Человек и Кайрос. Пьесы

Человек и Кайрос. Пьесы Марина Алиева В сборник вошли пьесы самые разнообразные. Мистические и не очень, детские, волшебные, историческая дилогия, и даже пьеса-монолог от имени женского платья… Человек и Кайрос Пьесы Марина Владимировна Алиева © Марина Владимировна Алиева, 2016 © Марина Владимировна Алиева, иллюстрации, 2016 ISBN 978-5-4483-3184-8 Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero Платье монолог О-ох! Ну, наконец-то меня достали из этого пыльного чемодана! Господи, как всё залежалось! Бока совершенно мятые, а спереди… ой, лучше не смотреть. Я так и знало, что этим кончится, и не ждало ничего хорошего от последней владелицы… Как, однако, тут тесно! Вы, простите, кто? Джинсы?!!! Что, самые обычные джинсы и всё?! Мы, что же, будем висеть с вами рядом? Как это «не будем висеть совсем»? Зачем же нас тогда достали? В мусор? Ха-ха-ха! Ну, уж тут вы ошибаетесь. Во всяком случае, меня это никак не коснётся. Я – Платье от Знаменитого Мастера! От Кутюрье. Вы знаете, что такое Кутюрье? Ах, не знаете. Вам известно только слово «Портной»… Что ж, в таком случае, раз вы совсем ничего не знаете, не говорите так уверенно, что нас выкинут на помойку. Лучше посмотрите сюда. Видите? Это совершенно особый Знак! У вас тоже должно быть нечто подобное, как и у всех нас. Но имя на моем Знаке делает меня вещью уникальной, единственной в своем роде! Что значит, «как очутилось здесь»? Меня купили. И за очень большие деньги… Хотя, если быть честной до конца, то я сомневаюсь, что у теперешней моей владелицы они были. Ей просто повезло. Непонятно, впрочем, за что. Она хуже всех тех, которые были до неё… Что вы спрашиваете? Сколько их было? Что ж, тайны из этого я не делаю – их было трое, эта – четвёртая… Что значит, «они и заносили»? Как вы грубы и невежественны! Меня нельзя заносить. Мою ткань делали вручную, в очень далекой стране, из отборнейших нитей, сплетённых шелкопрядом! Впрочем, вы наверняка и об этом ничего не знаете, так что, поверьте на слово, я сшито из очень, очень, о-очень ценной материи. Вот вашу ткань, к примеру, как доставили к этому, как вы там сказали? Ах, да, к Портному. Спасибо. Так как? В тюках?!!! О-хо-хо! И вы ещё спорите! А вот мою материю прокладывали тончайшей бумагой, заворачивали в чистейший холст, и под его охраной везли в опечатанных сургучом коробках! А как кроили! Бережно, экономно, высчитывая каждый драгоценный сантиметр! Вы не представляете, какое удовольствие получаешь, когда ловкие руки Мастера занимаются твоей отделкой. Как тщательно он всё подбирал! Видите, на мне кружево? Его сплела знаменитая кружевница из Брюсселя. А этот бисер? Его делали в… Что такое?! Где?! О, Боже, действительно несколько нитей оборвалось! И в кружеве тоже дыры?! Нет, нет, это какое-то недоразумение! Я никогда не опускалось до дыр! Ни-ког-да, слышите! Ну, что вы так смотрите? На это жирное пятно, да? И на подоле тоже грязь… Да, я знаю, знаю… Но вы ведь тоже выглядите не лучшим образом. А у меня, по крайней мере, есть кружева и бисер… Молчите? А почему вы вдруг замолчали? Грустно на меня смотреть? Ой, вот только пожалуйста не жалейте и не утешайте! Вас тоже впору пожалеть. Боюсь, мы оба товарищи по несчастью. Вас здесь, наверняка, не ценили за простоту, а меня, представьте себе, за изысканность. И это очень и очень грустно… Что вы говорите? Просите рассказать о своей жизни? О да, она была интересной… Вы уж простите, что заговорило с вами вот так, свысока. Залежалось, знаете ли. Но про своё происхождение я сказало правду, и, представьте, почти не преувеличило. Мастер, который меня создал, был действительно Великим! Для любой одежды честь быть сшитой такими руками. Пускай сейчас я выгляжу замызганно, но всё равно, посмотрите, какой крой! А подбор оттенков! Ведь это всё не просто так. Мастер задумывал каждую вещь, как воспоминание о чем-то приятном. Меня, например, он знаете, как назвал? «Рассвет над Венецией»! Красиво, да? Отсюда этот розовый и этот лиловый… Вы знаете, что такое Венеция? Нет? Жаль… А? Что? Что было дальше? Да, да, простите, я задумалось… Так вот, когда вся отделка на мне была закончена, Мастер велел принести серебряные плечики, бережно одел меня на них и подвесил к другим, таким же прелестным своим творениям… Что вы смеётесь? «Серебряные плечики» рассмешили? Ну да, они не были серебряными на самом деле, но выглядели именно так, и это было очень красиво! Однако, не подумайте, будто нас создавали только для этого красивого висения. Очень скоро меня сняли с вешалки и надели на красивую девушку. От неё хорошо пахло, а тело было таким чистым и свежим, что я с удовольствием облегло тонкую фигурку, чувствуя, как всё наполняюсь жизнью и теплом. Девушку долго причёсывали, что-то делали с лицом, отчего оно стало ещё красивей, а потом мы вместе легко взбежали по ступенькам и вышли на свет! О-о! Какое это было великолепие! Большая толпа прекрасно одетых людей обернулась к нам, замелькали вспышки, кто-то крикнул «браво!», и мы пошли вперёд по узкой дорожке, возвышающей нас надо всеми. Девушка умело покачивала бедрами, ровно настолько, чтобы моя струящаяся юбка не разлеталась вульгарно, а переливалась так, как ей и положено. Поворачивала корпус, чтобы бисерные нити сверкали всеми гранями. И толпа восторженно замерла. Это был настоящий триумф! Мгновение мы постояли на самом краю узкой дорожки, а потом пошли обратно. Но этого короткого прохода хватило, чтобы подарить мне предчувствие блистательной судьбы. И предчувствие очень скоро стало оправдываться. Как-то раз всю нашу вешалку перевезли в большой красивый зал. Никто из нас никогда не видел ничего подобного. Высокие зеркала, тяжелые портьеры, лампы с искрящимся светом. Мы сразу решили, что это будет наш постоянный дом, но вещи с соседней вешалки разубедили. Они сказали, что это всего лишь магазин, и что именно отсюда нас заберут в постоянные дома те, кому мы понравимся и подойдем. Вы себе представить не можете, как я волновалось! Приосанилось, расправило бисерные нити, кружево, и стало ждать свою Первую Владелицу. Очень скоро она появилась и была самим совершенством. В точности соответствовала тому образу, который я само себе нарисовало! Элегантная, стройная, с умопомрачительным ароматом от золотых волос. И здесь вы можете не смеяться – волосы у неё действительно отливали золотом. Эта женщина мне сразу понравилась! Я разгладилось по её фигуре, чтобы выглядеть безупречно. Нельзя было допустить ни сборки, ни морщинки, иначе эта дивная женщина станет Владелицей для кого-то другого, а ведь мы так идеально подходили друг другу! В зеркале, перед которым она стояла, отражалась сама Красота. И Костюм, что был на этой женщине до меня, стыдливо померк, признавая своё поражение. «Какая прелесть!», – воскликнула женщина. – «Ты будешь моим любимым платьем!». И мир завертелся вокруг ярким, благоуханным праздником! Новым домом оказался большой зеркальный шкаф в особняке, больше похожем на дворец. Соседи у меня были чрезвычайно милые. Кремовый Костюм с большим песцовым воротником и бриллиантовой брошью сообщил, что наша Владелица – жена очень богатого человека. Она ездит на огромной машине с шофёром, посещает приёмы и театры, дважды в день принимает ароматную ванну и очень бережно относится к вещам. «Ждите, – сказал Костюм, – скоро она подберёт вам достойную пару туфель и куда-нибудь выведет. Только, смотрите, будьте осторожнее – она не выносит грязи. Постарайтесь нигде не запачкаться». Господи! Да для этой женщины я сделаю все, что угодно! Расстараюсь так, что на меня пылинка не сядет! Поэтому, во время нашего первого выхода в театр, я пропустило все комплименты в свой адрес. До них ли было! Приходилось взмывать над каждым подозрительным пятном на полу, уворачиваться ото всех, кто казался мне не совсем чистым, (а такими, с перепугу, казались почти все!), и яростно зажимать поры своей ароматной ткани, когда рядом проходил кто-то курящий. А при этом нужно было следить ещё и за посадкой, за тем, чтобы кружево нигде не завернулось, бисерные нити не цеплялись друг за друга, а висели безупречно ровно и ни в коем случае не сверкали слишком ярко… Что вы говорите? Ужасная жизнь? О, нет, нет, вы не понимаете! Тот, кто не боится запачкаться, оказывается выброшен раньше других. Вы же знаете, как трудно восстановить чистоту. Поэтому, не помогать тому, кто тебя бережёт, по меньшей мере, глупо… К тому же, со временем, я хорошо научилось различать, что опасно, а что нет, и вело себя свободнее. Узнало мужа прекрасной Владелицы, всех её подруг и знакомых, и по каким-то, едва уловимым изменениям в теле, безошибочно определяло, кто приятен, а кто – нет. Однажды, на большом приёме, мы танцевали с одним молодым человеком. Его руки касались моей ткани совсем не так, как руки других мужчин, и не так, как руки мужа. Горячие, почти жаркие, они словно душили. Я чувствовало, как мнусь под его ладонями и прилипаю к такому же жаркому телу своей Владелицы. До сих пор ничего подобного никогда не случалось… Вечером она долго держала меня у лица, вдыхая застрявший в ткани запах этого молодого человека, и что-то тихо напевала. Я надеялось, что меня, как обычно, проветрят, или даже отдадут в чистку – уж очень навязчив был запах. Но нет! Владелица снова повесила меня на плечики и вернула в шкаф. Только отодвинула немного от соседей, словно боялась, что они её собственным дивным ароматом, заглушат этот совсем неприятный мне запах. А потом началось что-то странное. Изо всех нарядов в шкафу самыми востребованными вдруг стали дорожные костюмы и неприметные вещи «на каждый день». И всякий раз, по их возвращении, шкаф заполнялся чужим запахом того молодого человека, смесью табака, вина и духов нашей Владелицы. А на краях рукавов и юбок мы – о, ужас! – замечали легкий налет. Не совсем грязь, но… Потом был период, когда шкаф долго не открывали. Вечерние туалеты терялись в догадках, а «дорожные костюмы» обиженно помалкивали, поджимая так и не отчищенные подолы и обшлага. Что-то происходило. Но, что?! Мы долго и терпеливо ждали, когда всё наладится, пока однажды в шкаф не был небрежно заброшен шёлковый пеньюар, с которым мы обычно никогда не встречались. Он был в совершенном ужасе и пах немытым телом в сочетании с крепким спиртным. Я чувствовало, что просто обвисаю! Хотелось увидеть свою Владелицу, понять, что с ней происходит. И желание моё вдруг исполнилось! Однажды шкаф распахнулся, а на пороге – она! Наша прекрасная Владелица! Но, Боже мой, что же с ней стало!!! Золотые волосы спутались и давно не мыты, ногти обкусаны, глаза потускнели… Она сдёрнула меня с плечиков и прижала к лицу, жадно втягивая остатки противного запаха. Потом как-то зло натянула, (причем, я едва не порвалось, честное слово!), и пошла к туалетному столику. Там валялась пустая упаковка из-под таблеток, и стоял стакан с остатками воды. Моя Владелица взяла бутылку с чем-то крепким, явно мужским, отхлебнула прямо из горлышка (!!!), а потом легла на постель, прямо во мне! Никогда ещё не чувствовало я себя с ней таким измятым и.., и запачканным. Жидкость из бутылки пролилась вот сюда, на кружево, бисерные нити натянулись, готовые вот-вот порваться, и стоило больших усилий их удерживать. Но моя Владелица ничего не замечала. Она сложила ладони под щеку, устремила взор куда-то за окно, а потом так и заснула… К утру стало вдруг очень холодно. Тело её закаменело. Вошли какие-то люди, муж… Они сорвали меня и отбросили в сторону, прямо на пол. Кто-то кричал, кто-то плакал… Чужая нога в ботинке наступила на меня так, что затрещал бисер. А затем все ушли. И унесли её. Спящую… Чуть позже зашла девушка, которая носила нас в чистку, подобрала меня с пола, вытерла с лица то ли слезы, то ли испарину, и высморкалась в драгоценный подол… Больше я свою первую Владелицу никогда не увидела… Что? Вы хотите знать, каково мне было ощущать себя грязным? Не помню. Как было тогда – не помню. Скорее, какое-то ощущение бессилия… Отчаяние… Да, наверное, так… К тому же, и длилось это недолго. В тот же день меня сдали в чистку, а потом я и ещё несколько платьев снова оказались в магазине. Правда, теперь уже в другом. Всё было прекрасно – и лампы, и зеркала, и портьеры, но вещи иные. Не было новорожденных костюмчиков и ещё неношеных платьев. Вещи собрались пожившие, каждая со своей историей. Одни без устали делились воспоминаниями, другие, как мы, удрученно помалкивали. Но все ждали, что же будет дальше. И вот однажды в магазин вошла очень экстравагантная Дама. На лице – смесь высокомерия и отрешённости, а в глазах странная тоска. Судя по наряду, она очень хотела выделиться, быть яркой, броской, и, на мой взгляд, весьма в этом преуспела. Но, сама не знаю почему, я вдруг пожалело эту Даму. Что-то было в ней нервное, ищущее. Как будто от выбора нового платья зависело нечто важное, что прогонит странную тоску из её глаз… Меня грустная Дама купила сразу, едва увидела имя Мастера на Знаке. Даже примерять не стала. Это немного удивило, но дома, в огромной, со вкусом и роскошью обставленной квартире, я догадалось, в чём дело. Экстравагантный наряд снимался путано, долго, да и бельё на увядающем теле оставляло желать лучшего. Видимо, вся роскошь была напоказ, а на остальное ничего тратить не хотелось. Бедняжка! Похоже, она совсем одинокая! Понять не могу, почему я так растрогалось, сделав это открытие? Может быть, почуяло родственную душу? Я ведь тоже ощущало себя осиротевшим. И, обнимая уже совсем не юное тело, слегка подрастянулось на животе, скрывая его, и сжалось под грудью, чтобы хоть немного её приподнять. Конечно, это была не прежняя Владелица, но… Ах, видели бы вы её лицо, когда мы подошли к зеркалу! Глаза – вот такие огромные – то ли испуганные, то ли растерянные. Она будто бы не верила, что видит саму себя. Потом губы её задрожали, как в преддверии слёз, и привычно стали изгибаться уголками вниз. Но она не дала! Распахнула в ослепительной улыбке. «Вот, что значит классная вещь!», – воскликнула Дама. И нисколько не преувеличила. Я сделало её красавицей, подчеркнув достоинства и скрыв то, что она и сама хотела бы скрыть. Я придало ей лоск и таинственность, обыграв грусть на лице. А немного отпугивающее высокомерие обернуло в то, что называют «знать себе цену». Дама провела рукой по бедрам, словно поглаживая меня, и твёрдо сказала: «Да, я ещё могу производить впечатление!». Экстравагантный наряд был отвешен в шкаф за ненадобностью, все кричащие украшения сняты и смыта яркая косметика. Дама бережно разложила меня на помпезном диване и, шепнув: «До вечера», куда-то исчезла. Вернулась она не скоро, с целым ворохом баночек, коробочек, коробок и пакетов. Из последних было извлечено великолепное бельё; из самой большой коробки – очень и очень подходящие ко мне туфли, а из коробки поменьше – флакон с тонким, чуть горьковатым ароматом. Напевая что-то мелодичное, грустная Дама разобрала покупки, приняла душ и надела новое бельё. Затем она подсела к зеркальному столику, где разложила баночки и крошечные плоские коробочки, и застряла там надолго. Что именно она делала – не знаю, не видело. Но по комнате, нарастая, явственно растекалось ощущение беспечности и хорошего настроения… Потом она нежно-нежно сняла меня с дивана. Надела. А когда мы снова подошли к зеркалу, настал мой черёд изумиться. Дама заметно помолодела, похорошела, засветилась тем особенным светом, который окружает счастливых женщин, и сразу стало ясно, что мы – пара, великолепно дополняющая друг друга! «Прекрасно!», – прошептала она, как награду прикрепляя к ушам драгоценные серьги. «Просто прекрасно и замечательно!». Несколько лёгких пируэтов перед зеркалом, летнее пальто на плечи, в руку – крошечную сумочку, и мы дружно выпархиваем на улицу! Прохожие сворачивают шеи, глядя нам вслед, проезжающие машины притормаживают, а мы, ликующие от собственного великолепия, садимся в автомобильчик Дамы и уезжаем! Конечно, её авто было гораздо меньше того, в котором ездила первая Владелица, да и водила его грустная Дама сама, но я не такой уж и сноб, каким могло показаться. Ощущение счастья, которым мы полнились, делало весь мир вокруг прекрасным. А что ещё нужно в этой жизни? …Как ни удивительно, но первый выход с Дамой тоже был в театр. Правда, в другой, поменьше. И пошли мы не в ложу, а почему-то на сцену. Яркий свет полыхнул прямо на нас! Мои бисеринки радостно засверкали, и сразу вспомнился дивный проход с той самой, первой девушкой, когда я впервые почувствовало себя прекрасным и живым. Моя Дама остановилась у края сцены, в центре. Её тело мелко подрагивало. По рядам зрителей пробежал изумлённый и восхищенный шёпот, и я решило, что сейчас мы уйдём, как тогда, на той узкой дорожке. Даже немного расстроилось – восторг был гораздо скромнее, чем тогда, хотя с Дамой мы выглядели значительней. Но она вдруг раскинула руки и сильным, глубоким голосом заговорила: Все разошлись. На прощанье осталась Оторопь жёлтой листвы за окном, Вот и осталась мне самая малость Шороха осени в доме моём. Выпало лето холодной иголкой Из онемелой руки тишины И запропало в потёмках за полкой, За штукатуркой мышиной стены. Если считаться начнем, я не вправе Даже на этот пожар за окном. Верно ещё рассыпается гравий Под осторожным его каблуком. Там, в заоконном тревожном покое, Вне моего бытия и жилья, В жёлтом, и синем, и красном – на что ей Память моя? Что ей память моя?.. Она читала стихи! Стихи великолепные! Да и читала она прекрасно! В первый момент, ещё не до конца понимая, я замерло, прислушиваясь. Но потом… Потом распустилось, словно цветок! Слова, идущие из сердца моей Дамы, завораживали. Зал затих, боясь лишний раз вздохнуть. И тогда я осознало, что наша встреча с Дамой совсем не случайна! Что непонятная симпатия, потянувшая меня к ней, вызвана моим предназначением! Я больше не вещь, которая служит только украшением. Я – помощник! И должно начать помогать своей Даме прямо сейчас, в эту самую минуту. Должно доказать, что я действительно создано руками Мастера, а не просто ношу его имя на Знаке! И я сделало всё, что могло! Изящно, не слишком сильно, но так, чтобы это было уместно и красиво, отворачивало кружево на рукавах, когда Дама поднимала руки. Удерживало бисерные нити от чрезмерного раскачивания, когда она, волнуясь в особенно эмоциональных моментах, начинала часто и глубоко дышать; и при каждом удобном случае, живописно перекладывало складки на юбке, чтобы они, почти незаметно, перетекали одна в другую. Это было прекрасное ощущение своей нужности! Когда Дама замолчала, на мгновение повисла тишина, а потом зал просто взревел! С перепугу я даже пошло морщинками на боках, но быстро расправилось. Нельзя! Теперь нужно было следить за собой особенно внимательно. Впрочем, моя Дама вряд ли что-то могла заметить. Счастье переполняло её настолько, что совсем ослепило. В результате, мы едва не налетели на жуткий гвоздь, торчащий из разрисованной стенки на краю сцены. Хорошо, что торчал он не слишком высоко, и я смогло подкинуть подол. Чуть выше и – всё! Я получило бы смертельную рану, которую вряд ли бы залатали… А потом был приём в том же самом театре. Мою Даму все поздравляли, говорили ей комплименты. И чаще всего слышалось: «Ах, как вы преобразились! Что за чудесное платье? Откуда? Оно вам так идёт… Что вы говорите? Неужели от Мастера? Великолепно! И читать вы стали совсем, совсем по-другому! Значительней, глубже. От вас невозможно отвести глаз!». А я снисходительно посверкивало бисером и думало о Мастере. Кто знает, вдруг его талант немного передался и мне? Потом были танцы. Мы беззаботно кружились. Привычно и ловко я уворачивалось ото всего опасного, но вдруг… Вы не представляете, как зловеще почернел зал, когда я почувствовало на себе знакомые удушливые руки и страшный запах, от которого так леденяще-холодно заснула моя первая Владелица! Тот самый молодой человек, что-то шептал на ухо моей Даме, а она счастливо смеялась в ответ… Я изо всех сил пыталось не впустить в себя гадкий запах, но он всё же проник. И дома, как в страшном сне, всё повторилось! Дама, раздевшись, прижала меня к лицу, жадно вдыхая и приговаривая: «Неужели, неужели… Ты – моё самое счастливое платье! Он мне сказал: «Я верный друг!» И моего коснулся платья… Как непохожи на объятья Прикосновенья этих рук. Так гладят кошек или птиц… Так на наездниц смотрят стройных… Лишь смех в глазах его спокойных Под лёгким золотом ресниц… Ха-ха-ха! Сегодня я счастлива!». Знаете, мне стало страшно! Мы выступали вместе ещё несколько раз, и всегда этот молодой человек оказывался рядом. Моя Дама пылала таким знакомым жаром, а я ничего не могло поделать. Всякий раз становилось холодно, как той ночью, когда заснула первая Владелица… Нужно было что-то делать. И, вы представляете, случай-то представился! Однажды моя Дама поехала выступать куда-то за город. В дорогу она меня, естественно, не одела и везла в коробке, чтобы переодеться уже на месте. Там, в заставленной цветами комнате, (где уже дожидался ужасный молодой человек), я было бережно повешено на узорную ширму. Молодой человек сидел прямо подо мной, болтал и рассматривал какой-то старый журнал. Вдруг он замер. На большой, в полстраницы, фотографии был запечатлен он сам и моя первая Владелица – в тёмных очках и косынке, скрывающей её золотые волосы. Их засняли в тот момент, когда оба садились в такси, и подпись под фотографией гласила: «Миллиардерша убила себя из-за жиголо». Я не знало, что такое «жиголо», но молодой человек явно испугался. Он нервно захлопнул журнал и отбросил его в сторону, на низенький столик. При этом страница с опасной фотографией, как по заказу, загнулась. И нужно было всего лишь смахнуть журнал на пол, чтобы он снова на ней раскрылся. Я дождалось, когда молодой человек уйдёт, чтобы дать Даме возможность переодеться, и, вытягиваясь изо всех сил, стало подбираться подолом к журналу. Это оказалось совсем непросто, да и времени мне не хватило. Даму быстро причесали, напудрили, и она уже шла ко мне, чтобы снять с плечиков… И тут я решилось на самоуправство! В конце концов, другого такого шанса не представится. И, как думаете, что я сделало? В тот самый миг, когда плечики больше уже не удерживали, я вырвалось из рук Дамы и упало на журнал, зацепив нужную страницу несколькими бисерными нитями. Моя Дама охнула, подхватила меня. Журнал грохнулся на пол и раскрылся там, где нужно… Углём наметил на левом боку Место, куда стрелять, Чтоб выпустить птицу – мою тоску — В пустынную ночь опять. Милый, не дрогнет твоя рука, И мне недолго терпеть. Вылетит птица – моя тоска — Сядет на ветку и станет петь. Чтоб тот, кто спокоен в своём дому, Раскрывши окно, сказал: «Голос знакомый, а слов не пойму», — И опустил глаза… В тот вечер она впервые читала без вдохновения. Настоящие слезы текли из глаз, и я было бессильно чем-либо помочь. Но лучше так, чем засыпать одетой, каменея к утру… Дома, скомканное на диване и не чувствуя обид на это, я настороженно смотрело на свою Даму, на то, как она пьет что-то терпкое, но, слава Богу, не мужское, и вдруг услышало: «А ведь ты меня спасло, моё любимое платье. Не упади ты на тот журнал… Завтра же отдам тебя в чистку, чтобы даже духа.., даже духа его не осталось! Жизнь, как зеркало без лица, Жизнь, безумьем, как Крёз богато. Ревность, длящаяся без конца. Боль, внезапная, как расплата… Не пугайтесь, я не про ад, А про то, как любить пыталась Пустоту. И он не виноват, Что я глупо так обозналась. Я Судьбу не корю, не злюсь. Ну, сложилась она вот такою… Лучше в зеркало посмотрюсь — В нём была я сама собою. Без ярма глупых прожитых дней, Беззаботной, как божья птаха, Полечу к развилке путей, Где на выбор: любовь или плаха… Вы представляете, какое это было счастье для меня! В чистке, правда, я ужасно переживало – какой найду свою Даму, когда вернусь? А вдруг она опять станет грустной и достанет из шкафа свои яркие экстравагантные наряды? Но всё обошлось. Пусть горько, пусть с болью, но моя Дама сумела отойти от опасной пропасти, которой не избежала первая Владелица. Да, она стала грустной, но не так… По-другому… Вызывающие яркие наряды, своей пестротой больше напоминающие оперение крикливых глупых птиц, больше не висели в шкафу. Отныне рядом со мной были вещи исключительно благородные, достойные, с которыми мы прекрасно ладили. Показная роскошь сменилась сдержанной элегантностью, и пусть мы реже стали посещать приёмы, довольствуясь только выступлениями, в нашей жизни воцарились гармония и чистая изысканность. Судьба ли так моя переменилась, Иль вправду кончена игра? Где зимы те, когда я спать ложилась В шестом часу утра? По-новому, спокойно и сурово, Живу на диком берегу. Ни праздного, ни ласкового слова Уже промолвить не могу. Не верится, что скоро будут святки. Степь трогательно зелена. Сияет солнце. Лижет берег гладкий Как будто тёплая волна. Когда от счастья томной и усталой Бывала я, то о такой тиши С невыразимым трепетом мечтала И вот таким себе я представляла Посмертное блуждание души… Вы спрашиваете, почему я её оставило? Ах, это какая-то глупость! Недоразумение! Какая-то страшная нелепость..! Как-то раз, после выступления, моей Даме позвонили. Она что-то радостно закричала в трубку, а потом стала лихорадочно собираться. По дрожи в теле я догадалось, что случилось что-то очень хорошее и очень значимое для неё, и тоже обрадовалось. Не переодевшись, Дама накинула на меня пальто, побежала к машине, а по дороге всё время нетерпеливо постукивала рукой по рулю и бормотала: «Свершилось, свершилось! Наконец-то всё сбывается! Лучше поздно, чем никогда…». Что сбывается, я так и не узнало. Мы вдруг как-то страшно, дергано, с грохотом и звоном, остановились. Руль безжалостно вдавился в бисер, ломая его. И, вместе с этим стеклянным хрустом, я услышало другой, более страшный хруст… А потом – холод. Тот самый, уже знакомый холод, будто висишь на незнакомой вешалке, неизвестно где… Снова бегали какие-то люди, но меня не сняли. Положили на землю вместе с Дамой, ставшей вдруг абсолютно незнакомой. Потом куда-то перенесли, долго везли в странной машине без окон и, наконец, сняли, но в жутком, безобразном месте! Вы знаете, я так долго старалось это забыть. Не хотело ничего помнить. Но остались шок, какое-то мелькание, все вокруг почему-то голые… А потом я уже лежу на облезлой лавке, рядом с пальто, бельём и туфлями моей Дамы, и грубые мужские руки ворошат нас, говоря: «Посмотри, тряпки вроде неплохие – может чего и пригодится. Ей-то больше уже не нужно…». Тряпки!!! Вы представляете! Впервые в жизни меня назвали тряпкой! Большего оскорбления я себе представить не могло. От ужаса даже не разобралось толком, кто меня забрал. Только услышало, что «пальто сильно испачкано кровью – не отчистишь. А вот это платьице ещё можно постирать…». «Это платьице»! Господи, неужели, про меня?! Простите, до сих пор волнуюсь. Думало, что никогда не стану вспоминать, но вот, вспомнило, и словно заново всё пережило… В тот день со мной впервые действительно случилось что-то очень плохое. Притом, сразу так много… И, представьте, после всех потрясений, меня везли к новому месту жизни в простой сумке! Да, меня свернули, а не бросили комком, как на той лавке, но в СУМКЕ! Вот просто так, без коробок, без прокладывания бумагой, неудобно заломив один из рукавов. И ехали мы не в машине, а в огромном вагоне, битком набитом людьми и ужасными запахами. Знаете, как было страшно! Но самым ужасным во всём этом было, сидящее, как забытая булавка, сознание, что больше уже не будет в моей жизни ни Владелицы, ни Дамы, ни бережной заботы – их обо мне, а моей – о них… Впрочем, относительно последнего я, кажется, горевало зря. Новая Хозяйка к вещам относилась бережно, как могла. Комната, в которую она меня принесла, была совсем крошечной, но довольно уютной. На столике – скатерть, на окнах – кружевные занавески, и даже цветы в вазе. Правда, уже подвядающие. Хозяйка разложила меня на выцветшем покрывале, осмотрела и, заметив имя Мастера, тихо ахнула… Что ж, по крайней мере оно было ей знакомо. Но на свету, распрямившись, я вдруг осознало, как страшно испачкалось. Впрочем, это и понятно – нас с Дамой так бесцеремонно положили на землю. И, вполне естественно было предположить, что очень скоро я окажусь в чистке. Но, вместо этого, моя новая Хозяйка набрала в таз воды, и я оказалось погруженным в мыльную пену. О-о, как она щипалась и разъедала! Как стягивала мою бесценную ткань! Я совершенно задыхалось, чувствуя, что впервые в жизни могу потерять форму. Затем, мыльную пену вылили, а меня сунули под струю воды… Скажите, вас стирали когда-нибудь? Да? И, что? Вам нравилось?! Странно… Но моя ткань совершенно не была приспособлена ни к этой, как там её.., тёрке, ни к мылу! Сколько усилий пришлось приложить, чтобы не раскиснуть. И, хотя Хозяйка постаралась на славу – выполоскала всю эту гадкую, едучую пену без остатка – всё же, второго такого надругательства я бы не вынесло. Помню, как долго и мучительно я приходило в себя. С гладкой поверхности вода скатилась быстро, но из швов и низа рукавов испарялось очень и очень медленно. Моё кружево бессильно поникло, бисер, потускневший и осыпавшийся там, где его раскрошил руль, провис на растянувшихся нитях. Жалкое и беспомощное я на самом деле чувствовало себя тряпкой. Но мутная действительность вокруг постепенно прояснилась. Нужно было осмотреться в новом месте получше. И, представьте мой ужас – первое, что я увидело, был изготовившийся к работе утюг! «Это смерть», – подумало я обреченно. Однако, Хозяйка собиралась гладить совсем не меня. Недалеко от столика, где стоял утюг, на слегка продавленном диванчике, лежали весьма странные наряды. Они показались мне ужасно вульгарными – с блёстками, с отделкой из очень дешёвой тесьмы. А венчала эту груду совершенно непонятная шапочка с огромным пучком когда-то пышных перьев. Дальше – крашенное, перекрашенное боа из кусочков легкой ткани, и на полу – совершенно больные, разношенные туфли со стеклянными стразами. Это было моё новое общество. Может оно и выглядело жалко, но старалось держаться с достоинством. И я почувствовало, что не имею права распускаться перед ними. Провисшие нити удалось кое-как подтянуть, оставшийся на них бисер рассредоточить так, чтобы прорехи в нём не бросались в глаза. Уставшее кружево постаралось вспомнить прежнюю форму и снова в ней закрепиться, а ткань, на сколько это было возможно, вернула себе прежний глянец. «Да-а, вот это вещь, так вещь!», – восхищенно сказала Хозяйка, снимая меня с неудобной верёвки и вешая на некое подобие плечиков. «В такой передряге побывало, а всё, как новое». Она бережно повесила меня, даже не в шкаф, а на его дверцу, и занялась своими делами. Господи! Я и не предполагало, чтобы у Женщины могло быть столько дел! И первая Владелица, и грустная несчастная Дама никогда не готовили себе еду, не стирали, и, уж конечно, не штопали дыры на своих вещах. Особенно на белье. Их там просто не было! Дорогая ткань ни за что бы себе такого не позволила… А сама новая Хозяйка? Я сразу заметило, какие красные и распухшие у неё руки. Пожалуй, в моих рукавах они будут смотреться, м-м, немного неуместно… Но делать нечего. Я всё-таки не какое-нибудь платье, я – творение Мастера и должно сливаться с той, которая меня наденет, в единое целое. Весь день я присматривалось к новой Хозяйке, пытаясь понять, чего же всё-таки она может захотеть от меня? Но потом решило, что лучше всего обратиться к её вещам. Странные наряды, разглаженные и аккуратно разложенные, всё ещё были на диване и смотрели на меня, стыдливо поджимая свои оборки. Мне почему-то стало очень неловко. Оказывается, это крайне неприятно, чувствовать себя лучше других. До сих пор мне приходилось жить в шкафах, где соседями были очень достойные вещи. Кого-то шили на заказ, кого-то, как и меня, купили в дорогом магазине, но всех нас объединяло одно: мы были индивидуальны. Каждый наряд – Личность. Здесь же, у моей новой Хозяйки, все вещи выглядели так, словно их шили по образу и подобию других вещей, но из дешёвых, ненадежных тканей, и не слишком заботясь о стиле. Наверное надо всем этим можно было бы посмеяться. Но забота, с которой Хозяйка относилась к своим вещам, делала их скорее трогательными. Может быть, она сама и шила? Старалась сделать ярче, красивее, просто не хватило – где-то вкуса, где-то мастерства, а, вернее всего, средств… Интересно, чем она занимается? Туфли со стразами стояли ко мне ближе всех. К ним я и обратилось с этим вопросом. «Мы выступаем в варьете, – устало вздохнули туфли. – Бьём чечётку. Когда нужно, исполняем канкан. Но чаще всего поём куплеты. Вас, наверное, для этого и принесли. Считайте, что повезло. Во время танцев всегда столько пыли! Вон та Пышная Юбка совершенно истрепалась – у неё на пыль повышенная чувствительность. Хозяйка вынуждена её постоянно стирать и гладить, но, вы же понимаете, вечно так продолжаться не может. Думаем, ей уже недолго осталось…». «Ах, вот оно что! – подумало я. – Певица! Выступления! Значит, я снова могу быть полезно!» Что ж, с несчастной грустной Дамой удалось кое-чему научиться. Да и гениальная искра Мастера во мне тоже ещё не угасла. Все вместе мы постараемся пробудить в новой Хозяйке и вкус, и мастерство, и чувство достоинства. Она начнёт лучше следить за собой, смажет руки ароматным, целебным кремом, сошьёт новые вещи, а этим даст, наконец, покой… Но действительность оказалась не такой простой, как я думало. Варьете, где выступала Хозяйка, было самым убогим заведением изо всех виденных мной. Тёмный, прокуренный зальчик и маленькая тесная сценка. Ну, как тут можно выступать? В этакой обстановке трудно выглядеть достойно. Но я не могло терять надежду. Ничего. Посмотрим. Вдруг, что-нибудь получится… Хозяйка надевала меня впопыхах. Она опаздывала к выступлению, и какой-то сердитый человек гнал её на сцену, не давая бросить даже мимолетный взгляд в зеркало. Поэтому я представления не имело о том, как же мы всё-таки выглядим вместе. Но в зальчике, по обеим сторонам сцены, были большие мутные зеркала, так что общий силуэт рассмотреть всё же удалось. Что ж, фигурка, кажется, неплохая. Немного узковата в бедрах, но это легко поправимо – нужно лишь немного перегруппировать сборки. Грудь, пожалуй, великовата, зато длинная шея – есть, что оттенить кружевам. Эх, жаль, что больше ничего не рассмотреть! Может быть стоило немного сползти с плеч? Или, наоборот, немного приподнять ворот? Но, ничего, всё ещё впереди. Главное сейчас – отвлечь внимание от её красных рук… Но я ничего не успело сделать! Заиграла визгливая пошлая музыка, и моя Хозяйка вдруг самым неподобающим образом скакнула, подкинув ногами юбку, уперла руки в бока и, странным манером подпрыгивая, запела то, что, видимо, и называлось «куплетами». От их текста мне стало плохо! А от телодвижений Хозяйки так стыдно, что вся моя ткань одеревенела, а бисер потух. Не знаю, сколько продолжалось это мучение. Должно быть, долго, потому что, когда музыка затихла, запыхавшаяся Хозяйка отошла к кулисе попить воды, и тут, наконец-то, увидела своё отражение. Она замерла, подобно изваянию! Такого ошеломления на лице я никогда и ни у кого больше не видело. Мы действительно смотрелись вместе очень хорошо. И я, хоть и было немного обижено, всё-таки не удержалось – приосанилось, слегка сползло с плеч, (потому, что так было лучше), и, максимально подчеркнув тонкую талию, собралось на узковатых бедрах, зрительно их увеличивая. Я словно говорило: «Смотри, смотри, какая ты красавица! Выпрями спину, расправь плечи и подумай – пристало ли тебе ТАКОЙ прыгать здесь, как ты прыгала и петь то, что ты пела?». Лицо Хозяйки стало красным, глаза наполнились слезами, но она вдруг уверенно выпрямилась, дерзко вздернула подбородок, и другой, совсем другой походкой, вернулась на сцену. «Я хочу спеть одну песню, – мягко сказала в зал. – Думаю, вам понравится». И запела. Запела что-то проникновенное, тихое, мелодичное, без вульгарных повизгиваний после каждой строки. Что-то очень знакомое, похожее на ту мелодию, которую любила напевать грустная Дама. И всё! И больше ничего уже не надо было делать! Я позволило себе лишь едва заметно мерцать, чтобы не отвлекать внимания на себя. Хозяйка пела так хорошо! Единственная помощь, которую можно было ей оказать – это не мешать. Своё дело я уже сделало. И пусть в этом зале моя изысканность выглядела немного инородно, с Хозяйкой мы нашли свою гармонию. А это было главным! После выступления нас позвали в большую, громоздко заставленную комнату, где некрасивый человек, пыхтя сигарой, сказал, что увеличит моей Хозяйке жалованье, если она каждый вечер будет петь «такие песенки». И никаких танцев – они у неё плохо выходят. Хозяйка была вне себя от счастья. И я, радуясь за неё, засияло всеми переливами своей ткани… «Эй, постой, – задержал нас некрасивый человек, – откуда такое платье? Украла?». «Мне дядя подарил», – тихо ответила Хозяйка и поспешила уйти. Дома туфли всем рассказали о нашем триумфе. «Не может быть! Так мы больше не будем танцевать канкан? – радостно воскликнула Пышная Юбка. – Господи! Какое счастье! Я ведь совершенно измоталась, а теперь мои оборки смогут отдохнуть». «И мы перестанем осыпаться!» – подхватили перья на странной шапочке. «Хе-хе, – придушенно засмеялось боа, – может быть теперь меня перестанут подкрашивать и уберут, наконец, в чемодан? О-о, чемодан – мечта последних лет… Хотя, не будь я таким старым, вполне могло бы составить вам компанию». «Не лезь, – прошептали туфли, – ты стало слишком вульгарным». И действительно, очень скоро старые вещи Хозяйка убрала в чемодан и стала обзаводиться новыми. Для начала она купила тонкие кружевные перчатки, которые скрывали красноту её рук. Потом принесла очень милый костюмчик, в который переодевалась после выступлений. Потом – платье… Она больше не готовила дома, а кушала, судя по рассказам новых туфель, в очень милых кафе. Купила бельё, которое не расползалось после третьей стирки, да и меня больше не стирала, а носила, как и положено, в чистку. Жизнь налаживалась, и, чем дальше, тем лучше. Скоро мы начали выступать в другом варьете – крупней и солидней. Это позволило сменить квартиру и обстановку в ней. Я уже не висело на дверце, а очень удобно расположилось в новом просторном шкафу с довольно милыми соседями. На лице Хозяйки появился здоровый румянец, и она мазала руки кремом. А чемодан, где отдыхали её старые вещи, оказался прямо подо мной, в том же самом шкафу. Это не могло не растрогать, и я всем соседям рассказало, что наша Хозяйка бережлива, заботлива, и нам с ней нечего опасаться. Увы! Опасаться, как выяснилось, было чего! Однажды я заметило, что с трудом налезаю на её талию, да и другие костюмы жаловались – всё сложнее стало достойно облегать фигуру Хозяйки. Говорили, что она много плачет и плохо себя чувствует. А в один прекрасный день шкаф раскрылся… Хозяйка, со слезами на глазах, сняла меня с плечиков, бережно уложила в коробку и куда-то понесла. Оказалось – в магазин. Только очень и очень странный. Там был и прилавок, и вешалки с вещами, и даже примерочная, но настораживала какая-то странная убогость. И вещи были поношенные, разношерстные… Хозяйка гладила ладонью мою ткань, словно извиняясь, и без конца повторяла: «Пожалуйста, не продавайте его сразу. Я обязательно выкуплю!». Потом она ушла, а отвратительный потный человек схватил меня руками, перепачканными в какой-то жирной еде и бросил на обувную полку под вешалкой. Что вы говорите? Ах, пятно! Не там ли получило? Нет, это пятно появилось позже. А тогда у меня ещё было достаточно сил, чтобы уберечься от одного мерзкого прикосновения. Я просто никак не могло понять, где очутилось и поверить, что это навсегда… На вешалке, куда меня втиснули, растолкав старое пальто и фривольного вида мужскую рубашку, царила атмосфера всеобщей ненависти. Черный трикотажный костюм брезгливо морщился и настырно жаловался всем на лисью шубу, которая воняет псиной. А шуба, в свою очередь, исподтишка, коварно, осыпало костюм колкими шерстинками из своей рассыхающейся основы. Тяжёлые вельветовые штаны нагло подминали лёгкие летние брючки с вышивкой, а старое пальто норовило зацепить своими пуговицами мой бисер и ворчливо повторяло: «Втиснулось тут со своими висюльками. Ну и зачем это? Зачем? Кому оно нужно? И так дышать нечем, а оно всё духами опрыскалось!». Я пробовало отодвинуться, но от мужской рубашки с другой стороны ужасно пахло. К тому же, заметив мои поползновения, она разразилась такой бранью, что лучше не вспоминать. А злобное пальто ухватилось за бисер слишком цепко – отодвинешься чуть дальше, и тонкие нити порвутся. Казалось, все мы в аду! В противный магазин почти не заходили покупатели. А, если и заходили, то искали себе вещи дешёвые, простые. Но и я не ждало их внимания. Я надеялось на возвращение Хозяйки, и всякий раз прикрывалось кем-то из соседей по вешалке. Дни шли за днями, вещи вокруг меня постепенно исчезали. Их сменяли новые, которые, или ввязывались в склоки со свежими силами, или понуро уходили в себя, совершенно теряя вид. А обо мне никто не вспоминал. И знаете, глядя на своё окружение, я вдруг задумалось – а каково это, быть вот такой дешёвой вещью? Наверное, ужасно, если, конечно, осознавать это. А, если не осознавать? Может быть, ещё ужаснее? Вы, пожалуйста, простите – я не имею в виду вас, и меньше всего хочу обидеть. Ваш теперешний вид вовсе не означает, что вы… Что, что? Вы говорите, что всегда были дешёвкой? Неправда! Я в это не могу поверить. Вы прекрасно скроены, аккуратно сшиты, на вашей ткани нет изъянов. Разве этого мало? Поверьте мне, дешёвкой становится только та вещь, которая позволила себе распуститься. Растянуться, расползтись по всем швам! О вас такого не скажешь. Вы прекрасно держите форму… Ну да, грязь и выдранный кусок на колене. Но это ничего ещё не значит! Мы же прекрасно понимаем, в чьих руках находились последнее время, не так ли? И там, в том магазине, (или, что это было – не знаю), глядя на некоторые костюмы, я тоже не могло поверить, что они достойны своей жалкой участи. Но они её почему-то принимали и покорялись ей. Ещё не такие уж и старые, безвольно обвисали на вешалках, напоминая скорее чехлы от самих себя, но никак не платья или костюмы, которые могут жить и наполнять жизнью своих владельцев. Сколько раз я слышало горькие исповеди, неизменно сводившиеся к тому, что «мода прошла, и они устарели». Но разве может быть дело только в моде? Особенно для тех вещей, которые носились. Возможно, они просто не захотели и не смогли сделать Личность из своих Владельцев, и тем ничего другого не оставалось, как бездумно следовать за модой? Или, отставленные на время, они позволили себе усохнуть настолько, что с ними без сожаления расстались? Что? Вы со мной не согласны? Считаете, что некоторые владельцы сами убивают свои вещи? Да, верно. И то, что нет ничего вечного, тоже верно. Но окончательной смертью может стать для нас только помойка. А временная отставка в чемодан или куда-нибудь на антресоли, ещё не смерть! Всегда должна быть надежда на то, что владелец поменяется и новый залатает даже самые смертельные раны. Нужно только, чтобы он захотел их залатать. Захотел, понимаете? А захочет он только в том случае, если вы держите форму… И я держалось. Держалось из последних сил. Имя Мастера на Знаке ничего не значило для моего окружения, но оно всё ещё слишком много значило для меня. И уже не потому, что делало уникальным в глазах других. Я почувствовало уникальность внутри себя, и жила она в таланте и Душе, которую в меня вложили. Может быть именно поэтому, как ещё одной вспышке надежды, обрадовалось я той Тетке, которая наконец-то потянула меня с вешалки. Она плохо пахла, потела, была толстой. Но я так страстно желало покинуть свое обиталище, что самонадеянно подумало – справлюсь и с этим. Сейчас даже стыдно вспоминать, как старалось я налезть на выпяченный живот, как сдерживало себя, чтобы не расползтись на жирной груди, и как отчаянно старалось не морщиться от немытого тела. В один ужасный момент почудилось, что всё пропало, ничего не выйдет! Из зеркала на нас смотрело что-то бесформенное, безобразное. Но Тётка, как ни странно, казалась довольной и небрежно бросила через плечо: «пожалуй, возьму ЭТО…». На имя Мастера она отвратительно ухмыльнулась: «небось, подделка». А дома, даже не потрудившись достать плечики, просто перекинула меня через деревянную палку в шкафу. Запашок там был ещё тот! Впрочем, что я вам рассказываю – вы ведь тоже, наверняка, в этом шкафу валялись. Всё было вперемешку – бельё, колготки, носки… Что-то стиранное, что-то – нет. Вещи, носимые несколько дней подряд и заношенные до вони… И всё это месиво встретило меня презрительным: «ишь, чистенькое…». Увы, Тётка этот «дефект» быстро устранила. Надежда потускнела сразу, как только она натянула меня для первого выхода. Ни разу не взглянув в зеркало, (только в маленькое, по плечи), прошлепала к выходу, где на пороге стояли одни растоптанные босоножки без задника. До последней минуты я надеялось, что Тётка пододенет чулки и достанет туфли, но этого не случилось. Она влезла в босоножки голыми ногами, и так и пошла… Вы спрашиваете, что дальше? Да стоит ли об этом? Я всё-таки считаю свою жизнь достаточно светлой, чтобы осквернять её память подобными воспоминаниями. О чём говорить? Об отвратительном пьяном застолье, где мне на колени шмякнулся кусок чего-то жирного? Где скользкие прокуренные пальцы грубо лезли под моё кружево, оставляя дыры на тонком плетении? Рукавом она залезла в чью-то тарелку, а бисерные нити порвала, зацепившись за дверную ручку в туалете… Итог всему был подведен утром. «Хлипкое платье – раз надела, и всё изорвалось. Так и знала, что подделка…». И я улетело в чемодан. А, знаете, что? Может так и… Ой!!! Что это?! Почему вдруг стало темно?! Мы в мешке? Что за мешок? Зачем? МУСОРНЫЙ МЕШОК?!!! Так вы не шутили про помойку? Но, Боже мой, так же нельзя! Мы ведь ещё живые! ещё держим форму… А-а-а!!! Что это? Нет! Я не хочу, не хочу, не хочу!!! Господи, как страшно! Где вы? Здесь так воняет… Это что – смерть? Но я не верю… Не могу поверить. Ведь нас можно было починить, почистить… Где же вы?! Умоляю, не заваливайтесь туда, не надо. Постарайтесь подтянуться. Вот рукав – давайте… Будем достойными до конца. Вы – крепкие и надёжные, я – одухотворённое и красивое. Здесь, в темноте, наши раны совсем не видны. И пока мы держим форму, смерти для нас не будет даже на помойке! Надейтесь. Пожалуйста, надейтесь! Ведь нас сшили, вкладывая Душу. Не знаю, как вы, а я уверено, что это для бессмертия… Конец Школа Лилит Действующие лица: АДАМ ЛИЛИТ ЕВА ДЕНЬ ПЕРВЫЙ Райский сад. На сцене Адам, его только что сотворили. Адам лежит возле дерева, которое внезапно загорается, и из языков пламени появляется Лилит. Она отряхивается, озирается по сторонам, видит Адама и с интересом его осматривает, потом идёт осматривать дерево, яблоки, висящие на нём, траву, растущую под ним… В этот момент пробуждается Адам. ЛИЛИТ: – Привет. АДАМ: – Здравствуй. ЛИЛИТ: – Ты что-нибудь во всём этом понимаешь? АДАМ (озирается): – Здесь хорошо. ЛИЛИТ: – С чего ты взял? АДАМ: – Красиво же. ЛИЛИТ: – А кто тут есть ещё? АДАМ: – Только ты и я. ЛИЛИТ: – Ты это точно знаешь? АДАМ: – Мне так кажется. ЛИЛИТ (немного подумав): – Скучно. (тянется к яблокам): – А это что такое? АДАМ (в ужасе): – Нет! Это нельзя! Не трогай! ЛИЛИТ: – Почему нельзя? Тебе кто-то об этом сказал? АДАМ: – Нет… Но я знаю. ЛИЛИТ: – Откуда? АДАМ (прикладывает руку к груди): – Вот тут.., что-то… Просто знаю. ЛИЛИТ: – А что ты ещё знаешь? АДАМ: – Всё о том, что нам можно, а что нельзя. ЛИЛИТ (оживляясь): – Расскажи! АДАМ: – Ну-ууу.., ну-у.., нельзя трогать это (указывает на дерево) ЛИЛИТ: – Ещё! АДАМ: – Ну-у… Не знаю. Должно что-то случится, и я сразу пойму. ЛИЛИТ (разочаровано): – Ничего ты не знаешь… Давай тогда пойдём, посмотрим, что тут есть ещё. АДАМ: – Нет. ЛИЛИТ: – Почему? И это что ли нельзя? АДАМ: – Здесь тебе чем плохо? ЛИЛИТ: – Здесь я всё уже видела, и мне скучно. Вот ты, всё знаешь, скажи, чем мне тут можно заняться? АДАМ: – Ты можешь посидеть со мной, подумать… ЛИЛИТ: – О чём?! Я не ты, я ничего не знаю и хочу пойти осмотреться! Может, где-то ещё лучше, чем здесь! АДАМ: – Но здесь Я! ЛИЛИТ: – И что? АДАМ (снова прикладывает руку к груди): – Вот здесь я чувствую, что ты должна быть со мной. Лилит смеётся и срывает яблоко. АДАМ: – Что ты наделала?! ЛИЛИТ (подражая ему, прикладывает руку к груди): – Вот здесь… я ничего не чувствую, кроме того, что хочу делать то, что хочу! АДАМ: – Но это неправильно! ЛИЛИТ: – Пусть для тебя это будет так. АДАМ: – Но я так не хочу! ЛИЛИТ: – Я тоже. Поэтому пойду осмотрюсь. Хочешь, можешь идти за мной. Осмотрим всё, всё потрогаем, попробуем, и можем потом сидеть, обо всём этом думать… По крайней мере, будет о чём. АДАМ (обиженно): – Не хочу. Лилит смотрит на него, потом надкусывает яблоко, смеётся и уходит. Адам огорчён, возмущён, обижен. Подходит было к дереву, трогает яблоко, но тут же бьёт себя по рукам. Делает шаг за Лилит, но отступает, мнётся… В конце концов с досадой садится на прежнее место. Раздаётся раскат грома, Адам падает. ДЕНЬ ВТОРОЙ Всё так же – Адам лежит под деревом, но рядом сидит Ева. Она не спускает с Адама глаз, смотрит с обожанием и терпеливо ждёт, когда он проснётся. Адам сонно поднимает руку. Ева хватает её и прижимается лицом. ЕВА: – Здравствуй! АДАМ: – Это ты? ЕВА: – Я, и только я, милый! АДАМ: – Мне что-то снилось… Я как будто болел. ЕВА: – Я вылечу, не думай о плохом. АДАМ: – Тебе тут нравится? ЕВА (осматривается с таким видом, словно только что всё увидела): – Здесь красиво. АДАМ: – А вдруг где-то есть места красивее? ЕВА: – Пускай себе будут. Или ты хочешь туда пойти? АДАМ: – Я-то никуда не хочу, но, может быть, ты… ЕВА (смеётся): – Зачем? Что я там буду делать? АДАМ: – Мало ли.., трогать что-нибудь, пробовать… Ева молча гладит его по волосам. АДАМ: – Так ты меня не покинешь?! Ева смотрит на него, как будто ничего не слышит. АДАМ (восторженно): – Так ты моя Ева?! Ева кивает. АДАМ: – Господи, как я счастлив! ДЕНЬ ТРЕТИЙ Адам с Евой сидят рядом. АДАМ: – А что ты сейчас чувствуешь? ЕВА (прикладывает руку к груди): – Здесь я чувствую радость. (Передвигает руку на живот): А здесь волнение, но мне от него очень хорошо! Так хорошо, так необычно… Хочется сделать вот это! (Обнимает Адама) АДАМ (с некоторым сомнением): – Нет, Ева, нам это нельзя. ЕВА (отдёргивает руки): – Прости. АДАМ: – Нет, ничего… Мне тоже чего-то подобного хочется, но… нельзя. ЕВА: – Наверное, я кажусь тебе ужасной. АДАМ: – Нет, нет, ты прекрасна! Так нравится на тебя смотреть… Я люблю тебя. ЕВА: – Я тоже тебя люблю и очень, очень тебе верю! Я буду делать только то, что ты скажешь и ничего больше. Садится, как примерная ученица, явно чего-то ожидая, но Адам только блаженно улыбается. ЕВА (покосившись на него пару раз снова прикладывает руку к груди): – Вот сейчас я здесь чувствую огромное счастье, что ты со мной! Адам кивает. ЕВА (передвинув руку на живот): – А здесь покой, потому что рядом с тобой ничего плохого быть не может. Адам ласково берет её за руку, и в этот момент появляется Лилит. В одной руке она держит сигарету, в другой бутылку. Лицо ярко накрашено, наряд откровенно вызывающий. Подходит, с интересом разглядывая Еву. ЛИЛИТ: – Оп-па! А ты кто такая? АДАМ: – Это моя Ева. ЛИЛИТ: – Я не тебя спрашивала. ЕВА: – Я его Ева. ЛИЛИТ: – А-ааа… Прямо клон какой-то. Так и сидите тут, все такие одинаковые? Не заскучали ещё? ЕВА: – Мы думаем, разговариваем… Нам хорошо. ЛИЛИТ: – О.., ну, конечно.., уважаю, уважаю… А вот мне думать некогда. Там у нас такая веселуха! Демоны, ангелы, пару раз народ и повыше рангом подтягивался – такие интересные ребята! Столько всего рассказали, показали! Я на арфе выучилась играть, у Даниила, на спор, прямо с края его этого, как там… (щёлкает пальцами, вспоминая): – а-аа, с нимба, без рук, представляете, целый чан амброзии выдула, и ничего! Полыхала, правда, потом, как ненормальная, но это быстро прошло… АДАМ: – Нам это не интересно. Зачем ты вернулась, если там так весело? ЛИЛИТ: – Во-первых, я не вернулась, а просто зашла. Не бойся, думам вашим мешать не стану, мне яблоки нужны. Они и вкусные, и с мыслями что-то такое делают… (вертит пальцами у виска). Короче, занятные яблочки. Хочу нашим отнести, пусть тоже попробуют. АДАМ (возмущённо): – Их нельзя рвать! ЛИЛИТ: – Да ладно тебе! Уж коли архангелы говорят, что, если нельзя, но очень хочется, то можно, так тебе и вовсе сам бог велел. Адам с Евой подскакивают с негодованием. Лилит смотрит на них не понимая, потом смеётся. ЛИЛИТ: – Нет, вы определённо не в себе! Что я такого ужасного сказала? АДАМ: – Ты.., ты не смеешь ЕГО поминать! Лилит демонстративно задирает подол, в который складывает сорванные яблоки, потом подходит к Адаму почти вплотную. ЛИЛИТ: – Адам, ты полный… идиот! ДЕНЬ ЧЕТВЁРТЫЙ Адам с Евой снова сидят, но уже не так благостно. Адам всё время ёрзает и озирается, Ева выглядит встревоженной. Слышен шум вечеринки – музыка, смех и невнятные выкрики. АДАМ: – Это уже невозможно выносить! Такое впечатление, что они ничем больше не занимаются, а только устраивают это.., это… (не может найти подходящего слова) ЕВА: – Не обращай внимания, нам же они не мешают. АДАМ: – Как не мешают?! Ты разве всё это не слышишь?! ЕВА: – Я не слышала, пока ты не начал прислушиваться. Если не думать о них, то здесь слышны только птицы. АДАМ: – Они всех птиц распугали. Ещё немного и придут сюда за яблоками этими… ЕВА: – Может не придут. АДАМ: – Ну да! У них пока просто повода нет. Видела сколько она нарвала? Ещё не кончились, вот и всё! И я не могу не волноваться! ЕВА: – Мне кажется, ты ждёшь её. АДАМ: – Нет! Нет! Я просто не хочу, чтобы кто-то вторгался в наш мир, где мне так хорошо с тобой! ЕВА: – Тогда давай, уйдём куда-нибудь ещё, где нет никаких яблок. Если нам хорошо друг с другом здесь, нам будет так же хорошо везде. АДАМ: – Ещё чего! Я не собираюсь покидать это место. И никакое другое тоже в угоду неизвестно кому! ЕВА (огорчённо, скорее себе, чем Адаму): – Почему же, очень даже известно. АДАМ: – Я должен пойти туда! ЕВА: – Зачем? АДАМ: – Должен убедиться, что нам с тобой ничто не угрожает! Сказать им, в конце концов, что всё это неправильно! Что их соседство нас пугает и.., и… Одним словом, ты понимаешь, да? ЕВА: – Понимаю. Адам делает от неё несколько шагов, но возвращается и прикладывает руку к груди. АДАМ: – Верь мне, Ева, вот здесь я не чувствую ничего, кроме огромной любви к тебе. ЕВА: – Я верю. АДАМ: – Я сумею защитить наш с тобой мир. ЕВА: – Я знаю. АДАМ: – Тогда не смотри так печально, я вернусь очень скоро. (уходит) Ева одна. Подходит к дереву, рассматривает яблоки, но даже не пытается к ним прикоснуться. Из-за дерева выходит Лилит. ЛИЛИТ: – Скучаешь? ЕВА: – Жду. ЛИЛИТ: – Идиотское занятие. Разве для этого тебе подарили жизнь? ЕВА: – Что плохого в ожидании? ЛИЛИТ: – Оно никогда не заканчивается. Только начни это делать, и будешь ждать постоянно. Пойдём лучше со мной, у нас чертовски весело! ЕВА: – Тебе весело там, мне хорошо здесь, почему я должна делать по-твоему? ЛИЛИТ (поднимает руку к свету): – Иди сюда, посмотри, что бежит по моим жилам. Видишь? Это огонь. А что бежит по твоим? Всего лишь кровь, да и та не своя – я ведь знаю из чего тебя сделали и хочу помочь стать женщиной, свободной от привязанности. ЕВА: – Сначала спроси, хочу ли этого я. ЛИЛИТ: – Откуда тебе знать, ты же ничего не видела, а вот я… ЕВА: – Нет, не хочу. ЛИЛИТ: – Ты сначала попробуй. ЕВА: – Не хочу! ЛИЛИТ: – Но ведь глупо… ЕВА (раздельно): – Я не хочу делать по-твоему. ЛИЛИТ: – А ведь правы наши, ты тверда… Хотя, чему удивляться – кость по любому твёрже глины и праха из которых слепили Адама. ЕВА: – Не смей говорить о нём плохо! ЛИЛИТ: – Я вообще не собиралась о нём говорить, я пришла позвать тебя к нам. ЕВА: – Я не пойду. ЛИЛИТ: – Зря. Твоему Адаму там, похоже, нравится, и он придёт к тебе не скоро. ЕВА: – Он сам знает, что ему делать. Придёт не скоро, значит так тому и быть. ЛИЛИТ: – А хочешь, я с тобой останусь, и он придёт скорее? ЕВА: – Слушай, чего ты на самом деле от меня хочешь? ЛИЛИТ (срывает яблоко и протягивает Еве): – Попробуй. Это самый быстрый и лёгкий способ избавить себя от бесконечного ожидания. Ева не успевает ничего ответить, вбегает Адам. При виде Лилит он приосанивается, делает безразличное лицо. АДАМ: – А ты здесь что делаешь? ЛИЛИТ: – Пришла позвать к нам Еву. АДАМ: – С какой стати? Еве с вами делать нечего! ЛИЛИТ: – Тебе тоже, однако ты пришёл, хотя тебя и не звали. АДАМ (запальчиво): – Я пришёл объяснить вам… ЛИЛИТ (не слушая): – И как-то подозрительно быстро вернулся. А ведь тебе там нравилось, я видела. Или с той минуты, как я ушла, в компании стало уже не так интересно? АДАМ: – Ева, что она тебе тут наговорила? ЕВА: – Ничего. Она не успела, ты пришёл, как и обещал, очень скоро. АДАМ: – Да, дорогая, я тебя никогда не обману! Лилит с хохотом надкусывает яблоко и уходит. Адам обнимает Еву. АДАМ: – Мне только возле тебя хорошо, Ева. Ты мне веришь? ЕВА (не сразу): – Верю. ДЕНЬ ПЯТЫЙ Адам заканчивает строительство шалаша. Кладёт последнюю ветку, удовлетворённо осматривает. АДАМ: – Смотри, Ева, это теперь наш дом. Тебе нравится? ЕВА: – Да. АДАМ: – Ты как-то странно это сказала. ЕВА (по-другому): – Да. АДАМ: – Ты что, одолжение мне делаешь? Такое впечатление, что тебе наш дом совсем не нравится, а все эти «да», «да» звучат как «отстань»! ЕВА: – Я просто не могу понять, зачем ты его построил. АДАМ: – Крыша укроет от непогоды. ЕВА: – Здесь не бывает плохой погоды. АДАМ: – Мы можем тут прятаться. ЕВА: – От кого? АДАМ: – От зверей, которые повсюду гуляют, от птиц… ЕВА: – Им нет до нас дела… АДАМ: – От яркого солнца! ЕВА: – От него мы прятались в тени тех деревьев, которые ты срубил, чтобы это построить. Адам, кто научил тебя? Кто сказал, что непременно нужно построить дом? АДАМ (явно лжёт): – Никто… Я сам… (прикладывает руку к груди): Вот здесь я почувствовал… (замолкает, потому что Ева отворачивается и уходит) Адам некоторое время стоит в замешательстве. АДАМ: – Поверить не могу… она ушла не дослушав того, что я собирался сказать! Появляется Лилит, видит, что Адам один и явно догадывается о том, что произошло. ЛИЛИТ: – Что я вижу – ты один! А где твой клон? Неужели поняла, наконец, что есть ещё и жизнь, а не одно только пустое сидение с тобой бок о бок? АДАМ: – Какое тебе дело до наших отношений? Что ты сюда ходишь и ходишь? ЛИЛИТ: – Яблоки. Подсела я на них, так что, не обольщайся. АДАМ: – Тогда забирай и уходи. ЛИЛИТ: – Адам, повторяю ещё раз – не обольщайся, я твои команды выполнять не стану. Уйду, когда захочу. Расскажи лучше, из-за чего Ева надулась? АДАМ: – Из-за тебя! Ты присоветовала этот дурацкий дом строить! «Лев, лев.., ты будешь, Адам, как пещерный лев!».., потом, как горный орёл, при собственном гнезде… А Еве всё это не очень-то понравилось! ЛИЛИТ (замечает, что Ева вернулась, но не выходит, а следит за ними из-за дерева): – То есть, когда я, мимоходом, заметила, что пещерный лев круче всех других зверей, поэтому и живёт в пещере, а горный орёл круче всех птиц и живёт в недоступном гнезде, ты решил, что должен стать таким же крутым? Уж не для меня ли? АДАМ: – Что значит, мимоходом? Ты раз двадцать повторила, что человек должен стать круче всех и иметь не пещеру, не гнездо, а целый дом! ЛИЛИТ: – Правда? Не помню. Но домик получился вполне себе милый, не ожидала от тебя… (игриво): Может не стоило мне уходить, а? Ручки-то умелые оказались. Вот только прочен ли дом? АДАМ (приосанившись): – Прочен, прочен, не волнуйся. Демоны твои научили, как строить. ЛИЛИТ (разочаровано): – А-а… АДАМ: – Что «а-а»?! Эти демоны, так объясняют, что не каждый разберёт, а я смог! ЛИЛИТ (без особого интереса): – Ну, молодец, молодец… (осматривается): Тебе бы ещё бассейн тут выкопать. АДАМ: – Это что такое? ЛИЛИТ: – Озеро такое, персональное. АДАМ: – Зачем? ЛИЛИТ: – Плавать, купаться… АДАМ: – Река же рядом. ЛИЛИТ: – Что река, туда все, кому не лень лезут. А бассейн – это роскошь! Срываешь яблоко, раздеваешься донага и в воду! Красота! Неужели не хочется? АДАМ: – Даже не знаю… ЛИЛИТ: – Так иди, узнавай! А я пока яблок нарву. Адам послушно уходит. Лилит поворачивается к дереву, из-за которого выходит Ева. ЕВА: – Я так и знала, что всё, что с ним происходит, твоя работа. ЛИЛИТ: – Тогда сорви яблоко, и будешь знать, что делать самой. ЕВА: – Не хочу. ЛИЛИТ: – А быть постоянно унижаемой хочешь? ЕВА: – Я не знала, что такое унижение, пока ты не взялась просвещать Адама. Теперь мне стыдно смотреть, как он врёт всякий раз, когда сбегает на ваши глупые посиделки, а потом пытается втиснуть в свою жизнь те странности, о которых там узнаёт. ЛИЛИТ: – Что делать, там для него столько всего запретного, что поневоле манит. ЕВА: – Нет, там слишком много доступного из того, что дёшево даётся, но он скоро это поймёт, разберётся, что к чему и бросит вас. ЛИЛИТ: – А как же это (передразнивая прикладывает руку к груди): «Вот здесь я чувствую»..? Раньше он сразу говорил, что нельзя, что можно, а теперь нужно разбираться?! Что вдруг изменилось? Что ты сделала с ним, Ева? Была настолько скучна, что лучше к чертям сбежать? ЕВА: – Думай, как тебе нравится. Объясни только зачем всё это тебе? Адама ты не любишь, считаешь его скучным и глупым, и, между тем, регулярно приходишь сюда и всякий раз пытаешься сделать больно мне! Зачем?! Чего ты добиваешься? ЛИЛИТ: – Хочу внушить тебе, что сидение возле Адама не жизнь! ЕВА: – Тебе какое дело, живу я или нет? Оставь нас в покое, и, может быть потом, когда окажется, что поедание яблок и прыганье с демонами тоже не самая содержательная жизнь, тебе будет куда придти, чтобы убедиться – всё не так уж и скучно, когда люди просто любят друг друга! ЛИЛИТ (зло): – Когда любят, может, и не скучно, но Адам со своей навязчивой идеей, что всё в мире поделено на «можно» и «нельзя» никогда в жизни не полюбит собственное подобие! Он слишком сильно желает то, что «нельзя», и ты никогда его не удержишь жалким смирением и терпеливым ожиданием! ЕВА: – Ты забыла любовь. ЛИЛИТ: – Любовь? Нет, Ева, на это даже не надейся. Любовь для сильных. Знаешь, что мне один из архангелов сказал? Чувства человеку вообще не полагались, потому что задуман он был, как говорится, по образу и подобию, бесстрастным и беспристрастным. Но, поскольку не все понимали смысл его создания, а кое-кто и вовсе был против, в человеческую заготовку щедро добавили то, что попалось под руку, а попадается, как ты понимаешь, как правило, мусор! Страх, неуверенность, сомнения, трусость, «ой, ой, это нам нельзя!».., ложь, опять же… При врождённой Адамовой мягкотелости всё это в нём отлично прижилось, и Творец, исправляя содеянное, был вынужден сотворить любовь! Этакий посох-подпорку, который не даст опуститься, потерять форму, снова расползтись в глинистую жижу! Но, чтобы воспользоваться этим посохом, его нужно обрести, понимаешь? Не сидеть бок о бок с собственной костью, а искать того, кто в состоянии эту любовь вдохнуть! Понимаешь?! ЕВА: – Да. Вот теперь, наконец, отлично понимаю, чего ты всё это время добивалась. ЛИЛИТ: – Нет, не пытайся мне показать, что ты ещё глупее, чем я думала. ЕВА (не слушая): – Ты кичишься огнём, бегущим по твоим жилам, но жжёт тебя обычная мусорная зависть к нашему простому счастью! ЛИЛИТ: – Что?! Вот к этому убогому сидению?! К этому идиотизму, (хлопает себя по груди): «Где-то здесь я что-то там почувствовал»?! Да я лучше с демонами буду прыгать, или с ангелами на арфе бренчать – они, по крайней мере, не запрещают выдумывать те мотивчики, которые мне нравятся! ЕВА: – Да, да, к этому. (Тоже прикладывает руку к груди) Тут мы чувствуем, что едины, и этого тебе ничем не испортить! Я ПОНИМАЮ Адама, как саму себя. Понимаю и принимаю! И, если нужно хвалить дом, который он строил больше для тебя, я похвалю, потому что до тех пор, пока Адам во всём разберётся и обретёт свою любовь, единственной опорой ему будет моя поддержка! ЛИЛИТ: – Вот! Вот тут ты, пожалуй, права. Поддержка и постоянная похвала всему, что бы ни сделал – отличный способ намертво привязать к себе слабого мужчину без искры любви. Но для этого совсем не обязательно быть одним целым. Это сможет любая, мало-мальски заинтересованная женская особь, у которой хватит ума, инстинкта и терпения постоянно кивать и смотреть с обожанием! Даже я смогла бы при случае, вот только, во что превратится твой слабак после такой поддержки? И будет ли то, что получится, кому-то после этого нужным? Разве что на время и только такой, как ты – наискучнейшей праведнице. ЕВА: – Адам мне будет нужен всегда! ЛИЛИТ: – Такой, как сейчас? ЕВА: – Да! ЛИЛИТ: – Сомневаюсь. Вот помяни моё слово, ещё настанут времена, когда ты будешь мечтать о том, чтобы он куда-нибудь делся и позволил тебе жить. ЕВА: – А что получится после твоих уроков? ЛИЛИТ: – Мягкую глину надо обжигать огнём! Только тогда окрепший сосуд можно чем-то наполнить! ЕВА: – Или разбить. ЛИЛИТ (молча смотрит на неё некоторое время): – Послушай, а ведь ты действительно всего лишь его часть. Жаль. Я надеялась, что, хотя бы наполовину, ты женщина. ЕВА: – Адам возвращается. Я хочу, чтобы ты ушла. ЛИЛИТ: – Уйду, не волнуйся, но только потому, что сама этого хочу. Уходит. Возвращается Адам с лопатой, которую неумело держит в руках. Видит Еву, радостно улыбается. АДАМ: – Ты вернулась! Как хорошо. Сейчас мы займёмся чем-то очень интересным. ЕВА (кивая на лопату): – Что это? АДАМ: – Этим можно копать землю. ЕВА: – Зачем? АДАМ: – Вот здесь мы выкопаем яму, наполним её водой и получится наше персональное озеро, которое будет называться… м-ммм, как же там? А! Бассейн! Представь, ты сможешь купаться в жаркий день и… и… ЕВА: – Ты это хочешь сделать только для меня? АДАМ: – Конечно для тебя, для кого же ещё?! Я всё хочу делать только для тебя, ведь ты моя Ева. ЕВА: – Тогда выбрось это (указывает на лопату), мне вполне хватит и реки. АДАМ: – Но бассейн – это же роскошь! ЕВА: – Нет. Подходит к Адаму, обнимает его, кладёт голову на плечо. Адам неуверенно и робко обнимает её в ответ. Из-за дерева за ними наблюдает Лилит. ДЕНЬ ШЕСТОЙ Никого нет, слышны только весёлые голоса в отдалении. Появляется Лилит. Скорее машинально, чем по надобности, подходит к дереву, но яблоко не срывает. Прислушивается к голосам с явной досадой. Наконец, появляются Адам с Евой. Они несут маленький саженец, который начинают сажать возле хижины. Лилит быстро прячется за дерево. ЕВА (продолжая разговор): – Мы их посадим целую аллею и будем слушать птиц, которые поселятся в кронах! АДАМ (оживлённо): – А кусты? Давай посадим здесь и несколько тех, с ягодками… ЕВА (радостно): – Конечно, давай! АДАМ: – А дом я сломаю! ЕВА: – Не надо, он у тебя очень неплохо получился, пусть стоит. АДАМ: – Ева, ты такая чудесная! Ты так меня понимаешь..! Я для тебя… вот! (Бежит за хижину и возвращается с горшком, в котором осторожно несёт цветущий кустик). Это цветы. Они растут на той стороне реки, и я всегда останавливался, чтобы посмотреть на них. Но, если мы посадим здесь такие же, не придётся больше уходить далеко. ЕВА: – Как замечательно! Адам, ты молодец! Ты придумал так здорово, что я… я.., не знаю, что сказать, но вот (бежит за хижину с другой стороны и возвращается с таким же цветком в горшке). Хотела просто тебе подарить, но ты придумал намного лучше, мы посадим тут целый сад! АДАМ: – Я хочу тебя снова обнять. Это совсем неплохо, когда так, как у нас… И ты такая красивая.., такая милая. Я думал, что знаю, что можно, а что нельзя, но ты знаешь лучше – ты знаешь надо, или нет, и я тебе верю. И я… я люблю тебя, Ева. Не выдерживает, целует её, быстро и целомудренно. Оба замирают и смотрят друг на друга, не в силах оторвать взгляда. Лилит за деревом поворачивается, чтобы уйти, но передумывает и выходит. ЛИЛИТ: – Ого! Я смотрю дело у вас тут может далеко зайти. И это правильно. Вот только ты, Адам, совсем не умеешь целоваться. Позволь, я научу, как надо. Подходит и страстно целует Адама. Потом смотрит ему в лицо, удовлетворённо улыбается. ЛИЛИТ: – Ну вот, так ведь гораздо лучше, правда? (Адам молчит потрясённый) Тогда я пойду, не буду вам мешать. Развлекайтесь, детки, вы в раю… Уходит. Адам так и стоит, провожая её взглядом, Ева молча теребит цветы. ДЕНЬ СЕДЬМОЙ Адам сидит, погружённый в раздумья. Из-за хижины выходит Ева с пустыми горшками в руках. ЕВА: – Ну, что, пошли? АДАМ: – Давай сегодня отдохнём. ЕВА: – Я не устала, могу сходить за цветами одна. АДАМ: – Хорошо, иди. Я буду тебя ждать. Ева смотрит на него, хочет что-то сказать, но Адам уже отвернулся, и она уходит, так ничего и не сказав. Адам озадаченно трёт лоб. АДАМ: – Что ж такое? Почему вдруг так… Бедная Ева! Но мне совсем не хочется идти с ней сейчас… А чего хочется? Сам не знаю. Из-за дерева выглядывает Лилит. Тихо смеётся, и в этом смехе нет прежнего превосходства, скорее, сочувствие и призыв. ЛИЛИТ: – Это потому, что ты голоден, Адам. АДАМ (вскакивая): – Не подходи! Если нужны яблоки – забирай, но молча! Меня здесь нет для тебя! И, если будешь снова звать к вам, имей в виду, никогда больше я туда не приду! Я обещал вчера Еве.., я многое понял, и ты.., ты… Лилит подходит к нему вплотную. ЛИЛИТ: – Я никуда тебя звать не собиралась, и яблоки мне больше не нужны. АДАМ: – Что так? ЛИЛИТ: – Слишком много стала знать, поэтому и твой голод понимаю. Ты ведь тоже стремишься постичь всё на свете, ищешь себя, хочешь стать человеком… Но зачем? Этот голод утолить невозможно, а печали себе добавишь. Вот сейчас, только задумавшись о запретных тайнах, что ты тут чувствуешь? (Кладёт руку ему на грудь) АДАМ (не в силах пошевелиться): – Ты должна уйти. ЛИЛИТ: – Конечно. Конечно, я уйду. (Кладёт голову Адаму на грудь так же, как это делала Ева). Я хочу совсем покинуть эти места, но сначала взять что-нибудь на память и потом исчезнуть. Что мне взять, Адам? Может, цветы? Посадить на новом месте и вспоминать? АДАМ: – Зачем тебе уходить? ЛИЛИТ (не слушая): – Нет, цветы не хочу, они так и будут цветами изо дня в день. Когда-нибудь мне осточертеет смотреть на них и всё забудется. Но есть нечто, о чём можно помнить всю жизнь. Ты готов мне это дать? АДАМ: – Да, да.., а что это? ЛИЛИТ: – Страсть. Она, как огонь, горящий во мне, никогда не надоест и никогда не забудется! АДАМ: – Страсть? Что такое страсть? ЛИЛИТ: – То, что тебе нельзя. Целует Адама. Поцелуй становится всё более страстным. Адам, который в первый момент испуганно растопыривает руки, наконец, сдаётся, обхватывает Лилит, и уже непонятно, кто кого целует. Но, как только он входит во вкус, Лилит отстраняется и хочет уйти. ЛИЛИТ: – Всё, всё, иначе ты не остановишься. АДАМ (хватая её за руки, стараясь удержать): – Но я не хочу останавливаться! Вернись, не уходи… ЛИЛИТ: – Скоро придёт Ева. АДАМ: – Нет, не скоро, она только что ушла! Лилит делает вид, что колеблется. Адам притягивает её к себе, снова целует. Лилит отстраняется уже не так решительно, смотрит Адаму в лицо. ЛИЛИТ: – Что ж, на страсть имеет право каждый. Ты готов испытать её жар? АДАМ: – Я уже словно горю! Пылко обнявшись, они скрываются в хижине. Вдали глухо рокочет гром. Видимо испугавшись его раскатов, возвращается Ева. Видит, что Адама нет, окликает его, сначала весело, потом обеспокоенно.., потом замечает следы (это может быть что угодно – разбросанные цветы, шарф, упавший с плеч Лилит во время объятий, и т. п.). Ева оглядывается на хижину, осторожно подходит, заглядывает внутрь и в ужасе зажимает рот руками. Не зная, что делать, мечется, натыкаясь на всё подряд, пока не затихает под деревом, где и видит, как Лилит выходит из хижины, поправляя одежду. Обе женщины смотрят друг на друга, потом Ева срывает с дерева яблоко и, давясь слезами, начинает есть. Раздаётся оглушительный раскат грома. Свет меркнет. ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ ДЕНЬ Земля. Из камней сложена грубая хижина, рядом хозяйственные постройки, забор, за которым начинается лес. Адам сидит возле хижины, обстругивает кол самодельным ножом. Слышны детские голоса и отдалённый грохот грозы. Адам недовольно морщится. Вокруг развешаны сети и пара шкур, на верёвке сохнет одежда, от самой маленькой до взрослой. При очередном раскате грома рука Адама неловко соскальзывает и ножом цепляет палец. АДАМ (кричит): – Ева! Ева! Иди сюда, да побыстрее! Ева не появляется. АДАМ: – А-аа, проклятье! Как всегда, не дозовёшься! (орёт): ЕВА!!! Ева выходит из хижины, обхватив рукой небольшую кадушку, в которой что-то толчёт. Молча подходит к Адаму. АДАМ: – Наконец-то. Неужели так трудно приходить по первому зову? Если я зову, значит, что-то случилось, значит, не просто так, и ты зачем-то нужна! ЕВА: – Что тебе надо? АДАМ: – Не видишь, я поранился. Завяжи чем-нибудь. Ева равнодушно смотрит на рану, не спеша отставляет кадушку и сдёргивает с верёвки кусок полотна, от которого отрывает полосу. Рану она перевязывает с видом человека, выполняющего рутинную работу. Адам раздражённо наблюдает за ней. АДАМ: – Ты даже не посмотрела, может рана серьёзная. ЕВА: – Авель вчера порезался сильнее, и ничего, сегодня смотрела, только царапина осталась. АДАМ (смягчаясь): – Авель парень крепкий… Кстати, Каин у меня вчера выспрашивал, что такое справедливость. Я замучился объяснять.., а сегодня подумал – пожалуй, главная несправедливость в том, что нам самим никто в своё время ничего не объяснил, оттого и сложно теперь. ЕВА: – Про предательство ему расскажи, это у тебя лучше получится. АДАМ (зло): – Опять! Сколько можно об одном и том же?! ЕВА: – Пока не переболит. Потом и это станет безразлично. АДАМ: – Что «это», что?!!! Ты без конца делаешь намёки и дуешься! Или читаешь мне нотации о том, как и что я делаю не так! Еды не хватает – моя вина, с одеждой проблемы – тоже я виноват! А ты не хочешь вспомнить, из-за чего мы вообще здесь оказались? Ева, вспыхнув, с негодованием смотрит на Адама. Он явно смущён тем, что сказал, но пытается скрыть смущение за гневом. ЕВА: – Я очень хорошо всё помню и о том, что сделала, не жалела бы ни одной минуты, если бы наказали меня одну. Однако, мы и тут вместе, выходит, ты тоже согрешил. АДАМ: – А я и не отказываюсь, но и не попрекаю тебя грехом при каждом удобном случае! ЕВА: – Я больше не грешу. АДАМ: – А кто грешит? Я что ли? Ева хочет ему что-то сказать, но не говорит. Поворачивается, чтобы уйти. Гремит гром. Ева останавливается, смотрит на небо, плечи её горестно опускаются. ЕВА: – Крыша протекает. Ты можешь что-нибудь с этим сделать? АДАМ (раздражённо): – Могу. ЕВА: – Так сделай, скоро дождь начнётся. АДАМ: – Не сегодня. Сейчас мне надо на охоту, иначе завтра опять начнёшь попрекать, что есть нечего. Ева, ничего не говоря, снимает с верёвки то, что сохло, и уходит. НОЧЬ Дождь отшумел и закончился. Адам возвращается к хижине, в руках тушки мелких зверьков. Адам смотрит на них, бросает у стены. Садится, обхватывает голову руками. АДАМ: – Не убей.., не прелюбодействуй, ни так, ни в сердце своём.., то нельзя, это нельзя… Не радуйся, не будь счастливым… А почему? За что?! На страсть имеет право каждый… И, что ж мне теперь, всю жизнь вот так? Из тени хижины появляется Лилит. ЛИЛИТ: – Страсть вещь дорогая, Адам, и платить за неё надо по полной стоимости. АДАМ (радостно бросается к ней): – Лилит! Наконец-то! Ты так давно не приходила, я уж было подумал – всё, конец! Но, какое счастье! Среди всего этого ты – моя единственная отрада! Почему так долго, почему? ЛИЛИТ: – Занята была. АДАМ (отступая): – А, да, слышал… Говорят, ты теперь с этим… (показывает вниз) ЛИЛИТ: – Кто говорит? АДАМ: – Да так.., ангелы. Они прилетают иногда, передают нам разное.., рассказывают о райской жизни. Вот и о тебе рассказали тоже. ЛИЛИТ: – И, что не так? АДАМ: – Нет, всё так… Просто странно как-то… ЛИЛИТ: – Что странного? Он нормальный, не хуже других. АДАМ (с укором): – Он дьявол. ЛИЛИТ: – А в страсти, что демоны, что ангелы, все одинаковые. АДАМ (ревниво): – Какие ангелы? Они же бесполые! ЛИЛИТ: – И что? АДАМ: – Ты издеваешься надо мной? ЛИЛИТ (кокетливо): – Нет, дорогой, всего лишь раздразниваю, не люблю, когда ты сонный и вялый. АДАМ: – Так ты останешься на эту ночь?! О, это счастье! Счастье! Бросается к Лилит, обнимает, страстно целует. ЛИЛИТ (смеясь без особой радости): – Адам, Адам, ты так кричишь… Не боишься, что Ева услышит? АДАМ (останавливаясь): – Мне кажется, она что-то подозревает. С тех пор, как ты приходишь ко мне сюда, стала раздражительной, без конца дуется и намёки всякие делает. Я, конечно, щажу её, ни в чём не сознаюсь, делаю вид, будто не понимаю… Но это всё становится невыносимо! ЛИЛИТ: – М-да, печально. Надо было Творцу создать ещё одного мужчину. АДАМ: – Ещё одного? Зачем?! ЛИЛИТ: – Для Евы. Чтобы не чувствовала себя его частью и так не страдала. АДАМ: – Но ей и сейчас не из-за чего страдать, я никогда её не брошу. Тем более дети… ЛИЛИТ: – Она тебя бросит, дурачок. Оторвёт часть души и всё. АДАМ: – Что всё? ЛИЛИТ: – Перестанет страдать. Боли уже не будет. АДАМ: – Почему ты никогда не вспоминаешь о моей боли? ЛИЛИТ: – А где она у тебя? АДАМ (неловко, забытым жестом прикладывает руку к груди): – Вот… здесь. ЛИЛИТ (смеётся, тянет его за собой в тень): – Это не боль! Это легко успокоить. Некоторое время тихо, потом из хижины доносится плач Евы. ДЕНЬ Адам спит на улице. Рядом тушки зверьков, которые он бросил. Ева выходит с новой порцией постиранного, развешивает, изредка поглядывая на Адама. Потом, в сердцах, с грохотом роняет таз. Адам просыпается, трёт глаза. ЕВА (многозначительно разглядывая тушки): – Полагаю, ты охотился всю ночь. АДАМ: – Да.., то есть, нет. Я… я заблудился. ЕВА (пожимает плечами): – Верю. АДАМ (вспыхивая): – А почему, собственно, таким тоном? Что значит это «верю»?! По-твоему я вру?!! ЕВА: – Врёшь ты по-своему, неумело. Но, кажется, мне уже всё равно. АДАМ: – То есть, если бы я до сих пор где-то блудил, ты бы сейчас неизвестно что себе напридумывала и даже не пошла бы меня искать, да? ЕВА (подходит к нему, смотрит в глаза): – Ответь мне честно, Адам, если бы ты до сих пор блудил, ты бы хотел, чтобы я тебя нашла? Адам не знает, что ответить, сердито хватает свою добычу и уходит в дом. Ева стоит некоторое время, потом начинает развешивать постиранное. За забором появляется Лилит. ЕВА: – Ты уже и белым днём стала приходить? ЛИЛИТ: – Если честно, я просто ещё не ушла. Гуляла тут по окрестностям, осматривалась. Вы неплохо всё обустроили, местами даже уютно стало, хотя многие у нас считали, что вам вообще не выжить. ЕВА (обречённо): – Значит, и здесь, как в раю будет. Беда… ЛИЛИТ (с презрением): – Ну, вот ещё… Ты это про меня, что ли? Так я сегодня здесь, завтра там, а послезавтра ещё где-нибудь. Не думай, что та, в чьих жилах течёт огонь, поставила целью своей драгоценной жизни разрушить твою семью. Ты мне даже не соперница. ЕВА: – Ну да, я помню.., как только ты начинаешь кичиться огнём в своих жилах, значит, что-то у тебя идёт не так, и срочно требуется самоутвердиться. За мой счёт это делать удобнее всего, потому что я, действительно, не соперница. В раю мне места больше нет, аду я с одним сомнительным грешком тоже не интересна. Зато здесь, где я жена, мать и домохозяйка, я сразу и смешна, и уязвима, и потенциально готова к любому греху, только подсунь и пообещай, что он залатает крышу над головами моих детей… Кто я против тебя, такой свободной, такой безусловной и настолько грешной, что даже в раю тебе рады? ЛИЛИТ: – Так борись! Докажи, что и ты что-то из себя представляешь! ЕВА: – А я и борюсь. Сама с собой. Борюсь за то, чтобы не разлюбить Адама окончательно, и, поверь, Лилит, в этой борьбе уже не до тебя. Я и демонов, которых ты подсылала, быстро прогнала, потому что вот сюда (кладёт руку на грудь) им никогда не добраться и терзают они только если в глаза им не смотреть. ЛИЛИТ: – А ты посмотрела? ЕВА: – Да. Это не страшно оказалось. И яблоку тому спасибо – действительно, с мыслями что-то делает. Садится, задумчиво смотрит перед собой. ЕВА: – А знаешь, мы ведь чуть было не стали тут счастливы. Сначала плакали, конечно, казнились друг перед другом, утешались, как могли. Потом поняли, что с чувством вины жить невозможно, решили начать сначала, и вот – почти воссоздали рай… ЛИЛИТ: – А тут я со своими демонами, и всё испортилось, так? ЕВА (подумав): – Нет, не ты. Глупо думать, что воссозданное тут (снова кладёт руки на грудь) могло рухнуть по прихоти кого-то извне. Мы сами что-то потеряли. Или приобрели много больше того, что в состоянии были осмыслить. Появились дети, с ними пришла новая ответственность, которая сделала привычный уже рай окончательно земным… Нет, Лилит, ты бы ничего не смогла, не откройся мы сами твоим демонам. Я понимала из-за чего заскучал Адам, знала, какой надо стать, чтобы всё вернулось, но знать мало, надо было заставить себя это ещё и сделать, а я не могла. Мы словно размножились, растянулись во всём этом (обводит руками вокруг) и переменились. Адам не хочет понимать очевидного, цепляется за любую мелочь из прежней жизни, хочет убедить меня и себя, что остался прежним. А я.., я словно ушла куда-то дальше, и оттуда смотрю на него всё спокойней и спокойней, и всё чаще хочу совсем перестать смотреть… Боюсь, так и кончится, когда любовь во мне перестанет бороться с ответственностью. ЛИЛИТ: – Ты наконец захотела его бросить? Какая же это ответственность? ЕВА: – Я брошу его, если победит любовь. Из хижины выскакивает Адам. Рукава его засучены, руки по локоть в муке. АДАМ (сердито): – Ева, ты в курсе, что молоко совсем скисло?! Замечает Лилит, осекается. Обе женщины смотрят на него молча. АДАМ: – А-а, понятно… Полагаю, теперь мне жизни совсем не будет. Что ж, может и лучше вот так.., по интересам… Но терзать себя я вам больше не позволю! Ни одной, ни другой! Развлекитесь как-нибудь иначе, а я ухожу! Навсегда! И отныне жить стану один, как и был задуман! ЛИЛИТ: – Адам, ты всё тот же идиот. АДАМ (запальчиво): – А ты… ты… ЕВА: – Уходи. Адам удивлённо смотрит на неё. Осознаёт, наконец, что сказала Ева, вспыхивает, окунает руки в кадку с водой, демонстративно обтирает их, раскатывает рукава, потом берёт нож и обструганную, как копьё, палку. АДАМ (потрясая взятыми вещами): – С оружием мужчина никогда и нигде не пропадёт! Уходит. ЛИЛИТ (с горькой усмешкой): – Не переживай, Ева, он скоро вернётся. ЕВА: – Конечно вернётся.., я уж и не надеюсь… НОЧЬ Прошло какое-то время, что заметно по покосившемуся забору и совсем провисшей крыше на хижине. Всё погружено в сон, только поют цикады, да изредка слышен отдалённый звериный рык. Входит Адам. Он изрядно потрёпан, но, вместе с тем, вид имеет куда более мужественный, чем прежде. Озирается, деловито поправляет забор, присматривается к крыше, явно прикидывая, как её починить. Потом замечает сложенные доски, тянет одну, другие с грохотом обваливаются. На шум выходит Ева. ЕВА: – Ты? АДАМ: – Удивлена? ЕВА: – Не совсем. Думала, ты вернёшься скорее. АДАМ (усмехнувшись): – А я удивлён. (смотрит вокруг) Уходил, думал, какое счастье, что всё это свалится, наконец, с моих плеч, а сейчас вернулся и чувствую – я в раю! ЕВА (настороженно): – Хорош рай. Всё обветшало. АДАМ (бодро): – Починим. ЕВА (задумчиво смотрит на него): – Зачем ты вернулся, Адам? АДАМ: – Я не вернулся, я пришёл. И, пожалуйста, женщина, не заводи снова этих нудных бесед о правильном и неправильном! Ты – это ты, я – кто-то другой, кто всего лишь подарил тебе часть своей твёрдости, но вместе мы единое и неделимое! Не улыбайся так, я давно уже не мягкая глина, из которой всякий лепил, что хотел! Кстати, тут, совсем недалеко, в карьере, глины этой полным-полно, и я… короче, вот! Вытаскивает из кармана (из котомки, мешка, из-за пазухи – это на выбор режиссёра) половинку кирпича. ЕВА: – Что это? АДАМ: – Это то, из чего мы сложим наш новый дом! Уверяю тебя, будет куда прочнее того, что сейчас. ЕВА (удивлённо разглядывая кирпич): – Кто тебя научил? АДАМ: – Вы с Лилит. Я долго брёл, мало что понимая, пока не догадался, что глину нужно сначала обжечь, потом охладить… Способ такой, понимаешь? Страстью обжечь, охладить… ЕВА: – Слезами. АДАМ: – Нет, дорогая, никаких больше слёз. И никаких страстей! В раю я ничего не хотел знать, здесь, по незнанию, едва не создал ад, но теперь понял, что надо делать и готов сам стать Творцом, если, конечно, ещё не поздно… Скажи, Ева, не поздно? ЕВА: – Не поздно что? АДАМ: – Жить. Нам с тобой. Вместе во всём. ЕВА (после паузы): – Где же поздно.., вон, рассвет занимается. АДАМ (смотрит на небо, с облегчением): – И сказал он, что это хорошо! (Снова озирается вокруг с хозяйским видом): Дети как? Не шалят? ЕВА: – По всякому бывает. АДАМ: – А сама? Не болеешь? Не скучаешь? Чем занималась, пока меня не было? ЕВА: – В чём нужда была, тем и занималась. АДАМ: – Ничего, вот обустроимся и найдёшь себе занятие по душе, а с нуждой я теперь сам как-нибудь… ЕВА: – Хорошо. Только вот, Адам… (мнётся) Тут кое-что изменилось… АДАМ (тоже после паузы): – Что ж… справедливо… Хотя… ЕВА: – Вечером Лилит зайдёт, ты уж её не прогоняй, она меня жизни учит. АДАМ (не сразу понимает о чём речь, потом с радостным облегчением): – О-оо.., да..? Так она к тебе заходит? Ха-ха, она научит! Нашла у кого учиться… Обнимает Еву, вместе они идут к хижине, и слышен только утихающий по мере удаления разговор. ЕВА: – А что? Она умная, повидала много и, порой, толковые советы даёт… Ей бы ещё и детей хороших. АДАМ: – Так вроде есть у неё какие-то. ЕВА: – Что там за дети – бесенята! Учу её учу, как их воспитывать, а всё без толку… Наших на глупости подбивают… АДАМ (испуганно): – Авеля?! ЕВА: – Скорее, Каина… Голоса стихают. За забором появляется Лилит. В руках у неё яблоко. Посмотрев вслед ушедшим, она проходит к хижине и кладёт яблоко на видном месте. Потом снова смотрит на хижину, вздыхает. ЛИЛИТ: – Ну, что ж.., посадите, если захотите… Рай, так рай. Конец Сновидение Действующие лица: Катерина – лет 35, женщина, как женщина, считает себя неудачницей. Эмилия Александровна – около 60 лет, её мать, Катерина-Франциска – те же 35 лет, знаменитая писательница. Олег – муж Катерины. Кабацкий – модный писатель. Действие происходит в одной обычной квартире. ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ Картина первая Небольшая квартирка, из которой видны только гостиная и спальня. Есть выход на кухню и в прихожую. Простенок в спальне возле двери занимает огромное зеркало, с другой стороны туалетный столик со множеством ящиков, в центре расположена кровать, в изголовье которой торшер. В гостиной стоит круглый стол, комод, заставленный фотографиями, несколько стульев и горка с посудой. Всё – и в спальне, и в гостиной – обставлено то ли старомодно, то ли с претензией на винтажность. Действие начинается в гостиной. Никого пока нет, слышен только звук работающего в кухне телевизора, потом звонок в дверь. Эмилия Александровна проходит из кухни в прихожую, приговаривая: «Кто ж это так поздно?» Потом её голос слышен из прихожей. ЭМИЛИЯ: – Кто там? ГОЛОС КАТЕРИНЫ: – Это я, мам. Звяканье ключей, звук открываемой и закрываемой двери, и в гостиную входят Эмилия Александровна с Катериной. Катерина в красивом длинном платье, в руках у неё клатч, на ногах туфли на шпильках. Она вся на нервах, изо всех сил себя сдерживает. ЭМИЛИЯ: – Откуда это ты такая вся красивая? Из театра? КАТЕРИНА: – Почти. ЭМИЛИЯ (смотрит на часы, потом на дочь): – Нет, из театра – слишком рано. Хотя, сейчас так ставят, что удивляться нечему. Всё было плохо и ты ушла, да? КАТЕРИНА: – Да, мама, всё было очень и очень плохо. ЭМИЛИЯ: – Ну, не так уж верно, раз заставило тебя навестить мать. Нет худа без добра… (Пристально наблюдает за Катериной, которая бросает клатч на стол, потом хватает, достаёт телефон, что-то быстро нажимает и снова бросает и телефон, и клатч). Или… ты поссорилась с Олегом? КАТЕРИНА: – Мама, давай обойдёмся без расспросов. Мы с Олегом не ссорились, просто достало всё… Я переночую у тебя, ладно? ЭМИЛИЯ: – Ради бога. Но, как же Вадик? КАТЕРИНА: – Вадик у другой бабушки. ЭМИЛИЯ: – О-о, могу себе представить… КАТЕРИНА: – Мам, ну пожалуйста, не начинай! Ты же знаешь, как там всё усложнено. ЭМИЛИЯ: – Ну да, с моим упрощённым вариантом не сравнить… Чай будешь? КАТЕРИНА: – Буду… Эмилия уходит на кухню, Катерина повышает голос, чтобы её было слышно и там. КАТЕРИНА: – И не дуйся, пожалуйста, вот разведёмся, и нам с Вадиком другой дороги не будет кроме, как к тебе. Обнянчишься тогда выше крыши! ЭМИЛИЯ (возвращается и замирает с чайником в руках): – Всё так серьёзно? КАТЕРИНА: – Не знаю. Есть мужчины, которые зарабатывают, а есть, которые экономят; одни ищут способы, другие – причины. Мне повезло, достались оба вторых номера! ЭМИЛИЯ (собирая на стол): – Вам не на что жить? КАТЕРИНА: – Дело не в этом! Олег… он ищет причины во всём, понимаешь? И ничего, совсем ничего не хочет в этой жизни добиться! Я постоянно слышу: «Потом», «не сейчас», «нужно, чтобы было то, это, пятое, десятое…»! А жизнь тихонько семенит себе мимо, вся такая ущербная, кособокая, кое-как фиговым листочком прикрытая! Ещё лет пять, и всё, я смирюсь, стану замшелой тёткой, которой тоже ничего не хочется и всё безразлично! ЭМИЛИЯ (протягивая дочери чашку): – Олег не купил тебе платьице или побрякушку? КАТЕРИНА (садится за стол, принимая чашку): – Вот так придёшь к матери за поддержкой, а она с тобой хуже свекрови. ЭМИЛИЯ: – Конечно хуже, твоя свекровь сейчас бы улыбалась. (Тоже садится) Ладно, расспрашивать ни о чём не буду, давай, сама рассказывай, что у вас с Олегом стряслось? КАТЕРИНА (пожимая плечами): – Да ничего… Всё, как у всех, и это тоже бесит! ЭМИЛИЯ: – Понятно. КАТЕРИНА: – Нет, мамочка, понять это невозможно! Я сегодня полдня наряжалась, красилась, хотела прийти в этот чёртов театр, как звезда, как голливудская дива! И, что?! ЭМИЛИЯ: – Что? КАТЕРИНА: – Он явился к театру не потрудившись переодеться, в джинсах и полуспортивных ботинках! Хотя мы ещё вчера оговорили, что я приготовлю ему костюм, галстук и даже носки! ЭМИЛИЯ: – И ты из-за этого?! Может, он не успел. Как я поняла, с работы Олег пришёл поздно, раз ты готовила ему костюм и не дождалась, поехала в театр одна. КАТЕРИНА: – Нет! Во-первых, в театр я поехала одна, потому что кому-то надо было Вадика отвезти. И этот «кто-то» всегда я, потому что Олег – он… он же мужчина, чёрт подери, и не мужское это дело детей отвозить! А во-вторых, он мог успеть переодеться сто раз – от дома до театра пара шагов в одну сторону, а от его работы до дома та же самая пара, только в другую! Но Олег, о-ооо! Зачем тратить время на какие-то переодевания, когда есть компьютер, в котором столько интересного, есть сосед Игорёк со своими коллекциями всякой ерунды и бесконечными о них разговорами… И неважно, что жена старалась, подбирала ему вещи получше! Он же мужчина! Он хорош во всём, от звериной шкуры, до дворницкого фартука! ЭМИЛИЯ: – Ну-у, если на голое тело, то почему бы и нет? КАТЕРИНА: – Когда фигура, как у греческого бога, то пожалуйста! Но Олег! Он же… ЭМИЛИЯ: – Мужчина, я помню. КАТЕРИНА (с укором): – Нет. Он Мужчина Самый Обыкновенный! Поэтому джинсы и спортивные ботинки делают его ещё более обыкновенным, и вся моя голливудская дива превращается рядом с ним в клушу, про которую и не захочешь, а подумаешь: вырядилась! ЭМИЛИЯ: – Да, это серьёзно. КАТЕРИНА: – Вот видишь, а ведь это ещё не всё! В театральном буфете обнаружились две его сослуживицы, перед которыми он тут же начал паясничать как раз так, как я больше всего ненавижу! Само собой на него они смотрели с обожанием, а на меня именно так – вырядилась! ЭМИЛИЯ: – Они ещё живы? КАТЕРИНА: – Что им сделается? Жрут, небось, сейчас свои эклеры и ржут, как ненормальные над остротами моего мужа! ЭМИЛИЯ: – «Жрут», «ржут» – что за лексикон? Деточка моя, боюсь, пять лет ждать не надо, ты уже изъясняешься, как замшелая тётка. КАТЕРИНА: – Это от злости… Нет, ты подумай, сам в джинсах и грязных, старых ботах, а перед двумя курицами таким пылким гриль-баром раскочегарился, что бери их прямо там, в театре, режь и ешь с потрохами! ЭМИЛИЯ (в тон ей): – М-да… И это при живой-то жене. КАТЕРИНА: – При чём тут я?! Это было в принципе неэстетично! ЭМИЛИЯ: – То есть, во фраке всё то же самое… КАТЕРИНА: – Да! Да! В хорошем костюме, начищенных ботинках и со мной рядом всё это выглядело бы только снисходительным флиртом! Раздаётся телефонный звонок. ЭМИЛИЯ: – Ну, и что мне ему сказать? Катерина подходит к телефону, поднимает трубку и тут же кладёт её обратно. КАТЕРИНА: – Вот и весь разговор. А мобильный я отключила. ЭМИЛИЯ: – Всё-таки так нельзя. КАТЕРИНА (внезапно разражаясь слезами): – Я сама знаю, что нельзя, но не могу! Просто копится, копится, а потом вот так, вдруг, бац и прорвёт! И сказать нечего… Что такого случилось? Ну, подумаешь, выглядел не парадно, и с тётками этими шутил, как со всеми и всегда, но взбесило до истерики! Снова звонит телефон. КАТЕРИНА: – Я же знаю, он сейчас спросит: «В чём дело, котёнок?» А что мне говорить? Что видеть его больше не могу?! Я оттуда от разговоров сбежала, как раз затем, чтобы лишнего не брякнуть… Эмилия решительно отодвигает её, снимает трубку. ЭМИЛИЯ: – Да… Здравствуй, Олег… Да, у меня… Нет, страшного ничего.., бывает. С нами, женщинами, такое случается, не волнуйся… Ты дома уже? Вот и ладно. Пускай у меня сегодня переночует, а завтра придёт, как новая… Не за что… И тебе спокойной. (кладёт трубку, обращается к Катерине) Всё, он уже дома, тоже, как видишь, в театре не остался. КАТЕРИНА (почти с отчаянием): – Вот! Не к чему придраться! Идеал! Сама, порой, смотрю на него и думаю, и чего я, в самом деле? Не за что ненавидеть человека, совершенно не за что! ЭМИЛИЯ: – А тебе надо непременно ненавидеть? КАТЕРИНА: – Нет… Не знаю. Но иногда так бесит… Я знаю наперёд всё, что он скажет в той, или иной ситуации, а когда он говорит так, как я и ожидала, это тоже бесит! ЭМИЛИЯ: – Разводись. КАТЕРИНА: – Но не всегда же так! Когда этот психоз проходит, я сама себя так ругаю, так ругаю… ЭМИЛИЯ: – Доча, ты не с жиру ли бесишься? КАТЕРИНА (печально): – Не знаю. Мне же первой ото всего этого плохо. (Садится за стол, задумчиво подпирает голову рукой) Вот ведь пишут во всех журналах – выбирайте правильно. Мне бы тоже, в своё время, не слушать никого и поступать на журналистику. Помнишь, как я романы писала в юности? Запойно! Все их заводили, а я писала. Какие планы вынашивала! Идеи, как грибы после дождя, и все, конечно же, гениальные… Была бы сейчас знаменитой писательницей, сама себе хозяйка. Ездила бы везде, интервью давала, творческие встречи с читателями.., с другими писателями. С Кабацким например. ЭМИЛИЯ: – А -а.., нашла о ком мечтать. КАТЕРИНА: – Тебе же он нравился! ЭМИЛИЯ: – Ну, нравился поначалу, а потом что-то разонравился. Если разобраться, ничего особенного, закрыл книжку и забыл. КАТЕРИНА: – Нет, не скажи… Он такой крутой, такой современный, с ним бы сесть, поговорить, я уверена, много общего бы нашлось. И потом, возможность общаться с такими людьми это же стимул. СТИМУЛ! Любимое дело, востребованность… Я бы и Олега, может, не дёргала так, не сидела бы дома клуша-клушей, не смотрела бы на мелочную бытовуху, словно через увеличительное стекло… Мам, а может я банальная неудачница? ЭМИЛИЯ: – Я бы сказала, кто ты, но тебе и без этого плохо. КАТЕРИНА (обиженно): – Спасибо… ЭМИЛИЯ: – И сейчас ещё не поздно, если уж на то пошло. Я все твои тетрадки сохранила, можешь взять, перечитать с высоты, так сказать, уже зрелого возраста, и занимайся себе дальше. Работа у тебя есть, а это будет, как хобби для сброса всего, что, как ты говоришь, копится. КАТЕРИНА: – Нет, мам, перегорело уже. Эмилия молча лезет в комод, откуда вытаскивает стопки общих тетрадей, которые кладёт перед Катериной. Та смотрит, усмехается, берёт одну. КАТЕРИНА: – Надо же, сколько понаписала… А-а, это про зазеркалье. Смешная книжка получилась, припоминаю, по эту сторону одна жизнь, по ту – другая… (листает, что-то прочитывает, смеётся) Слушай, странно так, я отлично помню, что было, когда я это писала! Как раз, в Олега влюбилась… Слова дописывать не успевала, так всё это из меня… Смотри, прямо как Моцарт, без помарок, и складно ведь! ЭМИЛИЯ (Собирает чашки и чайник): – Ну, почитай, почитай, развейся. (Идёт на кухню, но на пороге оглядывается) А лучше спать ложись. Тетрадки эти я тебе отдам, дома почитаешь, а постель сейчас приготовлю. КАТЕРИНА: – Не суетись, я сама. (захлопывает тетрадь, берёт её с собой) Возьму на сон грядущий, может приснится что-то из прошлой жизни. Тебе с посудой помочь? ЭМИЛИЯ: – Без тебя справлюсь. Через двадцать минут особо волнительный сериал начнётся, как раз всё успею. (уходит) КАТЕРИНА (вслед): – Как ты можешь такой гадостью голову забивать? ЭМИЛИЯ (уже из кухни): – Не мешай, это ритуал! Катерина смотрит на оставшиеся тетради, немного думает, забирает только ту, которую просматривала до этого, потом включает мобильный, забирает и его и переходит в спальню. Картина вторая В спальне Катерина включает торшер и засматривается на себя в огромное зеркало возле двери. КАТЕРИНА (тоскливо): – Боже, какая бы из меня вышла знаменитость! Псевдоним бы себе взяла, такой, какой-нибудь позвучнее… Кэт… Нет, это банально. Кэтрин Ка… Нет, тоже чушь. Господи, куда мне в знаменитости, даже псевдоним придумать не могу… (Видит на туалетном столике книгу) О! Цветаева. «Казанова и Франциска»… (вяло): Вот. Чем плох псевдоним?! Франциска! Красиво и непонятно… Снова вертится перед зеркалом и так, и этак, потом вдруг замирает, упирается обеими руками о раму и почти стонет: «Достало всё! Не могу больше!». Резко выключает торшер, падает на кровать. В полной темноте слышен тихий, быстро замирающий плач. Потом зеркало начинает светиться. Кажется, что это из него доносятся звук подъехавшего автомобиля, музыка, явно клубная, и голоса, слишком громкие для обывателей. Голоса ссорятся, потом автомобиль, судя по звуку, уезжает. Затихает и музыка. Внезапно дверь в спальню распахивается. На пороге женский силуэт, очень похожий на Катерину – такое же длинное платье, шпильки, в руке клатч. Женщина заходит в комнату и в свете, излучаемом зеркалом, видно, что она точно так же упирается обеими руками о раму и почти стонет: «Достало всё! Не могу больше!». Потом так же резко, как и Катерина до этого, подходит к торшеру, но теперь уже включает и так же падает на кровать. Раздаётся крик, обе женщины вскакивают. КАТЕРИНА (истерично): – Вы кто?! ФРАНЦИСКА: – Как кто? Я Франциска. КАТЕРИНА: – Что ещё за Франциска? ФРАНЦИСКА (опомнившись): – А ты вообще, кто?! КАТЕРИНА: – Я у себя дома, между прочим! ФРАНЦИСКА: – Ни фига..! Это я дома! (Осекается, заметив, как они похожи друг на друга) Это что, розыгрыш? КАТЕРИНА (тоже заметив сходство): – Не представляю, кто бы мог так разыгрывать. ФРАНЦИСКА (не слыша): – С ума сойти! Платьице, конечно, дешёвое, и с лицом что-то не то, но в целом… Жуть какая-то! КАТЕРИНА: – Нормальное платье! ФРАНЦИСКА: – Ты как сюда попала? КАТЕРИНА: – Что значит, как?! Я к маме пришла! ФРАНЦИСКА: – Что ещё за мама? КАТЕРИНА: – Эмилия Александровна! ФРАНЦИСКА: – Ха! Это моя мама Эмилия Александровна, и я ей давно уже другую квартиру купила, побольше! А здесь у меня теперь нора. Лежбище, когда достают все! КАТЕРИНА (растеряно): – Но я только что с мамой разговаривала… (кричит): МАМА! Не услышав ответа, выбегает из комнаты, но быстро возвращается с запиской. КАТЕРИНА (читает): – «Сериал ушла смотреть к соседке, спи спокойно, приду, скорей всего, не скоро…» Что это? Ночь на дворе, какие соседки?! ФРАНЦИСКА (берёт записку, рассматривает): – Почерк мамин. Странно… И для розыгрыша как-то… глуповато. КАТЕРИНА: – Погоди, как, говоришь, тебя зовут? ФРАНЦИСКА: – Франциска. Ну, то есть, это псевдоним, творческий, а так я Катерина Владимировна… КАТЕРИНА (догадываясь): – Не может быть! Я же только что… (растеряно протягивает руки к зеркалу) ФРАНЦИСКА (истолковав её возглас по-своему): – Да, это я. Отрадно, что даже сумасшедшие меня читали. КАТЕРИНА: – Причём тут сумасшедшие! Мы с тобой одно и то же! ФРАНЦИСКА: – Что за бред? (обходит Катерину, присматривается) У мамы были внебрачные дети? КАТЕРИНА: – Нет же, бестолочь! Не знаю, как всё это получилось, но… Помнишь, на первом курсе мне… нам идея в голову пришла о зазеркалье?! Ну, же.., книга о параллельных жизнях?! ФРАНЦИСКА: – Откуда ты… (осекается) Не может быть… Так это всё правда?! КАТЕРИНА: – Похоже, да. (Замечает тетрадку, которую взяла с собой из гостиной, хватает её, трясёт перед лицом Франциски) Вот! Я приехала к маме в жуткой депрессии, вспоминала, как хотела стать писательницей и прославиться, она мне достала это, а потом я пришла сюда и вот здесь, перед зеркалом воображала себя знаменитостью.., и псевдоним этот дурацкий придумала! Как раз, Франциску… Вот (хватает книгу Цветаевой) здесь название увидела и решила, что будет звучно! ФРАНЦИСКА (берёт книгу): – Надо же, я тоже отсюда… Обе смотрят друг на друга, потом на зеркало. ФРАНЦИСКА: – Но мы не похожи. Так только, очень приблизительно… КАТЕРИНА: – Разные жизни, разные лица. Мы же всё описали – в какой-то момент разошлись и зажили, каждая по-своему, а если и удивляло, что порой сама на себя в зеркале не похожа, так это когда совпадения случались.., эмоции одинаковые, переживания… Жизни пересекались в единой точке, и мы сходились с разных сторон… ФРАНЦИСКА: – И где же мы сейчас? По какую сторону? КАТЕРИНА: – Понятия не имею. Осматривают комнату. КАТЕРИНА: – Всё, как всегда – мамины вещи. И стоят так же. ФРАНЦИСКА: – Нет, мама вещи с собой забрала, а это всё я заказывала у винтажников, чтобы комната выглядела такой, как я её помнила из детства. КАТЕРИНА: – А зеркало? ФРАНЦИСКА: – Нет, зеркало не менялось. Его отсюда и не вынести. Мужик, который у грузчиков старшим был, сказал, что сначала, похоже, это зеркало тут поставили, а потом стены возвели. Обе подходят к зеркалу, останавливаются перед ним. ФРАНЦИСКА: – Кто же из нас отражение? Пауза КАТЕРИНА: – Нет! Я не могу и в этом оказаться неудачницей! ФРАНЦИСКА: – Но я абсолютно настоящая! КАТЕРИНА: – Я тоже! ФРАНЦИСКА: – У меня жизнь сложилась, как я и мечтала. КАТЕРИНА: – Тогда, почему мы встретились? У меня сейчас не самый лучший период. ФРАНЦИСКА: – Откуда мне знать почему?! Когда мы про зазеркалье всё это выдумывали, у нас ни слова не было о том, что можно встретиться по одну сторону. КАТЕРИНА: – Может, у тебя сегодня тоже что-то неприятное случилось? ФРАНЦИСКА: – У меня?!! Я что, похожа на человека с неприятностями? КАТЕРИНА: – Нет, ты выглядишь прекрасно! Даже лицо как раз такое, о котором я всегда мечтала! ФРАНЦИСКА: – Жаль, не могу ответить тем же. КАТЕРИНА: – А что не так со мной? ФРАНЦИСКА: – Не знаю… (Осматривает Катерину довольно бесцеремонно) Тебя пожалеть хочется. А потом усмехнуться… Ты, похоже, замужем? КАТЕРИНА (с вызовом): – А ты? ФРАНЦИСКА: – На фиг надо! Человечество может дойти в техническом прогрессе до каких угодно высот, но одно останется неизменным – любой муж будет требовать от жены обязательного ОБСЛУЖИВАНИЯ! А мне это зачем? Пришло, к примеру, вдохновение, а следом за ним муж с работы, и, что делать? Вот ты скажи, ты же замужем наверняка, надолго хватит этого мужа, если предложить ему обслуживать себя самостоятельно? А ещё лучше, ответь, надолго ли хватит тебя самой, если всякий раз себе же на горло наступать, а потом, когда уже ни вдохновения, ни сил, сидеть и жалеть об упущенном..? Вот, покраснела… Дальше можешь не отвечать, и так вижу из-за чего ты Франциской не стала. А ведь было всё – талант, идеи и миллион возможностей всё это реализовать, не так ли?! Хотя, что не так ли, я сама была тобой, знаю о чём говорю. КАТЕРИНА: – Кто много знает, мало говорит. ФРАНЦИСКА: – Это моя фраза. КАТЕРИНА: – И моя тоже! Какой бы жалкой я тебе ни казалась, не забывай, когда-то мы были одним человеком. ФРАНЦИСКА: – Какое счастье, что я стала, кем стала. КАТЕРИНА: – Счастье ли? Ты хоть понимаешь, что с нами сейчас произошло? Или так стараешься скрыть, что и в твоей удачной жизни что-то пошло не так, что готова отказаться от чуда? Ведь это чудо, что мы встретились! И разве нельзя без понтов и подколов спокойно поговорить? Если то, что напридумывали когда-то, как фантастику, на нас же и свалилось, значит, для чего-то это нужно, и надо разобраться! У меня, вот, кризис, к примеру, а у тебя, что? ФРАНЦИСКА (упрямо): – У меня всё нормально! КАТЕРИНА: – Тогда расскажи про то, как у тебя всё нормально. Может, окажется, что твоё нормально, у меня как раз проходит, как кризис. ФРАНЦИСКА: – Это твоё нормально для меня кризис, а моё нормально для тебя одна сплошная удача. Как понимаю, ты в своей реальности не в курсе, а я у себя очень даже прославилась! КАТЕРИНА: – Вот и рассказывай! Как прославилась, когда, за что? Раз прославилась, значит, написала всё-таки что-то стоящее? ФРАНЦИСКА (берёт тетрадку): – Вот это и написала! В одно издательство пошла, в другое.., в третьем пока эту бабу, которая рукописи принимает, ждала, затащилась в курилку, а там главный редактор сигареткой попыхивает. Я тогда, правда, не знала ещё, кто он и что, зажигалку попросила и стою себе, даже не смотрю в его сторону. Сам поинтересовался, кого я жду. А потом, слово за слово, выяснил, что учусь, где учусь, что пишу и люблю писать… Спросил, о чём. И вдруг, как Воланд прямо, протягивает руку и говорит: «Позвольте взглянуть». Я свой этот кирпич рукописный достаю, думаю, попал мужик, сейчас пожалеет, что попросил. А он ничего, не испугался, даже «Ого!» не сказал. Начало пробежал глазами, потом раскинул на середине где-то, помычал, покивал и хорошо так как-то, по-деловому: «Ладно, я прочту». Вот тут и выяснилось, ху, как говорится, из ху… КАТЕРИНА: – Здорово! ФРАНЦИСКА: – Обычное дело. Когда тебе судьба чего-то достичь, всё само под ноги стелется. Ты-то вот чего не пошла в издательства? (встряхивает тетрадкой) Старт у нас с тобой общий был. КАТЕРИНА (отворачиваясь): – Не помню… ФРАНЦИСКА: – Врёшь. Наверняка струсила. КАТЕРИНА (словно не слыша): – А ты помнишь, как мы это писали? Такой восторг, что идея классная пришла! Что ни глава, для самой себя открытие… Классное было время! В моей жизни – лучшее. ФРАНЦИСКА: – Слишком искренне писали… Я тебе, как профессионал скажу – это всегда наивно выглядит. И редактор тогда, кстати, половину всех этих восторгов выкинул. КАТЕРИНА: – Вот! Вот поэтому я и не пошла в твои издательства, чтобы по живому не резали! Ты-то сама, как пережила это препарирование? Ведь обидно же было, да? Ну, сознайся! ФРАНЦИСКА: – Да, обидно. Когда редактор правку прислал, я полночи проплакала. А потом плюнула и решила – стану на ноги, раскручусь и издам полный вариант! КАТЕРИНА: – Издала? ФРАНЦИСКА: – Ещё издам, какие мои годы. КАТЕРИНА: – Нет, не издашь, ты уже другая стала. Сама только что сказала, что всё то было наивным, а мне до сих пор так не кажется! ФРАНЦИСКА: – Потому что у тебя другого ничего нет! А у меня нового полно, и теперь, кстати, берут всё, без правок, хотя пишу я так же искренне, только более профессионально и жёстко, без подростковых слюней! КАТЕРИНА: – У меня их и не было никогда, а было чистое вдохновение без дурацких условностей и оглядок на конъюнктуру. ФРАНЦИСКА: – Это называется графоманство. КАТЕРИНА: – Это называется честный подход к делу. ФРАНЦИСКА: – И самый глупый изо всех возможных, потому что честность – палка о двух концах. Знаешь поговорку о простоте, которая хуже воровства? Так вот, иная честность той простоте, как родная сестра. КАТЕРИНА: – Как же ты пишешь сейчас? ФРАНЦИСКА: – По-умному. Нутро напоказ не выставляю, я его шифрую и подаю, как информацию к размышлению, не больше. Кому надо, поймут, а кому не надо.., тем и не надо. У обеих звонит телефон. Обе смотрят на дисплеи и одинаковым жестом, с досадой, отключают. ФРАНЦИСКА: – Достал! КАТЕРИНА: – Кого это ты так? ФРАНЦИСКА: – Придурка одного. А тебе кто звонил? КАТЕРИНА: – Муж. ФРАНЦИСКА: – Сочувствую. Я хотя бы послать могу, а ты, бедняжка… А кстати, ты за кем замужем? Катерина не успевает ответить, снова звонят телефоны. ФРАНЦИСКА (уже злясь): – Да пошёл ты, идиот! Думает, если он сам Кабацкий, так теперь всё… Прости, не расслышала, кто твой муж? КАТЕРИНА: – Олег. А ты кого сейчас назвала? ФРАНЦИСКА: – ЧТО?! Обе хором: «Тот самый?!» КАТЕРИНА: – Боже мой! Кабацкий! Я же все его книги купила и прочла! ФРАНЦИСКА: – И зря! Прожжённый конъюнктурщик и лицемер! Но Олег..! Всё-таки женился… И как он? Хороший муж? КАТЕРИНА: – Не знаю… С ним скучно сейчас. ФРАНЦИСКА: – С Олегом?! Скучно?! Да ты с ума сошла! КАТЕРИНА: – А что не так с Кабацким? ФРАНЦИСКА: – Я уже всё о нём сказала. А вот, что не так с Олегом? Ты довела? КАТЕРИНА: – Я?!!! Как же… Раздаётся звонок в дверь. Обе вздрагивают. ФРАНЦИСКА: – Это к кому? КАТЕРИНА: – Ты кого-то ждёшь? ФРАНЦИСКА: – Только не это! Снова звонят. ФРАНЦИСКА: – Пойду в глазок посмотрю. Уходит и возвращается на цыпочках, крайне возбуждённая. ФРАНЦИСКА: – Там Олег! Слушай, он совсем не изменился, только возмужал немного. КАТЕРИНА: – Господи, зачем?! ФРАНЦИСКА: – Иди, открой ему. Ужасно хочется посмотреть узнает он меня, или не узнает! КАТЕРИНА: – В своей реальности ищи его и смотри. ФРАНЦИСКА: – А может это и есть моя реальность, и он просто пришёл по старой памяти, потому что забыть не может? Пойду, открою. КАТЕРИНА: – Нет! Я сама! Уходит и возвращается с Олегом. ОЛЕГ: – Кать, ну в чём дело? Что такого случилось-то? ФРАНЦИСКА (приосанившись): – Здравствуй, Олег. Олег, не замечая, проходит мимо и останавливается перед Катериной, вопросительно на неё глядя. КАТЕРИНА: – С тобой, между прочим, поздоровались. ОЛЕГ (озираясь): – Кто? ФРАНЦИСКА (шёпотом): – Он меня не видит! ОЛЕГ (Катерине): – Ты о чём вообще? КАТЕРИНА: – Я с тобой поздоровалась! ОЛЕГ: – Так виделись, вроде… Ну, ладно, здравствуй, и объясни, наконец, что случилось, я ничего не понял! КАТЕРИНА: – Господи, Олег, зачем ты пришёл?! Я не хочу никаких объяснений! ФРАНЦИСКА: – А что у вас случилось? КАТЕРИНА: – Отстань! ОЛЕГ (обиженно): – Что значит «отстань»? КАТЕРИНА: – Да я не тебе! ОЛЕГ: – А кому? Ты с ума меня решила свести, да? КАТЕРИНА: – Олег, я не хочу никаких объяснений. ОЛЕГ: – А знаешь, надоело! Сколько можно уже! То ты хлопаешь дверью и бросаешь меня в гостях, где я сижу, как идиот оплёванный, и все вокруг молчат, как на похоронах, а потом выясняется, что я слишком много и глупо шутил! То тебя бесит, что я не в духе и молчу! То выводит из себя, что я с тобой мало общаюсь, а когда начинаю общаться, ты просишь не мешать! Или, вот хотя бы, на днях… Олег продолжает говорить, но уже беззвучно, Франциска подходит к Катерине, говорит шёпотом. ФРАНЦИСКА: – Катька, да ты дура совсем! Ты что из него сделала? Я так даже с самыми идиотами не обращаюсь. Если человек настолько раздражает, от него нужно уходить и не мучить ни себя, ни его! КАТЕРИНА: – Я сама себя раздражаю! ОЛЕГ: – Нет, дорогая, ты собой упиваешься! Несчастьем своим, что муж плохой достался! ФРАНЦИСКА: – Вот! Слышала? Олег-то поумнее тебя будет. КАТЕРИНА: – Что ты можешь о нас знать? ОЛЕГ: – Свою сторону вопроса – вот что я могу знать! Думаешь, мне не хочется хлопнуть дверью? Хочется! Иной раз так хочется, что сам не понимаю, что держит! Но я по крайней мере знаю из-за чего и могу это объяснить, а ты просто так, по минутному дурному настроению! ФРАНЦИСКА: – Боже мой! Боже мой! Ты, Катька, не имеешь права быть даже самой дурной моей реальностью! КАТЕРИНА (Франциске): – Замолчи! Тебя это ни с какого бока не касается! ОЛЕГ: – Меня?! Не касается?! Да у меня из-за этого не жизнь, а сплошное разгадывание кроссворда! КАТЕРИНА: – Олег, успокойся, я не тебя имела в виду. ОЛЕГ: – А кого, чёрт возьми?! С кем ты тут ещё можешь общаться? Со своим внутренним голосом? Пытаешься его заткнуть.., видимо, говорит, наконец, что ты сама не знаешь, чего хочешь? ФРАНЦИСКА: – Отлично сформулировано! КАТЕРИНА: – Хватит! Раз я такая плохая, брось меня и живи счастливо! Олег некоторое время молча смотрит на неё, потом качает головой, словно говоря: «Вот теперь мне всё ясно», и уходит. ФРАНЦИСКА (бросаясь к Катерине, приказным тоном): – Сейчас же догони его, верни и объяснись! Я мешать не стану, могу на кухню уйти. Катерина отрицательно мотает головой, внезапно разражается слезами и плачет прямо в голос, так отчаянно, что Франциска в первую минуту теряется. Потом начинает утешать. ФРАНЦИСКА: – Кать, ну не реви. Ну, сядь, успокойся и мне хотя бы расскажи, что у вас вышло. В конце концов, мужики, они такие.., мало ли… люди меняются. Это у меня обычная бабская стервозность сработала, незамужний комплекс – первым делом за чужих мужей заступаться, даже если они козлы. Они сразу так смешно выделываться начинают, и ты для них потом солнце в небе… Но Олег-то не козёл! КАТЕРИНА (сквозь слёзы): – Не-е-ет. ФРАНЦИСКА: – Вот и расскажи. Он тебе изменяет? КАТЕРИНА: – Нет. ФРАНЦИСКА: – Может, вы не поняли друг друга в чём-то? КАТЕРИНА: – Да я сама не знаю! Как-то – раз, и ушло что-то.., а ведь столько счастья было раньше! Знаешь, что самое обидное? Что нового ничего не происходит! Я до полного бесчувствия завспоминала тот день, когда он пришёл и сказал, что любит! Ещё немного, и этого тоже не останется – сотрётся воспоминание… ФРАНЦИСКА: – Это когда было? КАТЕРИНА: – После ссоры той.., ты должна помнить. В кафе, когда окончание сессии отмечали… Я потом лежала дома неделю, не ела, не пила, песню ту страдальческую слушала. ФРАНЦИСКА: – Да, помню. Только я песни не слушала – я как раз тогда в издательства и пошла. Назло! Доказать решила, что не абы кто, и что ценна до невозможности! Трубку не брала и маму попросила сказать, что уехала… А потом закрутилось всё.., забылось… КАТЕРИНА: – А я ни о чём думать не могла. Не поверишь, умереть была готова! Если бы он тогда не пришёл, может и умерла бы… ФРАНЦИСКА: – А он, выходит, пришёл. КАТЕРИНА: – Да. Сидел возле меня, говорил о том, как сильно любит, как виноват, как сам страдал все эти дни после ссоры… Знаешь, что он тогда сказал? Что я для него, как совесть! Мерило ценностей. Я, говорит, теперь всё делаю с одной мыслью – понравится ли это тебе, или не понравится. А потом в этой своей манере, помнишь, с вечными приколами, сидит так, за руки меня держит и говорит, что не всегда может с этим определиться, поэтому совершенно необходимо, чтобы я всегда была рядом… Я даже не сразу поняла, что он так предложение сделал. ФРАНЦИСКА (печально): – А ведь когда-то говорил, что не представляет меня с поварёшкой в руках. Помнишь? В этой комнате всё и было… (Катерина кивает, Франциска усмехается) И тут же нарисовал картину семейной жизни – представь, говорит, это наш семейный уголок, тут шкаф с твоими книгами, тут мои научные награды, тут кроватка с ребёнком… У вас есть ребёнок? КАТЕРИНА: – Да. ФРАНЦИСКА: – Всю жизнь он мне испортил этими своими картинками! Дважды готова была замуж выйти, и мужчины были, как на подбор – во всех смыслах достойные, но ни один в это вот всё не вписывался! КАТЕРИНА: – Ты что, до сих пор Олега любишь? Франциска не отвечает, закрывает лицо ладонями. В этот момент в дверь робко просовывается Олег. В руках у него цветы, и одет он очень элегантно, совсем не так, как до этого. Катерина замечает его, вскакивает. КАТЕРИНА: – Зачем ты вернулся?!.. (Замечает цветы и одежду) А это ещё что? Ты когда успел… ОЛЕГ (не видя и не слыша её, обращается к Франциске): – Катя… Катя, прости, у тебя там открыто было… Франциска медленно оборачивается, встаёт. Олег мнётся на пороге. Видно, что он крайне смущён. ОЛЕГ (неловко протягивая цветы): – Вот… Я тут случайно.., поздравить хотел… Ты прости, увидел, что там, на улице произошло и… вот. Не смог уйти. Ходил, ходил, как дурак вокруг дома. А потом вижу, свет всё горит и горит, подумал, что тебе, наверное, плохо… Я Олег. Помнишь меня? (видит, что Франциска не отвечает и смотрит на него, не шевелясь) Прости… Глупо было так приходить… Кладёт цветы на столик, хочет уйти. ФРАНЦИСКА (словно во сне): – Олег! Это не сон? Ты на самом деле пришёл? ОЛЕГ: – Кать… Ты меня не забыла?! ФРАНЦИСКА (опомнившись): – Забыла? Ну, что ты, конечно же нет! Я и не забывала, просто ты так неожиданно… Господи, какие цветы красивые… Проходи, садись. КАТЕРИНА: – Это что, мой Олег?! Это он в твоей реальности такой? Франциска прижимает к себе цветы, улыбается и протягивает Олегу руку со словами: «Это мой Олег». Он немного удивлён, но видно, что доволен. В этот момент раздаётся хлопанье входной двери и на пороге комнаты появляется Кабацкий. Осмотрев Франциску с Олегом, который, как раз, только только взял протянутую руку Франциски в свои, он встаёт в картинную позу обманутого мужа. Видно, что изрядно выпил. КАТЕРИНА (восторженно): – Батюшки, Кабацкий! КАБАЦКИЙ: – Та-аак… Отлично! Я, как почувствовал, вернулся, и оказалось вовремя – успел заметить этого господина, заходящего сюда, как к себе домой! Можешь ли ты, драгоценная моя Франциска, объяснить, кто это? ФРАНЦИСКА: – Нет. Я не хочу никаких объяснений, особенно с тобой. Всё было сказано полчаса назад, на улице, и с тех пор ничего не изменилось. КАБАЦКИЙ (проходя в комнату) – Да, как сказать. (выразительно смотрит на Олега) Кое-что появилось новое. ОЛЕГ (холодно): – Я вам не кое-что. КАБАЦКИЙ (с деланным равнодушием): – Это вы ей не кое-что, а мне, простите, совсем ничто… Ха, прямо стихи! Может, мне в поэты податься, а, Франциска? Сочиню поэму о преданной любви, в смысле предательства, разумеется, снова прославлюсь, только теперь в новой, так сказать, ипостаси, и ты опять решишь, что я тебе вполне подхожу. ФРАНЦИСКА: – До свидания, Виталий Викторович, была не рада вас видеть. КАБАЦКИЙ: – А-аа, ха-ха.., забавно. ОЛЕГ: – Я могу вам помочь найти выход. КАБАЦКИЙ: – О как! Франциска, я не помню, как ты мне объяснила, кто это такой? ФРАНЦИСКА: – Кабацкий, ты пьян, иди домой. КАБАЦКИЙ: – Пойду, пойду, только сначала хотел бы прояснить, как у нас с тобой будет дальше? Я, знаешь ли, отношения с тобой просто так разорвать не могу, у меня на них расчётец кое-какой имелся, да и репутация, чисто по-человечески.., ты же понимаешь. Завтра утром этот хмырь выйдет отсюда, и по всей жёлтой прессе потекут мерзотные помойные реки их обычных домыслов! «Франциска изменила Кабацкому!», «Романист готов стать трагиком!», а наиболее продвинутые загнут что-нибудь классическое, типа: «Похожая на всех счастливая семья стала по-своему несчастна!» Неплохо звучит, да? Сообразно масштабу… ФРАНЦИСКА: – Мы с тобой семьёй не были. КАБАЦКИЙ: – Э, нет, дорогая, были. И дети у нас имеются. Имена назвать? (загибает пальцы) «Островитянка», «Пять ракурсов одного лица», «Частная собственность»… Или ты будешь утверждать, что всё это ко мне отношения не имеет? Но есть свидетели, и я могу подать в суд, если что… ФРАНЦИСКА: – Чего ты хочешь? КАБАЦКИЙ (с неопределённым жестом пожимает плечами): – Пока наш союз коммерчески оправдан, мы должны оставаться вместе. Если хочешь.., или, точнее, если уже не хочешь, можем делать это только для вида, но отказ ото всех случайных связей остаётся в силе, как ты понимаешь. Поэтому уйду я не один, а вместе с этим господинчиком (тычет пальцем в Олега) КАТЕРИНА: – Что он имеет в виду? ОЛЕГ: – Катя, если я создал проблемы своим приходом… ФРАНЦИСКА (огорчённо и потеряно, непонятно кому отвечая): – Я потом всё объясню. КАБАЦКИЙ: – Именно, что потом! Но, если хочешь, я могу просветить молодого человека по дороге. ФРАНЦИСКА: – Нет! Обойдёмся без тебя. (Умоляюще Олегу): Олег, я ужасно была рада тебя увидеть! И поболтать с тобой хочу, но только не при нём! Завтра презентация моей книги для читателей, приходи. Это в книжном на площади. ОЛЕГ: – Я приду. КАБАЦКИЙ: – Что ж.., я, конечно, не собирался, но теперь, видимо, придётся тоже. Проконтролировать! ФРАНЦИСКА (не обращая на Кабацкого внимания): – Приходи, там, на людях, он не помешает. Конец ознакомительного фрагмента. Текст предоставлен ООО «ЛитРес». Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/marina-alieva/chelovek-i-kayros-pesy/?lfrom=688855901) на ЛитРес. Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.