кость Павлика, а именно так звала скелет учительница, найти не могли до сих пор. Со временем Митьку старались не допускать до уборки класса, практических работ на уроках химии и физики, и обязательной летней отработки. Даже родители всячески ограждали Митю от различного труда. Хватило раза, когда он хотел сделать сюрприз и сварить всем сгущенки. В итоге семейство провело выходные в заботах, делая незапланированный и экстренный ремонт на кухне, сильнее всего пострадавшей от непризнанного кулинарного гения Митьки. Даже Ваське досталось, и кот, чувствуя приближение младшего члена семьи, постоянно шипел и прятался под кровать, врезавшись для острастки пару раз в дверные косяки. Друзей у Мити тоже было немного. Мало кто соглашался брать его в команду, чтобы поиграть в футбол или в увлекательных «Казаков-разбойников». Ребята по двору прятались на деревьях, стоило Митькиной нескладной фигуре появиться на горизонте. Только Жанна иногда брала младшего брата за компанию, когда шла гулять со своими друзьями. Старшие ребята с хохотом и удовольствием слушали истории Мити, когда паренек рассказывал, как чуть не ошпарил кота борщом и случайно покрасил потолок сгущенкой. Митька не обижался на них и с удовольствием смеялся, вспоминая собственную невезучесть. Несмотря на это он всегда оставался позитивным и добрым человеком, готовым прийти на помощь любому. Только его редко кто звал. Разве что Жанна, которая звонила брату и просила его, к примеру, вбить гвоздь в стену на кухне или повесить пару новых картин. Девушка грустно вздыхала, когда их кухни доносился очередной грохот и Митькин обиженный шепот, а потом, нацепив на лицо неловкую улыбку, утешала младшего брата, который жутко обижался, если она отказывалась от его помощи. Вот и сейчас Митя шел домой с чувством выполненного долга и старался забыть о рухнувшем шкафчике с посудой. Войдя в свою квартирку, Митя вытер ноги о влажную тряпку перед входом и резко отскочил в сторону, когда сверху раздался слабый скрежет. Он хмыкнул и, погрозив качающемуся плафону на потолке кулаком, быстро снял куртку и прошел на кухню. На кухне Митя включил в розетку электрический чайник, предварительно надев на руки резиновые перчатки, и подвинул его в угол, чтобы исключить возможность падения на пол. Чайник был стареньким, и когда вода начинала кипеть, он принимался очень сильно раскачиваться, пока не падал на пол, заливая все чистейшим кипятком. Митька удостоверился, что падение чайнику не грозит, и открыл холодильник, откуда достал вареную колбасу и сыр. С превеликой осторожностью он сменил резиновые перчатки на плотные варежки, обмотанные липкой лентой, и сделал себе два нехитрых бутерброда. После этих манипуляций, Митя облегченно вздохнул и, отложив нож в сторону, сел на стул, у которого внезапно поехала в сторону ножка, заставив Митьку грохнуться на пол. Поднявшись, Митя внимательно осмотрел стул и, увидев валяющуюся на полу гайку, скривил рожицу, после чего погрозил кулаком и стулу. – Вот никак без этого, да? – буркнул он и рассмеялся, когда в кармане брюк раздалась телефонная трель. – Дожили. Со стулом разговариваю. Митька улыбнулся и, покачав головой, достал из кармана странное устройство, которое с натяжкой можно было бы назвать мобильным телефоном. Нет, это и правда был телефон. Только он был заключен в плотный прозрачный чехол, а сверху на этот чехол был надет еще один чехол, из-за чего было плохо видно, кто так настойчиво звонил Мите. – Алло, мам, – радостно воскликнул Митька, нажимая на значок с зеленой трубкой. – Как дела? – Это ты мне скажи, – раздался на том конце усталый голос матери. – Мне Жанна позвонила. – Эм… да. Шкафчик там упал, – поморщился паренек, вспоминая неудачный опыт забивания гвоздя в стену. – Вибрация, наверное. Сильно ударил молотком, вот шкафчик и соскочил с креплений. А что? Жанна жаловалась? – Нет, – успокоила его мать. – За тебя волнуется. – Нормально все. Привык уже, – рассмеялся он, подходя к закипевшему чайнику. – Я вот чай решил попить. Подожди секунду. – Ой, сынок. Осторожнее только, – откликнулась она, но Митька и сам знал, что надо быть осторожным. Он крепко вцепился в пластмассовую ручку и, вытянув руку, как можно дальше, аккуратно налил кипяток в кружку. – Готово, – доложил он, но решил дать чаю остыть. Был уже печальный опыт, когда кружка выскользнула из пальцев и упала на пол. Только невероятная реакция спасла Митьку от ожога. – Как дела у вас? Как папа? Может, помочь чем? – Конечно, помочь. Мне тут яблок три ведра привезет соседка с дачи. Надо бы перебрать и варенье на зиму накрутить. Поможешь? – Помогу, мам. Никогда еще варенье не крутил. – А тебе и не придется, – охладила его пыл мать. – Ты с папой будешь яблоки перебирать. – Ну вот. – Я могу и Жанну попросить, – рассмеялась она в трубку, вызвав у Митьки ответную улыбку. – Да ладно. Помогу, конечно. – А у тебя как дела? Давно не звонил уже, – хитро спросила мама, заставив паренька покраснеть. – Девушка там не появилась? – Девушка, – грустно ответил Митька. – Если бы. После того раза я как-то побаиваюсь, да и в офисе ребята косо смотрят. – Не переживай. Такое с каждым может случиться. – Сомневаюсь, – хмыкнул он. – Не каждый чихнет на девушку салатом, а потом еще и водой обольет, когда решит протянуть ей салфетки. – Мить… я волнуюсь, – тихо ответила мама, когда он замолчал. – Не надо. Я привык уже к собственной неуклюжести, – улыбнулся Митька. Хорошее настроение снова к нему вернулось. – Но я практикуюсь, мам. – В чем? – в голосе матери послышались тревожные нотки. – Практикуюсь не быть таким неуклюжим. Я поставил на балконе доску, и каждый день забиваю в неё по гвоздю. Глупо, конечно, но мне помогает. За этот месяц я только два раза попал себе по пальцу. Да и под ноги научился смотреть. Картошку вот чищу без перчаток. Суп варю сам, а не Жанну прошу. – А розетки дома по-прежнему закрыты? – пытливо спросила мама. Митька кивнул, забыв, что говорит по телефону. – Да. С розетками пока не получается. Так и норовят током ударить, когда я близко подхожу. – Ох, сынок. Не знаю, за что тебя так… – Митя угукнул, перебив мать. Он знал, что последует за этими словами. Неведомое проклятье, напасть, порча и еще тысячи причин, объясняющих его неуклюжесть. – Никто в этом не виноват, мам, – улыбнулся он. – Только я сам. Но это не страшно. Ко всему можно приспособиться. Когда яблоки-то перебирать будем? – Послезавтра, в обед, – ответила мама. – Хорошо. Пока, мам. Папе привет. – Пока, сынок, – Митька вздохнул и нажал на отбой, после чего спрятал телефон в карман. – Ладно. Пора полы помыть, – сказал он сам себе и отправился в ванную, как обычно споткнувшись на пороге. День был точно таким же, как и всегда. Помыв полы, Митька чуть не опрокинул ведро с грязной водой, когда, задумавшись, пошел относить тряпку на балкон. Потом чуть поработал над отчетом, который ему было необходимо завтра сдать, и с чувством удовлетворения лег на диван, чтобы почитать любимую книгу. Тихо работал телевизор, по которому шли новости, на улице накрапывал дождик, и Митька, умиротворенный теплом, мирно задремал на диванчике. Ему снились яблоки, салат, который чихнул в него водой, Жанна, сидящая в упавшем шкафчике и Павлик, тщетно ищущий малую берцовую кость. ***** – Может, хватит его мучить? – нахмурившись, спросил высокий красивый мужчина в длинном белом пальто. Он обращался к старушке, которая с ехидной улыбкой наблюдала за спящим Митькой. Старушка поджала губы и, стряхнув с черной мантии пылинки, безразлично пожала плечами. – Никто его не мучает, – буркнула она. – Смотри, спит, как младенец. И во сне улыбается. – Ты поняла, о чем я говорил, – тактично ответил мужчина. – Не увиливай. – Таковы правила, – парировала старушка. – И тебе это известно. – Известно. Но двадцать пять лет миновали. Пора заканчивать с испытанием, – мужчина аккуратно укрыл Митю одеялом и выключил в комнате свет и телевизор. – В правилах говорится о полной уверенности. Ты уверен? – пытливо спросила она, заглядывая в лицо мужчине. Тот кротко улыбнулся и кивнул. – А почему ты так уверен? – Двадцать пять лет не сломили его. Посмотри. Он приспособился жить с этим проклятьем. Оно не доставляет ему тот дискомфорт, что раньше. Он не озлобился, не винил Вселенную в своих бедах, даже Демиургов не ругал, – усмехнулся мужчина. – Редко, кто на это способен. – Я понимаю, к чему ты клонишь, – кивнула старушка. – И в твоих доводах много разумного. Редко, когда на свете появляется уникальная душа, способная сделать её обладателя великим. Поэтому и было решено испытывать каждую душу, чтобы не повторялись ошибки прошлого. – Да, – вздрогнул мужчина, припомнив других обладателей выдающихся душ. – Все помнят об этих ошибках. Но не двадцать пять лет же? – Равновесие должно соблюдаться, – тихо добавила она, внимательно смотря на спящего Митю. – Если человек не выдерживает испытаний, начинает искать вину в других, а не в себе, то быстро ожесточается и чернеет. Чернеет его душа. Достаточно капли черного, чтобы белое перестало быть кристально белым. – Верно, – кивнул мужчина, скрестив руки на груди. – Но этот юноша не такой. Я вижу его мысли, вижу поступки, вижу его борьбу. Ты спросила, уверен ли я? Я повторю. Уверен. Он доказал, что достоин. Достоин нашей помощи. – Я верю тебе, Свет, – чуть подумав, ответила она и, поколебавшись, прикоснулась морщинистой рукой к голове Митьки. – И ему я тоже верю. – Правильный выбор, Тьма, – улыбнулся красивый мужчина, подавая спутнице руку. Старушка лукаво улыбнулась в ответ. ***** Жанна вздрогнула, когда кто-то обрушил на дверь град ударов. Девушка нахмурилась и, подойдя к двери, приникла к глазку, после чего вздохнула и дважды повернула ключ. – Мить, ты чего как ненормальный? – спросила она, увидев запыхавшегося и взъерошенного брата, на лице которого горела безумная и счастливая улыбка. – Все в порядке? – Жанн, ты не поверишь, – воскликнул он, обнимая сестру. Затем, сбросив ботинки, Митька кинулся на кухню, заставив девушку охнуть. – Стой. Митя! – Не бойся. Смотри, – Жанна удивленно застыла в проеме, когда увидела, как Митька стоит на стуле на одной ноге и попутно чистит яблоко острым ножом. – Видела? – Да ладно, – выдохнула она и посторонилась, когда Митька спрыгнул со стула и подбежал к ней. – Что это значит? – Понятия не имею. Но это так здорово, – просиял он. – Представляешь, сегодня со мной ничего не случилось. Вообще ничего. Я сегодня впервые побрился без порезов. Без происшествий доехал до работы. Мне даже какая-то девушка улыбнулась в автобусе. – Здорово, – рассмеялась Жанна, заражаясь весельем брата. А тот принялся взахлеб рассказывать дальше. – Я впервые попал на борщ в столовой, а не на гороховое пюре. А еще… еще меня любят розетки, – усмехнулся он. Митька вытащил из шкафчика тонкое шило и, не раздумывая, сунул его в ближайшую розетку. Жанна, увидев это, открыла от удивления рот, а потом зашлась в диком хохоте, когда Митю здорово тряхнуло и отбросило в сторону. Паренек почесал бровь и, нахмурившись, посмотрел сначала на розетку, а потом на смеющуюся Жанну. – Странно. А дома все нормально было. – Ты с какой розеткой экспериментировал-то? – спросила сестра, вдоволь насмеявшись. – С той, что рядом с кроватью. Она меня током сегодня не ударила. Специально проверял. – Мить, горе ты мое. Эту розетку папа отключил, когда мы ремонт тебе делать помогали, – вздохнула она, помогая брату подняться. – А я и удивился, чего это меня током не треснуло, когда я туда вилку двузубую сунул. – И хватило же ума, – покачала головой девушка. Митька глупо улыбнулся и неловко пожал плечами. – Но остальное – чистая правда, Жанн. Ты мне веришь? – Верю, Митька. Привыкай теперь к нормальной жизни. И это… не суй больше ничего в розетку. – Хорошо, – рассмеялся он. – Смотри у меня. Чай будешь? – А можно я сам сделаю? – Уверен? – Да. Я дома восемь раз проверил, наливая кипяток в кружку. И чайник работал, – насупился он, увидев на губах Жанны ехидную улыбку. – Ладно. Делай. Мне черный чай, две ложки сахара. Чудеса. – Чудеса, – согласился брат, не замечая, как девушка качает головой, наблюдая за тем, как ловко у Митьки все получается. ***** – Без крайностей никуда, – резюмировал красивый мужчина, возникнув за спиной у старушки. Та вздрогнула, но справившись с испугом, показала мужчине язык. – Зачем ты так сделала? – Ну, день-то он заслужил, – сварливо ответила она. – Пусть порадуется. Видел бы ты, как он радовался, наливая в восьмую кружку кипяток. Кстати, шило и розетка твоя работа? – Моя, – кивнул мужчина, улыбнувшись. – Безграничное везение портит человека. Нужно иногда на землю опускаться и о самосохранении думать. – Теперь точно будет, – ответила старушка, наблюдая за тем, как Митька аккуратно ставит перед сестрой кружку с горячим чаем.– В этом я точно уверена. «Огоньки» Хмурый мужчина медленно шел по улице, еле освещенной желтым светом фонарей, в лучах которых слабо поблескивали падающие снежинки. Снежинок было так много, что ближайших домов было почти не видно, но мужчину это не волновало. Он морщился, укрывал лицо от колючего ветра и шел дальше, сжимая в замерзшей руке кожаный дипломат. А снег все шел и шел, заботливо укрывая землю волшебным, белым одеялом, не забывая украсить и редкие деревья, и плечи других прохожих, и припаркованные вдоль дороги автомобили. Шел и мужчина. Он шел домой, только вот радости от этого не испытывал. – Здравствуй милый дом, – тихо буркнул он, вставляя в замок ключ и попутно оббивая ботинки от налипшего снега. Мягко щелкнул скрытый механизм, и дверь в квартиру открылась, обдав лицо мужчины теплым воздухом и еле уловимыми нотками вареного кофе, который он пил рано утром. А еще была темнота. И тишина. В пустых квартирах всегда тихо, пока кто-нибудь не откроет дверь и не войдет внутрь, зажигая свет в комнатах. Мужчина вздохнул и, поставив на пол дипломат, быстро скинул пальто, которое немедленно отправилось на вешалку. Снег, который совсем недавно покрывал темную ткань, растаял и сейчас блестел радужными каплями на полу. Пройдя на кухню, мужчина вздохнул и, поставив на огонь чайник, отправился в душ. А когда вернулся, удивленно уставился на крепкого, толстого мужичка с белой бородой, который сидел на стуле и, отдуваясь, с удовольствием потягивал свежезаваренный чай. Он тихо крякнул, сделав очередной глоток, и, взяв с блюдца печенье, весело им захрустел, не обращая внимания на хозяина дома, который стоял в коридоре, завернутый в махровое бежевое полотенце, и смотрел на незваного гостя. – Ты, блин, кто такой? – нахмурился мужчина, отступая в коридор, где на стойке стоял зонт. Классический, длинный, английский зонт. Мужичок рассмеялся и, отряхнув бороду от крошек, миролюбиво поднял вверх толстенькие ладошки. – Не пугайся, Володя. Разве гостей так встречают? Ты же ждал меня. – Ждал? – переспросил мужчина, беря в руки зонт. Зонт был крепким и запросто мог сгодиться в качестве какого-никакого оружия. – Ага. Ждал. А сам вот за зонт хватаешься, и хочешь меня ударить, – добродушно ответил мужичок. Он сделал еще один глоток чая и довольно усмехнулся. – Хороший у тебя чай. Давно не пил такого хорошего чая. Тебе сделать? – Что? – Володя опустил зонт и, чуть приблизившись, оперся плечом о стену, попутно наблюдая за тем, как мужичок встает со стула и, забавно охая, идет к чайнику. В воздухе тут же разлился сладкий, с небольшой терпкостью аромат горячего чая. – Ты проходи, проходи. Не бойся, – улыбнулся мужичок, ставя на стол еще одну чашку. Он поднял с пола небольшой красный мешочек и, чуть в нем покопавшись, достал оттуда сверток с печеньем, которое высыпал на опустевшее блюдце. – Сладости есть, чай горячий, компания приятная. Проходи, Володя. Не бойся. Володя медленно зашел на кухню, не спуская с гостя настороженного взгляда. Но тот лишь весело болтал ногами, шумно пил свой чай и хрустел печеньем. Мужчина поправил полотенце и, усевшись на стул, стоящий напротив, осторожно взял в руки чашку с чаем и сделал глоток. Горячий напиток сразу же согрел горло и наполнил голову ясными мыслями. Володя улыбнулся. Мужичок, подметив это, усмехнулся и подвинул к нему блюдце с печеньем. – Угощайся, Володя. Сам пек, – сказал мужичок, сплетая пальцы на груди. Хозяин хмыкнул и, осторожно взяв предложенное угощение, откусил маленький кусочек. И от удивления разинул рот. – Вкусно? – Очень, – кивнул Володя, и сказанное было чистой правдой. За всю свою жизнь он не ел печенья вкуснее. Оно было сладким, но не приторным. Мягким, но не слишком. А еще пахло орешками, чуть-чуть ванилью и незнакомыми ему специями. Мужичок хитро посмотрел на него и кивнул, принимая похвалу. – Радостно это слышать. Куда радостнее, чем негатив всякий, – ответил он. – Ты вон меня зонтом хотел треснуть, а теперь сидишь и печенье трескаешь. – Вы так и не сказали, кто вы, – осторожно произнес Володя. – Чай и печенье хорошо, конечно, но… – Но я тебя испугал, появившись так внезапно, – закончил за него гость. – Ты уж прости, Володя, но когда я вижу таких, как ты, то аж негодовать начинаю. Новый Год на носу, а вы хмуритесь, сидите в своих квартирах холодных и ничегошеньки не делаете, чтобы радостно стало. – Так вы… – Володя замялся и, глупо улыбнувшись, продолжил, – Дед Мороз? – Не, чего ты глупости говоришь, – рассмеялся мужичок, блеснув озорным взглядом. – Да, животинки меня любят, я снегом землю укрываю. Кто-то меня Дедушкой величает, а для кого-то я Дух самого праздника. Понятно тебе? – Не очень, – честно ответил Володя, поправляя полотенце. – Ничего. Еще поймешь, – хмыкнул гость и, допив чай, встал со стула и отправился в коридор, поманив за собой и хозяина дома. – Пошли. Покажу кой-чего. Войдя в комнату, он тихо вздохнул и покачал головой, а Володя кисло улыбнулся, обводя виноватым взглядом порядок, царящий там. Комната была чистой. Идеально чистой. Нигде не валялось белье, на рабочем столе тоже был порядок, а кровать, стоящая возле окна, была заправлена свежим бельем. Но не это не понравилось гостю, и не из-за этого виновато улыбался Володя. Комната была темной и холодной. Как и вся квартира. – Это, по-твоему, порядок? – грустно спросил мужичок, присаживаясь на край кровати. Володя пожал плечами и, подойдя к столу, машинально поправил лежащие на нем карандаши и блокноты. – Порядок. Чисто все, – ответил он, но гость покачал головой. – Холодно у тебя тут. В лесу вот тоже холодно, но там особая атмосфера есть. Луна светит или солнышко. Снег блестит на ветвях деревьев. Чистый, белый и с волшебными искорками. А у тебя тут темно. Неудивительно, что ты хмурый ходишь. Да, да. Давно я за тобой наблюдаю, Володя. Непорядок это. Но это мы исправим. – Зачем? – поморщился мужчина, облачившийся к тому времени в теплый халат. – Меня все устраивает. – Ага. Знаем, знаем. Будешь в новогоднюю ночь телевизор смотреть, хмуриться, а потом спать ляжешь без настроения жить, – перебил его мужичок и, взяв свой мешочек, достал оттуда какой-то сверток. – На. Развешивай пока. – Что это? – Огоньки, – усмехнулся гость. – Огоньки? – Ага. Волшебные огоньки, Володя. Согревают тех, кто хмурится, и дом их тоже согревают, – мужчина взял в руки сверток и, развернув его, тихо рассмеялся. – Это же обычная гирлянда, – сказал он. – Нет. Это волшебные огоньки, – ответил гость, подходя к шкафу и доставая из него маленькую, искусственную елочку. Он критично осмотрел её и поставил на край рабочего стола хозяина дома. Затем, покопавшись в мешочке, вытащил на свет несколько ярких шариков и блестящую мишуру, которая сверкала, как самый настоящий снег. В мгновение ока мужичок нарядил елочку и, отойдя в сторонку, довольно хмыкнул, осматривая дело рук своих. Володя, меж тем, повесил гирлянду на окно, закрепив её под багетным карнизом. – Готово, – тихо сказал он, поворачиваясь к мужичку. Тот вдруг охнул и умчался на кухню, оставив Володю в одиночестве, а когда вернулся, хозяин дома увидел, что гость несет в руках поднос, на котором стоят две дымящихся кружки с чем-то вкусным. – Готово? – спросил мужичок и, дождавшись кивка, скомандовал. – Тогда выключай свет. – Хорошо, – с сомнением произнес Володя и, выключив свет, выдохнул, когда зажглась гирлянда, которую принес незнакомец. Яркие огоньки были по-настоящему волшебными. Они не просто освещали комнату, делая её куда более милой и уютной, но и согревали. Согревали воздух и согревали душу Володи, который сел на край дивана и удивленно смотрел, как преобразилась его комната. Красные, зеленые, оранжевые, голубые – огоньки весело перемигивались в темноте, отбрасывая яркие блики на стены, мебель и пол. – Держи, – тихо произнес мужичок, подсаживаясь к Володе и протягивая ему чашку, от которой исходил приятный, сладкий аромат. – Чай? – Шоколад, – рассмеялся гость. – Шоколад, огоньки, елочка – все это дает настроение. Смотри, ты улыбаешься, а еще пару часов назад шел по улице с тоскливой миной на лице. Новогоднее настроение не только важно, но и нужно. Особенно таким, как ты, Володя. Когда ты приходишь домой, красный от мороза, стряхиваешь снег с ботинок, то тебя должно ждать дома тепло. Тепло моих огоньков. Чудеса не приходят в холодные квартиры. Они приходят туда, где горит новогодний огонек. Он словно маяк притягивает их и потом никуда не отпускает. Не забывай об этом. – Не забуду, – ответил Володя, делая глоток горячего шоколада. Он расслабленно вздохнул и улыбнулся, после чего повернулся к гостю. – А знаешь, ты прав. – В чем прав? – лукаво улыбнулся мужичок. – На душе и правда, стало теплее. И это прекрасно, – сказал он, смотря за тем, как мерцают волшебные огоньки удивительного гостя, согревая его холодную душу. – Волшебный, новогодний огонек, Володя, – рассудительно сказал мужичок. – Он должен гореть у каждого человека. «Охранник» Работал у нас в школе один человек. Дядя Паша. Он был охранником или сторожем, кому как удобнее. Когда я пришел в первый класс, дядя Паша, улыбаясь, проверил пакет с моей сменной обувью и пожелал мне удачи. На выпускном он пожал мне руку и, прослезившись, также пожелал удачи. Дядя Паша знал всех детей, которые переступали порог школы в первый день, и уходили, не оглядываясь, после получения аттестата. Он знал всех и к каждому ребенку был добр, несмотря на то, что мало кто был добр с ним. Каждое утро, включая субботу и воскресенье, дядя Паша стоял возле входных дверей в ожидании учеников, учителей и обслуживающего персонала. Он приходил раньше всех и уходил позже всех, а порой и вовсе оставался с ночевкой в здании школы. С этим не было проблем потому, что дядя Паша был хорошим знакомым нашего директора, Петра Алексеевича Моисеева. Когда-то они служили вместе, да после армии их дороги разошлись, как это часто бывает. Петр Алексеевич поступил в педагогический университет, а дядя Паша остался служить Родине. Никто не знает почему, а директор не любил об этом распространяться, но дядя Паша однажды пришел к старому другу и тот, на удивление, принял его на должность охранника и ночного сторожа. Молча и без лишних проволочек. Об этом частенько любила судачить секретарша Петра Алексеевича, которой было скучно целыми днями перебирать бумажки. С того момента дядя Паша и приступил к обязанностям, всегда вежливо и неизменно добро относящийся и к детям, и к их родителям, и к своим коллегам. Когда я учился во втором классе, мы с ребятами любили доводить дядю Пашу на переменах. То по спине похлопаем, когда он сидит возле входной двери на потрепанном стуле. То, улюлюкая и говоря ему обидные слова, провоцируем, чтобы он погонялся за нами. Но дядя Паша всегда с улыбкой относился к нашим шалостям и ни одному ученику за все время моей учебы он не сделал больно, не обругал его и не донес на поведение директору. Лишь подкараулит самого ретивого бузотера, схватит его на руки и грозно посмотрит прямо в глаза. Потом аккуратно опустит на землю и покачает пальцем перед носом, обстоятельно рассказывая о правилах поведения в школе, которые он, несомненно, знал наизусть. А сам хулиган радостно улыбался в тот момент, когда дядя Паша брал его на руки. Жмурился и смеялся, будто его щекотали. Смеялся и дядя Паша. А потом грустно вздыхал, когда раздавался звонок, и медленно шел к своему стулу, на котором сидел до окончания урока. В восьмом классе, когда кровь детей бурлит от эмоций, а весна кружит голову, мне частенько доводилось драться с одноклассниками за внимание нашей королевы. Аллочки Еременко. Она была красивой девочкой. Любой парень с радостью бы дружил с ней и тайно грезил о свиданиях и поцелуе. Вот и приходилось сбрасывать ранец на улице и с кулаками встречать тех, кто хотел того же самого, что и ты. Дядя Паша внимательно наблюдал за нами в эти моменты. Стоило лишь возникнуть подозрению на драку, как он был тут как тут. Даже на улице, за углом школы, дядя Паша всегда находил нас и с трудом разнимал дерущихся, которые в гневе и отчаянии колошматили охранника по лицу. Но даже тогда он оставался предельно вежливым и добрым человеком. Лишь поднимет восьмиклассника в воздух, посмотрит тому в глаза и ребенок моментально успокаивается. Дядя Паша не обращал внимания на разбитый нос, поломанный еще в прошлом, на ссадины и синяки, оставленные быстрыми кулаками детей. Мы были для него куда важнее, хоть и сами этого не понимали. А он поцокает языком, вытащит чистый платочек из кармана, протянет его наиболее пострадавшему и уйдет в школу, читать книгу, сидя на потрепанном стуле. Книги, которые он читал, всегда были предметом насмешек от множества учеников. Объяснение было простым. Дядя Паша безумно любил сказки. Обычные сказки, которых полным-полно в любой школьной библиотеке. Затаив дыхание, дядя Паша читал о приключениях Ивана-царевича и Серого волка, переживал за Царевну-Несмеяну, и смеялся, когда следил за Братцем Кроликом и Братцем Лисом из сказок Дядюшки Римуса. Были у него и любимые сборники сказок, которые он перечитывал несколько раз в год. Мы откровенно недоумевали, чем же так интересны сказки такому взрослому мужчине, как дядя Паша, смеялись над ним, заглянув одним глазком в книгу, где всегда лежал шуршащий фантик от старой конфеты, который дядя Паша использовал в качестве закладки. Но охранник не злился и не ругался. Лишь улыбался по-доброму, радуясь нашим улыбкам. Став чуть старше, я набрался смелости и спросил у него, почему он читает сказки. Взрослый мужчина должен читать детективы про Шерлока Холмса или газеты, как сменщик дяди Паши, дядя Валера, суровый человек, в котором не было и грамма доброты его коллеги. Тогда дядя Паша улыбался и разводил руками. Иногда добавлял, что просто любит сказки. На мой выпускной, который было принято праздновать в одном из ресторанов города, дядю Пашу избили пьяные ребята, которые еще вчера были школьниками. Им не понравилось, что пожилой мужчина читает нотации о вреде курения и алкоголя. В тот вечер дядя Паша, как обычно, делал свою работу. Следил за порядком и разнимал драки, которые вспыхивали с завидной регулярностью. Он сидел возле входной двери с небольшой тарелочкой, на которой лежал кусок праздничного торта. Дядя Паша бережно брал ложкой кусочек и, положив его в рот, с наслаждением разжевывал, иногда прерываясь на то, чтобы сделать глоток остывшего чая, стоящего рядом с ним. Его звал директор за учительский стол, учителя просили его присесть рядом с ними, но дядя Паша всегда вежливо отказывался и говорил, что он на службе и следит за детьми, которые даже после выпуска остаются детьми. Он вышел на улицу только один раз, чтобы просто подышать свежим воздухом и насладиться тишиной потому как в зале ресторана гремела музыка, и слышался возбужденный гомон разгоряченных алкоголем выпускников. Дядя Паша присел на лавочку напротив ресторана и открыл свою любимую книжку волшебных сказок, чтобы прочитать пару историй перед тем, как вернуться обратно на службу. Тут его заметили те, кому он по доброте душевной рассказал о вреде алкоголя и сигарет. Озлобленные ребята сбили мужчину с ног и, избив его, вернулись обратно в ресторан, праздновать первый день своей взрослой жизни. Дядя Паша и тогда промолчал, когда мы нашли его на улице, лежащим рядом с лавкой и разорванной книгой сказок. Он только улыбался директору и говорил о каких-то неизвестных хулиганах, которые проходили мимо. Умывшись, дядя Паша вернулся на свой стульчик. Он грустно смотрел на разорванную книгу, бережно распрямляя смятые страницы. А утром началась моя взрослая жизнь и школа постепенно забывалась. Я вернулся в школу через семь лет. Мне нужна была характеристика и еще пара мелких бумажек из канцелярии. С екнувшим сердцем поднимался я по ступеням, а возле входа, как обычно стоял он. Дядя Паша. Он улыбнулся, узнав меня. Крепко пожал руку, спросил, как у меня дела. Странно, но в его словах не было скуки. Ему действительно была интересна моя жизнь и судьба после того, как я закончил школу. Тогда я заверил его, что обязательно поболтаю с ним на обратном пути, а сейчас мне надо заняться бумагами, пока секретарь не ушла на обед. Дядя Паша кивнул и, открыв дверь, придержал ее. Совсем, как в старые времена, когда я еще учился в школе. Забрав нужные бумаги у секретаря, я, предварительно спросив разрешения, зашел к директору. Петр Алексеевич постарел, но глаза его были по-прежнему мудрыми и даже жесткими. Он радостно меня поприветствовал и собственноручно заварил чай. Тогда-то, после стандартного рассказа о себе, я спросил его о дяде Паше. Петр Алексеевич грустно вздохнул, но ответил. – Наверняка ты знаешь, что мы с Пашей служили вместе. Он остался, а у меня всегда мечта была педагогом стать. Паша часто мне письма тогда писал. Много писем. Они до сих пор у меня дома хранятся, – улыбнулся директор, отпивая чай. – В одном из них он написал мне, что улетает служить в жаркую страну. В Афганистан. Потом Паша пропал. Я не получал от него писем на протяжении нескольких лет. Тщетно пытался найти его, списывался со штабами, министерствами и другими ведомствами. Где-то молчали, а где-то отвечали, что знать ничего не знают. Я уж было совсем потерял надежду, как получил письмо из одного госпиталя. Паша был там. Живой и почти невредимый. Мне рассказали, что его группа попала в засаду и почти все погибли. Остался только он и еще один молодой сержант. Я бросил все дела и сразу же помчался в этот госпиталь. Нашел Пашу. Это было страшное зрелище. Он был невероятно худым, смотрел в одну точку и что-то тихо бормотал. Тогда он меня не узнал, но на третий мой приезд, очнулся. Улыбнулся, сжал мою руку и заплакал. Плакал он тогда долго. Да что об этом говорить. Я ему тогда пообещал, что если будет нужна моя помощь, он смело может на нее рассчитывать. Но Паша был не таким. Он нашел меня через много лет, когда я стал директором школы и обзавелся семьей. Представляешь, он просидел несколько часов в приемной, ожидая меня с совещания. Просто ждал. Я рад был увидеть старого друга, но то, что он мне рассказал, было грустным. Каждый день он жил с постоянной болью на душе, а ночью видел лица тех, кто остался лежать на жаркой и потрескавшейся земле Афганистана. Паша тогда честно сказал, что устал жить. Жизнь потеряла для него смысл. Мы говорили долго. О прошлом и будущем. Тогда я предложил ему должность охранника и сторожа. Да, ты можешь меня осудить за то, что я принял на работу человека с душевной травмой, но Пашка никогда бы не сделал никому плохо. Он сказал мне глядя в глаза, что устал от боли. Что ему не хватает улыбок и простой радости. Да, я взял его и не жалею. – Правильно сделали, Петр Алексеевич, – тихо ответил я, когда директор замолчал. – Знаю, – улыбнулся он. – Паша начал меняться. У него появилась улыбка и радость в жизни. То, чего он лишился когда-то, вновь вернулось. Я знаю, что вы частенько доводили его, провоцировали и смеялись, но это лишь подтвердило, что я принял верное решение, взяв его на работу, и дал ему шанс на новую жизнь. Выйдя из кабинета директора, я медленно пошел по длинному коридору в сторону выхода. Сейчас здесь было пусто и тихо. Шли уроки и никто не бегал, не играл в догонялки или «Выше ноги от земли». Дядя Паша так и сидел на своем стульчике, читая книгу. Подойдя к нему, я смутился, а он лишь добро улыбнулся и поинтересовался, как у меня дела. Сердце заныло в груди. Дядя Паша помнил нас всех, переживал за нас и желал каждому из нас мирной жизни. Такой, какой не было у него никогда. Немного поговорив с ним, я достал из пакета книгу, которую захватил из дома. Книгу, которую знал наизусть. Волшебные сказки. Как те, которые любил дядя Паша и которые разорвали пьяные хулиганы. Охранник бережно взял книгу в руки и посмотрел на меня. Я видел, как блестят его глаза. Что уж там. Мои глаза тоже блестели. Коротко кашлянув, дядя Паша сказал лишь одно слово. – Спасибо. – Не за что, дядь Паш, – грустно улыбнулся я. – Вы любили эту книгу, а у меня дома как раз такая же лежала. Вот и решил сделать вам подарок и извиниться за то, что был сорванцом. – Полно тебе, – ответил он, положив крепкую руку мне на плечо. – Вы – дети и всегда будете детьми. – Дядь Паш, – после небольшой паузы, произнес я. – Да? – Почему вы так любите сказки? Даже после стольких насмешек. – Все просто, – улыбнувшись, ответил он. – В сказках Добро всегда побеждает Зло, рыцари находят счастье, а принцессы свою любовь. Сказки должны быть в жизни каждого. Так легче жить. Глядя сквозь призму сказок, этот мир не так плох и всегда будет жить надежда на счастливый исход. Спускаясь по ступеням, я оглянулся и, увидев дядю Пашу, помахал ему рукой. Охранник повторил мой жест. А я многое понял. Как понял и то, что через какое-то время приведу своих детей в эту школу и дядя Паша, проверив их пакеты со сменной обувью, пожелает им удачи. Как желал когда-то и мне. Дети будут бегать по коридорам школы, и смеяться над тем, как дядя Паша читает сказки, иногда улыбаясь или смеясь в колючую бороду. Потому что сказки должны быть в жизни каждого человека. Так легче жить. «Мода» – Агрипинушка, здоровеньки тебе. – О, Маруська, а ты чиво так рано-то? – Страсти, Грипа. Страсти жуткия! – Да погодь ты, старая. Каки таки страсти? Ляца на тебе нема. – Няхай с им, с лицом Агрипина. К Таиське унуки-то приехал, слыхала? – Слыхала. И чиво? Унуки, как унуки. В столице живут, икру за завтраками едять, в махазины ходют с баулами-то. Шо ж тебя так напугат-та? – Левонтий, старший унук Таиськин, жуткай, как демон, во те крест. Морда белая, безобразная, глаза чурнющщие и злыя. – Тю! – Ниче не тю, Грипа. Говорю тебе, нехристь! Рубаха на ём богохульна, диавол скалица, язык свой синюшнай показыват. Штаны бляскучи, с дырами-то на коленях, Грипа. Где ж та видано, шоб робенок-то в портках дырявых ходил? И цеп на боку висит. Порча на ём, как вижу. Надыть молитву читат, да три ночи, пока диаволы тело не покинут. Шо ты ржёшь-та, окаянная? – Та не нехристь вона. Робенка обругала почем зря. Мода така. – Кака така мода? – Нихормалы завуцца, Маруся. Чем робенки диковина, тем лучша. Вот и портють одежу на себе. – Ой не скажи, Грипа. Сижу утречком-та на лавке, а тут вона, нехристь идет, скалицца и глядит на меня, глядит. Поплохело мне сразу, немочь одолела бабушку. А Тарасова-та унучка? Мил робенок был, а чичас? – А чичас чиво? Тожа с мордой страшнай ходить? – Не, Грипа. Клован просто. Жуткий такой клован, как мы у цирке-то видели, помнишь? – Ага. – Вот. Губы у ей краснючие, мяшки под глазами, видать совсем робенок не отдыхат-то. Порча на ей, венец безбрачья чернай, говорю те. Кому она така нужна-та? – Та говорю ж тебе, старая. Мода энто. – Мода? – Мода. И фост на голове до заду, и юбка мягкая, шо срам видать. У их так принято, Маруська. – Тьфу, нехристи! Утрам та со мной здароваца, а я ей очи та потупила, у землю вылупилась и молитву охранну читат сразу. А девка смееца и пальцам на меня показыват. Порча, Грипа. Как есть вижу. – Та ничаго ты вишь-та. У Маланьи тож унуков видала? – Видала, Грипа. Нехристи тож. Траву у меня с огородов таскат начали. Аккурат ночью. Буйка мой аж залаилса от волненья. Вышла я и вижу как Маланьин Олёшка хохочит, аки беспутник и крапиву-то срыват и в карман складыват. Я травой энтой коз кормлю, а има-та она зачем? – Любять они иё, Маруся. – Ох, порча черная на их сидить, да из голов лезеть. Сама видала. Черви толстыя, противныя, прям из мозха торчать! Шо творица-та, Грипа? – Э старая. Прычески энта. Модны прычески. Как их. А, дрэнды называца. Голову не моють, потом воском мажуть и катат в руках, как нитки, пока не потолстеють. Чем длинне, тем шакарнее будя. Поняла? – Ой, Грипа. Дивно энто все. Токмо Ленька, Машкин унук нармальный. Барада у иво така окладиста, шляпа на голове, глаза мудрые, не то шо у энтих клованов и нехристей. Здароваица проходит, чистенькой весь, хоть одежа и старая. Завяла я иго домой-та к себе. Дай думаю робенка щщами покормлю, а он отказыват, фихуру блюдеть, Грипа. Сразу видно, большой человек будя. А тут учудил. – Чиво? – Шарф мой увидал, руки затряслись, ажно слюна капат начала. Баб Марусь, грит, отдай мне шарф свой, а я тебе тыщу рублёв дам. В Москве, грит, таки шарфы только богатычи носют. Я иму в ответ, светик, на кой те шарф старой-та? Свяжу новай, придешь и забирешь потом. А он никакую, Грипа. Шарф, грит, хочу. Отдала робенку, чай застудица зимою. Иль мода энта тоже винавата? – Мода, Маруська. Любят они стары вещи-та. Мои унучики вон пинжак забрали. Трыцать лет лежат на печи и никому не нужан, а тут аж подрались за иво. Неча тут порчу свою приплетат. Мода энта, Марусь. – И откудава ты знаш-та? – Унуки телевизер карманнай привезли. Планхшет называца. Там усё есть. И про моду, и про земли далекия, и про робенков-та наших. Вечером- то делат нечиво. Сяду, планхшет возьму и читат начинаю. Много уже прочитала. Про нихормалов, растмантов, шипстеров. Погодь, тебе дам. Тоже почиташ вечером. Темна стала, как дупло ведмедево. – Ой Грипа, че ж делаца-та? Телевизер энтон все-все знат? – Все знат, Маруся. Мы с дедом стокмо всего узнали. Энта, как её, эвалюцья, Маруська. Читай, мне не к спеху-та. Завтра с дедом на картошку ехат нада. А ты читай. А то порча, нехристи. Мода, во! «Помощники» В комнате спал человек. Спал беспокойно, постоянно ворочался и зажимал худыми коленками толстое, теплое одеяло. Иногда он вздрагивал и что-то бормотал во сне, а иногда просто махал руками, пугая недовольного черного кота, который лежал рядом на подушке и меланхолично зевал, если рука хозяина проносилась в опасной близости. На стене с неровно поклеенными обоями в аляповатый цветочек, мерно тикали большие часы с кукушкой, которая давным-давно была сломана. Летний ветерок лениво играл занавесками и лежащими на занозистом столе бумагами, покрытыми неразборчивой писаниной. Ничто не нарушало сладкой ночной тишины, и каждый звук удивительным образом гармонировал с царящей в комнате атмосферой. Каждый звук, кроме вкрадчивого скрипа половиц, охающих от наступающих на них мохнатых ножек. Ножки шли осторожно, аккуратно, опасливо замирая в тот момент, когда человек на кровати начинал беспокойно вертеться. В который раз. Но мохнатые ножки, дождавшись, когда он снова забудется в беспокойной дреме, продолжали путь вперед. Черный кот, спящий на подушке, поднял было голову, но услышав знакомый шепот обладателей ножек, еще раз зевнул и попытался уснуть. Он знал, что хозяину ничего не грозит. А ножки всегда шастают по комнате ночью, когда старый дом погружается в сон. – Деда Палыч, а чего эт мы крадемся, как тать в ночи? – недовольно спросил тихий голосок. Ему тут же ответил шиканьем другой, чуть скрипучий, как и старые половицы под ногами. – Все тебе знать-то надо, да, Савраська? – буркнул он. – Исправлять вот идем. – Что исправлять, деда Палыч? – не унимался первый голос. Он был высоким и довольно мелодичным. Как у озорного ребенка, который всегда готов подурачиться и повеселиться. – А кто вчера кашу варил, м? Каша-то маслица требует, внимания поварского. А ты что? Оставил чугунок в печи, каша-то и пригорела. – Деда Палыч, – виновато ответил тот, кого звали Савраськой, – я же не специально. Заигрался просто с Леонтием, а каша, раз, и сгорела. – Вот, – усмехнулся Палыч, остановившись на мгновение. – Поэтому Левонтий спит, а мы работать идем. Нашкодил, унучек, теперь не нуди деду на ухо-то. – Ладно, – протянул Савраська. – С чего начинать-то, деда? – С уборки и начнем. А то же ты вчера начудил. Ух и начудил, – в голосе Палыча не было зла. Лишь легкая насмешка над надувшимся внуком, который шел за ним следом. Свеча, одиноко горевшая на занозистом столе, где лежали бумаги, выхватила на мгновение тех, кто тихо крался в тишине спящего дома. Первым шел маленький человечек, с мохнатыми ножками и окладистой белой бородой. Он немного горбился и опирался на кривую веточку, которая заменяла ему палку. Второй, молоденький, с проказливой улыбкой на безбородом лице и горящими темными глазами, что-то тихо бурчал себе под нос и старался не наступить деду на пятки. Кот Леонтий, приоткрыв глаза, узнал Савраську и, коротко мяукнув, уснул вновь. Ему снились мыши. Толстые, ленивые и вкусные, которые сами прыгали коту в лапы. Такие сны Леонтий любил. Он знал, что такие сны приходят в те моменты, когда по дому начинают сновать мохнатые ножки. – Деда Палыч, а что это за бумажки на столе? Выбросить? – спросил Савраська, забравшись на стол и взяв в руки смятую бумагу. Старичок покачал головой и, подойдя к внуку, велел тому положить исписанный листок на место. – Нет, Савраська. Нельзя их выбрасывать. Хозяин-то весь вечер их писал, – пробубнил он, старательно разглаживая лист бумаги. – Любовности тут. Душа евонная. А то, что смял их, пускай. Мы разгладим, а утром он по новой на них глянет. – Поэтому он спать не может, – понимающе хмыкнул Савраська, взглянув на кровать. – Убивается шибко, деда Палыч. – Ничего, унучек. Поможем ему. Ты, вместо того, чтоб болтать, лучше бы чугунок помыл. А ну как встанет хозяин утром, а каша пригоревша и невкусна. Неча было с Левонтием игры играть. Эх, молодежь. Все одно у вас на уме… – Помою, деда. А еду готовить потом? – А как же. Раз кашу испортил, надыть и новое блюдо сварить. Картошечку с грибами, к примеру, – Савраська кивнул и собрался уже спрыгнуть со стола, как старичок добавил. – И это, унучек. Петрушки там, укропу не жалей. И следи за чугунком-то. Не дай тебе и энто блюдо пережарить. – Ладно, деда. Будет ему картошка с грибами. – И укропу. Укропу обязательно. Ежели в картошке укропа нету, то картошка весь вкус теряет сразу. Запомни. – Хорошо, – усмехнулся Савраська и, спрыгнув со стола, помчался к печке, на которой сиротливо стоял закопченный чугунок со злополучной кашей. Пока он был занят чисткой посуды, Палыч бережно разглаживал скомканные листы бумаги и покачивал головой, бегло читая неровные буквы. Он изредка замирал, бросал грустный взгляд на спящего человека, и вновь возвращался к письмам, попутно что-то бубня себе под нос. Савраська, закончив с очисткой чугунка от старой каши, снова забрался на стол и встал рядом со старичком, не решаясь его отвлечь. Мерно тикали часы на стене и мерно качал головой Палыч, складывая разглаженные бумажки в сторону. – Деда, я все, – похвалился внук, когда ждать ему надоело. Старичок вздрогнул от испуга, а потом тихо рассмеялся, когда Савраська протянул ему палочку, которая выпала из ослабевших рук. – Что ж ты так пугаешь-то, Савраська? – усмехнулся он, погладив младшенького по курчавой голове. – Очистил чугунок-то? – Да. – А картошку с грибами почистил? – Да, деда. И воды уже налил, и на огонь поставил. – И с Левонтием поигрался, да? – рассмеялся Палыч, увидев, что черный кот осторожно умывается лапкой, сидя возле печки. – Ладно, ладно. Не дуй губу-то, будто пчела тебя аль жук какой в лицо укусил. Теперь часы надо сделать. – Часы? – протянул Савраська, почесав подбородок крошечным кулачком. – Часы, – кивнул старичок. – Кукушка там не кукует. Давно уже, почитай что лет пять, если не больше. А хозяину все недосуг. Как хозяйка ушла, так он совсем плохой стал. – Знаю, деда. Потому и спит плохо, – нетерпеливо перебил его внук. – Часы идем чинить или как? – Идем, унучик. Идем. Беги пока вперед, а я дойду. Когда Палыч добрался до часов, Савраська уже вовсю орудовал в механизме толстой отверткой. Изредка он высовывался из кукушкиной дверцы и отряхивал голову от пыли, после чего снова нырял обратно. Старичок, стоя на крышке часов, очень сильно похожей на крышу дома, где они жили, слабо улыбался в густую бороду, наблюдая за деловитым внуком. Дождавшись, когда тот закончит и заберется к нему на крышку, Палыч подвинулся и похлопал Савраську по спине. Младшенький тут же заулыбался и гордо выпятил грудь. – Молодец, вижу, – хмыкнул старичок, заглядывая внутрь. – Пружина ослабла, аль механизм заржавел? – Все вместе, деда, – ответил внук. – Маслицем я смазал, затянул все. Работать будет. – Вот и славно, унучек, – кивнул Палыч. – Они же, люди, как часы эти. Новенькие работают без сбоев, идут точно, сияют ажно. А со временем пылью покрываются, ломаются порой, детали ржавеют, отстают от жизни-то. Вот мы им и помогаем, чиним все, чтобы они снова, как раньше, ходили. – Зачем, деда Палыч? – удивленно спросил Савраська, достав из-за пояса маленькую морковку, и, откусив кусочек, принялся громко хрустеть. – Люди сами не могут за собой следить? – Могут. Забывают порой, что им тоже починка нужна. Вот и стареют, ржавеют и ходить отказываются. Как часы энти. Отдохнул? – Да, деда. – Тогда давай дальше. – А что теперь? – Веником по хате пройтись надобно. Пыль вымести, паутину собрать, грязи всякие убрать. Энто дом не только хозяина, но и твой, Савраська. Привыкай заботиться. – А зачем, деда? Хозяин-то не узнает, что это мы делали, – хмыкнул младшенький, отряхивая руки и спрыгивая на пол. Он быстро сбегал к печке и вернулся со старой метлой, облезлой и потерявшей часть прутьев. Савраська быстро перемотал её и, мурлыкая себе под нос песенку, принялся подметать пол, не забывая спрашивать деда, который важно сидел на табуретке возле стола. – Зачем оно нам, деда Палыч? – Хоть хозяева и не видят нас, но чувствуют, что за ими заботятся. Ежели ты будешь за хозяином смотреть, то и он за тобой смотреть будет. Вкусными пирожками тебя баловать будет, али молочком парным. Плохо им без нас будет, Савраська, – мудро ответил старичок, опершись головой на шершавые кулаки. – Ежели домовой за домом не смотрит, то дом хиреть начинает. Пауки там лезут, тараканы всякие. Грязь всюду, запустения и огорчения. Так бывает, когда хозяин с головой в энти уходит, как их, проблемы. Ни о чем другом боле не думает, кроме как об энтих проблемах. Тут-то мы им и нужны, Савраська. Сегодня мы им поможем, а завтра они в себя поверят. – Понятно, деда. А я-то думал, что они просто так ленятся. – Нет, унучек. Подрастешь и поймешь, – улыбнулся Палыч. – Вон посмотри. Ты дома чуть порядки навел, а хозяин уже похрапывать начинает. Улыбается во сне. – Так это что, я ему, правда, помог? – присвистнул Савраська, продолжая подметать пол. – А я о чем тебе толкую? Ты помог. Я так, за компанию сижу, чтоб тебе не скучно было. Закончил уже? – спросил старичок и, дождавшись утвердительного кивка внука, продолжил. – Молодец, Савраська. Видишь, как чисто? Скажи же, что самому приятно стало? – Стало, деда, – улыбнулся младшенький. – А теперь пошли. Притомился я тебя уму-разуму учить. Да и утро скоро. Хозяин проснется, за письма свои снова сядет. Хата убрана, картошечка сготовлена, часы починены. Молодец, унучик. – Спасибо, деда. Вновь заскрипели старые половицы, зашуршали и заохали, когда по ним побежали мохнатые ножки. Ножки торопились, а в окно уже светило солнце, да первые петухи голосили на улице. Кот Леонтий лениво зевнул и, приоткрыв левый глаз, потянул носом, вдыхая вкусные ароматы, доносящиеся из чугунка, стоящего на печке. Тихо тикали часы, в которых спала кукушка. Тихо спал и человек на кровати. ***** – Кушай, Савраська, кушай, – протянул старичок, с улыбкой наблюдая за младшеньким, который за обе щеки уминал горячие пирожки с картошкой и запивал их парным молоком. Тот улыбнулся в ответ и прижался к деду. – Деда Палыч, а хозяин теперь всегда таким будет? – спросил он, вытерев губы тыльной стороной маленькой ладошки. – От тебя зависит, унучек, – ответил Палыч. – Помнишь же, что я тебе говорил постоянно? Али забыл уже, заигравшись с Левонтием? – Помню, деда, – хмыкнул Савраська и посмотрел на кровать, где спали два человека. Мужчина и женщина. – Помню. – И что я тебе сказал? – усмехнулся старичок, поглаживая бороду, которая стала еще длиннее. – Ежели ты будешь за хозяином смотреть, то и он за тобой смотреть будет. – Верно, унучек. Правильно. Покушал? Тогда пошли. Надыть нам еще туфли хозяйские почистить, да посуду помыть. – Пойдем, деда, – улыбнулся Савраська, бросив еще один взгляд украдкой на спящих. Спящие люди не ворочались, не вскрикивали от беспокойства и не сжимали худыми коленками одеяло. Они спали и улыбались во сне, обнимая друг друга. Им снились теплые и добрые сны. Такие же теплые, как утреннее солнце, и улыбка старого Палыча. «Хлебушек» Погода портилась очень быстро. Сначала небо затянуло серой пленкой, сквозь которую не может пробиться даже самый сильный солнечный луч. Потом откуда-то набежали тяжелые, набухшие, словно мешки под глазами, облака и принялся слабо накрапывать мелкий дождик. Это был не летний дождь, который приносит прохладу, и под которым так здорово бегать по лужам и пускать бумажные кораблики. Дождь был осенним, холодным, колючим и кусачим. Он заставлял прохожих ускорить шаг, поплотнее укутаться в шарфы и поднять воротники пальто. А резкий ветер, пришедший вместе с дождем, жалил глаза и вызывал противные слезы, из-за которых ничего не было видно. Ни магазина, куда иногда сворачивали прохожие. Ни старушку в ветхом пальто и с табличкой в сморщенных руках. Ни маленькую девочку в сиреневой дутой куртке, которая тоже держала в руках бумажку с забавной надписью. Буквы, из которых были сложены слова, прыгали, плясали и словно жили своей жизнью. Было видно, что их написали второпях, когда времени совсем не оставалось, а рука, держащая обломанный карандаш, предательски дрожала, грозя обломать стержень, скрипя ползущий по бумаге. Но прохожие не замечали этой надписи. Как не замечали и девочку, которая с надеждой вглядывалась в хмурые лица, ожидая, когда хоть кто-нибудь обратит на неё внимание. – Чего тут встала? А ну иди давай! – девочка вздрогнула, когда рядом с ней раздалось шипение. Слева, почти приблизив своё лицо к её лицу, стояла старуха в ветхом пальто. Её губы были поджаты, а в глазах полыхала злоба. – Клиентов пугаешь! Иди отсюда. – Бабушка, но мне только хлебушка, – робко ответил ребенок, поднимая бумажку с надписью на уровень груди, словно стараясь таким образом защититься от злой старухи. – С кем ты работаешь? Кто твой хозяин? А? – не унималась старая попрошайка. Она, вцепившись в плечо девочки, больно надавила пальцами, заставив ребенка тихонько ойкнуть. – Не вздумай орать! – Я не знаю о чем вы, бабушка. Мне хлебушка только. Немного, – всхлипнула девочка. Старуха, тяжело вздохнув, отошла в сторонку, когда один из прохожих бросил в их сторону отсутствующий взгляд. – Иди отсюда. Тут мое место, – злобно бросила она, возвращаясь под укрытие козырька, где дождь был бессилен. – Мне хлебушка. Только и всего, – прошептал ребенок, поднимая мокрую бумажку выше. Но прохожие по-прежнему шли мимо, даже не взглянув на неё. Дождь скоро кончился, уступив место противному холоду, от которого ноют кости, а в горле начинает першить. Девочка дрожала, крепко сжимая мокрый листок замерзшими пальцами, пританцовывала на месте, но не уходила, каждый раз повторяя свою просьбу, когда рядом с ней проходил очередной прохожий. Старуха, буравя ребенка злым взглядом, что-то ворчала себе под нос и постоянно махала рукой, когда никто не видел. А девочка продолжала ждать. Чуть позже к старухе подошла парочка хорошо одетых молодых ребят, которые без лишних разговоров сунули ей в руки пару мятых купюр, заставив широко улыбнуться беззубый рот попрошайки. Она моментально изменилась. Изменился её взгляд, в котором теперь сквозил стыд и жалость. Изменился голос, уступив место елейному шепоту, славящему Бога и тех, кто подал старухе деньги. Только руки не изменились. Они дрожали от жадности, пряча купюры в обширные карманы старого пальто. Ребята не замечали этого, зато все видела девочка, в чьей груди появилась надежда. Она улыбнулась и вновь подняла бумажку, но ребята лишь рассмеялись и скрылись в теплом магазине, где нет ветра и холода, зато пахнет свежей выпечкой и копченой колбасой. Глаза ребенка заблестели, когда надежда разбилась, как хрустальный бокал, а в груди появился неприятный комочек. Девочка знала, что это говорят слезы, но держалась изо всех сил, чтобы не расплакаться. Дрожащим голосом она вновь принялась просить прохожих о сочувствии, но её никто не слышал, кроме старухи, чьи глаза снова стали злыми и холодными, как небо над головой. – Дяденька. Дайте мне хлебушка, пожалуйста. Только хлебушка и все, – повторяла она, заглядывая в лицо очередного человека. – Иди домой, – снисходительно отвечал прохожий, унося из магазина полные сумки продуктов, а мелочь сующий старухе. – А то я сам тебя к родителям отведу и расскажу, чем ты занимаешься. – Дяденька. Мне… хлебушка. И все, – тихо просила девочка, вздрагивая, когда старуха ехидно смеялась, высыпая в урну мелочь, поданную ей прохожим. – Иди отсюда, зараза! – шипела попрошайка, грозя ребенку сухим кулаком, и кротко улыбалась, когда ей снова подавали деньги. – Дай тебе Бог здоровья, сынок. – Мне только хлебушка. Хоть кусочек, – повторяла девочка, дрожа на холодном ветру. Она стояла час, два, потом три, но по-прежнему безрезультатно. Прохожие давали деньги старухе, а на ребенка никто не обращал внимания. Впрочем, даже старая попрошайка перестала грозить девочке кулаком, сосредоточившись на охмурении очередных людей. Один из них, полный мужчина в черном пальто, задержался на минуту, а потом, раскрыв пакет, вытащил оттуда буханку хлеба и протянул её старухе. Злобой блеснули её глаза, а потом вновь вернулся лицемерный шепоток. Мужчина улыбнулся и, вздохнув, направился к припаркованной машине. Старуха, дождавшись, когда он отъедет, в сердцах швырнула буханку в мусорное ведро и, воровато озираясь, отошла за угол, где принялась считать деньги, собранные за время стояния возле магазина. Ослепленная блеском монет и хрустом купюр, она не заметила, как к урне подбегает девочка и, воровато озираясь, вытаскивает оттуда чуть испачканную и слегка влажную буханку белого хлеба, а потом и те монетки, что бросила туда старуха. Попрошайка, увидев это, разразилась бранью и бросилась обратно, но девочки и след простыл. Только раз мелькнула в гуще прохожих сиреневая дутая куртка, да пропала, уступив место прежним хмурым прохожим, которые спешили по делам. Старуха сплюнула злой слюной на землю и, вернув на лицо выражение скорби и стыда, принялась ждать новых подаяний. А девочка бежала к своему дому. Она торопилась, сжимая в руках влажную буханку хлеба и две дешевых сосиски, купленных на вытащенную из урны мелочь. Глаза ребенка блестели и в этот раз от радости. Надежда, разбившаяся хрустальным бокалом, вновь заиграла яркими искрами, даря тепло и счастье. Прохожие, недовольно цокая языками, уворачивались от ребенка, который ловко лавировал в людском потоке, крепко держа в руках хлеб. Но девочка их не замечала. Она бежала к дому, где её уже ждали. В сухом подвале, между горячих труб и гудящих конструкций, лежала старая собака. Она изредка поднимала седую морду, принюхивалась и, тихо заскулив, снова укладывалась на сухую землю. Её глаза давно уже покрылись серой пленкой. Такой же серой, как и небо, которого она уже никогда не увидит. Девочка, забежав в подвал, бросилась к собаке, а та, почуяв знакомый запах, слабо завиляла хвостом и лизнула руку ребенка горячим языком. Засмеявшись, девочка подвинула к себе старую пустую миску и, покрошив туда немного хлеба и сосисок, протянула это собаке. Собака, слабо виляя хвостом, слепо ткнулась в чашку и, почувствовав еду, принялась жадно её есть. Она глотала, почти не жуя хлеб, не замечала сосисок, и по-прежнему виляла хвостом, когда чувствовала, что её гладит по голове знакомая рука. – Кушай, Снежа, кушай. Не торопись, – улыбалась девушка, гладя собаку по голове. – Там и сосиски есть. Вкусные? Тебе нравится? Собака не отвечала. Это только в сказках собаки говорят, но её благодарное молчание было лучше всяких слов. – Покушала? Умница, Снежа, – девочка налила в пустую миску воды из стоящей рядом бутылки и напоила слепую собаку. – Вечером я тоже принесу тебе хлебушек. Собака не отвечала. Она осторожно лизнула руку ребенка и, вздохнув, положила голову на лапы. А девочка улыбалась, почесывая Снежу за ушком. Собака молчала, изредка виляя слабым хвостом. Но потом тихонько заворчала, когда в нос проникли другие запахи. В подвал вошел кто-то чужой. – Это твое? – обернувшись, девочка увидела того самого мужчину в черном пальто, который отдал свой хлеб злой старухе. Он улыбался и держал в руках мокрый листок бумаги с забавной просьбой: «Снеже на хлебушек». – Здравствуйте, дяденька. Да, моё, – тихо ответила девочка. Странно, но она не боялась незнакомца, хоть мама и говорила ей постоянно о том, что с незнакомцами нельзя разговаривать. – Не пугайся. Я не причиню тебе зла. – Почему вы дали тот хлеб бабушке, а не мне? – спросила девочка, прижимаясь к слепой собаке. Мужчина, подойдя ближе, опустился на корточки и протянул Снеже руку. Та, чуть понюхав, лизнула его пальцы и завиляла хвостом. – Ой, вы ей понравились. – Да, вижу, – ответил мужчина. – А хлеб… Я хотел узнать, правда ли он тебе так нужен. – Нужен, дяденька. Снежа уже старая. Она ничего не видит и отсюда не выходит. Я приношу ей хлебушек и воду, разговариваю с ней, играю. А когда меня мама не пускает на улицу, я плачу, потому что Снежа голодная. Кто ей еще хлебушка принесет кроме меня? – Я могу, – тихо сказал мужчина, посмотрев девочке в глаза. – Если ты не против отдать её мне. – Вы ей понравились, – хмыкнула девочка, а потом испуганно прижала собаку к себе. – Вы ведь не сделаете ей плохо? Не будете её бить? – Нет, – улыбнулся мужчина. – Я буду о ней заботиться. У неё всегда будет свежий хлеб, сосиски и каша. – Обещаете? – Конечно. – А как я узнаю, что вы не обманываете? – не успокаивалась девочка. – Когда-нибудь узнаешь, – загадочно усмехнулся незнакомец, ласково прикасаясь к плечу девочки. Та улыбнулась в ответ. – Хорошо, дяденька. Я вам верю. Я хотела узнать, правда ли вам нужна Снежа. Даже старая и слепая. – Правда, – кивнул он. – Она не против, – вздохнула девочка, прижавшись к собаке на прощание. Та, словно почувствовав это, лизнула руку ребенка и слабо заскулила. – Не плачь, Снежа. Этот дяденька тебя не бросит. Ой, а сколько время? – Половина шестого, – ответил мужчина, взглянув на часы. – Тебе пора домой. Мама скоро придет с работы. – Да. Обещайте, дяденька, что вы не бросите Снежу, – с вызовом сказала девочка. Мужчина улыбнулся, и она поняла без лишних слов, что он никогда не бросит слепую собаку. Она верила ему. – Обещаю, – тихо произнес он. ***** Дождавшись, когда топот детских ножек затихнет, мужчина вздохнул и вновь присел на корточки рядом со слепой собакой. Он нахмурился, а затем медленно провел ладонью по её глазам. Серая пленка, которой они были укрыты давным-давно, исчезла, а хвост, слабый и вялый, вдруг завилял резко и энергично. Мужчина довольно улыбнулся и тихо рассмеялся, когда Снежа, слабо поскуливая, принялась кружиться вокруг него. – Ты готова? – спросил он, а потом, задумчиво вздохнул. – Знаешь, Снежа. Дети всегда меня удивляют. Не попрошайки, которые выбрасывают хлеб в урну, не богачи, сулящие богатства, когда я прихожу за ними, не злодеи, орошающие пол крокодиловыми слезами, только увидев мою тень. А дети. Они наивны и добры. Они готовы мерзнуть на холоде, мокнуть под дождем, и подвергаться насмешкам за простой кусок хлеба для тех, кто им дорог. Их сердце, еще чистое и незапятнанное злом, заставляет меня удивляться. Как жаль, что не всем удается сохранить этот свет в себе. Но я всегда буду надеяться на лучшее. Ну что же. Пошли? Собака не ответила. Это только в сказках собаки говорят, а Снежа просто шла за незнакомцем. Шла туда, где ярко светило теплое солнце, где не было холода и дождя. Была только надежда. Маленькая Надежда спасла её когда-то от голода и другая надежда сейчас вела её вперед. За странным мужчиной в черном пальто, которого так удивляют дети и их чистые сердца. «Желание» Ночь. Тихая и безлунная. Не слышно привычных звуков проезжающих машин и загулявших прохожих. Даже собаки куда-то попрятались и не нарушают ночную тишину своим резким лаем. Лишь занавески слабо колышутся под дуновением робкого ветерка, прохладного и легкого, как сама летняя ночь. Внутри комнаты тоже тихо. Остановились часы и не скрипят под ногами старые половицы. Будто все растворилось в жирно-чернильной темноте. Лишь одинокая девочка в белой старенькой ночнушке стоит у окна и задумчиво смотрит на ночные улицы. На вид ей лет восемь или девять. Худенькая, напуганная и очень хрупкая. Она ждет. И знает, что обязательно дождется. Тихо скрипнула входная дверь, заставив девочку повернуться на источник шума, и в комнату, смешно переваливаясь на ходу, вошел щенок. Маленький и напуганный щенок дворняжки. Он обвел помещение блестящими темными глазами и, увидев улыбающегося ребенка, бросился к нему, постукивая коготками по полу. Девочка, опустившись на одно колено, протянула к собаке руки и та не заставила себя ждать. Запрыгнув, щенок облизал смеющегося ребенка горячим языком и тихонько заворчал, когда пальцы девочки принялись почесывать его шерстку. – Привет, Масик, – улыбнулась девочка, подняв щенка на уровень глаз. – Ты совсем не изменился. – Ауф… – согласился тот и попытался еще раз облизать хозяйку. Девочка в ответ опустила щенка на пол и присела рядом, продолжая почесывать его за ушком и изредка смеясь, когда собака подставляла ласковым пальцам свой живот. – Совсем не изменился. Все такой же смешной, – тихо сказала девочка, бросив на темную дверь косой взгляд. – Как ты, маленький? – Вуф! – буркнул щенок, заметив перемены в настроении хозяйки. Он протяжно заскулил и легонько помахал куцым хвостом, надеясь привлечь ее внимание. – Да, Масик. Не нравится тебе здесь? Скоро уже пойдем. А пока, просто побудем рядом. Хорошо? – Уф… – зевнул Масик и, забравшись девочке на колени, свернулся клубочком и принялся сладко посапывать. – Знаешь, Мась. Я рада, что ты пришел, – продолжила она, отстранено гладя собаку. – Я боялась, что ты не придешь. А мне так много нужно тебе сказать. – Аф? – будто спросил щенок, заставив девочку еще раз рассмеяться. – Ты все понимаешь, да? Все ты понимаешь. Прости, что я так поступила с тобой. Мне казалось, что я поступаю правильно. Я ошибалась, Масик. Я все бы отдала, чтобы вернуть тот момент, но его уже не вернешь. – Буф… – Да, малыш. Я знаю. Тебе было больно и я до сих пор виню себя за это. Врачи говорили мне о другом, но я-то знаю, что тебе было больно. Ты был один и даже засыпая, продолжал страдать. – Мм? – Ты спрашиваешь, почему я так поступила? Я тоже боялась, Масик. Мне было куда страшнее, чем тебе. Хотя, это просто отговорка, а я не за этим здесь. Мне так стыдно! – всхлипнула девочка, прижав к себе щенка. Тот извернулся и вновь лизнул ее в щеку, заставив-таки улыбнуться. – Даже сейчас ты не злишься на меня? Нет? Ты хороший, Масик. Очень хороший. Прости меня. – Аф… – тихо гавкнул щенок, когда дверь снова скрипнула. Девочка, подняв глаза, охнула и невольно попятилась назад, увидев в светлом проеме, две стоящие фигуры. Очень знакомые фигуры. – Мам, пап? – спросила она и, не дождавшись ответа, вскочила на ноги и бросилась к улыбающимся мужчине и женщине. – Вы пришли? – Конечно, родная, – тепло улыбнулся мужчина, погладив дочь по голове. – Я так рада, что вы пришли. Сначала пришел Масик, а потом вы. Мне столько нужно вам сказать, – пробубнила она, обнимая родителей. – Успеешь, доченька, – ответила ей женщина. – Вся ночь еще впереди. – Ночь заканчивается. – Да. И наступает утро. Помнишь, как ты в детстве боялась кошмаров? Но они всегда уходили, когда солнце появлялось на горизонте. – Вы тоже уйдете, да? – Когда-нибудь. Но мы обязательно еще увидимся. – Пап? – Да? – кивнул мужчина, опускаясь на одно колено. Девочка смущенно потеребила его за руку и виновато хмыкнула. – Помнишь, как ты ругался, что кто-то испортил твои деловые бумаги? – Конечно, – улыбнулся он. – Я знаю, что это была ты. – Да. Я просто пила чай и читала книжку, сидя в твоем кресле, а… – Чашка выскользнула у тебя из рук и вылилась на бумаги, – закончил отец. – Я знаю, родная. – И ты не злишься? – Нет, конечно. Если бы ты не вылила чай на бумаги, я бы стал банкротом. А так у меня появилось время на раздумья. – Тогда ты этого не знал и очень громко ругался, – тихо добавила девочка. – Я боялась, что этим сделала тебе больно. – Нет, доченька. Боль возникла из-за другой вещи, – ответила мама. – Люди стареют. Начинают чаще болеть… – Я так себя винила за тот разлитый чай. Вы бы только знали, – вздохнула девочка. – Даже сейчас я себя виню за это. И за Масика. – Это в прошлом, родная, – произнес отец, обнимая дочь. – Сейчас это совсем не важно. – Знаю. А еще, когда мне было шесть, я испортила твое платье, мам. – А в двенадцать ты разбила окно на кухне, – рассмеялась женщина. – Вы не обижаетесь на меня? – Нет, доченька. – А… тот день, когда вы поехали на пляж и оставили меня дома в наказание? Если бы я поехала с вами, то сейчас мы были бы вместе. А я нагрубила вам и обиделась. Я такая дура, – шмыгнула носом девочка, ласково целуя руку матери. – Не думай об этом, родная, – через пару минут ответил ей отец. – Это в прошлом. Мы же тебя очень любим. И всегда будем любить. Я, мама и даже Масик. – Правда? – Правда, – улыбнулись родители. Даже щенок тявкнул, словно соглашаясь с их словами. В наступившей тишине вдруг раздался тихий звон. Это ожили настенные часы. Щенок, воинственно буркнул, услышав странный звук. А родители смущенно переглянулись. Лишь девочка грустно смотрела на них, не желая выпускать руку матери. – Вам пора, да? – тихо спросила она, нарушив молчание. – Да, доченька. Пора, – кивнул отец, смотря на дверь, за которой плавно разливалось золотое свечение. – И вы снова бросаете меня? – Нет, – улыбнулась мама. – Мы пойдем все вместе. – Правда? – Конечно, правда. Пошли? – Да, – засмеялась девочка и, взяв на руки щенка, пошла следом за родителями. Темнота медленно отступала прочь под натиском мягкого золотого света, бившего прямо в проем. Этот свет будто целовал щеки девочки и ласкал ее душу. Страх исчез. Осталось лишь тепло. Мягкое и золотое, словно нежное солнце, появляющееся утром из-за горизонта. ***** – Все? – спросила миловидная женщина, встав с кожаного кресла и зашуршав накрахмаленным халатом. – Да, – кивнул ей пожилой мужчина, с куцей бородкой и в круглых серебряных очках. Он отсоединил от небольшого серого ящика два провода и грустно посмотрел на кровать, где лежала улыбающаяся старушка. – Знаешь, Женя. Этот момент – единственная радостная вещь в моей работе. – Почему? – удивилась женщина, забирая у коллеги провода и бережно складывая их в потрепанный чемоданчик. – Они всегда улыбаются. – Это их желание, – пожала плечами Женя, на что мужчина лишь скупо улыбнулся и добавил. – Да. Последнее желание. «Quid est veritas?». Витя сидел на полу и, сжав голову пухлыми ладонями, жалобно смотрел на фарфоровые осколки. Все, что осталось от вазы, которую он случайно разбил. Витя запомнил этот момент до мельчайших деталей; вот он входит в комнату, бросает куртку на диван, пытается снять джинсы, запутывается в одной штанине и врезается плечом в сервант. От удара большая фарфоровая ваза, резко покачнувшись, падает на пол и разбивается на кучу безобразных осколков, заставляя паренька схватиться за голову. – Дурацкие джинсы, – буркнул он. – Маринка меня теперь убьет. И что делать? Тут даже суперклей из рекламы не поможет. Придется врать. Попробовать на Матвея свалить? – Мяу! – лениво возмутился пушистый кот Матвей, сидя на спинке дивана. Его желтые глаза смотрели на Витю с ленивым сочувствием. – Прости, Мотя, но деваться некуда. Тебе по максимуму только веник грозить будет, а меня могут в коридор на коврик спать отправить, – хмыкнул Витя, поднося к глазам один осколок. Кот так не считал, и, спрыгнув с дивана, задрал хвост, после чего отправился на кухню, предоставив Вите самому выпутываться из скверной ситуации. – Мотя! – Мяу, – откликнулся далекий кот, послав хозяина на три кошачьих буквы. – Мяу, – согласился Витя и, вздохнув, присел на диван, после чего взвизгнул, когда увидел, что рядом с ним сидит красивая девушка с лукавой улыбкой. – Ай! Ты кто и что тут делаешь? – Ну как же. Ты меня звал, Витя, вот я и пришла, – улыбнулась девушка и прикоснулась к руке паренька. Тот резко одернул руку и, встав с дивана, отвесил себе звонкую пощечину. – Зачем ты себя бьешь? – А вдруг приснилось, а? – с надеждой спросил он и еще раз ойкнул, когда щека начала гореть. – Нет, не приснилось. Мало мне вазы разбитой, так еще и девица какая-то в комнате сидит. Теперь Маринка меня не убьет. Она меня в кандалы закует и в подвал спать отправит. А потом точно убьет. И на улицу выбросит. – Не выбросит. Свали все на кота, – рассмеялась девушка. Она была очень красивой. Витька даже покраснел, когда понял, что она ему чем-то нравится. – Он же ничего и никому не расскажет. – Может не прокатить, – пробубнил Витя, с сомнением смотря на девушку. Та вопросительно подняла брови, и он нехотя пояснил. – Я в том месяце уже прикрывался Матвеем. Марина от мамы вернулась, а я убраться забыл. Вот и сказал, что Мотя шизу поймал, да вещи разбросал по всей квартире, включая Джошуа. Вроде поверила. – Да, да, – просияла девушка. – Помню этот случай. Но ты все равно на кота свали. С тебя не убудет. Потом ему вкусненькое дашь, он и простит. – Подожди, – нахмурился Витька. – А откуда вы про тот случай знаете? – А ты не помнишь? Ты же придумывал, как перед женой оправдываться будешь. Вот я тебе и посоветовала. – Да? – с сомнением произнес он. – Не помню. Память, как у рыбки. А ловкость, как у бегемота. Маринка всегда так говорит. Так вы кто, собственно, будете? И как в моей квартире очутились? – Я же говорю, ты меня звал, вот я и пришла, – улыбнулась девушка, став еще краше. – Ты меня часто зовешь, но я только сейчас решила тебе показаться. – Нет. Наверное, дело было так. Я в шкаф врезался и сознание потерял. А иначе я не понимаю, как вы тут очутились и почему я так спокойно разговариваю, – вздохнул парень. Конец ознакомительного фрагмента. Текст предоставлен ООО «ЛитРес». Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=43473914&lfrom=688855901) на ЛитРес. Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.