Эскизы милых патологий. Литературно-психоаналитические опыты

Эскизы милых патологий. Литературно-психоаналитические опыты Денис Лынник Это книга необычных рассказов. Они непринуждённо приглашают читателя встретиться с его внутренней Тенью. В момент этой встречи читатель и произведение меняются местами: текст творит читающего и удивляет его каскадом совершаемых в себе открытий. Увлекательный, опасный, уникальный в своём роде аттракцион, написанный отточенным языком, с глубинным пониманием человеческой психики. Книга содержит нецензурную брань. Эскизы милых патологий Литературно-психоаналитические опыты Денис Лынник © Денис Лынник, 2019 ISBN 978-5-4496-9835-3 Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero МАМА НАТАША – Ма, я за Мариной! – бросил на ходу Андрей тёще, быстро прошагав в коридор. – Андрюшенька, да что ты так за неё переживаешь? – Наталья Александровна всплеснула руками. – Нет, ну правда! Тут от центра этого десять минут езды, доедет Маринка сама, что ты так переживаешь? – Да она чувствует себя не очень, после всего этого… Видно же по ней. Ей восстанавливаться нормально надо. За Алёшкой посмотришь? Он спит пока, но вдруг проснётся? – Посмотрю, посмотрю, конечно! Куда я без него, счастья моего ненаглядного… Наталья Александровна подошла к зятю и двумя руками мягко и заботливо поправила на нём шарф. Андрей едва заметно смутился, в лицо ударил и тут же растворился лёгкий румянец. Понимает, подумала Наталья Александровна. А ну и пусть. Жизнь одна, а для других она довольно пожила, теперь можно и для себя. Андрей торопливо вышел и закрыл за собой дверь. Она тихонько прокралась в детскую и на цыпочках приблизилась к кроватке Алёшки. Внук сладко посапывал, его стариковское ещё, десяти дней от роду личико напоминало вырезанного из крупной свёклы божка, сердитого и обиженного на мир за лишение его внутриутробного рая. Наталья Александровна полюбовалась Алёшкой еще несколько минут, погрузившись в свои мысли, глядя, как мелко, крыльями бабочки, подрагивают веки его сновидящих глаз. Потом отправилась на кухню, достала из шкафчика муку, из холодильника – две пачки творога и два яйца, и начала делать сырники. Тщательно перемятая её руками творожная масса стала уже совсем однородной, когда позвонила Валентина, подруга Натальи Александровны с детских лет, врач центра ЭКО, куда поехала на приём Марина. Наталья Александровна включила телефон на громкую связь и занялась лепкой сырников. – Здравствуй, здравствуй, Валюш! – Привет, Наташенька! – Ну как моя пена морская? Посмотрела Маринку? – Чудес-то не бывает, Наташ. Рассказывать мы что хошь можем, а последствия почти всегда неутешительные. Посмотрела. Что могу сказать? Поликистоз – есть. Гиперстимуляция никуда не делась пока. Сахар высокий очень. И кардиомиопатия налицо. А что ты хочешь? Лапора, пять протоколов. Спасибо, что живая. – Ну-у-у, тут ничего необычного, норма, считай что, Валюш. – Не понимаю, вот честно, – слышно было, как Валентина заводится с места в карьер. – Вот зачем оно тебе надо было? Ну зачем, а? Зачем дочь на ровном месте гробить? – Поостынь, дорогая, то наши дела. А как моего Алёшку неродившегося по частям вырезала и вытаскивала – забыла уже? Забыла? – У тебя ж атомное могло открыться, дура ты, Наташка! – в сердцах выкрикивала Валентина. – В три минуты бы концы отдала, неужто до сих пор башкой своей дурной уразуметь этого не можешь?! Там ясно как белый день было – либо ты, либо младенец! «По частям…» А по-другому никак, милая моя! – Ладно, ладно, вину ты искупила, Валюх! – резко оборвала её Наталья Александровна. – Не стоило этого делать, Наташ. Грех я на душу взяла. Узнает кто, что твою яйцеклетку Маринке подсаживали – обе сядем. И надолго. – Не ссы, прорвёмся, – процедила Наталья Александровна. – Люблю я его, понимаешь? Люблю… До смерти Андрюшку любить буду. А Маринка… Что Маринка?.. Наталья Александровна внезапно почувствовала присутствие ещё кого-то рядом и, повернув голову, увидела в дверном проёме свою дочь. Рот её дрожал, глаза остекленели. Воздух стал заполняться запахом гари. – У вас сырники горят… мама… – выдавила Марина и с рыданиями побежала прочь из кухни. Наталья Александровна поджала губы так, что они посинели, и начала яростно, частыми движениями, отскребать прилипшие сырники от сковороды. ВНИМАНИЕ, ПРОПАЛИ ДЕТИ! С собственными детьми у Фёдора как-то не складывалось. Нет, внешне всё было как будто как надо. Летом – морские круизы или Мальдивы, зимой – Доминикана или лыжи, север Италии. Отказа Фёкла с Арсением тоже ни в чём не знали. При всём при этом Фёдор где-то глубоко мог признаться себе в том, что отец из него не очень. Непонятно было, из чего это чувство происходило. Фёдор его очень стыдился и по возможности избегал. Но бывали моменты, когда убежать от него было невозможно, и тем невыносимее оно, это чувство, было. Это случалось в те моменты, когда сын с дочерью радостно набрасывались на него, обуреваемые радостью и восторгом, в благодарность за что-либо, что он сделал для них. Последний раз так было с собакой, которую дети ждали не меньше года. Когда они обнимали его и душили его в объятиях и когда он чувствовал на своих щеках их горячие слёзы признательности и бесконечной любви. В эти секунды он готов был провалиться от стыда за тот обман, который он совершал с ними, выдавая осуществление их желаний за свою любовь. Фёкла с Арсением пропали два дня назад. Ушли в лес рядом с коттеджным посёлком, где жила семья, и не вернулись. Сначала было не очень понятно, что дети исчезли. Они довольно часто уходили погулять в ближний лес и, казалось, знали его достаточно хорошо. Это обстоятельство не внушало надежды на благополучный исход. Поисковые мероприятия продолжались вот уже тридцать часов, но результатов не давали. Сотни волонтёров, жители посёлка и знакомые семьи прочёсывали лес взад и вперёд, стараясь найти хоть какие-нибудь следы проходивших здесь детей. – Я не знаю, как мы будем дальше жить, если с ними случилось самое страшное, – лицо жены Фёдора, Марии, с момента исчезновения детей посерело и осунулось. Голос её был глухим и замогильным, зрачки подёрнулись селёдочным блеском. Она давно уже не плакала и смотрела только перед собой. – Я не смогу поверить, что их не будет больше с нами. Фёдор обнял жену за плечи сзади, склонился над ней и шептал её в ухо: – Но ведь всё будет хорошо? Правда, Машенька? Ты же знаешь, что всё будет хорошо? – Откуда же я могу знать, Федя, как оно будет? – отвечала Маша. – Я вообще не знаю, что и как с нами после всего этого будет. И никто не знает. Даже Он. – Это такая утрата, что я… – голос Фёдора задрожал. – Рано про утрату, Федя. Что же ты так рано сдаёшься? – Мария впервые за долгое время посмотрела на него. – Я ведь всё понимаю, Феденька. Насквозь тебя вижу. Фёдор молчал. – Ошибки молодости, да, Федя? Жилибнетужили, возможности, возможности – и вечная молодость? Так, Феденька? Да? Молодые тела, деньги, нет границ, весь мир наш… А знаешь, Федя, я бы и сама… Помнишь, как мы тогда? Ласки в прыжке с парашютом, секс в ложе Большого… Молодость уходит, да, Федь? И чем они старше – тем ближе наша с тобой смерть, милый. – Я… – Фёдор сглотнул. – Я не должен всего этого говорить или соглашаться с тобой. Есть то, что есть. Так устроена жизнь, Машунечка. Если они не найдутся, то я… я не знаю, что сделаю. – Но без них лучше? – Маша пристально смотрела на Фёдора. – Лучше, любимая, лучше. А-а-а-а… Нет, неужели я сказал это? Лучше, милая, конечно, лучше! Но… Я такой дерьмовый отец, любимая! Мне так перед ними стыдно! – Да и я-то мать хреновая, Федюша, если бы ты только знал. Я всё прячу-прячу, это у тебя только всё на лице написано. Не знаю даже, где им сейчас лучше – там, где они сейчас, или вот с такими, как мы с тобой, родителями. Не хочется умирать, правда, Феденька? – Не хочется, любимая! – Фёдор мягко повалил жену на полу и также мягко, но неотвратимо, стал стягивать с неё одежду. Мария с силой оттолкнула мужа и, поправив одежду, села за стол. – Все мы умрём, Феденька. Все, понимаешь? И ты, и я, и Фёклушка, и Сеня. Фёдор зарыдал и отел броситься к жене, но та резким жестом остановила его. Мария подошла к входной двери дома и отворила её. В дом тихо вошли Фёкла и Арсений. ПИЩЕВЫЕ ЦЕПИ – Ниш-тя-як… – присвистнул Григорий, директор по стратегии Angel’s Underwear, открыв сайт конкурента, российского представительства бренда мужского белья Dick’s Home. На заставке сайта огромный волосатый чёрт овладел лежащей на спине длинноногой блондинкой. Та лежала, крепко сжимая гладкими ногами волосатые бёдра чёрта, спина её выгнулась дугой вверх, голова была запрокинута назад, глаза закрыты, а рот схвачен гримасой истошного, животного крика. На шерстяных икрах чёрта болтались спущенные белоснежные боксеры с надписью Dick’s Home. «Грешницы кончают в аду», – гласила надпись строгим шрифтом под изображением любовной сцены. В антураже происходящего угадывались интерьеры одной известной московской гостиницы. – Респект, Костян! – произнёс Григорий, переведя дух. – Это не чересчур? Чё-та мне кажется, получилось с перебором, не? На такое я, честно говоря, и не рассчитывал. Задумывался-то медискандальчик, а ты разошёлся не на шутку прямо. После такого мои продажи, конечно, пойдут вверх, говно вопрос, но, mon ami, по-моему, ты вырыл себе волчью яму с волчьим же билетом в индустрии. – Не переживай, бро! – Костя держался гоголем и, кажется, чувствовал себя в самом деле крайне уверенно. – Я всю нашу маркетинговую братию полгода на эту срань уговаривал, весь российский офис! Прорыв, говорю, какого никто ещё не делал! Бомба! Опрокидывание всех границ и новое слово в рекламе! Рынок, говорю им, будет наш, от Москвы до самых до окраин! Повелись! Купились! А с меня сейчас взятки гладки. С утра звонили, просили прокомментировать. Я и слил всё, как было. Что, мол, решение было согласовано с топ-менеджментом российского представительства. И всё! И пусть попробуют доказать обратное. Тех денег, что я от тебя получу, мне хватит на пару лет безбедной жизни. А вся история через месяц забудется. Селяви, дружище. В лучшем виде, как и договаривались. Остаток когда зашлёшь? – Да прямо сейчас, – оторопело ответил Григорий. Он нажал на несколько клавиш своего телефона, всплывшее окошко Костиного айфона сообщило о пополнении его счёта. – Вау! Дай я тебя поцелую! – Костик вскочил из-за столика кафе, едва не опрокинув смузи из манго с зернами чиа, и бросился обнимать Григория. – Иди ты к чёрту! Не здесь же, в самом деле! – Григорий стал оглядываться по сторонам. – Ты сделал, я заплатил. Что тут розовые слюни распускать, в самом деле? Заказ – выполнение – оплата. Не скачи ты как сумасшедший щенок, я тебя прошу. Костик сел на место. Лицо его не покидала радостная улыбка. Виктор Иванович, гендиректор российского представительства Dick’s Home, выключил передатчик. – Вот такие дела, Арсений Петрович, – произнёс он мужчине напротив. – Оба наших с тобой сотрудника сидят сейчас в соседнем с нами зале. Беседуют. Обсуждают, так сказать, плоды своих трудов. И казалось бы, Сеня, мы совершили непростительный факап. Dick’s Home опозорен, какой невиданный провал! И так бы оно всё и было, если бы не эта запись, Сеня. И если об этом станет известно, то… Ты сам всё понимаешь. Арсений Петрович, гендиректор российского представительства Angel’s Underwear, грустно смотрел на своего визави. – Чего ты хочешь, Витя? – потухшим голосом спросил Арсений Петрович. Виктор Иванович перевалился через стол, совсем приблизившись к лицу Арсения Петровича. – Сейчас акции моей компании резко упадут, Сеня, – произнёс он. – Вы неплохо над этим поработали. Пора и мне заработать. Мне нужен от тебя беспроцентный кредит с последующим списанием долга. Оформим всё официально. Вот, – Виктор Иванович достал подготовленные бумаги. – Подпиши, дорогой. Арсений Петрович взял в руки бумаги и стал читать их с отсутствующим взглядом. Он пробежал глазами весь документ, взял ручку и приготовился подписать. Едва он занёс ручку, в зал ворвались люди в чёрной одежде. Послышался грохот опрокидываемых столов и стульев, звон падающей посуды и вопли на разные голоса. – На пол! Всем на пол! – кричал мужик в чёрной балаклаве. Обоих мужчин уложили лицом в пол. Тот, что в чёрной балаклаве, склонился над ними и прошипел: – Вы что ж, гады, творите, а? Ничего святого! Ни во что уже веры не осталось у людей из-за вас! Любимую марку трусов патриарха опорочили, ироды вы! Иуды! У мужика в балаклаве зазвонил телефон. – Да, взяли. Обоих взяли. И тех двоих тоже. Что? Вы серьёзно? Ну-у-у… Есть. Будет исполнено. ДЕНЬ СВЯТОГО ВАЛЕНТИНА Оля чувствовала, что всё случится именно сегодня. Ещё утром по глазам Валеры она увидела и поняла, что именно сегодня он предложит ей стать его женой. А когда же ещё, как не в этот день, в самом деле? Пару дней назад она купила по такому случаю новое пальто и шапку, предвестники новой жизни, и планировала надеть их сегодня вечером. Интересно, где это произойдёт? Они пойдут в ресторан? Или он заведёт её в заснеженный ночной парк и попросит руки и сердца, встав на колено? Или, может быть, он примчится после работы домой, и они поедут на концерт классической музыки, а в антракте, подняв бокал игристого, он произнесёт заветные слова? Вариантов была масса. Оля зажмурилась от удовольствия и предвкушения: Валера должен был зайти с минуты на минуту. Какие цветы он принесёт? Её любимые кремовые розы или эти дурацкие калы, как в последний раз? А ещё ведь и подарок! Олино сердце заходилось частой дробью, как у воробушка. Валера вернулся со службы немного позже ожидаемого, и с одного взгляда на него стало ясно, что что-то пошло не так. Он вяло отреагировал на жаркие Олины объятия и почти устранился от поцелуев, холодно сообщив, что день был дерьмовый и единственное, что ему хочется – это немедленно завалиться спать. Олин план потихоньку шёл прахом, нервы её сдавали. – Валера, а ты забыл, какой сегодня день? – с обидой произнесла она. – Четырнадцатое февраля с утра было, а что? – невозмутимо сказал Валера. – А то, что сегодня вообще-то день всех влюблённых, ты вообще знаешь об этом? – Серьёзно? А я слышал сегодня от коллег, что это день психически больных людей. В Германии, кажется. Отличный праздник. – Я думала, ты мне подаришь хотя бы… – начала Ольга, но Валера не дал ей договорить. – Оля, я дарю тебе покой и хотел бы рассчитывать на взаимность сегодня. Я устал как собака, честно. Всё, я спать. День презерватива, кстати, ещё сегодня. В Штатах. Валера отправился в спальню, уже минуты через четыре из неё доносился его густой, басовитый храп. Поплакав немного, Оля надела новое пальто с шапкой и вышла из дома. Она дошла до ближайшего цветочного магазина, купила там огромный букет кремовых роз и, спустившись в метро, доехала до «Пушкинской». – Девушка, вас ожидают? – учтиво спросил Олю седовласый метрдотель «Турандот». – Да… Наверно… – неуверенно ответила Оля и направилась через весь зал, оглядывая сидящих. За одним из столов сидела компания мужчин, по всему состоятельных и успешных. – Молодой человек, можно вас пригласить ненадолго за мой столик? Мужчина с орлиным профилем и аккуратной иссиня-чёрной бородой очень удивился, но без промедления подсел к Ольге. – А вы, вот вы, – обратилась Ольга к товарищу избранника, – снимите нас вместе, пожалуйста. С цветами, да. Она прижалась к щеке бородатого красавца и изобразила бодрый дакфейс с разными наклонами головы. Мужчины явно находились под впечатлением от смелости потревожившей их беседу незнакомки. Оля выбрала лучшее фото, поигралась с фильтрами и выложила изображение с новым пока ещё не знакомым в Инстаграме. Она назначила локацию и набила хештеги: #счастьебытьлюбимой, #спасибозасчастьелюбимый, #деньсвятоговалентина, #самыйлучшийдень, и, наконец, #жизньэтоточтомывыбираем. На душе у неё было препаршиво. Слово за слово завязался разговор с Отаром. Он был смущён напором Ольги, но достаточно быстро пришёл в себя, шутил и угощал её, чем она пожелает. Ольга чувствовала, что уже сильно пьяна, и много смеялась. Невыносимо хотелось к Валере. Она отлучилась в дамскую комнату и набрала сообщение примирительного характера. – Что, Сидюхин, не ожидал такого вот конца? Как тот кузнечик? – майор Протвин смотрел в сторону выхода из ресторана. – Думал, домой пришёл, день спровадил, а тут тебя такой Протвин на задание из постельки вытаскивает, да? Ничего, Сидюхин, привыкай. Наша служба и опасна, и трудна, правильно я говорю? – Протвин по-товарищески толкнул Валеру локтем. – Выйдут, выйдут, голубки, куда они денутся. Часа два уже сидят. – Валера молчал и ничего не отвечал майору. – Что ни говори, Сидюхин, а технологии нашу, сыскарей, жизнь существенно облегчают. За ними будущее, я тебе точно говорю. Пару дней только как эти «Сто грамм» к СОРМу прикрутили, с наложением программы распознавания лиц, как хуяк-хуяк – улов пошёл. Вчера Гену Сочинского взяли, сегодня вот Отарик Кутаисский с какой-то шлюшкой засветился. Бабы мужиков губят, разум застят, я тебе точно говорю. Те всякую предусмотрительность теряют. Мы Отара долго пасли, а тут на тебе – и ррраз! – Чё за сто грамм? – не понял Валера. – Ты тёмный что ли? Приложение такое, у всякой школьницы сейчас есть. Фотки, сиськи, ну все дела, понимаешь? У моих дочерей, кажется, тоже есть. Приготовься, выходят. Отар вышел с Олей, опасливо огляделся по сторонам и направился в сторону Тверской. Цветы Оля оставила в ресторане. – Погнали наши городских! – скомандовал Протвин. Протвин, Валера и ещё двое сослуживцев побежали в направлении парочки. Отар быстро заметил погоню, схватил Ольгу за руку, но та бежала слишком медленно. Он развернулся, сделал пару выстрелов в сторону догонявших, сгрёб Ольгу в охапку и с грацией гепарда помчался вниз по Тверской. – Стреляй, Сидюхин! Уйдёт, сука, точно уйдёт! Валера остановился, прицелился и выстрелил. Первая пуля попала девушке в голову, вторая – в левую лопатку Отара. Он рухнул, тело Ольги отлетело в сторону. Через несколько секунд полицейские стояли рядом с ними, двое вязали Отара. Он тяжело дышал и постанывал. Валера носком ботинка повернул голову девушки и узнал Ольгу. В глазах у него стало совсем темно. – Красивая, стерва, – произнёс Протвин. – Чё ты так пялишься-то на неё, а, Валер? Свою-то бабу, кстати, раз уж мы о романтике, сегодня поздравил? Чё подарил? – Покой, – выдавил из себя Валера. Пискнула эсэмэска. От Оли. «Я такая дура, милый. Прости. Скоро увидимся. Я беременна, любимый», – прочитал Валера. Оля смотрела на него немигающими глазами. TINDERMAN Аркадий вошёл в гостиничный номер, бросил вещи на кресло и плюхнулся в чём был на широкую двуспальную кровать. День выдался тяжёлым: сначала переговоры с китайскими партнёрами, больше похожие на позиционную борьбу заклятых друзей, потом собрание правления консорциума, а в конце, под самый вечер, непростая встреча с инвесторами. После этого он точно заслужил свой отдых, свободный от всего, что напоминало бы ему о работе и об этой поездке в Шанхай. Голова его по меньшей мере до утра была вправе оставаться очищенной от всей этой карусели, именуемой большим нефтяным бизнесом. Аркадий разделся и отправился в душ, ожидаемо почувствовав себя заново рождённым под тугими, колющими струями воды. Будучи мужем верным, Аркадий позволял себе внебрачные связи исключительно в загранкомандировках. Так он минимизировал свои риски и хеджировал последствия, сбоев до сих пор не случалось. Жену свою, Вику, Аркадий очень любил и никогда не скрывал от неё этого. Пожалуй, она была счастлива. Да, совершенно точно она была счастлива. Аркадий был этому рад. Он загрузил Тиндер, ещё недавно гостивший в его телефоне и стёртый из приложений сразу тогда же, в последнюю его поездку, выставил минимальный радиус для нахождения девушки, обозначил в интересах скорейший половой контакт. На первой же появившейся фотографии на Аркадия с вызовом смотрела его жена. На секунду Аркадий потерял самообладание и стал быстро озираться по сторонам в номере, повернув телефон тыльной стороной к себе, но быстро сообразил, что этого не может быть, и осторожно вернулся к изображению в телефоне. Ужасно похожа. Аркадий набрал в вотсапе: «Привет, любимая! Что делаешь?» Жена ответила: «Очень по тебе соскучилась. Укладываю детей спать». Аркадий в красках описал супруге свой непростой день и пожелал ей спокойной ночи. После этого Аркадий вернулся в Тиндер. Девушку звали Изабель, их предпочтения касательно друг друга совпали. При встрече примерно через час Аркадий отметил, что Изабель была полной копией Вики, только голос у неё звучал грубее, зато движения были более пластичными и мягкими, чем у его жены. Француженка, что тут скажешь, думал Аркадий. Изабель настояла, чтобы близость их не была потревожена светом. Пожалуй, это был лучший секс в жизни Аркадия. Так ему показалось. Он даже пожалел о том, что дома его ждёт точно такая же, но совсем другая женщина. И светлая горечь душила его от этих мыслей ещё сильнее. Это было так, как будто Аркадия поводили по Эдемскому саду, а затем препроводили в постылую подземку, пахнущую стылым металлом сигаретного дыма. Серый, серый цвет. Много серого цвета. Аркадий спохватился, не стал ли он вдруг дальтоником. Он отчаянно тёр глаза и моргал, бросал взгляд на предметы. Да нет. Он не стал дальтоником, но краски почему-то стали тусклыми и плоскими. Аркадий понял, что уже не помнит, когда цвета были яркими и сочными, аппетитными, как в детстве. По прилёте в Шереметьево Аркадий заметил странную суету. Чувствовалось, что что-то происходит, воздух был пропитан тревогой и молчаливым ужасом. Аркадий попробовал посмотреть новости на Яндексе или Лайфе, но мобильный интернет не работал. Сразу после прохождения паспортного контроля два человека в штатском вежливо и крепко подхватили Аркадия и отвели его в одно из помещений аэропорта. – Аркадий Александрович, крепитесь, – сказал мужчина в форме с надписью «Центр психологической помощи МЧС». – Ваша жена Виктория, летевшая из Шанхая следующим после вас рейсом… Китайские террористы захватили самолёт, в котором летела Виктория Александровна, и потребовали от российских властей уничтожить Китай ядерным ударом. После отказа наших властей самолёт был немедленно взорван в воздухе… Звучит, конечно, высокопарно, но мир стоит на грани ядерной войны! В этот момент ему всё стало ясно. На мгновение он испытал жгучий стыд, но тут же разрыдался, осознав масштаб утраты. Ядерная война уже не казалась после этого чем-то непереносимым. Аркадий не помнил, как он доехал домой, что отвечал по телефону звонившим ему. Жизнь закончилась. Стоило подумать лишь о том, как не сильно ранить детей, ежесекундно проживая с ними тенью их прежнего отца. Он медленно открыл входную дверь. Вика выбежала ему навстречу, бросилась ему на шею и, всхлипывая, горячо зашептала: – Боже, как я боялась, что ты летишь в том самолёте! Я чуть с ума не сошла. Аркашенька, милый… Я даже хотела всё бросить и полететь к тебе в этот чёртов Шанхай! Но так и не смогла отыскать свой загранпаспорт. Ты не знаешь, где он? Мир Аркадия расцветал невиданными красками. ГАРМОНИЯ ПРИРОДЫ – Да всё будет хорошо, мой зайчик! – нежно успокаивала вполголоса собеседника Аня, плотно прижимая трубку к уху. – Не знаю пока, когда вернусь. Не знаю, Серёжа, врачи ничего не говорят. Ходят только туда-сюда с каменными лицами, на вопросы толком не отвечают. Да нормально я себя чувствую! Ну как? Не хуже и не лучше, чем обычно. Вроде так же. Но папа здесь, может, ему побольше расскажут. Целую тебя, любимый! До встречи, мой хороший. Надеюсь. Надеюсь, что скоро, да. Обнимаю, милый! Пока-пока. Аня посмотрела на прикреплённые к ней датчики, на бегущие и исчезающие кривые на мониторах, прислушалась к многоголосью попискивающих амплитуд, пожала плечами. Она попыталась развлечь себя сочинением смыслов из паутины растрескавшейся штукатурки на потолке, но дело не шло: внутри было тревожно. Сам её диагноз не располагал к особой жизнерадостности и оптимизму, но Аня старалась об этом не думать. – Положение серьёзнее некуда, Александр Павлович, – профессор Габрелиани сел напротив Аниного отца. – Ангиопластика и стентирование фактически не имеют смысла, а шунтирование в Анином случае противопоказано. Из-за рубцовых изменений функциональность левого желудочка снижена на пятьдесят процентов, это очень много. И чрезвычайно опасно, конечно же. – Но пересадка, которую вы предлагаете, Вазген Рубенович, это же едва ли не более рискованно! – Александр Павлович почувствовал себя маленьким, беспомощным ребёнком, который мало на что может влиять в той жизни, что разворачивается рядом с ним.– Где вообще гарантии, что всё пройдёт удачно? Нет, я безусловно признаю ваш талант, да что там – гений врача с мировым именем, это даже не обсуждается. Но… Где гарантии? – Гарантии, дорогой Александр Павлович, даже господь бог вам не даст. Я понимаю – то, что я говорю вам, слушать нелегко. Но реальность – она такая, Александр Павлович. Мы, врачи, люди крайне заземлённые, сантименты нам очень мешали бы, так что вы простите мне мой тон. Это не чёрствость, а трезвый разум. Вещь достаточно неприятная. – Но тот вариант, который вы предлагаете, он как бы… Вы понимаете, Вазген Рубенович? – Понимаю, Александр Павлович, понимаю… Не забывайте, однако, что природой правит целесообразность, а любой гуманизм рано или поздно проиграет. «Лодейникова» Заболоцкого читали? – Да читал я, читал вашего «Лодейникова», – Александра Павловича накрыло тихой яростью. – Я кто оттуда тогда, по-вашему? «Хорёк пил мозг из птичьей головы»? – Вы забавный, Александр Павлович, – расхохотался Габрелиани. – Ваша дочь, не ровен час, умрёт в любой момент, а вас занимают вопросы морали и благородства выбора. Выбор у вас есть. Аня или умрёт, или продолжит жить. Благодаря чему продолжит жить – да, это не самый простой выбор, я с вами согласен. Но и проще не бывает. Это выбор того, кем вы хотите остаться или кем вы потом будете жить. Простите мне мой грузинский русский, возможно, я не всегда понятно изъясняюсь. – Что вы, что вы, понятнее некуда, – саркастически парировал Александр Павлович. Он судорожно грыз ногти, было видно, что его разрывают сражающиеся внутри него противоречия. – Залог исполнителям внесён, подходящий вариант подобран, нужно только ваше согласие, – спокойно и по-деловому продолжил профессор. – Я согласен, – решительно выдавил Александр Павлович и тихо добавил с глубоким выдохом, – Прости меня, Анечка… Операция по пересадке сердца прошла успешно. Уже спустя несколько дней Аня могла вставать и осторожно передвигаться по палате. Александр Павлович ворвался в к ней с огромным букетом цветов, сгрёб дочь в охапку и мелко затрясся, пряча отцовские слёзы. – Папочка, я так счастлива! – Аня прижалась щекой к отцу. – Это невероятно! Только почему-то Серёже не могу дозвониться. – Доченька, милая, – выдавил из себя отец. – Присядь, родная. Не мог сказать тебе раньше, не хотел тревожить. Серёжу… убила глыба льда. Сорвалась с дома на Литейном, возле его работы. В тот же день, когда тебя прооперировали. Чёртов Питер, вечно у нас с коммунальщиками так. Зимой каждый день под богом ходим. Аня непонимающе смотрела на отца. Во рту у него пересохло. ТАЙНА ЛЕОНАРДО – Это лучшее, что когда-либо порождала рука человека… – Лоренцо Медичи стоял у мольберта, словно поражённый молнией. Леонардо да Винчи смущённо и довольно улыбался. – Я… я поверить не могу, что вижу это не во сне. Это просто совершенно, божественно и ужасно в своей неземной красоте. Ничего подобного ты и близко раньше не писал. Я смотрю на твою картину – и вижу Её. Сошедшую с небес. Живую. Такую осязаемую, будто я всегда знал её. Леонардо да Винчи смотрел на друга и покровителя с благодарностью и почтением. – Да, мне показалось, я увидел её вживую, – отвечал он. – Не помню, откуда взялось это ощущение. Знаешь, я написал её, кажется, всего за каких-то два месяца или около того. Теперь она твоя, как мы и договаривались. Лоренцо подошёл к художнику и крепко обнял его. – Это ужасно. Катастрофа. Проклятие. Ты создал нечто такое, что видеть людям совершенно нельзя. Это не шедевр, это дух Божий, или дьявольский промысел, не знаю что, явившийся через твой гений. – Лоренцо замолчал. – Леонардо… Прости, но никто никогда не должен и не сможет увидеть это, кроме нас двоих. – Но почему? – да Винчи вспыхнул с трудом подавляемым возмущением. – Это моя лучшая работа, почему люди не имеют права увидеть её? Почему ты крадешь мой талант у человечества? Если я волей Господа выбран им для того, чтобы явить простым смертным факт его присутствия во Вселенной, то почему вдруг нужно перечить Ему? Ты бросаешь вызов Всевышнему? – Ах, дорогой Леонардо… – голос Лоренцо звучал безутешно. – Рано или поздно люди уничтожат живопись как искусство, поверь мне. Через шестьсот или семьсот лет не останется никакой возможности защититься от копирования стиля и техники. В погоне за презренным металлом чёртовы прохиндеи научатся обходить газовую хроматографию, делать имприматуру и белильный подмалевок, как у тебя, накладывать лессировку и лаки так, что никто – слышишь? – совершенно никто не в состоянии уже будет сказать, где подлинный шедевр, а где новодел, сляпанный за день с применением науки и технических возможностей тех дней. – Но… – Послушай меня. Они будут с малолетства вкладывать деньги в детей, из которых вырастят лет за тридцать-сорок карманных искусствоведов с действительно лучшей в мире профессиональной экспертизой. Которые убедят всех и вся, что картина, на которую они укажут – твоя, хоть ты и никогда не писал ничего подобного. – Ты сгущаешь краски, Лоренцо! – Они будут находить то тут, то там ранее неизвестные твои «шедевры», сляпанные искусными мошенниками. Пройдя через пару-тройку аукционов, такие полотна будут иметь безупречную репутацию картин твоего авторства. – Что ты такое говоришь! – Они даже начнут подделывать старые книги-справочники, добавляя туда картины, которые только собираются сляпать и выдать за твои! И сначала люди будут будто бы случайно обнаруживать в простенках старых домов и бог знает где ещё эти подмётные справочники, а потом – со страстью охотников отдавать баснословные суммы за шедевры, которых никогда, никогда не было! О, это ужасно! Я не могу думать об этом, но понимаю, что иначе и быть не может! Леонардо! Они уничтожат живопись, преследуя свои шкурные интересы. Прости! Я не могу отдать эту картину им, не могу, понимаешь? – Но, Лоренцо, что же мне делать? Ты хочешь, чтобы картина была, но чтобы её никто не видел. Как быть? В мастерскую вошла необычной внешности девушка, очевидно, прислуга художника. – Кто это? – Елена, дочь молочника. Она слывёт бесноватой, всё время что-то бубнит и беспрестанно улыбается. – Вот! Елена! Подойди сюда! Ангелы святые, Леонардо, ты только посмотри на неё? Тебе не страшно пить молоко, которое она приносит? Друг мой! Нарисуй её портрет поверх этой картины! В три слоя толще обычного, чтобы они никогда не нашли это, – Лоренцо бросил взгляд на картину. – Назови её Джоконда. Пусть она сохранит нашу тайну навсегда! Художник пожал плечами и подозвал молочницу к себе. Девушка, улыбаясь, приблизилась к мужчинам. СПАСИБО ДЕДУ ЗА ПОБЕДУ Одряхлевший старик, покрытый пигментными пятнами, сидел перед классом пятнадцатилетних подростков, опершись подбородком на пластиковый гриф костыля. Голова и руки старика крупно дрожали: шёл уже третий год страстного вальсирования его тела с Паркинсоном. В эти майские дни его часто звали выступить в школы, хоть речь его и становилась всё хуже и хуже с каждым годом. Он, принял, однако, для себя решение – пока язык и тело позволят ему, он будет продолжать ходить на эти встречи со школьниками. И пусть они смотрели на него каждый раз как на инопланетное существо, вещающее о событиях правековой давности, из какого-то безумного, фантастического палеозоя, их взгляды, само их присутствие сообщало ему правоту всей его предшествующей биографии, словно бы подтверждало тот факт, что с самым главным экзаменом в своей жизни он справился на отлично и другого выбора просто не имел. – А людей вам в войну приходилось убивать? – высокий, нескладный мальчишка в пурпурных прыщах смотрел на него так, как будто бы занес этим вопросом спичку над лужей бензина. Старик потряхивал головой вверх-вниз и ещё влево-вправо, что можно было при желании истолковать как любой из ответов. – Приходилось, а как же. Было бы глупо на моём месте врать и отпираться, – управлять голосом было нелегко. Было заметно, что старик прилагает для этого недюжинные усилия. – Приходилось и убивать, это же война. – Подростки таращились на старика во все глаза. По классу пробежала волна шёпота. – Я вам так скажу. Человека убить – не сложнее, чем свинью прирезать. Да-да, именно так. И понимаешь ведь – за семью, за Родину! За детей своих… А всё равно он тебе потом, сволочь, снится и взглядом своим с укором так вопрошает: зачем, мол, ты так со мной? Много лет снится, чёрт бы его побрал. Молчит – и смотрит на тебя. Зачем смотрит? Так и жил я с ними со всеми. А куда деваться? – Вам удалось после войны отыскать свою семью? – К сожалению, нет. Может быть, я плохо искал. Но, скорее всего, все они погибли. Никого из них – ни жену, ни мою дочь – я после войны не видел. Такое бывало тогда сплошь и рядом, я не один такой. – А вам хотелось бы всё изменить, если бы вы могли тогда вернуться в то время? – Изменить? В то время? Это вряд ли. Всему моему поколению на роду было написано вынести этот ад. И для меня… – старик начал часто промакивать глаза платком, – самая большая награда – не эти мои ордена и медали… Не они. А то, что я могу видеть вас. Разговаривать с вами. И понимать, что всё это случилось, без ложной скромности, благодаря нам. Мы вернули человечеству мир. Я счастлив, когда думаю об этом. Всё остальное можно пережить. Трудно, но можно… – Ребята, давайте поблагодарим нашего гостя за эту уникальную встречу, – учитель начал энергично хлопать, овации подхватил весь класс, подростки встали с мест. – Мы желаем, чтобы вы жили так долго, насколько это только возможно. Спасибо вам! За то, что мы есть. За то, что есть у нас и будет у наших детей. Никакие слова благодарности не выразят всей той безграничной признательности, которую мы испытываем к вам. Спасибо! Старик попросил остановить такси от школы в соседнем квартале от своего дома, не спеша, кряхтя и переваливаясь, зашёл в банк. – Herr Leidenkraft, wir haben Sie so lange nicht gesehen! Wie geht es nun Ihnen?[1 - Господин Ляйденкрафт, мы так давно вас не видели. Как у вас дела? (нем.)] – Gruess dich, mein Schatz! Eigentlich nicht schlecht. Ich habe mich soeben mit den Schuelern getroffen. Wie jedes Jahr eigentlich![2 - Приветствую тебя, золотце! Вообще-то неплохо. Только что встречался со школьниками. Собственно, как и каждый год! (нем.)] – Moechten Sie den Betrag wie immer voellig beziehen? Er ist schon da, auf Ihrem Konto.[3 - Хотите, как всегда, снять сумму полностью? Она уже здесь, на вашем счету. (нем.)] – Aber natuerlich. Sei bitte so lieb.[4 - Ну конечно. Будь так любезна, пожалуйста. (нем.)] Старик отошёл к другому окошку и отправил перевод в 1000 евро через Western Union. Писать адрес и телефон получателя становилось с каждым месяцем всё утомительнее. Господин Ляйденкрафт подумал, что пройдёт ещё какое-то время, и он не сможет отправлять переводы самостоятельно. От этой мысли становилось невыносимо. Ляйденкрафт доковылял до дома, тяжело опустился на диван. Телефон прозвонил сигналом входящей эсэмэски. «Милый, лубимый Колинка! Спасиба з перивот. Не знаю и даже чтобы я бес тебя делала. А и не кори сибя, что осталса. Вернулся бы, т мы с табой давно сдохли сичас зголада. Спасиба теб. Твоя Нина». Полковник советской разведки Николай Страстнов достал старую, довоенную фотокарточку с женой, погладил изображение Нины и расплылся в грустной, блаженной улыбке. И НЕДВИЖИМ ОСТАЛСЯ ОН – Выезд на полосу встречного движения, с пересечением двойной сплошной линии. Куда так торопимся, гражданка? Статья двенадцать точка пятнадцать Кодекса об административных правонарушениях, Татьяна Дмитриевна, – с ухмылкой произнёс капитан Ладогин и постучал водительским удостоверением женщины по раскрытой ладони левой руки. – Наказывается административным штрафом размером в пять тысяч рублей или изъятием водительского удосто… – Ладогин онемел и медленно поднял голову. – Таня? Татьяна поправила малиновый берет и дунула вверх и наискосок, отбрасывая выпавший локон. – Танечка! Ну как же так? Всегда, всегда я верил, что когда-нибудь тебя встречу, – залепетал Ладогин. – Как ты изменилась, а?.. А я, знаешь, и в гайцы-то пошёл потому, что надеялся тебя вот так как-нибудь на дороге остановить. Вот как сейчас это прямо случилось. – Я тебя сразу узнала, Женя, как только ты жезлом махнул, – устало произнесла Татьяна. – Я… я… знаешь… я все эти годы о тебе только и думал, клянусь! Столько всего наворотил тогда. – Что теперь об этом вспоминать, смысла нет, – тихо ответила Татьяна. – Танечка! Я тебе клянусь, всё время только и думал о том, что тебя встречу и – покаюсь! За всё покаюсь! Что таким идиотом был, что тебя так безоглядно ранил и тобой помыкал. – Женя, пожалуйста, не надо, – голос Татьяны зазвучал выше. – Ишь ты, как стал литературно изъясняться. Книжки начал читать что ли? А то всё кокс, клубы, рэп-баттлы, тёлки-тёлки-тёлки… Другим человеком, говоришь, стал? – Другим, Танечка! Клянусь тебе, совсем другим стал сейчас. Только бы вернуть сейчас всё, как было! Умоляю тебя, Танюша! – Ладогин обежал вишнёвый Х5 Татьяны и плюхнулся на пассажирское сиденье спереди. – Вернись ко мне, а? Таня? Я всё для тебя сделаю, Танюша! На руках носить буду! В сказку перенесу. Деньги у меня есть, ты не смотри, что я капитан ГИБДД, это так, для отвода глаз. – Женя-Женя… – тяжело выдохнула Татьяна. – Где же ты раньше был? Сам знаешь, я с ума без тебя сходила, жить без тебя не могла. Одним только тобой и бредила. А ты… Не могла же я тебя ждать до бесконечности. Что сейчас об этом вспоминать? – Хочешь, на колени сейчас здесь перед тобой встану? По Садовому на коленях поползу! – Ладогин шептал жарко, глаза его бешено вращались. – Вот прямо сейчас! Хочешь? – Полно, Женя… – с грустью посмотрела на него Татьяна, провела рукой по его гладко выбритой щеке. – Я замужем давно, трое детей у меня… Муж – достойный человек. – Гремин, генерал чеченской войны, слышал, слышал, как же! – со злостью прошипел Евгений. – Куда мне теперь с тобой, что ты такое говоришь? – Татьяна посмотрела на дорогу. – А ты знаешь, что он там творил, генерал-то твой? – прокричал Евгений. – Да неважно это всё, Женечка, – тихо ответила Татьяна. – Он со мной, а ты – нет. Документы отдашь? – Гражданка Лапина, пройдёмте в патрульный автомобиль для оформления правонарушения! – Ладогин выскочил из джипа и с силой грохнул дверью, быстро зашагав на другую стороны дороги. – Твою м-м-м-ать, господи! – удар был сильным и гулким, на бампере гелендевагена остались глубокие вмятины, левая фара осыпалась. Тело капитана Ладогина подлетело выше фонарного столба и, как мешок с мукой, рухнуло плашмя вниз. Водитель, хорошо сделанная природой и косметической хирургией брюнетка модельной внешности, истошно вопила. – Костик, это он сам, сам, блять, сука, под машину полез, не виноватая я! Костик, ты видел? – Она размазывала тушь по лицу, отчаянно озираясь по сторонам. – Ну его нах, поехали отсюда! – Да погоди ты, ты же человека сбила! – кричал её немолодой спутник. Он присмотрелся и нырнул под сиденье. Девушка ударила по газам, покалеченный гелендеваген с рёвом вздыбился и рванул прочь. – А ты тщё спрятался-то, а, генерал чеченской войны? – всхлипывая, говорила девушка. – Увидел там кого или тщё, испугался? – Да не, всё путём, – вернул себе самообладание Гремин. – Показалось, наверно. Щас к моим ребятам поедем, уладим всё. Камер тут нет, не ссы, Полинка. Татьяна смотрела на распластавшееся тело Ладогина и исчезающие, подобно НЛО, огни габаритов квадратной чёрной машины. Из глаз её катились крупные слёзы. ГДЕ АЛЁШКА? – Господи… Ошибка. Какая чудовищная ошибка… – шептала речитативом Лиля. – Зачем я всё это тогда? – Перестань, это делу сейчас никак не поможет! – прикрикнул Андрей и крепко обхватил Лилю, прижал её всем телом к себе. – Мы его найдём, обязательно найдём! – Нельзя мне было с тобой сходиться. Никак нельзя. Дура я, дура. Ведь понимала же, что ты его терпеть не можешь. Мучить будешь только и его, и меня! Зачем ты на мою голову свалился? Зачем? – Лилечка, дорогая моя, возьми себя в руки, прошу тебя, – страстно тряс её за плечи Андрей. – Я чувствую – всё с ним в порядке. Живой наш Лёшка! Живой! Вот прямо так нутром чую! – Да какой «наш» -то, какой? Ты его одним взглядом испепелял, он мышью по дому проскакивал, только чтобы только тебе на глаза не попадаться! Кровопиец ты, алкоголик чёртов! – Перестань, ну пожалуйста, перестань! Ну как ты так можешь? – по пьяненькому лицу Андрея покатились два ручейка слёз. – Я ведь вас люблю, обоих люблю – и тебя, и малого. Клянусь тебе! Чем хочешь клянусь! – Отпусти, паразит! Я, я во всём виновата! За грехи мои тебя мне Господь послал, да и Лёшку вот рикошетом зацепило, – Лиля взвыла. – Что дурное замышляла, но духу не хватило. Жить осталась. Алёшку родила. – Мы его найдём, Лилечка! – Андрей громко икнул. Слёзы катились по его лицу в три ручья, голос был детским, срывающимся. – Наказал меня Бог, мать-кукушку. До трёх лет сыночка не видела, всё на этих трёх чёртовых работах, от звонка до звонка. Почта-школа-депо. Письма разнесёшь – полы помоешь – да и ну вагоны ночами мыть. Так и жил, и спал без меня, Алёшенька, сыночек мой родной! А как мамка дурная выглядит – и вспоминать забыл, лица своего перед кровиночкой не казала. Всё за копейкой да за копейкой нищей пробивалась. Да я уж и сама не всегда лицо его могла вспомнить… Помню – вроде беленький. Ночью приду – по голове поглажу. В темноте. А утром то же затемно и уйду. Андрей рыдал навзрыд. Он сполз на колени и уткнул голову в живот Лили, сотрясая её тело громкими визгливыми рыданиями. – Господи, иже еси на небеси. За тобой, кобелём, как сука поволочилась. Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое. Любо-о-о-о-ффь… А сыночка как будто из головы выбросила. Сдохну я, Андрюша, непрощённой матерью-сукой, понимаешь? Да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. С тебя-то какой спрос, милый ты мой? Дурачок Андрюшка… Не знал, с кем ты связался, милый ты мой, ох не знал… Лёшенька, сынок ты мой единственный. Свидимся ли на этом свете, родной ты мой? Внезапно Лилю охватила безбрежная ярость. Она резко встала, оттолкнув Андрея, отчего тот нелепо завалился на пол. – А ты чего, тварь, куксишься? Иди, дрянь! Кровиночку ищи! Или пока весь подол своими соплями мне не изгваздаешь – не успокоишься? Иди, тварь! Одевайся! Алёшки третьи сутки уж нет, вся деревня с ног сбилась, а он пьёт да плачет! У-у-у, негодяй! Андрей отправился неровной походкой по окрестностям. Света в деревне, как всегда, не было. «То ли мерещится спьяну?» – поражённо спросил он себя, увидев на прогалине варежки Алёшки, подошёл ближе. Тонкий хворост, искусно скрытый снегом, рухнул под тяжестью тела Андрея, унося его в тёмный коллектор. Алёшка развернулся и бросился бегом к дому. – Это тебе, мамочка, – Алёшка протягивал матери букетик подснежников, та не могла понять спросонок, спит она сейчас или всё это наяву. – Я твой единственный мужчина! Больше всех на свете тебя люблю, мамочка! И ни-ко-му не отдам! Алёшка обхватил мать холодными руками, та, словно в беспамятстве, покрывала сына нескончаемыми поцелуями. – Никого мне не надо, никого… Только чтобы ты всегда со мной был, мальчик мой! Алёшка чувствовал счастье, опасное и бесконечное. Лиля подалась назад, обхватила руками лицо сына. Посмотрела ему в глаза, посерьёзнела. – На работу только не проспи завтра, сынок! А то ведь опять премии лишат! Председатель говорит – энергетиком тебя сделают. Если пить не будешь. КУРЬЕР Владимир Петрович второпях дописывал статью «Мирча Снегур: упущенные возможности евроинтеграции». Его работодатель, Институт геополитических стратегий, уже второй раз за последние три дня напоминал Владимир Петровичу о том, что статья должна оказаться в редакции на позднее конца сегодняшнего дня. Объёма катастрофически недоставало, привычная тактика автора – закрыть ничтожность темы гладкописью и витиеватыми намёками – лишь подчёркнуто обнажала на этот раз беспомощность мысли Владимира Петровича. – Па-а-ап, – протянула заглянувшая в комнату дочь Владимира Петровича, семнадцатилетняя Анна. «Сейчас начнётся», – подумал он, хорошо понимая, что именно предвещает такой тон дочери. – Ань, ну что за ерунда, честное слово! Я просил всех не беспокоить меня, у меня важный текст, сроки горят! – Отец вспыхнул моментально. – Это такое попрание границ ближнего, которое безусловно свидетельствует о недоразвитости социальных коммуникаций индивида, неужели ты этого не чувствуешь? Аня пожала плечами и вошла в комнату отца. Владимир Петрович продолжал печатать, не отводя глаз с монитора. – Пап, прости… Пап, мне деньги нужны. Очень нужны, понимаешь? Как никогда, наверно… – Она смотрела на отца умоляющим взглядом, но он никогда не узнает об этом. – Мне… Двадцать тысяч нужно, пап. Срочно. – Ты с ума сошла, Анна? – Владимир Петрович подскочил со стула. – Это куда такие деньжищи понадобились? Что вообще происходит? – Ване нужны, – тихо ответила дочь, опустив глаза в пол. – Какому ещё Ване? – ещё больше изумился Владимир Петрович. – Парню моему, пап! – А что случилось? Твой Ваня хочет откосить от армии и ему недостаёт на взятку военкому? Это что за мода такая? Может, твой Ваня, ещё приедет сюда и будет жить с нами?! Вот они, ваши иксы и игреки, ломанные хромосомы, потерянные поколения! Молодой человек не гнушается попросить денег у своей девушки, та идёт клянчит их у отца! O tempora, o mores! Не лучше ли твоему Ване взяться за ум и наладить свою жизнь? – Да наладит, пап! Обязательно наладит! Ты же знаешь его, он к нам как-то заходил. Стихи ещё читал. – Не помню! – отрезал Владимир Петрович. – Ваня курьером работает. Пока, конечно. Он должен был закладку людям оставить – и потерял её! Теперь хозяевам нужно двадцать тысяч вернуть. Срочно очень! – Закладка из золота, инкрустирована бриллиантами, я правильно понимаю? Аня! Мы с матерью, конечно, звёзд с неба всю жизнь не хватали. Но прожили достойно! С осознанием того, что честь, разум и нравственность – вечные столпы добропорядочного человека, его надёжные якоря в пучине страстей и пороков современного общества. Посоветуй своему Ивану устроиться на работу и отработать потерянное. В Макдоналдс вон пусть идёт! – Пап, ты деньги дашь? – Нет! – Пошёл ты нахер, козёл! – Анна громко хлопнула дверью, Владимир Петрович продолжил вымучивать статью. – Ну что? – Иван смотрел на Анну затравленным взглядом, надежды почти не было. – Не дал, – тяжело выдохнула девушка. – Да ты не волнуйся, что-нибудь придумаем. Деньги послезавтра нужны? – Ага, – ответил Иван. *** Владимир Петрович закончил писать статью «Макроэкономичекие эффекты присутствия ливийских беженцев в странах Южной Европы» и довольно откинулся в кресле. Он зашёл на свой любимый ресурс и открыл один из первых попавшихся роликов. В этом видео трое мужчин лет тридцати одновременно совокупляли его дочь в позах, которые Владимир Петрович всю жизнь считал непотребными. Крупные планы половых органов перемежались общим планом происходящего, лицо дочери не выражало ничего, озвучка была явно закадровой. Владимир Петрович моментально ощутил себя так, как в те моменты, когда пьяный отец жёстко хлестал его, голого, своим ремнём по ягодицам. Аня прокралась в комнату незаметно и бесшумно, обвила шею отца сзади и нежно шепнула: – Ну прости, пап… Обстоятельства так сложились… Деньги нужны были, понимаешь? Ну не обижайся ты, хорошо? Мне кстати, деньги нужны. Тридцать тысяч. На аборт. Дашь? Владимир Петрович очнулся и выключил воспроизведение ролика. – Я ничего не видел, – произнёс он, откашлявшись. – Ты тоже. Деньги дам. Анна вышла из комнаты. Владимир Петрович сидел какое-то время в прострации, затем произвольно выбрал ролик из раздела «Retro home made». На видео усатый широкоплечий мужчина агрессивно брал сзади его жену на диване в его комнате под знакомым ему ковром. Записи было не меньше двадцати лет. Владимир Петрович покосился на ковёр, перевёл взгляд на видео. Им овладело необычайное возбуждение. В дверь комнаты постучали. – Володенька, чайку? – участливо спросила жена. – Попозже, Люсенька! – нежно ответил Владимир Петрович. Усатый мужик смотрел ему в глаза. СПАСИТЕЛЬ В тот день Николаю исполнялось сорок пять, и неотступно преследовавшая idеe fixe снова привела его в жерло метрополитена. Соседи по коттеджному посёлку посмеивались над Николаем: его, владельца медиахолдинга, стали едва ли не каждый вечер замечать в состоянии какого-то сомнамбулического ожидания на разных станциях метро. Николай стоял задумчиво; отрывисто, будто филин, вращал головой, разглядывая оказавшихся рядом с ним на платформе людей, ждал ему одному ведомой среди людского моря погоды. У Николая была мечта. Он мечтал спасти человека, случайно оступившегося и упавшего на пути метрополитена. Вытащить обмякшего, обезумевшего глупца-растяпу из-под стремительно несущегося на него поезда. Николай даже оборудовал в доме тренировочный стенд, имитирующий рельсы (обычные и токоведущий), платформу и перепад высоты. Он даже написал записку с этим своим постыдным желанием под Новый год. Её надо было сжечь и проглотить пепел с шампанским под бой курантов, но в суете записка куда-то затерялась, а писать новую времени уже не было. А ведь как бы восхищались им женщины после такого героического поступка! Как жалели бы, что он не с ними! Поверить в это было невозможно, потому как такие подарки судьбы случаются лишь однажды в жизни. Прямо в его сорок пять. Буквально пару секунд назад какой-то малахольный идиот оступился-таки, нырнув вниз, и сейчас, крупно глотая ртом воздух, сучил ногами, обречённый на очень скорую и мучительную смерть. Николай мысленно поблагодарил бога и в пару мгновений оказался рядом с несчастным. Оставалось только прыгнуть вниз, выбросить растяпу к ногам публики и выскочить самому. Гул поезда нарастал и становился всё ближе. Народ на платформе паниковал. Какая-то женщина упала в обморок. Николай смотрел в глаза барахтающемуся там, внизу. Чей-то голос с платформы шептал ему: «Ближе, подходи ближе… Да не дрейфь ты, давай же ж, ну…», и тот же голос подбадривал лежащего (уже сильно громче), этот без пары секунд кусок фарша: «Промеж рельс кладись, дурила! Промеж рельс!» Несмотря на все тренировки, Николай не смог прыгнуть вниз. Ещё через несколько секунд тонны железа умертвили с глухим ударом не угодившего чем-то мировой фортуне человека. А ведь когда-то Виктор учился с будущим президентом в одном классе, да и даже наподдавал ему как-то разок за то, что тот наябедничал завучу на курящих мальчишек. Потом жизнь сильно закрутила, закуролесила, много что успело произойти, хватило бы на пять жизней. Виктор возил пуховики и дублёнки из Турции, потом подвизался на стройке, потом стал бомжом. И вот сейчас президент, всё тот же Колька, вручал ему орден «За спасение человека» в Кремле! А ведь всего-то и надо было, чтобы все слышали, как он кричал: «Промеж рельс кладись, дурила! Промеж рельс!» Там, на платформе. Конечно, пришлось заплатить обещанные сто тысяч гуттаперчевому мальчику Серёжке из цирка на Вернадского, что согласился упасть промеж этих страшных рельс. Да и не жалко! Всё равно то были деньги Вадима, машиниста того поезда. Виктор познакомился с ним, уехав разок по пьяни в депо. Разговорились. Вадим мечтал убить миллионера. Но так, чтобы никто ничего не заподозрил. На ста тысячах и сошлись. Божье провидение послало Виктору новогоднюю записку Николая, найденную им в мусорном контейнере дома, где проживал Николай. Остальное было не так уж и сложно. Николая хоронили в закрытом гробу: массивное зеркало первого вагона поезда, управляемого Вадимом, сильно обезобразило его лицо и раскроило череп. На похоронах Николая женщины плакали и действительно жалели, что он не с ними. В целом же все были счастливы. МЕЧТА ДАНИЛЫ Даниилу, молодому депутату парламентской фракции «Скрепка» (официально она именовалась «За борьбу с аморальностью в сфере искусственного интеллекта») было тридцать два года, и сейчас он лежал возле Марины. Родители Даниила развелись, когда ему было пять лет. Отец пролетал в последующем раза три метеором сквозь его детско-подростковую жизнь, последний раз – когда Даниилу было тринадцать лет. Даниил, едва касаясь кожи, поглаживал живот Марины под аккомпанемент своего страстного доклада о том, что уравнивание в правах женщин и животных было большой ошибкой, и что в ближайшее время животным будут законодательно возвращены данные им природой привилегии. Особые преференции закреплялись за гориллами и немецкими догами. Марина томно вздыхала. – Теперь давай к делу. К тому, зачем пришёл, – сказала она ровно и уверенно, как пишут дрянные авторы – «тоном, не терпящим возражений». – Хотя, Даник, честно, я не понимаю, зачем тебе это… Не понимаю, зачем… Даниил повернулся на бок к тумбочке, взял тюбик неонового цвета и выдавил на подушечку указательного пальца правой руки горошину искрящейся и переливающейся смазки. Затем он снова повернулся к Марине, легонько развёл в сторону её бёдра и, раздвинув большим и средним пальцами складку её больших половых губ, подвинув капюшон клитора, подобно дирижёру, мягко опустил указательный палец в точку назначения. Марина закрыла глаза. Горошина плавно расплющилась, указательный палец заскользил страстно, но мерно, подобно челноку швейной машинки. Даниил не спускал с Марины глаз. Смазка быстро исчезла, вульва оставалась сухой и мягко-безжизненной. Марина открыла глаза, выдохнула и необратимым движением отстранила руку Даниила. – Что не так? – взвизгнул молодой человек. – Что-о-о? Не так? – Прости, я действительно считаю это ненормальным, – произнесла Марина. – Как можно носиться как со сверхидеей с этим твоим намерением довести проститутку до оргазма? Сколько их у тебя было? Сто? Триста? – Почему у меня не получается? – всхлипывал Даниил. Эрекция его потухла, член боязливо пытался спрятаться в тело мужчины, сам он дрожал. – Ты очень стараешься, милый, я это чувствую, – голос Марины был мягкий и доброжелательный. – Но тебя со мной нет. – Даниил потрясённо смотрел на неё. – Мы на сцене адского мхата, и за кромкой кровати – полный зрительный зал твоих демонов, с которыми ты ожесточённо сражаешься. Сводишь счёты за всё, что было, со всеми, кто причинял тебе боль. Маленький, маленький мальчик Данилка, чистые слёзки в опухших от плача глазках… Но пока ты используешь женщину как оружие, как снаряд, что должен сокрушить твоё прошлое – тебя со мной нет. Про проституток молчу – они работать не смогут, какой к чёрту оргазм… Марина осанисто поднялась и подошла к гэдээровской «стенке». На полке в проёме стоял AKAI GX-77 с годами заправленной в нём бобиной. Марина включила магнитофон, из колонок пополз приятный и холодный голос неизвестного исполнителя. – Но отец – у него всё получалось! – закричал Даниил. – Он рассказывал мне про проституток и про то, как сводил их с ума! – Сынок… – голос Марины мгновенно стал уставшим. – Отец был гей, а эту историю он всем рассказывал, поверь. Ты появился из эякулята, добытого мной при просмотре им австрийского гей-порно на гастролях в Вене… «Hob net sowos gsaehn», – всё время повторял в нём один из актёров… – Марина погрузилась в воспоминания. – Так забавно… – Ма-а-а-а-а-а-а-мммм-а-а-а-а!!!!!!!! – вопль Даниила заполнил все до последнего кубометры пространства. Он резко вскочил и, шатаясь из стороны в сторону, как пьяный, скрылся в направлении кухни. Через полминуты оттуда раздался крик раненого зверя, Даниил вбежал в комнату матери и протянул Марине сморщенный окровавленный неровный цилиндр, только что бывший частью его. Женщина с потухшей улыбкой взяла теплую плоть и, разрывая сырое мясо, наспех пережёвывая его, глотала пещеристую ткань и кожу. Даниил осел на колени, истекая кровью. «Маски, позы, два листа прозы. Так просто сочинять песни…» – пел холодным магическим голосом мужчина в колонках. Марина поправляла вставные челюсти. ФРЕДДИ ВЕРНУЛСЯ Фредди закрыл глаза и прекратил своё земное существование с последней попытки вдоха. Сначала была стерильная темнота. Как абсолют несуществующего объёма, как великая антисущность. Сколько лет она существовала? Миллион? Миллиард? По прошествии этой толщи лет, когда время в силу своей бесконечности перестало быть, сквозь сладкую вату тьмы стали произрастать мириады огоньков, смело становившиеся лучами; они объединялись с себе подобными – света становилось больше. Вселенная вот уже напоминала снежный сыр, прорезанный чёрными дырками, пока Фредди не ощутил своё тело помещённым в залитое светом безграничное пространство с прохладным мраморным полом. Он стоял, одетый в махровый халат, мягкий, как волосы матери. Фредди понял, что это рай, и, не опасаясь больше ничего, спокойно направился вперёд. Навстречу ему ступал поджарый мужчина лет шестидесяти, с аккуратно подстриженной седой бородкой, среднего роста, одетый в точно такой же махровый халат. Он подошёл к Фредди, мягко положил руки ему на предплечья, глядя в глаза. – Ну вот ты и здесь, какое счастье… Фредди молчал, внимательно рассматривая молодого старика. – С тех пор как я увидел и услышал тебя, я влюбился в тебя по уши. Я отдал бы за тебя жизнь, если б моя жизнь не была вечной. Ты – то, что создано чем-то, неподвластным даже мне. Ты… ты… Седовласый привстал на носки и слился с Фредди в затяжном, отменяющем всё сущее, поцелуе. Поцелуй старика был приятен Фредди. Вот он, рай, подумал он. – Мой проект с сыном, увы, закончился фиаско, – задумчиво произнёс старик, оторвавшись от губ и усов Фредди. – Жена первым же рейсом ушла в туманность Андромеды, назвав мой план спасения Земли бредом, а меня – идиотом. Я смотрел на всё, что там происходит и… А что я? Как я мог помочь? Серебренников тогда дал бы и поболее, если б только мог спасти его. Не вышло. Фредди слушал седовласого как зачарованный. Тот сбросил с себя халат и, голый, опустился перед Фредди на колени, осторожно раздвинул полы его халата. Он припал к его члену губами и стал жадно ласкать его. Фредди застонал. – Вы совсем с ума сошли?! – зашипел Куратор Культуры, человечек в чёрном костюме с очками без оправы, сидевшему справа от него режиссёру. Они расположились примерно посередине партера и были вполне неприметны. – Не волнуйтесь, Ка-Ка, – начал было режиссёр, но Куратор Культуры прервал его. – Тыщу раз просил вас не называть меня Ка-Ка, – взвизгнул он шёпотом. – Ну ок, сорян, а по мне так норм, – режиссёр почувствовал себя немного задетым. – Надеюсь, никто не видел, как я зашёл сюда? – спросил Куратор Культуры. Голос его звенел чистым «ля» рафинированного человеческого страха. – Вы правда сумасшедший, чёрт вас дери! Вам мало было того, что они с вами сделали? Мало? Мало, да? Теперь ещё и это? Вы чего добиваетесь? Бог-гей сосёт в раю член Фредди Меркюри, и всё это на сцене Большого? Это же порнография! – Это в Малом у вас порнография, – вяло парировал режиссёр. – Как она там у вас называется, не помню… «Смерть за родные погосты»? – Вы идиот, придурок, кретин, каких свет не видывал! Простите. – Куратор Культуры понимал, в какую историю он вляпался и почти плакал. – Вы заманили меня сюда обманом, чтобы я увидел это. Моя карьера, моя жизнь и моё будущее – всё псу под хвост! Вы обещали мне открыть некое тайное знание, только по этой причине я повёлся на Вашу провокацию. И где он, этот неутешительный бонус, ваш очередной обман? – Посмотрите на сцену, – тихо ответил режиссёр. Движения головы мужчины на коленях стали всё быстрее, амплитуда – всё длиннее. Фредди постанывал, но вдруг схватил мужчину за голову и с силой отнял её от себя. – Постой! – вскрикнул он! – У меня же СПИД! Ты понимаешь, что это значит для тебя? – Успокойся, никакого СПИДа не существует, – спокойно и уверенно ответил седовласый, отирая рот тыльной стороной ладони правой руки. – Я запустил эту легенду, чтобы ты побыстрее оказался здесь. Я так ждал тебя… А так как ты не слишком следил за здоровьем, то ждать слишком долго не пришлось. На лицо Фредди опустилась сумасшедшая блаженная улыбка. – Теперь вы понимаете, Ка-Ка? – режиссёр повернул голову к Куратору Культуры, в глазах его сверкали искорки триумфа. – Что? Что? – шептал Куратор Культуры. – Это же бред актёров-педерастов на сцене! Я что, должен этому поверить? Это и есть ваше откровение? – Они… Они там… настоящие, – только и смог произнести режиссёр, махнув рукой в направлении сцены. Мужчины смотрели друг на друга. Режиссёр положил ладонь на колено Куратора Культуры. Лица их сближались. ДУШИ ДЛЯ ПЛОТИ После одиннадцати лет в браке Александр искренне изумлялся, как когда-то, давным-давно, он мог хотеть эту женщину, свою жену. Он был искренне благодарен ей за то, что она по-прежнему была с ним, несмотря на всю его холодность и полное его, до умиротворения, безразличие к ней. С Ниной было удобно: она в самом деле была покладиста и трудолюбива, совсем нетребовательна, и любила Александра так, как не может любить даже самая преданная хозяину собака. А ещё Нина в самом деле очень хорошо готовила, в доме их часто бывали гости. Александр же в такие моменты был резов и очень мил. Мало кто не считал их идеальной парой. Последние попытки близости свершились у супругов лет восемь тому назад, однако полный их провал возвестил наступление новой эпохи в их отношениях. Нина вздыхала, Александр делал вид, что ничего особенного не произошло, и всегда много работал. Дом превратился в семейный очаг, сюда можно было приходить погреться и поесть, а ещё поспать. Ночевать чета расходилась в разные комнаты. Детей у Александра и Нины не было. С Альбиной у Александра сложилось как-то сразу, как только она пришла на собеседование. Казалось, они с первого взгляда взмахом ресниц подписали договор о любви и дружбе и не стали медлить с его претворением в жизнь, как только Альбина стала сотрудницей руководимого Александром отдела маркетинга. Местом регулярных, омолаживающих Александра до возраста Альбины встреч – на добрых восемнадцать лет разницы с его действительным возрастом – стал душ фитнес-зала компании. Такой уважаемой IT-компании никак нельзя было без собственного фитнес-зала на территории офиса, а тот, в свою очередь, венчался душевой комнатой. Коллеги понимали всю невыносимую пикантность положения начальника отдела и стажёрки, а потому в семь утра по вторникам пространство декларативной телесности принадлежало только им двоим. Он крепко удерживал её под мягкими теплыми струями воды в своей предоргазменной прострации, готовый вот-вот сбросить балласт земного и ненадолго воспарить в стратосферу, как вдруг свет в душе погас. – Опять автомат выбило, – прошептала она, – я знаю, где включается. – Но, выскочив, через пару секунд передумала и нырнула назад, упруго поймав собой его член. Он задвигался быстрее, держа ее за шею, и скоро закричал шёпотом. Перевёл дыхание, вышел из неё. – А теперь, избушка, поворотись-ка ко мне передом, а к лесу задом! – пошутил Александр, мягко ущипнув Альбину за бок. Свет зачем-то снова включился. Она развернулась, отнимая локти от стены кафеля, в упор глядя на Александра. – Нина? – опешил Александр. Глаза его расширились от ужаса. Он чувствовал себя изнасилованным. – Прости, милый, – прошептала Нина. – Но я очень хочу детей… А что мне оставалось? Простишь меня?.. Я всё перевела на ваш счёт, как договаривались, – сказала она появившейся рядом Альбине. Александр раздумывал о том, сообщить ли этим двум женщинам, что после вазэктомии последние пять лет у него не может быть детей. ВИКТОРИАНСТВО 2.0 – Точно отверстия вовремя закроются? – Виктор испытующе смотрел на инженера. Въедливость и основательность были теми самыми свойствами, что составили его успех. Казалось, тот сопровождал его всю его жизнь, однако мало кто мог представить себе, насколько высокую цену Виктор постоянно платил за него. – Ну конечно закроются, какие могут быть сомнения? – с лёгкой понимающей укоризной ответил инженер. – Мы несколько раз всё протестировали, всё отлично! Не беспокойтесь вообще на этот счёт. Ну, вы же знаете… Выставляете здесь любое время, и дальше всё происходит, как вы запланировали. А что вы, кстати, хотите делать с этим, если не секрет? Виктор хмыкнул и, сухо поблагодарив разработчика, без объяснений отдал наличными остаток стоимости механизма. В следующие полгода Виктор не появлялся в стране. Друзья Виктора по социальной сети видели только картинки с комментариями из полутора десятков экзотических стран, где Виктор побывал за это время. Лайки сыпались сотнями, на восторженные и разные прочие комментарии Виктор, сообразно своему извечному обыкновению, не отвечал. И вот уже осенью близкие друзья Виктора получили от него приглашение на празднование его дня рождения. В этом году Виктору исполнялось пятьдесят, а день рождения приходился на воскресенье. Он не изменил себе и остался, как всегда, сверхоригинален: в закрытой рассылке Виктор приглашал друзей в один из подмосковных лесов, в качестве места встречи были указаны лишь географические координаты. И если в случае с кем-то еще это попахивало бы очень странной историей, то с Виктором подобный заход был в порядке вещей: в прошлом году, например, Виктор арендовал цирк и спустился на арену в свете прожектора из-под самого купола. Видимо, в этот, юбилейный день рождения, фантазия Виктора разыгралась ещё дальше. Разумеется, это вызывало радостное возбуждение друзей. Фактически, Виктор оставил за собой привилегию быть детской частью всех этих взрослых людей: его эксцентризм и фанфаронство не вызывали ни их ярости, ни осуждения: со своими деньгами и статусом Виктор мог чудить, как ему вздумается. Наконец все приглашенные гости встретились в назначенной точке. Это была небольшая поляна, хорошо ухоженная. В центре её стоял большой стеклянный куб с гранью два метра, стекло было тёмное, благородного графитового цвета, со множеством небольших отверстий, закрытых изнутри фрагментами тёмного металла. В трёх метрах от стеклянного куба на высоте примерно двух метров от земли располагался металлический столб с убранным в прозрачный плексигласовый кожух широким экраном. Рядом внизу у столба примостился ряд аккумуляторных батарей Toshiba. – Витюня жжёт в этот раз, ребят, – немного волнуясь, словно подбадривая себя деланной весёлостью, произнёс Павел, партнёр Виктора по паре неосновных бизнесов. – Он что, кейтеринг на парашютах будет сюда сбрасывать? – тем же тоном спросила Вика, одна из сильно не первых любовей Виктора. – Ага, а официанты щас из куба вынырнут, – загоготал Пётр, родной брат Виктора. – Это сколько ж он за этот подкоп заплатил, наш повеса? Пятидесятидюймовый монитор, поплевав рябью, включился, на экране возникла картинка и звуковая заставка Евровидения, та, что бывала перед трансляцией советских парадов на западную аудиторию. – Благодарю вас, дорогие мои! – зазвучал голос Виктора. – Как я рад, что вы пришли! Толпа заулюлюкала, возбуждение друзей от скорой встречи с именинником нарастало. – Подойдите к стеклянному кубу и возьмитесь за руки! – продолжал голос. – Прижмитесь носами к стеклу. – Ну Витя даёт! – почти завизжала Майя, расплющивая с остальными нос о холодную гладкую поверхность стекла. – Наверняка вы ведь собрались, чтобы поздравить меня? И ждёте моего появления? – вопрошал именинник. – Так давайте! Позовите меня хорошо! От стекла не отрываемся! – Па-здрав-ля-ем! Па-здрав-ля-ем! Па-здрав-ля-ем! – вопила толпа друзей. Гости смотрели друг на друга и подмигивали друг другу, предвкушая феерию. Калёное стекло куба осыпалось не дольше чем за секунду. На столе перед гостями лежало уже сильно траченное тленом тело Виктора. Плоть сильно сгнила, по всему телу ползали мокрицы и черви. В ноздри рванул тошнотворный смрад трупнины. На груди Виктора стояла пустая баночка из-под «Валиума» и открытый тридцатимиллилитровый флакон Homage Amouage на томике маргинального современного русского писателя. – Любите Россию! – декламировал голос Виктора из колонок монитора. – Любите людей! В них наше спасение! Гости с диким рёвом разбегались по сторонам. На экране появилась Людмила Зыкина и проникновенно затянула: «Издалека долго течёт река Волга…» Редкие длинные волосы Виктора колыхались на ветру. Утром следующего дня одна из любимых женщин Виктора родила сына. Его сына. ГУМАНИЗМ Одиннадцать человек, шесть мужчин и пять женщин, сидели кругом в помещении с бетонным полом площадью сорок три квадратных метра. Окружность, образуемая стульями, была ровной, её диаметр составлял что-то около четырёх метров. Освещение едва ли достигало двух кандел, полутьма ещё не родилась и была скорее уверенной почти-тьмой. Свет был и не был одновременно, источник его оставался непрояснённым. – Друзья мои, – мягко произнесла Галина, – дальнейшие прения уводят нас прочь, вдаль от сущности бытия. От истинной сущности. Мне казалось, дорогие мои, мы всё уже обсудили и приняли решение. Или я не права? – Галя! – взвизгнул гладко выбритый импозантный мужчина в красных крокодиловых лоферах Louis Vuitton на голую ногу. – Я не понимаю, почему сразу так радикально? – Вова… – встрял грузный мужчина с бородой, четвертая пуговица снизу на рубашке которого была готова вот-вот оторваться. Сквозь натянутый заострённый овал между третьей и четвёртой пуговицами проглядывал кустик ухоженной подобно английскому газону шерсти. – Не будь малахольной бабой, пожалуйста. Дмитрий заслужил такой исход! – Вова просто устал, так ведь, Вова? – чересчур приторно для подлинного сочувствия отозвался Сергей. – А так Вова согласен. Не правда ли, Вова? Вова молчал. Его тонкие плотно сжатые губы вздрагивали, и этот маленький живой насос подкачивал блестящую влагу на поверхность его глазных яблок. – О чём, мать твою, могут быть терзания?! – внезапно заорала Светлана. – Дмитрий мог спасти всех наших детей! Всех до единого! Это в голове не укладывается! Твою мать! Да будь он проклят! Подонок! Сраное ничтожество! – она зашлась в рыданиях и смогла успокоиться лишь спустя пару минут. Все остальные молча выжидали, пока Светлана затихнет. – Оправданий здесь нет и быть не может, – нарушил непродолжительную тишину Святослав. – Пока наши дети гибли, Дмитрий вызволял своего имбецила, вместо того чтобы просто открыть детям дверь и быстро выпустить всех наружу. Помочь им. Вынести, в конце концов, если уж они не могли выйти сами. Принятое Дмитрием решение оказалось чересчур эгоистичным, противным эволюции разума, здравого смысла, да и просто общепринятым приличиям человеческого взаимососуществования. – Нет, вы только посмотрите! Да посмотрите же! Как, о всемогущий Боже, ты допустил это? – страстно произнёс Вадим. – Как? За что?! Конец ознакомительного фрагмента. Текст предоставлен ООО «ЛитРес». Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=42834332&lfrom=688855901) на ЛитРес. Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом. notes Примечания 1 Господин Ляйденкрафт, мы так давно вас не видели. Как у вас дела? (нем.) 2 Приветствую тебя, золотце! Вообще-то неплохо. Только что встречался со школьниками. Собственно, как и каждый год! (нем.) 3 Хотите, как всегда, снять сумму полностью? Она уже здесь, на вашем счету. (нем.) 4 Ну конечно. Будь так любезна, пожалуйста. (нем.)