Заблудшие дети Perestroiki. История первой любви

Заблудшие дети Perestroiki. История первой любви Алекс Май Посвящается моему поколению – тем, чей период взросления выпал на последние годы перестройки. Какими мы были «лопухами», да? Но это была наша юность, и я постарался бережно сохранить её – не для наших, уже выросших детей, а скорее, для нас самих. Чтобы мы помнили те годы, и при желании – могли бы снова вернуться в них, на время прочтения. Это честная книга. В ней – наши глупые искания и стремления. В ней показаны мы, пусть и не все, но какая-то часть нас. Это и веселая, и очень грустная книга. Заблудшие дети Perestroiki История первой любви Алекс Май Моему поколению посвящается… © Алекс Май, 2017 ISBN 978-5-4485-2984-9 Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero Часть первая Rock-n-roll! 1 Тот год был выпускным, до пресловутого «путча» оставалось около двух лет. На ржавых боках огромного котла, сконструированного для приготовления блюда, названного в мировом меню «коммунистическим обществом», все еще красовались четыре алые буквы: СССР. Нам исполнилось по шестнадцать, и мы, несмотря на столь часто приписываемую юности аполитичность, чутко замечали стремительные изменения в окружающей нас реальности. Свобода – со всех сторон, изо всех щелей! Телевидение, радио, газеты, многотысячные митинги. Свобода – как абстрактное и до сих пор окончательно не сформулированное философами понятие – воспринималась каждым по-своему. Забавная вещица эта свобода, словно поломанный компас со свихнувшейся стрелкой. Топай по нему, куда хочешь, в рамках государства, так часто похожего на искусно заминированное поле. Держи компас-свободу, распишись в получении – и вперед! Друг – отныне ты свободен. Да-да. Поздравляем. Только вот… Не спеши, наивный. Куда побежал? Эх, дурачина. Сто-о-ой! (Бабах!!! Слышали? Где-то прогремел очередной взрыв.) Одной ногой мы оставались там, в быстро тающем барбариской во рту счастливом советском детстве, а другой – осторожно пытались нащупать твердую почву – новую точку отсчета, с которой можно начать путь во взрослую жизнь. Еще та поза, я вам скажу. Условное название – «Раскорячившийся донельзя рыбак на расколовшейся льдине!» Самые проворные уникумы, ставшие впоследствии олигархами, еще только набирались бесценного опыта – тренировались в цинизме и, многократно превосходя в суетливости сперматозоидов, резвились на обреченном комсомольском поприще. Леонид Голубков еще выискивал на помойках бутылки и покупал на вырученные от их сдачи деньги горькую, не подозревая о своем светлом будущем: сапог для жены, автомобиля и трехкомнатной квартиры. Похожий на гробовщика Кашпировский через экраны телевизоров буравил страну тяжелым взглядом, творил руками таинственные пассы и внушал миллионам страждущих сограждан нечто непонятное, о чем только он и знал. Сограждане всем стадом погружались в транс – их поникшие головы бутонами увядших цветов, безвольно мотались из стороны в сторону, а дружно поднятые вверх руки наводили на мысли о добровольной и безоговорочной капитуляции. Я проколол ухо и на перемене, перед уроками НВП, аккуратно заклеивал его пластырем, чтобы скрыть серьгу от по-армейски зоркого взгляда военрука Василия Васильевича. Военрук навсегда застрял душой, а может, и телом в брежневских временах. Гордость солдата и преклонные года подвели военрука – для того чтобы просто выжить, Василий Васильевич принял твердое решение навсегда остаться ТАМ и крепко забил на все лозунги и призывы перестройки. Он и мысли не допускал о поиске новых жизненных ориентиров, став, таким образом, чужим в изменившейся, но все-таки своей стране. Длинные волосы приходилось собирать в хвост и прятать под воротником пиджака. Как-то раз во время внепланового дежурства Василия Васильевича на школьной дискотеке произошло ЧП – я предстал перед ним без уже привычной маскировки. Волосы к тому времени стали еще длиннее, а в левом ухе предательски блестело серебряное колечко. Мой вид невысокий, худенький и седовласый Василий Васильевич воспринял как личное оскорбление, как плевок не только в лицо, но и в душу. Он громко ругался, покрылся потрясающе-устрашающими фиолетовыми пятнами и грозил неминуемым инфарктом с летальным исходом, который произойдет вот-вот – прямо сейчас, на моих глазах. Мне стало не по себе. Я почти поверил ему, несмотря на то, что никогда не слышал об инфарктах по вине длинных волос (чужих волос, чужих) и грошового украшения в ухе. Одно знаю – даже в мыслях я не хотел его обидеть, а тем более плеваться в сторону его уставшей ветеранской души. Воспоминания о времени, когда страна начала сходить с ума, приправлены легкой грустью, слившейся с зыбкой растерянностью и холодной настороженностью. На улицы (так, наверное, всегда происходит в смутные времена) выползли неряшливо одетые шумные идиоты, кричавшие на автобусных остановках бессвязную ахинею про Ленина, Сталина и Горбачева. Коллективно и бессознательно ощущалось – впереди нечто глобально-разрушительное, сродни предсказанному Нострадамусом концу света. Реальность, словно перед давно ожидаемым грозовым ливнем, окрасилась в грязно-серый металлический цвет. Именно тогда на моей руке появилось несколько шрамов. Смотрю на них сейчас и думаю, думаю, думаю… Вот что могло подтолкнуть, что заставило замахнуться рукой, сжимающей бритву? Ведь просто так вены не режут… Несчастная любовь? Неплохой, вроде, повод, достойный даже, но ответственный за любовь ангелок пока еще только оценивающе смотрел на меня, размышляя – достоин я даров этой прелестницы или нет? Что еще? Дурное предчувствие? Комплекс неразрешимых, внезапно свалившихся проблем? Я вот что скажу: не было ни предчувствий, ни серьезных проблем. Странная, в общем, история, но одно могу сказать точно: повод имел место быть, и он был важным, похожим на забытый поутру пророческий сон, в котором, как кажется, нашлись ответы на все без исключения вопросы, терзающие молодую голову. Но оно, это важное, это, черт побери, самое главное, вытекло вместе с кровью, смешалось с горячей водой и исчезло через слив в канализации, прорычав напоследок что-то непонятное, но явно нехорошее и злое… Брр! Увы, я до сих пор не могу нащупать ни единой ниточки, держась за которую сумел хотя бы на пару шагов приблизиться к разгадке скрытых мотивов весьма глупого и нелепого поступка. Но у меня есть несколько слов в оправдание. Знаете, а ведь не только на моем предплечье время оставило раз… два… пять зарубок. Многие из нас без особых (если смотреть поверхностным взглядом) причин, не по назначению использовали лезвия и взятые тайком у хворающих бабушек успокоительные таблетки. А сколько среди нас было тех, кто всерьез задумывался об этом, но в последний момент останавливался. Мне кажется, что отнюдь не случайно немалая часть нашего поколения превратилась в те времена в стаю обезумевших китов, стремящихся любой ценой выброситься на берег, чтобы погибнуть. Китов, к слову, мне понять еще сложнее, чем нас. (Иногда мы узнаем друг друга. В такие мгновенья наши глаза начинают излучать особое тепло. Мы обладаем приобретенным навыком виртуозно скрывать шрамы от окружающих, даже летом, несмотря на короткие рукава футболок. Вот только скрывать их друг от друга мы никогда так и не научимся). Мы встретились на обыкновенной, но вовсе не случайной, в чем я очень скоро убедился, вечеринке. Сейчас уже и не вспомню, северным или южным ветром занесло меня тогда в квартиру даже не друга, а просто хорошего знакомого. В тот вечер я мог послужить колоритной натурой для сентиментальной картины под названием «Депрессию вызывали? Встречайте, дохлячка пришла!». Полулежа под большим, щедро накрытым столом я неторопливо пил совсем невкусную водку, что считалось смертным грехом для шестнадцати лет. Почему под столом? Знаете, под столом всегда полутемно и уютно, как в прохладной келье запрятанного в глухом лесу монастыря, тем более, когда вокруг – смех, громкая музыка и топот танцующих ног. Очень удобная дислокация для отдыха, поверьте… Можете даже попробовать при случае. Под столом ты как бы один, но, при желании, в любой момент можешь вернуться обратно, в компанию, напомнить о себе. Выползти этаким крокодильчиком. Таня уронила вилку и заглянула в ее поисках под стол. Ее глаза расширились, она удивилась и – я это заметил – слегка испугалась. Схватила вилку и исчезла. А минут через пять, осознав всю прелесть моего убежища, решилась и нырнула ко мне. Там мы и познакомились, под столом. Школьная подружка – черноглазая украинка Светка, переехавшая в наш город после аварии в Чернобыле, во время последнего свидания разговаривала раздраженным, повышенным тоном. Ее в очередной раз что-то во мне не устраивало. Понимаю. Всем сердцем, Светка, понимаю тебя, честное слово. Светка, Светка, Светка-конфетка! Целеустремленная и правильная комсомолка, похожая на дымящуюся, подготовленную к старту ракету, окончательно и бесповоротно нацеленную на скучную и перенаселенную добропорядочными гражданами орбиту. Мне оставалось либо лететь вместе с ней, либо отойти на безопасное расстояние. Увы, лететь я не мог – не проходил по конкурсу. Регулярно, подозреваю, что умышленно, заваливал все предлагаемые тесты. Для начала требовалось измениться в нужную Светке сторону. Я долго смотрел в ту сторону, упорно пытаясь разглядеть там хоть что-нибудь мало-мальски достойное внимания, но так ничего и не увидел, за исключением, пожалуй, сытой скуки, греющей дряблые варикозные ноги в пушистых тапочках. Меняться? Хм… Еще чего захотела. Многие приложили руку и почти убедили меня в том, что я – «неправильный», поскольку презирал противные, как просроченные просвиры, типичные обывательские мечты: хороший, с преобладанием «пятерок», аттестат, поступление в престижный ВУЗ (произносится благоговейно и с легким придыханием), поиск не увлекательной, а приносящей как можно больше денег работы и многое, многое другое… Вот какие умные головы придумали для этого мира столько неинтересных занятий? Кто первым решил, что именно они должны превалировать в сознании человека, вытесняя оттуда куда более ценное и превращая людей, рано или поздно, в холодных и расчетливых киборгов? (Скажу по секрету – я и сейчас презираю все эти, так и оставшиеся для меня пресными, занятия. За это неблагодарные года-верблюды время от времени брезгливо плюются в мою сторону и воротят высокомерные облезлые морды). А Светке нестерпимо хотелось именно на ту орбиту. Но есть ли что скучнее определенной орбиты? Думаю, нет. Не слезешь с нее потом, никакого топлива не хватит. Не хочу. Так что лети, Светка, лети… Удачи тебе в полете. Кыш! Не только Светка, но и родители в коалиции с учителями пытались меня, как они лукаво выражались, – «спасти», болезненно прививая «их» представления о «нормальной» жизни. В такие моменты моя чуткая юная душа настораживалась, поджимала хвост и вертела мордой, разыскивая Луну, торопясь плеснуть в нее очередной порцией тоскливого воя. Время показало, что я не зря не доверял взрослым в некоторых, главных, как правило, вопросах. То, что произошло потом со всеми нами и с нашей страной, только убедило меня в правоте. Что же вы наделали, черт возьми? Ну вас… А мне тогда нравилось жить одним днем. Вопреки жутким предсказаниям оракулов-родителей и жрецов-педагогов следующий день был не хуже, а иногда – намного лучше предыдущего. Учился я, к всеобщему удивлению, неплохо и чувствовал себя очень комфортно, невзирая на иногда наваливающиеся депрессии. Депрессии я ценил и считал платой, налогом, данью, если хотите, за право пусть немного, но отличаться от большинства окружающих. Так вот, девушки, соответствующей моим представлениям о том, какой должна быть настоящая девушка, у меня не было, и Бог… Бог? Знаете, а вот и не Бог. А богиня, именно так, с маленькой буковки… Чуть манерная, слегка, как и полагается прекрасной даме, стервозная, но именно богиня подарила, опустила ко мне под стол Таню – высокую, гибкую зеленоглазую брюнетку с длинными, до попы, волосами и тонкой талией. Представляете? Расслабьтесь и даже не пытайтесь – такое сложно представить. Такое можно только пережить. Не вылезая из-под стола, проговорили весь вечер. Тане на удивление легко удалось разговорить меня, хмурого и подражающего в то время траурному, молчаливому Цою. Болтали о школе, мистике, музыке, даже о свободе и перестройке, черт ее подери, болтали. Я то и дело ловил себя на мысли, что мне хочется до бесконечности смотреть в ее глаза и слушать ее голос. Поздней ночью мы разошлись, обменявшись адресами и телефонами, прикоснувшись на прощание ладонями. Иногда клочок бумаги, на котором написано несколько цифр, может служить билетом в другую жизнь. Но об этом просто не догадываешься в шестнадцать лет. 2 Через три дня выпал первый, липкий, обреченный на таяние снег. Подходя к школе, докуривая сигарету, я чуть не подавился дымом, заметив на крыльце Таню. Дыхание – перехватило. На ее плече висела большая зеленая сумка, в руке дымилась сигарета. Мы курили синхронно. Короткий кожаный плащик. На шее – хитрым узлом длинный красный шарф. Распущенные волосы украшены влажными снежинками – одним из самых прекрасных и самых недолговечных, созданных природой украшений для женских волос. Не поверив своим глазам, я даже не обрадовался, а, скорее, удивился. Подошел – вижу, смущается, молчит, глаза опустила… Зря! – Тань, привет… Что случилось? – не очень ровным голосом спросил я. – Привет… Сашка, можно я у тебя поживу? – тоже как-то робко попросила она и покраснела. – Поживешь? В школе? – Я улыбнулся, представив такую перспективу. – Нет, дома… Шутишь? – усмехнулась она в свою очередь. – Я недолго, ты не бойся. Не бойся? Да… Да, это… Это было бы так здорово, но вот как отреагирует мама? Моя мама, она того, самых строгих, как дядя Онегина, правил. Они ведь даже не знакомы. Все это настолько странно, быстро и неожиданно… И это было бы очень здорово! Тогда, молодой и глупый, я еще удивлялся чудесам. Сейчас меня можно удивить разве что их длительным отсутствием. (Запомните – настоящие чудеса всегда немного странны, быстры и неожиданны.) Мне стало жаль, что отец, который понимал меня куда лучше, вернется из рейса недели через две, а может, и позже… А маме даже самое простое всегда виделось необычайно запутанным и сложным. Она безрезультатно уничтожила огромное количество бесценных нервных клеток в нелепой борьбе со мной… Борьбе по всем направлениям, начиная с неподобающего, по ее мнению, поведения и заканчивая поездками в Ленинград на концерты любимых рок-групп. Такая вот у меня мама – любое, самое ничтожнейшее, размером с микроб, событие, не вписывающееся в ее мировосприятие, чудится ей пятитонным динозавром. (До сих пор, блин!) – Ну, что? – поторопила меня Таня, шмыгнув носиком. – Решайся, Сашка… А то я замерзла. Давно тебя жду. Звонок скоро… Голос, Боже, какой у нее приятный голос… Я решился. И оказался бы полным придурком, если бы поступил по-другому. Любой на моем месте решился бы, если он, конечно, не идиот. Мне стало стыдно за подлые мысли, за то, что мог подумать о том, что скажет мама. Да пусть говорит, что хочет… – Тань… – произнес я и умолк. Возникла пауза. Ненадуманная, естественная пауза. Недолгая, впрочем. – Таня, знаешь… Живи у меня, сколько хочешь, хоть всю жизнь. Ладно? Она ответила поцелуем в щеку, и я чуть не свалился с крыльца от… От радости? Даже не понял толком от чего, но голова закружилась. В последний раз я чудом удержался на школьном крыльце во время очередной школьной драки, когда били кого-то из наших. А тут… Почти нокаут от чмока в щеку. Сила! Оставив верхнюю одежду в гардеробе, пошли в учительскую. Я постучал в дверь, приоткрыл и позвал Людмилу Георгиевну – классную руководительницу, замечательную учительницу, с которой нашему классу несказанно повезло. Людмила – обаятельная, добрая и мудрая коренная северянка средних лет. Мы любили ее и, может быть, поэтому называли не иначе как Любочкой, подарив, таким образом, второе имя. Любочка вышла в коридор, пробежалась взглядом по мне и пристально уставилась на Таню. Снова пауза, но такая ненужная, такая напрягающая, а посему быстро прерванная мною: – Людмила Георгиевна, к нам родственница приехала, погостить… Пусть она у нас поучится? Недельку-другую… Ее зовут Таня. – Родственница? – переспросила она, и ее черные, аккуратно выщипанные брови взметнулись вверх. – Саша, ты что? Нельзя так… Документы у вас есть? Из прежней школы? Да и не ко мне нужно обращаться по таким вопросам, а к директору. – Документы?.. Документы, к сожалению, мы нечаянно оставили дома. Обещаю – сделаем, как надо, по всем правилам. Завтра. Тем более директор, вроде как, болеет… Пусть она просто посидит в классе? Вам что, жалко? – Про документы и не только я нагло врал, но не мог поступить иначе, так иногда бывает. – Я просто посижу в классе. Тихонько… – жалобно попросила Таня. На лице Любочки отразились смутные сомнения. Как-никак не первый год работает в школе. И не такое приходилось выслушивать, в том числе, и от меня. Но, подумав, она улыбнулась и разрешила Тане «просто посидеть в классе». Ура, Людмила Георгиевна, спасибо! Этот день стал одним из самых счастливых дней в школе… Да что там, это был самый счастливый день. Перед тем как войти в класс, я взял Таню под руку… И вот… Смотрите все, это – Таня. Поверьте, я произвел бы куда меньшее впечатление, если б катил перед собой тележку с миллионом долларов. Около тридцати пар глаз недоуменно уставились на нас. Девочки тут же зашушукались, а парни смутились. Светка, ставшая в одно мгновение моей бывшей девочкой, зарделась и вспыхнула, как энергоблок в Чернобыле. Сообразила, что к ней я беспардонно и окончательно повернулся задом. Я возгордился? Да, но… Это было переживанием сильнейшей эйфории, в которой была и радость, и волнение, и возбуждения, и… Славное содружество самых разных «и», слившихся во мне в неизведанное доселе чувство. И оно подсказывало, шептало горячо в ухо о то, что Таня не случайно вошла в мою жизнь. Я ощутил душой, что она на все сто подходит мне, и неумело молился ответственному за любовь ангелу, чтобы и Танино сердце тревожили похожие, а еще лучше – такие же чувства. Попросив школьного друга Тимура пересесть, усадил Таню за нашу парту. После шести не замеченных уроков заболела шея, ведь каждую минуту я поворачивал ее на девяносто градусов, чтобы смотреть, смотреть, смотреть на Таню. Ей стало неловко от такого фонтанирующего внимания. Танька, я не виноват, это шея окаянная, вышла из-под контроля. Хотя я не против, нет… В русском языке есть замечательное слово – «любование». Так вот, Танька, любуюсь я… 3 А дальше… – Мама, это – Таня! – с порога представил я Таню, пытаясь как можно быстрее подавить нахлынувшие волны смущения, потенциально опасные для продуктивного ведения переговоров. – Можно она поживет у нас? Признаюсь, мои дипломатические способности не выдерживают критики. (До сих пор.) И ничего удивительного не было в том, что мама замерла и перестала моргать. Лишь ровные ряды бигуди на ее голове шевелились от полного непонимания происходящего. Пока она не пришла в себя, я повторил просьбу еще и еще раз, попутно пообещав рассказать всё-всё, до мельчайших деталей… Все так необходимые ей подробности, но – позже. Мама рефлекторно приняла боевую женскую стойку «руки в боки», означающую, что такой вариант ее не устраивает, в результате чего опять пришлось врать и изворачиваться. Сам поразился, но такого навыдумывал, как в слезливом бразильском сериале… Нет, ну не прогонит же она нас, в самом деле… Наверное, ангел любви тайными способами воздействовал на мамино сознание, но она не прогнала нас, а напротив – поставила на плиту обед. Я же провел Таню в свою комнату, обклеенную, как афишная тумба, заморскими плакатами. Сейчас я понимаю, что дело было не в ангеле. Просто мама… В общем, на то она и мама. Таня рассматривала плакаты, на которых красовались размалеванные рок-монстры вроде Элиса Купера и Кинга Даймонда. Я включил музыку. Из больших динамиков пулями вылетали веселые мелодии «Sex Pistols», чей фирменный диск в желто-зеленом конверте, привезенный папой из Канады, был для меня чем-то вроде племенного тотема. Отец привозил много пластинок. Перед каждым рейсом я скрупулезно составлял список из десяти-пятнадцати альбомов, зная, что пять-шесть точно найдутся в далеких портах. Правда, таможня не давала добро на ввоз некоторых, включенных в специальный список, групп и альбомов… Больше всего любили изымать «Iron Maiden». Подозреваю, что таможенников смущали яркие обложки с костлявым уродом Эдди. Но справедливости ради отмечу, что иногда и Эдди нехитрой контрабандой удавалось проникать на территорию СССР, чтобы безумно скакать по необъятным просторам нашей родины и вести подрывную деятельность среди таких же, как я, доверчивых малолетних лопухов. За обедом мама устроила допрос. Кто? Откуда? Сколько лет? Где родители? Где познакомились? Как учишься? Умножьте количество этих вопросов на пять. Это и будет более или менее реальная цифра пунктов Таниного прошлого, настоящего и будущего, о которых маме не терпелось разузнать. Обжигаясь борщом, Таня поначалу пыталась юлить, отделываясь общими, мало что проясняющими фразами, потом незаметно для мамы прикоснулась рукой к моему колену, тяжко вздохнула и неожиданно выдала: – Дома – проблемы жуткие. Я хочу пожить у вас, пожалуйста… Вопрос жизни и смерти. Вот так – честно и искренне. Вопрос жизни и смерти. Что тут непонятного? Мама не поверила и пустилась в нудные, так похожие на восточную музыку, рассуждения на тему «Тебя будут искать родители», но Таня уверяла, что искать ее никто и никогда не будет. – Они у меня алкоголики, конченые люди. Измучили… – Мама, – проговорил я, – мама… Она такая… Такая хорошая… и такая красивая! (Мама, открой же глаза) На маму Танина красота действовала слабо, что не могло не возмутить меня, свято верившего Достоевскому с его знаменитым утверждением про спасение мира. Впрочем, не о Достоевском надлежало думать, ведь от откровений про «родителей-алкоголиков» матери стало совсем не по себе. Да уж, только моя мама могла поверить, что Танины родители – алкоголики. Несмотря на строгий голос, до следователя ей так же далеко, как мне до Светкиной орбиты. Если б она умела сдерживать мешавшие рассуждению эмоции, обязательно обратила бы внимание на элегантность Таниной одежды. А то, как Таня ела и как разговаривала… Эх, мама-мама! Все эти давно подмеченные мной детали совершенно не увязывались с жизнью в семье пьяниц. Скорее, такое можно было сказать про меня. К сожалению, за обедом маме так и не удалось принять окончательного решения. Но, к счастью, она обещала подумать, а это уже неплохо. Пусть подумает, да хорошенько. Вернулись в комнату. Мне самому не терпелось узнать, что же случилось на самом деле. – Вообще-то ничего особенного, – призналась Таня. – Но это с какой стороны посмотреть. Понимаешь, в этот раз я поругались с ними очень сильно. Ушла из дома. Знаешь, я давно собиралась уйти, но не знала куда. Но, поверь – не это главное… Считай, что в нужное время нашелся повод. А главное – то, что теперь у меня есть ты. А у тебя – я. Это – самое важное. Запомни это на всю жизнь… А еще мне приснился сон… Ого! Сон? Сердце распрыгалось, как шарик «Спортлото» в барабане. Эх, была не была, я зажмурился и поцеловал ее в щечку… Да, именно так, во вкусно пахнущую горячую щечку. Почему-то побоялся целовать ее в губы, мне показалось, на какую-то долю секунды, но этого хватило, что если я поцелую ее по-настоящему, то она растает, растворится в воздухе… И я останусь один. Я не мог окончательно удостовериться в ее реальности. Мне? Такую девушку? Что я такого хорошего сделал? (Тогда я был молод и глуп, поэтому не знал, что иногда небеса даруют чудеса просто так, авансом, с маленькой такой надеждой на будущее). Вопрос об ее семье отпал. Да, какая, к черту, мне разница, кто ее родители? Да хоть маньяки-убийцы! – Тань, а ты не шутишь? Мы ведь совсем недавно познакомились… – Сашка, а ты взгляни в глаза… И сам решай – шучу я или нет… – ответила она. Взглянул… и провалился в ее глаза, целиком, с головой, словно нырнул в теплое море. Ближе к вечеру зашли за Тимуром и поехали в центр, где в одном из домов культуры ютился местный рок-клуб. Сидели на репетиции какой-то команды, курили и пили пиво. Сидение на репетициях в то время было абсолютно бессмысленным, но необъяснимо кайфовым занятием. Как часто именно абсолютно бессмысленное и кажущееся бестолковым является самым кайфовым. Парадокс. Рок-клуб… Знакомые, малознакомые и вовсе незнакомые волосатые люди приходили, иногда приносили вино или пиво, спорили, играли, выпивали, курили, опять уходили, чтобы вновь вернуться… Бесконечный круговорот волосатых в ее величестве природе. По стране носился рок. Туда-сюда, туда-сюда. Осознание того, что тебя принимают за своего в настоящей рок-тусовке, тешило душу. Иногда удавалось поиграть. Играл я не очень, ну, не как Ингви Мальмстин, к примеру, но в паузах между репетициями с таким же приблудными бездельниками мы бренчали на гитарах и пели песни из репертуара «Кино» или «Алисы» – самых любимых команд того времени. «Те, кто в пятнадцать лет убежал из дома, вряд ли поймет того, кто в спецшколе», – так пел Цой. Цой – ты не прав. Очень скоро я узнал, что Таня училась в спецшколе с углубленным изучением английского языка. Несмотря на это, она легко, не задумываясь о последствиях, сбежала из дома. Это действительно очень крутой и очень рок-н-ролльный поступок. Атмосфера рок-клуба понравилась Тане… Более того, я уверен, что и Таня понравилась атмосфере рок-клуба. Когда-то я затащил туда Светку… Прозорливые музыканты корректно промолчали, но я почувствовал – правильных комсомолок там не жалуют. В результате я стал свидетелем моментально возникшей взаимной аллергии и еще раз задумался о том, что наши отношения в любом случае обречены на провал. Общение с ней продолжалось по инерции. Светка не противилась таким «инерционным» отношениям. Домой возвращались за полночь. Я крепко-крепко прижимал Таню к себе. Очень хотелось засунуть ее за пазуху, словно котенка, и застегнуться на все пуговицы. Еще в клубе, улучив момент, я рассказал про нее Тимуру, про то, как мы недавно познакомились под столом, как удивился, увидев ее сегодня на крыльце. Моя речь была сумбурной, я, как психованный итальянец из какого-то фильма, нелепо размахивал руками и злоупотреблял словом «представляешь!». А Тимур не верил, что так может быть, тем более, рядом с ним еще не было девушки. А у кого есть постоянная девушка в шестнадцать лет? Да еще такая девушка? Впрочем, у меня есть, и я счастлив! И… неужели я скоро перестану быть девственником? Конечно, а вы как думали? Такие мысли радовали и пугали одновременно. Более того – вызывали легкую нервную дрожь. 4 А потом… – Нет, ну вы посмотрите… Это ни в какие ворота не лезет! – прокричала, несмотря на поздний час, мама. – А ну-ка, голубушка, марш – в другую комнату. Быстренько, шагом марш, туда, где я тебе постелила. Нет, ну куда это годится? Вы меня в могилу вгоните… Таня, в белоснежных майке и трусиках, птичкой выпорхнула из кровати и на цыпочках выбежала из комнаты. Сказать, что я разозлился – значит, не сказать ничего. Я очень разозлился! Ведь мы только и успели, что пару раз неумело поцеловаться. Но моему негодованию пришлось дать хорошего пинка и загнать далеко-далеко, чтобы и духу не осталось. Нельзя спорить, а тем более ругаться с мамой. Очень уж ненадежное было у нас с Таней положение. Нельзя нам рисковать… Разлучили. Таня легла спать в зале. Мама трагическим голосом пообещала расправиться с нами утром, причем – самым беспощадным способом. После нескольких отчаянных попыток пробраться к Тане, безжалостно пресеченных бдительной мамой, я, униженный и оскорбленный, вернулся в свою постель, посмотрел на скользко-глянцевый плакат с Бриджет Нильсен, украшавший стену напротив кровати, закрыл глаза, небольшим усилием воли прогнал застывший на сетчатке образ заморской дивы и принялся… Ну, вы поняли, о чем я… Короче, я стал онанировать, думая о Тане, потому что чувствовал себя шипящей гранатой Ф-1 с выдернутым кольцом. Мог взорваться изнутри в любую минуту и разлететься маленькими кусочками на 200 метров прямо сквозь бетонные стены. Бриджет, до свидания! У меня теперь девушка есть, настоящая. Ухххх!!! Открыл глаза. Плакат – большой… Нильсен – без одежды, если, конечно, не считать переплетения изящных кожаных поясков и золотистых цепочек на круглых бедрах. Бывшая жена Арнольда Шварценеггера чем-то напоминала породистую блондинистую, запряженную лошадь. Встав с кровати, снял плакат со стены. Потом кому-нибудь подарю. Отныне он мне не нужен. Отныне у меня есть Таня, а у Тани есть я. Остальные – лишние. Спасибо тебе, маленький ангелок любви, за большое чудо! Уснул поздно. Какой, к черту, может быть сон, когда за стенкой, в ничтожном полуметре от меня спит, а скорее всего – тоже не спит такое сокровище. Даже через бетон я ощущал ее… Эх. Утром, пряча от мамы глаза, быстро позавтракали и отправились гулять по городу. Школа как-то не вписалась в наши планы. А вы бы пошли в школу? Подумайте перед тем, как ответить… А? Опустевший парк отзывался на шаги шуршанием листьев. Качели-карусели мертвы, закутаны, как в саваны, в плотные чехлы. Мы как-то и не подумали о том, что на дворе далеко не сезон для посещения аттракционов. В наших душах буйствовала весна, смущавшая, уносящая куда-то далеко-далеко от реальной поздней осени. Мне так хотелось прокатиться с Таней на «Сюрпризе». Мы заняли бы одно место на двоих, она прижалась бы ко мне грудью, всем телом… Мы бы полетели. Вверх-вниз! Не вышло… Купили билеты в кино. До начала сеанса ели в буфете мороженое, политое кисловатым грушевым сиропом, и азартно топили вражеские эскадры в игровом автомате «Морской бой». После того как в зале погас свет, словно намагниченные, притянулись друг к другу и… целовались, целовались, целовались… Как и полагается – на последнем ряду. Напрягая мозги, я пытался вспомнить некогда прочитанные главы из Кама-сутры, посвященные поцелуям с пряными названиями. Тщетно… Глубочайшее головокружение, которое правильнее было бы назвать – головоулетанием, мешало сосредоточиться. Я сделал лучшее, что мог сделать, – отдался во власть природе и инстинктам. Ну ее, Кама-сутру эту. Без нее разберемся. К середине фильма провалились в другое, неземное измерение… Название картины я запомнил на всю жизнь – «Крокодил Данди». Лучшего фильма – не видел, а ведь мы даже не смотрели на экран. Вышли из кинотеатра вспотевшими, как из бани. – Таня, а про кого мы смотрели кино? – Про крокодилов! От депрессии не осталось и следа. Я нашел от нее верное средство. (Если в вас, не дай Бог, когда-нибудь вселится депрессия – целуйтесь, целуйтесь, целуйтесь! Поможет, обещаю!) 5 Меня не покидало загадочное ощущение, что Таню я знаю давно, что видел ее где-то раньше, словно нас разлучили в раннем детстве, и вот мы встретились вновь – для того чтобы никогда больше не расставаться. В перерывах между поцелуями разговаривали о том, что волновало, да и сейчас, наверное, волнует шестнадцатилетних людей. Поверьте, многое волновало. Часами могли рассуждать о смысле жизни и о смысле смерти, причем тема смерти возникала куда чаще… А наша «религия»? Да, у нас была своя религия – мрачная рок-музыка, постоянное слушание которой приводило к развитию фатализма, вере в оккультные силы природы, да и суицидальные наклонности эта музыка тоже иногда пробуждала… Прекрасная, впрочем, несмотря ни на что. Говорили о кумирах, проповедниках нашей религии – Джиме Моррисоне, Джоне Ленноне, Дженис Джоплин и многих других… Любопытно, но мертвые музыканты имели куда больше шансов стать кумирами, чем живые. Их страшные, нелепые и непонятные смерти как будто подтверждали, что мы не ошиблись в них… Что они до конца так и остались верными делу рок-н-ролла бунтарями, не желающими продаваться с потрохами алчным толстожопым воротилам шоу-бизнеса и ни во что не ставящими заработанные миллионы. Поэтому и уважали мертвых больше, чем живых – постаревших, облысевших и тоже наевших жирные жопы. Таня разглядывала мои еще не до конца зажившие шрамы (а они заживают долго), гладила их пальчиком и спрашивала – больно было или нет? Больно? Да нет, не очень, на удар током похоже… А мама? Мама плакала… Не прошло и недели, как явились Танины родители в сопровождении хмурого милиционера. Мама постаралась, кто еще… Не выдержала, донесла, куда следует. Устала, видимо, караулить нас ночами. Мама, ну и зачем? Оказывается, чтобы мы не натворили «чего-нибудь, о чем потом могли бы пожалеть». Пожалеть? О чем ты, мама? Да никогда… Как ты могла подумать? Алкоголики? Не-а! Я недаром не верил в это. Танины родители оказались людьми солидными, цивильными и напомаженными. Очень похожими на моих предков. Но поразило меня, да и Таню, другое – через пару минут они, словно позабыв, зачем пришли, бросились обниматься с моей мамочкой. – Ах, сколько лет – сколько зим! Куда вы пропали? Так это ваш сын украл нашу Таню? Совершенно не въезжая в происходящее, мы смотрели на них печальными глазами и думали: «Кто сошел с ума?» Почувствовав себя профессионально невостребованным, милиционер ругнулся под нос и ушел. Танин папа боковым зрением рассматривал плакаты в моей комнате и пытался внушить нам, «что такое хорошо и что такое плохо». Тогда он, с его проповедями, казался инопланетянином, а сейчас… Сейчас я его понимаю. Знание о том, что хорошо, а что плохо – является одним из самых ценных знаний любого человека. Тогда я этого не понимал. Я просто защищал Таню. – Ладно, потом договорим, – пробурчал папа, сообразивший, что так просто, голыми руками, нас не возьмешь. Вместе пошли на кухню, где звяканье посуды оповещало о намечающемся застолье. – Саша, принеси вино из бара, – попросила мама. – Красное. Вино? Из бара? Да еще и красное? Хм… Боюсь, мама, из твоей затеи ничегошеньки не выйдет. Вино, привезенное папой из Португалии, уже успело покинуть наши организмы. Несмотря на изрядно терпкий вкус, мы выпили его еще вчера. А бутылку белого, из Аргентины – позавчера. Больше вина не было. В баре оставался тягучий, похожий на сироп ликер цвета купороса с искрящимися мелко нарезанными блестками золотой или серебряной фольги. Мы планировали выпить его сегодня, несмотря на немного смущавшие блестки, казавшиеся несъедобными и опасными для желудков. – А вино? – искренне удивилась мама, когда я принес бутылку с ликером на кухню. – Где вино? – Нет вина, – честно признался я. – Как это нет? – Кончилось! – Как это кончилось? Вы его что? А? Выпили?! Вы что, пьете? Не молчи! Вы пьете, да? – словно ставя смертельный диагноз, прокричала мама. Вот как лучше ответить на это? Как, я вас спрашиваю? Да, дорогая мама, мы пьем, иногда… А еще и курим. Такими вот мы выросли. Наверное, нас мало пороли. Более того, горячо, всем сердцем любимая мама, мы бы давно переспали, если бы ты каждую ночь не играла в Штирлица и не караулила нас… Нет, разумеется, так я не ответил, но постарался вместить, впихнуть все эти мысли в небрежный кивок. Вроде получилось. Боюсь, даже более эффективно, чем если бы я ответил словами. Ну, понеслась косая на кладбище… У родителей – численное преимущество. Они закидывали нас тысячу раз слышанными фразами про школу, институты, будущую нелегкую жизнь и бесперспективную работу дворниками. Стандартный родительский боекомплект. Ничего оригинального. (А славному дворнику, которым родители непонятно зачем из поколения в поколение пугают детей, я, будь моя воля, поставил бы памятник! Рядом с Ломоносовым, возле МГУ). Потом предки заинтриговали – выяснилось, что когда-то они дружили, но их пути разошлись. И вот они очень рады встрече, пусть и по такому неприятному поводу. А что неприятного в таком поводе? Напротив, восхитительный повод для воссоединения друзей. Лучшего – не придумаешь. Но я смотрел на них и видел, от меня не скроешь, что радость на их лицах – фальшивая, как дешевая чешская бижутерия. Обычное совпадение, такие часто случаются, а они так неестественно радуются, так раскудахтались, будто ждали этого момента всю жизнь. Я сидел рядышком с Таней, наши колени соприкасались, мы молча ковырялись в тарелках, и нам не терпелось поскорее улизнуть из-за стола, исчезнуть, перенестись куда-нибудь… Желательно в другую Галактику. Настало время десерта. Кнут милостиво сменили на приторный пряник. Оказывается, мы такие умные, красивые, хорошо учимся, у нас все-все будет замечательно, но для этого требуется такая малость – вести себя по-людски и слушать пап и мам. Во как. Неужели мы в их представлении не люди, а звери какие? Танина мама, слегка захмелев, пустилась в воспоминания: – Саша, а мы ведь вместе гуляли с твоей мамой, беременными. Мария, помнишь? А потом с колясками… Вы такие хорошенькие были, такие маленькие. Не то что сейчас. И откуда в вас эта дурь берется… Стоп. Вот тут – стоп! Я не дослушал до конца. Понимаете? Ведь это уже не просто совпадение! Это означает, что я действительно знал Таню с рождения. Нет, еще раньше – с дорождения. Об этом стоит задуматься всерьез. Ведь это… Это знак судьбы! Вот бывает же такое… Наболтавшись, родители Тани стали собираться домой. Черт, они ведь… увезут ее? Да? Как же так? Нельзя так… Никак нельзя. – Не забирайте ее, – грустно попросил я. – Пусть она у нас живет. – Дети, да вы что? Совсем уже? Сколько вам лет, чтобы вместе жить? А школа? И не забывай, Татьяна, у тебя конкурс скоро… Ой, она у нас так танцует, так танцует. Настоящая балерина! Нет, Саша, ну что ты такое говоришь? – Мама, пожалуйста, или пусть Саша с нами поедет? – Таня попробовала сохранить ситуацию путем перестановки слагаемых. Не вышло. – Дети, дружите, мы не против, но… – попытался вставить словечко Танин папа. – Папа, мама, ну почему? Почему вы даже не пытаетесь меня понять? Я устала от вас, от ваших дурацких и нелепых ежесекундных претензий… Из-за вас я даже от танцев устала. Сколько можно меня воспитывать? Я уже не маленькая. «Неужели у них холодная война в самом разгаре?» – подумал я. Впрочем, у меня положение немногим лучше. Стоит подумать о достойной карьере дворника и поставить жирную точку, а еще лучше – смачную кляксу во всех таких вот нелепых и отнимающих кучу энергии разговорах. Я тоже уже не маленький, и я тоже очень устал… – Ладно, уговорили, поехали, – очень уж скоро согласилась Таня. – Можно он хоть проводит нас, до остановки? – Конечно, конечно, пусть проводит, – разрешила мама Тани. Оделись, вышли на темную улицу. С неба сыпался снег. Покосившись на родителей, я обнял Таню за плечо, а она, даже не взглянув на них, обняла меня за талию. Или наоборот? Да не важно. Так что же происходит в этом неправильном мире? Сейчас мы дойдем до остановки, попрощаемся, поцелуемся… И она уедет? Да? Пускай только до завтра, но Боже, как тяжело это сознавать, даже дышать от такой мысли тяжело. Родители отстали – Танин папа пытался прикурить, ему мешал ветер, задувавший огонек зажигалки. – Сашка, бежим, – прошептала Таня. Сид Вишес, восстань из могилы, и прихвати с собой Нэнси, нам будет, о чем поговорить. На мгновенье я замешкался, но тут же крепко сжал Танину ладонь, и мы побежали. Быстро-быстро, как олени от полярных волков. В арку, через сквер, по лужам, куда глаза глядят, лишь бы убежать, далеко-далеко… Черт с ними, со всеми! Мне шестнадцать, она со мной, и нам все по фигу! Считайте это моим девизом. Минут десять бежали. Запыхались. Присели на мокрую лавочку, отдышались… Задумались: а дальше-то что? Очень скоро замерзли. Я предложил пойти к Тимуру, он жил без отца, а мать работает по сменам, авось, нам повезет. Обретем крышу на эту ночь. Ну и… – Мама, можно они у нас переночуют? – спросил Тимур у сонной матери. – Кто там? Сашка, с кем? Какая Таня? Совсем с ума сошел! Что опять случилось? – проворчала из комнаты разбуженная нашим визитом мама Тимура. – Тетя Ира, ну, пожалуйста… Ничего не случилось. Просто так надо, – попросил я. – Да ночуйте, сколько хотите, мне не жалко. Почему моя мама так не может? Тимур, будучи любителем детективов, предсказал за чаем с баранками, что милиция, если родителям взбредет в голову обратиться к ее помощи, очень скоро даст о себе знать. А в том, что родители пойдут в милицию, сомнений не было. До двух часов ночи сидели на полу и придумывали непростой, даже фантастический план, но тем он нам и понравился. Легли спать, завтра нас ожидал нелегкий, но счастливый день. Тимур уступил нам неширокую кровать, а себе постелил на полу. Да, я мечтал об этом, я этого очень хотел, но и после той ночи я остался девственником. Целовались, я думал, что точно взорвусь. Тимур ворочался и кашлял… Проснулись под звуки гимна, заигравшего из радио в шесть утра, а в семь, следуя разработанной схеме, Тимур пошел ко мне домой, где застал и Таниных родителей, так и не уехавших прошлой ночью. Убедительно поразившись тому, что меня не оказалось дома, он узнал от них, злых и невыспавшихся, что мы, оказывается, такое вытворяем! Что убежали, что прячемся по подворотням или в подъездах… Что мы можем пропасть, что нас могут убить. Что они, бедные, полночи разъезжали по всем вокзалам, но безрезультатно. Собираются идти в милицию. Тимур посочувствовал, сказал, что все понимает, но ему позарез нужны пластинки, которые он якобы давал мне переписать. Да, в такую рань. Нужны и все тут. Мама, не понимавшая в музыке ни единой ноты, провела его в мою комнату, чтобы он сам забрал нужные пластинки. Сказано – сделано. К нам он вернулся с толстенной пачкой винила. Спасибо! Попрощавшись с Тимуром, поехали к фарцовщику-меломану, просто хорошему человеку, моему другу – Валере. Валера был лет на десять старше, носил длинные черные волосы, частично седую бороду, косуху, блестящие феньки-перстни и обладал густым шаляпинским басом. Такой вот крутой! Долго звонил в дверь. Лишь после того, как я пнул ее пару раз ногой, перед нами во всей заспанной, растрепанной красе предстал Валерыч, который зевнул, потер глаза и принялся жутко тормозить. Забавно, он никак не мог понять, чего мы хотим от него в такую рань. Казалось, часть его мозга, ответственная за речь, так и не проснулась. Пришлось орать: – Валерыч, очень нужны деньги, чем больше, тем лучше! Да, это – Таня! Понял? Ты нас не видел, если что! Это – пластинки! Бери оптом! Понял? Разбуженная моими воплями, из комнаты вышла жена Валеры – Оля, она тоже зевала, одной рукой поправляла светлые волосы, а другой застегивала пуговки на розовом халатике. Оценивающе осмотрела сверху донизу Таню, улыбнулась и поздравила меня. – Молодец, Шурик, супер-пуппер-хиппуху нашел. Теперь ты попал, Шурик, поздравляю. Кофе будете? Ну-ка, мамзель… Точно, где-то я тебя видела… Ты у Лорки не танцуешь? Хотя не важно… Оля перевела взгляд на меня. Я тут же воспользовался паузой и снова принялся орать чуть ли не в ухо Валере. Оля нахмурилась и тоже заорала. На меня. – Остынь, не надрывайся, не ори! Валере необходимо влить литр кофе, чтобы он проснулся по-настоящему. Пошли на кухню. Кофе, словно волшебный эликсир, оживил Валеру. Я положил перед ним стопку пластинок. – Ну, ты даешь, не один ведь год собирал? Что случилось? Убили кого-то? – пробасил он. – Убили. Долго объяснять, Валерыч, выручай… – А ты чего не в школе, братан? – Валера задал глупый вопрос и потянулся. – Школа? Слушай, не издевайся, а то к магазину поеду, там продам. – Да рано еще к магазину… Не гони. Давай так – все это стоит около штуки, если сразу, по отдельности – больше. По отдельности не получится – шибко спешишь. Потом разберемся, если не против. Ты ведь не против? – Не против, меня устраивает сразу, а что сверху – себе оставишь… на мороженое! – чуть не прыгая от радости, согласился я. От Валеры мы выбежали с огромной, в нашем представлении, кучей денег. 6 – Дяденька… – жалобно ныли мы, упрашивая черт знает какого уже по счету водителя-частника. – Дяденька, нам в Ленинград надо… Довезите, дяденька. – Куда? – Глаза очередного «дяденьки» тут же становились большими и круглыми. – А в Улан-Удэ вам не надо? – Не, в Улан-Удэ не надо… Зачем нам в Улан-Удэ? – недоумевали мы. – Ну, пожалуйста, дяденька, довезите, в Питер надо. Очень… Снова не вышло. Ну что ты будешь делать? Почему они все такие пугливые? Мы и деньги показывали, чтобы видели – у нас есть, чем расплатиться, не обманем. В любом случае надо искать машину, во что бы то ни стало. Одержимые манией преследования и запуганные проницательным Тимуром, мы не поехали на вокзал, где, как нам казалось, целый милицейский батальон, вооруженный до зубов, только и ждал нашего появления. Не дождутся! Нас должна выручить машина. Так безопаснее, да и интереснее… Известно – мир не без добрых людей. Добрый водитель пусть не так скоро, как хотелось, но нашелся. Мужик в возрасте, под кепкой – лысина, глаза голубые. Около большого пальца на правой руке татуировка – побледневший от времени якорек. Моряк на пенсии? Можно доверять. Заторможенный, правда, немного, но так даже лучше – не будет приставать с ненужными расспросами. Что же мы наплели ему тогда? Не помню. Заехали по пути в магазин, купили еды, пива и сигарет. Взрослые, блин… За пивом в то время выстраивались длинные ругающиеся и воняющие перегаром очереди. Наверное, нам помог ангел, только другой, ангел-завхоз, на чьи крылья возложено не чувственно-духовное, а сугубо материальное обеспечение влюбленных. С его помощью мы умудрились закупить все минут за двадцать. Дорожный сине-белый указатель: Мурманск – Ленинград. Сид Вишес! Ты еще в могиле? А Нэнси? Вперед! В моей голове зазвучало вступление «The Final Countdown» популярной тогда «Европы». Та-та-та-та! Та-та-та-та-та! Относительно быстро проскочили Кольский полуостров и нырнули в дремучую, заросшую деревьями, богатую на озера Карелию. В Карху-Маки, то есть Медвежьегорске, водителю захотелось передохнуть, немного подремать, как он выразился, чтобы потом «не заснуть за рулем и не угробить детей». А мы отправились гулять по незнакомому ночному городу, в котором, к сожалению, ничего интересного не увидели, только под дождем промокли. В переговорном пункте железнодорожного вокзала Таня набрала домашний номер. Ждала минуту. Длинные гудки. «У нас, наверное, заседают, устроили штаб-квартиру», – подумал я. Таня протянула трубку мне. Покрутил телефонный диск. Короткие гудки. Занято. Не спится людям. Морги, наверное, обзванивают, больницы всякие. Минут через десять все-таки дозвонился… – Мама, привет, это – я. Да, все хорошо, даже очень. Не волнуйтесь. Конечно, со мной… Знаешь, она теперь всегда со мной будет… Всегда-всегда. Где мы? Ну… Так я тебе и сказал. Далеко, ты только не волнуйся. И Таниным родителям скажи, чтобы тоже успокоились. С нами все будет хорошо. Да, в полном порядке… В милицию только не сообщайте, ладно? Да забудьте вы про свою школу. Мы – далеко. Пока, нам пора… Повесил трубку. – Думаешь, ты их успокоил? – спросила Таня, прижавшись ко мне. – Боюсь, что нет, – ответил я и обнял ее. – Боюсь, теперь они еще больше разволнуются. – Сашка, а я вот совсем не волнуюсь. Мне так спокойно… Странно это… – сказала она и улыбнулась. – Может, и странно, только я тоже не волнуюсь ни капельки. С чего нам волноваться? Вернулись на стоянку. Отыскали нашу машину, темно-синий «Опель», в мокрой крыше которого отражался радужный свет фонарей. Постучали в окошко, разбудили водителя, позвали его в буфет. А потом сидели в машине, слушали барабанивший по крыше дождь, который никак не хотел утихнуть. Водитель дремал, а мы, как заведенные, целовались. (Открою вам тайну – к тому времени по количеству поцелуев нас можно было смело заносить в книгу рекордов Гиннеса). Петрозаводск, Сегежа… Города и деревни мелькали за окнами. Водитель лихо вел машину по дороге, над некоторыми участками которой огромные, сросшиеся друг с другом деревья образовывали нечто, напоминающее мохнатую арку. Вместо пассажира справа от шофера покачивались две пары ног – мои, в огромных черных ботинках, похожих на чету жуков-навозников, и стройные ножки Тани, в высоких, выше колен, сапогах. Красивые ноги. Когда-нибудь я буду долго-долго их целовать. А пока мне доступны изящные руки и пухлые вкусные губы. И я на седьмом небе от этих даров! Измученные дорогой, под конец следующего дня приехали в вечно промозглый Ленинград. Впрочем, мы уже тогда называли его Питером. В который раз подтвердился факт, что взрослые заметно отстают от подрастающих детей. Они вернут городу исконное название гораздо позже. Водитель часто притормаживал машину, спрашивал у прохожих дорогу и остановился, наконец, возле Горного института, точнее, около общежития, где должен был обитать мой мурманский дружок – Андрей, студент-первокурсник. Получив честно заработанные деньги и пожелав удачи, водитель поехал обратно, в Мурманск. А мы, словно шпионы, незаметно прокрались мимо бдительной старушки-вахтера, после чего долго блудили по этажам, расспрашивая встречных об Андрее. Студенты показывали нам комнаты, но там жили какие-то другие, не знакомые мне Андреи. Около часа потратили, пока его нашли. – Оппа! – удивленно воскликнул Андрей. – Какими судьбами? – Привет, Андрюха! – Я обнял его. – Мы в гости, на экскурсию, к вам, в Питер. – Во даешь, залетайте… В небольшой комнате пахло специфическим сладковатым запахом. Только учуяв его, я сразу сообразил, что так должна пахнуть «трава», она же «анаша», она же «марихуана». Расположившись на кровати Рюника (так мы с друзьями называли Андрея), рассказал ему нашу историю. Ближе к ночи подошли его соседи по комнате – умного вида рыжий татарин и второй, бритый наголо, подозрительный и неприятный, с пустыми глазами и мощной грудной клеткой. «Гопник, – подумал я, – настоящий питерский гопник. О таких вот типах Майк Науменко пел в своей знаменитой песне». К полуночи, как по волшебству, на столе, с которого предварительно убрали конспекты и учебники, появилась пара бутылок вина и нехитрая, на уровне легендарных плавленых сырков, закуска. Выпили и запели. Помню, что популярностью пользовались две веселые вариации на тему «Взгляд с экрана» «Наутилуса» – про французского космонавта (Луи Кретьен, Луи Кретьен не ест полиэтилен) и про душманов (Али-Баба, Али-Баба пьет сырой вода. Али-Баба, Али-Баба курит анаша. Али-Баба – афганский моджахед). В общем обычный студенческий вечер. Я не переставал удивляться Андрюхиной комнате: в углу ржавый кладбищенский крест, украшенный немецкой каской. Под койками, стопками – автомобильные магнитолы с торчащими проводками, череп чей-то на полке, вроде как настоящий, рядом с ним – несколько книг… Кастанеда. Какая такая Кастанеда? Потом спрошу. Поздней ночью гоповского вида товарищ куда-то засобирался, сунул под мышку продолговатый сверток, пожелал всем спокойной ночи и ушел. Татарин напился и заснул. Милая девушка Настя, искавшая по комнатам куда-то подевавшегося мужа и оказавшаяся у нас, несказанно обрадовала, пообещав показать нам свободную комнату, в которой мы сможем расположиться на неограниченное время. По небольшой комнатке, словно попавший в ловушку зверь, метался ветер – покидая ее, прежний жилец забыл закрыть окно… Ерунда! Закрыл окно и пошел в душ. Постоял минут десять под горячими расслабляющими струями, вытерся и залез под одеяло, согревать место для Тани. Когда она вышла из душа и легла рядом со мной… Мы обнялись, наши губы поспешили слиться, но… минут через десять, помимо нашей воли, нырнули, словно сквозь густое мягкое облако, в так ненужный этой ночью сон. Нервы. Дальняя дорога. Усталость. Алкоголь. Ох и ах! 7 Парю в раю, парю в рою огромных цветастых бабочек. Словно купаюсь в нереально яркой палитре спятившего художника-сюрреалиста. Лицо и шею щекочут прикосновения крылышек и усиков… – Саша… Сашка… Засоня… Ну, просыпайся… Проснулся от Таниных поцелуев. На всю жизнь запомнил, что это – самый восхитительный вид пробуждения. Как маленькие щенки, принялись возиться в постели. Впервые в жизни я прикоснулся ладонью к тому самому-самому заветному месту. Впервые в жизни прильнул губами, языком к голой девичьей груди с маленькими твердыми сосками… Нужные главы из некогда читаной Кама-сутры стаями вылетали из головы… Как и тогда, в кинотеатре. Я почти разочаровался в этой широко разрекламированной книге. Помнил только, что все надо делать нежно и ласково. Ласково и нежно настолько, насколько возможно. А как же иначе? Это и без Кама-сутры понятно. Она вскрикивала, а я шептал в ушко: «Танечка, потерпи, я аккуратно…» Она терпела. В какое-то мгновенье громко вскрикнула, резко дернулась подо мной, выгнула спину дугой и притихла. Меня хватило на несколько движений, я вытащил член, клейкая струя фонтаном хлынула ей на живот и каким-то непостижимым образом достала и до лица. Я смутился, а она крепко-крепко прижалась ко мне и не менее крепко поцеловала в губы. Вот так это и происходит? Неужели это, наконец, случилось со мной и самой прекрасной девушкой на свете? 8 После обеда пошли гулять. Заходили в магазины, чтобы купить какие-то необходимые вещи… Беженцами приехали мы в Питер, даже зубных щеток не захватили. Перекусив в кафе, вернулись в общежитие, немного отдохнули, а вечером Рюник пригласил нас, как он выразился, – на «гульбище», к его знакомым. Эх, какие прекрасные коммунальные квартиры находились в самом центре Питера. Ободранные обои и тоскующие по краске обшарпанные полы – мелочь, не достойная внимания. Не в них дело. Коммуналки – отдельная многоголосая лихая песня! Друзья Андрея впечатлили. Казалось, квартиру заняли, оккупировали, если хотите, десятка два разношерстных неформалов. Не исключаю, что там проживали и так называемые «нормальные» граждане, но мы их не видели. Может, они прятались в кладовке? Первым делом нас подвели к ценной «реликвии» – дивану, на котором якобы любил сиживать сам БГ. Синий, обшарпанный и продавленный диван выглядел жалко, как состарившееся больное животное. Прослушав небольшую лекцию о Борисе Борисовиче и диване-памятнике, присели на оный и, сдерживая ехидные смешки, изобразили на лицах ожидаемые от нас эмоции, что-то вроде: «Да, понимаем, это – самый крутой диван в мире. Сам БГ… Супер! Никогда не забудем. Спасибо большое!». Немного поерзали задницами по скрипящему дивану и пошли в другую комнату, где громко звучала музыка, кто-то предлагал скинуться «на винишко», а кто-то говорил о «хэше». А минут через двадцать мы уже курили, танцевали какие-то безумные танцы и в небольших перерывах пили «винишко», куда уж без него. «Анапа», «Портвейн» – самые дешевые «винишки» тех лет, но, как и плавленые сырки, ставшие легендарными… Ночевать остались там же. Завтра у Рюника выходной. В школах – тоже. Хотя нам-то какая разница? Незаметно, веселым галопом промчались две недели. Мы посетили почти все значимые места Питера – Эрмитаж, рок-клуб на Рубинштейна и «Аврору». Сходили на несколько концертов. Днями, до позднего вечера, бродили по городу, тусовались с новыми знакомыми, а ночью, тренируясь в использовании самых изощренных шпионских приемов, минуя бабок-вахтерш, возвращались в давно согретую комнатку, где нежно и аккуратно любили друг друга. И вот сидим как-то, в комнате Андрея… Вдруг дверь распахивается настежь, без стука… На пороге – целых три милиционера. Нас нашли? И тут мы перепугались. Милиционеры водили носами, принюхались, словно втягивали в себя для последующего анализа пробы воздуха. Нанюхались, многозначительно переглянулись, посмотрели на крест с немецкой каской, перевели взгляд на череп на полке, потом – на книги Кастанеды… Снова переглянулись. Мы с Таней замерли, прижавшись друг к дружке. Через пару минут выяснилось, что милиция пришла за соседом Андрея, тем самым, пустоглазым, который не понравился мне с первого взгляда. Как оказалось, он давно и серьезно страдал небольшим хобби – ходил ночами по питерским дворам, взламывал фомкой автомобили и тащил из них разную всячину. Вот почему под кроватью валялось так много магнитол с оборванными пучками разноцветных проводков. Самое обидное заключалось в том, что из-за этого мелкого воришки пострадали и мы, ведь наши паспорта остались в Мурманске… Кто мы? Студенты? Нет… мы… мы… Саша и Таня, мы… Хлип. Хлип-хлип. Предъявите документы, Саша и Таня. Догадываетесь, что было дальше? Нас отвели в отделение, доблестные милиционеры, выпытав телефонные номера, позвонили родителям, те несказанно обрадовались и пообещали прилететь в Питер первым же рейсом. Подвела нас погода. Летная… Потом – славный скандал. Целое Скандалище! Мамы нервно кричали, пытаясь выяснить, кто на кого дурнее влияет – я на Таню или Таня на меня. Мы же стойко, как взятые в плен партизаны, молчали, хотя и знали правильный ответ – никто ни на кого не влиял, а если и влиял, то только в лучшую сторону… Да вот как им это объяснить? Чувствуя себя опасными преступниками, угрюмые, под конвоем, вернулись глубокой ночью в Мурманск. Насыщенный морозом, по уши утопший в сугробах Мурманск разительно отличался от сырого, с подтаявшими проплешинами Питера. Да, за время нашего отсутствия навалило целые горы снега, который теперь если и растает, то только в середине мая, а то и позже… На входе в аэровокзал увидел отца. Батя, с возвращением! Загорелый, как Крокодил Данди, отец обнял, обхватил своими ручищами меня и Таню, отчего на душе сразу полегчало… Я понял, что у нас есть союзник. И все же… Как мы ни противились, как ни умоляли, но нас разлучили. Часов на двенадцать, не более, но мысли об этих часах мгновенно обросли серым мхом вечности. Сердцу стало душно, нехорошо, словно грудь заковали в тесные, не по размеру маленькие латы. Перед тем как сесть в такси, мы долго и демонстративно целовались, желая показать родителям, что отныне они могут делать, что угодно, хоть через речку прыгать, но мы… Не сильно мы, в общем, обращаем на них внимание. А целоваться можем часами… Две машины неслись вьюжной ночью, соблюдая приличную дистанцию. В той, что ехала первой, сидела Таня с родителями. Когда «Волга», в которой находился я со своими, свернула направо, а Танина поехала прямо, по Кольскому проспекту… Тогда мою голову избрали для размножения делением или почкованием жуткие мысли – мы больше никогда не увидимся, я больше не буду целовать ее губы и длинные ноги, обтянутые купленными в районе «Гостинки» чулками… Все в таком вот мрачном духе. Чушь, конечно, но она чушь не давала покоя, доводила до умопомрачения, и я очень пытался, но никак не получалось свернуть ее скользкую шею… Приехали домой, сели ужинать, после чего отец попросил маму оставить нас наедине и налил в бокальчики виски… Бульк, бульк. – Будешь? – осторожно спросил он. – Буду, чего спрашиваешь? – За встречу… Выпили. Он удивленно разглядывал меня, будто это не я – его сын, а кто-то другой, чужой и незнакомый. Ну что? Разглядел? Узнал? – Всего полгода прошло, а ты так вырос. Девушек воруешь, водку пьешь. Всего полгода… – произнес отец и закурил. – Всего? Всего полгода? Что поделаешь… – нервным, неожиданно задрожавшим голосом ответил я. – Такая вот судьба у детей моряков. В год вижу отца два-три месяца. Зато расту быстро и незаметно. Как трава… Стоп. Так нельзя. Неправильно это. Он-то в чем виноват? Разве в том, что в молодости не ту профессию выбрал. Типичный морской волк с вечным загаром. И вечные, как и этот золотистый загар, скандалы с матерью, которую всю жизнь, сколько себя помню, не устраивала такая семейная жизнь. «Я всю жизнь одна с ребенком! – кричала она. – А тебя ничего, кроме моря, не интересует!» Впрочем, до развода дело не доходило, поскольку любили они друг друга по-своему, по-мурмански, если хотите. В Мурманске почти все семьи такие, ненормальные… В жертву Нептуну принесенные. Да и Таня моя из такой же семьи. Наши отцы когда-то ходили по морям на одном судне, вот откуда дружба велась. Детям моряков завидовали, а зря… Слишком дорого платили мы за вызывающие зависть японские магнитофоны, заграничные шмотки и мои любимые пластинки. Слова «йогурт» никто не знал, ароматную, тающую на языке вкуснятину из пластиковых стаканчиков называли по-простому – кефиром. Потом стаканчики мылись и использовались в качестве посуды на пикниках. А жвачка! Почему сейчас, когда страна завалена всем, чем только возможно, я не вижу на прилавках резинку сортов «Super Bazooka» и «Adams»? Из «базуки» надувались огромные, во все лицо, ароматные и совсем не липкие пузыри. Я посылал ее другу из Подмосковья – брал розовый кубик, плющил молотком, а потом клал между двумя листами бумаги. Друг отвечал в письме: «Очень вкусная, только бумага к ней прилипла». Лет по семь нам тогда было. Отгламуренная ныне Москва казалась безвкусно одетым колхозом. А еще остались в памяти наборы французских духов, которые так любила мама. Длинная узенькая коробочка красного бархата. Откроешь, а оттуда вьется тонкий неземной аромат. Внутри – штук десять маленьких флакончиков разной формы и картинка с видами ночного Парижа на оборотной стороне крышки. Теперь главное – компенсировало ли материальное изобилие семейные проблемы? Отвечаю – не компенсировало. Я понимал это уже тогда. Большинство мурманчан, среди которых осталось так много друзей, не могут понять этого до сих пор. Порт работает. Корабли по-прежнему бросают прощальные гудки и под тоскливые крики чаек надолго уходят в море. Впрочем, отвлекся я… – Зря ты так, сынок, я же не виноват, что так получилось. Другие же семьи живут… – Да я и не виню, дай сигарету, – попросил я. Когда отец уходил в рейс, я еще не курил постоянно, так, баловался тайком. Он вновь пристально посмотрел на меня, хотел, вероятно, прочитать лекцию о вреде курения, но передумал, протянул удлиненную мягкую пачку американских сигарет. В Союзе такие не продавались. Я закурил, затянулся ароматным табаком. – Сына, ты извини, но нам надо разобраться. В школе – учителя на ушах, слухи по подъезду странные… Света приходила, девочка твоя… Прости, – осекся он, заметив, как в моих глазах сверкнула молния. – Бывшая девочка. Я ей подарки привез… подари их Тане. Ты ее действительно так любишь, что совсем голову потерял? Я кивнул потерянной головой. Отец улыбнулся. – Ну и люби. За школу я не волнуюсь, наверстаете, только не убегайте больше. Нам от этого здоровья не прибавляется. У тебя… Было что-то с ней? Снова кивнул, взял еще одну сигарету. – Поздравляю… – почему-то печальным голосом поздравил отец. – Рано у вас все… Куда так спешите жить? Ладно, я верю, что все будет хорошо, да и ничего страшного, по большому счету, не случилось. Пойдем, покажу, что привез. Несколько пластинок не нашел, можно было заказать, да времени не хватило. Сам знаешь, как мы там – два дня в порту, бегом по базарам, два месяца в море. Отец доставал из большой сумки завернутые в пакеты подарки: одежду, пластинки, что-то еще… В комнате резко запахло «заграницей» – специфическим синтетическим, сразу узнаваемым ароматом, не встречающимся на родине даже в магазинах «Березка». Подарки? Не до подарков мне… Как там Таня? Закончив осмотр, пошел к себе, с головой накрылся одеялом и целый час пытался уснуть в пустой постели. Не получилось… Вернулся на кухню, где около окна стоял и курил отец, которому тоже не спалось. Стали рассматривать фотографии, сделанные им в рейсе… Запомнилась «летучая собака» – так назвал отец это, похожее на огромную летучую мышь, животное. «Собака» смотрела на мир грустными и, как мне показалось, обреченными глазами… Летела она над волнами, летела (может, они перелетные?) и прицепилась для отдыха на корабельном мостике. Повисла вниз головой. Потом, как рассказал отец, поела фруктов и полетела дальше, так никого и не покусав. Под утро я все-таки заснул. Снился Питер. Мы с Таней, затерявшись в толпе, гуляем по Невскому, а над нами – высоко-высоко в небе, среди облаков, выписывая сложные пируэты, маленьким ангелом летает собака, настолько добрая, что даже природой дарованное преимущество в виде крыльев ее не искушает. «Дайте крылья нашим дворовым псам, – сказал я Тане, – и они такого натворят». «Да, – согласилась она, – но странно все это… не находишь? Даже некоторым собакам дают крылья, а людям – нет!» «Надо стать ангелами… и нам тоже дадут крылья» – ответил я. Таня… Таня. Таня?! Проснулся, пошарил рукой по кровати… Где она? Вскочил будто ошпаренный. Да, к хорошему привыкаешь быстро. К тому, что на плече в миг пробуждения лежит девушка с зелеными глазами и черными, прямыми, как струны моей электрогитары, волосами. С изумрудами Танины глаза сравнивать не хотелось. Я сто раз встречал эту банальную метафору у классиков. Я – не классик, поэтому называл их скромно – зелеными бриллиантами. Позвонил, но вместо любимого голоса… Длинные гудки. Где она? В школе? Какая, к черту, школа. Каникулы! Выпил кофе. Позвонил еще раз… Безрезультатно… Вот что делать? Сидеть дома и волноваться? Курить, курить, курить? Не протяну долго – загнусь от передозировки никотином. Нет, надо ехать. Передвижение в пространстве не так тягостно, как неизвестность, как ожидание в четырех стенах. Что может быть хуже, чем просто сидеть и ждать? Она жила рядом с магазином «Полюс». В Мурманске почти все названия такие, на море, рыбе и Севере крепким рыбацким узлом завязанные, – «Арктика», «Нептун», «Океан» и так далее, до бесконечности… Открывшая дверь мама на удивление вежливо сказала, что Таня, не позавтракав (представляете, голодная!), поехала ко мне. Телефон? Телефон они еще ночью отключили… Чтобы никто не мешал отдыхать. Отдохнули? Отдохнули. Хорошо? Вроде… Может, теперь подключите обратно? А? Да ради Бога. Спасибо большущее. Позвонил домой, попросил отца ни в коем случае не выпускать Таню из квартиры, даже если Земля расколется… «Не отпущу» – пообещал он, и я ему поверил. Где ты, такси? Ну, где же ты, твою таксомать? Наконец-то. Водитель поинтересовался, на какой такой страшный пожар я спешу? Много хочешь знать, дядя. Доехали быстро. Сунул таксисту деньги, побежал по лестнице – лифт не работал. Стукнул кулаком по кнопке звонка. Дверь открыла Таня, мы тут же обнялись и замерли в прихожей минут на пять. В одной позе. Скульптурная композиция, да и только. Папа покачал головой, улыбнулся и сказал: – Прямо Ромео и Джульетта. Бывает же… Бывает, папа. И не такое бывает. 9 Каникулы провели с пользой – бесчисленные семейные советы ознаменовались нашей победой. Сошлись на странном непродуманном варианте: одну неделю мы будем жить у нас, другую – у них… Стоило это миллионы нервов, но мы уперлись не на шутку и сумели перетянуть канат, на другой стороне которого – две пары родителей. Мой отец, правда, был диверсантом в тылу врага, работающим на нас. Спасибо, папа. Впервые мы оказались сильнее в почти честном бою. Да, чуть позже, спалив, словно в газовой камере, еще несколько миллионов нервов, мы выбили из родителей что-то вроде разрешения или – даже не знаю, как назвать сей договор… Пакт? Короче, мама перестанет ночами забавляться игрой в разведчика Исаева, несмотря на то, что спать мы будет в одной комнате. Более того – в одной кровати. Что тут сказать? Ура! И стали мы жить-поживать… И казалось нам, что живем мы вместе уже много-много лет… В один из вечеров, когда мы сидели в кресле, рассматривая какой-то молодежный журнал, Таня встала с моих колен, взяла акустическую гитару и попросила, протягивая инструмент: – Саша, давай споем что-нибудь? А то мы ни разу вместе не пели… Непорядок. – Слушай, Танька… Верно. Ни разу. Даже странно… Подтянул колки. Взял пару аккордов. – Тань, а что спеть хочешь? – Ну… Что-нибудь неторопливое и душевное… «Любо, братцы, любо!» знаешь? – Конечно, знаю, любимая водочная песня Валеры. – Водочная? – переспросила она. – Ну да… Есть песни, что после пива хорошо поются, а есть такие, которые только после водки раскрываются, – пошутил я. – Забавная классификация… Давай играй. Я заиграл легким перебором… Схитрил. Таня запела, а я – нет. Мне хотелось послушать ее. К середине второго куплета сидел с закрытыми глазами, играл и слушал, слушал, слушал… Заслушался. И почему сам раньше не догадался попросить ее спеть? «Атаман узнааает, а кого не хватает. Эскадрон пополнит и забудет про меня…» Таня легонько ткнула меня кулачком в бок, подпевай, мол, не сачкуй… Допели дуэтом, после чего я обнял ее, поцеловал и пообещал: – Ой, Танька моя, я сочиню много-много песен, выбью время для репетиций… А потом мы будем исполнять их со сцены. – Думаешь, получится? – неуверенно спросила она. – Еще как! Поздней ночью, когда она уже спала, я долго размышлял о том, что всё-всё у нас должно получиться… Таня с детства танцует, к сцене привычная, скоро очередной суперважный конкурс… Да и поет действительно очень хорошо… Этого, по идее, уже достаточно. А ведь в нашем арсенале есть еще и ее потрясающее обаяние. Да что там… Красота! Она у меня… Звездой станет. Настоящей рок-звездой! Заснул лишь тогда, когда перенасытился до одури сладкими мечтаниями, которые и утянули меня в пучины переливающихся всеми цветами радуги снов. Нет, хорошо, конечно, сидеть «на репах», попивая пивко, слушая другие команды. Только еще лучше подключить – с щелчком – гитару к «комбику»… Потом кто-то берет в руки бас-гитару. Недолгая настройка под клавиши. Ля. Ля… Ля! Проверим? Пойдет. И вот нога в огромном ботинке вдавливает в пол педаль жуткой самодельной «примочки» и… медиатором по струнам. Словно коня плеткой хлестнул… Рев! Ваауу! Сид Вишес? Ты еще не уснул? Ну-ну… Давай, подпевай. Первая песня для меня и Тани Эротический рок-н-ролл Солнечный день, но вот пришла ночь, А в звездную ночь, без тебя невмочь! Но видит Бог, что мы не прочь — Помочь друг другу в эту ночь! Давно мы ждали тот момент, Когда в постели будем петь: припев: Эротический рок-н-ролл, Эротический рок-н-ролл, Эротический рок-н-ролл… (петь можно до Второго Пришествия) Подумать страшно, точно так же Лежал Ильич в постели даже И, жадно Крупскую целуя, Не мог поднять он даже хуя (спорный «хуй» можно заменить маленьким проигрышем!) Но мы не коммунисты ведь И лишь сильнее будем петь: припев, см. выше. Зеленому блеску твоих глаз Завидуют звезды в этот час. Ночь шепчет нам двоим – привет! Такого не видела я много лет. Привет, мы тоже крикнем ей И запоем еще сильней: (опять припев, опять см. выше, опять можно петь хоть до Третьего Пришествия) Песенку написал дня за два… Да знаю все, знаю, критики мои разлюбезные, но кто вам сказал, что первой сыгранной «Лед Зеппелин» песней была «Лестница на небеса»? Кто вам сказал такую ерунду? – Ленина выкинь! Не пропустят. Выкинь, чтобы и духа не осталось, – посоветовал Валера, сидевший как-то с Олей на уже нашей с Таней репетиции. – Валера, ты что? Никак нельзя выкинуть… Это так по-панковски, – запротестовал я, почти обидевшись на «цензуру», да еще и со стороны друга. – Валерыч, жалко песню кромсать… – Выкинь, и поверь, что так будет лучше. Тебе еще школу закончить надо и экзамены сдать. – Валерыч, на дворе – перестройка. Ленина ругают все кому не лень… Рои медведей парят над страной и все такое… Упрямый и мудрый Валера уперся, как объевшийся мухоморов лось. Выкинь и все тут. Не читает, наверное, журнал «Огонек». Телевизор не смотрит. Совсем от жизни отстал. Я отстаивал свою позицию с помощью народной мудрости. Перечислил все поговорки. Слово – не воробей, топором не вырубить, рукописи – огнеупорны и так далее. После долгих препирательств сошлись на том, что Ленина все-таки оставим, а вот «хуй» – выкинем. Такой вот, как любил говаривать Горбачев, консенсус. Компромисс. Смущало ли меня использование мата? Если честно, немного смущало. Но мы ведь готовились к рок-концерту, а не к прослушиванию в филармонии. Когда под звуки веселых риффов пришло время очередного рок-фестиваля, песенка была более или менее отрепетирована. Мы настолько увлеклись ею, что на сочинение других просто не хватило времени и сил. Валера пообещал помочь в организации нашего рок-дебюта. Он по жизни с ног до головы, словно сетями, был опутан множественными и необычайно загадочными связями во всех сферах. Примерно в то же время выяснилось: чередовать квартиры не получается – очень уж выматывали нас еженедельные, а главное – беспредельно бессмысленные и безнадежно идиотические переезды с квартиры на квартиру. Пришлось объяснить Таниным родителям, что столь ненормальный режим отрицательно скажется на успеваемости. Пообещали радовать их щедрыми россыпями «троек» и «двоек». Ради циферок в дневнике они… Они, скрепя сердце, согласились с нашими доводами. Представляете? Почему мы раньше не подумали о таком простом, но эффективном маневре? На последнем семейном совете Тане разрешили жить у меня постоянно. Вещи перевозили холодными вечерами, в автобусе. Три или четыре поездки совершили. Жили по следующему самоутвердившемуся плану: Школа – Репетиция – Бар «Фрегат» (напоминающий питерский «Сайгон» и заполненный такой же неформальной волосато-ирокезной публикой). Хорошее место. «Фрегат», сохранился ли ты? Что стало с тобой? Что стало с твоими завсегдатаями? Слышал, что кто-то обратился в преуспевающего бизнесмена, кто-то эмигрировал, кто-то попал в тюрьму, а кого-то уже и не сыщешь среди живых. Во «Фрегат» любой, даже малознакомый человек мог зайти без копейки денег, и его всегда угощали вином, пивом или мороженым. Как-то Таня принесла огромный кремовый торт, на радость всем хиппи и крысам. Ручным, слегка флегматичным крысам с дурными (вроде алкоголизма) привычками, считавшимися неизменным и обязательным атрибутом настоящего хиппи. Девчонки даже одежку, украшенную бисером, шили для крыс, дабы последние не морозили свои нежные розовые хвостики во время суровой заполярной зимы. Мисс Крыса, не хотите ли примерить этот балахончик? Хорошее было время и место, так нам казалось. Снег той зимой валил и валил… Помню, что на нас почти постоянно сыпались огромные и мягкие, словно ангельских пух, снежинки. Неужели на небе уже началась битва? 10 Ведущий рок-фестиваля, типичный комсомольский работник с квадратным туловищем, короткими ножками и постным, как от кислых щей, лицом торжественно объявил: «А сейчас – дебют молодой группы „Ромео и Джульетта“! Поприветствуем!» Вот ради таких моментов и стоит жить! Перед выступлением Таня вырядилась в узкие черные кожаные штаны, черную майку и голубые перламутровые босоножки на огромнейших каблуках. На мне – ярко-голубые джинсы и желтая майка. Да! Чуть не забыл упомянуть популярные в то время китайские кеды – огромные, размера на три-четыре больше. Валера с Олей перед нашим выходом на сцену сняли с себя свои вечные косухи и протянули нам. Мы влезли в грубую пахучую кожу. Вот за это отдельное огромное спасибо. Папа привел на концерт чуть ли не всю свою рыбацкую команду – от старпома до буфетчицы. И вот из зала свистят, орут: «Хеви металл! Хеви металл! Давай!» Динамики гудят, как турбины, в воздухе сконцентрировалось электричество. Путаясь в шнурах, подключили инструменты. Немного, ровно столько, сколько надо для панк-музыки, настроились. «Раз-два-три-четыре!» – отсчитал, ударяя по «хэту» барабанщик, лучший в городе, его, как и косухи, подогнал нам за два дня до выступления Валера. И вот как лупанет этот парень по барабанам! Я, изо всех сил преодолевая неожиданный паралич, заиграл классическое, на двух-трех струнах, рок-н-ролльное вступление… Да, мы играли почти классический рок-н-ролл, но с панковской грязью, в отвязной такой манере. Звук – жесткий, классный. На басу играл человек по имени Лан, вторая гитара – Троцкий. Таня, с распущенными волосами, словно жрица рока, высокая и красивая стояла посередине сцены. Дым – столбом, как на пасеке во время отъема меда у пчел. Таня пела, я большую часть песни орал, но именно такое, контрастное сочетание ее нежного голоса и моих воплей придавало, на наш взгляд, особую прелесть песне. Первый проигрыш. Нет, я, конечно, не забыл, что Валера перед выступлением, как заведенный, твердил – «хуй» петь не надо, а еще лучше и про Ленина не надо… про «хуй» не надо, про Ленина не надо… Не надо, в общем, про Ленина и хуй Достал, одним словом! А мне… Черт побери, мне мерещилось, что с высоченного потолка незримым духом, улыбаясь и дымя самокруткой, за нами наблюдает вечно пьяный ухмыляющийся Моррисон… Я даже искал его глазами среди балок, разноцветных прожекторов и штукатурки. И что-то такое непонятное нашло на меня… Ага, значит? Не надо про Ленина? А еще чего? Так вот – очень даже надо. Надо и все тут! Тот самый куплет… И вместо отрепетированного запила, что должен был заменить собой нехорошее слово, я проорал: – И жадно Крупскую целуя, не мог поднять он даже хуя!!! – Ууууу! Хуй!!! – непонятно чему, но дружно обрадовалась толпа. Мельком взглянул за кулисы, сквозь дым частично разглядел взбешенного Валеру, который указательным пальцем одной руки крутил пальцем у виска, а другой, словно саблей, рубил воздух. Под конец я разошелся… Нещадно терзал бедную «Музиму», словно хотел вырвать все ее электронные внутренности. Она визжала, жужжала и стонала… Таня вошла во вкус и тоже ой как разошлась, вспомнив все, чему ее научили в танцевальной студии. Трехминутную песню легко растянули на целых пятнадцать, благо припев позволял… Ведь его можно, как вы поняли, повторять до Четвертого Пришествия. Почтенной публике наше выступление понравилось. Нам тоже. Перед уходом за кулисы зачем-то крикнул в микрофон: – Даешь, на фиг, прожектор перестройки! – Вааааа, даешь! Хуй!!! – взорвался воплями зал. За кулисами, забирая косухи, Валерыч отчитал меня… Я же, продолжая балдеть от произошедшего, отмахнулся. Залпом проглотил предложенную кем-то бутылку пива. Вторую отдал Тане. Не сразу, но отдышались. Захотелось уединиться, спрятаться от всех. Пошли в комнатку, выделенную нам и еще нескольким группам под гримерную… Заперлись там, чтобы целоваться, целоваться, целоваться… На традиционной, обязательной после концерта пьянке музыканты спорили, ругались, обсуждали: кто где слажал, кто забыл две ноты из соло… Вечная рок-н-ролльная суета. Все крутились возле «приглашенных гостей». В том году, если не ошибаюсь, у нас гостила группа «Чайф» – легендарные люди с Урала. Но нам было хорошо и без них. Нам хватало друг друга. Вышли покурить. Возле туалета нас выловили телевизионщики. Ого! В первый раз на сцене, а уже мужики с камерой, микрофон под нос суют: – О чем ваши песни? – Какие такие песни? – не понял я. – У нас всего одна песня… Она – про нее! – Я обнял Таню и поцеловал ее. – И про Ленина… – А другие песни будут? – А вам что? Этой мало? – удивилась Таня. – Будут, – ответил я, – будут и другие… Много песен будет. И все про нее… Про Таню… – У вас голос такой жуткий! Как вам так удается петь? Кажется, он меня с кем-то спутал. Не такой уж и жуткий у меня голос, если прислушаться, но… – Что? Голос? Голос – у нее! А я типа на подпевках. А получается так. – Я вырвал у мужика микрофон, сложил руки лодочкой, как любят делать вокалисты из чумовых тяжелых команд, и сам того не ожидая, проорал: – Даешь перестройку! Бесцельно бродивший по длинному коридору люд передернуло. «Х…!!!» – потусторонним эхом донеслось из темных закоулков ДК. (Ну, это можно вырезать.) До дома той ночью не доехали. Хорошенько отпраздновали дебют и завалились спать в маленькой квартирке Троцкого. Приснился дурацкий сон: Полночь. Москва. Красная площадь. Гуляем с Таней под ручку. С неба падают огромные снежинки – черные ангелы опять колошматят белых. Неожиданный гулкий бой курантов. Озираемся испуганно. Вдруг из Мавзолея с мерзким шипением повалил желтый, едкий как хлорка, дым. Дальше – словно в дешевом ужастике – двери саркофага распахиваются, в алом свете оттуда выходит лысый Ленин, грозит нам, крючит пальцы… Тут же плиты кладбищенские вылетают из Кремлевской стены… Взрывы, пыль, прах. И оттуда прыгают зомби, и из могил тоже пытаются вылезти, и вся эта нежить надвигается на нас. А впереди Ленин! Их вечный вождь. Страшно стало, взялись мы за руки и побежали, задыхаясь… В районе «Детского мира» остановились перевести дух. И вдруг – крик жуткий, пронзительный. Проснулся… Таня мирно сопела на моем плече. Эх, приснится же такое… – Тань, извини… проснись, – зашептал я. Мне очень захотелось поделиться сном. Я принялся тормошить ее, чмокнул в носик. Она заворочалась, открыла глаза. – Слушай, Тань… Зря мы про Ленина пели, он мне приснился сейчас со своей жуткой братией, страшно, блин. Рассказал ей сон. Ну и что вы думаете… – Около «Детского мира»? Не бери в голову… Ну, мы на их пути оказались. А они и так каждую ночь в магазин ходят, за игрушками. Не наигрались при жизни. Я представил Ленина с совочком. Расхохотался. – Спи, – сказала Таня и прикрыла мне рот ладошкой. – Спи, а не то Троцкого разбудишь… Троцкого? Ха-ха-ха! Я не смог сдержаться и заржал еще громче. До коликов в районе печени. Как «хохотунчик» – популярная японская игрушка моего детства. Желтый мешочек – внутри мини-проигрыватель с маленькой пластинкой. Нажмешь на кнопку – из мешочка раздается безумный смех. Помню, что японцы запрятали в мешочке два вида смеха – идиотский и еще более идиотский. – Троцкого?! Уххх… А может, он тоже в магазин ушел? Это здорово! Ха-ха-ха! – Да что это такое, блин? Вы спать дадите? Сашка, прекрати ржать… Лошадь… – раздались из угла вопли разбуженного Троцкого. Остановить мой смех смог только долгий-долгий Танин поцелуй. 11 На первом уроке, мы, навалившись друг на друга плечами, наслаждались полусном-полуявью. Во время перемены некоторые ученики поглядывали на нас, загадочно улыбаясь, из чего я понял, что они присутствовали на концерте. Захотелось принять какую-нибудь героическую позу и проорать пророческую, как оказалось, фразу про перестройку и х… в итоге. Вдруг откликнутся? Еле сдержался… На втором уроке, литературе, сон заметно потеснил явь. На третьем мне начал было сниться надоевший до одури за последние сутки Ленин, но громкий голос толстой, похожей на черепашку, завучихи бревном врезался в сон, безжалостно его разрушив… – А ну проснитесь. Ты и ты. Разоспались тут… Я открыл глаза. Таня зевала в ладошку. – К директору! – словно прицеливаясь, ткнула в нашу сторону указательным пальцем завуч. Нас? К директору? Спустились на первый этаж. Тихонько поскреблись в дверь, вошли. Вежливо поздоровались. – Дети, что вчера было? – логически неправильно поставила вопрос Антонина Сергеевна. А какой вопрос – такой и ответ: – Вчера? Вчера, Антонина Сергеевна, пятница была. Сегодня суббота. Завтра – законный выходной. – Саша, не много ли у вас выходных в выпускном году? – Не очень, хотелось бы больше… Но ведь надо учиться. – Я многозначительно почесал затылок. – Как Ленин завещал. Директриса поняла, что разговор споткнулся, захромал с первых фраз. Посмотрела на нас тяжелым, многократно испытанным на сотнях учеников взглядом. – Я про концерт спрашиваю, если вы еще не поняли… Вы уже что? Концерты даете? Для меня это новость. И, кстати, про Ленина. Что вы такое спели? – Ничего мы не даем… Одну песенку спели, маленькую такую песенку, – пробормотал я, опустив глаза. Если честно, то столь оперативное распространение информации смутило, встревожило и взволновало. Напрягло, одним словом. – Да? Ответьте тогда, милые мои, почему так много шума? Из-за маленькой такой песенки? Александр, ты знаешь, откуда мне звонили? – Из Кремля? – Я нежданно вспомнил вчерашний сон, начало прерванного сегодняшнего, и по телу запрыгали мурашки. – Нет. Не из Кремля. А гораздо хуже! – занервничала Антонина Сергеевна и тут же спохватилась, поняв, что ляпнула что-то не то… – Хуже? – переспросил я и тоже прикусил язык, также сообразив, что сказал лишнее. Антонина поднялась со стула и принялась нервно, как разминающаяся пантера в клетке, расхаживать по просторному кабинету. Туда-сюда. Туда-сюда. Туда-сюда. Ходьба благотворно подействовала на директрису – она немного успокоилась. А может, мне только показалось… – Саша, ты можешь нормально разговаривать? По-человечески? Что вчера произошло? – Да не было ничего такого! – взорвался я и тут же постарался взять себя в руки. – Вас кто-то хочет ввести в заблуждение. Ну, песню спели, интервью дали, и скорее спать… Э… Чтобы в школу не проспать. Да, чуть не забыл – еще зубы почистили. Что в этом преступного? Вы сами подумайте… – Антонина Сергеевна, присядьте, вам лучше станет… Я все расскажу, честно… – пообещала Таня и даже погладила застывшую, словно в один миг заколдованную, директрису по голой пухлой ручке, решив переложить инициативу в этом бестолковом разговоре на свои плечи. – Интервью? Кому? Какое интервью? – пролепетала Антонина. – Севе Новгородцеву! Город Лондон. Би-би-си! – пропел я. – Сашка, помолчи, пожалуйста, ну хотя бы, минутку, – попросила Таня, и я притих. – Всего одну минутку. А я все честно расскажу. В общем, Антонина Сергеевна, мы песню спели, на фестивале, а в песне куплет есть, про Ленина, и одно нехорошее слово… Можно я не буду его повторять? – Мне его по телефону уже повторили… И не один раз, – вздохнула директриса. – Дальше что? – Дальше? Ну… Вместо нехорошего слова Троцкий должен был запил на гитаре изобразить, а Сашка все равно проорал это слово, а толпа подхватила и тоже проорала… Все! – Запил? Кто? Какой Троцкий? Вы и про Троцкого пели? Танюша, ну зачем? – Антонина Сергеевна, медленно, но верно сходила с ума, по крайней мере, мне так показалось. Я видел, что Таня искренне пыталась ей помочь. Получалось не очень… – Да нет, вы не поняли. Троцкий – играл на гитаре. Подыгрывал нам. Да успокойтесь же вы… Пожалуйста! Не тот Троцкий, тот мертвый давно… вроде… Макс-Троцкий, у него кличка такая – Троцкий… Кличка! Врет, как и тот Троцкий, на каждом шагу, короче. Он гитарист… Наш Троцкий… Я наблюдал за Антониной, за тем, как она реагировала на Танины объяснения, за тем, как с хрустом, словно кубик Рубика, вертела очки, и изо всех сил сдерживал смех. Боялся расхохотаться, как минувшей ночью, когда смешались в кучу мавзолеи, ленины и троцкие. А потом собрал всю силу воли, сделал виноватое лицо и произнес – с соответствующими интонациями – монолог кающегося грешника. – Антонина Сергеевна! Не было в песне плохого слова. Это враги придумали! Я крикнул: «Даешь перестройку! Хой!» Хой – это клич! Интернациональный! А аппаратура – плохая! Она фонит, гудит и шипит… Вот людям и послышалось что-то не то, в меру их испорченности. А денег на аппаратуру у рок-клуба нет. Это все от нищеты нашей. Обещали-обещали аппарат хороший купить, так и не купили. Это комсомольцы мутят, их рук дело… Одни обещания, не более… Простите нас за все. Мы больше ничего такого делать не будем… Очень скоро вспотевшая, раскрасневшаяся Антонина выгнала нас из кабинета, предупредив напоследок, что «такие шутки до добра не доведут». Из-за бестолковых разбирательств с директрисой опоздали на английский, который я полюбил в прошлом году, когда преподавать его стала молоденькая симпатичная учительница – Лариса Сергеевна. Она была, как сейчас говорят, – «продвинутой» и очень хорошо относилась ко мне и к Тане. Говорила, что мы – необычные. Мы даже в гости к ней как-то ходили – пили пиво с рыбой и болтали на разные темы. Побольше бы таких педагогов! – Где были? – спросила Лариса Александровна. (Можно просто – Лариса). – У директора, – ответила Таня и виновато улыбнулась. – «Даешь перестройку», – улыбнулась в ответ учительница и подняла два пальца вверх в знак непонятно чьей победы. – Да. Все из-за перестройки этой. А вы были на концерте? – удивилась Таня. – А ты как думала? Очень уж хотелось на учеников посмотреть. Знаете, мне понравилось… Сели за парту. Одноклассники принялись переваривать диалог между Таней и Ларисой. Через несколько лет Лариса удачно выйдет замуж. За моряка, само собой. Свадьбу будут гулять в шикарном ресторане с фонтанами. Директриса Антонина Сергеевна поедет по осени за грибами и исчезнет, пропадет. Среди учителей и учеников наибольшей популярностью будут пользоваться фантастические версии про летающие тарелки и похищение директрисы инопланетянами. Антонина Сергеевна! Если вас действительно похитили инопланетяне и вы живы, ведь инопланетяне бывают разными, не только добрыми… короче, Антонина Сергеевна, если вы до сих пор бороздите просторы бескрайнего космоса, то прилетите и заберите меня отсюда! Очень скоро на наши головы свалились обещанные Энди Уорхолом пятнадцать минут славы. Представляете? Постарались телевизионщики – показали в молодежной передаче интервью и несколько секунд нашего выступления. Выяснилось – требуется так мало, чтобы нас стали узнавать на улицах, магазинах и в общественном транспорте. Слава быстро надоела, поэтому, чтобы не привлекать внимания, нацепил на нос солнцезащитные очки. Зимой! Не помогло… Внимания стали обращать еще больше, но уже как на придурка в черных очках во время полярной ночи. Валерыч наблюдал за нами, укоризненно качал головой, требовал серьезных песен и постоянно твердил, что надо пользоваться моментом, а не «страдать фигней между походами в школу». Песни действительно стали серьезнее… Кусочек второй песни для нас с Таней, под грустный перебор… если под рукой есть гитара, можете наиграть, вот аккорды: Hm, А, Em, D: Как скоты толпой прут на водопой, Так, забыв о главном, лезли вы ордой, Скоро сотня лет жизни праведной, Только где ни глянь – все неправильно. Было серое, стало – красное… Было красное – стало грязное. Забыл дальше. Прости, Таня… И кассетка наша с развеселой обложкой тоже затерялась и почти забылась… Помню, что назвали мы ее излишне скромно – «Одна песня! Зато какая!». После записи рок-н-ролла Валера грязно ругался, вынося из студии Дома пионеров Первомайского района кучу бутылок. Я прозвал его артиллеристом – он напоминал солдата, таскающего снаряды к орудию. Учеба к тем временам наладилась окончательно. Нам, окрыленным любовью, все давалось легко, к тому же Таня тяготела к точным наукам, а я их ненавидел, обожая гуманитарные предметы – литературу, историю… Вместе мы были одним идеальным учеником. Я писал на двоих сочинения, а Таня помогала мне с «алгеброй и началами анализа». 12 Нам несказанно повезло – мы оказались в зимней сказке! С настоящим Санта-Клаусом. (Тогда казалось, что он – чуть-чуть настоящий.) Пришла пора рассказать, что три раза в неделю мы ездили на Танины репетиции в тот же ДК, где состоялся наш рок-н-ролльный дебют. Таня занималась танцами с первого класса – сначала бальными, потом спортивными и современными. Танцы она любила всей душой. А я любил смотреть на Таню в танце. Волосы, скрученные на затылке в большой тугой узел, от чего шея казалось еще длиннее, осанка… Часто, а фактически всегда, мне хотелось броситься на нее прямо в зале. Руководила коллективом (Оля не ошиблась) Лорка – нервная тетка с не по возрасту хорошей фигурой. Валера с Олей тоже часто заходили на репетиции, болтали в паузах с Лоркой – они дружили. Как-то раз в курилке Лорка мне заявила: «От тебя такие флюиды идут, ты сиди где-нибудь… Ну, хотя бы в кладовке, чтобы тебя совсем не было видно. Совсем-совсем! А то подтирать за девчонками придется. Понял?» Если честно, ни фига я не понял… Подтирать-то зачем? У них что, недержание мочи от моего вида? Позже дошло. Ну и шутки у тебя, Лорка! Стерва! Все же пришлось залезть в кладовку, где хранились ворохи костюмов и бальные тапочки… Там головокружительно, до умопомрачения, пахло женским потом и духами. Боюсь, что царящий там аромат стимулировал выделение куда большего количества флюидов, чем когда я сидел в зале. Ну, Лорка, сама виновата… Твои проблемы. Загнала меня сюда, сижу как сыч. Сама и подтирай за своими девочками. Приближался очень важный конкурсный концерт. Постепенно Лорка становилась все более и более взвинченной. Я всерьез опасался за ее психическое здоровье – она много, не щадя легких, курила, нервничала и вела себя очень странно. Что поделать – творческий человек. Но вроде все обошлось, тем более за пару дней до выступления Лорка, окончательно обессилев от постоянных эмоциональных перепадов, иссякла, превратившись в вялую и апатичную… Мне даже обидно за нее стало – амеба какая-то, а не властная Лорка. В первый раз я присутствовал на таком мероприятии. Сразу бросилось в глаза неприятное изобилие жирных пожилых мужиков в зале. Это были, как я понял, самые настоящие извращенцы-маньяки. Представляете, один из них, сидевший недалеко от меня, притащил с собой морской бинокль! У меня дома был такой же… Мощная и тяжелая вещь. В конкурсе участвовало много коллективов всех возрастов и танцевальных направлений. Минут через тридцать захотелось курить, но я боялся пропустить Танин номер. Ее выход объявили часа через три. Я вспотел. Под популярную песенку Сабрины Таня, похожая на змею, в розовом, сверкающем звездочками купальнике с длинными рукавами, извиваясь, вышла на сцену, подняла руки, послала воздушный поцелуй. Черные колготки, короткие сапожки. Из-под большого кепи такого же, как и купальник, цвета – распущенные волосы! Я поднял, аплодируя изо всей силы, руки вверх и случайно наткнулся взглядом на мужика с биноклем. Нет, ну что ты будешь делать? Этот старый урод пялился через свой прибор с 12-кратным увеличением на мою Таню, ерзая при этом в кресле… Знаете, это уже слишком! Уж этого я никак не мог вынести. Встал, извиняясь перед зрителями и цепляясь за чьи-то коленки, подкрался в полумраке к мужику сзади, и хлопнул его ладонью по покрытой испариной лысине. Мужик схватился за голову и заорал. Пользуясь относительной темнотой, я быстро пригнулся и почти незамеченным выбрался из зала. Подошел к гримерке – закрыто. От извращенцев, наверное. Постучал. Дверь открыла воздушная, словно кусок свежеприготовленного суфле, девочка в шикарном белом бальном платье. В гримерке оказался целый выводок таких девочек. Уселся в уголке, прикрыв ладонями уши, чтобы не слышать перебивающих друг дружку, громко болтающих о чем-то своем, танцевальном девочек. В их окружении дождался Таню. Она была возбуждена. Чуть позже выяснилось, что ее коллектив занял первое место. Награда – поездка с концертом в Финляндию, в городок Рованиеми. Валера пообещал уладить все вопросы с Лоркой. Я ему верил. Мы вместе поедем в Финляндию. Ура? Ура! 13 – Что? Куда? В Финляндию? Не понимаю… Это еще зачем? – искренне удивилась Антонина Сергеевна, когда мы заглянули к ней, чтобы отпроситься на неделю. – Вы что? И там про Ленина будете петь? – Да нет, что вы, как можно? Даже не думайте. Мы танцевать едем, а не петь. – Таня пыталась успокоить директрису, которая снова разволновалась, как девушка на первом свидании. – В родной стране вам уже не танцуется? – ехидно поинтересовалась она. – Нет. Мне кое-что танцевать мешает, особенно – с Таней. Из меня тут же стаями опасные флюиды вылетают, из-за них даже наводнение произойти может… Жуткое огромное цунами! – подражая интонации Антонины, съехидничал и я. И добавил: – А Ленин, кстати, любил Финляндию. – Что? Впрочем делайте, что хотите, у меня от вас голова кругом идет. Я вас не держу. У меня… У меня давление скачет. Скатертью дорога. На неделю, на две, на сколько вам будет угодно… Можете хоть в Африку ехать, – Антонина махнула рукой в сторону окна, – хоть в Австралию, – размашистый жест в сторону двери, – не держу! Столько лет в школе работаю, всяких видела, но вы – это что-то. В богему подались? Богема? Нет, не богема. А очень бы хотелось! Тогда это был предел мечтаний. Вот Валерыч с Олей – настоящая богема… – Спасибо, вы очень добры, – Таня поблагодарила директрису, взяла меня, уже раскрывшего для подобающего ответа рот, за руку и чуть не силой вытащила из кабинета. Вечером под торжественные мамины наставления (Вы там аккуратнее, много не пейте. Договорились?) папа протянул Тане несколько розовых купюр с портретом норвежской королевы. «Погуляете там. Это – кроны… Марок нет… Поменяете на месте». Тогда в международную политическую моду вошли так называемые «обмены». Страны, не глядя, менялись на время кем только можно – студентами, школьниками, научными сотрудниками и даже танцевальными коллективами. Границы приоткрылись. Таможня превратилась в своеобразный обменный пункт. Кольскому полуострову повезло, рядом, под боком – Финляндия и Норвегия. Несколько часов на автобусе, и ты в другом, капиталистическом мире. Ранним утром приехали на площадь Пяти Углов, где возле гостиницы стоял буржуйский, похожий на космический корабль автобус – огромный, сверкающий серебром, с ярким рекламными надписями на бортах. Непривычно просторный салон, непривычно большое расстояние между сидениями, а это значит, что нам, обладателям длинных ног, не придется мучиться во время пути. В отечественном транспорте нашим бедным ногам всегда не хватало места, из-за чего они постоянно затекали… Неприятные ощущения – поднимаешься с сиденья, а в икры будто одновременно впиваются тысячи иголок. Хромали, блин, пока не восстанавливалась нормальная циркуляция крови. Поехали… Здорово! Пятнадцать прекрасных девушек и всего три мужика – я, Валерыч и водитель! Лоркин муж – в море, да и вряд ли ему после всяких панам-ангол-южных георгий захотелось бы в Финляндию. Моряки в этом смысле весьма избалованные и капризные люди. Автобус зайцем петлял среди заснеженных сопок и замерзших озер. Девчонки трещали, как сороки, – сказывалось перевозбуждение от первой поездки за границу. Таня, примостив голову на моем плече, спала, попросив разбудить ее в Финляндии. Я тоже вскоре заснул, а когда проснулся, автобус уже стоял возле пропускного пункта. Таможня, мягко говоря, удивила… В рыбном порту ее бдительные работники тоннами изымали музыкальные пластинки, а здесь… Нас, «детей», никто и не думал досматривать. Лорка, прихватив папку с бумагами, исчезла в небольшом здании. Минут через пятнадцать вернулась. На пару секунду в автобус заглянул пограничник, веселым взглядом окинул танцовщиц, подмигнул им – и все. Все? Двадцать метров, и мы за границей. Финляндия! Такие же плавные, без резких граней, северные пейзажи. Казалось, мы никуда и не уезжали. Такое же низкое, давящее на нервы и душу небо. Я смотрел на снег, бугрящийся сугробами на обочине. Где-то слышал, что в скандинавских странах снег вдоль дорог не грязно-серый, как у нас, а девственно-чистый, с нежным небесно-голубым оттенком. Будто и не снег, а белье новорожденного младенца. Бессовестные враки. Нет, допускаю, что где-нибудь на проселочных или деревенских дорогах финский снег радовал глаз белизной, но на оживленной трассе он был таким же, как и в Союзе… Белье младенца? Скорее – простыня больного фурункулезом. Таня ждала подтверждения еще одной легенде. Она высматривала оленей, стоящих, опять-таки по рассказам очевидцев, чуть ли не шеренгами вдоль финских дорог, никого не боясь и ласково приветствуя проезжающих туристов величавыми до благородства взмахами рогатых голов. Долгое смотрение в окно, желание разглядеть сквозь розово-фиолетовый полумрак коротенького северного дня силуэты животных не увенчалось успехом. Увы. Олени, наверное, дружно отправились в заслуженный отпуск, попросив заместить себя ярко-рыжую, пронафталиненную инеем лисицу, выбравшую для наблюдения за проезжающим транспортом высоченный холм у дороги. После разросшегося в длину Мурманска с его новыми, вырастающими прямо на сопках микрорайонами финские города и деревни поражали крошечностью и одноэтажностью. Казалось, что основную, активную жизнь финны ведут где-то в земных недрах, как тролли. Подумал – ни хрена себе! Так ждали этой заграницы, а тут… Таня, так и не дождавшись оленей, снова заснула – сказалось гипнотически-усыпляющее однообразие пейзажей за окном. Вот и Рованиеми. Если бы не хижина Санта-Клауса в окрестностях, то – типичный финский городок. Один из многих. Не большой и не маленький. Нас разместили в пригороде, поселили в аккуратных симпатичных коттеджах. Мы поужинали. Я выклянчил для нас у Лорки, словно она всем заправляла в чужом доме, маленькую, крепко пахнущую сосной комнатку с одной большой кроватью. Лорка сказала, что «для молодоженов ей ничего не жалко» при условии, что мы пообещаем никуда не убегать и вести себя по-человечески. Пообещали. Обслуживающих нас финнов поначалу сторонились, присматриваясь к ним и пытаясь понять, чем капиталисты-буржуи отличаются от нас и отличаются ли они от нас в принципе. Лорка общалась с ними на хорошем английском. Появилась мысль, что надо бы отметить приезд. Пошли на поклон к Валерычу с Олей, намекнули, что это просто необходимо для привлечения удачи, дабы поездка оставила только позитивные воспоминания… В общем, отметить надо, но так как мы побаиваемся незнакомых мест, не будут ли они так любезны составить нам компанию и поискать маленький такой финский магазин, где продаются пиво или даже водка. Нет, никого и ничего мы, само собой, не боялись, просто Валерыч мог легко сгладить вероятные проблемы с Лоркой, которая, несмотря на наши обещания, все равно чего-то опасалась и старалась надолго не выпускать меня и Таню из поля зрения. Не исключаю, что Валера еще в Мурманске посвятил ее в подробности осеннего питерского вояжа, хотя могу и ошибаться. В любом случае такие слухи расползаются быстро. – Валерыч, ну пойдем, – ныл я. – Пойдем, Оля… – А марихуаны не хотите? – сонно отвечал Валерыч, студнем растекшийся по креслу-качалке в просторной гостиной возле уютного камина и походивший на чрезмерно довольного собой бюргера пенсионного возраста. – А почему бы и нет? Пойдем, купим… – У вас что, деньги есть? – заинтересовался Валерыч. – Есть, – Таня достала из кошелька пару бумажек. – Только это кроны, а не марки… – Ого! Откуда? – От удивления Валера оторвал задницу от плетеного кресла. – Папа дал, – гордо ответил я. – Мне бы такого папу, братан. Отец у тебя – супер, кстати, не видел его давно… Ладно, уломали. Танька, убери деньги. Они вам еще пригодятся. Следуйте за мной, алкоголики малолетние… Чую, не попаду я из-за вас в рай. Гореть мне в аду. Валерыч оказался настоящим матерым контрабандистом. Они с Олей умудрились провезти через границу бутылок пятнадцать водки и несколько блоков болгарских сигарет. Мы с Таней потом долго ломали головы, пытаясь понять – где и как они умудрились спрятать столько водки? Под одеждой? Или взяли в сообщники финна-водителя, оборудовавшего специальные тайники в автобусе? – Здесь очень дорогая водка и сигареты, – объяснил Валера. – Бутылку можно продать за пятьдесят-сто марок, это уж как повезет. И сигареты дорогие. Я спрятал в рукав дарованную Валерой бутылку «Русской». Осторожно, чтобы не заметила Лорка, прокрались на кухню, где жестами выпросили у рыхлой конопатой финки немного закуски. Она сжалилась и угостила нас бутербродами с семгой и сыром. Мы же из голодной России приехали! По ее глупому и неверному мнению. Заперлись в комнате. За окном – таинственная финская ночь, приправленная снегом. Впереди – целая неделя. Смакуя семгу, выпили чуть-чуть водки и, включив телевизор, завалились в постель. Беззлобно посмеялись над непривычным финским языком, посмотрели передачу про однообразно танцующих и монотонно поющих финских бабушек. Несмотря на позднее время, вопреки еще одной легенде, слышанной на родине, порнографию не показывали, сколько я не щелкал пультом. А для просмотра всех остальных передач и фильмов, мелькающих на экране, требовалось знание языка… Я вам так скажу – сплошные разочарования от этой заграницы! Снег – грязный. Олени – прячутся. По телевизору – нудные народные танцы в исполнении древних, словно они ровесницы самого Одина, саамок… А где страстное финское порно? Нам казалось, что порнография, транслируемая по телевизору, в корне должна отличаться от той, которую мы смотрели дома по видео. Почему так казалось? Не знаю. В любом случае черт с ней, не показывают и не надо. Нам и так хорошо! – Знаешь, – сказала Таня, – я вот что думаю… Давай останемся здесь? – В комнате? – пошутил я. – Да нет, в Финляндии! Судя по Валериной реакции, у нас довольно неплохая сумма в валюте. – Таня, это для Валеры и нас неплохая сумма… Сколько там? Крон шестьсот-семьсот? Они очень быстро улетят, учитывая местные цены на водку и сигареты. – А мы не будем пить водку и курить. Мы будем экономить, – заявила она. Последняя фраза, позаимствованная из мультфильма, рассмешила. Нет, ну что будешь делать? Ей опять хочется убежать, вернее, наоборот, остаться здесь, но суть-то не меняется. Какие-то детские мысли. Ни одного иностранного языка не знаем. Кому мы нужны? – Слушай, Сашка… Я все придумала. Давай к местным властям обратимся? Скажем, что наезжают на нас в Союзе, петь, чего хотим, не дают… Политического убежища попросим… Я не мог понять, что она нашла в скучной и унылой, судя по всему, Финляндии. – Тань… Сколько нам лет? Ты что? Действительно хочешь обратиться к властям? А дальше что? Спеть им про Ленина? А я вместо запила – «хуй» проору? Так тут же в полицию сдадут или в дурку местную. К слову, ты обещала Антонине Сергеевне не петь здесь про Ленина. Так что танцуй, и поедем домой. У тебя ведь нет особого диссидентского танца? – улыбаясь, спросил я. – Под названием «Застенки КГБ»? – Тут не танец нужен, а слова… Придумай что-нибудь жуткое, про преследование на родине… – У них своих лоботрясов хватает, понимаешь? У нас же на лицах все написано. Посмотрят они в наши глаза и поймут, что пользы от нас, тем более их обществу – никакой… – Саша… – прошептала она. – Ты так думаешь? Что у нас написано? Неужели мы такие бесполезные? Черт, похоже, ты прав, ведь даже Антонина намекнула, что обратно можем не возвращаться. Оно, конечно, не очень и хочется, но все равно обидно. Мы что? Нигде не нужны? Совсем? А при чем тут лица? Слушай, а какое необходимо иметь лицо, чтобы позволили остаться? – Тебе это не грозит. Мне, думаю, тоже… Лицо надо… Ну… – я задумался, – как у Солженицына! Старое, бородатое, испаханное морщинами вдоль и поперек. А главное, чтобы Колыма в глазах явственно читалась… – А это-то как? – Не знаю, – признался я. – Но, Тань, фраза какая красивая. Вслушайся – «Колыма в глазах читалась»… – Нет, такое лицо я не хочу, – Таня улыбнулась. – Спи. Тут Санта неподалеку обитает, вот донесут ему пронырливые эльфы про твое желание, а он поймет не так. Проснусь завтра, а рядом – Солженицын. Тебе меня не жалко? Я с ума сразу сойду. Таня засмеялась и продолжила мысль: – А если он для двоих мое желание исполнит? Представляешь? Лорка устроит завтра перекличку, а тут два бородатых старика – Солженицын и… о! Достоевский, в одной постели, в обнимку. Да еще с явственной Колымой в глазах. Лорка точно с ума сойдет. – Кстати, Танюшка, мы ведь и Лорку своим невозвращением подставим, ее тогда тут же в застенки КГБ упекут. Танины фантазии были более оптимистичны: – Ее потом отпустят, она переберется в Финляндию или Норвегию, и власти позволят ей, как жертве репрессий, остаться навсегда. А потом мы найдемся… – Ага! Вылезем из тундры, где будем жить, ненужные финскому обществу… Снежными людьми – грязными, заросшими и мошками покусанные… Потом поцеловал ее и прошептал, нежно, в ушко: – Какая разница – где нам жить? Но Родина – всегда лучше. Главное – вместе. Понятно? Спи… В ту ночь оказался в на удивление нелепейшем сне… Идем, хрустим снегом на тропинке, по обочинам колышутся от ветерка фонарики разноцветные… Снег – чистый-чистый, без грязи. Впереди, среди наряженных елок, виднеется чум Санта-Клауса. Хотя не в чуме он должен обитать, если не ошибаюсь. Эльфы вокруг летают, роятся блестящими мошками. Подходим к чуму, шкуру оленью, прикрывающую вход, поднимаем… Заглядываем внутрь. А внутри – ящики с водкой штабелями, как в подсобке магазина. Очаг коптит. Мрачный интерьер, одним словом. Похлебкой какой-то воняет. И вот он, вроде бы Санта, но странный такой, непохожий… В глазах его… Колыма читается! И понимаю вдруг, что никакой это не Санта-Клаус, а наоборот – самый настоящий Солженицын! И в котелке – баланда тюремная. И отводит он взгляд от толстенной пожелтевшей книги, откладывает ее и спрашивает строгим учительским тоном: – Дети, за границу хотите? А? – Хотим, – отвечает ему Таня, – очень хотим! А что, нельзя? – Вот вам ваша сраная заграница! – заорал Солженицын и давай кидаться в нас бутылками водки. Чрезвычайно странный сон. 14 – Подъем, хватит спать, девочки! Подъем! Есть на белом свете особая порода женщин, чей пронзительный голос по утрам действует на нервы, как визг бензопилы. Так вот, Лорка – из этой стаи женщин-бензопил. Настоящая валькирия. Открыв глаза, не сразу сообразили, где находимся, так часто бывает, когда засыпаешь в новом, незнакомом месте. Таня подчинилась Лорке и вылезла из-под одеяла. – Таня… Танечка… А я валяться буду. Долго-долго. Мне сон необходимо осмыслить. Такой чудный сон приснился. В нем фигурировал Солженицын, а может, и Достоевский, занявший место Санта-Клауса и устроивший в его чуме что-то вроде водочного магазина. Дело, конечно, необычайно прибыльное, при варварских ценах на исконно русский продукт… – Потом осмыслишь, а заодно и расскажешь подробно. Поверь, не стоит по пустякам злить Лорку. Слышал? Подъем! – перебила Таня, стягивая с меня одеяло. – Нет! Я натянул одеяло обратно. – Это она девочкам кричала. А про мальчиков я ничего такого не слышал. Так что мне можно еще поспать. Мне… И Валере можно… Он тоже – мальчик. Такие вот… Громкий и частый, как пулеметная очередь, стук в дверь не дал мне договорить. – Сашка, Танька! Если через пять минут не выйдете, отправлю домой на попутках! – прокричала через дверь Лорка. – Лорка! – проорал я в ответ. – На попутках – пошло и неинтересно. Найди нам оленью упряжку и немного водки, чтобы по пути через тундру не замерзли… – Оленью? Водки? Сашка, поверь, я не шучу, осталось уже четыре минуты и сорок секунд… – прокричала педантичная Лорка. – И… твою мать! Сейчас же прекрати педалировать мою психомоторику. – Слушай, Тань, что это такое – «педалировать»? Это злостное ругательство? Где она такие матерные слова отыскивает? Психомоторика… Черт, это самое неприличное слово из всех, что я слышал и произносил. – Саш, поднимайся, а? – Само собой, поднимаюсь. Кто знает, какие жуткие катаклизмы могут обрушиться на нашу и без того несчастную маленькую планету, когда Лоркина психомоторика пропедалируется… В одном уверен – от Лапландии, в любом случае, даже мокрого места не останется. Умылись, оделись, позавтракали кашей, погрузились в автобус и поехали на дружескую встречу с финскими школьниками. Финские школьники тут же удивили расхлябанным внешним видом и разболтанным независимым поведением. Но не понравились тем, что кто-то из них, без тени смущения на лице, ковырялся у всех на виду пальцем в носу, а там, где их собиралось больше трех, неожиданно появлялся мусор. Где урны? Где хваленая чистоплотность? Еще одна легенда развеялась! Гадят фантиками, банками жестяными где попало… Нас провели в зал и усадили за разноцветные яркие пластиковые столики. Для общения, так нам сказали. «Я – переводчик – представился веселый мужик с лицом закоренелого алкоголика. – Буду помогать вам в общении!» Невысокий, словно заторможенный, меланхоличный директор финской школы объявил об открытии официальной части и попросил обмениваться вопросами. Большинство вопросов с обеих сторон были скучными – про перестройку, капитализм-социализм, школу, любимые предметы и Горбачева… Кое-что, впрочем, запомнилось. Лорка спросила: «А чем вы занимаетесь в свободное время?» Уродливый, толстенный, как Карлсон, парень хмуро ответил: «Курим хэш и пьем водку». Смысл ответа я угадал до того, как его озвучил переводчик. Лорка покраснела. Наивная! Что она хотела услышать? Что они танцевальные кружки строем посещают? Лорка-морковка. «Какая у вас самая заветная мечта?» – поинтересовалась одна из наших девушек. Невысокий белобрысый мальчик поднял руку и ответил: «Чтобы папа подарил мне на Рождество новый снегоход, стоящий столько-то тысяч марок!». Ну, что тут скажешь? Мелковато, дружище, плаваешь. Вспомнилась фраза из фильма «Курьер»: «Возьми себе пальто и мечтай о чем-нибудь высоком!» В низенькой стране Суоми о высоком, насколько я понял, не мечтают. Это нам всю жизнь настойчиво внушали, что самая достойная мечта достойного человека – мир во всем мире! Заключительная часть встречи – концерт и дискотека. Наши красавицы-танцовщицы выступили первыми. В воздухе моментально нарисовалась веселая стайка флюидов! Потом нас развлекали хозяева. Школа у них, как оказалось, с музыкальным уклоном. Нам бы такую. Хор девушек исполнил «Песню о друге» Высоцкого на финском языке. Здорово спели, я и не подозревал, как хорошо знают и любят в Финляндии Высоцкого. Далее – несколько номеров из известных мюзиклов. И вот пришло время рок-н-ролла. На сцену вылезло несколько патлатых ребят, за пять минут подключивших гитары и микрофоны. Понеслась! Финские парни играли проверенные временем, чужие, как правило – американские композиции, что разочаровало. Очень хотелось услышать не американский, а финский рок. Увы! Мы с Валерой с завистью оценивали не технику исполнения, а качественную аппаратуру и инструменты. Понимали, что в нашем рок-клубе такие появятся не скоро. Финны отжужжали свою программку. К этому времени Валерыч уже успел незаметно продать ученикам несколько бутылок водки. По его словам, они очень обрадовались русской водке. Таня, знавшая по-английски не только ругательные слова, разговаривала с какой-то финкой. Началась дискотека – рай для танцовщиц, а нас с Валерой финские рокеры затащили за сцену, в небольшую каморку. Молодые волосатые люди, помешанные на музыке, – не политики, они всегда найдут общий язык, даже не зная языка. Девушка, с которой разговаривала Таня, оказалась подругой бас-гитариста, которого звали Петти Ули Тепса. Петти? Петя? Будешь Петей! Пили водку не на шутку расщедрившегося Валерыча. «Коммерчески неудачной будет у него поездка», – подумал я. Так вот, настоящее общение, ради которого наши страны занялись «обменами», происходило в каморках, подобных этой, после третьей рюмки, со всеми вытекающими из нее последствиями – братанием и признаниями в вечной любви между странами. Прервав дискотеку, нетвердо держась на ногах, спели компанией что-то из «Битлз», после чего на сцену вылезли финские и русские девушки, тоже пожелавшие чего-то спеть… Пока пели, финн, похожий на Карлсона (который, как известно, живет на крыше и любит летать), принес несколько самокруток с травой. На горько-сладкий запах мотыльком впорхнула Лорка, посмотрела на нас, покачала головой и заорала на Валеру. Ее вопли смешили. Мы с Таней глупо хихикали, чем еще больше злили и без того разъяренную руководительницу. На помощь Лорке пришла Оля. Тоже заорала. Вот зачем? А? Что им вообще от нас надо? Разорались тут… Я тогда даже примету придумал: если утро начинается с криков, то крики будут преследовать целый день. Наконец до нас дошло, что, оказывается: а) пришла пора прощаться и уезжать, б) водитель уже завел автобус, в) водитель громко ругается, матом, по-фински и по-русски. Уходить не хотелось. После долгих выматывающих переговоров, в которых активно участвовала и финская сторона, Лорка оставила нас в покое, взяв очередные клятвенные, чуть ли не кровью подписанные обещания, что с нами все будет хорошо. Не бойся, Лорка. С нами все будет не просто хорошо, а замечательно. Мы верим в это. Оля сказала, что за Валерычем нужен глаз да глаз, и тоже осталась. Много-много позже пьяной толпой шатались по яркому от гирлянд, фонарей и витрин городу. Хором пели песни, не забыли и про «Катюшу»… На фоне наших голосов резко выделялся густой Валерин бас. Редкие финские прохожие шарахались в ужасе. В кафе сидели, вроде бы… 15 Проснулись утром и опять не сообразили, где мы? Где пахнущая сосной комнатка? Вертим головами и ни черта не узнаем: обстановка другая, за дверью – нереально тихо, не слышно звонкого многоголосья и легких шагов танцовщиц. Боже, ну почему так быстро, до боли в голове, все меняется в этом мире. – Где мы? – спросил я Таню. – Думаешь, я знаю? Я понятия не имею, где мы, – ответила она и недоуменно пожала плечами. – В Рованиеми, наверное… Или нет? Кто-то постучал в дверь. Натянув трусы, вскочил с кровати, повозился со шпингалетом, открыл. Это Петя, наш финский камрад. Мы, как только что выяснилось, остались вчера у него ночевать. Он, как и мы, жил с родителями, и когда мы заявились, хрен знает во сколько часов и минут, произнес, я так думаю, по-фински что-то типа: «Мама, пусть они у нас переночуют. А?» А может, и не спрашивал он, может, у них и без разрешений родители позволяют ночевать кому угодно. Лорка, вероятно, уже сошла с ума. Стали вспоминать, где Валера с Олей? У Пети их не оказалось, к тому же он перепил вчера и вообще забыл, кто они такие. Ладно, и не такое разгребали. Выкрутимся. Часа через три с чувством глубокой вины и искреннего раскаяния я и Таня стояли перед Лоркой. Поскольку у Лорки больше не осталось нервов на крики, она простила нас тихим измученным голосом. Чуть позже появились Валера и Оля, их привезли недовольные финские родители финского соло-гитариста из финской школьной группы. Валера с Олей ночевали у них. Зачем-то Валера соврал им, что он – реальный правнук Шаляпина. После обеда отправились в аквапарк. Для жителей Севера аквапарк – что-то вроде земного филиала рая. Заросли пальм в горшках, прозрачно-голубая вода, водопады и скользкие горки. Танцевальный коллектив плавает стайкой русалок. Валера в огромных трусах, со спутанной шевелюрой… Водяной да и только. А снаружи – мороз градусов 25, если не больше. После купания – сауна. Вот зачем я так много выпил крепкого пива в кафе при аквапарке? Таня пыталась попридержать меня, но у нее ничего получилось. А ей, оказывается, жизненно важно было срочно попасть на прием к Санта-Клаусу. Представляете? Она уже придумала, как мы это сделаем – для начала найдем Петю, который должен знать точный адрес сказочного дедка с шелковистой бороденкой. Таня. Ради тебя… Да что угодно. Где Лорка? В качестве тяжелой артиллерии, когда канючили, выпрашивая разрешение, в который раз использовали Валеру. Он – наш таран, им мы разобьем любые преграды. Хрясь! Вчетвером пошли к Пете, долго разыскивали его дом. Нашли. Петя с одноклассниками отдыхал – пил водку и курил хэш. Он усадил нас, как узбеков, на полу, стол в его комнате отсутствовал. Зачем финскому школьнику стол? Им не задают на дом уроков. Нас угостили. Потом около часа потратили на то, чтобы объяснить Пете, чего от него так настойчиво добиваются «раша-фрэнды». Наконец он все понял, позвал отца, который тоже был, что называется, навеселе, что-то сказал ему, тот расхохотался, дружелюбно махнул нам рукой. Вышли на улицу, Петин папа выгнал из гаража большую машину. Поехали. Мне стало плохо. Запах кожаного салона джипа неуклонно провоцировал тошноту. Терпел, а что делать? Не хотелось позорить страну и блевать прямо в машине. Голова кружилась, хотела оторваться и улететь в открытый космос. А вот теперь то, ради чего я начал рассказ про страну Суоми и Санта-Клауса. Смутно помню, как, бережно поддерживаемый Таней и Олей, проходил мимо загончика с оленями. Четко помню, как хотел напугать их жутким волчьим воем, но воя, увы, не вышло… Вырвало меня вместо воя… Олени не испугались, нет, напротив, они сочувственно-укоризненно влажными черными глазами смотрели на мои судорожные корчи. А еще помню фонарики, похожие на те, из сна… Чума только не оказалось, вместо него – большой нарядный дом. Помню, что Санта заулыбался, увидев нас, залопотал что-то на английском языке. Таня опустилась на коленки рядом с ним… – Санта, милый Санта! Если я не ошибаюсь, то у нас будет ребеночек. Пусть его жизнь будет прекрасной и пусть это будет мальчик, – попросила она по-русски. – Лучше девочка, такая же красивая… – пробормотал я. – ЧТО? РЕБЕНОЧЕК? ГДЕ?! У КОГО?! У НАС?! Да? Здоровье у меня крепкое, но я не удержался на ногах и мешком рухнул на пол. Позже Таня рассказала, что я чуть не до смерти перепугал Санта-Клауса. И это было круто. Он даже хотел вызвать врачей и полицию. Подумаешь! Хрен с ним, с Санта-Клаусом этим. 16 – И ты молчала? – в сто первый раз спрашивал я Таню. – Какое время? Сашка, уймись, я сама только-только подозревать начала, – в сотый раз повторяла она. – А про подозрения можно было рассказать? Почему какой-то Санта-Клаус первым узнал? – возмущался я. – Да? Вообще-то вы с ним в одно время узнали. Боже, какая разница? Ты меня что, к Санта-Клаусу приревновал? Давай лучше подумаем, что нам дальше делать? Впереди вроде как еще и экзамены, институты… – Работа, геморрой, пенсия, смерть, – закончил я логический ряд. – Сашка, сложно мне сейчас, тяжело, в душе – растерянность… Если ты завалился у Санты от этой новости, то что с нашими мамами-папами случится? Представляешь, какой будет грохот, если они все разом рухнут? – Да… От них и так шума немало, а если еще и упадут… А я, Тань, был нетрезв, утомленность после аквапарка сказалась, да и поскользнулся… А что делать? Ты лучше меня должна знать. Для начала ты перестанешь пить и курить… Вроде так надо, – ответил я и обнял ее. – То есть ты не будешь настаивать на аборте? – удивленно спросила она. – Я? Настаивать на аборте? Люди. Вот объясните мне, почему в стольких фильмах и книгах весть о ребенке вызывает скандалы, разрыв отношений и чуть не вселенскую катастрофу? Я бы авторов таких книг и фильмов собрал в большой мешок и скинул с баржи в ледяные свинцовые воды Баренцева моря на корм прожорливой треске. За то, что врезаются такие произведения отравленными стрелами в сознание молодых людей, вот они и думают, что раз в книге все конченые сволочи, значит, и надо так. И я, мол, буду такой. И нет в этом ничего страшного. Другие мысли и поступки должны быть в книгах. Тогда и жизнь будет другой. Искусство оказывает куда большее влияние на жизнь, чем жизнь на искусство. Так вот… Я ЕЕ ЛЮБЛЮ, ОНА ЛЮБИТ МЕНЯ! У НАС БУДЕТ РЕБЕНОК. ЭТО ТАК ПРЕКРАСНО И ТАК ПО-НАШЕНСКИ! Что мы, ребенка содержать не сможем? Сами, конечно, пока не сможем, но будем стараться, найдем выход, ведь он всегда находится. Экзамены? Институты? Да, до экзаменов оставалось полгода, а я до сих пор не знал, кем хочу быть в этой жизни. И Таня не знала… А почти все люди кем-то были – врачами, учителями, милиционерами… Просто людей почему-то всегда катастрофически мало, большинство настолько сливается со способом заработка, что из личностей превращаются в памятку о профессии. Вы заметили, мой отец – моряк, он этого и не отрицал. Моряк и моряк. А сам писал хорошие добрые стихи на свои рыбацкие темы. Но я ни разу не слышал, чтобы он сказал о себе – я поэт, хоть и известный только в нескольких флотилиях Советского Союза, да среди эмигрантов во многих странах. Он не загружал редакции газет и журналов своими стихами, просто под музыку начитывал их на магнитофон «Сони» и раздаривал друзьям. Потом эти кассеты переписывались и где только со временем ни всплывали. Почему он считал себя моряком, будучи по сути поэтом? Ведь моряк – звучит как-то обезличенно, а поэт, если он настоящий – личность! Замени одного моряка на вахте – мало что изменится, если он, конечно, не полный идиот и не потопит корабль… А вот попробуй замени поэта? Другие стихи будут, хорошие или плохие, неважно все это… Да, так я тогда думал. Видимо, кому-то выгодно, чтобы люди обезличивались, как долго плавающие утопленники. До революции на дверях кабинетов красовались таблички, если не врет литература: «Земской врач Булгаков», а у героя его повести – «Профессор Преображенский». И если он был хорошим врачом, потенциальные пациенты знали – есть отличный доктор Булгаков. И шли к нему ставить клизмы или пиявок. А какой-нибудь доктор из другой деревни лечил, к примеру, гораздо хуже. Тогда так и говорили: доктор этот – дерьмо полное, столько людей на тот свет отправил. А в наше время в поликлинике на дверях таблички: гинеколог, стоматолог, хирург. И так – не только в поликлинике! А кто скрывается за этими надписями на стандартных табличках? Неизвестно. Мутные тени и серые призраки. Мы, да и не только мы, неосознанно не хотели становиться тенями и призраками. Оттого и бунтовали. И наряжались, как елки на Рождество. Вот Валерыч наш – он был музыкантом, своего рода бизнесменом, даже моряком одно время был, но – всегда оставался Валерычем! Таким я его и запомнил. Единственным и неповторимым. Валерыч – хорошая профессия, и человек он тоже очень хороший. Что с ним сейчас? Столько лет не видел, все-таки расходятся, как я теперь понял, пути, даже у хороших друзей. Но увижу еще Валерыча, уверен в этом. И он скажет: «Ну, как дела, братан?» А я отвечу: «Да так, более или менее, давай выпьем, а?» И мы будем выпивать, вспоминая прошлое. Так вот, если в раннем детстве мы еще и мечтали о космонавтике и «пыльных тропинках далеких планет», то с приходом юношества такие мечты постепенно исчезли… Каждый новый год жизни безжалостно пожирал кусочек мечты… Откусывал и пережевывал. Мало кому удавалось сберечь мечту в сохранности до 16 лет. Почему? Может, потому, что понимали, взрослея, полную неосуществимость фантастических детских грез. К чему же мы стремились в 16? Сложный вопрос – вроде бы и не стремились никуда. Просто жили. А что может быть лучше этого? Вы знаете? Я до сих пор не знаю. Хотелось заниматься музыкой или танцами – занимались, пока это нравилось. Хотелось петь песни – пели. Но больших целей не ставили, это уж точно. Жизнь представлялась мне рекой, иногда бурной, иногда – спокойной. Когда же жить, если все время, задыхаясь, плыть к выбранной цели? Все равно в итоге течение вынесет в один Океан. Вопрос времени, не более. А можно лечь на надувной матрасик рядом с Таней… и вперед. А что впереди? Не знаю. Доплывем и посмотрим. Так кто же мы? Мы… Просто Саша и Таня. 17 С Новым годом захотелось встретиться в тишине, без посторонних. Эх, какой бы мы сейчас накрыли стол на папины кроны, так и не потраченные во время заграничной поездки. А тогда даже в рыбном Мурманске, где копченый палтус красовался на столах куда чаще селедки, уже начались проблемы с продуктами. Отец ушел в очередной рейс. Будто не через порт, а через портал в фантастическом романе. Потом так же неожиданно появится. Новый год встретит в теплых прибрежных водах Марокко. Моя дорогая мама, как второстепенная героиня известного фильма, все приготовила, всего наготовила и ушла, только не к соседке, а к Таниным родителям. Пусть вместе повеселятся вновь нашедшиеся друзья молодости. Куранты били полночь, я целовал Таню, крепко-крепко прижимая ее к себе. Даже желания не загадал. Многим позже понял, что это и было моим желанием, выраженным, правда, не в абстрактной мыслеформе, а в конкретном действии. Очень хотелось, чтобы Таня всегда, целую вечность, а то и две была рядом со мной. Пригубили красного вина. Телевизор шипел бенгальскими огнями и шампанским. Каждый год через голубой экран, как из сточной канавы, льются песни и поздравления. Словно до одури брызгают в глаза приторным елочным дезодорантом. Поэтому и разбегается народ после нескольких рюмок по улицам и гостям, на поиски приключений, пусть порой и опасных. Воздуха глотнуть. Чтобы не вырвало. Хотя тех, кого рвет, перебравших, тоже всегда хватает. Новогодний токсикоз неизлечим! Прошлую встречу Нового года вспоминал с дрожью. Праздник был буйным. Большую часть ночи гуляли у меня. Человек двадцать, наверное, пришло – знакомые, одноклассники. Итог – заблеванные комнаты, разбитое стекло, у кого-то – пара синяков. Кого-то обвиняли в изнасиловании. Последнее, помню, испугало не на шутку, но позже выяснилось, что кто-то сдуру или спьяну впустил в квартиру незнакомого мужика, которому очень хотелось выпить. Мужик достал красную записную книжку, представился капитаном милиции и начал нести полную пургу про двух девушек, замерзших в сугробах после надруганий над их юными телами. Шантажист-алкоголик! А все к тому времени настолько окосели, ну, словно в последний раз в жизни пили, поэтому и соображали плохо. Перепугались мы тогда, все пытались припомнить – было такое или нет? Точно – не было! Помню – сидел под елкой (там так же уютно, как и под столом), пил из горлышка напиток, на бутылке надпись: «Наполеон», а я и вкуса уже не чувствовал. Кто-то тянул за бутылку, выхватывал. «Ты что, – кричали мне, – совсем офигел, там же спирт неразбавленный!» Рюника теряли постоянно, он исчезал с периодичностью минут в пятнадцать. Проповедником по пустыне, необутый, бродил он по ремонтируемому, загаженному побелкой подъезду в носках, подлавливал там случайных прохожих и пугал новогодней речью президента, часть из которой он неплохо запомнил. Пытался пародировать Горбачева, такой вот новогодний бзик. Чтобы мама, когда вернется, не грохнулась в глубочайший обморок прямо в прихожей, заставил всех, кто мог передвигаться самостоятельно, заняться приборкой и даже стиркой. После, измученные таким вот весельем, вышли на улицу. Не знал я тогда, что живет в центре города зеленоглазая, тоненькая и гибкая, как тростинка, девочка Таня. Когда мы были совсем маленькими, наши мамы гуляли по мурманским бульварам, а мы лежали в колясках в ничтожном полуметре друг от друга. Не догадались мамы положить нас тогда в одну коляску, а зря. Многого я тогда не знал, потому целовался взасос тем новогодним утром с какой-то вертлявой растрепанной пэтэушницей и пропитался, минут через десять, противным запахом дешевой косметики. В этот Новый год выключил телевизор и поставил диск с нежными песнями Барбары Стрейзанд. Плавно, как дервиши, кружились, танцевали, погружаясь друг в друга, чутко прислушиваясь к общим ощущениям, заполнившим наши души. Закрыв глаза, вдыхая неповторимый аромат ее волос, я видел перед собой пульсирующие светлые пятна Любви, Нежности и Доверия, окруженные ореолами маленьких звездочек, вспыхивающие на темном фоне занавеса, сотканного из еще нескольких чувств, связанных именно с Новым годом и неожиданно проявившихся еще пару лет назад… Да, мне было 14, когда новогодней ночью к обычной детской радости впервые добавилось нечто новое, пугающее и волнующее одновременно… Как правильно назвать смесь легкой грусти, отдаленно маячившего отчаяния и непонятного, показавшегося мне тогда предсмертным, умиротворения? Может, это было Смирение? С чем? Не знаю, но помню, что не веселым, в общем, показалось мне то состояние, но и не ужасным. Словно хлебнул глоток слишком крепкого, выдержанного веками экзотического напитка. Может, это был ритуальный коктейль для взрослеющих детей? Первая эмоционально-психологическая подготовка к взрослой жизни? Кто-то неизвестный щедрой рукой незаметно подливал этот напиток и в этот, наш первый с Таней Новый год. Пластинка давно закончилась, а мы все кружились и кружились, зная, что наши, разделенные телами, частички души уже слились, стали целым… Ведь так оно и бывает? Это потом появляются ножки и ручки, маленькое тельце, головка. Ведь для начала надо, чтобы души слились? Так мы вступили, втанцевали в новый 1990 год. 18 Новогоднее желание сбылось. Я не расставался с Таней дольше чем на час. Жизнь стала размеренной, словно в нас пробудились особые вирусы, подхваченные еще в Финляндии. Ходили в сопки кататься на лыжах, с субботы на воскресенье ездили на турбазу, подолгу гуляли по улицам и скверам. У Антонины Сергеевны перестало прыгать давление, она заметила, что мы изменились, стали более спокойными, без претензий на «богемность», без «диких», по ее мнению, выходок. Про репетиции в ДК забыли, играли дома. Тане захотелось научиться играть на гитаре. – Тань, смотри, две струнки на втором ладу, только прижимай их покрепче – учил я ее играть «Время колокольчиков» Башлачева. – Попробуй, стараясь остальные струны не задевать… Запомни – это ми минор. А вот этот – сложнее – до, его еще «лесенкой» называют… Гениальная все-таки песня, ты согласна? Всего два аккорда, один минорный, другой мажорный… – Да, – соглашалась она, – минорный и мажорный, а вместе, да еще со словами… Холод по спине. Как от ритуального напитка, который и я чувствовала, как взрослеть стала, только определения не смогла дать. Сложно давать названия, когда несколько эмоций, чувств одним куском замораживаются в душе. Может? Знаешь, ты, наверное, прав… Смирение это… только необычное смирение, не окончательно смиренное… Таня брала аккорды, не сразу, конечно, они стали звучать так, как следует, но она старалась. Старалась настолько, что от постоянных уроков, от стальных струн у нее болели пальцы. Помню, что после занятий я подолгу дул на покрасневшие, с наметившимися мозолями пальчики. Нам очень хотелось своей акустической музыки – красивой и медленной… Без Ленина и хуев. Однажды вечером к нам в гости пришел Паша Пых – завсегдатай рок-клуба и бара «Фрегат». – Куда вы пропали? Концерты пропускаете… Забыли про нас? – упрекнул Паша за чашкой кофе. – Да не хочется, Паш… Мы в спячке зимней, как медведи, – ответила ему Таня. – Ребята, имею честь пригласить вас на дачу. Спать хотите? Знаете, где лучше всего отдыхать и спать? На моей даче! – рекламировал свою дачу Паша. – Без вас скучно будет… – Ну, вряд ли мы кого развеселим, если спать там будем, – улыбнулся я. – А где дача? – Станция Кица, поехали, а? – Так и быть – долой спячку! Сообщи заранее, когда и где сбор. – Само собой, я позвоню, – пообещал Паша. Дача досталась Паше в наследство после смерти отца, заядлого любителя рыбалки и охоты. Для отдыха между этими двумя занятиями он выстроил добротный двухэтажный дом с баней. Вокруг – высокие сосны, неподалеку пологий откос, внизу – речка. Воздух – чище не бывает. В маленьком гараже – снегоход, не такой, о каком мечтал финский парень, попроще, но в рабочем состоянии. Значит – покатаемся. Здорово! Натаскали воды. Затопили печку и баню. Таня, Оля и девушка Пыха принялись накрывать на стол. Впереди – два дня на природе! C нами приехал и гитарист Троцкий, прихвативший с собой, для веселья, как он выразился, тройку совсем молодых, лет по четырнадцать, панков – Зеленого, Глэммера и Колю-педика. Педиком Колю прозвали за необычайно высокий от природы голосочек. С сексуальной ориентацией у него все было в порядке, но жестокая порой рок-братия окрестила его «педиком». Со временем Коля перестал обижаться. Иногда, правда, возникали небольшие недоразумения с обычными гражданами, как, например, в этот раз… До Кицы добирались на электричке, пели песни под гитару, потом кто-то произнес: «Педику гитару дайте!» Пассажиры стали боязливо коситься на щуплого длинноволосого Колю. Когда стемнело, а во время полярной ночи темнеет рано, уселись вокруг большого стола. Тут же недосчитались двух панков – Зеленого с Глэммом. Куда подевались? Стали искать, весь дом обыскали, а они, оказывается, на чердак залезли, сидят тихонько, бензин из маленькой банки нюхают, мозги палят. За уши стащили их вниз, а они говорят: мы феномен исследуем! Какой-такой феномен? Понимаете, говорит Зеленый, если несколько человек бензин одновременно нюхают, то в одно и тоже время им слышится, будто ворона каркает. Прямо в ухо! Звук такой: Каррр!!! Ну и как? Каркнула ворона? Да! Да! Каркнула!!! Ну, а дальше-то что? Дальше? Думать надо – почему так происходит. Зачем? А хрен его знает! Романтики, одним словом… Ворон бензиновых считают. Паша куда-то сбегал, принес мерзлого сига, мы попробовали настоящую строганину. Вкусно, даже экзотично! Панки просили меня написать им пару песен, твердили, что мы здорово выступили на фестивале рок-клуба… Подхалимы. Мы пили только красное вино. На водку наложено табу – Таня отказалась от крепких напитков. Я тоже – в знак солидарности. Наконец Паша торжественно объявил: баня – готова! Все, кроме меня и Тани, стали шумно собираться, мы же попаримся вдвоем, без посторонних. Так хотела Таня. «Только вы пара нам оставьте», – попросил я Пашу. Паша пообещал оставить нам целую тонну пара. Из бани доносились женские визги. Наверное, панки ущипнули Олю или девушку Пыха. А может, наоборот, девушки ущипнули Колю-педика. А мы пошли гулять среди сосен и можжевельника, в окружении которых так легко дышалось и где от легкого ветерка с веток гулко падали тяжелые снежные шапки. Заплутали, потеряли в темноте тропинку… Снега вокруг – по колено, я начал беспокоиться за Таню, не простудилась бы, но вспомнил, что впереди – жаркая баня, а раз так, то ничего страшного не должно случиться. Выбрели к реке. Темно, свет от редких дачных фонарей сюда не пробивался, мешала плотная стена деревьев. Стояли в обнимку на берегу, и тогда я подумал, что, когда реки замерзают, людям приходится выходить на берег и терпеливо дожидаться времен, когда можно будет продолжить путь к намеченным целям. Осторожно сошли на припорошенный лед, дырявый как сыр от многочисленных рыбацких лунок. Какая-то непонятная сила придавила нас, мы легли на спины и долго смотрели в северное небо, в котором звезды видны только осенью и зимой. Зато летом круглые сутки светит солнце. Кольский полуостров – страна контрастов. – Мало на Севере звезд, вот на юге – совсем другое дело, – грустно произнесла Таня. – От того, что их мало, они более ценны, словно самые редкие зеленые алмазы, – сказал я. И добавил: – Словно самые лучшие девушки. Их тоже мало. Как звезд на северном небе… – Знаешь, Сашка, мне хочется уехать – далеко-далеко. Я хочу, чтобы были только ты и я… Понимаешь, я постоянно ожидаю каких-то неприятностей, мне неспокойно. Что-то странное происходит вокруг. Ты не чувствуешь? – Да нет, не чувствую, все вроде нормально… Хотя у тебя чувствительность повышенная, я это давно заметил. Знаешь, Танюшка, никого и ничего не бойся… Что ты, в самом деле. Я за тебя… даже убить могу. Честное слово. Ты мне веришь? – Верю, сам знаешь, что верю. Ладно… Пойдем, а то примерзнем ко льду, а утром найдут нас рыбаки и удивятся. И придется им вырезать нас пилами из реки. А потом будут две лунки, рядом, представь… С нашими силуэтами, так похожими на звезды, – сказала Таня и раскинула руки. – Да, – согласился я, – нас, свежезамороженных, отнесут к Пыху, и он будет полным дураком, если не подаст Сашу и Таню под видом строганины. Под водку мы хорошо пойдем. Особенно ты… Я – более жесткий. Давай руку, поднимайся. Вылезли на берег, стали искать наши следы, но не нашли. Мне стало не по себе. Вокруг – лес, причем не шуточный, это не тундра. Тундра у нас на полуострове севернее находится. Раздался выстрел. Ищут нас, сообразил я, напарились ребята… Паша из папиного ружья сигнал подает. Таня заметила маленький ярко-красный огонек, в его сторону и пошли. Да, далековато мы забрели… Наконец увидели Пашу, махавшего нам ярко-красным факелом. Значит, отец у него тоже был моряком. У нас прямо клуб моряцких детей! Для разных нужд, но чаще всего для развлечения детей отцы ухитрялись, тайком от бдительной милиции, проносить через портовые проходные сигнальные ракеты и фальшвайеры, так они их называли. Дернешь за колечко с одной стороны – валит густой оранжевый дым, дернешь с другой – загорается ярко-красный огонь. Увидит вахтенный такой огонек в море и сразу поймет – у кого-то случилась беда. Завидев нас, друзья заорали и замахали руками. Паша снова выстрелил в воздух. Пьяные! Неужели и в бане пили? Сумасшествие их веселья передалось и нам. Стали бросаться снегом, панки залезали на сосну, прыгали с нее, как вороны, в сугроб. Все громко кричали. Пускали в небо ракеты, оставляющие шипящие дымные следы. Я учил Таню стрелять. Наша компания напоминала большую горящую коробку с пиротехникой. – Дяденьки, что это? – раздался тонкий детский голос. – Что взрывается? Под сосной стоял ребенок, мальчик лет семи, в клетчатом пальтишке и кроличьей шапке. Почти Филиппок из книжки! Зашел, в прямом смысле, на многочисленные громкие огоньки. – Мальчик, уходи! Война атомная началась! – проорал ему Зеленый. – Не бойся, – сказала мальчику Таня, – это – не война. Хочешь из ружья пострелять? Мальчик не захотел, развернулся и ушел, растворился в соснах. Гад ты, Зеленый, испугал ребенка. – Гад ты, Зеленый! – раздались вопли Валеры. – Откуда у тебя это??? А? Выскочили из-за стола, за который снова уселись, нагуляв, как верно подметила Оля, на воздухе аппетит. Рискуя сломать ноги, быстро залезли на чердак. А там такое… Валерыч прижал в углу перепуганных панков, непонятно как там опять оказавшихся. Вроде они все время были с нами. Когда спрятаться успели? Зачем? Опять ворон слушать? – Что случилось?! – прокричала Оля. – Валера, не бей его! Да что тут происходит, черт возьми? – Что-что! Посмотрите что! – Валерыч показал два шприца, пластмассовый и стеклянный. – Видели?! Потом повернулся к Зеленому и Глэмму, прорычал: – Еще раз спрашиваю, заразы, где вы это взяли? – В школе, – пропищал Зеленый. – В кабинете НВП аптечку украли, нам сказали, там есть что-то такое… – Какое такое? О, Боже! Кто вам сказал? – Ребята сказали… – Придурки! – Денис, откуда у тебя кровь? Валера, он же ребенок, – продолжала причитать Ольга, пытаясь оттеснить Валеру от Зеленого и Глэмма. – Ребенок? Урод он, а не ребенок! Да не я это! Оля! Не я! – оправдывался Валера. – Он, скотина, все туда же. Водки ему мало. Промедол стащили где-то. Кайфануть захотелось? – Валера снова замахнулся на Зеленого. Тот позеленел в прямом смысле. – Не бил я его, а надо бы врезать, да хорошенько! Скотина! Вену он распорол себе иголкой. Паша, есть бинт с йодом? Паша полез вниз искать медикаменты. – Ну их, с промедолом этим… Сами разберутся. Мне нервы беречь надо. Пойдем в баню, а то остынет, – шепнула Таня и потянула меня за рукав. 19 Закрыл на крючок дверь, словно маленький шлагбаум опустил, словно провел границу между нами и остальным миром. Пусть моя Таня хоть здесь почувствует себя спокойно. Дух бани, помоги в этом! Тихо-то как, только клокотание воды в котле, да еще несколько звуков, если хорошенько вслушаться, – дерево скрипнет да мышка по своим нехитрым делам пробежит под полом. Эх, Таня-Таня, вот почему у тебя ладошки такие холодные, словно изо льда вырезанные? Помог ей раздеться, сапоги снял с ног. Замерзла все-таки, пока по речке ходили. Иди-ка в парную, я скоро. Покурить захотелось, да, пару минут покурю, мышку послушаю и приду к тебе. Грейся, а потом я веником тепла в тебя накачаю, надолго-надолго его хватит. Ты посмотри, какие пушистые веники Пашка нам запарил, от одного аромата про ночь полярную забудем. Беги быстрее, холодно в предбаннике. Сижу, курю, и такая нещадная тоска вдруг нахлынула… Откуда она взялась? Про нее говорила мне Таня на реке? Впервые я попробовал тогда тоску столь сильной концентрации. Но хорошо в бане, несмотря ни на что, словно в сказке, а тоску я тоже веником отхлестаю, весь дух из нее выбью. И плевать, что, как в любой сказке, где-то там, среди сосен, прячется леший, снегом с веток кидается. Плевать, что совсем недалеко злая старуха Лоуха в который раз солнце спрятала до весны. Не страшны они нам, мы же на крючок заперлись. Хоть на время, но скрылись, и никто-никто нас здесь не найдет. Я бросил окурок в пепельницу, разделся и пошел в парную. По Тане сбегали блестящие капельки пота. Согрелась? Вот и ладушки. Только я еще подкину, немножко. Вот и пузырек с маслом эвкалипта, этикетка размокла, пара капель в ковш – и такой дух будет, как на юге, словно мы не за полярным кругом, а лежим на травке под ярким солнцем, а вокруг деревья эти бесстыжие, корой не прикрытые. Ложись на живот… Эх, ноги наши – в автобусах не умещаются, в кинотеатрах… Везде тесно нашим коленкам, везде упираются во что-то. А ты согни их! Я взял веник, стряхнул с него воду и стал гладить им Танину спину, по которой редкими северными звездами родинки раскиданы. Правда, хорошо? Помахав веником над головой, я начал несильно парить Таню. Она молчала. Тань, а вот эта родинка на ножке твоей мне больше всего нравится. Да, вот эта, кругленькая, ее просто не могло здесь не быть. Я ее давно приметил. А теперь глаза закрой, я веник к лицу твоему поднесу, а ты подыши… Здорово? А ты как думала! Ну иди, посиди там, где раздевались. Там простынка есть, завернись в нее… А еще там бочка с морсом стоит… клюква-морошка. Посиди, а я попарюсь. Таня вышла, я кинул на речные круглые камни несколько ковшиков воды, они зашипели клубком рассерженных кобр, стал хлестаться веником. Для пущего эффекта можно кряхтеть и восклицать – ух ты, ах ты! Напарился. Вышел. Ну и что тут такое? А ну-ка отдай сигаретку быстренько. Попей лучше морса вкусного. – Знаешь, – сказала она, – здесь как в сказке… – Да, я тоже думал об этом. Хорошая у нас сказка! – Хорошая… Сид Вишес, не в тему ты стал, прости. Пока! И Нэнси прихвати с собой! Бай-бай! 20 Открываю глаза. Где я? А? Смолой пахнет, голос Танин доносится… Вспомнил! Мы на даче у Паши! Опять сменились декорации. Откуда у Провидения столько смолистых, вкусно пахнущих комнаток для нас? Где не окажемся, везде забронирован номер на двоих. Одеваюсь. Прохладно, не подкинул, видно, Паша дров вовремя в печку. Спускаюсь на первый этаж, вижу, за столом Таня с Олей о чем-то разговаривают – взволнованно и серьезно. Подошел, Таню поцеловал, спрашиваю: – Секретики? О чем это вы тут сплетничаете? Таня смутилась. – Я тебе потом скажу, попозже, не уверена, что готова сейчас говорить об этом. – Не понял! Как это так, не готова? – в шутку возмутился я. – Сашка, отвяжись от нее, иди к ребятам, они там всей толпой со снегоходом возятся, покататься хотят, а там чего-то упорно не заводится, – отмахнулась от меня Ольга. – Вот пойду и заведусь, вместе со снегоходом. Да так заведусь! Да как разойдусь! – зашумел я. – Во-во, проваливай, не мешай разговаривать, – грубо отрезала Оля, не любившая долго церемониться. Задумавшись о том, что может скрывать от меня Таня, побрел в гаражик. Там Троцкий вертится у снегохода с отверткой. Свечи проверяет? Рядом остальные стоят, ценные советы раздают, руками машут. Зеленый, правда, спокойный очень. Неужели удалось промедол попробовать? – Привет, что тут у вас? – Все в порядке, братан, сейчас должен заработать, – пробасил Валерыч. – Ну, давай, Троцкий! Вперед, к коммунизму! – Зеленый, ты как? Нормально? Словил кайф? Зеленый зло посмотрел на меня. – Словил, словил, до сих пор прется, – ответил за него Валера. Тут снегоход завелся, затрещал. – О-о-о, молодец Троцкий! Коля-педик, да отойди ты, не мешайся. Раздавит, и не быть тебе вторым Гилланом. Ура! Мы поедем, мы помчимся на оленях утром ранним!!! – заорал Валера. – Девчонки, заработало! Заработало! К речке, оказывается, вела дорожка, по которой Троцкий и вывез снегоход на покрытый снегом лед. Где-то здесь мы рассуждали вчера о северных звездах, а потом долго плутали по кругу. Подошли девушки. Стали кататься. Управление – как у мотоцикла, а мотоцикл я к тому времени уже освоил. Валера тоже любил мотоциклы – маниакально мечтал о «Харлее», даже деньги копил, были у него в Москве какие-то крутые друзья-байкеры, обещавшие подогнать мотосимвол американской свободы. Да, здорово – летишь по снегу, щеки горят, воздух колючий, морозный, в лицо впивается. Таня руками меня обхватила, держится. А если на горку эту крутую попробовать? Есть! Вытянул снегоходик, а теперь – обратно, виражом. Потом Таню учил кататься, она, хоть и в первый раз села за руль снегохода, не терялась, напротив, спешила переключать скорости, все ей быстрее хотелось. Завезла меня километра за два, там река резко поворачивает влево. Притормозила лихо, словно всю жизнь только и делала, что каталась по речкам на снегоходе. Она что у меня, совсем ничего не боится? Кроме неясных и тревожных ощущений? Выключила двигатель. Повернулась ко мне, щечки нежные, румяные, глаза радостно блестят. Локон выбился из-под шапки. А взгляд – лукавый такой, кошачий. – Слушай, Сашка, я с Ольгой поговорила, она обещала с попом уладить. – С каким таким попом? Тебя что? Поп какой-то обидел? Таня рассмеялась. – Нет. Ты что! Не понял? Просто… давай повенчаемся? А? – Запросто! А попом – Валера будет! Он подойдет, по фактуре. И крест у него есть большой, он его надевал, когда на «Арию» ходили, помнишь? – размечтался я. – Да нет, поп будет настоящий. Валера не подойдет, при всех его достоинствах. Поп – из храма, что находится в городе Коле. Оля с Валерой дружат с настоятелем. Его Феофаном зовут. – Феофаном? Обалденное имя! Согласен, повенчаемся. Да не шучу, не шучу! Я серьезен как никогда. Я завел, не с первого раза, снегоход. Таня села за руль. Поехали. Танька! Не гони же ты так! Куда спешишь?! 21 А вот обломитесь Саша и Таня. Фанерой, с протяжным печальным свистом, пролетели вы над Эйфелевой башней. Дулю вам с маком, а не венчание. Закатайте губу. Когда увидели Феофана, чуть не оцепенели от удивления… Вылитый Валера, только лет на тридцать старше. Один в косухе, другой в рясе. Если Валере надеть рясу, получится два батюшки, а если Феофану нарядиться в косуху, то перед нами стояли бы два олдовых байкера из самого сердца Калифорнии. – Может, это его отец? – предположила Таня. – Э… Не знаю. Вряд ли. Не тянет Валера на поповского сына, – ответил я, озадаченный таким рискованным предположением. – Ну, если только на внебрачного… Пошептавшись о чем-то между собой, попы-байкеры подошли к нам. Феофан строго посмотрел на нас и спросил: – В каком классе учитесь, чада мои? Чада? Прикольно! – Во десятом, батюшка, – улыбаясь, ответил я. – Однако! Крещеные? – Ага. Во православии, – честно признался я. Феофанова манера разговора смешила, а я зачем-то пытался ей подражать. – Библию читали? А как же! Валерыч заранее предупредил, что надо знать Евангелие, а то Феофан рассердится, ругаться будет. Поэтому мы по ночам, голые, в постели, при свете ночника долго штудировали Библию, подаренную Валерой. Помню, как осмысливали прочитанное, как рассуждали о том, что недаром поколение хиппи неосознанно подражало Христу не только внешним видом, но и поведением… Не все, конечно, но многие… – А что вам запомнилось из Библии? – продолжал пытать Феофан. – Ну… Гм… – задумался я. – Многое запомнилось, вот притчи понравились… Про горсть с покоем и пригоршню с суетой и томлением духа, – ответил я. А Таня сказала почти то же самое, только другими словами: – Про птиц небесных, что не сеют и не жнут, а Отец небесный питает их. – Однако. А не лоботрясы ли вы? – С усмешкой, спросил Феофан. – Батюшка, не лоботрясы они, – ответил за нас Валера. – Наоборот, их вера настолько сильна, что они, сами того не ведая, действительно живут, как птицы небесные, я это вижу. Абсолютно не задумываются о завтрашнем дне! Во всем полагаются на волю Божию. А у них экзамены скоро. Может, сдадут? С Божией помощью? Я задумался над словами Валеры. Ну и ну… – Однако. Приходите, чада мои, годика через два-три, дабы не настигли меня великие бедствия за совершение тайного обряда для юных отроков. Я не въехал! Это он что? Так витиевато отказывает? Да разве он может? Он же поп… Не должен он… Ведь Таньке так хотелось. Она мечтала – как будем стоять в церкви… А потом, где-то там, высоко-высоко, Боженька поставит печать в специальной книге, улыбнется и благословит нас. И что? Ничего не выйдет? Я посмотрел на Таню, у нее еле заметно затряслась губка. Сейчас расплачется. Эх, Феофан… Вот какого хрена ты так с нами поступаешь? Перед нашим уходом Феофан подарил всем по крестику, несколько тонких православных книжек, а Тане, отдельно, иконку какую-то. Крестики были красивые, с синей эмалью и рельефным распятием. Таня уверяла, что не обиделась на Феофана, но от меня-то ничего не скроешь, поэтому и я дулся на священника, когда стояли на автобусной остановке в Коле… Кока-Коле, как мы называли и город, и одноименную речку. – Сашка, Танюха, ну что вы словно дети малые? Все у вас впереди, куда рветесь? Готовьтесь к экзаменам лучше, – попыталась приободрить нас Оля. – Да, братан… Беда прямо. Бя-а-ада! А ты подумай головой – приедут потом ваши папы-мамы и оттягают Феофана за бороду, только клочья полетят. Ему это действительно грозит неприятностями, как в каноническом, так и в административном порядке, – начал рассуждал Валерыч. – Причем административное наказание не так страшно, как каноническое… – Свою бороду подаришь! – резко оборвала его Таня. – Твоей бороды на целый монастырь хватит! – Таня, моя борода – самое святое, что во мне есть. Чадо ты неугомонное! – попробовал пошутить Валера. – Сам ты чадо! Чучело огородное! – Оля заступилось за Таню. – Не видишь, расстроилась она. – На все воля Божия, – подытожил Валера. – Хотите, я вас обвенчаю? Прямо здесь, на остановке? Я не шучу. Потом поднял руки к небу и забасил: – Венчается раб Божий Александр рабе Божией Татьяне. Отныне вы будете жить в любви и согласии. Впрочем, вы и так в любви и согласии! А! Больше вы никогда не будете курить траву и пить вино. И выйдете из школы, обвешанные золотыми медалями. Э? Аминь, короче! – Валера махнул рукой. – Ну-ка, поцелуйтесь, ну-ка, поцелуйтесь. Ну, поцелуйтесь же вы. – Да ну тебя, – засмеялась Таня. – Прекрати кривляться, а то народ озирается. Действительно, ожидавшие автобуса люди, кто со страхом, кто с недоумением, косились на нас. Басовитых священников в косухе они не видели. Какая-то женщина даже покрутила пальцем у виска. Мы расхохотались. Валера растопырил руки и пошел к той женщине на полусогнутых ногах. – А что тебе, раба Божия, запомнилось из Библии? Отвечай, а то анафеме предам… Тетка, ругаясь и отбиваясь от Валеры сумкой, забежала за будку остановки. – Явный демонический тип личности. Как черт от ладана сиганула, —подытожил Валера. Подошел автобус. Испуганная тетка не пожелала в него садиться. Ну и пусть ждет следующего! – Ведьма. Истинная ведьма. Дьявольское отродье. Изыди! – Валерыч не успокаивался. Перекрестил через окно высунувшуюся из-за будки тетку. Тетка опять спряталась. 22 – Танюха, я старый, больной, измученный жизнью в совдепии человек, мне скоро исполнится тридцать лет. Представляешь? Целых тридцать лет, а это не шутка. И по твоей прихоти я вынужден, словно я не Валера, а легендарный Дмитрий Шпаро, вот уже второй час бродить на лыжах по сопкам, – бурчал Валерыч, прокладывая лыжню. – Вот скажи, Танюха, хорошая моя, чья это идея? Нет, лучше молчи, ведь если выяснится, что это Шурик придумал, я… Ну, такое придумаю наказание, мало не покажется. В каноническом порядке, вымоченными в соленой воде прутиками березы… Мы, по-настоящему уставшие, молчали. А Валерыч продолжал болтать. Зачем ему наши ответы? Идет себе и болтает. – Итак, ребята. Вы, обидевшись на хорошего человека, можно сказать – братана, вернее – отца Феофана, подались в язычники? Так? Чего языки высунули? Я вас насквозь вижу. Более того, пользуясь моим мягким, я бы даже сказал – офигеннейшим характером, вовлекли меня в очередную авантюру. Так? Так! Как старый больной человек заявляю – вы это затеяли зря. – Оля, – тихонько спросила Таня, – часто он сам с собой разговаривает? Может, он с ума сошел? Это ты его довела? – Не-е-ет… Дело в том, Таня, что он вроде как с нами разговаривает. А поскольку ему известно все, что вы ответите, он поддерживает беседу сам с собой, не хочет по пустякам вас напрягать. Ведь вы устали. А он заботливый! Да и ему, может, так идти легче. Пусть разговаривает, тут важно не отвечать. Ведь сразу спорить начнете, ругаться. А так он, словно телевизор в углу. Вроде и не смотришь, а чувство причастности к миру сохраняется. Не обращай внимания, короче. Ой-ой, осторожнее, Валера, куда завел? Овраг какой-то. Мама! Покатились всей гурьбой по крутому склону, упали. Я, воспользовавшись моментом, стал целовать Таню. Она, шутя, отбивалась. Поднялись, отряхнули налипший снег. Теперь надо вверх карабкаться, обратно. Где же камень, ведь я в этих местах его видел? Может, ошибся? – Плохая примета – упасть с горы. Может, дальше не пойдем? Выпьем шампанского и домой? – осторожно поинтересовался Валера. – Нет, Валерыч, пойдем, – не согласился я. – Ладно, мое дело предупредить. Итак, продолжаю свою дюже умную речь. Два юных отрока, которые вечно куда-то спешат, вечно во что-то влипают, решили обратиться к языческому культу, слово живут не в прогрессивном Советском Союзе конца двадцатого века, а черт знает сколько тысяч лет назад… Ага! Тысячи лет назад, когда человек только-только слез с дерева и уселся перед телевизором… Не смейтесь, тут плакать надо, я серьезно говорю. Кто-то из отроков подал идею совершить великое таинство любви на древнем капище, о назначении которого ученые до сих ломают свои набитые знаниями головы. Отроки, о Боже, поленились сходить в библиотеку и прочитать несколько книжек по данному вопросу. Я же, старый и больной, не поленился, я постоянно о них забочусь. И вот, дорогие мои, сейчас я поведаю вам некоторые факты, которые мне удалось узнать из пыльных и мудрых книг… – Валера, ты действительно что-то узнал? Честно? – удивленно воскликнула Таня. – Валерыч, дай я тебя в щечку поцелую? – Целуй, – Валера расплылся в улыбке, подставляя щеку. – Но, хитрая лисица, не перебивай меня. – Мы и так молчим всю дорогу, один ты лекции читаешь! – справедливо заметила Таня. – Ты меня уже перебила. Ладно, проехали. Вернее, поехали. Итак, слушайте и внимайте. Первое. Сейды – огромные булыжники, встречающиеся по всему миру, в нашей стране их находили еще, если не ошибаюсь, в Прибалтике. Есть они и в Латинской Америке, и еще где-то… У самого черта на рогах. Схож с ними и знаменитый комплекс Стоун-Хэдж в Англии. Но больше всего этих камней почему-то находится на Кольском полуострове, и, черт побери, я думаю, что на один из них мы все-таки, будь он неладен, наткнемся. Второе – спутать сейд с просто камнем, которых тут как грязи весной и об один из которых я чуть не сломал взятые напрокат лыжи, невозможно. Этот громадный булыжник стоит на нескольких маленьких камушках, служащих своеобразной подставкой. Задумано так для того, чтобы он не покатился и не раздавил какого-нибудь бородатого лыжника печального образа, вроде меня. Третье, есть предположение – в сейдах живут божества, языческие, и я, будучи истинным христианином, могу запросто навредить своей светлой душе. Не смейтесь. Из-за вашей прихоти меня через сто один год, когда я покину этот мир, могут отправить прямиком в адское пекло, где припомнят дарованную вам бутылку водки. Ладно… Вам ведь наплевать на это? Так? Четвертое и самое главное, не исключено, что возле сейдов древние варвары, а вы, Шурик с Танькой, наверное, являетесь их прямыми потомками, устраивали кровавые жертвоприношения, дабы войти в милость к божеству. Чтобы оно одарило их горой пластинок, гектарами травяных полей, декалитрами водки и миллионами денег! Вы еще не передумали? Нет? А я думал, я надеялся, что напугал вас. Облом?! – Облом, Валера! – грустно вздохнув, подтвердила Таня. – Не передумали. Напротив, еще интереснее стало. Валерыч, а ты что, христианин? – Я, по крайней мере, пытаюсь им быть, а мой духовник – отец Феофан, помогает мне в этом, – ответил христианин Валера. – Валерыч, а если мы тебя в жертву принесем? Как потомки древних варваров, в которые ты нас, хорошенько не подумав, записал? Мы с Ольгой уже договорились, оказывается, она давно думает, как избавиться от тебя, – пошутила Таня. – Ой, Танька, да вот же он, мы по кругу ходим, вокруг него! Вот он, смотрите… – закричала Ольга, показывая рукой на камень. Да, мы, наконец, нашли его. Такие камни я помнил с детства, когда гулял с друзьями по сопкам, собирая грибы или выискивая возле воинских частей взрывоопасные предметы. Огромные валуны стоят, как правильно отметил Валера, на нескольких маленьких камушках. Ну да, сделали это очень древние люди, а кто же еще? Здоровенные, наверное, были люди! Булыжники такие ворочать. – Вот оно, место таинственной и дикой силы природы! – торжественно объявил Валерыч. – Целуйтесь, отроки. Потом выпьем шампанского и деру отсюда, да побыстрее. – Валера, а ритуал? – запротестовала Таня. – Без ритуала мы не уйдем. – Какой такой ритуал? Вы мне ничего про ритуал не говорили. Совсем сбрендили? Сашка, я сейчас уйду с Ольгой, не хочу брать грех на душу. Я серьезно… Ты у нас что, специалистом по ритуалам стал? Дьявола вызвать захотелось? – абсолютно серьезно заявил Валера, будто мы только и делали, что на досуге дьяволов вызывали. – Успокойся, пожалуйста, – попросила Таня, – тут я главный специалист по ритуалам. Понял? – Новость, однако, Танюшка, но ладно… Ладушки, о`кей, кровососы. Делайте, что хотите, а мы тут посидим, в сторонке, на камушке, перекусим. Ольга, доставай еду, – сказал Валера и поставил рюкзак на камень, принялся снимать лыжи… Сзади к нему незаметно подкралась Таня. – С алтаря языческого есть собрался! – прокричала она. Валера сел в снег. Трапезничать он, не подумавши, собрался на еще одном, поменьше, но все-таки ритуальном камне. – Танька, я вот заикаться из-за тебя начну… Росомаха ты коварная. – Да ладно, давай я тебя, чтобы простил, еще раз в щечку чмокну… – Люди, скоро стемнеет, давайте-ка быстрее с ритуалами, чмоканьями своими, – показывая на часы, попросила Оля. – Ревнует, – сказал Валера. – Не хочет, чтобы меня в щечку чмокнули… Ууу! Мы с Таней подошли к камню, прикоснулись к нему ладонями. Странно… Зима, мороз, а он – теплый, будто действительно что-то или кто-то греет его изнутри. Таня прижалась к камню щекой. – Слушай, может, ты хотя бы мне объяснишь, что делать надо? Какой ритуал? Я думал, ты прикалываешься… Что задумала? – спросил я ее, встревоженный перспективой непонятного ритуала. – Сашунь, все хорошо будет. Для начала нарви можжевельника, побольше, где-то я читала, что его кустики можно в таких вот ритуалах использовать. А потом мы выложим его вокруг камня, подожжем с четырех сторон, войдем внутрь круга, поцелуемся, попросим божество о благословении, потом еще поцелуемся, потом – танцы вокруг камня, а потом – опять поцелуемся. Вроде все… Еще кольца. – Таня прикоснулась к нагрудному кармашку курточки, там лежали два тоненьких золотые колечка, которые мы долго и упорно выбирали во всех ювелирных магазинах города. Пригодились папины кроны. Валютчики, с которыми нас познакомил Валера, дали за них приличное количество рублей. Мы купили кольца, и у нас еще осталась целая куча денег. На свадьбу! – Таня, не много ли «поцелуемся»? Мы там или сгорим, или задохнемся. По-быстрому надо, – я попытался внести свои коррективы в ритуал, но Таня не согласилась. – «Поцелуемся» – никогда не бывает много! – сказала она. – Запомни это на всю жизнь… Запомнил. Ладно, скоро действительно навалится мгла, пора начинать… Под неодобрительные реплики Валеры нарезал охапку смолистого можжевельника, зачем-то добавил к ним сосновых веток. Выложили круг – Таня начинала с одной стороны камня, а я с другой, в одной из точек колючей и пахучей окружности мы встретились. Я поджег ветки, они были в снегу, разгорались плохо, пришлось подкидывать пожухлых, сухих, в результате можжевельник затрещал, вспыхнул. Повалил густой ароматный дым, похожий на руки приведений. Руки тянулись в сторону христианина Валеры и Оли. Они закашляли, заткнули носы и отбежали от лежащей на куске клеенки еды. Валера умудрялся одновременно и кашлять, и ругаться. А мы… Взявшись за руки, перепрыгнули через дымящиеся ветки. Прижались спинами к камню. Дыма становилось все больше, я задыхался, из глаз хлынули слезы. Жарко. Я забыл, что надо делать. Вроде – поцеловаться. Таня? Ты где? Обнявшись, поцеловались. Потом? Что потом? Просить? Ох, Господи, пусть все, происходящее с нами, будет очень-очень хорошим, а еще лучше – расчудесным! Пусть мы всегда-всегда будем вместе! Нет!!! Тут же не «Господи», а древнее божество! Как к нему обращаться? А может, вместе надо просить? Черт его знает, у меня першило в горле, я кашлял… Ну, Танька, вот уж придумала так придумала! Смутно, но я видел, как она, шатаясь, пыталась совершать ритуальные, по ее мнению, телодвижения. Не оставлять же ее одну? Запрыгал рядом с ней, представляя, как могли прыгать, танцевать древние северные великаны. Снова пришлось закрыть глаза, иначе – невыносимо. И вдруг я увидел большущий костер и звездное небо… Таня исчезла, на ее месте появились какие-то пляшущиеся размазанные тени. Стало не по себе, от испуга я тут же открыл глаза, но едкий дым опять заставил прикрыть веки. Слабея, прижался к камню и увидел обнаженную женщину, в руке у нее был факел, и она шла ко мне. К нам? Съехал по камню, оцарапав поясницу – куртка задралась, и опустился задницей в снег. Где же Таня? А где я? – Братан, очнись! Очнись! Блядь! Ну что я, нянька им, что ли? Зеленые всякие с промедолом. Теперь – ритуалы! Очнись! В голове начало проясняться, сознание возвращалось. Валера нещадно хлестал меня по щекам. – Валера, хватит! Убери руки… Где Таня? Таня где?! – Там же где и ты, блин. Ольга ее откачивает. Доигрались, братан, а? Что там произошло? Просто задохнулись? – Просто? Не очень… Там женщина была, Валерыч, голая, красивая, у нее факел в руке, узоры светятся. Страшно… Где Таня? – Я начал волноваться за мою… За мою жену! Ведь сработал ритуал? Где она? Попытался вскочить. – Не дергайся так. Лимонада хочешь? – спросил Валера и протянул бутылку. Моих вопросов он как будто не слышал. Я сделал несколько жадных глотков. Позже Валера с Олей рассказали, что Таня тоже упала в обморок, но без внимания мы пролежали недолго, после того как порывом ветра дым отогнало от камня, Валера, почуяв неладное, тут же кинулся к нам… Так, как сегодня, по их словам, они давно уже не пугались. Я встал на ноги, тело – слабое, голова кружится. Подошел к Тане, ее лицо, словно покрытое неудачно выбранным гримом, превратилось в бледную-бледную маску, только глаза сверкали… – Ну, что, понравился ритуал? – с укором в голосе спросил я ее… – Понравился, я такое видела… – еле слышно ответила она. – Женщину? Да? С факелом? С узорами? То есть с огнями непонятными, что по ней бегают? – Дома расскажу, ладно? Тошнит меня, – прошептала Таня, и ее вырвало. Конец ознакомительного фрагмента. Текст предоставлен ООО «ЛитРес». Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/aleks-may-11400436/zabludshie-deti-perestroiki-istoriya-pervoy-lubvi/?lfrom=688855901) на ЛитРес. Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.