Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 3. Том I

Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 3. Том I Борис Алексин «Необыкновенная жизнь обыкновенного человека» – это история, по существу, двойника автора. Его герой относится к поколению, перешагнувшему из царской полуфеодальной Российской империи в страну социализма. Какой бы малозначительной не была роль этого человека, но какой-то, пусть самый незаметный, но все-таки след она оставила в жизни человечества. Пройти по этому следу, просмотреть путь героя с его трудностями и счастьем, его недостатками, ошибками и достижениями – интересно. Борис Алексин Необыкновенная жизнь обыкновенного человека Книга третья Том I. 1928—1934 Часть первая. 1928—1929 Глава первая Уже много раз, рассказывая о судьбе Бориса Алешкина, нам приходилось отвлекаться, отходить в сторону, чтобы описать, хотя бы в кратких словах, жизнь тех или иных людей, так или иначе связанных своими действиями и даже самым своим существованием с ним. Необходимо сделать это и сейчас. Нам предстоит рассказать о семье Кати Пашкевич. Ведь в самом скором времени она превратится в Екатерину Петровну Алешкину. Ее жизнь, уже начавшая во всех своих явлениях переплетаться все чаще и чаще с жизнью Бориса, в самом скором времени соединится с ним навсегда. В результате этого соединения появятся новые люди – их дети, а затем и внуки, по всей вероятности, и правнуки, в назидание которым мы и рассказываем эту историю. Именно поэтому нам следует рассказать все, что удалось узнать об истории семьи, в которой родилась и выросла Катя. После реформы 1861 года во многих губерниях крестьяне остались не только без барина, но и без земли. Помещики хорошую землю освобожденным крестьянам давать не хотели. Так было в Тамбовской, в Пензенской, в Черниговской, да и вообще, в целом ряде губерний Среднерусской черноземной полосы, где земля ценилась дорого. Многие крестьяне, не поняв сущности «царской милости», посчитали, что отнятие у них земли – самоуправство помещиков и стихийно восставали против этого произвола. Бунты, как обычно называли эти восстания, подавлялись с большой жестокостью, а уцелевших бунтовщиков вместе со всеми их чадами и домочадцами насильственно отправляли куда-нибудь подальше: в Сибирь и даже на Дальний Восток, огромная необходимость заселения которого ощущалась очень остро. Сосланных привозили в Одессу, грузили вместе с имевшимся у них скотом, запасами фуража, продовольствия и кое-каким домашним скарбом, прямо в трюмы небольших пароходов и отправляли в путь. «Для порядка» их сопровождала небольшая конвойная команда. Более двух месяцев длилось тяжелое морское путешествие, но вот, наконец, сосланных привезли в военный пост, размещенный в бухте Ольга. После выгрузки на берег им было предложено следовать на все четыре стороны и выбирать себе место для поселения. Очутившись в глухом, необжитом, неведомом, суровом краю, переселенцы растерялись: «Куда идти? Где поселиться? Кругом дикая тайга, сопки, быстрые речки и так надоевшее за два месяца море». Посовещавшись, решили временно встать табором в бухте Ольга, послать ходоков на юг, к Владивостоку. Хотя в то время это был тоже простой военный пост, но говорили, что там предполагается строительство города, а недалеко от него – места пригодные для пашни и удобные бухты. На небольшом каботажном паруснике ходоки добрались до Владивостока, собрали возможные сведения о его ближайших окрестностях, и вскоре по их возвращении несколько семей – Калягины, Пашкевичи, Комаровы и другие тронулись в путь на юг по побережью. Настоящих дорог тогда там не было, пользовались охотничьими тропами, кое-где прокладывая проезжий путь топором, а иногда пользуясь лодками. Ранней весной 1862 года эти семьи, наконец, добрались до облюбованного ходоками места около бухты Шкотта. Это название было дано бухте в честь впервые описавшего побережье отважного мореплавателя и исследователя. Как известно, Владивосток, основанный в 1861 году, в 1862 году представлял собой группу небольших домишек, раскиданных по каменистым склонам сопок, примитивных портовых сооружений, амбаров и складов. Переселенцы могли, конечно, поселиться и в городе, но все они были крестьянами, и им хотелось поскорее вновь осесть на земле. Район бухты Шкотта им очень понравился. Спускавшиеся к морю сопки были покрыты густым, самым разнообразным, совсем непохожим на среднерусский, лесом. Неширокие долины двух рек, впадавших в бухту, заросли высокой густой травой, в которой находилось много каких-то невиданно красивых цветов. Земля этих долин в будущем обещала богатые урожаи. В месте остановки переселенцев находился небольшой корейский поселок. Там же жили в нескольких фанзах, запрятанных в глубине сопок, и китайцы. Кое-как объяснившись с местными жителями и обойдя ближайшие участки местности, переселенцы решили, что лучшего места для житья им не найти. Густой лес изобиловал дичью, в речках и бухте имелось множество разнообразной рыбы. Так что помимо продуктов земледелия, можно было легко добыть и другие продукты питания. В целях повышения интереса народа к далеким окраинам Империи правительство царской России предоставляло разнообразные льготы. Одной из них было право разделывать под пашню любое количество земли, какое в состоянии поднять переселенец. Эти льготы распространялись и на ссыльных. А в долинах рек Майхэ и Цемухэ (как их называли китайцы и корейцы, жившие в этом районе) свободной земли было много. Все это и обусловило то, что вновь прибывшие обосновались около бухты Шкотта, а свое поселение назвали по имени бухты – Шкотово. Среди первых семей, поселившихся в этом месте, было всего три семейства: Пашкевичи, Калягины и Комаровы. Немного позднее к ним присоединились Мамонтовы и другие. Они построили свои первые дома на склонах и у подножия сопок, спускавшихся к травянистому лугу, служившему берегом бухты. Как всегда бывает в таких местах, уже в ближайший год к первым поселенцам присоединились другие группы, таких же выходцев из средней полосы России, и через каких-нибудь два года село Шкотово имело около полусотни дворов и являлось, по тем временам, довольно крупным населенным пунктом. Семья Пашкевичей, по национальности белорусов, прибывшая, как мы уже говорили одной из первых, к концу 1866 года состояла из четырех человек: кроме родителей подрастало два сына. Старший, Михаил, родился в год приезда, ему было уже более двух лет, а на руках матери был младший, Василий, через год, то есть в 1867 году, появился и третий ребенок, Петр. Этот Петр Яковлевич Пашкевич и был отцом той самой Кати Пашкевич, которая, как мы уже знаем из предыдущих глав, много лет спустя собиралась связать свою судьбу с Борисом Алешкиным… Но об этом потом… Сейчас проследим жизнь семьи Пашкевичей на протяжение этих длинных лет. Судьба этой семьи, как это, хотя и редко, но бывало в переселении, сложилась необычайно удачливо. И началом этому, как ни странно, стал уход из нее одного из ее членов. После рождения Петра, когда трое маленьких детей связали жену Якова Пашкевича по рукам и ногам, хорошей работницей, настоящей помощницей мужу в хозяйстве она уже быть не могла. Приехавший в Шкотово из Владивостока дьячок, для отправления каких-то необходимых церковных служб, остановившийся в доме Якова Пашкевича, уговорил его и его жену отдать ему на воспитание одного из их сыновей, Василия. Своих детей у него не было и не могло быть, а они с женой очень хотели иметь ребенка. Он обещал, что когда Василий вырастет, то он постарается его выучить и впоследствии мальчик сможет оказаться в семье Якова полезным членом. Он предложил за ребенка внести, хотя и небольшие, деньги. Для крестьянина-переселенца эта сумма оказалась значительным подспорьем. Кроме того, то, что их сын попадает в духовную, почти «благородную» семью, Якову Пашкевичу и его жене даже льстило. Уговоры дьячка подействовали, и вскоре Василий Пашкевич уехал во Владивосток. Забегая вперед, скажем, что Василий так и прижился в семье этого человека, впоследствии ставшего священником и переехавшего на жительство в г. Благовещенск. Юношей Василий приезжал в гости несколько раз, а затем порвал с семьей всякую связь и о его судьбе никто из Пашкевичей так больше ничего и не узнал. Родоначальник семьи Яков Пашкевич был оборотистым, старательным и ловким человеком. Получив денежную поддержку за одного из своих сыновей, он сумел быстро встать на ноги. Он начал заниматься не только сельским хозяйством, но и участвовать в различных побочных подсобных промыслах: лесозаготовках, рыболовстве и охоте. Сумел он достаточно ловко эксплуатировать и корейцев, используя их в качестве батраков и испольщиков, отдавая им захваченную землю для возделывания риса, а поляны на участках тайги – китайцам для посева мака. Яков Пашкевич очень скоро понял выгоду охоты на маралов, с целью добычи пантов и, пожалуй, одним из первых в Шкотово, стал содержать маралов на заимках, как домашних животных. Между тем семья его продолжала расти, через несколько лет после Петра появился сын, названный Иваном, а еще через два года и последний – Леонтий. К началу восьмидесятых годов, когда старшему сыну Михаилу исполнилось 18 лет, его женили. В Шкотове тогда школы еще не было, но Яков, желая сделать старшего сына, как это исстари велось на Руси, в будущем хозяином семьи, своим преемником, при помощи местных грамотеев обучил его чтению, письму и началам арифметики. Василий, как мы знаем, жил в семье духовного лица и получил достаточно обширное, по тем временам, образование, но он был отрезанный ломоть, и, по существу, к семье Пашкевичей отношение не имел. Третий сын – Петр, мальчик бойкий, сноровистый, спорый во всяких домашних делах и различном мастерстве, в свои тринадцать лет являлся хорошим помощником отцу, но оставался совсем неграмотным. Старший сын, Михаил, был полной противоположностью Петру, и если второй был действительно крестьянином-земледельцем, то у первого уже с самых ранних лет начали проявляться коммерческие и предпринимательские способности. В свои восемнадцать лет, он, по существу, в семье Пашкевичей был душой всех подсобных дел: лесозаготовок, рыболовства и арендных махинаций. Яков и сын Михаил видели, что их грамотности для ведения предпринимательских дел, а именно они сулили достаток и богатство, – мало и потому решили младших детей учить. Поэтому десятилетнего Ивана и семилетнего Леонтия отправили учиться во Владивосток. При помощи того же священника, который уже был им знаком, это удалось осуществить. Оба эти члена семьи Пашкевичей получили достаточное образование и в будущем на коммерческом и предпринимательском поприще оказали немало услуг своему старшему брату, да и сами, как говорится, вышли в люди. Однако оба они связи с семьей и родным селом не порывали. Конечно, все это происходило не так гладко и просто, как мы описываем. Ведь в крае, в котором, по существу, русская власть существовала только номинально, вовсю хозяйничали китайские хунхузы. Семье Якова Пашкевича, как и другим переселенцам, не раз приходилось вести с этими заезжими бандитами настоящие бои, рискуя жизнью, иногда бросая значительную часть своего имущества, спасая жизнь под защитой военного поста г. Владивостока. Как бы там ни было, а к концу восьмидесятых годов XIX столетия семья Пашкевичей, состоявшая главным образом из мужчин, была крепкой, зажиточной. Сыновья выросли: Михаил уже был женат, младшие кончали учение, собирались женить и Петра. Как это велось в то время, вся семья жила вместе и поэтому могла легко справляться со всякими невзгодами. В начале девяностых годов в Приморье была проведена так называемая земельная реформа – были упорядочены земельные наделы сельских общин. Население Дальнего Востока росло, вокруг Шкотово стали появляться новые поселки и села: Майхэ, Романовка, Новонежино, Многоудобное и др. Земли, пригодной для посевов, стало не хватать, поэтому и пришлось делить ее на «душу». А душой считался только член семьи мужского пола. Тут Якову Пашкевичу, прямо скажем, повезло. В то время как его многодетный сосед Калягин имел в основном дочерей и получал 5–7 десятин, то он на своих сыновей получал почти в четыре раза больше. Такое количество земли обрабатывать своим семейством, даже при наличии батраков, он не мог и поэтому чуть ли не половину ее сдавал в аренду. Кроме того, Пашкевичи вскоре увидели, что такие подсобные промыслы, как лесозаготовки и рыболовство, дают большую выгоду, чем земля и стали заниматься этими промыслами интенсивнее. По крестьянским понятиям, Петр Яковлевич Пашкевич женился поздно, ему исполнилось уже 22 года. Несмотря на настойчивые требования отца и старшего брата, у него сердце не лежало ни к кому, а когда оно, наконец, проснулось, и он решил-таки посвататься, его выбор пал на красивую, стройную девушку из многочисленных сестер Калягиных – Акулину. Выбор Петра не только не обрадовал, но даже рассердил и отца, и старшего брата. Как-никак Пашкевичи были зажиточными хозяевами, а Калягины, семья которых состояла из дочерей, хотя и работали не покладая рук, все еще не могли выбраться, если и не из полной бедности, то, во всяком случае, из постоянных недостатков и нехваток. Был у Акулины Калягиной и другой недостаток, по годам она была ровесницей Петру, ей тоже исполнилось 22 года. Для девушки того времени это было уже очень много, и за ней начинала ходить обидная кличка «перестарок». Кто знает, может быть, Петр Пашкевич и выбрал ее, именно потому, что пожалел, а может быть, у них были и более глубокие чувства, которые ведь зарождаются между людьми самым непостижимым образом. Так или иначе, а Петр, на удивление своих родных, знавших его мягкий и покладистый характер, в этом решении был тверд. – Или Акулина Калягина, или никто! – даже сказал он как-то брату Михаилу. Отцу он, конечно, сказать такое не решился бы. Михаил уговорил отца женить Петра по его выбору. Конечно, Михаил преследовал в этом определенную выгоду. Дело в том, что жена Якова Пашкевича, мать этого семейства в 1888 году умерла и вся женская домашняя работа свалилась на плечи жены Михаила, а она работать-то особенно не любила, да и самому Михаилу было неприятно, что его жена вынуждена обслуживать большую семью. Поэтому он так и торопился со свадьбой брата – ему была нужна еще одна работница в доме. Акулина Георгиевна Калягина, став женою Петра, войдя в большую мужнину семью, сразу же показала себя старательной и толковой хозяйкой. Под ее проворными руками так все и горело. Она успевала управляться и в поле, и в огороде, и на дворе, и дома. Вскоре на нее, по существу, легла вся тяжесть крестьянской домашней работы. В это время остальные члены этой семьи, все более и более отрывались от сельского хозяйства и погружались в различные подрядные работы. А их в Шкотово появилось много. Один из первых подрядов был связан с необходимостью удовлетворять потребность Владивостока в свежем мясе. В город приезжали все новые и новые воинские части, а никакого промышленного скотоводства около него не было. Предприимчивый Михаил, используя простоту своего брата Петра, подрядился поставлять в город скот из Шкотово, скупая его по дешевке у местных крестьян и перепродавая интендантским чиновникам с большим барышом. Петр же исполнял обязанности гуртовщика, перегоняя скот из Шкотово в город. После посещения наследником престола, будущим Николаем II: Дальнего Востока, правительство Империи начало укреплять этот край, для чего стали строиться военные склады и казармы для размещения войск, направляемых на Дальний Восток из центра России. Войска предполагалось разместить, как в городе Владивостоке, в Никольске-Уссурийске и Хабаровске, так и в некоторых местах по побережью Приморья. Одним из таких мест оказалось и село Шкотово. Там решили построить большой гарнизонный поселок. Основной рабочей силой на стройке были каторжники, китайцы и даже сами солдаты, но поставку различного рода строительных вспомогательных материалов, а также продуктов питания, должны были взять на себя жители ближайших селений. К этому времени в долинах рек Майхэ и Цемухэ их возникло уже около десятка. Конечно, в первую очередь, в этих поставках принимали участие жители самого Шкотово. Одними из первых предпринимателей в этом деле оказались и братья Пашкевичи – Михаил, Иван и Леонтий. Вскоре Михаил у устья реки Цемухэ построил небольшой лесопильный завод, весь лес с которого шел на строительство казарм. Иван вошел в долю с другим предпринимателем – Пырковым и стал поставлять строительству кирпич, изготавливаемый на заводе, построенным ими же у подножия той сопки, на которой строились казармы. Все они пока действовали от имени своего отца, как бы по его поручению, фактически же каждый из них хозяйничал сам, заботился лишь о своей выгоде. С началом этого строительства село Шкотово быстро разрослось. В нем построили церковь, начальную школу и даже заложили фундамент для большой Высшей начальной школы. Открывалось много лавок и лавчонок, главным образом предприимчивыми торговцами-китайцами. Все время увеличивалось число русского населения, и к началу XX века Шкотово можно было считать довольно крупным селом, даже и в Дальневосточном масштабе. Если братья целиком отдались всякого рода торгово-промышленным махинациям и делам, то Петр Яковлевич, в свою очередь, увлекся другим – он страстно полюбил охоту. Отдавая полевым работам лишь самое необходимое время, все остальное он проводил в беспрестанном путешествии по тайге с ружьем за плечами. Охота, да, пожалуй, еще и рыболовство, собственно, и были теми дополнительными источниками дохода, которыми он мог поддерживать свою все более увеличивающуюся семью. Правда, первые дети: дочь Анна, родившаяся в 1890 году, сыновья – Миша, 1893 года рождения и Володя, родившийся в 1895 году, к великому горю матери, умерли от различных детских болезней еще в раннем возрасте. Но четвертый ребенок, теперь старший сын Василий, родившийся в 1896 году, остался жить и сейчас уже был бойким и смышленым мальчиком. Мать любила его и удивлялась на своего мужа, который, хотя и не обижал, а по-своему был даже и ласков с ребенком, однако в то же время как-то безразличен. Не заметила Акулина Георгиевна и особого проявления им горя при смерти их первых детей. Родившаяся вслед за Василием в 1898 году дочь Люба прожила всего несколько недель. До 1901 года детей не было. В 1901 году родился сын, названный Андреем. Это был крепкий, сильный, веселый младенец. Много было сил у этой молодой энергичной крестьянки, чуть не каждый год рожавшей, и часто хоронившей своих детей и безропотно выполнявшей огромную работу по обслуживанию большой крестьянской семьи. А с Петром Яковлевичем началось неладное. Познакомившись на охоте с бродягами-охотниками из русских ссыльных, китайцами и удэгейцами, он начал выпивать. Вначале это не бросалось в глаза, так как выпивки проходили главным образом на охоте. Но такие вещи долго в тайне держать не удается. Его охотничья добыча становилась все меньше и меньше, так как большую часть добытого он пропивал. По селу поползли нехорошие слухи. Глава вторая К этому времени скончался глава семьи Яков Пашкевич. Его дети, уже и раньше глядевшие в разные стороны, сразу же после его смерти решили разделиться. Этот раздел состоялся в 1903 году. Все братья-предприниматели построили себе хорошие, добротные большие дома, а Михаил даже и каменный. Во дворах у них имелась много хозяйственных построек и порядочно скота. Все они были женаты, но жены их так же, как и они сами, никакого участия в общем хозяйстве не принимали, все лежало на Петре, а главным образом на его жене Акулине. Согласно словесному предсмертному указанию отца, главным распорядителем по дележу имущества между братьями был назначен старший из них, Михаил. Он и поделил имущество сообразно своему разумению и выгоде, так что все предприниматели остались при своих капиталах, заводах и деньгах, а Петр Яковлевич и его семья, на которых, по существу, до сих пор держалось все хозяйство отца, получил в наследство старый отцовский дом, пару старых сараев, две лошади и корову. Из заработанных семьей денег, а также и доходов действующих предприятий, Петру не было выделено ничего. «Он-де, на них не работал, денег этих не наживал, а даже то, что добывал охотой, и то пропивал!» – таково было резюме старшего брата. Таким образом, после смерти Якова Пашкевича, единственным по-настоящему обделенным из его семьи оказался Петр. Надо сказать, что Михаил Яковлевич основательно пощипал и остальных своих братьев, но, так как те еще при жизни отца, тайком от него, сумели своими махинациями кое-что сколотить, то на их благополучии несправедливый дележ имущества не отразился. Только семья Петра Яковлевича Пашкевича испытывала, если не полную нужду, то, во всяком случае, значительные материальные трудности. В то время как братья Михаил, Иван и Леонтий все более богатели, Петру приходилось все труднее и труднее. Законченная в 1896 году Транссибирская магистраль позволила сравнительно легко беднякам из Центральной России переселяться на Дальний Восток, количество поселений во Владивостокском уезде увеличивалось с каждым годом, также росло и население. Это заставило сельские общины сократить земельные наделы до четверти десятины на душу, а в семье Петра Яковлевича, как назло, после рождения второго сына начали рождаться одни девочки. В 1900 году родилась дочь Люба, следом за ней, в 1906 году – дочь Людмила, в 1907 – дочь Екатерина (уже известная нам Катя Пашкевич), в 1910 году – дочь Евгения, в 1912 году – Тамара. Затем в течение пяти лет детей не было и вдруг, к удивлению окружающих, и некоторому стыду Акулины Георгиевны, в 1917 году, когда родителям уже стукнуло по пятидесяти, у них родилась ещё одна дочь, названная Верой. Образовалась, даже по тем временам, большая семья, а землю давали всего только на трех. Пришлось этой семье пережить очень тяжелый период, тем более что от братьев существенной помощи Петр не получал. Все это усилило пагубную привычку Петра, и он чаще и стал уходить в запой. Во время запойных периодов он доходил уже до того, что был готов пропить все что угодно не только с себя, но утащив для обмена на водку и любую вещь из дома. Но все-таки семья Петра Пашкевича существовала и продолжала держаться в числе средних крестьян. Происходило это благодаря исключительному трудолюбию, неиссякаемой энергии и большой нравственной силе жены Петра, Акулины Георгиевны, которая вместе со своими материнскими обязанностями год от года у нее выраставшими, по существу, приняла на себя обязанности главы семейства и все тяготы и заботы, связанные с этим. Вторым членом семьи, который являлся ее опорой, был сын Андрей. Он, если и не заменял главу, то, во всяком случае, был основным работником и добытчиком. Старший сын Василий, успешно окончил Шкотовскую церковно-приходскую школу, после чего с большим трудом, при помощи младшего брата Петра, был помещен для продолжения учения во Владивостокское Коммерческое училище. Решилась на это семья Петра только потому, что Василий, по отзывам шкотовских учителей, выказал большие способности, не развивать которые было бы преступлением. На содержание Васи в этом училище, на плату за обучение, на расходы по одежде и питанию и шли почти все наличные деньги, которые могли появиться в семье Петра Яковлевича. А деньги эти появлялись из следующих источников, из которых основной была плата за аренду домов. Сдача домов этих произошла так. Один из полученных в наследство сараев Петр при помощи Андрея перестроил, и его теперь занимала китайская лавчонка, она давала мизерную сумму. Для увеличения доходов Акулина Георгиевна и Андрей решили сдать в аренду и второй, основной дом, в котором когда-то жила вся семья Пашкевичей. Тем более что и наниматель на этот дом попался солидный, предлагавший вполне приличную плату. Разраставшееся Шкотово, все увеличивающееся число его населения и гарнизона, уже имевшее кое-каких медиков, требовало лекарств, а аптеки в селе не было. Больным приходилось ездить за ними в город или довольствоваться тем небольшим ассортиментом, который имелся у гарнизонных медиков. Между прочим, одним из таких медиков был фельдшер Михайлов, женатый на одной из сестер Акулины Георгиевны – Матрене. Через него и нашелся наниматель дома. Им оказался фармацевт Хлуднев, решивший открыть аптеку в бывшем доме Пашкевичей, и там же поселиться самому с семьей. Дом Якова Пашкевича, срубленный из крепких толстых бревен, был еще в очень хорошем состоянии, подходил для целей Хлудневых и по размерам, а главное, по месторасположению. Он находился в самом центре села, выходя фасадом на главную улицу почти напротив заканчивавшегося строительства кирпичного двухэтажного здания высшего начального училища и уже построенной деревянной церкви. Посчитав, что от этой аренды семья будет иметь постоянный и верный доход, Акулина Георгиевна и Петр Яковлевич пошли на предложение Хлудневых (следует заметить, что в трезвом состоянии Петр Яковлевич проявлял недюжинный разум и способности. Он за эти годы даже сумел самоучкой научиться читать). Свою семью Пашкевичи задумали переселить в один из сараев, стоявший в глубине двора. Этот сарай-амбар, построенный из таких же крепких и больших бревен, как и дом, имел достаточно большие размеры и в свое время предназначался Яковом как дом для кого-нибудь из пожелавших выделиться сыновей. Перестройка его отняла не очень много времени, тем более что в ней, кроме нанятых рабочих, принимали деятельное участие и сам Петр Яковлевич и оба его подростка-сына. В межзапойный период Петр Яковлевич Пашкевич во всем полностью подчинялся своей энергичной и довольно-таки властолюбивой супруге. Он беспрекословно выполнял все ее требования и всегда соглашался с нею во всех домашних делах. Она была совершенно неграмотной, а он уже, как мы говорили, научился сносно читать и даже немного писать, но распоряжалась всем домом она. Следует заметить, что Петр имел отличные руки и голову и, будучи трезвым, мог мастерить все, был хорошим плотником, столяром, печником, штукатуром и если бы не его страсть к бродяжничеству по тайге, да запои, он смог бы вполне обеспечить свою семью. На перестройку дома пришлось истратить арендную плату за аптеку за год вперед. В течение трех летних месяцев I911 года семья Петра Яковлевича переселилась в этот новый дом, а Хлудневы, после необходимой перестройки, заняли дом Якова Пашкевича и развернули бойкую аптечную торговлю. В следующем, 1912 году Василий был торжественно отправлен в город Владивосток, где отлично сдал необходимые экзамены и начал учиться в Коммерческом училище. К этому времени семья Петра Яковлевича состояла из 7 человек, а Акулина Георгиевна уже опять была на сносях. Само собой разумеется, что затрачивая сравнительно большие средства на учение старшего сына, Пашкевичи уже не могли думать об учении следующего, и потому Андрей, окончив сельскую школу, целиком впрягся в крестьянскую работу. В 1915 году в разгар Первой мировой войны, когда Андрею было всего 17 лет, он уже работал в поле и по дому, как настоящий мужчина, сняв основную тяжесть полевых работ с плеч матери. Конечно, нельзя сказать, что в это время Петр Яковлевич Пашкевич не принимал в работе семьи никакого участия. Нет, он работал и на пахоте, и на севе, и во время уборки, но только, если эти дни не совпадали с днями его запоя. Но даже и тогда он выполнял все необходимые работы так безразлично и равнодушно, как будто бы все это делал не для себя, не для своей семьи, а так – вообще. Когда же наступал запойный период, тогда как работника его считать было нельзя. Хотя нужно отметить и то, что, даже будучи в самой сильной степени опьянения, он не был буен и шумлив и беспрекословно подчинялся своей жене. Между прочим, в начале своей жизни с Петром молодая и бойкая Акулина пыталась лечить мужа от запоев: давала ему всякие наговорные травы, поила разными отварами. Петр все это послушно принимал, а через несколько дней после «лечения» при очередной встрече с дружками напивался, что называется, до положения риз и находился в таком состоянии несколько дней, а затем являлся домой трезвый как стеклышко и как ни в чем не бывало принимался за какую-нибудь прерванную запоем работу. В семье Пашкевичей сохранились воспоминания про два курьезных случая, происшедших с Петром Яковлевичем, устно передаваемых последующим поколениям. Первый случай произошел в начале 1900-х годов. Кто-то из родных или знакомых сказал Акулине Георгиевне, что от пьянства излечивают специальной конфетой «пастила». В то время в появившихся уже в Шкотово китайских лавчонках конфет не было, нужно было за ними ехать в город Владивосток. Железной дороги, связывающей Шкотово с Владивостоком, тогда еще не было, но Акулину это не остановило. Верхом на лошади, взяв с собой еще одну для вьюков, она горными тропами, за двое суток проделала 60 верст, отделявших село от Владивостока. В только что открывшемся магазине «Кунста и Альберса» приобрела два ящика бело-розовой пастилы, что-то около пуда. Пользуясь случаем, купила кое-что нужное для хозяйства и благополучно вернулась в Шкотово. Само собой разумеется, что деньги для приобретения этого «лекарства» ей пришлось занять у аптекарши. Петр Яковлевич любил сладкое и предложенную пастилу употреблял с большой охотою. В течение недели он покончил с конфетами и действительно пока их ел, он не пил. Но зато, как только кончилась пастила, он напился с удвоенным старанием. Понятно, что кормить мужа все время сравнительно дорогими конфетами Акулина Георгиевна не могла и, кажется, именно после этого случая махнула на его лечение рукой. Второй случай произошел гораздо позже, чуть ли не в 1914 году. Как-то в разгар одного из запоев Петр был обнаружен спящим кем-то из Калягиных где-то на задворках у китайской фанзы в самом неприглядном виде. Кое-как растолкав пьяного, они довели его до дома и сдали на руки плачущей жене. Рассерженная женщина, занимавшаяся в это время стиркой, отхлестала своего беспутного «владыку» мокрым бельем и, раздев его догола, уложила в постель и заперла в спальне. А сама занялась приведением в порядок его испачканной одежды. Перенеся безропотно экзекуцию и последующее раздевание, Петр заснул. Часа через три, проснувшись и ощущая непреодолимое желание опохмелиться, он обнаружил, что лежит в постели совершенно голый и никаких, даже самых необходимых принадлежностей мужского туалета ни около него, ни вообще в комнате нет. Дверь в спальне заперта на замок. Желание выпить было так велико, что совладать с ним Петр Яковлевич не мог. На стуле около кровати он обнаружил капот своей жены. Недолго думая, он надел его, прыгнул в окно и уже через полчаса сидел в ближайшей китайской фанзе и с наслаждением угощался «ханшой», которую ему его китайские приятели часто преподносили бесплатно. Кстати, о капоте, капотом называлось такое домашнее, даже, скорее, интимное одеяние женщины, которое несколько похоже на то, что теперь обыкновенно называют домашним халатом. У крестьян такая одежда не была в ходу, и появление ее в доме Петра Яковлевича Пашкевича явилось следствием хороших отношений, почти дружбы, завязавшейся между хозяйкой аптеки Хлудневой и Акулиной Георгиевной. Они были примерно одного возраста и одинаково держали на своих плечах хозяйство. Если Акулине Георгиевне пришлось это делать из-за пагубной страсти своего мужа, то ее приятельница была вынуждена взять на себя все заботы по дому и аптеке потому, что ее муж, старше ее чуть ли не на 10 лет, страдал, кроме того, еще какой-то тяжелой хронической болезнью. Может быть, именно поэтому у них был всего один ребенок, дочь Таня. Между прочим, эта дочка была тоже элементом, сближающим их семьи. Таня была младше Кати на два года, дружила с последней, а, правильнее сказать, Катя исполняла обязанности няньки. Вот благодаря дружбе Акулины Пашкевич с матерью Гали, женщиной из «благородных», в семье Петра Яковлевича и появлялись и капот, и кое-какие другие вещи, и привычки, и даже кушанья, свойственные не простым крестьянам, а более интеллигентному кругу людей. Общение с семьей Хлудневых, наблюдение за установленными в ней порядками известным образом отразилось на поведении, на манерах и даже на одежде детей Акулины Георгиевны. Больше всего влияние этой семьи испытала на себе Катя, бывавшая в ней чаще других детей. Дети подрастали, все больше становилось от них не только шума и веселья, но и помощи в различных домашних делах. Старший сын отлично учился и много обещал в будущем. Хорошо училась в высшем начальном училище и старшая дочь Людмила. Между прочим, на повышении ее образования, как, впрочем, впоследствии и всех остальных девочек, настоял Андрей. В то время образованию женщин, особенно крестьянок, придавали малое значение: читать-писать умеет и слава богу, а то и этого еще много. Детей рожать, да в поле работать – вот ее жизненный путь, для этого особой грамоты не нужно. Так рассуждали многие крестьяне в Шкотово. Так говорили и думали и ближайшие родственники Пашкевичей, и лишь незначительная часть молодежи была с таким мнением не согласна, но обычно с ее мнением считались мало. Однако в семье Петра Яковлевича мнение Андрея, и особенно Василия, имело большое значение. Когда Василий настаивал на необходимости образования для сестер, Андрей заявил: «Пусть уж я один останусь необразованным, но буду работать так, чтобы все мои сестры стали людьми грамотными. Василий выучится, поможет, может быть, потом и мне удастся поучиться». Да и сама Акулина Георгиевна не хотела, чтобы ее дочери выросли такими же неграмотными, как она. Своим практическим умом она хорошо понимала, что времена меняются, и грамотная девушка сумеет найти в жизни лучшую дорогу. Глава третья Началась война с Германией, превратившаяся вскоре в Первую мировую войну. Однако семьи Петра Яковлевича Пашкевича она не коснулась, сыновья его были еще молоды, а сам он, хотя и имел возраст, подлежащий мобилизации, но так как в свое время действительную службу не проходил и содержал большую семью, то мобилизован не был. Из всех братьев Пашкевичей был призван только младший, Леонтий, да и тот, благодаря имевшимся у него связям, на фронт не попал, а остался служить где-то во Владивостоке. С первых дней войны в армию был призван старший сын Михаила Яковлевича. – Гавриил, или, как его звали в семье, Гаврик. К 1914 году он закончил Владивостокскую гимназию и поэтому с началом войны был зачислен в школу прапорщиков. В 1915 году он ее окончил и уехал на театр военных действий куда-то в Румынию. Василий Пашкевич, хотя и не был особенно дружен со своим двоюродным братом, однако, находясь под воздействием того ура-патриотического настроения, которое господствовало в Коммерческом училище, в кругах, окружавших его, остро завидовал Гаврику, уехавшему на фронт. И, может быть, именно под влиянием этого, а может быть, под воздействием патриотической пропаганды одного из своих дядей – Ивана, вместе с одним из одноклассников решил бежать в действующую армию. Они бросили учение и, имея немного скопленных денег, уехали в Центральную Россию, чтобы поступить в армию. Со свойственной молодым людям романтичностью, свой побег они обставили таинственными деталями. В частности, свою форменную одежду (ученики коммерческого училища носили специальную форму) они оставили возле колодца того дома, где Вася жил на квартире, пытаясь создать видимость трагической гибели. Но о приготовлениях к побегу знали многие товарищи беглецов и поэтому их тайна быстро раскрылась. Надо сказать, что в то время среди гимназистов, реалистов, некоторой части студентов и других училищ, таких 14-18-летних патриотов, стремившихся «спасти Россию от германских тевтонов», было немало. Большинство из них – выходцы из помещичьих, дворянских семей интеллигентов, но встречались и дети крестьян. Как правило, всех таких беглецов полиция задерживала на ближайшей же железнодорожной станции, или, во всяком случае, в пределах губернского города. Васе и его приятелю «повезло», они сумели-таки добраться до действующей армии, и, так как им уже исполнилось по 18 лет, а по виду, благодаря хорошему росту и крепкому сложению, можно было дать и больше, их зачислили добровольцами и около года они провели в окопах где-то в Галиции, служа рядовыми солдатами. В 1916 году, когда товарища Васи ранили, а он отличился в одном из боев, командование части, установив, что он заканчивал коммерческое училище, направило его в одну из школ прапорщиков. Ранее мы уже упоминали, когда рассказывали про Якова Матвеевича Алешкина, что в 1916 году нехватка младших офицерских кадров в действующей армии была так велика, что царское правительство готово было делать офицерами не только крестьян, но даже грамотных рабочих. Поэтому направление в школу, а в последующем и выпуск прапорщиком крестьянского сына Василия Петровича Пашкевича было вполне объяснимо. Однако сам Василий, побыв год в действующей армии и испытав на собственном опыте тяготы солдатской жизни, быстро смывшие с него весь ложный патриотический угар, толкнувший его на фронт, был уже сыт войной. Направление в школу прапорщиков воспринято им было с удовольствием, во-первых, потому что он получал передышку от окопов, а во-вторых, потому что он понимал – выйдя прапорщиком, он будет уже избавлен от многих трудных, если не сказать непосильных, обязанностей рядового солдата. Учился он в школе прилежно и при своих хороших способностях окончил ее с отличием. В начале 1917 года Василий Пашкевич был выпущен из школы и получил назначение в часть. По прибытии в полк в одном из первых же боев, в котором участвовал Василий, немцы применили газы, он вместе с тысячью других получил отравление и был направлен на излечение в госпиталь, размещенный в имении какой-то польской помещицы. Здесь его и застали сперва Февральская, а затем и Октябрьская революции. Вскоре начался окончательный распад царской армии и затем и официальная ее демобилизация. Учитывая ранения и тяжелое газовое отравление, прапорщика Пашкевича не взяли добровольцем в организуемую Красную армию. Весной 1918 года он получил возможность вернуться домой. Молодой польке, хозяйке того имения, где был развернут госпиталь, пришелся по душе юный, красивый и статный российский офицер, и, вероятно, было немало пролито слез при расставании. Ее уговоры остаться с ней на Пашкевича не подействовали: стремление вернуться к семье и увидеть свои родные Приморские сопки, победило. Нагруженный в дорогу различными, главным образом продуктовыми подарками, летом 1918 года Василий приехал в родное Шкотово. Бегство на фронт Василия нанесло тяжелый удар семье Пашкевичей. Горестно переживала поступок старшего сына Акулина Георгиевна. Она не понимала сущности и необходимости этой войны. Какой-то неизвестный ей «германец» был так далеко от её Шкотово, что она даже представить его себе не могла. Не понимала она и того, как мог ее Вася, такой разумный и толковый мальчик, вдруг, очертя голову, отправиться за тридевять земель, чтобы там неизвестно за что и для чего, может быть, сложить свою молодую голову. Обижало ее и то, что ведь Васе было отдано всеми членами семьи и прежде всего ею самой все, что было можно, чтобы он получил образование и стал «человеком». Вся семья считала, что выучившись, Василий будет поддержкой, опорой многочисленной семьи, а он вдруг одним ударом все разрушил. Конечно, как всякая мать, она старалась найти Васе какое-нибудь оправдание, и оно нашлось: братья ее мужа Михаил, Леонтий и в особенности Иван не скрывали своей радости и гордости, когда пришло первое письмо от Василия, извещавшее, что он уже на фронте и участвует в боях. Иван, к великому огорчению и неудовольствию Акулины Георгиевны, прямо возликовал, когда узнал, что племянник сражается за «веру царя и отечество». Когда же пришло известие о том, что Василий окончил школу прапорщиков и стал офицером, тут уже не только его дядья, но и вся родня поздравляла и Петра Яковлевича, и Акулину Георгиевну с этим большим и радостным событием. Если Петр относился к этим поздравлениям благодушно и даже не преминул по этому случаю устроить очередной запой, то Акулина Георгиевна, хотя и гордилась успехами своего сына, в душе никакой радости от этого не испытывала. Настоящая радость в глазах матери вспыхнула лишь тогда, когда в июне 1918 года в дверях ее скромного дома, неожиданно появился старший, и, что греха таить, любимый сын. Он возмужал, как будто еще вырос, но после тяжелой болезни, вызванной отравлением, а затем не менее трудной длинной дороги, выглядел очень плохо. Радость от его возвращения была так велика, что с губ матери не сорвалось ни одного слова упрека своему блудному сыну, принесшего своим бегством на фронт всей семье, а ей в особенности такое большое огорчение. Эта радость омрачалась только тем, что сын выглядел очень плохо, и это вызывало по ночам никем не видимые ее слезы. Однако теперь он был дома, и она надеялась своей заботой и домашними средствами быстро поправить его здоровье. Все его сестренки, еще многого не понимавшие, боготворили своего старшего «самого умного, самого ученого и самого красивого» брата и гордились им. Ведь он вернулся с войны в форме офицера и даже с георгиевской медалью на груди. А на Дальнем Востоке за эти годы, как известно, произошел ряд немаловажных событий. В ноябре 1917 года во Владивостоке, на Сучане и окружающих их селах, в том числе и Шкотово, образовалась советская власть. Были организованы Советы депутатов рабочих, солдат и крестьян, а через две недели 12 декабря 1917 года cоветская власть организовалась и в Хабаровске. Отразились эти изменения и на семье Петра Яковлевича Пашкевича. Почти сразу же после организации советской власти, его младший сын Андрей был призван на флот, назначен матросом на сторожевой корабль, базировавшийся в гавани Русского острова и курсировавший по заливу Петра Великого. На сторожевик № 7, на котором служил Андрей, была возложена почетная миссия: он должен был доставить в различные пункты Приморского побережья, Охотского моря и Камчатки представителей новой власти. Для охраны этих людей на корабль погрузили небольшой отряд красногвардейцев. Путешествие корабля заняло много времени. Осенне-зимне-весенний период для плавания по Татарскому проливу и Охотскому морю очень неблагоприятен. Стремление как можно быстрее утвердить советскую власть по всему побережью Дальнего Востока было понятно, поэтому, несмотря на тяжесть плавания, рейс корабля № 7 не прекращался. После многих остановок в пути: на острове Путятин, в бухте Находка, в бухте Ольга, в так называемой Императорской гавани, сразу же переименованной в Советскую гавань, в бухте Датта и многих других корабль, наконец, достиг Петропавловска-на-Камчатке и установил советскую власть и там. Это было 11 февраля 1918 года. Произведя необходимый текущий ремонт, пополнение водой, топливом, необходимыми продовольственными запасами, высадив перед этим в Петропавловске уполномоченных комиссаров Советской Чукотки, куда они должны были добираться по суше, сторожевик отправился в обратный путь. В это время его настиг тяжелей шторм и лишь 18 марта 1918 года он достиг Александровска-на-Сахалине, где в этот же день и было провозглашено образование советской власти. Надо сказать, что организация новой, советской власти почти во всех местах, где побывал сторожевик № 7, произошла бескровно, и красногвардейскому отряду применять оружие не пришлось. В маленьких населенных пунктах к перемене власти отнеслись безразлично, они пока еще не представляли себе, какие коренные изменения в их жизнь может внести эта новая власть. В более крупных городах рабочие, составлявшие большинство населения, уже были подготовлены к приходу советской власти, а кое-кто из ее противников заблаговременно удрал, поэтому и там перевороты происходили, как правило, бескровно. Задержавшись в г. Александровске до очистки Татарского пролива ото льда, то есть до июля 1918 года, корабль с красногвардейским отрядом отправился в обратный путь к Владивостоку. Зайдя в Советскую гавань, где еще пока была советская власть, команда судна и красногвардейский отряд узнали, что во Владивостоке высадились японские, американские, английские и французские войска, якобы для защиты чехословацкого корпуса, поднявшего вооруженное восстание против советской власти в России и захватившего всю Транссибирскую железную дорогу. Все крупные железнодорожные станции на этой магистрали, города и села, захваченные восставшими, были отданы в руки многочисленным контрреволюционным белогвардейским правительствам, а представители советской власти ликвидированы. Организовалось такое правительство и во Владивостоке во главе с генералом Розановым и другими. Оставшиеся представители советской власти и партии большевиков вынуждены были уйти в подполье и в партизаны. Команде сторожевика № 7, также как и красногвардейскому отряду, от белогвардейского правительства ничего хорошего ждать не приходилось, поэтому большинство матросов и рабочих машинной команды решило во Владивосток не возвращаться, а остаться в распоряжении местного Совета. Вместе со всеми остался и Андрей Пашкевич. Этот корабль до середины 1920 года совершал рейсы по северному побережью Приморья, служа связью действовавшим там партизанским отрядам и только после повторного выступления японцев в апреле 1920 года и посылки ими в район Татарского пролива специального миноносца, сторожевик № 7, последний раз пришвартовавшись к пирсу в Совгавани, был покинут своей командой. Между тем высадившиеся во Владивостоке войска Америки, Японии и других стран, успели проникнуть в близлежащие от города населенные пункты, в том числе и в село Шкотово. Там обосновались японские и американские гарнизоны, а под их защитой, вернувшей старые царские порядки, начали свои бандитские действия и представители белогвардейских генералов, обосновавшихся во Владивостоке. Правда, действия этих белобандитских вояк были малоэффективны: они не знали местности, боялись отрываться от линии железной дороги и потому партизанские отряды, организовавшиеся из рабочих Сучана и Кангауза, а также и крестьян местных сел, держали под своим контролем большую часть Шкотовской волости. Мы забыли сказать, что сначала 1900-х годов Шкотово уже стало волостным селом. Только одна группа белобандитов, возглавляемая сыном Михаила Пашкевича, Гавриком, который отлично знал все окружающие леса и сопки, принесла партизанам немало вреда и бед. Сам Гавриил Пашкевич отличался большой жестокостью и от его бандитов погибли десятки партизан и членов их семей. Было сожжено немало изб и продуктов продовольствия. Немудрено поэтому, что фамилия офицера Пашкевича была на особой заметке у партизан, попытки нападения на бандитствующего головореза совершались не раз. Все это, в конце концов, заставило Михаила Пашкевича настоять на том, чтобы его сын Гавриил убрался во Владивосток и пока в районе Шкотово не показывался. Гаврик и сам, боясь ответственности за совершенные им злодеяния, был не прочь удрать из Шкотова. Семья же Петра Пашкевича, вновь пополнившаяся молодым работником, продолжала заниматься земледелием и рыболовством. В домашних условиях Василий быстро окреп и поправился. Он еще на фронте успел познакомиться с солдатами, настроенными революционно, даже большевиками, и ни в какую белую армию, несмотря на многочисленные приказы и призывы, беспрестанно сменявшихся правителей Дальнего Востока, пользуясь имеющимися у него документами о ранении и отравление газами, не шел. Но не пошел он и к партизанам. Так прошел год. В течение этого года сведений о втором сыне Пашкевичей, Андрее, не было. Доходили слухи, что корабль, на котором он служил, находится гдето в районе северного побережья, но что он там делает и долго ли еще пробудет, никто толком не знал. Ведь это были только слухи. Однако, за этот год в Советской России, в Сибири и на Дальнем Востоке произошел ряд существенных изменений. Несмотря на поддержку чехословацкого корпуса интервентами, он был разбит и его незадачливые генералы с остатками своего войска устремились во Владивосток, чтобы на судах интервентов покинуть Россию. Вместе с ними ушли из Владивостока так и не покидавшие пределов города французы, англичане и итальянцы. На Дальнем Востоке остались лишь войска американцев и японцев, державших свои гарнизоны в населенных пунктах Приморья. Как мы уже упоминали, находились такие гарнизоны и в Шкотове. Может быть, одновременное пребывание на Дальнем Востоке войск двух таких империалистических акул, какими были США и Япония, принесло известную пользу краю. Дело в том, что обе эти конкурирующие капиталистические страны чрезвычайно опасались того, как бы войска конкурента не сумели приобрести большего влияния на оккупированной территории, чем его собственная. Поэтому стоило только японцами начать проявлять большую активность в помощи различным атаманам и правителям, как представители Америки начинали им мешать и наоборот. Так вот и «дрались» интервенты из-за Дальнего Востока, как собаки из-за лакомой кости. Глядели на нее, ворчали, а схватить ни одна не решалась, боясь нападения на себя в этот момент другой. Тем не менее и они, и представители Антанты организовали поход против Советской России. На этот раз его возглавил «верховный правитель», наделенный диктаторскими правами, – адмирал Колчак. Собрав остатки чехословацкого корпуса, захватив значительную часть русского золота, хранившегося в банках Сибири, произведя поголовную мобилизацию населения Сибири и части Дальнего Востока, получив за золото от интервентов огромное количество вооружения, боеприпасов и снаряжения, Колчак сумел дойти до Урала и местами выйти к Волге. Его успехи позволили окрепнуть белогвардейцам Дальнего Востока, всякого рода мелким правителям и атаманам: Семенову, Калмыкову, Пепеляеву, Розанову и другим. Все они, чиня зверские расправы над большевиками-подпольщиками, попавшими в их руки партизанами и просто местным населением, пытались выжечь каленым железом «красную заразу». Но это им удавалось плохо. Наряду с победами Колчака количество партизан, влияние их на население и, главным образом на крестьян, все более и более увеличивалось. На Дальнем Востоке к этому времени под контролем партизан находилось почти все северное побережье, да и в районе села Шкотово белобандиты могли находиться только там, где стояли гарнизоны США и Японии. В этот период времени, по мудрому указанию ЦК РКП(б) и советского правительства, всем партизанским отрядам было категорически запрещено вступать в боевые действия с войсками интервентов, чтобы лишить последних повода расширения интервенции. Партизаны нападали и безнаказанно уничтожали только русских белогвардейцев, осмеливавшихся отправляться с карательной целью в какое-нибудь село, более или менее удаленное от Владивостока, Шкотова или Сучана. Да и в этом случае они стремились уничтожить в таком белобандитском отряде, прежде всего, командиров-офицеров, зная, что насильно мобилизованные в белую армию солдаты, после потери офицеров или обратятся в бегство, или сдадутся в плен, а в некоторых случаях и присоединятся к партизанам. Больше года Василий Пашкевич мирно трудился в своем крестьянском хозяйстве и не чаял, какая беда скоро разразится над его головой. Семье с появлением в доме молодого мужчины жить стало легче. Акулина Георгиевна, глядя на своего крепнувшего с каждым днем Васю, жалела только о том, что тот категорически отказывался жениться, хотя невест в Шкотове было полно. Может быть, крепко запала ему в душу черноокая полячка, провожавшая его в Галиции, а, может быть, он предчувствовал свою близкую трагическую кончину, но так или иначе, он жениться категорически отказывался. До сих пор от всяких мобилизаций Василию Пашкевичу удавалось отделываться. В начале октября 1919 года в дом Пашкевичей неожиданно явился белый офицер в сопровождении солдата, и не застав дома Василия, который был в это время где-то в лесу, остался его дожидаться, а поздней ночью, когда Василий вернулся из леса с дровами, этот офицер объявил ему, что он мобилизован. Не принимая во внимание никакие медицинские документы и справки, пришедший увел Пашкевича в казарму, где размещался этот белобандитский отряд. На следующий день Вася уже в офицерской форме зашел домой и сообщил, что вскоре он должен будет выехать с белыми солдатами в район села Новороссия, чтобы отобрать оружие, имевшееся у крестьян, а в случае сопротивления сразиться с партизанами. Прощаясь с матерью, он шепнул ей, что воевать против своих он не будет и постарается при первом же удобном случае перейти к партизанам. Сказал он также, что его внезапная мобилизация произошла не случайно, а по доносу кого-то из шкотовских жителей, причем он намекнул, что, по всей вероятности, тут дело не обошлось и без родного дядюшки Михаила. А последний ходил по селу туча тучей. Зверства его сына были известны жителям Шкотова и вызывали справедливое негодование и презрение у многих. Эти чувства невольно переносились и на ближайших родственников Гавриила и, прежде всего, на его отца. В свою очередь, Михаил Пашкевич, встречая укоризненные, а иногда и просто ненавидящие взгляды, бросаемые на него односельчанами, многие из которых в свое время работали на него, отвечал им злобой и ненавистью. Злило его также и то, что его сын Гаврик должен сидеть где-то во Владивостоке, боясь высунуть нос из города, в то время как сын его брата, такой же офицер, живет дома около родителей и спокойно занимается своим хозяйством. Так что вполне вероятно, что мобилизация Василия Пашкевича произошла не без участия его дядюшки. Еще более странным явилось быстрое распространение слухов, которые немедленно пошли по Шкотову и, вероятно, в этот же день достигли ближайших партизанских отрядов. Слухи эти заключались в том, что в самые ближайшие дни из Шкотово в Новороссию отправится белогвардейский карательный отряд во главе с офицером Пашкевичем. Партизаны знали одного Пашкевича – белобандита Гавриила, сына Михаила. Помня его зверства, они решили устроить засаду и уничтожить ненавистного бандита. Когда через день два десятка солдат-кавалеристов под командованием Василия Пашкевича и еще одного прапорщика спокойно ехали по дороге в Новороссию, на одном заросшим густыми кустами повороте дороги их подстерегла партизанская группа. Раздавшимися из кустов первыми же выстрелами был убит Василий Пашкевич и второй офицер. Солдаты, подхватив тела своих командиров, даже не пытаясь отстреливаться, во всю прыть поскакали обратно в Шкотово. Трудно описать горе семьи Пашкевичей и особенно матери, так неожиданно и безвременно потерявшей своего старшего сына, будущую надежду и опору ее семьи. Но, как ни странно, ни у нее, да, пожалуй, ни у кого-либо другого из членов ее семьи, несмотря на такую тяжелую потерю, не возникло чувства ненависти и злобы к убившим Васю партизанам. Она верила, что это нелепая смерть ее сына – результат роковой ошибки и виноваты в этой ошибке, прежде всего те белобандиты, которые вырвали его из дома, оторвали от мирного крестьянского труда и заставили надеть эту проклятую офицерскую форму. Между прочим, вскоре это и подтвердилось… Еще с осени 1919 года войска Колчака начали терпеть поражение за поражением. Красная армия наступала, освобождая на Урале, а затем и в Сибири, город за городом. Одновременно ширилось и росло партизанское движение. К этому времени на Дальнем Востоке уже действовала целая партизанская армия. Общая численность Дальневосточных партизан превысила 150 тысяч человек. Увеличились и окрепли партизанские отряды Сучанского и Шкотовского районов. Белобандиты теперь уже не отваживались оставаться в Шкотове и увели свои подразделения во Владивосток. В Шкотово вступили партизаны. Торжественно, радостно встретило их население села. Японские и американские войска, многократно заявлявшие о своем нейтралитете (хотя на самом деле они беззастенчиво всячески помогали белогвардейцам), не решались на вооруженные нападения на отряды партизан, поэтому в казармах Шкотовского гарнизона создалось странное сожительство. Одну из казарм занимали американские солдаты, другую японские, а третью большой партизанский отряд. Власть в Шкотове за все это время не менялась ни разу. Правильнее сказать, безвластие, воцарившееся после ноября 1917 года, так и продолжало существовать. Шкотово было волостным селом с волостным правлением и волостным старшиной. Установившаяся в ноябре 1917 года во Владивостоке советская власть была кратковременной, поменять волостное начальство не успела, так оно и продолжало держаться, впрочем, почти не проявляя своей власти. Такое странное положение создалось не только в Шкотово, но и в других селах, и даже самом Владивостоке. Наряду со штабами оккупационных войск США и Японии, а также и белогвардейцев, на той же самой Светланской улице помещался и штаб партизанских войск Приморья. Прибытие партизан в Шкотово совпало с 40-дневным сроком после смерти Василия Пашкевича. По обычаям православной церкви сороковой день поминовения усопшего отмечается панихидой и угощением ближайших родственников и знакомых. На эти поминки явились несколько партизан и их командиров. Они, выразив свое соболезнование семье Петра Пашкевича по поводу гибели его сына, одновременно рассказали, что им было заранее сообщено о выходе отряда белых во главе с офицером Пашкевичем. Они предполагали, что этот офицер – Гавриил Михайлович Пашкевич и поэтому устроили засаду. На Василия Пашкевича они нападать бы не стали, а вступив с ним в переговоры, может быть, привлекли бы его на свою сторону. Между тем время шло. В феврале 1920 года стало известно, что войска Колчака окончательно разбиты Красной армией, а сам он расстрелян в Иркутске. Это упрочило положение партизан, тем более что после ликвидации Колчака американское правительство под давлением своего народа вынуждено было войска с Дальнего Востока вывести. Таким образом, к весне 1920 года на Дальнем Востоке России из интервентов остались одни японцы. Под их прикрытием и при их поддержке продолжали формироваться различные правительства во главе с генералами и атаманами. Эти правительства иногда существовали всего несколько дней, а затем сменялись новыми. Еще в конце 1919 года ЦК РКП(б), по предложению В. И. Ленина, приняло решение создать на Дальнем Востоке буферное государство, которое помогло бы, постепенно освободившись от интервентов и белогвардейцев, сделать Дальний Восток советским. Сама Советская Россия, ведя в это время войну с панской Польшей и белогвардейцами Врангеля, ввязываться в войну с Японией не могла, поэтому 6 апреля 1920 года такая Республика была провозглашена. В состав Дальневосточной Республики вошли области: Забайкальская, Амурская, Приморская, Сахалинская и Камчатская. Центром ДВР временно был избран сперва Верхнеудинск, а после изгнания банд атамана Семенова город Чита. Поскольку в состав правительства ДВР, избранного на учредительном собрании, созванном в апреле 1920 года в Верхнеудинске, вошли представители не только большевиков, но и других партий, было объявлено, что ДВР является республикой буржуазно-демократической, а созданная в ней из партизанских отрядов армия – народно-революционной, у иностранных государств, в том числе и у Японии, не стало основания для поддержки белогвардейских генералов, организовывавших один за другим свои правительства. Однако японские империалисты сделали еще одну попытку разгромить вновь созданную ДВР и ее вооруженные силы. В ночь с 5 на 6 апреля 1920 года во всех населенных пунктах, где находились совместно японские войска и партизаны, японцы вероломно напали на партизан. Пользуясь внезапностью, они сумели причинить партизанам немалый урон. Кроме того, они захватили Владивостокский партизанский штаб, возглавлявшийся видными революционерами-большевиками: Лазо С. Г., Луцким А. И., Сибирцевым В. М и Цапко А. Т. Такое выступление произошло и в селе Шкотово. Вечером 5 апреля, по случаю праздника Пасхи партизаны устроили вечер, на который пригласили, кроме жителей села, и японских солдат. Глубокой ночью, когда партизаны спали беспечным сном, японцы ворвались в их казармы и начали дикую резню. Партизаны, не понимая со сна, что случилось, выскакивали на улицу в одном белье и падали, сраженные пулями интервентов. В этой бойне погибло более половины партизан, стоявших в Шкотово. Спастись удалось немногим: некоторые убежали в сопки, другие разбежались по селу и прятались в домах местных жителей. Большинство жителей села Шкотово еще ночью, услышав стрельбу, крики раненых и дикие вопли японцев, поняли, что японцы напали на партизан и, не дожидаясь, пока японцы в поисках бежавших от расправы партизан и «бурсуиков», явятся в село, запрягли телеги, оседлали лошадей и, похватав ребятишек, а также кое-что наиболее ценное из имущества, еще до рассвета умчались в ближайшие сопки. Утром с восходом солнца японские солдаты и сопровождавшие их полицейские, предатели, большей частью из корейцев, бросились вылавливать и выискивать беглецов. Но большинству из бежавших от побоища в казарме удалось скрыться. С теми же, кого японцам все-таки удалось поймать, они расправились самым зверским способом, надругавшись даже над трупами убитых. В числе погибших был двоюродный брат Акулины Георгиевны – Семен Калягин. Он был горбат, японцы ему разрубили горб и вырубили из туловища голову. Многие трупы были изуродованы штыками до неузнаваемости. У всех убитых и даже еще живых тяжелораненых партизан японские солдаты отрезали уши. Вероятно, они учинили бы и еще более жестокую расправу над не сумевшими бежать жителями Шкотово и еще более надругались бы над трупами погибших, но убежавшие партизаны, а также и жители села донесли вести о вероломном нападении японцев в Шкотово до партизанских отрядов, находившихся поблизости. Эти отряды, размещенные в мелких селениях, где японских гарнизонов не было, соединились и быстро двинулись в Шкотово. Японцы натиска партизан не выдержали и, погрузившись на поезд, удрали во Владивосток. Больше они в Шкотово не возвращались. В течение последующих 3–4 дней партизаны и вернувшиеся жители Шкотово подбирали трупы погибших по склонам и кустам гарнизонной сопки и хоронили их в братской могиле, выкопанной в центре сельского кладбища. Удалось найти и спасти несколько человек раненых. Разгром отряда в Шкотово нанес ощутимые потери партизанам Сучанского и Шкотовского районов, но в то же время пополнил их ряды многими добровольцами-крестьянами, возмущенными вероломством и зверством японцев. Всю весну и начало лета 1920 года, японские войска безуспешно пытались сломить сопротивление партизан в ДВР, не помогли им и такие приспешники, как атаман Семенов и другие. В июле 1920 года Япония вынуждена была заключить с ДВР перемирие, по которому японцы должны были вывести свои войска из Забайкалья, а части народно-революционной армии, опираясь на поддержку РСФСР, немедленно ликвидировали Семеновское белобандитское гнездо. Правительство ДВР переехало в г. Читу. В Амурской, Хабаровской и Приморских областях ДВР японцы еще продолжали держать свои войска, хотя и сосредоточили их в крупных городах: Благовещенске, Хабаровске, Спасске, Никольск-Уссурийске и, конечно, во Владивостоке. Глава четвертая В конце лета 1920 года в Шкотово вернулся Андрей Пашкевич. Мы уже говорили о том, что команде сторожевика № 7 пришлось покинуть свой корабль и разойтись по домам, или уйти в партизанские отряды. Андрей, вероятно, тоже ушел бы в какой-нибудь из партизанских отрядов, но решил прежде побывать дома. Ведь около трех лет никакой связи с домом он не имел и не знал, как они живут. Вместе с ним в Шкотово направились и два его товарища: матросы Сергей Игнатьевич Маркин и Иосиф Ильич Петров. Они были немного старше Андрея, но никакой родни не имели. Подружившись с Андреем, эти двое матросов решили поехать вместе с ним, чтобы навестить его семью, а затем податься в партизаны. Когда Андрей и его друзья явились в Шкотово, то застали семью Петра Пашкевича в очень тяжелом материальном положении. После трагической смерти Василия, о которой Андрей узнал только по возвращении домой, Петр Яковлевич стал запивать чаще и продолжительнее и почти совсем забросил хозяйство. Акулина Георгиевна, связанная маленькой дочкой Верой, родившейся в конце 1917 года, отдаваться полевым работам в полную силу не могла, остальные члены семьи, девочки, были еще настолько малы, что ожидать от них серьезной помощи в хозяйственных работах было нельзя. Тем более что старшая Людмила, с 1919 года учившаяся в открывшейся в Шкотово учительской семинарии, крестьянскую работу не знала, делать ее не умела и не любила. Пришлось Андрею думать не о партизанском отряде, а о том, чтобы как-нибудь скорее вновь наладить хозяйство: убрать посеянный еще Васей урожай, заготовить корм для скота, начать готовиться к сельскохозяйственным работам на будущий год. Его друзья, видя бедственное положение этой семьи, а может быть, и прельстившись возможностью спокойно пожить в мирной крестьянской семье, остались с ним. Акулина Георгиевна обрадовалась возвращению Андрея, но в то же время постоянно беспокоилась за него. Она боялась, как бы он не поддался на уговоры некоторых друзей-односельчан и не ушел бы в партизаны. Боялась она этого отчасти потому, что положение ее с семьей «без мужика» в доме стало чрезвычайно трудным, но главным образом потому, что боялась потерять в каком-нибудь бою второго и последнего своего сына. Он же, работая по дому, также как и его друзья, все время опасался, как бы их ни мобилизовало какое-нибудь из белогвардейских правительств, постоянно появлявшихся в Приморье. Именно поэтому почти сразу же по возвращении Андрей и его друзья уехали в лес, поселились в зимовье и находились там почти все время. Акулина Георгиевна задумала, кроме того, привязать сына к дому и другим известным материнским способом. Она решила его женить. В доме уже знали, что ему понравилась одна из подруг ее старшей дочери, тоже заканчивавшая семинарию, уроженка села Романовки, Наталья Клименко. Молодого человека уговаривать не пришлось. Свадьба состоялась в начале 1921 года. Наташа Клименко стала Наташей Пашкевич. Семья молодых заняла в доме Пашкевичей бывшую Васину комнату… Между тем многие из наиболее дальновидных городских и сельских богатеев, все больше и больше убеждались в непрочности существовавших властей. Поддерживаемые японскими штыками правительства сменялись во Владивостоке и Хабаровске чуть ли не ежемесячно. Эти люди понимали, что вскоре японцы вынуждены будут уйти с ДВР восвояси, а с ними рассыплются, как карточные домики, все эти правительства. Из сопок придут партизаны, а с ними и их власть. Эта власть спросит с тех, кто наживался во время японского хозяйничанья, и придется не только расстаться с неправедно нажитым богатством, но тем, кто так или иначе боролся с партизанами, поплатиться свободой, а может быть, и жизнью. Все эти крупные и мелкие хищники начали под разными предлогами покидать насиженные обжитые места. Удирать в разные стороны и прежде всего за границу. В числе этих людей находился и Михаил Яковлевич Пашкевич. Все эти годы он сотрудничал с одним крупным лесопромышленником. Хищнически вырубал приморский лес, при помощи своего компаньона, а вернее, шефа, сбывал его японцам, получая при этом солидную прибыль. Кроме того, его сын Гавриил был активным карателем, белогвардейцем. Надо было как-то спасти и его, да и самому избежать ответственности. В руках Михаила Пашкевича к тому времени собралась порядочная сумма, с ней можно было бы укатить в Харбин или в Японию, бросив все шкотовское имущество на произвол судьбы. Но такой человек, каким был Михаил, видимо, до самой последней минуты своего существования способен пытаться выколотить из имеющихся у него средств дополнительную прибыль. Так произошло и на этот раз. Компаньон Михаила Пашкевича соблазнил его новой, довольно крупной и как будто выгодной спекуляцией, позволявшей удвоить имевшийся у них капитал. Он рассказал, что японцы, чувствуя непрочность своего положения на Дальнем Востоке, будут стремиться как можно больше и быстрее ограбить лесные богатства края. Он сказал также, что подобные предложения от отдельных японских лесопромышленников он уже получил, причем эти капиталисты предложили за новые партии леса почти двойную цену. Теперь умный человек может на этом деле озолотиться. – Само собой, разумеется, – говорил этот пройдоха, – что заготавливать лес сейчас в Шкотовской волости, в лесах, кишащих партизанами, глупо, да и невозможно. Они его и вывезти-то не дадут. Да и показываться в этих лесах Михаилу Пашкевичу или членам его семьи, конечно, небезопасно. Нужно уехать по побережью куда-нибудь подальше к северу, в такую глушь, где нет партизан. Заготовить там лес, сплавить его по реке к морю и там же передать на подошедшие из Японии пароходы. На этом деле можно заработать очень много. Кроме того, пересидев в таком месте, можно дождаться и новых перемен, ну а если власть захватят партизаны, то оттуда будет легче на любом японском судне выехать за границу. Надо только подобрать верных, работящих людей. Суметь их уговорить и барыш будет большой! Дело это придумано не мной, – продолжал компаньон Михаила, – а одним очень крупным тузом, который на осуществление его даже даст авансом и денег. Из них можно будет кое-что дать и рабочим на обзаведение на новом месте. Этот предприниматель место уже подобрал. Это бухта Датта на реке Тумнин в районе Ульки. Места совершенно дикие, лес нетронутый! Михаил Яковлевич быстро оценил выгоды этого предложения и дал на него согласие. После этого он начал деятельно готовиться к переселению. Оказалось, что это дело непростое. В его семье, вместе с женой Гаврика и самим Гавриком, который обещал освободиться от службы в белой армии, было всего 10 человек, сумел Михаил нанять кое-кого из бродяг в городе Владивостоке числом до 40 человек. Но забираться в такую глушь с незнакомыми, да, и по правде говоря, и не очень-то надежными людьми, Михаилу было страшно. Ему хотелось увести с собой и кого-нибудь из родственников. Иван и Леонтий от поездки на север категорически отказались. Они не хотели бросать имевшиеся у них дома и дела и не очень боялись прихода новой партизанской власти, так как не были особенно скомпрометированы. После отказа этих братьев Михаил решил уговорить Петра. К его удивлению, последний от поездки на север тоже отказался. Больше того, Петр потребовал, чтобы всякие разговоры на эту тему Михаил с ним больше не заводил. Даже то, чем пытался Михаил испугать брата, что сын Петра Василий был убит партизанами как белый офицер, и что ему и семье придется плохо, если власть переменится, Петр продолжал твердо стоять на своем и от поездки отказываться. А семья Петра Яковлевича Михаилу была очень нужна: после возвращения Андрея с друзьями в ней стало четверо работоспособных мужчин, а это все-таки были люди свои – родственники, которые в случае чего могут выручить. С другой стороны, можно предположить, что отъезд семьи Петра, которую Михаил, кстати сказать, никогда не любил, а Акулину Георгиевну просто ненавидел, ему был нужен и для того, чтобы в какой-то мере скомпрометировать ее. Дескать, от приближающейся новой власти убежал не только Михаил, а и Петр Пашкевич, значит, мол, они два сапога пара и Петр тоже в чем-то виноват. Не сумев уговорить брата, изворотливый Михаил начал атаку с другой стороны. Указывая на бедственное положение семьи Петра, на нехватку земли и на все большие потребности подрастающих дочерей, он повел переговоры с Акулиной Георгиевной и Андреем. Долго раздумывали и сомневались и мать и сын, но убедившись, что с мизерным наделом имеющейся у них земли из бедности им не вырваться, а у Андрея появилась и своя семья (Наташа должна была вот-вот родить), они, в конце концов, согласились на предложение Михаила. Бродячие друзья Андрея, не имея постоянного прибежища, потянулись за ними, надеясь на большие заработки, которые им всем обещал Михаил. Сборы этой переселенческой экспедиции заняли почти все лето и лишь в конце сентября 1921 года оба семейства Пашкевичей, семейство Рубисов, семья фельдшера Гусева и около 40 человек бездомных бродяг рабочей артели, погрузились во Владивостоке на пароход и отправились в бухту Датта. Плыли они на старом, почти отслужившем свой век пароходе «Алеут», совершавшем каботажные рейсы по побережью. В пути попали в жестокий шторм и чуть живые добрались до рейда в Датте. Выгрузка в этой бухте, где пассажиров и их багаж, как скот, сгружали сетками на стропах в болтающиеся около борта парохода кунгасы, с самого начала показала, какой трудной будет их жизнь. Когда же частью лодками, частью пешком прибывшие поднялись по реке Тумнин верст на 30 вверх и очутились в глухой дремучей тайге, на сотни верст от какого-либо культурного человеческого жилья, пожалуй, только тогда многие из них, в том числе Акулина Георгиевна и Андрей, начали понимать, в какую ловушку их заманил Михаил. Между тем, пока семья Пашкевичей готовилась к переезду за длинным рублем и, наконец, переехала на новое жительство, события в России и Дальневосточной республике шли своим чередом. Еще 26 мая 1921 года при неофициальной поддержке японцев, пока так и не эвакуировавшихся из Приморья во Владивостоке, совершился новый переворот. При помощи убежавших из-за Забайкалья недобитых семеновцев, оставшиеся в городе белогвардейцы свергли областное управление ДВР. В городе организовалось правительство Меркулова. Одновременно с этим на Забайкальскую область из Монголии напали банды японского наемника барона Унгерна. Для укрепления ДВР и ее армии центральный комитет РКП(б) направил на восток ряд видных коммунистов. Во главе народно-революционной армии был поставлен известный командир Красной армии В. К. Блюхер. Он же получил и пост военного министра ДВР. Японцы спешно готовили остатки белогвардейских войск, сконцентрировавшихся в Приморье, к наступлению на западную часть ДВР. Со своей стороны готовились к решающей схватке с врагом части народно-революционной армии и партизаны Приморья. Весь Дальний Восток был похож на готовый взорваться вулкан. К чему может привести этот взрыв, догадывались немногие. Однако капиталист-лесопромышленник, немец по национальности, соблазнивший Михаила Пашкевича на аферу и большие заработки, видимо, был достаточно дальновиден и потому торопился, пока еще можно, урвать кусок пожирнее. Его помощники (Михаил Пашкевич с компаньоном), хотя по своим средствам были вынуждены довольствоваться кусками поменьше, однако, тоже надеялись их получить. Никто из этих хищников не думал о судьбе обманутых ими людей, завезенных в глухую тайгу. А положение этих людей стало крайне тяжелым. Кое-как преодолев расстояние в 30 километров от берега моря до места назначения по бездорожью, крутым, заросшим лесом сопкам к бурной горной реке, растеряв при этом добрую половину своего скудного имущества, первое, с чем столкнулись эти горе-переселенцы, явилась необходимость постройки хоть какого-нибудь жилья. На том месте, куда они прибыли, кроме нескольких шалашей ороченов (одна из китайских народностей), жилья не было. Используя привезенных рабочих и многочисленных родственников на строительство дома для себя и барака-зимовья для рабочих, Михаил Пашкевич и не думал о том, как справятся с этим делом остальные, в том числе и семья его брата Петра. Увидев, в какие невыносимо трудные условия попала их семья, Акулина Георгиевна и Андрей в душе кляли себя за легкомыслие, за то, что поддались на уговоры бессовестного Михаила. Они были бы рады вернуться назад в Шкотово, где из всей их семьи осталась старшая дочь Людмила, продолжавшая учиться в учительской семинарии, но, к сожалению, это желание их было уже неосуществимо. На обратную дорогу не было ни средств, ни времени. Приближалась зима, регулярное сообщение с Владивостоком из бухты Датта отсутствовало. Кроме того, перед отъездом Михаил Пашкевич выдал Андрею немного денег на дорогу и обзаведение – надо было их отработать. Одним словом, попали они в капкан и теперь не видели, как из него выбраться. Петр Яковлевич, приехавший с семьей в бухту Датта, ни одного слова упрека ни жене, ни сыну не сказал, только со своим старшим братом перестал разговаривать и даже здороваться. Семья Петра Яковлевича приступила к строительству дома. Без помощи приехавших с ними Семена Игнатьевича и Иосифа Ильича они бы с этой работой, конечно, не справились. Кроме Андрея и Петра Яковлевича, в семье имелись только женщины, собственно, скорее, девочки. На действительную физическую помощь в строительстве можно было рассчитывать, пожалуй, только от одной Кати, которой уже почти исполнилось 15 лет и которая, несмотря на свою хрупкую, тонкую фигурку, была достаточно крепкой и выносливой девушкой. Акулина Георгиевна и жена Андрея Наташа имели маленьких детей, а последняя даже грудного ребенка, и могли заниматься только приготовлением пищи. Остальные девочки занялись сбором разных лесных продуктов и ягод, чтобы иметь хоть что-нибудь на зиму. Пока все жили в наскоро устроенных шалашах, с нетерпением ожидая конца строительства дома. К счастью, их окружала густая тайга – лес был рядом. На одном из берегов горного ручья, впадавшего в Тумнин, напротив добротного дома Михаила, поставившего его на противоположном берегу этого же ручья, наконец, был готов дом и для семьи Петра Яковлевича. Собственно, название «дом» для этого сооружения было слишком громкое, этот почти квадратный сруб, с потолком и полом, сделанными из грубо отесанных плах и крышей из колотой дранки, скорее, походил на временное охотничье зимовье. В одном из углов этого сруба Петр Яковлевич сложил из камней русскую печку. Никаких комнат в доме не было. Впоследствии удалось пристроить небольшие сени и все. В прорубленные три окна вставили рамы, привезенные с собой из Шкотова. Вскоре все члены семьи Петра Яковлевича Пашкевича переселились в этот новый дом и вовремя. Наступил октябрь. В бухте Датта, расположенной гораздо севернее Владивостока, начались по ночам довольно крепкие морозы. В этой избе нужно было разместиться самому Петру, его жене, их четырем дочерям, семье Андрея, состоящей уже из трех человек и, наконец, еще одному из друзей Андрея, ставшего почему-то ближе к этой семье, Семену Игнатьевичу. Конечно, теснота была невероятная. Отделив кое-как отдельные закутки для каждой группы жильцов занавесками из рядна, сколотив для спанья деревянные топчаны и полати, а для еды большой стол и лавки к нему, семья Петра Пашкевича начала заботиться о запасах продуктов на зиму. Мука, сахар и жиры были доставлены тем же «Алеутом». Все это принадлежало подрядчикам – Михаилу Пашкевичу и его компаньону. Продукты хранились в специально построенном сарае-складе и выдавались в счет заработка рабочим, в том числе и семье Петра. Этих продуктов явно не хватало, нужно было заготавливать что-то и самим. Первое, что частично сделали почти сразу, это набрали, насолили и насушили грибов, росших в изобилии почти рядом с домом, второе – недалеко нашли огромное количество брусники. Ее тоже заготовили впрок. Главными поставщиками ягоды были сам Петр и его дочь Катерина. Конечно, и Петр Яковлевич, и Андрей, да и его друг, все были хорошими охотниками и поэтому надеялись иметь достаточные запасы мяса. Дичи в этой девственной тайге водилось много. Но основной пищей жившим в маленьких поселках ороченам, да и нашим переселенцам, служила рыба. В Тумнине, как и в других реках Приморья, лососевых пород рыбы осенью скапливалось много – это были кета, горбуша и сима. Выловленную рыбу солили прямо в ямах, выкопанных на берегу, вялили на жердях и даже коптили в самодельной печке, построенной Петром Яковлевичем. Еще жилье и заготовка продуктов не были закончены, а Михаил уже требовал, чтобы все мужчины немедленно приступили к лесозаготовкам: рубке леса и подвозу бревен к берегу реки. Весной его следовало сплавить в устье к морю. Петр Яковлевич категорически отказался работать на брата и продолжал заниматься своим хозяйством. Андрею же и его другу, и даже Кате, пришлось отправляться в тайгу, где уже начали стучать топоры и звенеть пилы остальных рабочих. Все новые жители этого заброшенного уголка Приморья, находясь целиком в зависимости от своих эксплуататоров-подрядчиков, были совершенно оторваны от мира. Они не знали, что в это время происходит не только в далекой России, но даже и в сравнительно близком Владивостоке. Загруженные тяжелой работой, стремясь сделать ее как можно больше, чтобы заработать достаточно, все они с рассвета и до темноты проводили жизнь в лесу на рубке и вывозке отличного строевого леса. Так прошла зима 1921–1922 года. Наступила весна. Вскрылся Тумнин. Лес сплавили и погрузили на подошедший японский пароход, однако, обещанных длинных рублей пока не получили. Михаил Пашкевич аккуратно подсчитывал заработки каждого рабочего, в том числе и членов семьи Петра. По его подсчетам выходило, что Андрей и его товарищи и даже Катя заработали уже огромные суммы, но, как заявил Михаил, лесопромышленник, купивший лес, окончательный расчет произведет только осенью, когда придет второй пароход и заберет оставшийся лес. Кстати сказать, большую часть его еще предстояло сплавить. Пока же, как опять-таки заверил Михаил, наниматель дал только небольшой аванс, который у всех рабочих, в том числе и у семьи Петра, даже не покрывал того, что было выдано ранее и стоимости тех продуктов, которые забирали зимой из лавки подрядчика. Для того чтобы как-то улучшить свое существование в ожидании получения расчета, всем переселенцам и прежде всего семейству Петра Пашкевича пришлось заняться сельским хозяйством. Разработав небольшой участок земли под огород, Андрей выяснил, что местное население – орочены, страдают из-за отсутствия табака. А у ороченов курят все, мужчины, женщины и даже дети. Раньше они выменивали табак на рыбу и меха у моряков пароходов, заходивших в бухту. Сейчас пароходы заходить в эту бухту перестали, пропала и возможность обмена. Среди многочисленных запасов различных семян, предусмотрительно взятых с собою Акулиной Георгиевной, нашлись и семена табака. Посеянные в девственную почву, удобренную золой, появившейся от сжигания валежника и выкорчеванных пней на площадке, разработанной под огород, семена табака прекрасно взошли и к середине лета 1922 года, дали большой урожай. Выменивая листья этого табака, прошедшего под руководством Петра Яковлевича некоторую обработку, на мясо, мех и даже на царские деньги у ороченов, семья Петра получила еще один побочный источник дохода. Сплавленный лес сплотили и подготовили к погрузке на пароход. Но японцы так и не приехали. Зато с проходящего куда-то на север пассажирского судна на шлюпке Михаилу Пашкевичу доставили письмо о его компаньоне, уехавшего на первом пароходе после погрузки леса. Получив это письмо, Михаил Яковлевич Пашкевич стал мрачнее тучи, и даже ближайшие домашние (жена и дети) боялись к нему подступиться. С содержанием полученного письма, да и то больше по необходимости, так как сам был не очень грамотен и написанное разбирал плохо, он поделился только с сыном Гавриком. Последний после прочтения письма буквально впал в бешенство, причем кроме проклятий, невероятно грязных ругательств, направленных вообще неизвестно куда, Гаврик нашел и конкретное применение своему гневу. В этом письме, по сведениям, полученным неизвестно из каких источников, наряду с прочими, предостаточно неприятными для Михаила Пашкевича и его белобандита-сына новостями, сообщалось и то, что старшая дочь его брата Петра, Людмила, вступила в какую-то безбожную и пакостную организацию, называемую «комсомол». Ни Михаил, да, пожалуй, никто из его семьи, также как из семьи Петра Яковлевича, в то время даже и не представлял себе, что это такое за «комсомол». Хорошо знал это только бывший белый офицер Гаврик. Его бешенство нашло выход. Как почти всегда, он был пьян. Схватив топор, он бросился в дом к Петру, чтобы зарубить Акулину Георгиевну, родившую и вырастившую такую дочь. К счастью, той дома не оказалось. Излив свой гнев на ни в чем не повинных скамьях и столе, Гаврил Пашкевич бросился искать Акулину Георгиевну во дворе. Но та, уже предупрежденная рабочими, надежно спряталась. Члены ее семьи, мужчины Андрей, Семен Игнатьевич, да кое-кто из рабочих, приготовились ее защитить (ведь все они имели огнестрельное оружие), протрезвевший от бешенства Гавриил, будучи порядочным трусом, счел за лучшее исчезнуть из поселка. Говорили, что он убежал куда-то в лес к белобандитам, у которых и скрывался. А Михаилу Пашкевичу было от чего помрачнеть. Дело в том, что еще осенью 1921 года, в ноябре, японцы двинули белогвардейскую армию генерала Молчанова против правительства ДВР, но войска НРА, возглавляемые командармом Блюхером и комиссаром Постышевым, не только отразили этот удар, но и 10 февраля 1922 года сами перешли в наступление и к концу весны освободили от белогвардейцев почти весь Дальний Восток. В руках белых, по существу, оставался только один Владивосток, где они организовали свое последнее правительство во главе с генералом Дидерихсом, причем западной границей этого последнего белогвардейского «государства» в России была станция Угольная, находящаяся в 30 километрах западнее города. Тем временем под давлением общественности самой Японии, под дипломатическим нажимом Советской России и в связи с обострившимися противоречиями с США японское правительство вынуждено было свои войска с Дальнего Востока вывести. 25 октября 1922 года с отходом последнего парохода с японскими войсками остатки белых маленькими группами разбежались по Уссурийской тайге, к одной из групп и попал Гаврик. В этот день во Владивосток вошли войска народно-революционной армии и части Красной армии под командованием И. П. Уборевича, завершив этим освобождение Приморья. 14 ноября 1922 года народное собрание ДВР приняло решение о ликвидации этой республики и о вхождении Дальнего Востока в состав РСФСР. Все это, может быть, не так подробно и точно, было изложено в письме, полученном Михаилом Пашкевичем. После получения этого письма он понял, что заключивший с ним подряд лесопромышленник за лесом не вернется, что его компаньон тоже, вероятно, уже благополучно прибыл в Японию и что ему, конечно, не удастся получить тех огромных прибылей, на которые он рассчитывал, и что самое главное – ему не удастся, ни одному, ни с семьей в ближайшее время выбраться из бухты Датта. Следовательно, он не сможет попасть за границу. У него имелись определенные накопления за лес, проданный весной, но продолжать дальнейшие разработки, а тем более продолжать кормить всю эту ораву (Михаил Пашкевич к ней, не смущаясь, причислил и семью своего брата) совершенно ни к чему. Дня через два после получения письма Михаил Пашкевич объявил об этом всем рабочим. Он заявил, что нанявший его лесопромышленник его надул, за лесом он больше не вернется и денег от него ждать нельзя, а поэтому все заработки, подсчитанные на бумаге, так и останутся неоплаченными. Он не преминул заметить, что главной причиной, вызвавшей такое положение, является появление на Дальнем Востоке советской власти, которая разорила его и, конечно, принесла немалый ущерб и всем работавшим на него людям. Далее он сказал, что с этого дня все свои обязательства по отношению к рабочим он расторгает. Каждый может делать что хочет и идти куда угодно. С этого дня выдачу продуктов он прекращает и согласен только кое-что продать за наличный расчет. Конечно, будь рабочие немного более организованы, они смогли бы справиться с этим бессовестным эксплуататором. Растрясли бы его склады, да может быть, основательно пощипали бы и его дом, но Михаил знал, кого набирал. Никто из этих полубродяг не сказал ничего. Молча выслушав нерадостное сообщение, они стали разбредаться, куда глаза глядят. Большинство из них потянулось в Советскую гавань. Однако семья Петра Яковлевича Пашкевича на такой поход решиться не могла: слишком многочисленна она была, обременена большим количеством маленьких детей, чтобы вот так, без всяких средств и определенной цели куда-нибудь переселяться. Если бы они могли вернуться в Шкотово, то это было бы самым лучшим исходом. Но Шкотово находилось очень далеко, добраться до него по берегу было невозможно, а пароходы в бухте Датта даже и не показывались. Да если бы и показались, то на проезд у семьи Петра Пашкевича не было денег. После очищения Приморья от интервентов и белогвардейцев началось становление новой власти на местах: организация сельских и волостных Советов. Организация новых советских учреждений. Происходило это очень медленно, главным образом потому, что отдельные глухие уголки Приморья были оторваны от губернского города Владивостока, удалены на сотни верст. Сообщение с ними, осуществляемое преимущественно по морю, было очень затруднено. Японцы и последние белогвардейцы, уходя из Владивостока, разграбили полностью порт, угнав все годные пароходы, оставив только те, которые требовали серьезного ремонта. Прошло почти полтора года до тех пор, пока первый представитель советской власти проник в бухту Датта и добрался до Ульки. Все это время семья Петра Пашкевича, как, впрочем, семьи и других шкотовцев, обманутых Михаилом, находилась в очень бедственном положении. С огромным трудом, расширяя клочки пригодной для посева земли, Акулина Георгиевна, Андрей при помощи Семена Игнатьевича и подрастающих дочерей сумели обеспечивать семью продуктами с огорода. Охотой и рыболовством добывали мясо. Продавая ороченам табак, на вырученные средства покупали у Михаила Пашкевича жиры, сахар, соль, а иногда и немного муки. Сеять хлеб в районе Уськи было нельзя: он не вызревал. Никаких предметов первой необходимости – одежды, сельхозинвентаря и прочего они приобрести не могли. Их просто не было. Заветной мечтой Андрея, его жены, Акулины Георгиевны, да и всех остальных членов этого семейства было возвращение в Шкотово. Они не боялись советской власти, хотя почти и не представляли ее сущности. Тем не менее они считали, что крестьяне, честно занимающиеся своим трудом, могут жить при любой власти. Совсем по-другому думал Михаил Пашкевич и члены его семьи. Имея значительные запасы продовольствия, продолжая наживаться даже на самых близких людях, они думали не о возвращении в Шкотово, а о том, чтобы как-нибудь перебраться за границу, хотя бы на Южный Сахалин. Он, по слухам, продолжал оставаться японским, и до него можно было добраться на обыкновенной китайской шаланде. С этой целью сыновья Михаила, Ананий и Матвей, уже много раз ходили на побережье, надеясь встретить какую-нибудь китайскую шаланду. Но совершенно неожиданно в Уську во главе небольшого вооруженного отряда явился некто Афиногенов. Он представился представителем советской власти, которому поручено организовать органы этой власти на побережье. Вскоре выяснилось, что прибывший был близким другом Василия, учился вместе с ним в Коммерческом училище и по его рассказам знал все о семействе Пашкевичей. Узнав от Андрея и Акулины Георгиевны, что они спят и видят возвращение в родное Шкотово, Афиногенов обещал им устроить их семью на тот пароход, который через некоторое время, возвращаясь во Владивосток, заберет его отряд. Одновременно он сообщил, что кроме организации в Датте и Уське сельских Советов, на нем лежит миссия поимки и ареста находящихся в этих местах белогвардейцев и прежде всего офицера Гавриила Пашкевича. Он заметил, что, очевидно, придется арестовать и его отца, бывшего лесопромышленника, так как по имеющимся материалам Михаил Пашкевич сотрудничал с японцами, не только сбывая им, по существу, ворованный у государства лес, но и выдавал некоторых партизан и работников советской власти. Однако в этот раз Михаил Пашкевич и взрослые члены его семьи успели скрыться в тайге, где их найти было невозможно. Трогать детей и женщин Афиногенов не стал. Впоследствии стало известно, что, в конце концов, Михаил Пашкевич был арестован и со всей семьей выслан из Приморья куда-то вглубь Сибири. Все его так нечестно нажитое имущество было конфисковано в пользу Советского государства. Гавриил Пашкевич так и не был пойман – он успел убежать в Японию. В конце августа 1924 года семья Петра Яковлевича Пашкевича благополучно вернулась в Шкотово. В районе Уськи остался Семен Игнатьевич, которого избрали председателем сельсовета. Ему понравился этот северный край. Впрочем, в том, что Семен Игнатьевич остался в Уське, была и другая причина. Еще с первых дней своей жизни в семье Пашкевичей, Семену Игнатьевичу понравилась одна из дочек Петра, Катюша. Продолжительная жизнь на севере, когда они ежедневно бок о бок трудились в лесу, на рыбалке, в огороде, когда Катя на его глазах из бойкой веселой девчонки превратилась в стройную красивую девушку, от которой он временами не мог отвести глаз, заставила его серьезно думать о том, чтобы жениться на ней. Его смущало только то, что он был старше Кати более чем на десять лет, а также и то, что она или не замечала его чувств к ней, или была еще настолько наивна, что не понимала их. Акулина Георгиевна, которой Семен Игнатьевич рассказал о своем чувстве к Кате и о намерении предложить ей выйти за него замуж, отнеслась к этому предложению положительно. Она считала, что Катя создана для крестьянской работы и что ее жизнь с серьезным и опытным человеком, каким показал себя Семен Игнатьевич, будет достаточно обеспеченной и счастливой. Однако она не хотела как-либо воздействовать на дочь и предложила Семену Игнатьевичу договориться самому. Вскоре для этого ему представилась и возможность. В то время как вся семья, навьючив лошадей, пробиралась по тропе вдоль берега реки Тумнин в бухту Датта, где на рейде стоял ожидавший пароход, Семен Игнатьевич и Катя были посажены в ульмагу (так назывались местные лодки), куда сгрузили большую часть имущества и продуктов. Плыть по реке пришлось почти сутки. Семен Игнатьевич смотрел на Катю, не отрываясь, и она, кажется, начала кое-что подозревать, однако виду не подавала, а наоборот, все время вела разговор о предстоящем возвращении в Шкотово и об огромной радости, которую это ей доставляло, так как она получала возможность продолжать учение. Может быть, именно поэтому он так и не набрался смелости, чтобы рассказать ей о своем чувстве. Так ни о чем не договорившись, они и доплыли до устья реки. Вероятно, поэтому Семен Игнатьевич и не покинул Уську. А если бы он открылся Кате Пашкевич? Кто знает, может быть, вся ее жизнь, да и жизнь Бориса Алешкина в дальнейшем пошла бы совсем другим путем. Но ведь так можно предположить что угодно. Жизнь повернулась по-другому, значит, так было нужно. Вернемся к семье Пашкевичей. Приехавшие не без некоторой опаски в конце августа 1924 года в Шкотово, Петр Яковлевич, его жена и их сын увидели, что все страхи, так старательно раздуваемые членами семьи Михаила Пашкевича, оказались совершенно напрасными. В селе уже более года действовали советские учреждения. Была по-настоящему установлена советская власть, имелся не только волостной Совет, но даже и военный комиссариат с солдатами-красноармейцами и командирами, одетыми в такую же, так удивившую их форму, в какую были одеты бойцы, вызволившие их из тисков далекого севера. Больше того, в селе Шкотово было даже ЧК и чекисты, в большинстве своем одетые в кожаные куртки. Они не только не хватали каждого встречного-поперечного крестьянина и не подвергали его зверским пыткам, как об этом кричали Михаил и его сын Гаврик, а вели себя совершенно спокойно и жили на квартирах у многих крестьян. В селе торговали все магазины, регулярно действовала железная дорога, работали школы и, по сравнению с тем временем, когда Пашкевичи уезжали из села и когда в нем хозяйничали японцы, стало значительно больше порядка и спокойствия. Горько пожалели тогда Акулина Георгиева и Андрей о своем необдуманном поступке, о том, что они поддались на уговоры Михаила Пашкевича и выехали из Шкотово. Погнавшись за длинными рублями, они в результате, если и не потеряли слишком много, то ничего и не приобрели. Им нужно было опять начинать с того же, что они бросили в 1921 году. Расколотив забитые окна и двери своего дома и хозяйственных построек, убедившись, что все оставленное ими имущество никем не тронуто, не реквизировано и что даже никаких попыток к этому никто и не предпринимал (как они узнали от аптекарши Хлудневой). Пашкевичи стали привыкать к новым порядкам, установленным советской властью. Одним из первых, поразивших их изменений, стало то, что Хлуднева уже более года не была владетельницей аптеки. Аптека теперь стала государственной, но дом, в котором она находилась, продолжал считаться принадлежащим Петру Пашкевичу. Аптекарша, продолжавшая служить в этой аптеке, аккуратно вносила за него арендную плату в сберегательную кассу, открывшуюся с первых дней прихода советской власти. Эти деньги Петр Яковлевич или его жена могли в любое время получить. Они были очень необходимы. Удалось, правда, с большим трудом и волокитой, получить деньги и с китайских лавочников, арендовавших другой дом. Вот эти-то, не такие уж маленькие, накопившиеся за несколько лет деньги, и оказались тем спасительным кругом, который выручил семью Пашкевичей. На них удалось приобрести двух лошадей, корову, кое-что из одежды, необходимые хозяйственные мелочи и главное в хозяйстве – семена для посева. Второе, что очень удивило и обрадовало Акулину Георгиевну и Андрея Пашкевичей, было известие, принесенное Петром Яковлевичем, возвратившимся из сельсовета. (Так называлось теперь учреждение, управлявшее селом). Он отправился туда, чтобы заявить о своем возвращении и получить в обратное пользование свой земельный надел. В сельсовете он узнал, что при советской власти землю нарезают не по мужским душам, а по едокам. Едоком же считался любой член семьи, независимо от возраста и пола. Таким образом, теперь сельсовет дает землю не только на него, сына и внука, но и на его жену, на жену сына и на всех дочерей. Правда, величина надела на каждого человека была несколько меньше, чем ранее приходилось на мужскую душу, но, в общем-то, на семью Петра Яковлевича земли пришлось почти в четыре раза больше, чем выделялось раньше. Конец ознакомительного фрагмента. Текст предоставлен ООО «ЛитРес». Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/boris-aleksin/neobyknovennaya-zhizn-obyknovennogo-cheloveka-kniga-3-tom-i/?lfrom=688855901) на ЛитРес. Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.