Эшелон на север

Эшелон на север Виталий Бернштейн Виталий Бернштейн Эшелон на север Памяти Григория Бескровного Часто снилась потом Гришке дедова хата, где прошли его счастливые детские годы. Просторная, добротно обустроенная – лучшая хата в Небраткове. Стояла она на краю села, на взгорке, оттуда видны были заречные луга, лесок за ними. По деревенским понятиям семья Иванчуков считалась не такой и большой. Четверых детей подняли дед Василь с бабкой Катериной. Да еще один ребеночек умер у Катерины в ангельском возрасте – Бог дал, Бог и взял. Когда объявили НЭП, Андрей, их старший сын, подался на строительные работы в Киев. Там и осел. Василь не одобрял этого, считал, что работа на земле – самая главная на свете. Но как потом оказалось, этим Андрей и оберег себя. А младший сын Захар остался с отцом, матерью в родном Небраткове, на Киевщине. Для него поставил Василь на своей усадьбе маленькую хатку – Захар женился недавно, детей пока не было. А в родительской хате, с Василем и Катериной, жили две дочери: семнадцатилетняя Настенька да еще Фрося с мужем и двумя сыновьями-мальцами. Хата большая, места хватало. Хозяйство Иванчуков считалось зажиточным. Держали трех лошадей, двух коров, несколько свинок, десятка три кур. Земельный надел – восемь десятин. А еще владели ветряной мельницей. В соседней Алексеевке стояла большая мельница – жернова крутила паровая машина. Но и у деда Василя на его ветряке работа не переводилась. Помогал ему Захар, парень тихий, руки золотые, с любым механизмом разобраться мог. Потом и Фросин муж в семье объявился, тоже помощник хоть куда. Происходил Микола из Алексеевки, из семьи небогатой, но работящей. Увидел как-то на посиделках миловидную, застенчивую Фросю – сразу влюбился. И ей Микола нравился. Поначалу Василь не давал согласия на их женитьбу. Не смея выходить из отцовской воли, Фрося по ночам тихо всхлипывала в подушку. Тогда вступилась мать. Редко перечила мужу Катерина, но тут был такой случай. И Василь смягчился. Свадьбу сыграли шумную. «Примак» Микола – так называли мужей, принятых в семью жены, – очень быстро стал правой рукой деда. В отличие от тихого Захара, во всем послушного отцу, Микола, шумливый, скорый в движениях, иногда даже осмеливался перечить. Но по делу. Предложил, например, Микола, завести пчельник. Василь сперва сомневался, будет ли выгода. Все-таки попробовали – и Микола оказался прав. В базарные дни отвозил он пахнущий гречихой мед, собранный на заречных лугах, в Алексеевку или чуть дальше, на станцию Каменку. Хорошо продавался мед. Так и жили Иванчуки, трудились с утра до вечера, богатели своим трудом. Но НЭП заканчивался, приближался «великий перелом». Ганна, жена Захара, работала в местной кооперативной лавке. Оттуда и приносила иногда московскую газету «Правду». После ужина, близоруко щурясь, Захар читал ее вслух отцу и Миколе. Месяц за месяцем все больше распалялась «Правда» от ненависти к деревенским «мироедам». Мрачнело лицо деда Василя, уныло вздыхал Захар. Только Микола, молодым пареньком, уже под конец гражданской войны, мобилизованный в Красную Армию, улыбался благодушно. – Не волнуйтесь, батя. Не про нас писано. Не для того мы бились с беляками насмерть, чтобы трудовое крестьянство в обиду дать. Самые трудовые мы и есть. Неужто рвань эта – Ивашка Евтухов с его комитетом «незаможних селян»? Им бы только самогону нажраться да на сходе горло подрать. Работать они не больно-то любят – потому и незаможние. Кабы все деревенские работали, как мы, давно бы в городах перебоев с хлебом не было. Вот этими руками и себя кормим, и державу советскую. – Микола выбрасывал на стол, чисто выскобленный бабкой Катериной, огромные ручищи. Ладони в толстых мозолях, под кожей вздувшиеся вены гонят темно-синюю кровь, перекатываются бугры мышц. Дед Василь ничего не отвечал Миколе, с сомнением качал головой. В августе двадцать девятого года приспела в Небраткове пора «колхозного строительства». Приехал из райцентра уполномоченный с портфелем, с ним трое милиционеров. Созвали сход. Из семьи Иванчуков пошли на сход дед Василь, Захар, Микола. Да еще увязался за Миколой его семилетний малец Гришка… Запомнился Гришке тот день: пыльная площадь, вынесенный из сельсовета длинный стол, по торжественному случаю красной тряпицей застеленный, за столом – важный, толстомордый уполномоченный вместе с активистами из комитета «незаможних». – Братишки-селяне! – закричал Ивашка Евтухов, разевая рот с выбитым недавно по пьянке зубом. – Вот и пришло наше, значит, счастливое времечко – сказала линия генеральная, что жить нам теперь одной колхозной семьей. Землица, живность, а также эти, значит, труда орудия – все будет общее. – А как линия насчет баб распорядилась? – раздался из толпы чей-то охальный голос. Расползлись в улыбке слюнявые Ивашкины губы. – Про баб, значит, пока указания не поступало. А поступит – так обобществим за милую душу. Если партия велит… Из-за стола сердито цыкнул уполномоченный. На полуслове замолчал Ивашка, потушил улыбку. – Это шучу я, братишки. А если серьезно, то, не откладывая, пишите заявления, значит, добровольные в колхоз. Название ему привез товарищ уполномоченный очень даже верное – «Шлях к коммунизму». На той неделе сойдемся опять, правление выберем. И начнем счастливую жизнь. А скот чтобы привести весь на колхозный двор. Будут теперь буренки дружно шагать в светлое будущее. Вместе, значит, с хозяевами ихними. – Ну, а если, например, кто заявления не напишет? – полюбопытствовал дед Василь, стоявший в первом ряду, среди самых уважаемых селян. – А нам, Василь, твое заявление и нужно-то не очень. Тебе нужнее. Покаешься – может, и сбережешь тогда шкуру свою кулацкую. А и не напишешь заявления, так все равно мельница твоя в неделимый фонд колхоза отходит. Согласно текущему постановлению советской власти. – Мельницу я с Захаром не один год честным трудом подымал, – возразил Василь. – Отнять ее у меня – это ведь как ограбить. – Верно сказал, дедок. Партия, значит, наша так и повелела: грабь награбленное. – Врешь ты все, – ощерился Микола, стоявший рядом с дедом. – Слова эти, когда революция шла, партия про помещиков говорила. Чтобы ихнее имущество отнять и между трудовым крестьянством поделить. Не говорила такого партия, чтобы простого селянина грабить потому, что он трудом своим лучше других живет! – Раньше не говорила, а теперь, значит, сказала. Текущий момент понимать надо. Кулакам – им на селе капитализм требуется, чтоб самим жиреть, а беднякам на них горбатиться. – Это ты что ли, Иван, на кого-то горбатился? – взорвался Микола. – Да ты и на семью собственную не горбатился никогда, испитая твоя морда! В толпе раздались смешки. Глаза Ивашки превратились в щелочки. – А за слова такие с тебя, Микола, с кулацкого подголоска, спросят. Кто поперек становится, мы того в порошок сотрем по всей строгости обострившейся классовой борьбы. – Это меня, красного конника, в порошок?! Ах, гад, попался бы ты мне, когда я в Первой конной служил!.. – побелевший Микола шагнул к худосочному Ивашке, схватил его за шею клещами-пальцами. – Придушу гада на месте! Вскочил уполномоченный, закричал что-то по-петушиному, портфель со стола в пыль хлопнулся. Бросились к Миколе милиционеры, повалили на землю. Рванулся было Гришка на помощь отцу, но не успел. Заломив руки, милиционеры затащили отца в сельсовет, заперли в подвале. А вечером увезли в Белую Церковь. Наутро заторопилась в город Фрося. Два дня обивала пороги, а на третий день буркнул ей начальник, не подымая глаз от бумаг, чтоб ехала домой. Дескать, муж ее как не разоружившийся подкулачник уже отправлен на поселение в Сибирь. Покатились тихие слезы из немигающих Фросиных глаз. Поднял голову начальник, сказал с усмешкой, чтобы не убивалась так. Сверху указание есть: скоро все кулацкие семьи тоже поедут на поселение. Вот она с мужем и свидится… Навалилась на Небратково ранняя осень, зачастили дожди. Торопились селяне убрать все с полей поскорее. А дед Василь в эту страдную пору почти не выходил из дому. Сидел в горнице, отрешенно уставившись в затянутое тучами небо за окном. Лежали на подоконнике его не привыкшие к праздности руки. Старалась не беспокоить мужа бабка Катерина – сама с дочками и Захаром управлялась по хозяйству. Ухаживали, как всегда, за скотиной. С огорода, позади хаты, все убрали. В базарные дни ездил Захар в Алексеевку и Каменку, продавал мед с пчельника – деньги, они всегда пригодятся. А что до урожая в поле, остались их восемь десятин нетронутыми. Кой прок заниматься этим – урожай на поселение не возьмешь. Конец ознакомительного фрагмента. Текст предоставлен ООО «ЛитРес». Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/vitaliy-bernshteyn/eshelon-na-sever/?lfrom=688855901) на ЛитРес. Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.