Летние домыслы

Летние домыслы Лола Адриановна Кретова Нестеров, человек светский и удачливый, сбегает из Москвы и становится садовником. Уединившись в старинном доме своего деда, профессора-биолога, он предаёт забвению былое. Непрошеная гостья, художница, просит позволения написать картину в его саду. В замкнутый и уютный мир Нестерова вторгаются странные события, запутанные отношения, интриги и призрачное присутствие ускользающего врага. Летние домыслы Лола Адриановна Кретова Все охотно ездили к нему, принимали у себя благодаря его живому, весёлому, любезному характеру, его светскости, тону, обходительности.     И. А. Гончаров Иллюстратор Елена Андреевна Ибрагимова © Лола Адриановна Кретова, 2018 © Елена Андреевна Ибрагимова, иллюстрации, 2018 ISBN 978-5-4485-0668-0 Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero Здравствуй, Арсений. Надеюсь, в Ницце сейчас светит солнце, и ты прекрасно проводишь время. Прости, что отвечаю тебе только теперь, спустя без малого три месяца после получения твоего письма. Престранные события, имевшие быть прошедшим летом во многом тому причиной. К началу лета сложилась привычная череда дел, забот и отдыха среди родной природы, в своём любимом и милом мне доме. Работа моя – порой утомительная, но всё же приятная. Моменты счастливого ничегонеделания в доме или саду. Неспешное собирание трав. Временами – рыбалка: в этом году хорошо ловится столь любимый тобой красавец голавль. Книги, как повод набраться чужих переживаний и помечтать о чём-то своём. Что до местных дачников, то я стараюсь держаться от них подальше. Прошлые (теперь уже безвозвратно – прошлые) печали мною были забыты. Некоторые творческие планы приятно тешили моё воображенье. Где-то с середины лета вдруг начали происходить события, которые вновь заставили меня думать о том, что совершенно сбежать от судьбы, пожалуй, невозможно. Сомневаюсь, чтобы мой дед посвящал твоего во все подробности своих занятий, тем более не только «научных». Братья обычно к такому не склонны. Я только сейчас стал вспоминать и понимать некоторые вещи, что его так интересовали. Тень той небезопасной тайны, к которой мой дед был причастен, коснулась и меня. Как тебе известно, брать судьбу в свои руки и ломать себе жизнь я умею одинаково хорошо, оттого и живу теперь в достаточной глуши. Я сейчас в некоторой растерянности, и в то же время ощущаю предельную собранность. Мне кажется, я кое-что знаю про то, что не по моей воле вошло в мою жизнь. Подробнее и содержательнее я предпочитаю поговорить с тобой при встрече. Приехать во Францию в этом году, наверное, не получится. Надеюсь, мы всё же увидимся достаточно скоро. Приезжай ты в наши края, если сможешь. Я буду рад. Твой далёкий кузен. Глава 1 Полуденное солнце выбелило садовые дорожки, выплеснуло белёсость на глянцевую листву. Небо было скучным: ни облачка. Негромко хлопнула дверь на террасу, Валентин выпрямился и обернулся к молодой женщине в белом платье, которая приближалась к нему с маленьким серебряным подносом в руках. – На ваших розах тля, – сказал он и поднёс ладонь к виску, пытаясь защититься от летнего света. – С розами такое часто случается. Надо будет опрыскать утром или вечером, если хотите, я дам вам средство от вредителей. Женщина улыбнулась и протянула ему бокал. – Кажется, это оранжад, – пояснила Катя с весёлым равнодушием, – не бойтесь, он не слишком холодный, я не пью ледяных напитков. – Сделав глоток из своего бокала, она коснулась его руки. – Совсем не холодный, – повторила Катя и засмеялась. Тональность её насмешливости объясняла, отчего Валентин после некоторых колебаний предпочёл смотреть розы в ленивый полдень, за полчаса перед поездкой в город, а не вечером, который в начале июля почти не отличается от ночи. Прощаясь у калитки, он советовал больше не покупать саженцев обычных роз – с парковыми хлопот намного меньше – и обещал заглянуть через пару дней. Катя улыбалась ему по-прежнему. Спустя десять лет быть садовником уже не представлялось странным, как поначалу. Валентин Нестеров охотно давал советы, но чаще стриг, копал, опрыскивал, прищипывал и пропалывал – прихорашивал чужие сады. Ему не приходилось называться ландшафтным дизайнером, дабы нужным образом расположить к себе владельцев сада. Сады и владельцы были достаточно величественны для того, чтобы пригласить в качестве садовника известного модельера – из любопытства, которое частенько перерастало в привязанность. С годами он всё реже и с меньшей досадой вспоминал о скандале, из-за которого он бросил любимое занятие и в смятённых чувствах бежал из Москвы. Севернее Москвы, на окраине области, у него был старинный дом, оставленный ему дедом, профессором Тимирязевской академии. Отец Валентина такому не прямому наследованию не был удивлён – профессор не жаловал сына, который восхождению в науке предпочел падение в театральные круги: зачем-то стал театральным декоратором и вдобавок женился на балерине из кордебалета. Но его телефонные разговоры с собственным сыном стали ещё реже и короче. «Ладно, Валь, мне пора принимать лекарства», – так обрывал он незримое намерение сына спросить о чём-то более важном, чем погода и будничные театральные козни – обрывал в любой час и одними и теми же словами. Дом Нестеровых стоял в конце деревни, чуть поодаль от старых деревенских домов – их в деревне осталось не более дюжины – в другую сторону от них спускалась к лесу широкая, отсыпанная щебнем и огороженная канавами улица с новыми домами. У нового трансформатора она делала неожиданный зигзаг и, миновав пруд, оборачивалась песчанистой дорогой для дачников, если повернуть налево, и асфальтным подъездом к трассе, если повернуть направо. На почтительном расстоянии от дома держались деревья, посаженные вдумчиво, с намерением. Невысокие липы примирительно поглядывали на деревню из-за старой кирпичной ограды. Далее виднелись величественные головы сосен, дубов, клёнов, которые в одиночку и небольшими скульптурными группами позировали перед большими окнами, украшенными наличниками в стиле северного модерна или (смотря с какой стороны смотреть на дом) выстраивались позади, чтобы служить фоном для основательно потёртой изгибающейся фальцевой крыши и небольшой башенки. Крылец у дома было два: маленькое крыльцо на углу, всего в две ступени, и большое, с деревянной балюстрадой – к нему изящной волной с двух сторон прильнула лестница с каменными ступенями, впрочем, с одной стороны некоторые ступени давным-давно развалились. В октябре этот вход приходилось заколачивать, чтобы не дуло, чтобы по изящной широкой лестнице в дом не пробралась зима; не достучавшись в запертые двери, она устраивалась на крыльце, устилая ступени складками своих одежд. По одеждам ходили деревенские коты, оставляя маленькие котиные следы. Но теперь был июль, и Валентин по утрам стоял, облокотясь на балюстраду, смотрел в невидимую за липами даль и пил кофе. В июле в саду цвёл чубушник, беременели ящерицы, завязывались маленькие огурцы. А когда был ветер, шумели клёны. В детстве родители каждое лето отвозили его в деревню на пару месяцев. Дед был строг и страшно рад внуку, Валентин был весел и охотно проводил время со своим дедушкой, перенимая у него сельскохозяйственные премудрости. Вдвоём они копали грядки, сеяли семена – дедушка красивым почерком надписывал таблички и делал записи в школьной тетрадке, – ухаживали за деревьями, смотрели, как растут яблоки и сливы. Валентин рано научился с удовольствием забивать гвозди, топить печь, пилить и строгать и даже готовить. Он уверенно отличал очиток от золотого корня и знал разницу между подвоем и привоем, хотя по самым разным причинам не спешил похвастать этим перед своими редкими товарищами с летних дач. После обеда дед устраивался с книгой в уголке сада – под старой шершавой яблоней или за чайным столом возле флоксов. А Валентин, вооружившись ножом и палкой, отправлялся в поход по окрестностям, порою с товарищами, но чаще один. Приезд родителей в конце летнего сезона по обыкновению превращался в торжество недоумений: отец с матерью безнадёжно вздыхали, выслушивая детские истории о сороках, гусеницах и агротехнических приёмах выращивания малины, дед на вопрос о здоровье сердито расплёскивал чай на белую скатерть. Недоумевал и Валентин: он не раз слышал, что его родители познакомились здесь, в этом доме – почему же отец отвернулся к окну и постукивает пальцами по столу, а мама отказалась взять слив для варенья? Но московское время длилось дольше деревенского, и городские забавы не преминули воспользоваться этим преимуществом и взять верх: вступив в пору отрочества Валентин примкнул к группе отроков, смыслом существования которых была бодрая и решительная игра на струнных и ударных инструментах. По нелепой случайности их приняли за настоящую рок-группу и пригласили сыграть на концерте. Оглушённый новостью, Валентин закрыл глаза и понял, как это должно выглядеть. Всё необходимое для преображения (он не решался назвать эти предметы костюмами) было сделано за три дня и пять ночей и стало единственным, что оценила публика, пропустив мимо ушей неслаженную игру и невразумительный голос солиста. Дом, сад, дедушка на первых порах оставались в неведении: дом стряхивал остатки зимнего сна и последние сосульки, деревья раздували весенние почки, дедушка перебирал пакетики с семенами – красочные из магазина и бумажные кулёчки собственных сборов, надписанные карандашом средней твёрдости (HB). «Приедет Валя, покрасим сарай», – думал дед, ставя чайник и поглядывая в окно на хозяйство. Краску вымыло дождём, и стены сарая вернули себе мягкий серый цвет. Садилось майское солнце, стены золотились, розовели, гасли; дед зажигал лампу. «Экзамены, как же…», – не поверил дед, возвращая телефонную трубку терпеливой работнице сельской почты; был конец июня. Лето пришло и не пришло. Родители боялись, как бы не спугнуть художественный интерес сына, звонили друзьям и знакомым, и Валентину доставались подработки в театре, на телестудии, в доме моды – копеечные, зато изобилующие лестными отзывами и сулящие частные заказы. Убедившись, что садовые ножницы в руках сына сменились портновскими, а иголкой он орудует столь же ловко, как и секатором, отец восторжествовал победу; мама благосклонно улыбалась. На следующий год Валентин поступил в институт и отправился служить на границу, откуда вернулся юношей в расцвете сил с прекрасной фигурой, чётким овалом лица и решительным взглядом. Прогулки по подиуму и позирование в свете софитов составили материальное благополучие его студенческих лет, но окончив институт, от также покончил с модельным бизнесом, и перебравшись от родителей на съёмную квартиру, спасительно предался умеренной жизни. Свою репутацию дизайнера-модельера он предпочитал взращивать на почве старинных семейных связей и новых знакомств, которые он водил с причудливой избирательностью. Интуиция редко подводила его, но ошибки стоили дорого. Изредка – с каждым годом всё чаще – он навещал деда и дом. Они пили коньяк в гостиной, чай на кухне, Валентин что-то рассказывал, дед слушал, похлопывал его по плечу, и они шли в сад. Один раз Валентин приехал с подругой. Бегство от скандала пришлось на хмурый октябрь, и до конца осени он ни разу не возвращался на место своего крушения, предпочитая общество белок и свиристелей, которых сезонно сменили куропатки и снегири. Зима выдалась основательной: много солнца, много снега и тишины. Хандра увязла в сугробах; гуляя под высокими соснами, пронзающими синее небо, Валентин Нестеров подумывал о будущем. Ближайшее будущее предстало пред ним чередой строителей и специалистов, подвизавшихся отреставрировать памятник старины, в котором он поселился, и приятеля с телевизионного канала. «У нас намечается проект про сады и усадьбы, передача будет выходить дважды в месяц. Ищем ведущего, чтобы публика узнавала и был хорош собою. Ты случайно не смыслишь хоть что-нибудь в садоводстве?». …Попрощавшись с Катей, Валентин поспешно зашагал к дому, где наскоро собрал всё необходимое и отправился на съёмку, в посёлок недалеко от МКАД. С самого начала он настаивал на том, чтобы съёмки проводились при наилучшем свете, когда солнце начинает клониться к закату. Оператор нервничал, но потом втянулся и с удовольствием фиксировал тёплые блики на лицах, густеющие краски цветов, золотую ауру контражура – даже самый скучный и посредственный фон становился волшебным. Повезло и с сегодняшним вечером. На обратной дороге (съёмки закончились поздно и Валентин переночевал в Москве) ему повстречалась Полина Адамовна, соседка Кати Тимофеевой. Полина Адамовна и её муж вышли на пенсию и жили в деревне постоянно. Заложив руки за спину, элегантная соседка совершала традиционную прогулку от своего дома до старых домов и обратно; её кошка тревожно следила за прогулкой с высоты забора. Валентин Нестеров встречался с Полиной Адамовной не раз; он знал, что они с мужем поляки, переехали в деревню из Москвы, их дочь живёт в Москве, у мужа болит поясница, а фонарь у Катерины не горит, потому что электрик неправильно настроил реле, надо исправить (обычно эти сведения она излагала собеседнику на втором или третьем этапе знакомства). Он кивнул ей и постарался ехать помедленнее, чтобы не поднимать дорожную пыль. Полина Адамовна кивнула в ответ, взглянув по-особому, со смыслом. Смысл был ему неприятен. Глава 2 – А ещё выше получится? – произнёс мальчик, обнимая ствол старой берёзы. Задрав голову, он смотрел куда-то вверх. На вид ему было лет восемь. – Сейчас попробую, – ответил девчачий голос из берёзы. Нижние ветви дерева закачались, зашелестели листьями, на мгновенье показалась нога в жёлтой сандалии и исчезла. – Я за тобой, – заявил мальчик сестре и ухватился руками за нижнюю ветку. – Тебе не разрешают, – возразила сестра, будучи старше на три года. Между веток показалась её голова. Аня подтянулась ещё немного и влезла на сук. – Что ты видишь? – спросил Вася у сестры. – Там далеко едет шумная машина. По дороге идёт тётя Агния. А там на дереве сидит большая птица, не могу разглядеть какая, – она вытянула руку. – За забором красивый дом с окнами. На крыльце человек пьёт из кружки. Оглядев окрестности, девочка уцепилась покрепче ногами и забарабанила палками по стволу. Палки она хранила на берёзе, в раздвоенном суку. Мальчик заскучал и отошёл от дерева. Высокая ветвистая берёза росла возле старой избы, самой первой на улице, не считая профессорского дома; дети приходили сюда играть. Словно кошка поскреблась в дверь. Нестеров встревоженно обернулся, прислушиваясь. Рослая берёза за забором всплеснула ветками, с берёзы рухнула маленькая тень. Звук повторился. Нестеров догадался и поспешил вниз к калитке. – Простите, я стучала, но никто не открыл. Я подумала, быть может дверь открыта, но не поняла, в какую сторону она открывается. – Невысокая худая женщина отступила назад, теребя в руках широкополую шляпу. – Я – Агния Воронова, я приходила и раньше, стучала, но никто не открывал, хотела спросить, не позволите ли вы мне писать ваш дом в вашем саду. Он очень живописен, но к сожалению, снаружи мне не удалось найти удачного плана. – Так вы художница? – уточнил Валентин, – Заходите внутрь, я запру калитку. Должно быть с дач? Дачи за поворотом в былые времена принадлежали художникам и артистам балета, обитали там и две подруги его матери, с которыми он не имел удовольствия познакомиться. – Нет, я живу тут, в деревне. Через девять домов от вас. Или через восемь, не помню точно, – Агния немного нахмурилась, пытаясь припомнить точно и тем доказать реальность своего существования. – В самом деле? Мне кажется, мы ни разу не виделись. Рад знакомству. Валентин. – представился Нестеров и протянул руку. – Я вас тоже не видела. Быть может, и видела, но не знала, что это вы. То есть, что вы живёте в этом доме, – Агния всё ещё колебалась между дерзостью и смущением. «Пожалуй, я тут много кого не видел, и слава Богу», – подумал Валентин и двинулся в сторону дома, привычно поддерживая ничего не значащую беседу. Дорожка была узкая, и Агния то и дело видела его затылок: торчащие вверх на макушке и коротко стриженные по бокам волосы отвлекали её внимание, она чуть было не подвернула ногу. Обогнув кусты барбариса, они вышли на лужайку. Агния Воронова рассеянно взглянула на дом – ей не хотелось любоваться домом сейчас, в неловком ожидании окончательного согласия или отказа. Она сомневалась в своей затее и готовилась к побегу. – Вы всё-таки полагаете, что этот дом стоит вашего внимания? Тем более в июле, когда всё слишком зелёное, а тени коротки и безлики? Не стоило говорить о свете и цвете. Дом и его владелец разом приблизились, сломав безопасное расстояние, на котором держалась воображаемая картина знакомства и просьбы. Агния вскинула голову и посмотрела на Нестерова удивлённо и через мгновенье воинственно. «Уверена, в утренние часы ваш дом великолепен. О тенях не волнуйтесь. Думаю, я бы пристроилась вот тут, у жасмина, я не помешаю. Вы не против?» – произнесла она, не отводя взора. «Ну, пожалуй, нет», – помедлив, ответил Нестеров. – «Только это не жасмин, а чубушник». Они договорились о времени, и Агния ушла. Валентин вернулся в дом, кофе остыл и потерял вкус, Валентин заварил чай. Кленовые листья покачивались за окном, расплёскивая солнце. Что-то беспокойное проскользнуло в калитку вместе с нежданной гостьей и затаилось в траве, слилось с тенью деревьев – попробуй, выгони его теперь, разве можно выгнать тени из сада? «Глупо, нелепо, глупо, нелепо», – крутилось в голове у Агнии. На улице было безлюдно, жители и машины уже не сновали туда-сюда с майской одержимостью. Всё было посеяно, посажено, починено; лишь на другом конце деревни, в новых домах, продолжали что-то распиливать и приколачивать, и лишь одна жительница, Полина Адамовна, всё-таки повстречалась по пути, когда Агния уже подходила к своему дому. – Гуляете? – слабым, несколько отрешённым голосом поинтересовалась Полина Адамовна у Вороновой. – Не совсем, – ответила Воронова и ещё крепче вцепилась в поля своей шляпы. – Жарко сегодня, – продолжила Полина Адамовна, задумчиво глядя на непокрытую голову Вороновой. – я вот прошла до конца деревни и обратно, и уже тяжело. Дорогу-то вон как испортили, ходить невозможно. После июньских проливных дождей дорога, просохнув, накрепко запечатлела все промоины и колдобины, оставленные тяжеловесными грузовиками. – Я отдавала письмо в администрацию, ответили, что этим летом отремонтируют. Собираюсь заехать к ним на днях, уточнить, – сказала Агния, доставая ключи. – Ничего они не сделают. Засыпали дорогу щебнем, а всё равно ямы. Мой недавно выходил машину встречать – нам холодильник привозили – и так сильно споткнулся, что чуть не упал, – приступила к рассказу Полина Адамовна. Но пришлось отступить: Агния уже нашла на связке нужный ключ. Воронова жила одна. Её родители и старший брат приезжали к ней в деревню время от времени. Родителям она была рада, брату не всегда – это зависело от количества язвительных замечаний, которые брат успевал исторгнуть за время своего визита. Случалось, он был в ударе – визит кончался ссорой, а однажды – небольшой потасовкой. Отец и мать проводили у Агнии не более двух или трёх дней, они были слишком заняты своей работой, чтобы отвлечься от неё на более долгий срок: оба были филологами, занимались переводами и немного преподавали. Выросшие дети их интересовали в меньшей степени. Родители прекрасно ладили и очень любили друг друга. Несколько лет назад – тогда она ещё жила в городе, ей только исполнилось тридцать и казалось, что она вот-вот выйдет замуж – давний знакомый одарил Агнию судьбоносным заказом: двенадцать натюрмортов для второй квартиры его общительной подруги. Чудо было единственным, но его отблески в виде новых заказчиков и покупателей поддерживали ощущение постоянства и благополучия все последующие годы и даже тогда, когда стало ясно, что замуж вот-вот она не выйдет. У родителей был заброшенный участок со стареньким домом-пятистенком; и родители, и брат махнули на него рукой, предоставив Агнии самой позаботиться о его сносе, раз уж ей втемяшилось устроить себе жилище в деревне Овсяново вместо того, чтобы купить маленькую квартиру в Москве. Агния и сама не понимала, как так получилось: с этими местами её ничто не связывало. Лишь однажды родители уговорили друг друга провести здесь отпуск; через неделю они покинули Овсяново, принеся взаимные извинения. Безусловно, Агния Воронова находила очарование в сельской жизни, но это была сельская жизнь французской провинции и итальянских фермеров. Должно быть, в тот момент ей захотелось покоя для души и простора для живописи. Она сразу поднялась в мансарду, где была устроена мастерская, и стала отбирать холсты для будущей работы. Это занятие её успокоило, Агния спустилась вниз, чтобы приготовить ужин: вареники с вишней, посыпанные корицей с сахаром, политые сливочным маслом и сметаной. Телефон зазвонил, когда она вылавливала из кастрюли последний вареник. – Алло, – с досадой сказала она звонившему. – Привет, – отозвался Константин. – Ты сейчас можешь говорить? – Нет, не могу, у меня вареники стынут, – Агния перенесла блюдо с варениками на круглый обеденный стол и достала сметану. – Отлично! – с энтузиазмом продолжил Константин, – У меня сейчас мало времени, я потом поподробнее расскажу. Сегодня утром я случайно встретил Ледневскую, и мы очень интересно пообщались. Так вот, случайно выяснилось, что она о тебе слышала, но не знала, как тебя найти: она ищет, кто бы мог сделать роспись в её доме. Насколько я понял, у неё каменный дом, и она хочет сделать что-то в римском стиле. – Каменных домов у нас не бывает, – заметила Воронова. – У нас бывает всё. – возразил Константин. – Я перезвоню завтра, дам телефон Ледневской и расскажу подробности. – Спасибо, – сказала Агния. – Спасибо тебе большое. Нестеров возвращался от Кати. Вечер был тёплым, пахло нагретым деревом, где-то по соседству раздавались негромкие голоса. Он вспоминал Катино лицо, как она обрадовалась его приходу, Катины руки с длинными пальцами: Валентин смотрел, как она разливает вино, и рассказывал о недавних съёмках. Он принёс ей яд и даже вызвался сам опрыскать розы – вечер был тихим, безветренным. Руки он вымыл на кухне – Катя подала ему белое льняное полотенце – и они вместе перенесли вино и фрукты на террасу. Катя улыбалась, слушала, переспрашивала, Валентин наслаждался бархатным тембром Катиного голоса и всё же поспешил уйти до сумерек. Прошуршал щебень, его обогнали дети на велосипедах – мальчик и девочка. Нестеров что-то вспомнил – что-то тревожное – и стал считать дома. Он понял, в каком доме живёт Агния. Глава 3 Дом Агнии стоял на месте прежнего деревенского домика, который когда-то давно и без толку купили её родители за бесценок. У художников много общего с ремесленниками: не успела Агния упомянуть в кругу своих творческих знакомых о решимости перестроить старый дом, как тут же чудесным образом явились плотники и столяры – знакомые знакомых, друзья друзей. Она легко поладила с ними, а столяры поладили с плотниками; и не довелось ей пережить ужасов, сопутствующих обычному строительству. Сергей, коренастый парень в вязаной шапочке со скандинавским узором (в сентябре случились заморозки) твёрдой рукой направил старый внедорожник в гущу окрепших за лето сорняков. Повозившись с калиткой, он смело двинулся дальше, несколько раз обошёл дом, пощупал брёвна, что-то отломал, затем исчез внутри. Воронова ринулась к двери, чтобы предупредить его о прогнивших досках, но Сергей уже сам кричал ей из сеней, чтобы она в дом не заходила. Домик он предложил разобрать, но фундамент и большую часть брёвен оставить: «пригодятся». Воронова поспешила напомнить, что не хотела бы бревенчатого дома. «Да помню я», – весомо произнёс плотник, в молодом голосе прозвучала отеческая укоризна. Два года пролетели в заботах, Воронова старалась приезжать почаще, выкраивая время между московскими заказами – боялась не уследить за важным и потом просить исправить. Поначалу она чувствовала себя неловко – как праздный гость среди обустроившихся на её земле тружеников, – и решив дела, спешила поскорей уехать. Но потом освоилась и в хорошую погоду стала выбираться на этюды в ближайшие леса и поля. Был майский вечер, когда она приехала, чтобы побыть с будущим домом наедине – строители разъехались на несколько дней по своим делам. Агния медленно вела машину по деревенской улице, посматривая издалека: от поворота, со стороны новых домов, сквозь деревья соседних участков. Возле дома было непривычно тихо. Четыре ступени вели на крытое крылечко, дверь и маленькое окошко которого были обращены к улице. Агния отворила дверь: в прихожей уже настали сумерки – в ней не было своего окна, немного света попадало сюда лишь из комнатных проёмов. Полы только-только перестелили, подогнав доски, повсюду стоял душистый сосновый запах. Она сняла туфли, и осторожно прошлась по дому, разглядывая будущую комнату для гостей, кухню, ванную, гостиную и спальню – комнаты были совсем небольшими, но без дверей и мебели казались просторными. Зато по-настоящему просторной была веранда. Участок имел уклон, и пол веранды из широкой доски был расположен на две ступени ниже, чем в доме, несмотря на высокий кирпичный фундамент, пристроенный к старому фундаменту разобранного дома. По замыслу Агнии стены веранды выходили на один уровень со стенами дома – веранда получилась высокой. И светлой: оконные переплёты тянулись сплошной лентой, посередине в неё вплеталась застеклённая дверь. Перешагнув невысокий порожек, Воронова выбралась на открытую огороженную площадку – это было второе крыльцо, где ступени спускались в сад. Солнце оказалось позади; его золотой свет отражался в зеркале старых сосен и молодых березок – за домами к деревне подступался лес, его удерживала узкая полоска луга, укрытая вечерней тенью. Агния потрогала пальцем янтарную каплю смолы, выступившей на стене веранды и вернулась в дом. Лестница в мансарду не была готова, Агния постояла, задрав голову, пытаясь разглядеть нечто большее в прямоугольном проеме, чем чердачные сумерки. Солнце близилось к закату. Воронова стояла в дальнем конце сада, смотрела на лиловые облака, на чуть изогнутую, как у датских домиков, крышу своего будущего жилища. Многое вдруг вспомнилось ей – и всё было вечернее, солнечное – но прежде всего были отблески заката на окнах напротив, они двигались вверх-вниз в такт детским качелям, с этих качелей она спрыгивала и бежала навстречу родителям – неизъяснимое счастье летнего московского вечера, отблеск ликования другого мира. Строители были удивлены, хоть и не подали виду (как им казалось), когда вместо привычного им этюдника Агния привезла с собой титановую лопату, рулетку и ворох саженцев. Словно спохватившись, она всё лето одержимо занималась садом: часами ходила по участку, приводя в порядок старые посадки, высматривая лучшие места для новых, и даже успела разбить небольшой огород, над которым как мог потешался её брат, прибыв вместе с родителями посмотреть, что же вышло из странной затеи. Дом вызвал восторг у семейства, брат призадумался, обнаружив, что в доме нет для него комнаты, есть только комната для гостей, и потом долго и нудно выспрашивал у родителей юридические подробности. Сад напористо набирал силу, но Воронова с ним ладила: когда нужно поддерживала, когда требовалось – сдерживала его буйство. Теперь, спустя годы, она уже не так переживала, когда случайно обрезала секатором укоренившийся черенок, но по-прежнему досадовала на внезапность напастей, являвшихся под видом прожорливых гусениц, июньских заморозков, размывающих грядки ливней. Но более всего Агнию изводили кроты. В апреле, когда сходил снег, она с тревогой всматривалась: нет ли каких неровностей, которые на поверку окажутся нарытыми за зиму кротовинами. Как только почва оттаивала, она как могла заделывала норы, выравнивала землю и ремонтировала газон – она очень гордилась своим газоном; впрочем, в иной год кротовин вовсе не было. До середины лета кроты нечасто напоминали о своём существовании; но в августе, а то и раньше, они вновь брались за дело. «Приходите пораньше, часов в шесть», – то ли настоял, то ли позволил Нестеров. Без четверти шесть Воронова уже поворачивала ключ в двери, у её ног стоял тяжёлый этюдник с заготовленным содержимым. Было тихо, рассеянный свет струился сквозь деревья. «Медь и латунь», – заметила себе Воронова, всматриваясь в утренние краски. Шагая к калитке, она привычно любовалась своей территорией и вдруг резко остановилась. Возле усеянного жёлтыми звёздочками куста лапчатки появился холмик нарытой за ночь земли, от него прерывистыми линиями тянулись поверхностные ходы крота – приподнятый или вовсе развороченный газон. – Вы не в духе? Не выспались? – поинтересовался Нестеров, поздоровавшись. – У вас нахмуренный вид. Нестеров отворял ворота; кузов пикапа был прикрыт брезентом, урчал мотор. – Я вернусь часам к десяти, – сказал он Агнии. – Запритесь изнутри на щеколду, я открою своим ключом. – Это кроты, – пояснила Воронова. – Испортили газон. – Она всё ещё боролась с гневом и с желанием немедленно всё исправить. – Серьёзный повод, – кивнул Валентин и забрался в машину. – Должно быть, вы очень любите ваш сад. Не переживайте, таков уж удел садоводов. «Куда это он в такую рань?», – подумала Воронова. «На рыбалку, наверное». Нестеров вернулся в половину десятого. Он молча помахал рукой, поставил машину в гараж и прошёл в дом, чтобы привести себя в порядок. Минут через пятнадцать он вышел на крыльцо с кружкой кофе. Первые минуты Нестеров старался не смотреть в сторону художницы, но затем стараться перестал – художница торопилась закончить работу и не обращала на него внимания. Время от времени она поправляла пряди светлых волос, выбившиеся из узла на затылке, щека слегка запачкалась краской. – Хотите чего-нибудь выпить? – крикнул он Агнии с высоты своего наблюдательного пункта, заметив, что она вытирает и складывает кисти. – Воды, – отозвалась Агния, задрав голову. Взгляд светлых глаз казался пронзительным. «Загорелая, как негатив», – отметил про себя Нестеров и спустился в сад. – Позволите взглянуть? – Валентин протянул Агнии стакан воды. Воронова кивнула. Этюд был выполнен в тёплых гобеленовых тонах, лаконичная призрачность дальнего плана и верно выбранная толщина мазков придавали объём пейзажу. Работа выглядела вполне законченной. – Что ж, свет вам удался, – вымолвил Нестеров. Он был удивлён узнаванию: это действительно был его дом, запечатлённый сущностно, с событиями, которые имели место в прошлом и могут случиться в будущем: рассматривая картину, он вспоминал, воспоминания ускользали, оборачивались воображаемым… Ослеплённая вдохновением и жаждой, художница не сразу заметила его удивления; ей хотелось поскорей унести домой своё произведение, чуть отдохнуть и доработать детали. Но рядом ничего не происходило – Нестеров продолжал молча смотреть на картину – и она невольно стала смотреть на Нестерова. В конце концов он обернулся. – Стоит того, чтобы продолжить, – сказал Валентин. – Когда вы придете снова? Воронова не считала второй визит вероятным и в замешательстве ответила наобум: «Послезавтра». Нестеров взял у неё из рук пустой стакан и поднёс до калитки этюдник. На время оба забыли о кротах. Ещё издалека Агния заметила фигуру, которая показалась ей странной, поскольку отрывисто двигалась вдоль её забора, совершая наклоны. Вблизи фигура оказалась незнакомой женщиной невысокого роста – на вид ей было лет пятьдесят или больше. Дама в сонамбулической задумчивости стояла у ворот с охапкой свежесорванной травы. «Не о ней ли упоминали соседи», – догадалась Воронова. Пару недель назад она пила чай у родителей Васи и Ани, их мама рассказала о некой незнакомой женщине из старой части деревни, которая громогласно атаковала её на улице: «Насажали тут кустов прямо у дороги машины царапать!». Кусты были высажены не у дороги, а поодаль – против машин, которые объезжали дорожную распутицу по ухоженной прилегающей территории. – Что вы на меня так смотрите? Я кроликам травы нарвала. А вы против, что ли? – голос у дамы и впрямь был громким. – Да, против, – подтвердила Воронова. – А это не ваша территория, это общая территория! – заявила владелица кроликов. – Я вообще давно хотела с вами поговорить, про дорогу, у вас есть письмо… – Мы не знакомы, – перебила Воронова. – Меня зовут Агния. А вас? – Да знаю я, как вас зовут, – дама тряхнула рыжепокрашенной головой, – Ну, и где это письмо? – наседала она. – Не думаю, что мы можем продолжать беседовать в такой манере, – сказала Воронова. Она поняла, что речь идёт об ответе администрации на её письмо о ремонте дороги – должно быть Полина Адамовна обмолвилась рыжей даме о полученных Агнией официальных заверениях. – Ах вот как, – развязно протянула женщина. – Не хотите со мной беседовать. Всё понятно. – констатировала она и не вполне твёрдой походкой направилась прочь от дома Агнии. «Завтра съезжу в администрацию», – решила Агния, стараясь унять в себе возмущённое волнение, из-за которого она залила заварочный чайник холодной водой вместо кипятка. Картина не потребовала много времени для доработки – Агния уже давно предпочитала несовершенство опасному усердию – после вечернего чая она вышла в сад, чтобы набрать летней малины и заделать очередные кротовины. Как и следовало ожидать, крот не остановился на достигнутом – взрытая им борозда протянулась далее, до клумбы с розами. Вздохнув, Воронова принялась лихорадочно заделывать повреждения, стараясь сохранить газон. «Неплохо получилось», – сказала она себе, отряхивая землю с коленок, и вернулась в дом есть малину в привычном одиночестве последних лет. Глава 4 Дорожная пыль взмывала в воздух и оседала на придорожных кустах – по пустой деревенской улице мчался, не жалея себя, чёрный автомобиль. Чуть промахнулся, остановился, развернулся перед воротами Полины Адамовны – кошка сопроводила его маневр нехорошим взглядом – и вполз на брусчатку перед Катиным домом. Водитель, не выключая зажигания, выбрался из машины с большим букетом лилий. Свободной рукой он нажал кнопку у калитки и что-то буркнул в домофон. – Ничего не слышу! – отозвалось певучее контральто. – Сейчас открою! Через пару минут калитка тренькнула замком и водитель шагнул навстречу хозяйке. – Катерина! – певуче воскликнуло контральто, – это к тебе! Софья Фёдоровна благосклонно улыбнулась водителю и совершила приглашающий жест. Водитель затряс головой – времени было в обрез – и протянул букет Катерине: «Олег Андреич просил вам передать». Водитель ретировался, у Катерины зазвонил телефон. Софья Фёдоровна забрала у дочери букет и понесла в дом, прислушиваясь к разговору. – Спасибо, – благодарила Катя. – Да, понравился. Нет, сегодня не получится, быть может завтра. Хорошо. Конечно. До свидания. – Олег Андреевич хотел к нам заглянуть? – спросила Катина мама, накладывая Кате варенья. Она приехала на дачу накануне вечером – спасаться от московской духоты. Катя кивнула и задумчиво принялась теребить конец скатерти. Олег Андреевич Орлов отложил телефон и поднялся с кресла. Подойдя к окну, он потянулся и передёрнул плечами, стряхивая неопределённость и зыбкость своих ухаживаний. Солнце слепило глаза, обернувшись на стук, он с трудом разглядел входящего. Воронова поздоровалась, села на стул напротив Орлова и протянула ему бумаги. – Мы же включили вас в план, – закончив читать, поднял голову Орлов, он вспомнил Агнию. – Этим летом отремонтируем. – Вы и в прошлом году включали в план нашу дорогу и обещали отремонтировать. Вот и в последнем письме сказано, что о сроках проведения работ сообщите дополнительно – и опять нет сообщения с конкретной датой. Не получится ли как в прошлом году? Сообщите нам точные сроки, – настаивала Воронова. – А что вы хотите, у вас в деревне жителей-то почти и нет по официальным данным. Пять человек прописано. Мы же и так вам в позапрошлом году щебнем дорогу отсыпали, – привычно аргументировал Орлов. – Причём тут количество жителей? У нас полная деревня плательщиков налогов, которые, между прочим, повысили и для того, чтобы дороги были нормальные. Дорогу вы щебнем отсыпали, но не утрамбовали, тяжёлые машины проехали, и теперь там ямы и колеи, которые даже выровнять невозможно, – привычно возразила Воронова. – Дорога на гарантии, мы давали подрядчику указание привести дорогу в порядок. Но он отказывается, – привычно пояснил Орлов. Повторяемые из раза в раз вступительные фразы были произнесены, художница и чиновник перешли к призрачной сути вопроса. Олег Орлов слушал внимательно: чуткое внутреннее ухо – орган равновесия и ориентировки – ловило серьёзность намерений посетителя и соизмеряло со степенью его терпеливости. Выслушав, он чуть заколебался, позвонил, поговорил и пообещал дать скорый ответ о сроке. Оставшись один, Олег сложил кисти рук домиком и подпёр подбородок. Он любил вспоминать, как февральским морозным днём в его кабинет заглянула Катя. Ошиблась этажом – искала Корнеева, специалиста по земельным вопросам, старожила, пережившего не одну администрацию. Она извинилась и уже было затворила дверь; он её узнал, вскочил с места и пригласил зайти. Олег Орлов, подающий надежды управленец, завсегдатай спортивных районных соревнований, любил музыку – втайне от своих поклонников в соцсетях, совета депутатов и покровителей из области. Приезжая в Москву на очередную учёбу чиновников и встретившись с нужными людьми, он отправлялся в Концертный зал Чайковского. Возможно, эта тайна украшала его более остальных тайн, приличествующих карьеристу, придавала загадочность взгляду и множила число последователей из местной молодёжи, которая безотчётно стремилась к прекрасному. На одном из концертов он увидел Катерину Тимофееву – она исполняла несколько романсов и арию из оперы. Орлов запомнил её голос и имя, в последующие недели искал в афишах, но не нашёл. «А ведь я вас знаю», – с такими словами он подступился к румяной от мороза женщине, усадив её на стул в своём кабинете и предложив чаю. Появление Кати Орлов счёл знаком судьбы, благосклонной к нему во всех отношениях. Услуга была невелика – мелочи с документами – но приглашение на концерт он получил. Решив своё дело в феврале, до весны Тимофеева на дачу не приезжала, но с мая стала часто бывать в Овсянове. Надежда оживала всякий раз, когда Катя звала его в гости или соглашалась составить компанию в поездке на реку или в лес. Олег был осторожен и избегал навязчивости, Катя была с ним чрезвычайно мила, вела себя непосредственно, трепала ему волосы, держалась за руку – дистанция, поддерживаемая дружелюбием, одна из самых труднопреодолимых. От откровений его останавливал и испытующий взгляд Катиной мамы. Надежды сменялись опустошением: от сегодняшнего дня он уже ничего не ждал. «Будет ли хоть какой-то толк?», – сомневалась Воронова, сетовала на потраченное время и тешила себя тем, что по крайней мере, она делает то, что должна делать. За окном автомобиля проплывали высокие сосны, мелькал подлесок, пробивший себе место у обочины. Время убывало стремительно – лучшие утренние часы вновь ушли на борьбу с кротами: они разворотили свои старые ходы, которые она так старательно и не без успеха заделала вчера, и понакопали новых. Весь день пошёл не так, как она рассчитывала; этого Агния не любила. Но стоило ей закрыть за собой калитку, и она почти успокоилась. Сад был к ней приветлив, дом радовался её возвращению. Здесь, на своей территории, ей было хорошо. На даче Тимофеевых обедали молча. Софья Фёдоровна считала недостойным лезть в личную жизнь своей дочери. Она, смотрела, слушала, ощущала, но ничего не говорила. Говорило её лицо, чуть приподнятые плечи, долгое помешивание супа в тарелке. – Быть может, испечём вишнёвый пирог? – прервав молчание, вяло предложила Катерина. – Надо же чем-то его занять, – добавила она, подразумевая Олега. – Хорошо, – произнесла её родительница, одним словом ловко выразив сомнение, неодобрение, мнение. – Не хочешь, я сама испеку. – Я же сказала: «хорошо». Вообще-то, я приехала на дачу не пироги печь. Я и так нечасто сюда приезжаю и, между прочим, уже четыре раза не приезжала по твоей просьбе. А твой отец сюда вовсе не ногой, ведь так? Не хватало ещё, чтобы он сюда ездил. Раньше надо было думать. Пирог сделать легко, а вот что ты собираешься делать с Олегом? Будешь солисткой местного дома культуры? Или надеешься, что его возьмут в правительство? Надеялась, впрочем, сама Софья Фёдоровна. Она не чаяла видеть свою дочь звездой оперы – излишне стройна, дыханье слабовато, да и характер не для театральных баталий, – но рассчитывала на светский успех Катерины. Дочь была красива – грациозная фигура, тёмные волосы, синие глаза – хорошо воспитана и унаследовала хорошие знакомства. Вернуть былое: церемонную жизнь в центре Москвы, почтение старых и новых друзей – вот о чём мечтала Софья Фёдоровна, вынужденная после развода с мужем переехать в квартиру за Садовое кольцо. Катерина было расстроилась и обиделась, но нет, не вышло: не здесь было средоточие её радостей и ожиданий, был у неё другой мир, тщательно оберегаемый, в котором она почти уверилась. Приятно было думать о том, что сегодня она увидит дом Валентина – он обещал показать ей свой сад, когда она спросила, какие розы есть у него. Катя взяла булочку и ничего не сказала своей маме. Дул лёгкий ветерок, дети получали свои сладости на полдник, взрослые копались на огородах или неспешно прогуливались по деревенской улице. Тимофееву повстречали многие: Полина Адамовна с кошкой (первая спросила, будет ли Катя чинить фонарь, вторая понюхала край Катиного платья), отец Василий (он возвращался из магазина), Александр Дмитриевич Ильин (местный ветеринар), а также Вася и Аня (послеобеденная игра была в самом разгаре, от полдника они отказались). Тимофеева всем улыбалась, каждому – чуть особо. В конце деревни было пусто и тихо. Нестеров поджидал Катю у калитки – у него не было ни звонка, ни многочисленных гостей, которым звонок мог бы понадобиться. Тимофеева задрала голову, рассматривая переплетения наличников и витражи прямоугольного эркера, Нестеров рассматривал её белую шею с двумя маленькими родинками. Он повёл Катю в дальний угол сада, под старую яблоню, к столику возле флоксов. «У меня есть коньяк и кофе. Будете?», – спросил он. Рядом с кофейником лежала потрёпанная книга. «Вредители сада и огорода», – прочла Тимофеева и растеряно положила книгу обратно. Чуть подрагивали листья на яблоне, отражались в тёмном бутылочном стекле. Нестеров налил ей коньяка и стал показывать розы. Он называл их по именам и рассказывал забавные истории про каждую. У куста с оранжево-красными лепестками он вдруг смолк и присел на корточки, чтобы поковырять пальцем кучку земли возле корней. – Новые посадки? – спросила Тимофеева. – Кроты, – ответил Нестеров. В дом они так и не зашли. У калитки Нестеров вручил Кате саженец белой розы в бумажном пакете; но Катя так и не смогла решить, дарили ли ей в тот вечер цветы. В восемь вечера, в оговоренный час, Воронова набрала телефон Ледневской. – Да-да, – подтвердил усталый жёсткий голос, – мне будет удобно, если вы заедете ко мне в субботу утром. Мой дом недалеко от Овсянова, километров десять, не более. «Ну вот, ещё одно утро пропадёт», – вздохнула Агния. И всё же порадовалась. Глава 5 В открытое окно вливался утренний воздух. Лёгкие облачка подгонял ветер, и они уносили отблески зари прочь, за макушки сосен. Воронова потянулась, глянула на сад. Маленькие птички щебетали и перепрыгивали с ветки на ветку. «Погода меняется», – удовлетворённо подумала Агния: пейзажи с облаками и пасмурным небом ей нравились гораздо больше. Ветер изменил запахи, воздух насытился солью и сладостью. Слева от крыльца лежала утренняя тень, готовилась прижаться к дому и ползти за угол. Воронова прихватила старый шёлковый палантин – вдруг станет прохладно. Окинула тревожным взором землю под кустом лапчатки и с облегчением выдохнула: газон был в целости и невредимости. Нестеров запустил Агнию в сад и, извинившись, ушёл в дом готовиться к очередному выпуску своей передачи. Воронова выбрала новую точку – с цветущим чубушником на переднем плане. Освещённый ранним солнцем, куст отбрасывал длинную тень на садовую дорожку, проложенную к угловому входу в дом. Агния работала самозабвенно, без перерывов. В какой-то момент она почувствовала взгляд, подняла глаза и увидела в окне второго этажа фигуру Нестерова – он смотрел на неё, придерживая занавеску, но тотчас скрылся в глубине комнаты. Часов в десять Валентин спустился в сад, через минуту за оградой послышался звук подъезжающей машины. Валентин открыл створки ворот, машина – светлый минивэн – въехала во двор. «Волшебное стекло», – было написано на боку автомобиля неброским компактным шрифтом. Услышав шум и голоса, Агния заторопилась, наскоро нанесла последние мазки, поднялась с табурета и сделала несколько шагов по газону навстречу происходящему у ворот: любопытство одержало верх. Она успела увидеть отъезжающую машину; Нестеров обернулся и весело улыбнулся Агнии. – Не бойтесь, – сказал он, – это не разбойники. Мне привезли зеркало. Вы уже закончили? Можно я посмотрю? – Вот это да! – восторженно воскликнула Агния к удивлению Нестерова, – это же было «Волшебное стекло»! – Лицо её смягчилось и расслабилось, как у ребёнка. – Осторожно, вы пачкаете юбку вашей кисточкой, – сказал Нестеров и подошёл поднять палантин, который соскользнул на траву. Загрубевшие от земли пальцы садовника цепляли шёлковые нити, Нестеров вдохнул, вспомнив былое, аккуратно стряхнул палантин на складной табурет и отошёл в тень деревьев, чтобы получше рассмотреть картину. «Хотите взглянуть на зеркало?» – предложил он, переводя взгляд на лицо Вороновой, по-прежнему оживлённое. Агния почему-то рассмеялась. Валентин подождал, когда она закрепит холст в этюднике и сложит художественные принадлежности. «Спросить сейчас или немного позже?», – размышлял он и в итоге решил, что спросит о картине, прощаясь. Валентин отворил двери, на мгновенье Воронова задержалась – вгляделась в серо-зелёный оттенок морилки, провела рукой по обшивке дома, трогая на ощупь сатиновое, едва заметное лаковое покрытие. За дверьми оказалась просторная, залитая светом зала – то ли прихожая, то ли гостиная. К стене напротив дверей было прислонено запакованное в картон зеркало, вверху на картоне – та же надпись старинным шрифтом: «Волшебное стекло». По лицу Вороновой скользнула лукавая улыбка. «Поможете?» – обернулся к ней Валентин, стараясь побыстрее высвободить зеркало из картона. Вдвоём они сняли картонную обёртку, солнечные лучи устремились к стеклянной поверхности, пытались проникнуть вглубь, но тотчас были отброшены. Воронова зажмурилась и предложила сразу повесить зеркало, а то ведь Нестерову непросто будет сделать это в одиночку. Нестеров отмерил высоту, принёс инструмент, зеркало качнулось, подбросив солнце к потолку, Воронова крепко взялась за деревянную раму – зелёную с узким золотым ободком и небольшими виньетками модерна. Оба отступили назад, чтобы посмотреть на результат. Стена имела цвет чайной розы, пол – морёного дуба, наличники – приглушённый зелёный оттенок; в этой комнате зеркало выглядело великолепно. Из-за вытянутой формы оно могло показаться узким – стоя рядом, Нестеров и Воронова едва в нём помещались, зато над их головами отражалось не менее полуметра прозрачного воздуха, и это придавало значимость и загадочность всему – комнате, зеркалу, стоящим перед зеркалом людям. Прошло секунд десять, и тут вдруг прозрачный воздух в зеркале сгустился, засветился зелёным; отражение людей ничуть не изменилось, осталось прежним. От неожиданности Валентин взмахнул рукой, пытаясь рассеять изумрудное сияние над головами. Сияние действительно рассеялось. – Это всегда неожиданно, – подтвердила художница. – Я видела несколько раз, но привыкнуть невозможно. – У вас тоже есть такое зеркало? – удивился Валентин. – Да, только маленькое. Мне подарил его владелец «Волшебных стёкол», мы с ним старые друзья. Константин Жаров – вы ведь у него заказывали зеркало, верно? Какое совпадение. Он находит мне заказчиков время от времени, а я ему. Правда, у него лучше получается. – И в вашем зеркале… – Только два раза и по-другому. Честно говоря, не знаю, как это выходит, когда и почему. Должно быть, какой-то тепловой или оптический эффект. Я даже до конца не уверена, что Константин это знает, – шутливо сказала Воронова и отошла в сторону. – У него всё немного волшебное – окна, витражи, калейдоскопы – всё, что он делает. Нестеров озадаченно молчал. Выбирая зеркало, он был уверен, что продавец просто перебарщивает с устаревшей стилистикой, ему и в голову не приходило всерьёз воспринимать слова о неких непредсказуемых художественных эффектах. Солнечные пятна на полу угасли – небо затянуло облаками. – Вы ничего не сказали о сегодняшнем этюде, – выждав, произнесла художница. – А ведь мне интересно ваше мнение. – Да, я хотел вам сказать, – опомнился Валентин. – Знаете, мне очень нравятся обе картины. Я бы мог купить одну из них? Впрочем, я бы купил обе, если возможно. – Обе? – удивилась Воронова. – Ничего, если я подумаю? Одну – с удовольствием, но мне бы тоже очень хотелось иметь пейзаж с вашим домом. «Так приходите, рисуйте ещё», – хотелось сказать Нестерову, но он предпочёл промолчать. По стеклу забарабанил дождь. «Мой этюдник!», – забеспокоилась художница. Опередив художницу, Нестеров выскочил на крыльцо. «Почти сухой», – довольно сказал он, вернувшись с её вещами. «Дождь сильный, зонтик не поможет. Пойдёмте, выпьем чаю». Из гостиной они вышли в коридор – выход был по левую сторону от зеркала. Было довольно темно – немного света попадало в коридор откуда-то из-за угла. Но Нестеров привык – быстро толкнул дверь напротив и они вошли в небольшую кухню. За окном, размытым косыми струями дождя, виднелись фруктовый сад и стена сарая. Агния присела за стол. Над её головой был скошенный выступ, в котором она по аналогии опознала лестницу на второй этаж, зашитую снизу досками. Под выступом висела деревянная полка, на ней – стеклянные банки с травами. Надписи свидетельствовали о том, что липа здесь соседствует с малиной, зверобоем, лимонником, смородиной и чабрецом. Нестеров поставил на скатерть чашки из тонкого фарфора и достал из буфета дедушкину серебряную сахарницу – вместо сахара в ней лежали конфеты. – Это дом ваших родителей? – спросила Воронова. – Нет, дом моего деда, – ответил Нестеров. Он был построен для моей прабабушки, а дед перебрался сюда, уже будучи профессором. Тут ему лучше работалось. Да и мне тоже, – добавил он. – Вы тоже профессор? – предположила Воронова. – Ваше лицо кажется мне знакомым. – Не удивительно, ведь я – садовник, – уточнил Нестеров. – Сами понимаете, приходится то и дело бывать на публике, положение обязывает. Художнице показалось, что за иронией этих слов стояла реальность, но расспрашивать о его роде занятий она не стала. Лицо Нестерова – недоверчивость в уголках рта и в морщинках под глазами – к тому не располагало. Дождь с силой забарабанил по стеклу. – У меня огурцы не закрыты, – вспомнила Агния. – Ну вот, теперь вы будете говорить со мной лишь об огороде, – пошутил садовник. Агния улыбнулась. – Если не решитесь продать оба пейзажа, я бы взял сегодняшний, – Валентин вновь заговорил о картинах, словно думал о них всё это время. – Разумеется, если он будет мне по средствам. – Правда? Мне показалось, что первый был вам более интересен. Вы так долго его разглядывали, – сказала Воронова, рассчитывая услышать подробности. – Первый гармоничен и узнаваем, в нём есть живая сила схваченного момента. Но во втором больше определённости, строгой чистоты линий и цвета – словно отстоялось всё и стало прозрачнее, лаконичнее, но внутренне сильнее. Правда, не все профессиональные художники стремятся именно к этому. Лично мне ближе стремление к ясным линиям, к тому, чтобы не было бесконечных пояснений, заменяющих отсутствие собственной манеры живописи. Не знаю, совпадает ли это с вашим видением, но вам, Агния, эта ясность удаётся, – добавил Валентин. Он впервые произнёс её имя, это мимолётное вторжение личного в рассудительное на мгновенье отвлекло художницу от созерцания мысли своего собеседника. – Но ведь сказанное вами не относится исключительно к живописи, у всех творческих профессий – композиторов, актёров, архитекторов – у них ведь то же самое: чем меньше никчёмных уточнений, тем совершеннее. Ваш дом – тому пример, ведь и модерну порой приходится страдать от излишеств, когда в него пытаются впихнуть всё, что понравилось, – согласилась и возразила Воронова. – Пожалуй, вы правы, – кивнул Валентин. – Лаконичность и ясность уместны в любом занятии и действии, в том числе в обычном светском диалоге. И как профессиональное усилие, и как творческий итог. Знаете ли, даже я, будучи всего-навсего садовником, не люблю лишнего – я лишнее стараюсь убрать. – Думаю, мы сможем договориться, – произнесла Агния, поглядывая в окно. – Дождь перестал, спасибо, что приютили меня. В гостиной она мельком глянула в зеркало, но не увидела ничего необычного. Глава 6 Дождь кончился. Катя вышла во двор, чтобы завести машину в гараж и срезать цветов для букета. Она бродила с ножницами по мокрому саду, срезая поникшие от дождя цветы, и ей вспоминалось знакомство с Нестеровым, его первые визиты к её тюльпанам, вишням, розам, последовавшие спустя время беседы на террасе. Катя удовлетворённо улыбалась воспоминаниям – она знала, что нравится Нестерову. О Валентине ей рассказала приятельница с дач. Прошлой осенью Катерине понадобилось обрезать плодовые деревья и что-то сделать с разросшимися кустами ежевики. Практичная и трезвомыслящая, как большинство музыкантов, приятельница отговорила Катю приводить на свой участок незнакомцев: «Разве ты не знаешь, что у вас в деревне живёт Валентин Нестеров? Помнишь, был такой модельер, ты ведь, кажется, смотрела его передачи о саде. Он тут бывает время от времени – подрабатывает садовником у состоятельных людей, должно быть на телевидении не так уж много платят». В считаные дни приятельница разыскала через друзей телефон Нестерова. Валентин приехал на пикапе, привёз инструменты – ясной картины о требуемом он не получил, потому на всякий случай захватил всё. Катя предвкушала его визит, находя забавной саму возможность вызвать к себе в сад знаменитость. Он вызывался сам осмотреть сад и сделать необходимое, Тимофеева тотчас согласилась. Как зачарованная, она следовала за ним на некотором расстоянии, чтобы не мешать – следила за тем, как он с вниманием и интересом осматривает ветки и корешки, без колебаний что-то отпиливает и вырезает, все его движения были неторопливыми и мягкими. Землю он копал также неспешно, без усердия, казалось, что под его лопатой она становится мягкой как масло. Закончив работу, Нестеров обошёл участок, собрал инструмент и сложил в кузов машины. Катерина ждала на террасе – становилось прохладно, она накинула куртку на плечи – Нестеров окликнул Катерину и предложил пройтись по саду. В саду пахло яблоками, ветер шевелил осеннюю листву, Валентин что-то показывал, объяснял, Тимофеева кивала, почти не слушала, внимая более душевной и телесной приязни. Она чуть было не забыла о деньгах, смутилась, потребовала, чтобы он пришёл как-нибудь в гости. Валентин не был охотником до гостей и пришёл лишь на четвёртый раз, уступив милой настойчивости. С той поры он заглядывал к Катерине, и всякий раз уже по-дружески, даже если и брался что-то осмотреть или подстричь. Лишь ранняя весна потребовала исключения – весной в саду дел много, а Катерина более не считала возможным заниматься садом в одиночку. Валентин легко договаривался об условиях, не подвергая опасности ни приятельство, ни безопасную дистанцию, которую он привык удерживать. …Возвращаясь в дом, Тимофеева свернула на боковую дорожку – глянуть на розовый куст, который она со всем своим пониманием и усердием высаживала в грунт вчерашним вечером. Дождь помог розе – куст нисколько не поник, выглядел свежим. Тут Катерина заметила, что с обратной стороны куста порылся крот, должно быть, совсем недавно. Катя прижала к груди букет и сердито притоптала землю; измазалась мокрой землёй туфелька, намокло платье от цветов и отросшей после стрижки травы. Вишнёвый торт (а это был торт, а не пирог), уже стоял на столе в большой комнате, служившей гостиной и столовой. Бисквитные коржи были пропитаны коньяком и смазаны сливочным кофейным кремом, вторая прослойка была из вишен, растёртых с сахаром и небольшим количеством пряностей. Украшали торт узоры из крема и целые вишни. Тимофеева поставила рядом вазу с цветами и принялась накрывать на стол. Вновь выглянуло солнце. Ложки, чашки, блюдца засияли-заблистали в его лучах, заиграл торжественный марш – мелодия в Катином телефоне. Катя схватила ключи со столика в прихожей и выбежала встречать Орлова – лёгкая, воздушная, обворожительная. Орлов ждал в автомобиле, створка ворот плавно отъехала в сторону, и он увидел Катю: она стояла на последней ступеньке террасы, на ней было синее платье с серебристой отделкой. Орлов проехал во двор, дождался, когда за ним закроются ворота, и только тогда выбрался из машины. – Таинственный гость, – смешливо сказала Орлову Тимофеева и коснулась ладонью его плеча, – проходи, мы тебя ждём. Орлов зорко глянул в отворённую дверь и вошёл в дом. Софья Фёдоровна вышла его поприветствовать, он поцеловал её руку. Никому он рук не целовал, а Софье Фёдоровне целовал – тому виной были бархатные кресла консерватории и глянцевые театральные брошюрки. Особое чувство рождалось в нём от музыки и пения: сияли вершины, предвещая грядущее. Грусть, трепет, восхищение захватывали всё его существо, по возвращении с концерта захват ослабевал, но не до конца – на следующий день подчинённые не переставали дивиться блеску его глаз и энтузиазму речей, впрочем, списывали это на молодость и особенности нового поколения руководителей. Поздоровавшись, Орлов покрутил головой – искал букет лилий, увидел его на кухонном столе – Софья Фёдоровна оставила дверь открытой, чтобы было удобно нести чайник. На столе в большой комнате стоял другой букет, но он не огорчился – увидел влагу на цветах, стало быть, сорваны для него, и торт для него, значит он – жданный гость. Катерина села подле Орлова, наливала чай, накладывала торт – лёгкая, воздушная, обворожительная. Внимание мужчин нисколько её не тяготило, напротив, избавляло от тягостной задумчивости, которой она предавалась наедине с собой. В Москве для задумчивости недоставало времени – внимания хватало с избытком; здесь же, в деревне, на свежем воздухе, она испытывала замешательство, неловкость. Здесь буянили цветущие вишни, торжествовали закаты, правили звёздные россыпи. И даже розовый куст здесь имел больше власти – мог обмануть надежды, мог привести в восторг, а Катина красота зябла в ожидании внимающих ей, вместе с ней маялась и Катя. Она требовала ценителей, как требует гостей хорошая хозяйка, и здесь, в Овсянове, Катя радушно дарила Олегу Орлову возможность наслаждаться её талантом и душевной теплотой. – А в декабре будет торжественное открытие музея, – с осторожной бодростью вёл рассказ Олег. Он сидел, чуть подавшись вперёд, изредка поглядывал на слушательниц, пальцы его были переплетены и крепко сжаты. Софья Фёдоровна, склонив голову набок, медленно водила ладонью по скатерти. «Того гляди, спросит, сколько у меня душ», – пришла ему в голову язвительная мысль. – Ты говорил, вы устроите бал, – зазвучал весёлый голос Катерины, – это будет маскарад или что-то костюмированное? Это ведь ты придумал? Орлов понятия не имел, кто там в музее придумал бал. – Жаль, мы не увидим столь поразительного зрелища, – поспешила сообщить Софья Фёдоровна, – зимой мы в деревню не ездим, что нам делать в деревне зимой? Мы только летом: цветочки, ягодки. – Маскарад, должно быть. Не знаю, увижу ли я это зрелище, под конец года у нас много мероприятий в области, приходится бывать. К тому же в жизни всё быстро меняется: я вот не думал, что буду в администрации, но позвали, и я пошёл, – выверял нужную линию Олег. – Хотя, на самом деле, конечно, думал, – добавил он на всякий случай, продолжая поглядывать на дам. У Кати и мысли не было почтить своим вниманием провинциальный бал, и уж тем более – открытие местного музея. Слова Софьи Фёдоровны о деревенской зиме вызвали в её живом воображении мглу, тьму, метель и сугробы. Она слегка поёжилась. – Кстати, про цветочки, – вспомнила Тимофеева. А у нас крот подрыл цветы. После дождя, я сегодня увидела. – Значит, понравились кроту ваши цветы, захотел на кухню себе поставить, – вяло пошутил Орлов, он уже начал уставать от общей беседы. Лёгкое недовольство скользнуло по Катиному лицу, но она тут же согнала его улыбкой. – Мне твои тоже понравились, – сказала Катя и положила ладонь на его руку; обиженный Орлов был ей ни к чему. – Ну ладно, вы тут болтайте про цветочки, а я к себе пойду, у меня дела, – заявила Катина мама и вышла из комнаты; Орлову показалось, что комнату покинули как минимум четверо – так сразу стало просторно и легко. Катя ещё раз улыбнулась Орлову, порхнула к окну, потянула на себя створки. На подоконник, на пол закапала вода. «Катя, закрой окно, сквозняк!», – раздался откуда-то сбоку звучный Софьи Фёдоровны, и Катерина прикрыла окно. – Пойдём на террасу, – предложил Орлов. – И гитару твою возьмём. – Не дожидаясь позволения, он подошёл к стене и одной рукой снял старенькую кремону. «Как в советском фильме», – подумалось Тимофеевой, – «сейчас ещё пиджак свой снимет и оденет мне на плечи». Катины плечи напряглись – приготовились пиджак сбросить, лицо нахмурилось: что за стилистическое недоразумение? Но пиджака у Олега не было, одевался он сдержанно и дорого, умел себя держать; мелькнувший на секунду образ исчез, вернулся прежний. Вслед за Олегом она вышла на террасу, провела рукой по широкой скамье – нет, скамья не намокла. Они устроились, Олег подёргал струны, настраивая гитару, с неумолимой решительностью взял несколько аккордов и заиграл романс Глинки «Венецианская ночь». Катерина запела. Пение доставляло удовольствие обоим. Орлов недурно владел игрой на гитаре, но не подозревал, что склонен затягивать ритм. Тимофеева мгновенно подладилась, новизна сопровождения была ей отрадна, она вслушивалась в свой голос – быть может, не менее Орлова. Пела она негромко, глядела в сад, сад искрился каплями дождя, от земли поднимался пар, вечернее солнце выглянуло из-за вишни, ослепило глаза, Катя прикрыла глаза рукой, отвернулась в сторону. Затея явилась Катерине в облике очевидного. «Как мне раньше не приходило это в голову», – удивилась она, успела позабыть о музее и бале-маскараде. – Олег, – заговорила Катя, как только Орлов успокоил струны и перевёл дыхание, – давайте устроим концерт. Знаешь, такой домашний концерт в тёплый летний вечер. Украсим зал цветами, зажжём маленькие фонарики, пригласим интересных гостей… «Какой зал, какие фонарики?», – не понял Олег. Он всё ещё был взволнован. Но Тимофеева уже соскочила со скамейки и принялась его тормошить. «Пока тепло, пока хорошая погода – быть может, на следующей неделе? Я буду петь, ты или кто-нибудь ещё сыграет, а может, ещё кто-то захочет выступить. Пригласим здешних знакомых, но их немного. Может, и ты кого-то позовёшь?» Орлов медленно осознавал возможные выгоды Катиного предложения. «А ведь и впрямь любопытная идея», – подумал он. – Отличная идея, – произнёс он вслух. – У меня есть кое-какие соображения. Проще всего с Сергеем Александровичем, директором музея. Ещё можно позвать даму из области, Ледневскую, у неё к нам всегда претензии, надеюсь, романсы её поуспокоят. И судью – она моя соседка, тоже неплохо было бы наладить общение. – Орлов отложил гитару и откинулся на спинку скамьи, раздумывая. Тимофеева ждала. – Вот только комната ваша маловата, – произнёс Орлов нужные Кате слова. – Это правда, – согласилась Тимофеева, лукаво поглядывая на воодушевлённое лицо Олега, – если будет человек десять, для звука места не останется. Пустая затея, ничего не выйдет. Она выждала ещё немного и добавила: – Тут в деревне есть большой красивый дом с залом. Если хочешь, я поговорю с владельцем, думаю, он согласится. Орлов облегчённо кивнул, и они вернулись в дом. «Опять у Катерины поют», – отметила про себя Полина Адамовна, затворяя калитку после вечерней прогулки. «А фонарь так и не горит. Наверное, уже и не будет гореть». И подёргала щеколду – проверила, всё ли в порядке. Глава 7 Дождь ничего не изменил, разве что духоты прибавил; в субботу утром как ни в чём не бывало светило солнце. До глубокой ночи в деревню подъезжали дачники, лязгали металлические ворота, хлопали двери машин и домов, вспыхивал свет в окошках. Теперь было тихо – до следующей, полуденной вереницы приезжающих на выходные. Агния съела на завтрак пирожки с вареньем и вышла в сад. Рыжий деревенский кот, гулявший по её участку, обернулся на шум, метнулся прочь. Спохватившись, вернул себе важный вид, перешёл на неспешную ходьбу и вызывающе медленно полез обратно под калитку. Острые травинки молодого газона сверкали капельками воды – то ли роса выпала, то ли не успели высохнуть после дождя. Будто плугом были вспаханы и лужайка, и цветник на углу дома. Безобразно длинные валики земли – поверхностные ходы крота – тянулись и вдоль отмостки. Агния ахнула. До выезда к заказчице время ещё было. Агния быстро вернулась в дом, сбросила халат на табурет в прихожей, натянула старые хлопчатобумажные штаны с футболкой. В хозблоке – бывшей бытовке строителей, крепкой и ладной – у неё хранилась коробка с надписью «вредители и болезни»; Агния осторожно порылась в коробке, чтобы не нарушить недавно наведённый порядок среди баночек, пакетиков и бутылочек, и извлекла банку из-под абрикосового джема с неразборчивой надписью «иахорг» – надпись чёрным маркером была сделана второпях и подразумевала махорку в качестве содержимого. Воронова пошарила на полке в поисках металлической ложки, уронила и подняла моток верёвки, выхватила из ведёрка садовую лопатку и перчатки и устремилась к месту преступления. Ложкой она сыпала махорку в кротовьи ходы, разрывала лопаткой маленькие холмики – пыталась отыскать более глубокие «магистрали». Тень от дома неумолимо укорачивалась; Агния стянула перчатки, отряхнула колени от земли, открыла садовый кран. Наконечник шланга булькнул, вода полилась в раскопанные отверстия, унося табачную смесь в таинственные глубины земли – по крайней мере, Агния очень на это рассчитывала, надеясь, что махорка попадёт-таки в главный кротовий путь, по которому он проникает к ней на участок, и кроту от этого пути придётся отказаться. Впопыхах она чуть было не забыла папку: фотографии и рисунки с образцами росписи – пришлось вернуться в дом. «Ручаюсь, не нужны ей фотообои на стене», – уверял Жаров, – «со вкусом у Ледневской все в порядке. Да, она знает, что ты рисуешь только орнаменты и тому подобное – не впервой мне рассказывать о тебе клиентам». Константин позвонил накануне (хотел заехать, но не успел) – усталым, но довольным голосом рассказал о заказчице. «Дом у неё не маленький, в прошлом году сделали отделку. Насколько я понял, Ледневская и её муж живут в доме подолгу, он работает где-то в нашем районе, а она – чиновница из областной администрации: то ли проверяет, то ли контролирует. Ходят слухи, что местные чины Ледневской побаиваются. Нет, она ничего у меня не заказывала, просто похвалила моё предприятие – я ведь с ней в гостях познакомился, а не в своей конторе». Прощался Жаров с воодушевлением – от усталости не осталось и следа. В отличие от многих людей, его ничуть не утомляли беседы с сомневающимися, он охотно подбадривал и тем бодрился сам. Изредка Агния бросала взгляд на листок бумаги с маршрутом – она начертила маршрут карандашом и положила на сиденье рядом. Навстречу паровозиками двигались машины из Москвы, зато её дорожная полоса была практически пустой. Ещё раз сверившись с самодельной картой, она свернула направо, обогнула продавцов черники и грибов, что по субботнему основательно забаррикадировали сосновую опушку столами, зонтами, банками и корзинами, и выехала на узкую асфальтную дорогу к коттеджному посёлку. Мария Александровна Ледневская сама удосужилась встретить; показала, куда поставить автомобиль. – Муж сейчас занят, – сказала она, провожая Воронову в дом, – присоединится к нам позднее. Более она ничего не сказала: «пусть говорит посетитель, а я на него посмотрю». – Интересный дом, – произнесла Воронова, не глядя на хозяйку. Как кошка, она вертела головой, разглядывала углы, потолки, оконные рамы. – Это ваш собственный проект? – Я не проектировщик и не архитектор, – отчеканила Мария Александровна. – Но проект не из готовых, сделан на заказ. Воронова перевела взгляд на Марию Александровну. Обе дамы находились в большой гостиной, лестница не была стеснена межэтажным перекрытием и уходила вверх широко и свободно, через окна второго этажа, с галереи, в гостиную струились солнечные лучи. Ледневская стояла в пятне света, откинув назад голову, прямая и строгая. Художница послушно взяла инициативу в свои руки. – Вы ведь расскажете мне, какие комнаты и каким образом вы хотели бы украсить росписью? – дружелюбно поинтересовалась Агния. – У меня с собой есть образцы, чтобы вы могли составить представление о стиле моей работы. – Разумеется, – хорошо поставленным голосом подтвердила Мария Александровна. – Пойдёмте, я вам всё покажу. И они ступили на лестницу. Дом был обставлен недавно и только готовился принять своих обычных обитальцев: маленьких паучков, зимующих мух, запахи хозяйских вещей, душевный настрой хозяев. Пыль ещё не притаилась в щелях, скрываясь от тряпки, царапины, пятна, трещины только готовились явиться на свет. Новизна, безотчётно ловимая пришельцами, висела в воздухе, впрочем, с каждым днём её всё более теснили передвижения, совершаемые по дому хозяином и хозяйкой. Мебель была новая и по-видимому, также изготовлена на заказ; строгие формы шкафов, стульев, столов, диванов смягчали ковры и занавеси, тут и там стояли растения в кадках, и даже картины уже висели на оштукатуренных стенах. Ледневская показала Агнии галерею, спальни и кабинеты, пояснила свои намерения, и они вернулись вниз, в гостиную. – На этом этаже только в гостиной, – продолжала пояснять Мария Александровна, – вы видите, она у нас большая и сразу от входа, отдельной столовой и прихожей мы не делали. Здесь тоже штукатурили особым образом, под неровности старины. Узор нужно пустить вдоль дверей и окон и ещё тут в углу – тот средневековый из вашей папки скорее всего подойдёт. Надёжная лестница у нас есть, не свалитесь. С каждым новым пояснением – углом, стеной, дверным проёмом – интонации Ледневской утрачивали строгость, облик её обретал спокойствие, словно что-то исправлялось этими пояснениями, становилось на место. Агния кивала и делала пометки в маленьком блокноте с золотым теснением (подарок Жарова на Новый год). Пока они разгуливали по дому, что-то неясное коснулось её внимания, но она была занята делом, и внимать не имела возможности. Раздались шаги – по лестнице спускался статный мужчина лет пятидесяти, с вытянутым овалом лица и густой шевелюрой – Михаил Георгиевич, муж Марии Александровны. Сияние солнечных лучей за его спиной придавало особую торжественность его появлению (Воронова и сама соблазнялась «вторым светом», но не решилась на архитектурное излишество, съедающее градусы в холодную погоду и квадратные метры в любое время года). – Вот, посмотри, – Ледневская бесцеремонно забрала у Агнии папку, открыла нужную страницу и ткнула пальцем в фотографию, – считаю, и выдумывать ничего не нужно, в гостиной сделаем так. Михаил Георгиевич несколько секунд глядел на розы ветров и листья с прилистниками, молча кивнул. Воронова не рассердилась на хозяйскую бесцеремонность, даже самые чванливые и сварливые заказчики, с которыми её сводил Константин, не тревожили и не злили: энтузиазм и непринуждённость Жарова настраивали на мирный лад и заказчиков, и художницу. – Выпьете кофе? – чуть ли не радушно предложила Мария Александровна, когда они обсудили цену, срок и материалы, Агния бралась выполнить рисунки за два-три дня. Хозяйка усадила Агнию за огромный обеденный стол, вышла на кухню и вернулась с чашками кофе и печеньем, присела сама. – Вы ведь москвичка? А в области зачем живёте? – спросила без обиняков. Воронова привычно изложила мотивы – сухие и гладкие от частого пересказа. Михаил Григорьевич расспрашивал про дом, про Овсяново, есть ли рядом река или пруд, грибы и ягоды. Ледневская поинтересовалась, есть ли в деревне газ, вывозят ли мусор и чистят ли дороги зимой. – Никакого сладу с ними нет, – отозвалась Мария Александровна о степени бездействия местной администрации. – Предыдущий был болтун (Воронова рассмеялась, вспомнила Сладкова и его забалтывающие морочные монологи ни о чём и ни к чему не ведущие), нынешний спортсмен. Ни штрафы, ни поручения, ни указания – ничто их не берёт, только денег всё просят и просят. На прощанье Ледневская даже слегка улыбнулась, снисходительно помахала рукой. Усталой, но довольной чувствовала себя Агния, поглядывала то на дорогу, то в безоблачную даль. Ей всё мнилось, что видела она что-то знакомое в этом новом доме, но не могла припомнить, что именно. Подумалось ей о своих недавних работах – тепло было вспоминать вчерашний день – решила, что отдаст вторую картину, первую всё же оставит себе. – Ну как? – не успела она выключить зажигание, как Жаров уже звонил, не выпускал нитей из своих удачливых рук. – Всё в порядке? Договорились? Отлично. Потом тогда расскажешь, завтра постараюсь к тебе заехать, я завтра посвободнее. – Только во второй половине дня, – предупредила Воронова, – я, быть может, в церковь поеду утром. Не заходя в дом, она первым делом поспешила проверить, нет ли кротовин. Издали заштопки на газоне показались нетронутыми; она приблизилась – всё напрасно, вот новые ходы, вот старые поворошены, махорка кроту нипочём, что же делать? «Спрошу у Валентина, – подумала Агния. – Он же садовник, должен знать какие-то особые способы». Телефон упрямо играл мелодию – Валентин пристроил его на старом пне, ответить не мог, не слышал, отошёл далеко, да и руки у него были заняты: он вытряхивал на компост скошенную траву. Он думал косить позднее, но утром шёл к сараю напрямик, по газону – под ногами земля была мягкая: кроты перекопали, а в отросшей траве сразу и не видно. Траву он скосил, землю притоптал. Зелёными пальцами схватил телефон, увидел непринятый вызов. Глава 8 – Вы кошечку держите хорошенько, когда я ей укол делать буду, – внушал Полине Адамовне ветеринар, готовя шприц для прививки. Кошечка сидела на коврике, лизала лапу. Услыхав про укол, лизать перестала – замерла. Полезла под стул. Передумала – скорей прыгнула на стол, оттуда скакнула на подоконник. Нет – всё же под стул. И почему на кухне нет дивана? Полина Адамовна поправила шёлковый шарфик с изящным узором, наклонилась, извлекла кошечку, посадила на табурет. – Сиди, не шевелись, – сказала она кошечке. Александр Дмитриевич Ильин приблизился, Полина Адамовна крепко ухватила кошкино лохматое тельце обеими руками. Кошка жалобно мяукнула, зашипела – без особой надежды, смолкла: ветеринар оттянул трёхшёрстную шкурку на загривке, отработанным движением сделал укол. Мотнув головой, усатая ринулась с табуретки прочь под стол. – Ну вот, только данные вашей кошечки мне ещё нужно записать для паспорта, – Ильин достал тетрадку и ручку. Жил Александр Дмитриевич на другом краю деревни, лечил животных в совхозе, в давние времена даже избирался депутатом. Теперь работал в ветклинике, но и на дом мог приехать после работы. Нередко его звали всей деревней (в случае успешной самоорганизации, что удавалось не всегда) – прививки оптом обходились дешевле. Полина Адамовна этот день пропустила – ездила в Москву, в поликлинику. – А я в Москву ездила, в поликлинику, – поясняла Полина Адамовна, пока Ильин записывал данные кошечки в тетрадку. – Здесь-то флеболога нет, и каждый раз говорят: «вы там открепитесь, тогда мы вас здесь прикрепим». Вот и пропустила, когда вы в Овсянове прививки lt. – Соседский кот так потрепал мою в прошлом году, – продолжила Полина Адамовна, видя, что Александр Дмитриевич не спешит, не бежит от неё, а в полном спокойствии собирает свои инструменты. – Я у соседки спрашиваю: «Вы своего кастрировали?» Она говорит, что да. А почему же он тогда к моей кошке пристаёт? Моя-то всё на улицу просится, дома не сидит. – Это хорошо, что гуляет кошечка, – одобрительно отозвался ветеринар, – иммунитет будет у кошечки. Кошечка подалась вперёд, сверкнула испуганными глазищами, на всякий случай нырнула обратно под стол. – И хоть бы кротов ловила, – вздохнула Полина Адамовна, – грядки мне испортили, и ведь от соседей наверняка пришли, в прошлом году у нас на участке кротов не было. Кошка насторожила уши. За окном прошуршал автомобиль. Жаров подъехал около трёх – с бутылкой австрийского белого вина и новым каталогом «Волшебного стекла», обложку которого украсили рисунки Агнии. – Вот как? – оживился он, когда Воронова рассказала ему про зеркало в зелёной раме. – То есть, он доволен, ему понравилось? Они ели рыбный пирог, окно было открыто: жар остывающей духовки мерился силами с послеполуденной жарой. Зеленоватая бутылка «грюнер вельтлинер», привезённая Жаровым, отогревала застывшие в морозильнике бока. – Мне показалось, что да. Думаю, твоё зеркало и его дом принадлежат к одному кругу, они сразу поладили. Кстати, ты можешь взглянуть на этот дом при случае, если найдёшь время, чтобы добраться до конца деревни – он виден из-за ограды. Сомневаюсь, что найдёшь, – пробормотала Агния. – Северный русский модерн, мне всегда очень нравился этот архитектурный стиль. Даже странно, что дом так хорошо сохранился. Константин поднял глаза на Агнию. Он был высокого роста и, несмотря на прямую осанку, за столом немного сутулился, тянул вверх макушку, а не задирал подбородок, оттого одаривал собеседника взглядом исподлобья, да и то не часто: лишь изредка он вдруг смотрел на своего собеседника, а больше смотрел в тарелку, блокнот, телефон или немного в сторону – он слушал и думал. На людей хорошо ему знакомых он смотрел чаще. – Можно будет предложить ему витражи, – заключил Жаров, – конец деревни найду, не бойся, посмотрю на обратной дороге. Как человек, умеющий быть светским и обходительным, он о чём-то пошутил необидно, подлил Вороновой вина, перемолвился парой слов об автохтонных сортах винограда, высказал желание взглянуть на новые картины, лишь потом задумчиво спросил о Марии Александровне. – Ты не ошибся, договариваться с ней было нетрудно, мне показалось, для неё всё было ожидаемо. Она не колебалась, не мучила меня расспросами: раздала задания, проверила мою готовность – вот, собственно, и всё. – Я же говорил, – отбросив задумчивость, вновь оживился Константин, – я и предлагать тебе не стал бы, но тут я был уверен, что и ей, и тебе понравится. А характер – ну да, Ледневская – дама решительная, – заметил Жаров. – Ходят слухи, что у неё есть непопулярные принципы. Мне она умудрилась задать вопрос, плачу ли я «белую» зарплату своим сотрудникам – и это, когда все гости, включая меня, уже расслабились и пришли в самое благостное расположение духа. Подул лёгкий ветерок; послеполуденная жара всё-таки втиснулась на кухню, одолев жар духовки, чьи силы были уже на исходе. Ветер донёс голоса соседей с северо-восточной стороны дома: резкий женский голос и притихший голос мужчины. – А что же зеркала? – полюбопытствовала Воронова, она рассматривала на свет свой бокал с вином, водила рукой туда-сюда, пытаясь поймать несуществующий солнечный луч – солнце было в другой стороне, – отчего она не поинтересовалась твоими «Волшебными стёклами»? Уплетавший пирог Константин отложил вилку, откинулся на спинку стула и отвернулся, глядя в распахнутое окно. – Я и не настаивал. Ледневская и её муж – люди состоятельные и способные ценить искусство, – заговорил он после некоторой паузы. – Мария Александровна любит вмешиваться и помогать – не только в силу положения, но и по зову души. А распознать, вмешивается она или помогает, не всегда удаётся, – улыбнулся Жаров. – Впрочем, как и распознать зов её души. Моему искусству внимание таких людей, как Мария Александровна, сулит многое. Включая то, чего хотелось бы избежать, – добавил он и потянулся за салфеткой. Воронова промолчала. По какой-то причине она никогда не спрашивала Константина, как получилось, что стёкла у него «волшебные», и из чего, собственно, эта «волшебность» состоит; Жаров был ей за это признателен. Знакомы они были давно, ещё по Москве – их отцы водили дружбу, дети время от времени встречались на семейных праздниках, не замечая друг друга. Константин был младше Агнии на три года, характер имел живой и любезный, голос – негромкий и высокий. Друзья по школе и университету его любили и были готовы следовать за его воображением: строить пирамиду на даче, отыскивать тайные линии московского метро, издавать журнал о мало кому известных физико-математических опытах, устраиваемых учёными-бонапартистами (два путешествия в Лион, Тулузу, Гренобль, Монбельяр, Франш-Контэ и Сольферино[1 - В этих городах находятся современные организации, ассоциации, движения, клубы, научные сообщества бонапартистов.], четыре выпуска журнала на особой состаренной бумаге – всего пятьдесят два экземпляра). Но круг друзей был невелик – Жаров был застенчив и предпочитал вдохновлять и делиться идеями с глазу на глаз. Стремительные деловые успехи человека, способного краснеть при непристойных шутках, могли удивить бывших сокурсников и знакомых, строящих свою карьеру обычным образом. Серьёзным же людям, независимо от того, сводила ли их с Жаровым приятная светская беседа или деловой разговор, не стоило труда распознать идеальный дух предпринимательства – ровное белое пламя – по себе знали. Потому они легко принимали его негромкий голос, кажущийся смущённым взгляд и спешили предложить самые серьёзные должности. Жаров умел подкупать идеями и энтузиазмом, но и подкупался сам: дважды он менял работу из-за полного разочарования. В остальных случаях он держался неплохо, был старателен, строил планы на год в особой записной книжке: мечты, прожекты, пути и средства достижения целей. Перед Новым годом подводил итоги: мечты и прожекты истаивали, финансовое благополучие крепло, как лёд в морозилке. Как-то весной он в очередной раз встретил Агнию – как всегда, на семейном празднике, и почему-то на этот раз обратил внимание, заговорил. Воронова не казалась Константину привлекательной – напоминала девушку двадцатых годов двадцатого века (как он их себе представлял): порывистая, худая, смуглая, с русой вечно растрёпанной косой, в сандалиях – непоседа, которой вполне достаточно общества стрекоз и лягушек. Впрочем, у Вороновой были красивые тёмные глаза и изящные пальцы, но ей и в голову не приходило ухаживать за руками, разве что ногти постричь и краску отмыть, если, конечно, получится. Конец ознакомительного фрагмента. Текст предоставлен ООО «ЛитРес». Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/lola-adrianovna-kretova/letnie-domysly/?lfrom=688855901) на ЛитРес. Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом. notes Примечания 1 В этих городах находятся современные организации, ассоциации, движения, клубы, научные сообщества бонапартистов.