Пособие по общественным связям в науке и технологиях

Пособие по общественным связям в науке и технологиях Коллектив авторов «Коммуникация в сфере науки и техники – важное направление деятельности многих исследовательских и политических организаций, предмет заботы частных и общественных институций, прочно устоявшийся объект изучения в системе образования и профессиональной подготовки. В последние несколько десятилетий область эта существенно расширялась и развивалась как в практическом плане, так и в плане исследований и осмысления ее роли. Второе издание «Пособия по общественным связям в науке и технологиях» – новейший и самый современный обзор состояния этой быстрорастущей и все более важной области знания. В книге подробно анализируются исследования ключевых проблем, субъектов и площадок, на которых осуществляется эта коммуникация. В новом, полностью пересмотренном издании все обзоры обновлены, а анализ стал значительно глубже. Многие главы подверглись глубокой переработке, большее внимание уделено цифровым медиа, а также глобальным аспектам научной коммуникации, для чего в книгу включены четыре новые главы. Число ведущих исследователей массовых коммуникаций, психологов, социологов, практиков PR, научных журналистов пополнилось несколькими новыми именами…» Пособие по общественным связям в науке и технологиях Переводчик П. Дейниченко Редактор В. Потапов Руководитель проекта Д. Петушкова Корректоры М. Ведюшкина, М. Савина, О. Улантикова Дизайн обложки Ю. Буга Компьютерная верстка А. Фоминов © 2014 selection and editorial material Massimiano Bucchi and Brian Trench; individual chapters, the contributors All rights reserved. Authorised translation from the English language edition published by Routledge, a member of the Taylor & Francis Group. © Издание на русском языке, перевод, оформление. ООО «Альпина нон-фикшн», 2018 Издание подготовлено проектом АО «РВК» «Коммуникационная лаборатория» и партнером проекта Университетом ИТМО. Миссия проекта – развитие системы внешних коммуникаций российских научных и образовательных центров. Все права защищены. Произведение предназначено исключительно для частного использования. Никакая часть электронного экземпляра данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для публичного или коллективного использования без письменного разрешения владельца авторских прав. За нарушение авторских прав законодательством предусмотрена выплата компенсации правообладателя в размере до 5 млн. рублей (ст. 49 ЗОАП), а также уголовная ответственность в виде лишения свободы на срок до 6 лет (ст. 146 УК РФ). * * * Коммуникация в сфере науки и техники – важное направление деятельности многих исследовательских и политических организаций, предмет заботы частных и общественных институций, прочно устоявшийся объект изучения в системе образования и профессиональной подготовки. В последние несколько десятилетий область эта существенно расширялась и развивалась как в практическом плане, так и в плане исследований и осмысления ее роли. Второе издание «Пособия по общественным связям в науке и технологиях» – новейший и самый современный обзор состояния этой быстрорастущей и все более важной области знания. В книге подробно анализируются исследования ключевых проблем, субъектов и площадок, на которых осуществляется эта коммуникация. В новом, полностью пересмотренном издании все обзоры обновлены, а анализ стал значительно глубже. Многие главы подверглись глубокой переработке, большее внимание уделено цифровым медиа, а также глобальным аспектам научной коммуникации, для чего в книгу включены четыре новые главы. Число ведущих исследователей массовых коммуникаций, психологов, социологов, практиков PR, научных журналистов пополнилось несколькими новыми именами. Для удобства в конце каждой главы выделяются темы для дальнейшего обсуждения, а охват тем и уровень участвующих экспертов делают книгу незаменимой для практиков и профессионалов, работающих в этой области. Объединяя точки зрения разных дисциплин, различные географические и культурные контексты, книга обеспечивает междисциплинарный и глобальный подход к общественным коммуникациям в сфере науки и техники. Она будет полезна студентам, преподавателям, исследователям, а также профессионалам, работающим в сфере медиа, журналистике, социологии, истории науки и техники. Массимиано Букки читает курсы «Наука и техника в обществе» и «Научная коммуникация» в Университете Тренто (Италия), а также является приглашенным профессором в нескольких университетах и научно-исследовательских институтах Европы, Азии и Северной Америки. В числе его работ – «Наука в обществе» (Science in Society, Routledge, 2004), «За пределами технократии: Наука, политика и граждане» (Beyond Technocracy: Science, Politics and Citizens, Springer, 2009), а также статьи в журналах Nature, Science и Public Understanding of Science. Брайан Тренч изучает и преподает научную коммуникацию. Автор многих публикаций по проблемам научной коммуникации, взаимодействия науки и общества. В прошлом возглавлял Школу коммуникации при Дублинском городском университете, читал курсы по этим предметам в разных странах мира. Работал в консультативных комиссиях при правительстве, государственных агентствах, системе высшего образования, организациях, связанных с научной коммуникацией, этикой научных исследований. Сведения об авторах Мартин Бауэр (Martin W. Bauer), профессор социальной психологии и методологии Лондонской школы экономики и политических наук. Изучает взаимосвязь между наукой и обыденным знанием в сравнительной перспективе, а также проблематику сопротивления общества научно-техническому прогрессу. В числе его публикаций – книги Journalism, Science and Society (Routledge, 2007, co-edited with M. Bucchi), The Culture of Science: How the Public Relates to Science across the Globe (Routledge, 2012, co-edited with R. Shukla and N. Allum) и Atoms, Bytes and Genes: Public Resistance and Techno-Scientific Responses (Routledge, 2014). С 2009 г. – редактор журнала Public Understanding of Science. Элис Белл (Alice Bell) – независимый журналист и исследователь научной политики, в прошлом – преподаватель научной коммуникации в Имперском колледже Лондона. Ведет блог о научной политике в The Guardian и ежемесячную колонку в Popular Science, публиковалась в The Observer, Times Higher Education и Research Fortnight. Обладательница докторской степени по истории науки и социологии образования, ее диссертация посвящена риторике детских научно-популярных книг. Научно-популярное книгоиздание давно входит в круг ее интересов. Рик Борхельт (Rick E. Borchelt) – директор по коммуникациям и общественным вопросам научного отдела Министерства энергетики США, в прошлом – специальный помощник директора Национального института рака США. Работал в службах по связям с общественностью Министерства сельского хозяйства США, НАСА, Мэрилендского университета, Центра генетики и публичной политики Университета Джона Хопкинса и Национальной академии наук США. Занимал пост специального помощника по связям с общественностью по вопросам науки и техники в Администрации президента Клинтона. Вел курсы научной коммуникации и научной политики в Университете Вандербильта и Университете Джона Хопкинса. Массимиано Букки (Massimiano Bucchi) ведет курс «Наука и техника в обществе» в Университете Тренто, Италия. Он был приглашенным профессором в нескольких университетах и научно-исследовательских институтах Азии, Европы и Северной Америки. Автор книг, опубликованных на английском, итальянском, китайском, корейском и португальском языках, в том числе Science and the Media (Routledge, 1988), Science in Society (Routledge, 2004), Beyond Technocracy: Science, Politics and Citizens (Springer, 2009), Il Pollo di Newton. La Scienza in Cucina (Guanda, 2013), а также статей в журналах Nature, Science и Public Understanding of Science. Дополнительные сведения – на сайте www.massimianobucchi.it. Анджела Кэссиди (Angela Cassidy) – ученый-исследователь, работает в области социологии и истории биологических и гуманитарных наук. Научные интересы связаны с тем, как строится, передается и воздействует на публичную научную полемику научное знание. Анджела Кэссиди изучала этот процесс на примере полемики вокруг популярной эволюционной психологии, опасностей, связанных с продуктами питания, заболеваниями животных и вопросами охраны дикой природы. В настоящее время работает в Отделении истории Королевского колледжа Лондона, изучает историю болезней крупного рогатого скота в Великобритании в конце XX в. Шэрон Данвуди (Sharon Dunwoody) – профессор журналистики и массовой коммуникации Висконсинского университета в Мэдисоне (США). Изучает медийные компоненты научной коммуникации – от убеждений и поведения журналистов и ученых до усилий, которые требуются аудитории, чтобы усвоить получаемые знания. В качестве соредактора (вместе с Ш. Фридман и К. Роджерс) участвовала в подготовке книг Scientists and Journalists (Free Press, 1986) и Communicating Uncertainty (Lawrence Erlbaum Associates, 1999). Была советником по коммуникациям наблюдательных комитетов Национальных академий и Американской ассоциации содействия науке. Эдна Айнзидель (Edna F. Einsiedel) – профессор коммуникационных исследований отделения коммуникации и культуры Университета Калгари (Канада). Научные интересы связаны с социальными проблемами новых технологий, при особом внимании к участию общественности и ее институциональным механизмам. Возглавляет канадскую группу в международных общественных программах по проблемам изменений климата и биоразнообразию. Работы публиковались в журналах Science, Nature Biotechnology, Public Understanding of Science, Science Communication и Science and Engineering Ethics. В 2004–2009 гг. редактор журнала Public Understanding of Science. Деклан Фэи (Declan Fahy) – преподаватель медицинской, научной и экологической журналистики в Школе коммуникаций Американского университета в Вашингтоне. Изучает ученых в роли знаменитостей и публичных интеллектуалов, а также новые методы и модели научной журналистики. Публиковался в журналах Journalism, Journalism Studies, Science Communication, Nature Chemistry, BMC Medical Ethics, Health Promotion Practice, Irish Communications Review, The Scientist и Columbia Journalism Review. В прошлом газетный репортер. Работает над книгой об ученых, ставших знаменитостями. Банколе А. Фаладе (Bankole A. Falade) – научный сотрудник отделения социальной психологии Лондонской школы экономики и политических наук. Интересы касаются научной коммуникации, связи науки и медиа, роли религии, политики и этики в трансформации здравого смысла. Исследует проблемы сопротивления вакцинации, религии и отношения к науке в Нигерии. В прошлом научный журналист, университетский преподаватель, редактор независимых газет Sunday Punch и Sunday Independent в Лагосе, Нигерия. Алан Эрвин (Alan Irwin) – профессор Копенгагенской школы бизнеса (Дания). Исследует вопросы управления наукой и отношений науки и общества. Член Стратегического совета британской программы Глобальной продовольственной безопасности. Автор книг Risk and the Control of Technology (Manchester University Press, 1985), Citizen Science (Routledge, 1995), Misunderstanding Science? (Cambridge University Press, 1996, co-edited with Brian Wynne), Sociology and the Environment (Polity Press, 2001), а также Science, Social Theory and Public Knowledge (Open University Press, 2003, co-authored with Mike Michael). Дэвид А. Кирби (David A. Kirby) – старший преподаватель Центра коммуникационных исследований Манчестерского университета (Великобритания). Ранее работал в области эволюционной генетики. Всемирное признание получили его исследования взаимодействия между наукой, медиа и культурой. Автор книги Lab Coats in Hollywood: Science, Scientists and Cinema (MIT Press, 2013) о сотрудничестве между учеными и шоу-бизнесом в кинопроизводстве. Работает над книгой о роли кинематографа в утверждении влияния науки на нравственность. Брюс Левенстайн (Bruce V. Lewenstein) – профессор научной коммуникации на факультетах коммуникации и исследования науки и технологий Корнеллского университета. Занимается историей общественной коммуникации в сфере науки с экскурсами в такую область научной коммуникации, как неформальное научное образование. Доказывает, что общественная коммуникация науки – фундаментальное условие процесса получения достоверного знания о естественном мире. В 1998–2003 гг. редактор журнала Public Understanding of Science, был сопредседателем доклада Национального исследовательского совета США о неформальном научном образовании Learning Science in Informal Environments (2009). Роберт А. Логан (Robert A. Logan) – почетный профессор Университета Миссури в Колумбии, в прошлом заместитель декана Школы журналистики и директор Центра научной журналистики. Старший научный сотрудник Национальной медицинской библиотеки США, занимается экспертизой и разработкой информационных услуг в сфере медицины. Автор статей о научной журналистике, член редколлегий журналов Journal of Mass Media Ethics и Science Communication. Федерико Нересини (Federico Neresini) – преподаватель Падуанского университета (курсы «Наука, технология и общество» и «Социология инноваций»). Научные интересы лежат в сфере социологии науки, в частности конструирования научного знания, общественной коммуникации и социальных репрезентаций науки (в основном био- и нанотехнологий). Координатор группы Падуанских исследований науки, технологии и инноваций, член научного центра Observa. Автор статей в журналах Nature, Science, Public Understanding of Science, Science Communication и New Genetics and Society. Кристиан Нильсен (Kristian H. Nielsen) – исследователь истории науки и научной коммуникации в Центре исследования науки, доцент Университета Орхуса (Дания). Обладатель ученых степеней в области физики, философии, истории науки и техники, учился в Дании, Японии, Франции, Великобритании и США. Интересы – история популярной науки и современная научная коммуникация. Публиковался в Annals of Science, British Journal for the History of Science, Environmental Communication, International Journal of Science Communication, Public Understanding of Science и Science Communication. Мэтью Нисбет (Matthew C. Nisbet) – доцент Американского университета в Вашингтоне. Изучает роль коммуникации и активизма в полемике вокруг науки, технологии и окружающей среды. Опубликовал более 70 работ, докладов и глав в монографиях, был стипендиатом в Гарвардском университете. Дополнительная информация – на сайте www.climateshiftproject.org. Джузеппе Пелегрини (Giuseppe Pellegrini) – преподаватель методологии социологических исследований в Падуанском университете. Научные интересы – социальная политика, гражданские права и общественное участие в связи с проблемами продовольствия. Координатор темы взаимодействия науки и общества в исследовательском центре Observa. Недавние публикации: Women and Society: Italy and the International Context (Observa, 2013, co-edited with Barbara Saracino) и Os Jovens e a Ciencia (CRV, 2013, co-edited with Nelio Bizzo), статьи в журналах Food Policy и Comparative Sociology. Ханс Петер Петерс (Hans Peter Peters) – старший научный сотрудник Института нейронауки и медицины в Юлихском исследовательском центре (Германия), адъюнкт-профессор научной журналистики в Свободном университете в Берлине. Исследует восприятие обществом проблем науки, техники и окружающей среды с помощью массмедиа, а также взаимодействие науки и средств массовой информации. Возглавлял ряд проектов по общественной коммуникации, касающихся изменения климата, генной инженерии, биомедицины и нейронауки, анализировал участие ученых в общественной коммуникации и его значение для управления наукой. Бернард Шиле (Bernard Schiele) – профессор факультета коммуникации Квебекского университета в Монреале (Канада), научный сотрудник Межуниверситетского центра исследований науки и техники. Соредактор книг о научной коммуникации Science Communication Today (CNRS Editions, 2013, with P. Baranger), Science Communication in the World (Springer, 2012, with M. Claessens and S. Shi) и Communicating Science in Social Contexts (Springer, 2008, with D. Cheng, M. Claessens, T. Gascoigne, J. Metcalfe and S. Shi), автор книги Le Musеe de Sciences (L’Harmattan, 2001) и соавтор работы Science Centers for this Century (Editions Multimondes, 2000, with E. Koster). Был президентом Международного консультативного научного комитета Музея науки в Пекине, а с 1989 г. входил в сетевой научный комитет по общественной коммуникации в сфере науки и техники. Брайан Тренч (Brian Trench) – ученый, преподаватель, эксперт в сфере научной коммуникации, в прошлом – старший преподаватель и глава Школы коммуникаций Дублинского городского университета (Ирландия). Читал лекции и проводил курсы по проблемам научной коммуникации и роли науки более чем в 20 странах, автор многих публикаций. В 1997–2003 гг. работал в Ирландском совете по науке, технологии и инновациям, был советником открытого форума Euroscience «Дублин – город науки», с 2000 г. входит в научный комитет сети Public Communication of Science and Technology Network (PCST). Соредактор с М. Букки книги Critical Concepts in Sociology: Science Communication (Routledge, 2015). Джон Терни (Jon Turney) – писатель и редактор, рецензент книг о науке, преподавал научную коммуникацию и научную журналистику в Университетском колледже, Биркбекском колледже, Имперском колледже и Городском университете (все – в Лондоне). Был управляющим редактором проекта Nanopinion (2012–2014) и журналистом The Times Higher Education Supplement. Автор книг Frankenstein’s Footsteps: Science, Genetics and Popular Culture (Yale University Press, 1998), Rough Guide to Genes and Cloning (Rough Guides, 2007, co-authored with Jess Buxton) и Rough Guide to the Future (Rough Guides, 2010). Соредактор сборника A Quark for Mister Mark: 101 Poems about Science (Faber, 2000, with M. Riordan). Стивен Йерли (Steven Yearley) – профессор социологии научного знания в Эдинбургском университете. Изучал экологический подход к проблемам науки и разногласия, связанные с наукой, – от проблемы изменения климата до ГМО, от синтетической биологии до охраны диких оленей. Работает над проектом мониторинга изменений климата в Британии и – в сотрудничестве с Университетом Осло – над научными консультациями для политиков по вопросам климатологии. Автор книг Making Sense of Science (Sage, 2005), Cultures of Environmentalism: Empirical Studies in Environmental Sociology (Palgrave Macmillan, 2005, 2009) и Sage Dictionary of Sociology (2005, with Steve Bruce). Предисловие ко второму изданию Представляя первое издание этого пособия в 2008 г., мы выражали надежду, что книга будет способствовать большей устойчивости и ясности в планировании научной коммуникации, равно как и ее изучению и освоению на практике. И хотя мы не можем сказать, какой именно вклад внесло наше пособие, очевидно, что с момента его выхода научная коммуникация как род практической деятельности и как область академических исследований становится более ясной и осознанной. Можно говорить, что перед нами поле все более разнообразной и напряженной практической и научной деятельности. Публикации, курсы, образовательные программы, связанные с научной коммуникацией, распространяются по миру. Возросло количество университетских курсов, научных журналов, сборников статей. Международные конференции по общественной коммуникации в сфере науки и техники, организованные международной сетью PCST в Индии (2010 г.), Италии (2012 г.) и Бразилии (2014 г.), год от года привлекали все большее число участников и отличались все большим разнообразием тем исследований и аспектов практической работы. Все это, как и положительные отклики на нашу работу, побудило нас подготовить новое издание пособия. Первое издание, как говорилось во введении к нему, «представляло собой попытку составить возможно более полную карту стремительно развивающейся области, не только с точки зрения практика, но и с позиции исследователя и внешнего наблюдателя с учетом всего богатства и различия подходов». С 2008 г. взгляды участников процесса развивались и претерпевали изменения. В пересмотренных главах учтены не только новые публикации, но также идеи, возникшие в ходе дальнейших размышлений над проблемами, и плоды сотрудничества с новыми авторами. Кроме того, переиздание отражает два тренда, куда более заметных сейчас, чем шесть лет назад: глобальное распространение научной коммуникации и ее переход в цифровой формат. Некоторые главы были практически полностью переписаны, так как авторам пришлось переработать свою аргументацию. В новое издание не вошли отдельные главы, посвященные развивающимся странам и интернету. Процесс глобализации рассматривается в более широком масштабе, а роль онлайновых медиа, их использование и влияние затрагивается почти в каждой главе. Мы также добавили несколько глав, посвященных таким недавно возникшим сюжетам, как роль знаменитостей в науке и научная полемика, а также предложили наш собственный синтетический взгляд на концептуальную устойчивость изучаемой области и некоторые теоретические вызовы, с которыми она может столкнуться. Пособие предназначено для специалистов-практиков, исследователей, студентов и преподавателей научной коммуникации. Именно в расчете на студентов мы включили в каждую главу по три-четыре «ключевых вопроса» в надежде, что они станут предметом обсуждения на семинарах и основой для самостоятельных работ, а также подтолкнут студентов к изучению дополнительного материала. Мы благодарим уже известных авторов и особенно приветствуем авторов новых, столь охотно включившихся в этот проект. Массимиано Букки хотел бы также поблагодарить Мадридский университет Карлоса III за поддержку, полученную в сотрудничестве с «Банко Сантандер».     Массимиано Букки, Тренто     Брайан Тренч, Дублин, март 2014 г. Глава 1 Исследования научной коммуникации Сюжеты и вызовы Массимиано Букки и Брайан Тренч Наука и общество. Театрализованный диалог[1 - Расширенная версия этого диалога – см. Bucchi M. (2010); адаптированную анимированную версию можно увидеть по адресу: http://www.youtube.com/watch?v=X__D1eWBkXo (http://www.youtube.com/watch?v=X__D1eWBkXo).] и введение Переулок в европейском городе. Ранняя весна, после полудня. ОБЩЕСТВО (прогуливается, разговаривая по мобильному). НАУКА (подходит, запыхавшись, в руках лэптоп и кипа бумаг). ОБЩЕСТВО (оторвавшись от мобильного). НАУКА, ты? Без белых одежд тебя и не узнать… Куда спешишь? НАУКА. Ох, прости, на международный симпозиум, в Швецию. Будем обсуждать строительство нового ускорителя частиц. ОБЩЕСТВО. Как, еще одного? Вы же недавно в Женеве такой построили. Знаменитый эксперимент, Земля должна была провалиться в черную дыру. Однако это была не черная дыра, верно? НАУКА. Ничего-то ты не упустишь! Черная дыра – это, как всегда, преувеличение журналистов. Зато трафик на сайтах физических институтов тогда побил все рекорды. ОБЩЕСТВО. Ну, популярность им не повредит. Вспоминаю, интервью с тем знаменитым физиком… как его… Ну, ты знаешь, о ком я. Но скажи, этот новый ускоритель – для чего он, собственно, нужен? НАУКА. Для чего, для чего… Прости, но вот тетушка твоя – для чего? Для экспериментов с нейтронами, результаты которых помогут нам лучше понять природу определенных материалов и будут иметь важные теоретические и практические последствия. Но зачем тратить время на объяснения? Ты меня не слушаешь, не понимаешь – и понимания между нами не было никогда. Мы знаем друг друга 400 лет, а наши отношения все хуже и хуже! Я хотя бы не боюсь признать, что тебе на меня наплевать! А еще ты меня немного побаиваешься, так? ОБЩЕСТВО. Побаиваюсь? Я? Да я каждый год тебя на Фестивале науки слушаю, ни одной научной телепрограммы не пропускаю! НАУКА. Но, когда дело доходит до того, чтобы раскошелиться, тебя ничем не проймешь, здесь ты устойчивее стафилококка. ОБЩЕСТВО. Слушай, что ты несешь? Я просто чудом свожу концы с концами. Хотело бы я посмотреть, как ты платишь за медицину, образование, охрану порядка. И неправда, что я не трачу деньги на исследования. Во сколько мне обходятся нанотехнологии в Европе, знаешь? Знаешь? Назови цифры! НАУКА. Да знаю, знаю… Но ведь деньги, которые ты на меня тратишь, – это хорошо потраченные деньги. Это инновации, развитие, рабочие места, технологии – и все благодаря мне. ОБЩЕСТВО. Не сомневаюсь. Кстати, тут писали, что генетические исследования позволят продлить жизнь, люди смогут жить до 150 лет. Это правда? НАУКА. Ну, мы работаем над этим. Потребуются еще годы труда, инвестиции, ресурсы… Отношения между наукой и обществом часто представляют как взаимное непонимание, преодолеть которое можно, заполнив некие пробелы и наведя мосты. Этот стереотип позиционирует науку как нечто отдельное и отличающееся от общества содержанием, способами организации, устремлениями, процессами коммуникации. Такой подход предполагает, что для установления связей между наукой и обществом требуется некий перевод, делающий компоненты научной сферы понятными, доступными и в конечном счете привлекательными. Этот традиционный взгляд имеет некоторые исторические основания, поскольку социально-исторический процесс на протяжении XVII–XIX вв. определил науку как особый социальный институт, экономическая, политическая и культурная роль которого со временем возрастает (Ben-David 1971; Merton 1973; Ezrahi 1990). Однако в последние несколько десятилетий ученые и обозреватели отмечали значительную трансформацию как в практике и организации научных исследований, так и в динамическом взаимодействии науки и общества (Ziman 2000; Metlay 2006; Bucchi 2014). В частности, недавние исследования привлекли внимание к все большей проницаемости границ между наукой и обществом, Например, в таких областях, как биомедицина или информационные технологии, ученые-эксперты взаимодействуют с неэкспертами и квазиэкспертами (организациями пациентов, общественными организациями, группами пользователей) посредством гетерогенных сетей, которые все больше заменяют традиционные экспертные сообщества (Callon 1999; Callon et al. 2001; Bucchi 2009; см. также статью Айнзидель в настоящем сборнике). Эта трансформация охватывает и отражает саму динамику научной коммуникации. Далее мы обрисуем некоторые вызовы, которые эти перемены бросают ученым, но вначале дадим краткий обзор текущего состояния дел и часто используемых терминов, поскольку это требует внимания и ученых, и практиков. Концептуальный обзор в десяти ключевых словах Этот концептуальный обзор теоретических работ по научной коммуникации основан на анализе десяти часто употребляемых терминов: популяризация, модель, дефицит, диалог, вовлеченность, участие, «аудитории» (publics), экспертиза, известные ученые, научная культура. Мы определим спектр значений, приобретенных этими терминами, включая некоторые значения, резко отличающиеся друг от друга, но сосуществующие в современном употреблении. Опираясь на эти термины и понимая, как их можно применять нормативно, описательно или аналитически, читатель сможет свободно ориентироваться в сфере исследований научной коммуникации. Все эти термины будут появляться в разных главах нашего пособия. Во многих случаях нюансы этих понятий будут исследованы более тщательно. Мы включили в текст некоторые ссылки на литературу, но не стали подтверждать ими каждое наше замечание о ходе дискуссий, поскольку это очень затруднило бы чтение. Этот раздел также может быть полезен читателю как вспомогательный источник или словарь, к которому можно обратиться, чтобы уточнить значение понятий при чтении последующих глав[2 - Некоторые ограничения в подобных лексических упражнениях неизбежны, если основываться на терминах, бытующих в англоязычной литературе, хотя они также широко используются в международных дискуссиях. Итальянская версия этого обзора ключевых терминов опубликована в ежегоднике Annuario Scienza Tecnologia e Societa (2014).]. Популяризация – термин, имеющий самую долгую традицию использования при описании широкого спектра практик, делающих научную информацию доступной для неспециалистов и широкой аудитории. Ранние примеры популяризации включают написанные Фонтенелем «Беседы о множественности миров» с некой маркизой (1686). На протяжении XVIII в. научно-популярная литература постепенно определилась как особый жанр, часто, кстати, обращенный к женщинам, несведущим, но любознательным – «символам невежества, добродетели и любопытства» (Raichvarg and Jacques 1991: 39) – например, в классическом изложении «Ньютонова учения для дам» Альгаротти (1739) или «Астрономии для дам» Лаланда (1785). Позже возникли другие важные каналы поступления научной информации – о научных открытиях сообщали в прессе и научных музеях, на публичных лекциях, а также на выставках и ярмарках, демонстрировавших посетителям последние чудеса науки и техники. Во второй половине XIX в. популяризация и популяризаторы немало выиграли благодаря переменам в издательском деле и росту читательской аудитории, голоса их сделались влиятельными, однако успех их свидетельствовал о росте значения науки как культурной силы. Объем продаж таких книг, как «Путеводитель по научным сведениям об известных вещах» Брюэра (к 1892 г. было продано 195 000 экземпляров), впечатляет даже по современным меркам. В своих книгах и лекциях популяризаторы (шоумены науки), такие как Дж. Пеппер и Дж. Вудс в Англии или Паоло Мантегацца в Италии, сделались звездами своей эпохи (Lightman 2007). В следующем столетии и особенно после Второй мировой войны новый глобальный и политический ландшафт переопределил популяризацию с концептуальной и даже идеологической точки зрения, в особенности в США и Западной Европе. Новую общественную и политическую роль науки удачно уловил Ванневар Буш, назвав ее «гусыней, несущей золотые яйца» (в частности, при правильном кормлении – экономическое процветание, социальный прогресс и военную мощь). Предполагалось, что популяризация должна «продавать науку» широкой аудитории ради укрепления общественной поддержки и легитимности (Lewenstein 2008)[3 - Буш был советником по науке американского правительства в годы Второй мировой войны и в 1945 г. представил влиятельный доклад «Наука: Бесконечный фронтир».]. Это способствовало развитию новых стратегий и каналов популяризации, в том числе появлению интерактивных научных центров и партнерству между научными организациями и Голливудом. В новой фазе критической рефлексии относительно роли науки для развития и для общества в целом популяризация подверглась критике как патерналистская, диффузионистская концепция научной коммуникации (Hilgartner 1990)[4 - Такого рода критика часто связана с тем, что в некоторых языках, в частности французском и итальянском, эквивалентом слова «популяризация» является «вульгаризация», что звучит куда менее нейтрально и неявно подразумевает весьма скромное значение по сравнению с более продвинутыми научными коммуникациями и практиками.]. Однако позже этот термин вновь оценили и нашли удобным для описания специфических типов и контекстов коммуникативного взаимодействия между наукой и широкой общественностью[5 - Например, ситуации, для которых характерны низкое участие и слабая восприимчивость публики, недостаточное осознание противоречий между экспертами и заметное участие деятелей науки и научных учреждений (Bucchi 2008).]. В Китае, например, под «популяризацией» понимают широкий спектр взаимодействия науки и общества. Модель коммуникации – одно из ключевых теоретических понятий научной коммуникации. Тем не менее четко сформулированных моделей научной коммуникации выдвинуто и предложено очень немного. Более 20 лет назад социологи и специалисты по теории коммуникации определили на теоретическом и понятийном уровне проблемы в преобладавших тогда практиках популяризации науки (например, Dornan 1991; Wynne 1991). В этом смысле они были связаны с моделью коммуникации, подразумевавшей сознательное выстраивание отношений между участниками коммуникативного процесса. Такую модель коммуникации определяли как «иерархическую» и «нисходящую» и подчеркивали, что она подразумевает некий дефицит знаний у целевой аудитории (см. ниже Дефицит). В течение двух десятков лет в кругах исследователей и практиков шла дискуссия об ограниченности моделей научной коммуникации, доставшихся от прошлого, и о том, какие их черты соответствуют современному положению вещей. Порой мнения, высказанные в ходе дискуссий, претендовали на нормативность и подразумевали лишь две позиции: одни коммуникативные модели объявлялись устаревшими и дискредитировавшими себя, другие – новыми и соответствующими моменту. При таком подходе переход предпочтений от одной модели к другой представлялся эволюционным и необратимым. Сторонники более описательного и аналитического подхода ставили целью лучше понять спектр возможных моделей, то, как они применяются, как язык, используемый для описания той или иной практики, может маскировать модель, которая фактически определяет практику (Wynne 2006), как могут сосуществовать различные модели (Miller 2001; Sturgis and Allum 2005) и что обусловливает выбор одной из них. Предпринимались попытки определить широкий спектр моделей, включающих более узко определяемые возможности, которые могли бы применяться в специфических и меняющихся обстоятельствах (Trench 2008b). Дефицит[1 - Подразумевается дефицит необходимых знаний, информации. – Прим. пер.] – ключевая концепция, определяющая интеллектуальные или идеологические основания отношений науки и общества и давшая толчок их критике. Часто модель дефицита основана на двух допущениях: общественное мнение и политики, принимающие решения, плохо информированы о науке и проблемах, которые возникают в ходе ее развития; эта неосведомленность подпитывается неадекватным и сенсационным освещением научно-технической проблематики в СМИ. Считается, что ситуация усугубляется плохим качеством базового естественнонаучного образования и общим падением интереса к научным исследованиям со стороны институций и культурных слоев общества. Соответственно, и граждане, и принимающие решения политики рассматриваются как жертвы иррациональных страхов, которые подпитывают их подозрительность к целым направлениям научных исследований и технических инноваций (ядерная энергетика, ГМО, стволовые клетки). При таком подходе возникает необходимость выдвижения программ по преодолению пропасти между экспертами и широкой публикой, изменению в лучшую сторону отношения общественности к науке и технике или по крайней мере по смягчению враждебности. Акцент на неспособности общества понимать достижения науки – в соответствии с моделью линейной, педагогической и патерналистской коммуникации – и обусловил ярлык «модели дефицита» (например,Wynne 1991; Ziman 1991). С начала 1990-х гг. несколько ученых подвергали концепцию дефицита критике, указывая на слабую эмпирическую базу лежащих в ее основе допущений и весьма ограниченный успех предпринятых на основе этой модели коммуникативных акций. Критики не отрицали, что проблемы, связанные с неосведомленностью широкой публики (см. ниже) в научных проблемах, могут иметь место, но указывали, что это не лучшая стартовая позиция: можно сфокусироваться на том, что аудитория знает, какие вопросы ее волнуют и что? ее заботит. Много лет продолжается дискуссия о том, каких именно знаний о науке недостает публике и какие знания ей нужны: о научных фактах, научных теориях, научных методах или организации и управлении наукой (см. Durant 1993). Более традиционная теория о недостатке знания фактов (научной грамотности и безграмотности) остается широко принятой в современной практике взаимодействия науки и общества, особенно когда она сталкивается с антинаукой, псевдонаукой и суевериями, как, например, в индийских программах популяризации науки (Raza and Singh 2013). Диалог, хотя и требует значительных коммуникационных усилий, стал рассматриваться в качестве приемлемой альтернативы «модели дефицита» с конца 1990-х гг., по мере того как становилась очевидной обеспокоенность общества относительно ряда научных и технологических проблем и росла потребность непосредственного участия общественности в их обсуждении. Все больше было случаев, когда неэксперты или альтернативные эксперты активно участвовали в формировании направлений исследований в таких областях, как биомедицина. Все это привело к переосмыслению точного значения научной коммуникации в нескольких областях. Например, часто цитируемый доклад Специального комитета британской палаты лордов по науке и технике (2000 г.) отмечал пределы научной коммуникации, основанной на патерналистских, направленных сверху вниз, от науки к обществу, отношениях, и обнаруживал «новый тон диалога». Во многих странах и на общеевропейском уровне ключевые слова в финансовых и политических документах претерпели изменения: вместо «осведомленности общественности о достижениях науки» стали говорить об «участии граждан», «коммуникация» уступила место «диалогу», формулировка «наука и общество» изменилась на «наука в обществе». Переход от дефицита к диалогу остается распространенной концепцией, описывающей отношения науки и общества. Принято считать, что эти два подхода различны и один явно лучше другого. Переход к диалогу часто рассматривается как неоспоримый факт: о «повороте к диалогу» говорят как об исторической перемене, эффект которой сказался по всей Европе и в более широких масштабах (см. Philips et al. 2012). Концепция диалога и сходные с ней предлагаются и принимаются к исполнению куда чаще, чем модели, основанные на идее дефицита (по крайней мере в Европе, Австралазии и Северной Америке). Более пристальный взгляд, однако, обнаруживает более сложную картину: к примеру, парадоксальный случай в давно и прочно ассоциировавшейся с передовыми диалоговыми инициативами Дании, где тем не менее наблюдается противоположный тренд (Horst 2012). Однако исследования и дискуссии последнего десятилетия не свободны от ноток скептицизма относительно масштабов и даже реальности перехода к диалогу. Ожидалось, например, что подходы на основе диалога будут эффективнее исправлять ситуацию с неосведомленностью публики. Утверждалось, что некоторые диалоговые методы не столь уж двусторонние, коммуникации, как правило, находятся под контролем инициировавших их научных или политических организаций, а граждане не могут всерьез влиять на результат (Bucchi 2009; Davies et al. 2008). Ведутся дискуссии о возможностях и плюсах диалога, ориентированного не на конкретные информационные или политические цели, а на процесс участия как таковой (Davies et al. 2008). В такой все шире распространяющейся форме научной коммуникации, как научные кафе, посетителей порой больше интересует само общение, чем получаемые знания. Вовлеченность – во многих странах этот термин преобладает при описании широкого спектра научно-общественных практик в политическом, образовательном, информационном и развлекательном контекстах[2 - Эти виды деятельности обозначают зонтичным термином science-in-society – «наука в обществе». – Прим. пер.]. Понятие вовлеченности может относиться к действиям и позициям как производителей знаний, так и различных секторов публики. Когда, например, ученые идут к людям, чтобы рассказать о своей работе, это называют «вовлечением общественности». Интерес и внимание широкой аудитории к научным исследованиям также называют «вовлечение (вовлеченность)»[3 - Авторы в обоих случаях используют термин public engagement. – Прим. пер.]. В некоторых культурных контекстах, особенно в Британии, слово «вовлеченность» – фактически синоним общественной коммуникации, оно прочно утвердилось в таких устойчивых словосочетаниях, как «вовлеченность общественности в науку и технику», которое используется чаще, чем «информирование общественности о науке и технике» или «общественное понимание науки»[4 - Используются термины engagement, public engagement with science and technology, public communication of science and technology и public understanding of science. – Прим. пер.]. Изменение словаря влечет за собой, даже неявно, переход к тому, что отношения между участниками процесса начинают восприниматься как более равноправные и активные. Разные уровни и модусы участия рассматриваются, например, как нисходящие и восходящие (Wilsdon and Willis 2004); последнему предлагается уделять приоритетное внимание на том основании, что раннее участие широкой аудитории в дискуссии, а следовательно, в определении направления исследований, скорее всего, приведет к более удовлетворительному результату для всех участников процесса и будет способствовать доверию общества к знанию. В качестве примера запоздалого (нисходящего) вовлечения приводится случай с генно-модифицированными продуктами и растениями: во многих странах мира эта продукция была представлена как товар под ключ и встретила враждебную реакцию. В Европе ученые, власти и бизнесмены учли этот опыт, попытавшись обеспечить раннее (восходящее) вовлечение общественности в сферу нанотехнологий. Деятельность по вовлечению публики рассматривается в ряде стран как важная обязанность – и ответственность – научных организаций в контексте так называемой «третьей миссии» университетов. Основываясь на этом, ученые и политики обсуждают, какие показатели лучше позволяют судить о масштабе и эффекте такой деятельности (Bauer and Jensen 2011; Bucchi and Neresini 2011). Участие – более тесная форма вовлечения общественности в научные идеи и управление наукой. Термин приобрел специфическое значение в рамках концепции «науки в обществе» посредством связи с идеями «демократии прямого участия» и интерактивной коммуникации. В этом контексте интерактивность подразумевает очень активных граждан, которые могли бы участвовать в выборе тем для обсуждения. Таким образом, в концепции «науки в обществе» участие рассматривается как третья возможность, лежащая за пределами бинарной «дефицитно-диалоговой» системы и преодолевающая необходимость упоминать, например, о «реальном диалоге», чтобы подчеркнуть, что таковой действительно имеет место (см. Riise 2008). Если дефицитные и относящиеся к ним модели коммуникации можно рассматривать как односторонние, а диалоговые – как двусторонние, то модели с интерактивным участием можно представить как трехсторонние, поскольку они подразумевают и общение широкой аудитории (граждан) между собой, и откровенный их разговор с научными организациями. Программа научных исследований Европейской комиссии «Горизонты-2020»[6 - Эта программа рассчитана на период 2014–2020 гг. и в основном направлена на то, чтобы научные исследования приносили отдачу в виде технологических инноваций: http://ec.europa.eu/research/horizon2020/index_en.cfm?pg=h2020 (http://ec.europa.eu/research/horizon2020/index_en.cfm?pg=h2020).] поддержит изучение участия общественности в оценке и направлении развития науки. Это участие будет осуществляться через гражданские организации. В современных научных центрах, которые интересуются связями между наукой и искусством, все больше внимания уделяют культурным репрезентациям науки – открытым и доступным для интерпретации и критики (см. написанную Шиле главу этого пособия). В этом смысле общественное участие в науке становится эквивалентным вниманию публики в театре или концертном зале. Другие формы общественного участия в науке представлены «гражданской наукой» и «открытой наукой» (Bonney et al. 2009; Delfanti 2013). В первом случае граждане могут внести вклад в исследования ученых, пополняя данные и собирая факты: например, добавляя свои наблюдения за определенными видами животных в онлайновые базы данных, которые будут изучать специалисты. Во втором случае ученые выкладывают в свободный доступ все свои протоколы, данные, способы анализа и публикации, чтобы любой мог подвергнуть их тщательному изучению. Таким образом, все заинтересованные получают не только «науку под ключ», как это происходит при классической популяризации, но «науку в процессе». В некоторых случаях такая доступность прокладывает путь и реально содержательному вкладу: например, в проекте Fold-It формы некоторых белков были определены в ходе сотрудничества между экспертами и неспециалистами (см. написанную Айнзидель главу этой книги). «Аудитории» (publics) – термин, ставший принятым в исследованиях отношений науки и общества и подчеркивающий, что аудитория разнообразна и разделена на части. Поскольку слово это выглядит необычно, на письме его часто выделяют кавычками. Форма множественного числа подчеркивает, что всякого рода обобщения относительно аудитории – особенно в условиях дефицита – редко являются обоснованными и часто вводят в заблуждение (Einsiedel 2000). Концепция «аудиторий» связана с ситуативной моделью коммуникации, основанной на признании того, что в обществе бытуют разные варианты понимания, разные убеждения и позиции. Помимо очевидной дифференциации на молодые и старые, мужские и женские, научно образованные и необразованные «аудитории», к принятию концепции «аудиторий» подталкивало то, что люди очень по-разному воспринимают научную проблематику. Интересы, склонности и объекты внимания различаются как внутри отдельных стран, так и у разных стран и континентов. Со времен предпринятых более 50 лет назад исследований осведомленности широкой общественности о научных фактах методики исследования становились все более сложными и нюансированными. Они, например, измеряли тонкие различия в степени доверия к ученым и научным организациям, а также к новым технологиям как в отдельных странах, так и у жителей разных стран. Эти данные удается соотнести со сведениями об образовании и мировоззрении. На основе полученных из разных стран данных можно очертить контуры (см. Allum et al. 2008; Bauer et al. 2012) национальных научных культур (см. ниже Научная культура). Пристальное внимание к «аудиториям» ныне стало почти стандартным элементом подготовки ученых к работе в сфере общественной коммуникации. Краткие курсы, которые исследователям предлагают научные советы, университеты и профессиональные организации, очень часто открываются вопросом: с какими «аудиториями» вы хотите общаться и почему (Miller et al. 2009)? Экспертиза – один из самых распространенных вариантов вхождения научного знания и его носителей в область общественного, когда ученые выступают в общественной роли, оценивая, интерпретируя и комментируя достижения науки, обсуждая с властями и общественными организациями эффект научных открытий. В качестве производителей знаний ученые стремятся работать в четко очерченных и все более специализированных областях. Когда ученых зовут выступить в качестве экспертов на каких-либо публичных площадках, от них ждут более широкого подхода, ответов на вопросы СМИ или политических советов в областях, в которых они могут оказаться не столь уж компетентны (см. написанную Петерсом главу этого пособия). Исследования отношений науки и общества часто сосредоточиваются на формах выражения экспертных научных мнений и признании их авторитетными. При публичном обсуждении сложных научных проблем требуется опыт специалистов из разных сфер. Сегодня прорывы, как правило, происходят на стыке различных областей науки и техники. Иногда они чреваты экономическими, политическими и этическими последствиями, которые требуют привлечения экспертов. Ученым, активно участвующим в общественных коммуникациях, все чаще приходится соотносить свой опыт с опытом ученых и практиков, работающих в сферах, которые раньше казались им далекими. При обсуждении сложных проблем здравоохранения или окружающей среды на юридическом или парламентском уровне (например, для выработки общих юридических или регулирующих норм) научная экспертиза может быть подвергнута критике в непривычном контексте и по критериям, весьма далеким от тех, что приняты в научном сообществе. Научное знание все чаще испытывает проблемы, сталкиваясь с менее формализованными знаниями, основанными на опыте или культуре отдельных социальных групп. В ряде исследований в сфере здравоохранения и сельского хозяйства, проводившихся в 1980–1990-х гг., применялись термины «непрофессиональное знание» или «непрофессиональная экспертиза» (lay knowledge, lay expertise) для обозначения опыта, использовавшегося пациентами и фермерами в конкретных ситуациях и уточнявшего определения, которые дали ученые (Wynne 1992; Epstein 1995). Однако это вызвало возражения, состоявшие в том, что об экспертизе можно говорить лишь в отношении тех, кто обладает формальной квалификацией (см. Durodiе? 2003). Научная экспертиза в современном обществе сталкивается с серьезными вызовами, такими как возрастающая доступность научной информации для неспециалистов, растущие сомнения в выборе и компетентности экспертов, доступность для широкой аудитории противоречивых дискуссий, которые ведут специалисты в своем кругу, а также конкуренция экспертиз. Фигуры известного (visible scientist) или публичного ученого (public scientist) встречаются в каждом поколении с тех пор, как в XVII в. возникла современная наука. Известными общественными деятелями были некоторые основатели современной науки, а такие научные институции, как профессиональные сообщества и академии, хотя бы частично занимались тем, что открывали науку для широкой аудитории. Однако тех, кто занимался наукой, вплоть до XIX в. даже не называли учеными, а слой общества, потенциально интересовавшийся наукой, сводился к узкой группе высокообразованных людей. По мере профессионализации занятий наукой, быстрого роста числа ученых и формирования массовой аудитории росла обеспокоенность относительной незаметностью науки: большая часть науки и ученых оставалась невидимой для большей части общества. Классическое американское исследование (Goodell 1977) привлекло внимание к известным антропологам, психологам, молекулярным биологам как популяризаторам и толкователям современной науки. Но оно также высветило институциональные оковы – за стремление к публичности ученый мог быть и вознагражден, и наказан. Социальные обстоятельства той эпохи требовали большей доступности научных знаний. Космическая гонка, в которую вступили два главных геополитических блока, привела к росту государственных инвестиций в науку и технику и подстегнула интерес к научным открытиям. Быстрое развитие медицины и информационных технологий требовало популяризаторов. Самые успешные из них воспользовались возможностями, которые предоставляло быстро распространившееся телевидение, и вскоре стали широко известны. Харизматичные или просто фотогеничные специалисты по астрономии, новым технологиям, естественной истории сделали карьеру в качестве телеведущих. Другие, призываемые в политику и медиа в качестве экспертов, также становились публичными фигурами как авторы газетных статей, участники телешоу, члены консультативных комитетов или экспертных групп, наконец как политики. С 1970-х гг. в разных странах мира создавались министерства науки, технологий или научных исследований, а отдельные ученые вошли в политику как советники или политические деятели. Эффект присутствия таких широко известных ученых – в медиа, политике и в общественной деятельности в широком смысле слова – и характер их известности могут рассматриваться как важная составляющая при анализе научной культуры той или иной страны (см. ниже Научная культура). Подпитываемая дальнейшим развитием массмедиа, культура знаменитостей, выросшая вокруг сферы развлечений и спорта, оказала влияние на многие секторы, и теперь наряду со знаменитыми актерами, писателями, экономистами во многих обществах присутствуют знаменитые ученые (см. написанную Фэи и Левенстайном главу этого пособия). Их мнения востребованы и распространяются на темы, лежащие далеко за пределами сферы, в которой они получили признание как ученые, их частная жизнь становится достоянием публики: одна из особенностней современной ситуации состоит в том, что взаимопроникновение науки и общества происходит и подобным образом. Термин «научная культура» или «культура науки» используется в разных вариантах и означает место науки в культуре страны или ином культурном контексте. Эти взаимозаменяемые термины преобладали в дискуссиях последних нескольких десятилетий. Один из вариантов, на который явно оказала влияние концепция «двух культур» Чарльза Перси Сноу, сопоставляет научную культуру с культурой гуманитарной, искусством, оспаривая их разделение и недостаток общественного внимания к науке (Snow 1959). Другой вариант употребления фактически взаимозаменим с пониманием науки обществом в более традиционном и ограниченном значении. Такое использование термина приравнивает научную культуру к уровню научной грамотности, а также вниманию и интересу публики к проблемам науки; таким образом, общественность переходит с дефицитно-диффузионистской точки зрения к принятию и поддержке достижений науки и техники. Такое употребление термина было расширено, чтобы он охватывал также и технику, как во французской формуле CSTI (culture scientifique, technique et industrielle) или как в недолгое время принятом Европейской комиссией сокращении RTD culture, относящемся к научно-техническим разработкам (Miller et al. 2002). Узкая диффузионистская интерпретация научной культуры подвергалась критике как ограниченная и плохо обоснованная (см. выше Дефицит, Модели). Как показывают исследования, опасения и скептицизм по поводу достижений науки могут быть связаны с более высоким уровнем образования и информированности (иначе говоря, с более высокой научной культурой), и напротив, слепое доверие к науке – а в некоторых случаях даже ожидание от нее чудес – может быть совершенно оторвано от реальных знаний и понимания науки (см. Bucchi 2009; а также главу, написанную для этого пособия Бауэром и Фаладе). Узкое понимание научной культуры в духе построений Сноу подразумевает, что она представляет собой отдельный, целостный и монолитный объект, который может быть внедрен в общую культуру и общество с помощью соответствующих коммуникаций. Более широкий подход подчеркивает разнообразие и фрагментированность научной деятельности, значительную проницаемость границ между современной наукой и жизнью общества, взаимное оплодотворение образов и нарративов в культуре и научных идеях и концепциях, заметное присутствие в общественной жизни и современном искусстве деятелей науки и научных концепций. Такое понимание взаимодействия научной культуры и жизни общества включает не только восприятие общественностью научных знаний как таковых, но и осознание науки частью общества и частью культуры и, следовательно, способность открыто, уравновешенно и критически обсуждать и оценивать роль науки, ее приоритеты и влияние. С недавних пор идет дискуссия об индикаторах измерения научной культуры как комбинации традиционных показателей (например, инвестиций в науку и их отдачи), показателей активности научной коммуникации (от освещения в СМИ до посещаемости научных музеев) и отношения общества к науке. Проблемы изучения научной коммуникации Концепции, подобные рассмотренным выше, будет использоваться и дальше, и большая ясность относительно их применения поможет будущим исследованиям. Однако, как упоминалось выше, в этой сфере наблюдаются значительные сдвиги, требующие новых подходов, а возможно и новой терминологии. Так, для описания доступности (во всех смыслах этого слова) ученых и научных организаций к практике и логике общедоступных медиа была предложена концепция медиатизации (Weingart 1998; Peters et al. 2008; R?dder et al. 2012). Она может оказаться продуктивным способом перестроить коммуникационные отношения и прежде всего отойти от представления науки и общества как отдельных и отличных друг от друга. Вероятно, это остается центральной проблемой современного изучения научной коммуникации, но есть и ряд связанных с ней проблем, порожденных коэволюцией науки, общества и средств коммуникации. Мы попытаемся определить наиболее важные из них. Плюралистичная наука, плюралистичное общество Взаимопроницаемость науки и общества и их разнородные связи накладываются на растущую фрагментацию «аудиторий», медиа и их социальных функций. Научные организации и деятели науки все более разнообразят свои подходы и действия, в том числе в сфере коммуникации, что делает проблематичным дальнейшее использование таких привычных терминов, как «научное сообщество», предполагающих внутреннюю общность и приверженность особым нормам и ценностям (Bucchi 2009; 2014). Не менее важно осмыслить и исследовать определения и разнообразие «аудиторий» в научной коммуникации. Традиционно используемое понятие «аудитории» несет в себе идею пассивной «целевой» аудитории читателей и зрителей, к которой обращаются покровительственно. Нельзя отрицать, что немалая доля аудитории потенциально может остаться отлученной от взаимодействия с наукой и связанной с ней деятельности. Тем не менее очевидно, что социальные изменения, в описаниях современного общества связанные с чувствами неопределенности, риска и недоверия, наряду с изменением медиатехнологий и их использования играют важную роль в переопределении и увеличении количества площадок для научной коммуникации. Эти перемены требуют от исследований в области научной коммуникации более точных карт взаимосвязей между наукой и обществом. Новые посредники Сегодня цифровые медиа, помимо всего прочего, дают научным организациям и ученым возможность предоставлять конечному пользователю беспрецедентное количество и разнообразие материалов: например, интервью с учеными, тематические подборки новостей, видео. С учетом того, что научные организации все активнее ведут работу по связям с общественностью, это приводит к явлению, которое можно назвать кризисом посредников. Этот кризис не специфическая черта научной коммуникации или даже научной журналистики, в кругах которой он активно обсуждается, но он весьма важен для всей этой сферы. Привычные посредники в сфере научной коммуникации – газеты, журналы, теле- и радиопрограммы, научные центры и музеи, традиционно служившие фильтрами и гарантами качества информации – утрачивают свою роль. Возможно, какие-то ожидания относительно того, что цифровые медиа заново откроют науку широкой общественности (Trench 2008a), оказались ошибочными или преждевременными, но все более широкое использование интернета заставляет ученых воспринимать его как нечто большее, чем просто канал распространения научной информации. Качество и оценка Приведенные выше соображения подводят нас к тому, чтобы тщательно обсудить тему качества в научной коммуникации. Профессионалы обычно гарантируют качество, полагаясь на бренды и репутацию своих СМИ. Читатели, зрители и посетители, как правило, принимают как должное, что материалы, подготовленные отделами науки The New York Times или Il Corriere della Sera, транслируемые по Би-би-си и представленные в экспозициях главных научных музеев и выставок, будут высококачественной выжимкой идей и открытий, просочившихся из научных сфер. Но современный переизбыток информации заставляет пользователя стать более компетентным, а это требует новых определений качества. Научно-общественная коммуникация сегодня должна быть достаточно зрелой, чтобы перейти от героического периода, когда рассказывать о науке можно было как угодно, к стадии, когда критерий качества становится главным для всех участников процесса. Это подразумевает разработку показателей и стандартов предоставления материалов и делает более важной проблему оценки информации (см. написанную Нересини и Пеллегрини главу этого пособия). По мере того как в социальных сетях развиваются основанные на взаимном доверии механизмы оценки самых разных сфер деятельности, например туризма, нечто подобное может возникнуть и в оценке научной информации. Считать гарантией ценности и аутентичности научных публикаций то, что они проверены компетентными специалистами, едва ли будет эффективно. Это еще и серьезный вызов той практике связей с общественностью, которую ведут научные организации, и, следовательно, оценке значения этих институций для общества (см. написанную Борхельтом и Нильсеном главу этого пособия). Коллапс коммуникационных контекстов Ко всему прочему, прерывается и традиционная последовательность коммуникативного процесса (обсуждение в среде специалистов – дидактическое представление – передача широкой общественности, она же популяризация). Дидактическое и обращенное к широким массам представление науки больше не является, как в теории Куна, неизменяемой страницей, высеченной на камне победителями в борьбе за установление новой научной парадигмы (Kuhn 1962). Даже музеи, хранилища образцовых научных окаменелостей, все чаще устраивают выставки, посвященные текущим и спорным проблемам науки[7 - Ранний обзор, касающийся неоднозначности некоторых посвященных науке выставок, находим в работе (Gieryn 1998); см. также статью Шиле, публикуемую в этом пособии.]. Пользователям научной информации все легче получить доступ к процессу исследований и напряженным дискуссиям, идущим в среде специалистов. Некоторые следствия этой новой тенденции ярко отразились в таких историях, как «Климатгейт», когда в 2009 г. в интернете была выложена электронная переписка климатологов, обнажившая аспекты их общения, обычно скрытые за кулисами процесса производства научного знания, или в истории об открытии так называемых быстрых нейтрино в 2012 г., когда споры между специалистами разворачивались публично и в реальном времени[8 - Концепцию «закулисья» впервые предложил Гоффман (Goffman 1959); применительно к научной коммуникации (см. Bucchi 1998; Trench 2012). Недавний обзор и анализ случая с «Климатгейтом» (см. Grundmann 2013).]. Требуется все более тщательный анализ общественных коммуникаций, чтобы судить о том, как и кем определяются сущность и характер такой коммуникации при обмене информацией внутри науки и между науками. Наука в обществе и наука в культуре Мы будем лучше понимать их отношения, если предмет исследований научной коммуникации осмыслить с точки зрения того, как общество говорит о науке. Это предполагает изучение культурных контекстов таких разговоров – научного, художественного, повседневного и др. Все более смазанные границы коммуникационных контекстов должны подтолкнуть исследователей без страха подходить к изучению привлекательных концепций и потенциальных источников вдохновения в гуманитарной сфере, искусстве и культуре, прежде по большей части отвергавшихся специалистами по научной коммуникации, несмотря на явное сближение между наукой и искусством. Например, такие понятия, как стиль, могут оказаться важными для понимания разнообразия способов научной коммуникации или при обращении к проблеме качества (Bucchi 2013). Это созвучно давним предложениям «ввести науку в культуру» (см. Lеvi-Leblond 1996), сосредоточив внимание на ее связях с другими областями культуры, а не на отделенности от них и общества, как это представлено в моделях передачи и распространения знания. Нам следует признать более важное положение научной культуры в обществе, выходящее за пределы знакомства с научными фактами и включающее понимание роли науки, ее влияния, задач, возможностей и пределов. В конечном счете это ставит не только вопрос об отношении общества, «аудиторий» и культуры к науке, но и проблему предпосылок самой науки. В этом смысле изучение и практическое осуществление научной коммуникации способствуют большей рефлексивности как внутри науки, так и внутри общества. Глобальные тренды и вызовы Научно-общественная коммуникация становится глобальным занятием с множеством общих черт и выраженными региональными особенностями (см. написанную Тренчем главу этого пособия). Это явно расширяет возможности для экспериментов с форматами коммуникации и сравнительного анализа аналогичных подходов в разных условиях. Все заметнее становится, что характер взаимодействия научной коммуникации с более широкими культурными, политическими и социокультурными ландшафтами сильно зависит от ситуации. Наконец, это позволяет лучше понять, как трудно и даже неправильно было бы ожидать единого и прямолинейного решения проблем, которые сегодня стоят перед научной коммуникацией, или надеяться в конце концов найти лучшую, самую приемлемую и всеохватную модель взаимодействия науки и общества. Взгляд с глобальной точки зрения ослабляет искушение рассматривать аналитические модели взаимодействия экспертов и широкой аудитории как хронологическую последовательность, в которой новые формы затмевают предшествующие. Схемы, к которым прежде прибегали в научной коммуникации, в основном строились на поисках единства и стандартизации практик, как правило, придерживаясь и подчеркивая достоинства единственного или главного элемента или критерия: например, точности передачи сообщения, привязки к научным источникам или независимости посредников. Сфокусировав внимание на науке в культуре или в культурах, мы легче сможем объяснить продолжающееся сосуществование различных моделей научной коммуникации, которые могут сближаться или расходиться в зависимости от конкретных условий или повестки дня. Это приведет нас, например, к пониманию национальных особенностей с позиций, далеко отстоящих от умозрительного «золотого стандарта». Ключевые вопросы • Какие тенденции вы отмечаете в изменении использования таких исторически сложившихся фундаментальных понятий, как популяризация и диалог? • Каким образом использование медиа учеными и научными организациями вносит вклад в «кризис посредников»? • Какие специфические подходы к исследованию могут применяться при анализе культуры науки в обществе и более глубокого понимания места науки в культуре? Литература Allum, N., P. Sturgis, D. Tabourazi and I. Brunton-Smith (2008) ‘Science, knowledge and attitudes across cultures: a meta-analysis’, Public Understanding of Science, 17, 1: 35–54. Bauer, M. and P. Jensen (2011) ‘The mobilisation of scientists for public engagement’, Public Understanding of Science, 20, 1: 3–11. Bauer, M., R. Shukla and N. Allum (eds) (2012) The Culture of Science: How the Public Relates to Science across the World, London and New York: Routledge. Ben-David, J. (1971) The Scientist’s Role in Society: A Comparative Study, Englewood Cliffs: Prentice Hall. Bonney, R., C. B. Cooper, J. Dickinson, S. Kelling, T. Phillips, K. V. Rosenberg and J. Shirk (2009) ‘Citizen Science: A developing tool for expanding science knowledge and scientific literacy’, BioScience, 59, 11: 977–984. Bucchi, M. (1998) Science and the Media: Alternative Routes in Scientific Communication, London and New York: Routledge. Bucchi, M. (2008) ‘Of deficits, deviations and dialogues: theories of public communication of science’, in M. Bucchi and B. Trench (eds) Handbook of Public Communication of Science and Technology, London and New York: Routledge, 57–76. Bucchi, M. (2009) Beyond Technocracy: Science, Politics and Citizens, New York: Springer. Bucchi, M. (2010) Scientisti e antiscientisti. Perchе scienza e societ? non si capiscono, Bologna: il Mulino. Bucchi, M. (2013) ‘Style in science communication’, Public Understanding of Science, 22, 8: 904–915. Bucchi, M. (2014) ‘Norms, competition and visibility in contemporary science: the legacy of Robert K. Merton’, Journal of Classical Sociology. Bucchi, M. and F. Neresini (2011) ‘Which indicators for the new public engagement activities? An exploratory study of European research institution’, Public Understanding of Science, 20, 1: 64–79. Callon, M. (1999) ‘The role of lay people in the production and dissemination of scientific knowledge’, Science, Technology and Society, 4, 1: 81–94. Callon, M., P. Lascoumes and Y. Barthe (2001) Agir Dans un Monde Incertain. Essai sur la Dеmocratie Technique, Paris: Editions du Seuil. Davies, S., E. McCallie, E. Simonsson, L. Lehr and S. Duensing (2008) ‘Discussing dialogue: perspectives on the value of science dialogue events that do not inform policy’, Public Understanding of Science, 18, 3: 338–353. Delfanti, A. (2013) Biohackers – The Politics of Open Science, London: Pluto Books. Dornan, C. (1990) ‘Some problems in conceptualising the issue of “science in the media”’, Critical Studies in Media Communication, 7, 1: 48–71. Durant, J. (1993) ‘What is scientific literacy?’ in J. Durant and J. Gregory (eds) Science and Culture in Europe, London: Science Museum, 29–138. Durodiе, B. (2003) ‘Limitations of public dialogue in science and the rise of the new “experts”’, Critical Review of International Social and Political Philosophy, 6, 4: 82–92. Einsiedel, E. (2000) ‘Understanding “publics” in public understanding of science’, in M. Dierckes and C. von Grote (eds) Between Understanding and Trust: The Public, Science and Technology, London and New York: Routledge, 205–215. Epstein, S. (1995) ‘The construction of lay expertise: AIDS, activism and the forging of credibility in the reform of clinical trials’, Science, Technology and Human Values, 20, 4: 408–437. Ezrahi, Y. (1990) The Descent of Icarus, Cambridge: Harvard University Press. Gieryn, T. (1998) ‘Balancing acts: science, Enola Gay and history wars at the Smithsonian’, in S. Macdonald (ed.) The Politics of Display: Museums, Science, Culture, London: Routledge, 197–227. Goffman, E. (1959) The Presentation of Self in Everyday Life, Garden City: Doubleday. Goodell, R. (1977) The Visible Scientists, Boston: Little, Brown. Grundmann, R. (2013) ‘“Climategate” and the scientific ethos’, Science, Technology and Human Values, 38, 1: 67–93. Hilgartner, S. (1990) ‘The dominant view of popularisation: conceptual problems, political uses’, Social Studies of Science, 20, 3: 519–539. Horst, M. (2012) ‘Deliberation, dialogue or dissemination: changing objectives in the communication of science and technology in Denmark’, in B. Schiele, M. Claessens and S. Shi (eds) Science Communication in the World: Practices, Theories and Trends, Dordrecht: Springer, 95–108. House of Lords Select Committee on Science and Technology (2000) Science and Technology: Third Report, London: Stationery Office, at http://www.parliament.the-stationeryoffice.co.uk/pa/ld199900/ldselect/ldsctech/38/3801.htm (http://www.parliament.the-stationeryoffice.co.uk/pa/ld199900/ldselect/ldsctech/38/3801.htm). Kuhn, T. S. (1962) The Structure of Scientific Revolutions, Chicago: The University of Chicago Press. Lеvy-Leblond, J-M. (1996) La Pierre de Touche – la science a l’еpreuve, Paris: Gallimard. Lewenstein, B. (2008) ‘Popularisation’, in J. L. Heilbron (ed.) The Oxford Companion to the History of Modern Science, Oxford: Oxford University Press: 667–668. Lightman, B. (2007) Victorian Popularizers of Science. Designing Nature for New Audiences, Chicago: The University of Chicago Press. Merton, R. K. (1973) The Sociology of Science, Chicago: The University of Chicago Press. Metlay, G. (2006) ‘Reconsidering renormalisation: stability and change in 20th-century views on university patents’, Social Studies of Science, 36, 4: 565–597. Miller, S. (2001) ‘Public understanding of science at the crossroads’, Public Understanding of Science, 10, 1: 115–120. Miller, S., Caro, P., Koulaidis, V., de Semir, V., Staveloz, W. and Vargas, R. (2002) Report from the Expert Group, Benchmarking the Promotion of RTD Culture and Public Understanding of Science, Brussels: European Commission. Miller, S., D. Fahy and ESConet Team (2009) ‘Can science communication workshops train scientists for reflexive public engagement?’, Science Communication, 31, 1: 116–126. Peters, H. P., Heinrichs, H., Jung, A., Kallfass, M. and Petersen, I. (2008) ‘Medialisation of science as a prerequisite of its legitimisation and political relevance’, in D. Cheng, M. Claessens, T. Gascoigne, J. Metcalfe, B. Schiele and S. Shi (eds) Science Communication in Social Contexts: New Models, New Practices, Dordrecht: Springer, 71–92. Phillips, L., A. Carvalho and J. Doyle (eds) (2012) Citizen Voices: Performing Public Participation in Science and Environment Communication, Bristol and Chicago: Intellect. Raichvarg, D. and J. Jacques (1991) Savants et Ignorants – une histoire de la vulgarisation de la science, Paris: Seuil. Raza, G. and S. Singh (2013) ‘Science communication in India at a crossroads, yet again’, in P. Baranger and B. Schiele (eds) Science Communication Today: International Perspectives, Issues and Strategies, Paris: CNRS Еditions, 243–262. Riise, J. (2008) ‘Bringing science to the public’, in D. Cheng, M. Claessens, T. Gascoigne, J. Metcalfe, B. Schiele and S. Shi (eds) Communicating Science in Social Contexts: New Models, New Practices, Dordrecht: Springer, 301–310. R?dder, S., M. Franzen and P. Weingart (eds) (2012) The Sciences’ Media Connection: Public Communication and its Repercussions, Sociology of the Sciences Yearbook, Springer: Dordrecht. Snow, C. P. (1959) The Two Cultures, Cambridge: Cambridge University Press. Sturgis, P. and N. Allum (2005) ‘Science in society: re-evaluating the deficit model of public attitudes’, Public Understanding of Science, 13, 1: 55–74. Trench, B. (2008a) ‘Internet: turning science communication inside-out?’, in M. Bucchi and B. Trench (eds) Handbook of Public Communication of Science and Technology, London and New York: Routledge, 185–194. Trench, B. (2008b) ‘Towards an analytical framework of science communication models’, in D. Cheng, M. Claessens, T. Gascoigne, J. Metcalfe, B. Schiele and S. Shi (eds) Communicating Science in Social Contexts: New Models, New Practices, Dordrecht: Springer, 119–138. Trench, B. (2012) ‘Scientists’ blogs: glimpses behind the scenes’, in S. R?dder, M. Franzen and P. Weingart (eds) The Sciences’ Media Connection: Public Communication and Its Repercussions, Sociology of the Sciences Yearbook, Dordrecht: Springer, 273–290. Weingart, P. (1998) ‘Science and the media’, Research Policy, 27, 8: 869–879. Wilsdon, J. and R. Willis (2004) See-Through Science: Why Public Engagement Needs to move Upstream, London: Demos. Wynne B. (1991) ‘Knowledges in context’, Science, Technology and Human Values, 16, 1: 111–121. Wynne, B. (1992) ‘Misunderstood misunderstanding: social identities and public uptake of science’, Public Understanding of Science, 1, 3: 281–304. Wynne, B. (2006) ‘Public engagement as a means of restoring public trust in science: hitting the notes but missing the music?’, Community Genetics, 9, 3: 211–220. Ziman, J. (1991) ‘Public understanding of science’, Science, Technology and Human Values, 16, 1: 99–105. Ziman, J. (2000) Real Science: What It Is and What It Means, Cambridge: Cambridge University Press. Глава 2 Научно-популярные книги От народного образования к научным бестселлерам Элис Белл и Джон Терни Термины «научно-популярный», «популярная наука» – часть научной коммуникации, которая подразумевает интерес, но не специальные знания со стороны читателя. Сегодня это зачастую издательский штамп, помещаемый на обложках книг или над стеллажами книжных магазинов. Но у термина долгая история, и использовался он куда шире. Историки науки, интересовавшиеся этой проблемой (Fyfe and Lightman 2007), были достаточно внимательны, чтобы включить в круг своих изысканий не только книги, но и лекции, песни, музеи, тематические серийные издания, журналы, радио и телевидение. На книги и другие печатные издания все больше влияния оказывают блоги, хотя некоторые книги давно становились источниками для телепроектов или пересекались с телевидением, выставками, сериями лекций. Все чаще в популяризации науки находится место для комиксов. Даже если мы ограничимся только книгами, область «популярной науки» весьма трудно четко обозначить. Вероятно, отчасти потому, что сами понятия «популярный» и «наука» неоднозначны. Рассматривая этот вопрос в исторической перспективе, Топэм (Topham 2007) предполагает, что термин и жанр появились в начале XIX в. вместе с изданием дешевой учебной литературы и распространением рассчитанной на широкого читателя журналистики. Происхождение и значение термина ни в коей мере не являются однозначными. Согласно Майерсу (Myers 2003), популярную науку определяют в основном через то, чем она не является. Это не беседа, которую ведут между собой ученые. Это и не художественная проза, с чем многие согласятся, хотя и зададутся вопросом, что отделяет ее от таких сочинений. Не являются научно-популярной литературой технические руководства, советы по сохранению здоровья, политизированные споры о последствиях изменений климата, книги о природе, учебники, а также книги, которые в книжных магазинах выкладывают в секциях «Тело, душа и разум» (хотя некоторые утверждают, что следовало бы расширить определение, включив в него по крайней мере некоторые из этих категорий). Как пишет Меллор (Mellor 2003), исходя из содержания книг, которые относят к научно-популярным, можно представить круг идей и занятий, которые принято считать наукой. Возможно, в этом одна из причин, почему популярное изложение научных идей вызывает острые политические дискуссии, в основе которых лежат расхождения в том, что считать наукой, а что – нет, хотя, как мы увидим, политическая составляющая есть и в существовании научной популяристики между специалистами и широкой публикой. Эта глава[9 - Эта новая редакция главы, по сравнению с первым изданием 2008 г., включает более развернутые размышления о влиянии интернета на издание и чтение научно-популярной литературы. Она также рассматривает продвижение исторических исследований, посвященных воззрениям на значение популярной науки. Дополнены разделы о книгах для молодежи, анализе образов, добавлены ссылки на мировые тренды в книгоиздании, проблемы классов и роль авторов-женщин.] открывается краткой историей популяризации науки, далее следует очерк истории научно-популярного книгоиздания. Завершает главу описание того, как общественность пытается понять содержание популярной науки, и проблем, требующих дальнейшего анализа. «Популярное» в научно-популярном Стоит задаться вопросом, что значит «популярное» в сфере научно-популярного. С этого начинается обсуждение основ нашего исследования, и в то же время это попытка поставить вопрос о предполагаемой аудитории научно-популярного жанра. Представляется, что научно-популярной книге не обязательно быть популярной в смысле привлечения широкой аудитории, многие темы по понятным причинам признаются – иногда с гордостью – нишевыми. Таким образом, термин «научно-популярное» выражает скорее намерение, хотя при этом мы можем обсуждать аудиторию и ценность предпринимаемой попытки. Мы также можем рассмотреть, как эти намерения варьируют в разных поджанрах научно-популярной литературы. Например, научно-популярные книги для детей отражают спектр воззрений общества на предполагаемые взаимоотношения между молодежью и наукой (Bell 2008). Часто возникают вопросы о надлежащем уровне научно-популярного изложения, причем предполагается, что под более высоким уровнем подразумевается более специальный, близкий к настоящей науке, а под низким – менее специальный и научный. Образно говоря, под уровнем можно понимать степень «концентрации научного» в научно-популярной работе. Привычным стал термин «упрощение» (dumbing down); возможно, он употребляется там, где проявляются оценочные суждения. В научной коммуникации нередко подразумевается, что популяризация – это некий акт благородства со стороны науки, направленный на благо общества; но в равной мере можно утверждать, что эта деятельность работает на автора и персонажей его книги, а не на пользу читателей, которые, как ожидается, – и это всегда следует помнить – остаются молчаливыми потребителями текста. Многие усматривают в популяризации науки вертикальную, направленную сверху вниз модель дефицита знаний, когда аудитория лишь пассивно воспринимает их. Идея об особой категории популярной науки для профанов основана на допущении, что поток знаний направлен от ученых к обществу. Само существование популярной науки обозначает рубеж между теми, кто в состоянии сформулировать истинное, достоверное знание, и теми, кто его потребляет. Хильгартнер (Hilgartner 1990: 534) прямо говорит об этом, предполагая, что многие действия по популяризации науки наделяют научный истеблишмент «эпистемологическим эквивалентом права печатать деньги». Статья Хильгартнера о «преобладающей модели» научной популяризации по праву остается классикой анализа научно-популярного жанра. Популяризация науки выходит из моды во многих областях более новой (post-PUS) практики и анализа научной коммуникации, однако, вероятно по той же самой причине, по-прежнему высоко оценивается частью научного сообщества. Таким образом, можно трактовать традиционную модель популяризации науки как «вежливый перевод», направленный не столько на то, чтобы включить общественность во взаимодействие с наукой, сколько на то, чтобы удерживать профанов на расстоянии вытянутой руки. Популяризаторы берутся за самые фундаментальные науки, малодоступные для широкой общественности по причине сложного жаргона и дорогостоящей подписки на специальные журналы, и представляют их читателям с помощью метафор, аналогий и уподоблений, собранных под бумажными обложками доступных массовых изданий. Но, подобно вырванным из контекста интерактивным музейным экспозициям, они представляют опыт науки в формате «только для чтения». На первый взгляд кажется, что популяризация доносит до людей научное знание, на самом деле она держит их на расстоянии. Хороший пример этого – серия детских книг «Дядюшка Альберт» физика Расселла Стэннарда. Вдохновленный тем, как Георгий Гамов объяснял современную физику в своих фантастических рассказах, а также почерпнутым из психологии обучения убеждением, что молодым людям нужно учиться на каком-то практическом опыте, Стэннард (Stannard 1999) использует основанные на научных фактах фантастические приемы, конструируя сверхбыстрый (относительность), сверхбольшой (черные дыры) и сверхмалый (квантовая физика) миры. Вымышленные и невымышленные элементы четко обозначены Стэннардом, стремившимся дать читателю возможность соприкоснуться с наукой, посредством главной героини, которая путешествует по удивительным новым мирам с помощью волшебной мыслесферы дядюшки Альберта. Более обстоятельный вариант мы находим в серии «Волшебный школьный автобус», и надо полагать, метафоры и аналогии работают сходным образом в большей части научно-популярной литературы. С их помощью можно составить четкую картину того, что наука сообщает нам о мире, но при этом зачастую пропадает понимание того, откуда взялись те или иные идеи, а читатель лишается возможности участвовать в их обсуждении. Следует, однако, остерегаться упрощенной критики научно-популярного жанра. «Объяснительный» текст вполне может казаться однобоким, но его надо рассматривать как одну из многих возможностей вступить в соприкосновение с наукой. Как полагает Левенстайн (Lewenstein 1995), в сетевой модели научной коммуникации это во многих случаях не проблема, поскольку имеется более разнообразная экосистема вовлечения общественности в науку. Кроме того, большинство текстов выполняют несколько функций одновременно и в этом отношении компромиссны. В своих детских книгах Стэннард очень аккуратно помещает в центр сюжета ребенка, задающего вопросы, и так же аккуратно рассказывает о дискуссиях, происходивших в истории современной физики. Общественность может свободно игнорировать, перетасовывать и подвергать критике тексты – даже если такие реакции и не доходят до автора (см. работу о дискуссиях в веб-культуре (Jenkins 2006)). Придуманный Ричардом Докинзом термин «мем» – особенно интересный случай в этом отношении (Brown 2013; Salon 2013). Недавние работы историков науки подвергли дальнейшей критике идею, что популяризация науки – всего лишь форма культурной гегемонии по отношению к пассивному обществу. В очерках Файфа и Лайтмена о популяризации науки в XIX в. «Наука на рынке» (Science in the Marketplace, Fyfe and Lightman 2007) аудитория предстает как масса потребителей, приобретающих научно-популярную продукцию, будь то книги, журналы, выставки или игрушки. Важно отметить, что авторы полагают чувство потребительской идентичности весьма мощным. По Файфу и Лайтмену, потребители XIX в. все больше узнавали о разнообразии предлагаемых им знаний и конкурирующих между собой идей. Они могли не только выбрать себе продукт по вкусу, но были в состоянии понять, какому из этих продуктов и в какой мере можно доверять. Анализ, который проводят Файф и Лайтмен, весьма основателен, но следует с осторожностью отнестись к их несколько романтическим представлением о влиянии потребителей. Конечно, потребители никак не пассивные простаки, но они не всесильны; и у нас имеется возможность как для более нюансированного взгляда на влияние популярной науки, так и для более эмпирических исследований аудитории. Контуры истории популярной науки Простейший очерк истории популяризации науки, на первый взгляд, должен следовать за трудами великих ученых[10 - Мерчент (Marchant 2011) справедливо указывает на необходимость изучения доминирования авторов-мужчин в наше время.]. По мере того как в течение столетия после смерти Ньютона формировался его культ, появлялись лекции и книги, в том числе знаменитый очерк Вольтера, представлявшие упрощенные версии ньютоновской картины мира. Однако, на наш взгляд, на историю популяризации влияет известность тех или иных книг и авторов. Много дискуссий возникает вокруг таких знаменитых работ, как вышедший в 1859 г. труд Дарвина «Происхождение видов», развивавший новаторскую теорию, однако доступный образованным читателям. Иногда мы сосредотачиваемся на временах, когда для широкой публики писали известные ученые, – как в 1930-х гг., когда сэр Артур Эддингтон и Джеймс Джинс опубликовали свои бестселлеры о физике Эйнштейна и астрофизике. Выходили и детские научно-популярные книги, вроде опубликованной в 1861 г. автором под псевдонимом Том Телескоп – ее приписывали одному из первых детских писателей Джону Ньюбери, но более вероятно, что ее написали Оливер Голдсмит или Кристофер Смарт (Secord 1985). Число и разнообразие таких работ множились по мере того, как развивалось и разветвлялось научное знание. Отрываясь от широкой аудитории в интеллектуальном (по причине математической формализации) и социокультурном отношении (вследствие профессионализации науки), наука все больше нуждалась в популяризации. Исторический обзор показывает, что за последние два века можно насчитать немало авторов, чьи книги ныне забыты, но в свое время были важными и активно открывали науку людям. Со временем приоритеты популярной науки менялись: например, был этап, когда авторы, обычно в текстах, адресованных детям, стремились соединить научное и религиозное образование. Ко времени Томаса Генри Гексли автор в викторианской Англии уже мог прожить на гонорары (пусть и не слишком надежные), специализируясь на естественной истории и науке. Но, как отмечает Файф (Fyfe 2005), «к 1850 г. возникло все более отчетливое разделение между работами, которые приносили научную репутацию (и оплачивались обычно крайне скудно), и теми, что позволяли оплачивать счета (но ничего не прибавляли в плане репутации)». Работа Файфа, восстанавливая контекст перехода от «общественной сферы» XVIII столетия к массовой аудитории XIX в., показывает, как рынок популяризаторских публикаций вырос из широкого спектра научных книг, предназначенных для обучения или морального совершенствования и даже для развлечения, причем авторами многих из них были женщины. Все больше углублялась специализация авторов: одних – на науке, других – на ее популярном изложении, и многие из этих новых авторов, не будучи действующими учеными, брались писать для широкой аудитории. Баулер (Bowler 2006) пишет о распространившемся к началу XX в. мнении, что большинство ученых отвернулись от широкого читателя. При этом сам он считает, что это не соответствует истине: некоторые ученые были бы рады писать для широкой аудитории, и издатели ценили таких авторов, поскольку их ученые звания и заслуги позволяли продавать их книги как учебную литературу. В этой смешанной экономике ныне малоизвестные авторы, обычно не имевшие научной подготовки, брались за книги более развлекательного толка. Вероятно, так и есть, поскольку лишь немногие известные ученые писали в этот период для широкой публики. Но к 1930-м гг. «известные ученые» (Goodell 1977) активизировались. Ретроспективный взгляд обычно сваливает в одну кучу консервативных физиков Эддингтона и Джинса, с одной стороны, и либеральных и даже радикальных биологов Хаксли и Холдейна – с другой. Однако были, например, и популярные работы Эйнштейна, чья мировая слава подогрела спрос на общедоступные очерки общей и специальной теории относительности. Заметим, что некоторые из них до сих пор переиздаются. После Второй мировой войны к числу грамотных людей добавилась еще и когорта тех, кто получал ставшее более доступным высшее образование. И снова представления об общем направлении развития научно-популярной литературы расходятся в зависимости от того, на что направлено внимание авторов. Левенстайн (Lewenstein 2005) обнаруживает значительный сдвиг в признании научных книг в 1970-х гг., но его суждение основано на изучении списка лауреатов Пулитцеровской премии и списка бестселлеров The New York Times. Как он отмечает, «начиная с вышедших в 1977 г. “Драконов Эдема”[5 - Саган К. Эволюция мозга. Драконы Эдема. – СПб.: Пальмира, 2017.] Карла Сагана ежегодно или каждые два года научная книга удостаивалась Пулитцеровской премии… Очевидно, что в конце 1970-х произошло что-то, поставившее научные книги в центр американской культуры. Наука становится частью широкой общественной дискуссии». Стало заметным и влияние других медиа: так, научно-популярный телесериал Сагана «Космос» лег в основу книги, ставшей бестселлером по обе стороны Атлантики. Начался современный бум научно-популярной литературы. И снова эта написанная широкими мазками картина представляет собой некое упрощение, поскольку были и более постепенные изменения, заметные и раньше. В США массовое высшее образование привлекло новую читательскую аудиторию к жанру нон-фикшн. Анализ бестселлеров об истории человечества и эволюции, опубликованных в 1950–1960-е гг. американским издательством Knopf, показывает, как авторы постепенно отходили от прежних моделей научно-популярного повествования. В первые годы после войны в издательстве делали ставку на биографический стиль вроде того, что использовал ученый и писатель Поль де Крюи в своих «Охотниках за микробами»[6 - Крюи де П. Охотники за микробами. – СПб.: Амфора, 2015.]. Но со временем издатели обнаружили, что можно успешно продвигать и продавать книги и с более специальным содержанием. Всесторонний рассказ о предмете, включающий новейшие данные и написанный специалистом или работавшим в тесном контакте с экспертами журналистом, оказался столь же привлекательным, что и рассказы о приключениях первооткрывателей (Luey 1999). Обе модели продолжали сосуществовать на протяжении всего бума популярной науки – который ныне некоторые объявляют завершившимся (Tallack 2004) – и после него. Сегодня выходят множество книг самой разной тематики, предлагающих различные подходы к сходным предметам. Некоторые стали признанной классикой и успешно продаются уже многие годы, хотя по понятным причинам популярная наука остается быстро меняющейся областью книгоиздания. Пример такой устойчивой классики – «Эгоистичный ген»[7 - Докинз Р. Эгоистичный ген. – М.: АСТ, Corpus, 2016.] Ричарда Докинза: книга была опубликована в 1976 г., в 1987 г. вышло второе, дополненное и столь же успешное издание, а к тридцатилетию выхода в свет работа Докинза была выпущена с сопроводительным томом эссе, посвященных влиянию этой книги. Особой культурной устойчивостью отличаются детские книги, возможно, потому, что они чаще рассказывают о твердо установленных научных принципах, но также и потому, что взрослые часто пытаются разделить опыт своего детского чтения с молодым поколением. Некоторые книги долго остаются в печати, потому что сделались традиционными школьными наградами, – такова «Игровая книга науки» (Playbook of Science) Джона Генри Пеппера (Secord 2003). В начале XXI в. даже возникло нечто вроде ностальгического рынка популярной науки для юношества, на котором успехом пользовалась «Опасная книга для мальчиков»[8 - Иггульден К., Иггульден Х. Опасная книга для мальчиков. – М.: АСТ, 2015.], но, похоже, такой успех быстро идет на спад. Интернет позволил переиздать некоторые журналы. Через Google доступен просмотр архива престижного журнала New Scientist, а на сайте журнала Popular Mechanics, поощряя доступ к архивам, работает впечатляющий «индикатор частоты слов» – вбитое в строку поиска слово позволяет увидеть частоту его использования за 140 лет издания. Книги и не только Изучать популяризацию науки по книгам удобно по ряду причин, в том числе из-за давно установившегося культурного значения книги. Книгопечатание известно на Западе с XV в., так что его история простирается так же далеко, как история науки Нового времени. Верно и то, что книги легко изучать. Историки науки – то ли в порядке самокритики, то ли из стремления продолжить поиски других средств передачи научных знаний – указывали, что популярная наука не исчерпывается книгами. Такого рода критика применима и к современным ученым: исследования, опирающиеся на книги, могут быть очень показательны, если не забывать о специфических социальных контекстах бытования книг и не сводить к книгам научную коммуникацию в целом. В экономическом и социальном отношении книги занимают особое положение по сравнению с другими формами научной коммуникации. В отличие от доступных практически бесплатно интернета, многих научных музеев и большинства телепрограмм, чтение книг предполагает некие первоначальные затраты. Кроме того, чтение требует времени и предполагает достаточно серьезное, пусть и в разной степени, отношение к делу. Наконец, чтение – занятие весьма индивидуальное по сравнению с разного рода общественными и семейными мероприятиями, такими как поход на выставку или научный фестиваль, хотя и не исключает установления связей с другими людьми через книжные клубы, дискуссионные площадки, социальные сети. Чтобы получить диплом в какой-либо области науки, требуется потратить много времени и денег, книга же, особенно с появлением массовых изданий, недорога и компактна, ее можно носить в кармане и проглядывать в течение дня. Все это, в свою очередь, влияет на отношения между читателями и книгами и отношения, возникающие между наукой и обществом. Как уже говорилось, взгляд на научно-популярные книги как способ донести до публики знания в доступной форме возник давно. Этот дискурс проходит через всю научную коммуникацию в целом, но, исследуя его, мы не должны забывать о социально-классовой специфике научной литературы. Переход к изданию дешевых книг в мягких обложках – это политическая попытка предоставить преимущества образования широким массам, а не только тем, кто может позволить себе учебу в университете. Многие ученые разделяли убеждение, что знание – это сила и власть, и видели в журналах и книгах средство, которое способно помочь перераспределить эту власть, – в этом отношении примечательны статьи Дж. Б. Холдейна в газете Daily Worker (Haldane 1940). Верно также и то, что журналы и книги можно продавать и потреблять как предметы роскоши и они выполняют ту же роль, что и новейшая детская литература нон-фикшн, которая призвана стимулировать специальные интересы в «детях среднего класса» (Vincent and Ball 2007; Buckingham and Sсanlon 2005). Райт в своем социологическом анализе современных книжных магазинов отмечает, что потребление нами книжной продукции воплощает собой стиль «мягкого капитализма», с тем чтобы незаметно изобразить респектабельность. Разумеется, книги не только продают, ими обмениваются, их дают на время, даже воруют. Однако считается, что научные книги качественно отличаются от всей прочей книжной продукции, поскольку наука играет важную роль в социальной мобильности. Но будучи свидетелями возрастающей роли науки в формировании идентичности представителей среднего класса (Savage et al. 2013) и возникновении стиля одежды «гиков» (geek chic) (Corner and Bell 2011), аналитики современной научно-популярной литературы должны были бы также обратить внимание на ее роль в формировании идентичности людей XXI в. и особенно в том, что касается социального статуса. Историография, в которой преобладают англоязычные книги, вызывает такие же сомнения, как утверждение, что женщины реже, чем мужчины, пишут хорошие книги. Английский во многих случаях стал языком профессиональной науки, но из этого никак не следует, что англоязычные тексты должны становиться образцами научно-популярной литературы. Несколько интересных и поучительных примеров этого обнаруживаются в сфере литературы для детей. Например, Джиллесон в своей работе о путеводителях серии Eyewitness (Gillieson 2008) отмечает, что в их макете все строится вокруг изображения, рядом с которым оставляют достаточно свободного места для текста на любом языке. Однако сам характер изложения научных данных для юношества не делает его универсально применимым: так, для ряда стран не слишком подходят издания, где все строится на изображениях. Например, книги серии Horrible Science были переведены на несколько языков, но почти не произвели впечатления в Соединенных Штатах. С увеличением количества исследований научно-популярного жанра появляется больше возможностей объединить разрозненные культурологические штудии и поместить их в сравнительный контекст. Так, в специальный номер журнала Public Understanding of Science вошли материалы о научно-популярных изданиях в Китае (Wu and Qiu 2013) и Испании (Hochadel 2013). Рассматривая научно-популярные книги в более широком социальном контексте, стоит заметить, что задача их шире, чем просто рассказ о науке. Многие представляют собой политические проекты той или иной степени выраженности. В числе недавних примеров назовем книги «Манифест гиков: Почему наука имеет значение» (Geek Manifesto: Why Science Matters) Марка Хендерсона и «Вся правда о лекарствах. Мировой заговор фармкомпаний» Бена Голдакра[9 - Голдакр Б. Вся правда о лекарствах. Мировой заговор фармкомпаний. – М.: Рипол Классик, 2015.] (работа над которыми шла одновременно с хорошо организованной кампанией в интернете), а также несколько книг об изменениях климата, в которых ради политических целей часто используются научные и исторические сведения (Oreskes and Conway 2010; Hansen 2009). Как отмечает Бэкингем, волна адресованных молодежи публикаций на темы экологии начала 1990-х гг. позволяет цинично предположить, что большая часть литературы о климате призывала предоставить решение проблемы следующему поколению (Buckingham 2000). По мере того как дети начала 1990-х гг. сами становятся родителями, возникают вопросы об этичности апеллирования к молодым, о соответствии некоторых представлений о будущем возрасту аудитории, а также, говоря шире, о том, имеют ли право авторы, пишущие о науке, продвигать те или иные политические идеи под прикрытием популяризации. Наука, технологии и все, что с ними связано, стремятся оказывать на детей воздействие в самых разных формах, начиная с Фонда начального научного обучения (Primary Science Teaching Trust, прежде AstraZeneca Science Teaching Trust) до Терри, Дружелюбного Фрекозавра (Terry, the Friendly Fracosaurus), персонажа комикса, придуманного энергетической компанией, которая активно продвигает технологию фрекинга – весьма спорного метода добычи природного газа (Hickman 2011). Проекты, не просто распространяющие научно-технические знания среди молодежи и широкой публики, но подающие их под определенным углом, могут быть очень эффективны, а различные варианты научного образования открывают привлекательные возможности для связей с общественностью. И все же примечательно, что премии Королевского общества за научную книгу в последние годы было нелегко удержать спонсоров, поскольку финансирование со стороны бизнеса – как и со стороны общества – урезается или уходит в сети локальных научных фестивалей, потенциально более интерактивных. Конец ознакомительного фрагмента. Текст предоставлен ООО «ЛитРес». Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/kollektiv-avtorov/posobie-po-obschestvennym-svyazyam-v-nauke-i-tehnologiya/?lfrom=688855901) на ЛитРес. Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом. notes Сноски 1 Подразумевается дефицит необходимых знаний, информации. – Прим. пер. 2 Эти виды деятельности обозначают зонтичным термином science-in-society – «наука в обществе». – Прим. пер. 3 Авторы в обоих случаях используют термин public engagement. – Прим. пер. 4 Используются термины engagement, public engagement with science and technology, public communication of science and technology и public understanding of science. – Прим. пер. 5 Саган К. Эволюция мозга. Драконы Эдема. – СПб.: Пальмира, 2017. 6 Крюи де П. Охотники за микробами. – СПб.: Амфора, 2015. 7 Докинз Р. Эгоистичный ген. – М.: АСТ, Corpus, 2016. 8 Иггульден К., Иггульден Х. Опасная книга для мальчиков. – М.: АСТ, 2015. 9 Голдакр Б. Вся правда о лекарствах. Мировой заговор фармкомпаний. – М.: Рипол Классик, 2015. Комментарии 1 Расширенная версия этого диалога – см. Bucchi M. (2010); адаптированную анимированную версию можно увидеть по адресу: http://www.youtube.com/watch?v=X__D1eWBkXo (http://www.youtube.com/watch?v=X__D1eWBkXo). 2 Некоторые ограничения в подобных лексических упражнениях неизбежны, если основываться на терминах, бытующих в англоязычной литературе, хотя они также широко используются в международных дискуссиях. Итальянская версия этого обзора ключевых терминов опубликована в ежегоднике Annuario Scienza Tecnologia e Societa (2014). 3 Буш был советником по науке американского правительства в годы Второй мировой войны и в 1945 г. представил влиятельный доклад «Наука: Бесконечный фронтир». 4 Такого рода критика часто связана с тем, что в некоторых языках, в частности французском и итальянском, эквивалентом слова «популяризация» является «вульгаризация», что звучит куда менее нейтрально и неявно подразумевает весьма скромное значение по сравнению с более продвинутыми научными коммуникациями и практиками. 5 Например, ситуации, для которых характерны низкое участие и слабая восприимчивость публики, недостаточное осознание противоречий между экспертами и заметное участие деятелей науки и научных учреждений (Bucchi 2008). 6 Эта программа рассчитана на период 2014–2020 гг. и в основном направлена на то, чтобы научные исследования приносили отдачу в виде технологических инноваций: http://ec.europa.eu/research/horizon2020/index_en.cfm?pg=h2020 (http://ec.europa.eu/research/horizon2020/index_en.cfm?pg=h2020). 7 Ранний обзор, касающийся неоднозначности некоторых посвященных науке выставок, находим в работе (Gieryn 1998); см. также статью Шиле, публикуемую в этом пособии. 8 Концепцию «закулисья» впервые предложил Гоффман (Goffman 1959); применительно к научной коммуникации (см. Bucchi 1998; Trench 2012). Недавний обзор и анализ случая с «Климатгейтом» (см. Grundmann 2013). 9 Эта новая редакция главы, по сравнению с первым изданием 2008 г., включает более развернутые размышления о влиянии интернета на издание и чтение научно-популярной литературы. Она также рассматривает продвижение исторических исследований, посвященных воззрениям на значение популярной науки. Дополнены разделы о книгах для молодежи, анализе образов, добавлены ссылки на мировые тренды в книгоиздании, проблемы классов и роль авторов-женщин. 10 Мерчент (Marchant 2011) справедливо указывает на необходимость изучения доминирования авторов-мужчин в наше время.