Краплёная

Краплёная Элеонора Мандалян Данная книга – своего рода психологический женский роман с криминальным уклоном. История очень некрасивой от рождения женщины, озлобленной на весь мир, одинокой, всеми отверженной и несчастной, но достаточно умной и амбициозной. По натуре она мстительна и не умеет прощать обид. «Крапленой» презрительно окрестил ее босс, заметив однажды у нее на груди ромбовидное родимое пятно, похожее на бубновую масть. Психологизм романа в трансформации личности героини – от персонажа однозначно несимпатичного во всех отношениях к самодостаточной, уверенной в себе женщине, освобождающей душу от оков зла и раскрывающей ее для любви и радости жизни. Ее хирургически преображенная внешность – всего лишь рычаг для пробуждения глубоко запрятанных сокровищ души. Элеонора Мандалян КРАПЛЕНАЯ ПРОЛОГ – Когда это началось с тобой, Кэтрин? – спрашивал Андрэ, с участием и опаской заглядывая ей в глаза. Ему казалось, что он видит ее впервые, что перед ним искусно маскировавшийся монстр, готовый в любую минуту сбросить маску и показать свое истинное лицо. Собственно, ее «истинное лицо» он только что имел счастье лицезреть в жуткой коллекции фотоснимков, собранных ею и введенных в память ее компьютера. – Как ты могла дойти до такого? Объясни мне. Я хочу понять. – Когда началось?… – рассеянно повторила она. А действительно. Когда?… Ей не нужно было задавать себе этот вопрос. Она слишком хорошо знала ответ на него. Это происходило с ней уже с самого раннего детства. С той поры, как она начала осознавать себя личностью. Другой вопрос, что послужило толчком. В душе ее гнойной занозой засела та злополучная вечеринка у бывшей одноклассницы. Теперь-то она понимала, что вела себя, как последняя идиотка. Но в тот день и в последовавшие за ним долгие, безрадостные годы все представлялось ей в ином, искаженном ее психикой и горькой долей, свете. ГЛАВА ПЕРВАЯ – Ну куда ты опять собралась? Сидела бы дома. – Мать ожесточенно терла металлической мочалкой безнадежно заросшее дно сковородки. И от скрежета этого можно было сойти с ума. – Как потом, на ночь глядя, одна домой доберешься? – Проводит кто-нибудь, – не ответила – огрызнулась Катя, начесывая волосы перед подслеповатым старым зеркалом. Почему-то, по настоянию матери, они мыли голову только хозяйственным или дектярным мылом, отчего волосы у обоих всегда были тусклые и слипшиеся, как пакля. – А если уж так печешься обо мне, дала бы на такси денег, на всякий случай. – Дала бы. Да только ты не хуже меня знаешь, что взять неоткуда, – мрачно отозвалась мать, – что я одна в доме и баба, и мужик. От получки до получки еле дотягиваем. – Господи, как же все надоело! Хлопнув дверью, Катя вышла на лестницу, попыталась вызвать лифт. Несколькими этажами ниже кто-то барабанил по железной сетке лифтовой клети. Чертыхнувшись, она сбежала с седьмого этажа по лестнице. Недавно прошел дождь и по краям тротуаров стояли лужи. Воронеж, в котором родилась и выросла Катя, несмотря на свою богатую историю, казался ей беспросветной дырой и жалким захолустьем. Ну построил ПетрI здесь свои верфи и создал первый российский флот. Ну побывал Воронеж даже столицей, так ведь совсем недолго. Все равно дыра. Особенно зимой, когда все похоронено под толстым слоем снега. Разубедить Катю в этом не могли ни просторные проспекты, ни живописные набережные, ни зеленые парки, украшенные монументами и памятниками, ни известный на всю страну Кукольный театр, ни величественный Покровский кафедральный собор вместе с прочими церквями и храмами. Она ненавидела этот город. Ненавидела улицу, по которой каждый день ходила, дом, в котором жила, и школу, в которой проучилась десять лет. Тролейбуса, как всегда, пришлось ждать довольно долго. Конечно, каких-нибудь две остановки можно было бы пройтись и пешком. Но, во-первых, на высоких каблуках не очень-то разбежишься, а во-вторых, только заляпаешь себе все чулки. Любка собрала сегодня у себя на вечеринку бывших одноклассников и чудом вспомнила про нее. Видно потому, что два последних года они сидели на одной парте. Выходя из тролейбуса, Катя угодила-таки в грязную лужу и так расстроилась, что хотела повернуть назад. Теперь ее, и так далеко не новые, туфли выглядели ужасающе. Достав из сумочки носовой платок, она наспех обтерла им грязь, забросив платок в кусты – чтобы избежать упреков матери. Музыка и веселые голоса неслись из открытых окон третьего этажа. Сердце Кати учащенно забилось. Среди приглашенных должен быть Марк Саровский. Она не видела его со дня выпускного бала. Целых полтора года. Марик… Катя тяжело вздохнула. Его черные, лукаво-смешливые глаза преследовали ее даже по ночам. Чаще всего по ночам. Самый умный и сообразительный, проучившийся все десять лет на одни пятерки, он был к ней снисходительнее остальных. Не издевался, не дразнился, не тыкал в нос ее недостатками, что было для нее равносильно объяснению в любви. Она прибавила шаг. Не взбежала – взлетела на третий этаж. Звонить не пришлось. Дверь была распахнута настежь. На лестничной площадке курили, болтая, несколько ребят. Собственно, «ребята» успели уже превратиться во вполне взрослых молодых людей, но друг для друга они по-прежнему были мальчишками и девчонками, и, наверное, останутся таковыми навсегда. – Приветик! – поздоровалась Катя и улыбнулась одними глазами, не разжимая губ. – О! Погодина-… – Услышала она свою фамилию, произнесенную с издевкой. Та, что отметила ее появление подобным образом, сделала красноречивую паузу, опустив «ради праздничка» вторую часть школьной дразнилки, как бы само собой подразумевавшейся: «Погодина-уродина». Катя не сразу признала в этой, кричаще одетой, накрашенной девице, курившей в обществе двух парней, Райку, пользовав-шуюся в школе скандальной славой двоечницы и мальчишницы. Закусив губу, она бочком прошла между ними в тесную переднюю, оттуда – в полутемную комнату, заполненную танцующими парами. – Давай, заходи. Чего в дверях застряла? – Хозяйка потянула ее к торшеру, на абажур которого «для интиму» был наброшен цветастый шарфик. И, внимательно оглядев, безжалостно отметила: – А ты ничуть не изменилась. Эта, безобидная с виду реплика была равносильна жирной двойке в дневнике. Ведь Катя не переставала надеяться, что повзрослев изменится к лучшему. Ее взгляд, напряженно блуждавший по лицам приглашенных, нашел то, что искал. Облокотившись о подоконник, Марик разговаривал с незнакомой девушкой. – Кто это? – не удержавшись, спросила Катя. – Я вижу ее впервые. – Моя соседка – Ада. Аделина. – Люба смерила Катю иронически-сочувствующим взглядом. – Не остыла еще? Завидую твоему постоянству. – Ты о чем? – ощетинилась Катя, зло сверкнув на нее глазами. – Ладно, ладно. Замнем для ясности. – О! Смотрите-ка, Кузнечик! Все такая же зеленая, коленками назад! – не прерывая танца, осчастливил ее вниманием один из одноклассников. «Кузнечиком» Катю прозвали за длинные сухие ноги с острыми коленками. Но и этим не ограничивался набор ее прозвищ. «Тушканчик», например, или «Летучая мышь» – за торчащие топориком уши. Позднее, уже в 9-10 классе – «Гладильная доска» или «Лыжа» – за плоскую грудь и впалый живот. Правда, иногда величали ее и удивленно-уважительным «Сократ». Отторгаемой однолетками, ей ничего другого не оставалось в жизни, кроме как запоем читать – всё, что попадало под руку. А потому нередко случалось, что она поражала одноклассников и учителей неожиданными знаниями, широтой кругозора. Именно эти качества Марк ценил в человеке превыше всего, поскольку сам он слыл в школе эрудитом № 1. Вот почему он относился к Кате с неизменным уважением. – У меня аля-фуршет, – сказала Люба. – Так что каждый сам себя угощает, сам себя обслуживает. Вкусные вещи Кате перепадали не часто, поэтому она не стала ждать повторного приглашения и, пристроившись у накрытого стола, отдала должное всему, что там было. Один танец сменял другой. Молодежь отплясывала до дребезжания посуды в серванте. Все были веселы, раскованы и непринужденны. Все, кроме Кати, ощущавшей себя инородным телом, этаким бельмом на глазу. «А Марка, как на зло, словно приклеили к любиной соседке. Вон, несет ей шампанское! Подсыпать бы туда мышьяку. Чтоб, корчась, брякнулась на пол, кверху лапками. Какое вообще отношение к вечеринке их класса имеет эта холеная еврейка? Ну конечно, они уже и танцуют вместе.» Катя уселась в единственное кресло под торшером и, перекинув ногу на ногу, приняла независимо-наблюдательную позу, всем своим видом будто говоря: «А видала я вас всех…» Люба завозилась у магнитофона, меняя кассету. Танцующие пары распались. Марк с Аделиной снова вернулись к окну, о чем-то оживленно беседуя. – Белый танец! – провозгласила хозяйка. Едва звуки танго коснулись уха Кати, она сорвалась с места и, оттолкнув застрявшую посреди комнаты пару, в два прыжка оказалась у окна. – Марик! Белое танго. Станцуем? Тень недовольства пробежала по его лицу. Ему очень не хотелось прерывать незаконченную беседу. Ему не хотелось танцевать с ней. Но он был хорошо воспитан. – Привет, Катя. А я тебя и не заметил. Пошли. Он первый в этот вечер назвал ее по имени. Он первый танцевал с ней. Марк был долговязым, сутулым и бледнолицым. Он носил очки с толстыми стеклами, из-за которых его глаза казались неправдоподобно огромными, и постоянно вытирал об штаны влажные ладони. Вот и сейчас, прежде чем подать ей руку, он погладил ею свое бедро. Но Катя ничего не замечала. Она смотрела на него, как ребенок – на новогодний подарок в блестящей упаковке, решив, что теперь уж ни за что не упустит свой шанс. – Марик, – сказала она, смущаясь и в то же время настойчиво. – Мы живем с тобой на одной улице. Ты проводишь меня после вечеринки? А то я боюсь возвращаться одна. Он замешкался ненадолго и нехотя сказал: – Ладно. Если больше некому… Они танцевали молча. Он думал о своем, скорее всего об Аделине, которую тут же пригласил кто-то другой. Катя же упивалась счастливыми мгновениями его близости, мечтая лишь о том, чтобы это танго никогда не кончилось. Прикрыв глаза, она вся ушла в ощущения, ловя на щеке его дыхание, тепло его ладоней на своей спине. Поскольку он был сутулый, а она плоская, их тела практически не соприкасались, разве что коленки, да плечи. Но и этого ей было более чем достаточно. Она представляла, что они не танцуют, а обнимаются где-нибудь в парке, под прикрытием ночи. Молитвы не помогли, музыка смолкла, и Марик, отбыв повинность, поспешил снова приклеиться к своей еврейке. Но Катя уже не с такой ненавистью смотрела на соперницу. Она ликовала. «Трепитесь, сколько влезет. Ты, девочка, вернешься домой через площадку, а мы отправимся гулять вдвоем по ночным улицам. Тогда посмотрим, чья возьмет.» Катя с нетерпением ждала окончания вечеринки, ждала, когда все, наконец, начнут расходиться. Квартира Любы уже наполовину опустела, а Марк по-прежнему не отходил от ее соседки. Не выдержав, Катя сказала: – Марик! Ну мы идем? Поздно уже. Я жду тебя. – Ждешь? Меня?!. – рассеянно переспросил он. – Ой, извини, совсем забыл. Да, да, я сейчас. Они разговаривали еще с четверть часа. Наконец, записав на клочке бумаги номер телефона Аделины, он подошел к Кате: – Пошли. Они остались наконец одни, только он и она. Ночь стояла холодная, ветренная. Но Кате было жарко, жарко от того, что рядом шел Марик. Ветер, порывами дувший в спину, бил волосами по глазам, нервировал. «Если я сейчас не поговорю с ним, я не поговорю никогда, – решила Катя. – Следующего такого случая может просто не представиться. И он, чего доброго, женится на этой еврейке.» – Марик… – отважилась начать она. – Я все время думаю о тебе. – Думаешь обо мне?! – удивился он. – С чего это? – А ты не догадываешься?… С тех пор, как мы кончили школу и перестали каждый день видеться в классе, я по тебе ужасно скучаю. Он скосил на нее из-под очков глаз-уголек: – Хохмачка! – Почему? – Она остановилась, привалясь спиной к стволу дерева. – Неужели ты так ничего и не заметил? – А что я должен был заметить? – Да то, что я давно люблю тебя! Еще с восьмого класса, – выпалила Катя, заливаясь краской. – Мне казалось, что ты… тоже неравнодушен ко мне. С трудом подавив желание фыркнуть, он взял себя в руки и со всей серьезностью, на какую был способен, произнес: – Прости, Катя, но я не люблю тебя. – Понимаю. Ты влюбился в Аделину. – Причем тут она? – Он начинал раздражаться. – А если не причем, могу я попросить тебя об одной вещи? – Ну? – Поцелуй меня. – Что!?. – опешил он. – Поцелуй. Ну что тебе стоит. Меня никто никогда еще не целовал. Я хочу, чтобы ты был первым, Марик. Я столько об этом мечтала. Всего один разочек. – Слушай, Сократ, я же сказал, что не люблю тебя. А разве можно целоваться, не любя. – Это все потому, что я некрасивая? – Где твой подъезд? Пойдем, я доведу тебя, а то мне самому уже домой пора. Катя ухватила двумя руками его за воротник и рывком притянула к себе: – Пока не поцелуешь, не уйду, – упрямо заявила она. Запыхтев от возмущения, как чайник на плите, он сорвал с себя ее руки, вместе с парой пуговиц. От его сдержанности и воспитанности не осталось и следа. – Да чего ты ко мне привязалась! Лучше в зеркало посмотрись. Гибрид швабры с метлой. Размахнувшись, Катя влепила ему увесистую пощечину, отчего на его бледной щеке ярко заалел след ее пятерни. Марк сжал кулаки, но усилием воли подавил в себе вспышку негодования и, развернувшись на каблуках, быстро зашагал прочь от нее. Добежав до своего подъезда, Катя ворвалась в лифт и нажала на кнопку последнего этажа. Не дав кабине достигнуть цели, она остановила ее между этажами, опустилась на грязный, бог знает чем залитый пол и громко, в голос разрыдалась. Успокоив таким образом свои нервы, она вернулась домой. Мать, поджидавшая ее, ничего не заметила. ГЛАВА ВТОРАЯ Второй раз это случилось с ней уже в МГУ, куда она перевелась из воронежского института, чтобы быть подальше от матери, ее постоянных упреков и наставлений. Когда все слезы по Марику были выплаканы и вся злость израсходована, она снова влюбилась. На сей раз – в преподавателя французского, ясноглазого шатена с атлетической фигурой и сочным баритоном, который действовал на нее, как Каа на бандерлогов. Он был лет на десять старше, что не имело никакого значения. Он был женат. Но и это не могло ее остановить. Причем тут жена и возраст, когда вступают в силу чувства и страсть. Катя училась на факультете Иностранных языков и, благодаря своему новому увлечению, за короткий срок стала на его кафедре студенткой № 1. «Пал Палыч» (про себя она звала его Павлушей) не уставал нахваливать свою лучшую ученицу, ставя ее в пример нерадивым, не слишком расторопным, не слишком усердным студентам. Катя, не привыкшая к похвалам и лидерству, таяла от удовольствия и лезла из кожи вон, чтобы оправдать эксклюзивное отношение своего кумира. Она готова была поверить, что знания и ум способны компенсировать мужчине отсутствие в женщине внешней привлекательности. Любви со стороны однокурсников это ей не прибавляло, но не уважать ее, не считаться с ней они, естественно, не могли. Как ни как первая ученица. Жила Катя теперь в университетском общежитии – вчетвером в одной комнате: с Гюзелью, Ануш и Фатимой. Такая компания ее более чем устраивала. У девушек были свои, узко национальные стандарты красоты. Одной все русские казались недостаточно большеглазыми, другой – лишенными осанистости и форм, третьей – сочности красок и крылатого полета бровей. Но, в силу своего процентного меньшинства на чужой территории, все трое, не сговариваясь, воздерживались обсуждать вслух достоинства и недостатки местных «красавиц» (без кавычек они этого слова здесь просто не употребили б). По той же причине не допускали они некорректных замечаний и выпадов в адрес Кати, как представительницы великой нации, что давало ей возможность временами даже забывать о своей природной обделенности. Более того, она снова позволила себе помечтать о разделенной любви, о свиданиях в городском парке, о тайных рукопожатиях во тьме театрального бельэтажа и даже о его шелковисто-волосатой груди, на которой она, притомившись от любовных услад, уютно прикорнула. А что грудь у него была волосатой, ей удалось подглядеть в щелочку под растегнувшейся пуговицей его сорочки. Катя знала наизусть расписание Павлуши – по каким дням, в какое время он подъезжает к зданию Университета, каким лифтом пользуется, каким коридором ходит, у какого окна курит, в какое время отправляется в столовую и что заказывает себе на обед. Однажды она тайком совершила вместе с ним весь его путь до дома, сменив автобус, две ветки метро и тролейбус. И на протяжении целого часа пути умудрилась ни разу не попасться ему на глаза. Но поскольку к пустым мечтательницам и девицам робкого десятка Катя себя не причисляла, она решила действовать. Подкараулив как-то Павла Павловича после лекций, она подошла к нему в коридоре. – А-а, гордость моего курса! – улыбнулся ясноглазый кумир. – Что вы тут так поздно делаете? – Жду вас. – Вот как? Что-нибудь случилось? – Пал Палыч, у меня к вам просьба. – Она пошла рядом, подождала, пока он вызовет лифт, и следом шагнула в кабину. – Я весь внимание, Екатерина. – Вид у него был утомленный. Ему меньше всего хотелось сейчас выслушивать чьи бы то ни было просьбы. Его ждала любимая жена и вкусный ужин, а до дома было еще так далеко. – Мне предлагают по окончании университета работу за границей, – начала Катя. – Так это же замечательно, – полурассеянно откликнулся он. – Но я боюсь, что моего знания французского будет недостаточно. Мне хотелось бы позаниматься более углубленно. – И за чем же дело стало? – Одной мне с этой задачей не справиться. Пал Палыч, пожалуйста, позанимайтесь со мной дополнительно. – Ну какие могут быть проблемы. Учить вас – одно удовольствие. Только вот со временем у меня не очень… – Я согласна на любые условия, – поспешила заверить его Катя. – Вы только выкроите для меня часок-другой. Я так буду вам благодарна. – Хорошо, Катя. Я проверю свое расписание и если найду «окошко», дам вам знать. Он сказал «Катя»! Не «Погодина», не «Екатерина», а интимно: Катя! Поймав его руку, она порывисто прижала ее к своей впалой груди. – Спасибо вам, Пал Палыч! Огромное спасибо! Неделей позже они приступили к дополнительным занятиям, находя каждый раз для этой цели пустую аудиторию. Катя блаженствовала. Целый час они сидели друг против друга, глаза в глаза. Ни на кого другого он не отвлекался, ни на кого другого не смотрел, потому как смотреть было больше не на кого. И в целом мире существовали только он и она. Иногда они затевали беседы на отвлеченные темы на французском языке. Он был с ней неизменно вежлив, приветлив и доброжелателен, что изливалось бальзамом на промерзшее сердце Кати. Она не ходила теперь, а летала, парила над землей, прокручивая в памяти проведенные с ним бесценные минуты, предвкушая следующие встречи. Их занятия она иначе и не расценивала, кроме как встречи наедине. То были счастливейшие отрезки жизни, когда он безраздельно принадлежал только ей, ей одной. Но прошел месяц-другой, и занятия тэт-а-тэт в пустой аудитории показались ей недостаточными, поскольку отношения их оставались отношениями учителя-ученицы. А это ее уже не устраивало. И как-то, едва разложив на столе тетрадь и учебник, она сказала: – Пал Палыч, мне кажется, что если мы будем вот так, с учебником в руках, проводить наши занятия, я никогда не заговорю по-французски. – Да? – Он удивленно поднял бровь. – И что же вы предлагаете, Катя? – Для того, чтобы язык раскрылся, нужно свободное, ситуативное общение, нужна смена обстановки. Скажем, поход в театр, в кафе, в музей. – Ну так за чем же дело стало? – За вами, – храбро ответила Катя. – То есть? – Обычно педагоги совершают такие вылазки со своими учениками. – Вы что-то путаете, барышня. Частные педагоги, возможно. Я и так оказал вам, как своей лучшей ученице, слишком большую любезность, согласившись на дополнительные занятия за счет своего личного времени. – Так окажите еще одну. Чтобы любезность была полновесной. – И, не замечая возмущения, вспыхнувшего в его прищуренных глазах, она продолжала, мечтательно закатив глаза: – Представляете, как было бы здорово, если бы мы смоделировали театральный диалог в театре, а, скажем, любовный – в Александровском саду на скамейке… Ничего не ответив, он начал собирать свои вещи в кейз, как хлыстом щелкнув запорами. – Пал Палыч, я чем-нибудь обидела вас? – У меня просто больше не будет для вас свободного времени, милая барышня. Она вскочила, закрыв своим телом амбразуру дверного проема. Поскольку тела для подобной акции ей явно не хватало, пришлось еще и растопырить руки. – Но почему? Почему!?! – Она готова была закатить истерику, что оскандалило бы его на весь университет. – Потому что у меня есть жена, семейные обязанности и просто право на отдых после работы. Я не имею ни права, ни возможности разгуливать со своими студентками по театрам и паркам. К тому же, все что я мог, я уже дал вам. Дальше вам следует заниматься самостоятельно. – Пал Палыч… Но я не могу жить без вас. Если вы откажетесь от наших занятий, я умру. – Не советую. Вы этим ничего не выиграете, Погодина. И уж тем более не разжалобите. – Он отодвинул ее от двери, как вешалку, и, преисполненный чувства собственного достоинства, покинул аудиторию. Катя не бросилась за ним следом, не разрыдалась, как в первый раз. Решение напрашивалось само собой: чем жить изгоем, лучше вовсе не жить. Оставалось выбрать, как именно ей лучше умереть. Яда никакого у нее не было, и вряд ли ей продадут его в аптеке. Излюбленный способ самоубийц – петля, ей не подходил. Для этого в комнате общежития их слишком много. Можно было бы, конечно, вернуться домой и осуществить задуманное в своей собственной комнате, да мать жалко. Вряд ли ей доставит удовольствие вытаскивать из петли сине-зеленую, холодную дочь с вывалившимся, к тому же, языком. А, собственно, чего тут долго раздумывать. Здание МГУ как нельзя лучше приспособлено для этой цели. Приняв окончательное решениние, Катя долго шла по бесконечным коридорам, пока не достигла центральной башни университетского комплекса. Зайдя в лифт, она нажала на кнопку с цифрой «26». Опять лифт, опять последний этаж. Все как тогда. Все, да не все. Студенты останавливали лифт чуть ли не на каждом этаже, то заполняя, то опорожняя его. Но чем выше карабкалась кабина, тем меньше их становилось. На последнем этаже Катя выходила уже в полном одиночестве. Отыскав черный ход, она поднималась по лестнице до тех пор, пока не уперлась носом в железную дверь. Дверь вывела ее на крышу, к самому основанию высоченного шпиля. Ночная Москва, бескрайним искристым ковром расстелившаяся вокруг университетского комплекса, казалось напряженно притихла. Чего она ждала? Жертвоприношения? Идеальным вариантом было бы, конечно, шмякнуться раздробленными костями прямо под ноги жестокосердному Павлуше. Вот был бы кайф! Она отравила бы ему всю оставшуюся жизнь. До самой смерти его мучили бы угрызения совести и ночные кошмары. Ну да в любом случае уже на следующий день весь университет будет гудеть сенсационной новостью, и Павлуша поймет, что это он толкнул ее на самоубийство. Катя подошла к самому краю, вскарабкалась на какой-то фигурный выступ и заглянула вниз. От сумасшедшей высоты у нее перехватило дыхание. Это сколько ж лететь придется! Как в затяжном прыжке. С той лишь разницей, что за спиной не раскроется спасительный парашют. И все это время она будет жива, будет в полном сознании, в холодящем душу ожидании рокового столкновения с землей. Нет, ее лоб не покрылся испариной, не задрожали колени. В глубине души она знала с самого начала, что не сделает этого. И не потому, что боится. Просто, чем мучиться и страдать самой, лучше заставить мучиться и страдать других. Правда, она еще не очень себе представляла как это осуществить, но некая установка, пока что в виде непрорисованного в деталях жизненного кредо, уже пускала корни в ее сознании. Она не будет спешить и даже позволит себе на некоторое время забыть о существовании Марика и Павлуши. Но она дала себе обещание, что непременно вернется к этой теме, и тогда оба они горько пожалеют, что когда-то с ней так обошлись. В полном одиночестве Катя проехала на лифте все двадцать шесть этажей вниз. Холодная мстительная усмешка змеилась на ее губах. ГЛАВА ТРЕТЬЯ Кате повезло. Она успела получить диплом прежде, чем обучение в ее, расколовшейся, как весенний лед, стране перестало быть бесплатным. Ей повезло вдвойне. На смену надежным, но строго упорядоченным государственным учреждениям пришли бесчисленные частные компании и фирмы, всевозможных направлений и профилей, для которых специалист, владеющий иностранными языками, был лакомым кусочком. На первое предложение Катя согласилась сразу же, по принципу где бы не работать, лишь бы работать. Но очень скоро, поднаторев в новой обстановке, сориентировавшись и поняв, что к чему, она сама начала определять себе цену. И теперь уже выбирала она, а не ее. В конце концов она попала в престижную, набирающую обороты компанию и за короткий срок стала доверенным лицом ее президента. Ее ценили, ее уважали как специалиста, с ее мнением считались. Но в ней по-прежнему не видели женщины. Однако эта самая женщина – нереализованная и необласканная – вовсе не умерла. Она затаилась, пряча огромный камень за пазухой, и терпеливо ждала своего часа. Бывало, останавливалась Катя где-нибудь в людном месте, скажем, у выхода из метро, и, облокотясь о каменный парапет, начинала наблюдать за прохожими. Если появлялась в поле ее зрения фигуристая молодая особа, двуногие самцы оглядывали ее с головы до пят, одни бесцеремонно, другие украдкой, оборачивались, чтобы запечатлеть вид сзади. Иногда попадался среди них особо активный и самоуверенный, устремлявшийся за ней следом. Тогда Катя снималась со своего поста, чтобы понаблюдать, как будут развиваться события. Самец, догнав самочку, заговаривал с ней. И, в зависимости от того, насколько умело он это делал и что он сам из себя представлял, она либо отшивала его, либо отвечала взаимностью, в результате чего завязывалось знакомство. Все было так примитивно, так банально и просто. И так недосягаемо для той, кто за ними наблюдал. В вагоне метро, на эскалаторе, в бесконечных подземных переходах Катя нутром ощущала, как в текущем, бурлящем, снующем или временно обездвиженном людском потоке то и дело возникали спонтанные короткие замыкания, проскакивали электрические разряды мимолетных контактов, шел беспрестанный обмен целой гаммой невидимых сигналов на волне «самец-самка». То была подсознательная, самим Богом предопределенная, настроенность противоположных полов друг на друга. Только Катя, даже находясь в самой гуще этого потока, никаких разрядов и сигналов не получала. Мужчины смотрели как бы сквозь нее. Они ее попросту не видели. Иной раз, эксперимента ради, она не уступала встречному дороги. Но прохожий, привыкший виртуозно лавировать в гуще московского Вавилона, огибал ее, как огибают колонну или угол дома, как вода обтекает камень, не давая себе труда взглянуть повнимательнее на непрошенную преграду. «Подонки. Ничтожные скоты! – ругалась про себя Катя. – Вам лишь упаковку подавай. А что внутри, для вас значения не имеет. А ведь я дала бы сто очков вперед любой размалеванной, безмозглой кукле, за которой вы готовы трусить рысцой, как дворовые кобели.» Шли годы. Кате исполнилось тридцать четыре. Пол жизни закинулось за плечи, как рюкзак. Но разве это можно назвать жизнью – без друзей, без любимого, когда даже самой на себя в зеркало смотреть тошно. Мать, которую она посещала от случая к случаю, видя страдания дочери, лишь сокрушенно качала головой: – Ну что с этим поделаешь, Катюша. Такая уж ты у меня уродилась – неудачненькая. И никуда от этого не денешься. «Заблуждаешься, родительница, – усмехалась про себя «неудачненькая». – Денешься. Еще как денешься.» В голове ее зрели дерзкие планы, к моменту осуществления которых она двигалась продуманно и не спеша, шаг за шагом подготавливая почву, налаживая необходимые контакты, вооружаясь соответствующими знаниями. Сам факт возможности выхода из глухого тупика обнадеживал, но не облегчал ее каждодневную жизнь, безрадостную и унылую, временами доводившую ее до отчаяния. В тот вечер Кате было особенно невмоготу. Она злилась на себя, на мать, на Бога, на судьбу, а заодно и на весь мир. Все валилось у нее из рук, ее раздражали даже вещи, с которыми она ничинала ссориться, как с живыми: «Какого черта ты не сидишь на своем месте!» – обрушивалась она на кофейную чашку, не желавшую стоять вверх донышком на переполненной посудой сушилке. «Твоя проклятая ручка въехала мне в бок!» – выговаривала Катя кострюле. Откатившееся по столу яйцо она в сердцах запустила в стену, а потом долго отчищала узоры, оставленные им на обоях. «Этак я сойду с ума», – сказала себе Катя и, наспех одевшись, выскочила из дома. Бесцельно бредя вдоль улицы, она натолкнулась взглядом на вывеску: «БАР УЛЫБКА». Уж что-что, а заставить ее улыбнуться вряд ли кому-то под силу, подумала Катя, спускаясь вниз по лестнице. Скинув пальто на услужливо подставленные руки гардеробщика, она несмело вошла в полутемный, прокуренный зал. Сквозь дымовую завесу, как в мультипликационном фильме-страшилке, ей были видны лишь таинственно и недобро мерцавшие глаза – с две дюжины пар – устремленные на нее. «Чего уставились! – не разжимая губ, крикнула Катя. – Убогой не видали? Может отослать вас в подземные переходы? Там таких, уж точно, навалом. А кстати, чего это вы не улыбаетесь, как вам вывеска велит?» Подойдя к стойке бара, она взобралась на высокий стул. – Добрый вечер, барышня, – безучастно приветствовал ее бармен. – А вы у нас впервые. – Она молча кивнула. – Чего желаете? Катя никогда прежде не бывала в подобных заведениях, к тому же к спиртному относилась резко отрицательно. Но раз уж она здесь оказалась, надо было что-то заказывать. – «Кровавую Мэри», – выпалила Катя первое, что всплыло в памяти из прочитанных книг. – Круто для начала, – усмехнулся бармен, играя бутылками водки и томатного сока. Выпитое теплой волной разливалось по телу, наполняя и согревая каждую его клеточку. Негромко играла музыка. В сладковато-терпком запахе сигаретного дыма было что-то незнакомое – будоражащее, вызывавшее томление и негу. Пчелиным роем жужжали голоса. После третьего бокала это жужжание сконцентрировалось в чердачной части ее черепа. – Не пей больше, подруга, а то вляпаешься в историю. Услышав хрипловатый голос над собой, Катя нехотя приподняла голову, которую только что так удобно устроила в скрещенных на стойке руках. Рядом сидела рыжеволосая девица. Выщипанные брови, зеленые тени вокруг глаз, как у болотной кикиморы, ресницы аля-Барби, румянец сельской молодухи прошлого века, губы как надкусанный помидор. – Т…ты что мне с…снишься? – пробормотала Катя, удивившись, каким вдруг непослушным и неповоротливым стал ее язык. – Меня Сильвой зовут. А тебя? – К…Кажется, К…Катей. – Так. Все же надралась, – констатировала кикимороподобная Барби. – Между прочим, это мое место. Не вздумай на него претендовать. А то я ведь могу и рассердиться… Впрочем, – уже как бы размышляя вслух, добавила она, – на конкурентку ты, вроде бы не похожа. У тебя что неприятности? – Она повнимательнее вгляделась в новенькую. – Парень тебя уж точно не обидел, поскольку у тебя его, скорее всего, никогда и не было. Значит, сама собой отпадает версия, что бросил или изменил муж. Что же остается?… С работы турнули? – Да какое твое собачье дело мне в душу копытами лезть! – окрысилась на девицу Катя, перепутав свинью с собакой. Голос ее при этом прозвучал почему-то вяло, а глаза открылись лишь на половину и то с большим трудом. Сзади послышались возбужденные голоса. С грохотом перевернулся стол. По полу разлетелись осколки разбитой посуды. Отборный мат вместе с дымом завис под низкими сводами. Новая знакомая Кати, с кошачьей ловкостью соскользнув с высокого табурета, язычком пламени взметнулась над стойкой. – Сваливаем отсюда! Сейчас тут будет жарко! – как бы издалека донесся до Кати хрипловатый испуганный голос, и вслед за этим кто-то потянул ее за рукав, отчего она чудом не свалилась вместе с табуретом. – Да открой же ты глазелки, горе луковое! И смотри под ноги, не то свой антикварный нос расквасишь, – приговаривала рыжая, таща ее вверх по ступенькам. Свежий, холодный воздух привел Катю в чувство, правда совсем чуть-чуть. – Живешь-то далеко? Катя осоловело огляделась: – Вроде бы вон в том доме. Кирпичный, на углу. – Так и быть уж, сопровожу, – ворчливо сказала рыжая. – Обопрись на меня и держись ровнее. А не то, если на легавого напоремся, как пить дать, в участок загремим. Окончательно приходя в себя, Катя поднялась вместе с самозванной спасительницей на лифте, отперла ключом дверь. Поддерживая ее за талию, рыжая прошла вместе с ней в квартиру. – Ну ты и наглюкалась, подруга. С тобой часто такое бывает? – Первый раз, – нехотя буркнула Катя. – По-моему, я окосела не столько от «Кровавой Мэри», сколько от дыма. – Запросто, если не колотая. – Что ты имеешь ввиду? – не поняла Катя. – Так они ведь там все гашишь курят. Вот ты и надышалась. Катя не села – рухнула на диван. Веки, будто отлитые из свинца, никак не желали подниматься. – Где у тебя кухня? – деловито спросила рыжая. Катя молча указала направление. – Кофе есть? Она кивнула. – Тогда я сейчас. Через некоторое время рыжая вернулась с двумя дымящимися чашками в руках. – На-ка вот, выпей. Сразу полегчает. – Она снова исчезла на кухне и принесла оттуда поднос с сыром, колбасой и хлебом. – А еще я нашла у тебя в холодильнике вот это, – почти виновато улыбнулась она. – Поужинаем? Очень есть хочется. – Мне тоже. Давай. Они устроились за журнальным столиком. Немного погодя рыжая вспомнила, что видела в холодильнике апельсиновый сок и виноград. Выложив все это на столе, она блаженствовала, запихивая в рот крупные виноградины и заедая их французской булкой с сыром. Опьянение сменилось у Кати сильной головной болью. – Ну что ж ты так расквасилась-то, – сокрушенно покачала головой гостья. – Тебя прямо страшно оставлять одну… Хочешь, я переночую у тебя? Если что – буду рядом. Катя-таки справилась с непослушными веками и, с трудом приподняв их, посмотрела на рыжую. – В общем-то я не против. Только вот если проснусь среди ночи, могу закричать с перепугу «Караул!», увидев тебя в своей квартире. – Это еще почему? – Уж больно ты размалеванная. Как карнавальная маска. – Так я сейчас побыстрому умоюсь, и будет полный ажур, – заверила ее рыжая. И, не дожидаясь согласия хозяйки, скрылась в ее ванной. – Ну, как теперь? – спросила она, вернувшись. – Погоди, это опять ты, или привела с собой кого? Девица изменилась до неузнаваемости. Отмывшись от косметики, она теперь блестела как целлулоидная кукла. Мордочка у нее оказалась вполне симпатичной и по-детски наивной. – Послушай, а ты очень даже ничего, – удивленно отметила Катя. – На кой черт тебе эта штукатурка? Она ж тебя только уродует. – Штукатурка мне вместо рекламы. Чтоб каждый видел, с кем имеет дело и на что может рассчитывать. А еще, как ты справедиво заметила – вместо маски. Под ней очень удобно скрывать, когда бывает стыдно или противно. – Так ты что, путана что ли? – Во даёт! – хлопнула рукой об руку рыжая. – Только щас догадалась? А ты, значит, в нашем полку новенькая. – Я не из вашего полка. У меня другая специализация. – Можно полюбопытствовать? – Иностранные языки. Рыжая аж присвистнула. – А я-то тебя с дуру за свою приняла. Поначалу даже хотела турнуть из бара. Выходит, не компания я тебе. Ну, раз так, отвалю, наверное. – Куда ж ты среди ночи? Сейчас время головорезов да шпаны. – …и путан, – усмехнулась та. – Извини, сразу не сориентировалась. Как, ты сказала, тебя зовут? – Вообще-то Светкой. Но я представляюсь клиентам как Сильва. Другой коленкор. – Ладно, вот тебе диван, вот плед. Если хочешь, устраивайся здесь. А я в спальню пойду, голова разламывается. Спокойной ночи. Проснувшись утром и увидев на своем диване в гостиной спящую девицу, Катя не сразу сообразила, кто она и как тут оказалась. А вспомнив, отправилась на кухню готовить завтрак на двоих. Ей странным образом было приятно присутствие другого человека в ее квартире, куда никто никогда практически не заглядывал. Ну а профессия гостьи ее не только не отталкивала, но и интриговала. Ей представлялась редкая возможность побеседовать по душам со жрицей продажной любви. Ведь в своем искусстве они должно быть непревзойденные мастерицы. – Вставай, соня! – окликнула она хаос рыжих волос, разметавшихся по диванной подушке. – Завтрак подан. Из-под этого хаоса проглянула заспанная мордочка, озарившаяся блаженной улыбкой: – Давненько я так сладко не спала. Диван у тебя чудо. Не диван, а облако. – Рыжему солнышку самое место на облаках. – Ты что-то сказала про завтрак или мне спросони послышалось? – Света-Сильва села, сладко, по-кошачьи потянувшись. – Не послышалось, не послышалось. Пошевеливайся. – А можно я душ приму? В нашем доме уже месяц горячей воды нет. Жуть как неудобно. – …Валяй, – не сразу согласилась Катя, подумав, что ей совсем не хочется пускать к себе в ванну девицу с улицы. – Вот тебе полотенце. За завтраком она не столько ела сама, сколько наблюдала за гостьей, с завидным аппетитом уплетавшей все подряд. – Сколько тебе лет, Света? – Мне-то? – Рыжая не сразу оторвалась от тарелки. Щеки у нее были смешно оттопырены. – Скоро уже двадцать два. Надо понимать, следующий вопрос будет: как долго я этим промышляю. – Угадала. – Да уже года три. Так что могу брать учениц. Не за просто так, само собой. – Если на меня намекаешь, я – дохлый номер. – Катя мрачно усмехнулась. – Точно. Дохлый, – тут же согласилась рыжая. – Только не потому, почему ты сама считаешь. Катя внимательно посмотрела на нее: – А почему же? Отодвинув пустую тарелку и упершись локтями в стол, ночная бабочка приступила к просветительской лекции: – Все очень просто, подруга. Ты есть то, что ты сама о себе думаешь. А ты меньше всего считаешь себя женщиной. Верно? То есть ты постоянно думаешь о себе, как о женщине, – не давая Кате возможности ответить, затараторила она. – Но не в том ключе. Все твои мысли сплошной негатив. Я права? Катя полураздраженно передернула плечом. – А должен быть сплошной позитив. Бог рыла не дал? Ну и ладно. Зато я нутром женщина, что надо. Скажи себе это и начинай над собой работать. Развивай обаяние, женственность, походку, манеры, интонации. А главное веди себя так, будто красивее тебя и на свете нет. Ведь люди, они все разные. И вкусы у всех разные. Знаешь как в народе говорят? На каждый горшок своя крышка найдется. Может твоя «крышка» где-то совсем рядом ходит. Тулуза Лотрека знаешь? – Да кто ж его не знает. Французский художник-импрессионист. Проституток изображать любил и прочую богему. – Точно. Так вот у него с ногами что-то было. В детстве еще. Ноги усохли и не росли. Он уже взрослым мужиком был, а ноги дефективные, как у ребенка. И что ты думаешь? Именно это его уродство некоторых женщин сводило с ума. У него от баб отбоя не было. – Спасибо. Утешила. А главное обнадежила. С такой умной головой тебе б не в путанах, а в принцессах ходить. – А что ты думаешь, и похожу. Все еще впереди. – Рыжая озорно откинулась на спинку кухонного диванчика. – Я ведь молодая была. Глупая. Неопытная. Вот в лужу и угодила. Но сейчас начинаю кое-что соображать. Такой, как ты меня в баре увидела, я только по ночам бываю. Жить ведь на что-то надо. А встреться мы днем, могу поспорить, ты б меня даже не узнала. Маменькина дочка голубых кровей, ни дать, ни взять. У меня уже и парень появился стоящий. Студент. Из хорошей семьи. Только бедный пока. Валерой зовут. – И он знает, чем ты по ночам промышляешь? – заинтересовалась Катя. – Да ты чего! Он бы меня убил. А не ходи я на панель, в чем бы я к нему на свидания являлась? В стоптанных туфлях и потертых джинсах? – И ты хочешь сказать, что он действительно любит тебя? – Не то слово. С ума по мне сходит. Говорит: Если понадобится, все брошу, на край света за тобой пойду. – И чем же ты его так приворожила? – Катя с возрастающим интересом разглядывала свою гостью. – «Обаянием, походкой, манерами»? – Ну и этим тоже, конечно. Но в основном, как ты понимаешь, сексом. Я ему такой высший пилотаж демонстрирую, что он голову теряет. Мое ремесло это тоже профессия, в которой есть свои тонкости, хитрости, секреты, своя техника и своя стратегия. Главное в ней не наша внешность, а умение завести мужика, превратить – хоть на время – обыкновенного лопуха в супермена, заставить его поверить в себя и в то, что ты от него балдеешь. И тогда уже делай с ним что хочешь, он весь твой – с потрахами, душой и кошельком. И ни на одну, пусть самую красивую, но фригидную куклу он тебя не променяет. Мужик, ведь он кто? Примитивный похотливый самец. Его желания, мотивы и побуждения все вот здесь, – она выставила вперед руку: – на ладони. Нажми на нужные рычаги и педали, и управляй им, как обыкновенным велосипедом. – Однако… – озадаченно пробормотала Катя. – И до всего этого ты додумалась сама, своим умом? – Не только… – В тоне многоопытной путаны зазвучали нотки превосходства и самолюбования. – Знаешь, сколько я трактатов о технике секса перечитала, современных и жутко древних. Изучила «Кама-Сутру», «Алхимию экстаза», «Тибетское искусство любви». Круто, да? Спроси, кто меня надоумил. – Ну, и кто же тебя надоумил? Одна из героинь Сидни Шелтона, Хони. Она стала для меня эталоном. Книжка эта, «Ничто не вечно» называется, как в руки мне попала, все во мне перевернула. Я испробовала опыт Хони на себе и убедилась, что все именно так и есть. Ей Богу, работает. Тогда-то я и начала из безликого секс-инструмента превращаться в хозяйку положения, диктующую свои условия, свои правила игры. Катя запомнила все названия книг, перечисленных рыжей, решив для себя, что сегодня же раздобудет их – в библиотеке, на интернете или на уличных книжных развалах. В разглагольствованиях этой жрицы любви явно имеется рациональное зерно. Она бросила взгляд на часы. – Поняла, – тотчас сообразила гостья. – Время ретироваться. – Извини, Света. Просто у меня на день намечены кое-какие дела. А где тебя найти, если понадобишься? – В «Улыбке». Считай, там моя штаб-квартира. Со мной разминешься, к Сержу бармену обратись. Слушай, ты не против, если я у тебя переоденусь и марафет наведу? Наелась, выспалась, душ приняла. Домой можно не заходить. Сразу к своему студентику лыжи направлю. – Не против. Рыжая тщательно расчесала пышные волнистые волосы и, достав из сумки косметичку, занялась макияжем. Катя с любопытством следила за ее действиями. Пудра, тени, румяна, на сей раз наложенные очень умеренно, сделали ее яркой, броской, но не вульгарной. – Могу я тебе кое-что подарить? Просто так, на память, – сказала Катя, вставая. – Конечно можешь! – оживилась рыжая. – Я это дело очень даже люблю. Получать подарки – мое хобби с самого детства. Скрывшись в спальне, Катя достала из гардероба белые джинсовые брюки с розовым ремешком, шелковую кофточку с черными разводами по белому фону и розовые саббо на высокой платформе. – Вот. Посмотри, подойдет. Взвизгнув от восторга, рыжая схватила все в охапку и тут же начала раздеваться. Она осталась в крошечных, мало что прикрывавших бикини и ажурном полупрозрачном бюстгальтере. Тело у нее было упругое, идеально гладкое с округлыми ягодицами и дерзко вздернутой грудью. Живот обозначен легкой, аппетитной припухлостью. Облачившись в катины вещи, которые прильнули к ней как влитые, Света гарцуя прошлась по комнате, будто цирковая лошадка на арене. Ее манеры и осанка и вправду разительно изменились. – Ну как я тебе? – заранее зная ответ, поинтересовалась она. – Потрясающе. Кто бы мог поверить, что ты сейчас и ты ночью – одно лицо. – А я тебе что говорила! Ладно, Катя, спасибо за все. Надеюсь, еще свидимся, – с достоинством, явно рисуясь, промолвила она и, подхватив сумку с ночными вещами, направилась к двери. После ее ухода Катя некоторое время стояла в раздумье, а потом вдруг начала поспешно скидывать с себя одежду. Раздевшись до гола, она стояла перед зеркалом, проводя самоинвентаризацию, внимательно изучая себя от макушки до пят. Волосы у нее теперь были вполне приличные. Избавившись от материнской опеки, она сразу же перешла на шампунь с кондиционером, и они благодарно заблестели, легко собираясь в любую прическу. Катя предпочитала гладко их зачесывать, чтоб не нервировали, не лезли в глаза. Правда, при этом ее окаянные уши представали всеобщему обозрению во всей своей красе. Скулы у нее были монгольские, нос – растоптанный башмак, губы суховатые, а зубы – редкие, кривые и мелкие – доставляли ей не меньше хлопот, чем уши и нос. Сквозь щели можно было увидеть, что делается во рту. Из-за своих акульих зубов Катя практически никогда не улыбалась, пряча их за плотно сжатыми губами. Глаза, пожалуй, являлись тем единственным, что ее в себе устраивало. Темно-синие, с черной оторочкой по краю радужки и извилистой золотистой прожилкой вкруг зрачка. Не глаза, а два загадочных грота, ведущие в обитель той самой женщины, что хоронилась внутри ее неказистой оболочки. Шея особых хлопот не доставляла. Грудь? Да где там грудь! Два детских кукиша. Зато «кузнечиком» ее уже не прозвали бы. Ноги, конечно, короче не стали, но на них прибавилось с годами мяса. Смягчились коленки, округлились – слегка – бедра и икры, так что они уже не выглядели ходулями. К тому же, как она теперь знала, длинные ноги не недостаток, а достоинство женщины. Закончив осмотр, она заговорщически подмигнула через зеркало синеокой затворнице: «Потерпи, милая. Недолго ждать осталось. Мы с тобой еще свое возьмем.» У Кати давно уже созрел дерзкий план действий, для которого она методично подготавливала почву. Теперь, благодаря рыжеволосой путане, к этому плану добавились новые, весьма существенные штрихи. Она поняла, что настоящей женщине, способной вскружить мужчине голову, нужна не только привлекательная внешность, но и нечто большее, идущее изнутри. Это шарм, манеры, умение себя подать и умение себя… отдать. О последнем она, как ни странно, думала до этого меньше всего. Может просто потому, что отдавать себя ей было попросту некому. И Катя решила безотлагательно заняться восполнением упущений в составленном ею тайном плане. Первое, что она сделала, это нашла книги, упомянутые рыжей, и принялась ночи напролет штудировать их. Она даже наведалась пару раз в бар «Улыбка». Со второй попытки ей удалось встретить там Сильву. Но та уже заступила на ночное дежурство и именно в этот момент «снимала» клиента, сделав вид, что не знает Катю. Серж-бармен, к которому она обратилась, посоветовал ей зайти на следующий день пораньше, чтобы перехватить ее до начала «работы». Нет, решила Катя, с меня хватит. Я сюда больше ни ногой. Идти в бар ей действительно не потребовалось. В ту же ночь рыжая сама позвонила в дверь. – Привет, подруга! Не разбудила? Ты искала меня? – Просто шла мимо, дай, думаю, загляну, – бросила Катя небрежно, всем своим видом словно говоря: «Не слишком ли жирно будет, чтобы я тебя искала.» – Что, опять хандра одолела? – Рыжая не прореагировала на подтекст. – Вроде того. Поболтать захотелось. – Отчего ж не поболтать. Поболтаем. Если найдется чем живот набить. Они проговорили до самого утра. Катя получила второй урок техники и стратегии обольщения с дополнительным набором женских хитростей и прочих откровений. – Да ты прямо-таки ходячая энциклопедия по части секса, – искренне изумлялась Катя. – Все знаешь, во всем разбираешься. Я, хоть и старше, а рядом с тобой ну полный профан. – А как же. Без этого нам хана, – самодовольно ухмылялась путана, разнеженной рыжей кошкой размазавшись по дивану. Бутылка ликера, предусмотрительно подставленная Катей, окончательно развязала ей язык, убрав последние заслоны, если таковые имелись. ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ Появился у Кати и еще один собеседник, с кем, как выяснилось, можно было тоже поговорить по душам. Они работали вместе в одной фирме. Неказистый, щуплый, лысеющий и лопоухий. Этакая полевая мышка по имени Мишка. Но сотрудники с ним считались, поскольку никто из них так не разбирался в компьютере как он. Казалось, Мишка, готовый услужить всем и каждому, сам не знал себе цены. Катя иной раз смотрела на Мишку с тоскливой безысходностью, как на свое зеркальное отражение. «Хотела бы я иметь такого друга? – риторически вопрошала она. И, энергично мотая головой, отвечала: – Да никогда!» «Тогда какие претензии могут быть у нас с тобой к людям?» – мрачно усмехалась синеокая затворница. Как-то они с Мишей задержались на работе. Кроме них никого в офисе не было. – Я иду заваривать себе кофе, – сказал он. – Тебе принести? Удивившись, Катя кивнула: – Принеси, коль не затруднит. Поставив перед ней пенопластовый стаканчик, он присел напротив, заглянул в глаза: – Чего домой не идешь? Поздно ведь уже. – Работа срочная. А ты? – А я что. По мне лучше здесь, чем дома, где меня все равно никто не ждет. На ее лице не отразилось и тени участия: – Один живешь? – Ага. – И даже дамы сердца нет? – Не-а. – Он вздохнул. – Кому я такой нужен. – Какой «такой»? – Замухрышистый. – Кажется, мы с тобой два сапога пара. – Это ты брось! – неожиданно резко сказал он. – Что именно? – Сдаваться нельзя. – Я и не сдаюсь. Я констатирую. Как говорится, против факта не попрешь. Ты, по-моему, тоже далек от эйфории. – А у тебя бойфренд есть? То был разговор на равных, обмен опытом, так сказать. – Не-а. Он понимающе кивнул. – А ведь ты – баба что надо. Нутром чую. – Я тоже «чую». – Катя усмехнулась. – Что с того? – Вот что я тебе скажу, коллега. Мужики любят кичиться своей избранностью, своими надуманными преимуществами перед женским полом. На самом же деле мужчина – всего лишь физически сильное, но наивное, примитивное в своих запросах и инстинктах животное. К тому же легко поддающееся дрессировке. Катя усмехнулась. Нечто подобное высказывала и рыжая. Забавно было услышать подтверждение из уст представителя противоположного пола. – Миша, по-моему ты все упрощаешь до примитивизма. Ты не веришь в любовь? – Конечно не верю. Романтические бредни. Любовь – это все тот же половой инстинкт, только завернутый в мишурную упаковку. Человек придумал это понятие, чтобы как-то выделиться в собственных глазах из животного мира. Там, на Западе, люди честнее. Они называют вещи своими именами. Вместо «я люблю» говорят: «я занимаюсь любовью». – Да ты пошляк, Мишка. – Катя поморщилась. – Я не пошляк. Я реалист. – А по-моему ты просто озлобился на весь мир и все видишь в черных тонах. – «Уж мне-то это знакомо.» – Не веря, что тебя кто-нибудь способен полюбить, ты, как эзоповский лис, для самоуспокоения убедил себя, что любви не существует вовсе. – Знаешь, я даже немного завидую тебе, – задумчиво проговорил лопоухий собеседник. – Ты до сих пор не утратила девичьих иллюзий. Свои я давно уже спустил в мусоропровод. – Так значит они все-таки были! – улыбнулась Катя. – Поймала за язык? – нахмурился он и сразу вдруг заспешил. – Ну ладно. Мне надо тут еще кое-что докончить. Шла бы ты домой. – А чем ты занят, если не секрет? – А если секрет? – Мы ведь с тобой как ни как сослуживцы. – Именно поэтому и секрет. Еще как с другом я мог бы поделиться. – Ну так поделись! – Катя подсела к нему поближе. – Можешь не сомневаться, я – могила. – Поклянись. – Вот те крест! – Она шутливо перекрестилась. – Ладно. Верю. Понимаешь, компьютер – не просто моя работа. Это мое единственное хобби, – шепотом признался Миша. – Я прямо-таки помешан на нем. Он заменяет мне библиотеки, кино, театры, друзей, женщину. Это мир без конца и края. Это мир, в котором я виртуально присутствую без своей физической оболочки. Мир, в котором я есть то, что я сам о себе представляю. Раз нырнувший в него, уже навсегда остается его пленником. Через компьютер я попадаю в любое хранилище знаний в любой точке мира, нахожу любую, интересующую меня информацию… И не только ту, которую мне предлагают, – понизив голос, добавил он. – Как это? – не поняла Катя. Он посмотрел на нее с сомнением, взвешивая, стоит ли ей доверять. Но видно уж очень ему хотелось, чтобы хоть одна живая душа узнала о его необыкновенных способностях, оценила их. – Я же поклялась, что буду нема как рыба, – напомнила ему Катя. – Ну-у, ты ведь знаешь, что отдельные люди и целые организации специальными ухищрениями защищают свою информацию, свои данные от постороннего вторжения. – Конечно знаю. – Она уже поняла, куда он клонит. – А я их виртуальные замочки благополучно взламываю. Не всегда и не все, конечно. – Да ты, Мишка, выходит, настоящий хакер! – Вроде того. – Он скромно потупился, отчего его уши, подсвеченные сзади светом лампы, пунцово заалели. – Ну-ну. Дерзай. Только будь осторожен. Поймают, уши надерут. А нам с тобой это ну уж очень ни к чему. С этого дня доверительные беседы возникали между ними довольно часто. И они сами не заметили как стали друзьями. Как-то он даже пригласил ее в театр, честно признавшись при этом, что ему просто не хочется идти одному. Катя не обиделась. Хоть вместе они являли собой довольно жалкое зрелище, она предпочла принять его приглашение. В другой раз он пригласил ее к себе в гости. Катя собралась уже ответить резким отказом, но у него был такой умоляющий, жалобный вид, что она согласилась. Украдкой заглянув в папку с его личным делом, Катя поняла, что у бедняги день рождения, и ему очень хочется разделить его хоть с одной живой душой. Она купила ему в подарок электронный будильник с приемником, и, когда он усадил ее за празднично накрытый стол, жизнерадостно пропела: «Happy birthday to you!» На его близко посаженных, бесцветных глазках проступили слезы. В тот вечер они много пили и много говорили, рассказывая о себе, о своем детстве и юности, об удачах и поражениях, о неосуществленных планах на жизнь. Катя узнала, что Миша мечтает накопить денег и открыть собственную компьютерную лабораторию – пусть небольшую, но свою. Вино развязало Мише язык, и он снова начал хвастаться своими успехами в компьютерном пиратстве. Хитро улыбнувшись, Катя сказала: – Да не верю я тебе, Мишка. Ты все сочиняешь. – Не веришь!? – Вскинулся он, попадаясь на крючок. – Хочешь, прямо сейчас докажу? – Хочу! – подзадаривала его Катя. – Докажи, тогда поверю. Он усадил ее рядом с собой перед компьютером. – Куда бы ты хотела заглянуть? – Куда… куда… куда, – как бы в раздумье повторила Катя. – Ну, скажем, в личную электронную почту босса. – Хм! Да это ж раз плюнуть. Его password я вычислил в считанные минуты. Смотри! Нервные жилистые пальцы Миши быстро забегали по клавишам keyboard. И вот он уже на личной страничке Ломова. Click на icon «Mail» открыл промежуточную страницу, преградившую ему доступ к чужой почте требованием ввести пароль. Миша хитро посмотрел на Катю и выбрал шесть клавиш на keyboard. Вместо букв в окошке на экране появились шесть закодированных звездочек. Один удар по клавише Enter, и перед ними раскрылась электронная почта шефа. Дальше он Катю не подпустил и выключил компьютер. – Ну что, поверила? – Как тебе это удалось? Он пьяно рассмеялся. – А все проще простого. Я же тебе говорил, что все мужики наивны и примитивны. Наш Ломов не исключение. Он поступил так, как поступают почти все – выбрал под пароль имя своей любовницы. Какое именно имя, Миша говорить ей явно не собирался. Но он не учел одно обстоятельство. Шеф часто вызывал Катю к себе в кабинет для решения текущих вопросов. Иногда, подолгу работая с ним вдвоем, она становилась невольной свидетельницей его далеко не деловых разговоров, во время которых он несколько раз называл одно и то же имя – Тамара. По тому, как менялся его голос и выражение лица, она тогда уже догадалась, что он разговаривает с любовницей. Так Катя получила доступ к личной переписке Ломова. Была уже полночь, когда она поднялась. – Я провожу тебя. Нельзя так поздно возвращаться одной, – сказал Миша. Он подержал ей пальто, а сам надел утепленную спортивную куртку. Ночь была холодная и сырая. Казалось, вот-вот польет дождь. На улице ни души. Миша остановил какого-то левача и устроился рядом с Катей на заднем сидении. – Зачем? – удивилась она. – Я доеду сама. – Нет. Я должен проводить тебя до дома. Не представляешь, как много ты сделала сегодня для меня. – Пустяки. Мы очень мило провели вечер. Через три с половиной месяца будет день рождения у меня. Ты отплатишь мне тем же. Только и всего. Они ехали в темной машине через спящую Москву. Его лица, да и его самого не было видно. Лишь странно волнующее ощущение близости мужчины, распространявшего с каждым выдохом винные пары. – А ты когда-нибудь целовался? – вдруг спросила она. – …Н…нет. – Миша благославлял темноту за то, что Катя не могла видеть, как он покраснел. – Не хочешь узнать, что это такое? – Она невольно вспомнила ту, другую ночь, когда умоляла Марка поцеловать ее и получила грубый, оскорбительный отпор. «Вспомнила» – не то слово, поскольку она никогда этого не забывала. Миша заерзал, запыхтел, неумело навалился на нее. Ему не сразу удалось отыскать в темноте ее губы, отчего на ее щеках остался мокрый след, как от улитки. «Да это уже не улитка, а целая медуза, залепившая мне рот и нос! Этак и задохнуться не долго», – с отвращением подумала Катя, энергично оттолкивая его: – Извини. Я, кажется, неудачно пошутила, – пробормотала она, шаря трясущимися руками в сумочке в поисках носового платка. – И зачем только люди придумали поцелуи. Это же не гигиенично. Отодвинувшись в дальний угол машины, он молчал всю оставшуюся часть пути. Но вовсе не от того, что расстроился, потому как не был влюблен в нее. Он и на поцелуй-то согласился скорее всего из нежелания задеть ее отказом. Но, как существо ущербное, он был самолюбив, легко уязвим, мнителен и обидчив. Прежде чем выйти из машины у своего дома, Катя сказала: – Мишка, только ты пожалуйста не делай никаких выводов. Мы с тобой были и остаемся друзьями. А это… Видно вино в голову ударило. И ничего больше. Договорились? – О чем тут договариваться. Все и так ясно, – буркнул он из темноты машины. – Еще раз спасибо за вечер. Спокойной ночи. ГЛАВА ПЯТАЯ С любопытством и изумлением Катя наблюдала за тем, как Москва энергично выкарабкивалась из постсоветского коллапса. Ее жители, 70 лет прозябавшие вместе со своей страной в глухой изоляции, знавшие про весь прочий – не советский – мир только то, что он, как и положено капитализму, благополучно загнивает, вдруг воочую увидели, как пресловутое буржуазное изобилие хлынуло на улицы их города, атакуя неподготовленное к столь быстрым переменам сознание людей. Шикарные иномарки, частные рестораны, магазины, гостиницы, фирмы с высокомерными охранниками у помпезных, одетых в мрамор и бронзу подъездов, загородные виллы за глухими кирпичными заборами, двух- и трехэтажные квартиры в новых элитных домах гостиничного типа, респектабельные, самоуверенные молодые люди в сногсшибательных туалетах, в дорогих мехах. Фирменные «Дома», о которых прежде знали лишь понаслышке, супермаркеты, стриптиз-клубы, гольфклубы и просто клубы для избранных. И казино, казино, казино. Само собой разумелось, что все эти, будоражащие воображение нововведения становились достоянием лишь весьма незначительной части населения. Большинство же, не поспевая за смерчеподобным вращением времени, все еще пребывало в ступорозном состоянии, не понимая, что с ними происходит, куда несет их водоворот событий. Перестраиваться, менять психологию дело сложное и болезненное, да и не каждому под силу. Те, что вовремя сориентировались, рискуя и балансируя на острие криминального ножа, в немыслимо короткий срок выскочили в «элиту», в родоначальников новой русской буржуазии, пышно расцветавшей на золотоносных останках разграбленного и попранного социализма. Несориентировавшимся же оставалось лишь с завистью следить за их головокружительным взлетом, все глубже увязая в нищете и прозябании. Катя не принадлежала ни тем, ни другим. Но на свое счастье смогла легко перестроиться. Возвращаться назад, в нищету она не желала. Она сделала свой выбор – только вперед, к полному контролю над личными обстоятельствами. Она понимала, что в текущем моменте рассчитывать можно лишь на самою себя, на свои силы, способности и оперативность. Такое нынче на дворе время, сказала она себе, кто задержится хоть ненадолго, опоздает навсегда. Чем пользуются другие – расторопные, тем может пользоваться и она. Нужно только интенсивнее шевелить извилинами. Время стоячих болот и тихих заводей миновало. Компания, в которой вот уже несколько лет работала Катя, была единственным местом, где она чувствовала себя востребованной, нужной, а то и незаменимой. Начав свою карьеру, как специалист по иностранным языкам, осуществлявший контакты с зарубежными партнерами, очень скоро Катя проявила недюжинный ум и умение вести «обоюдоострые» дела, ничего не забывая, ничего не упуская из вида. Она могла своевременно дать нужный совет боссу, предостеречь его от слишком опасных или поспешных ходов, подсказать, где и как предпочтительнее действовать. Авантюрный мир полулегального, полукриминального бизнеса напоминал ей айсберг, большая часть которого была надежно скрыта от глаз стороннего наблюдателя. Постепенно она настолько втянулась в этот мир, настолько увлеклась его закулисными играми, что он заменил собою все, чего ей в жизни недоставало. Ее босс, Виталий Аркадьевич Ломов – «крутой», как по новому статусу, так и по нутру, был видный, умный мужик, из числа тех, что привлекают женщин своей чувственной мужественностью, самоуверен-ностью и умением заставить других с готовностью выполнять его волю и прихоти. Он был высок, широк в плечах и подтянут. Тщательно брился, коротко стриг ногти и густые, темнорусые волосы. Носом он обладал крупным, подбородком – квадратным и тяжелым с ямочкой посередине, ртом – красивым, четко очерченным. Что же касается глаз, то определить их цвет не представлялось возможным, поскольку цвет этот менялся, как у хамелеона, в зависимости от настроения и освещения. Ломов полагался на Катю во всем. Постепенно он начал доверять ей все секреты компании, все ее наземные и подземные операции, скрытые течения и тихие отстойники. Она умело выуживала через интернет любую информацию на каждого потенциального компаньона или противника, на конкурирующие фирмы в целом, включая зарубежные компании, с которыми он стремился наладить сотрудничество или позаимствовать их методы. Он советовался с ней в самых сложных финансовых ситуациях. Она знала код его личного сейфа и номера счетов в иностранных банках. Более того, через ее руки проходили финансовые операции с клиентами, что давало ей непосредственный выход и на их счета. А в те сферы, в которые Ломов ее не допускал, она успешно попадала сама, с помощью Миши, способного бесшумно взломать любые виртуальные замки и двери. После непродолжительной тренировки Катя научилась в точности копировать подпись не только самого Ломова, но и любого из его клиентов. Как-то, заработавшись, они остались вдвоем с Ломовым в офисе допоздна. Катя буквально валилась с ног от усталости. Вид у нее был жалкий – растрепанные волосы, съехавшая набок кофта, на которой каким-то образом отлетела верхняя пуговица. Поскольку секретарши не было, Катя несколько раз заваривала им обоим крепкий кофе. Конец ознакомительного фрагмента. Текст предоставлен ООО «ЛитРес». Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/eleonora-mandalyan-10396930/kraplenaya/?lfrom=688855901) на ЛитРес. Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.