Ярая (окончание)

Глава 6

Кончилась сумрачная осень. Прошла метельная зима. И пришла затяжная тягостная весна. Постоянно дул холодный пронизывающий ветер. Небо было сплошь покрыто серыми мохнатыми облаками, из которых сыпало то мелким дождём, то снежной крупой. Сугробы – грязно-голубые, ноздреватые – всё пытались стаять, сочились мутными каплями – и не стаивали!
Александр стоял в углу курилки, смолил сигарету и, подшмыгивая носом, выслушивал своего начальника, а заодно и закадычного дружка Анатолия. Тот напористо вытягивал из него обещание поехать на открытие весенней охоты на уток.
- Сань, тебе понравится! Почти одни наши будут: Лёшка Бадыгин, Кузьмин с планового отдела, Борис Сергеевич. Поехали! А то ты, я смотрю, совсем квёлый стал. Дома чего? Или заболел?
- Да нормально дома, - вяло отбрехивался Сашка. - Не болею я. Просто… Настроения чего-то нет, чего я поеду? Вам портить? Да и не охотился я ни разу. И ружья нет.
- Будет тебе ружьё! На три дня всего-то!.. И две ночи… Посидим, водочки попьём, погутарим… Егерь там – мировой мужик! В баньку сходим! Хотя, это… навряд ли… не до баньки ему будет с открытием сезона… А смены я тебе внеурочные – уж извини – больше подписывать не буду. У тебя, вон, брюки спадывают, а ты опять: давай, давай, подежурю… Нет у нас сейчас аврала! Всё, сиди, отдыхай. Живот нагуливай…
- Дурак ты, Толя,- устало бросил ему в ответ Сашка и вышел из курилки.
Но на охоту с друзьями всё-таки поехал. Прав оказался Толя: надо было ему развеяться. И в последнюю пятницу апреля они уже сидели на берегу озера метрах в ста от камышей, где предстояло охотиться, варили ушицу, выпивали, разговаривали.
Егерь Иван Павлович оказался компанейским человеком. Часа в три забросил их на эту стоянку, показал охотничьи места и укатил далее по своим делам. А потом уж приехал часов в шесть, с рыбкой, со своим самогоном и собакой, спаниелем Бушем. Ну, и сели коротать вечерок.

Рано-рано, еще темно было, Александр вылез из машины. Ночь, на удивление, была теплой, ласковой, но Сашка всё - равно передёрнулся от прохлады, поспешил к еле тлеющему костерку.
Здесь, растянувшись вдоль сидений из брёвен, похрапывали Анатолий с егерем. Спаниель Буш настороженно привстал, принюхался и вновь завалился досыпать.
Александр разворошил костер, поставил котелок с ухой на треногу, сбоку придвинул чайник. Закурил. Искорки нехотя взлетали в темноту, ложились остывшим пеплом на спящих, на заставленную остатками ужина клеёнку. Блестело оловом озёрное зеркало. В ивняке уже копошилась какая-то утренняя пичуга.
На душе Сашки было легко и немножко грустно. Давно уже так не было, с начала осени. Правильно, что он приехал с ребятами. Может, успокоится сердце…
Буш всё-таки поднялся, потянулся и зевнул.
- Иди ко мне, кушать будем, - поманил его Александр. Тот с готовностью просеменил к нему, уселся рядом. – Держи! – Ложкой выловил кусок тушенки из банки. Собака недоверчиво обнюхала кусок, но съела. Сам же почерпнул ухи, налил в кружку егерского самогона. – Что бы всё было хорошо, - подумал он и выпил, закурил повторно и пошел на берег.
Всё понемногу серело вокруг. Рассвет приближался.
Александр уселся на влажную гальку и бездумно, будто в трансе, уставился на восток.
Подошел, облизываясь, Буш. Вскарабкался к нему на ноги, растянулся во всю длину и тоже замер.
- Чего, не спится? Кайф ловите? – заставил их вздрогнуть глухой голос не опохмелившегося егеря. Как он подошел – они даже не слышали. А тот, отойдя немного в сторонку, расстегнулся, зевнул протяжно: - Эх-хэ-хэ-хэ-хэ! – И, не прерывая оправления, продолжил: - На «номера» пора. Готов?
- Я не пойду, - Сашка продолжал гладить опять заснувшею собаку и всё так же пялился на восток. – Я же так… за компанию приехал… Толя, вон, очень на зорьку хотел.
- Толя твой… - Иван Павлович застегнулся. – Послал меня сейчас – и снова спит, как убитый. И остальные такие же: ни в тятю, ни в матю. Охотнички… Поехали, чего ты?.. Поправим сейчас малость здоровье – и постреляем. Чучелки я ещё с вечера выставил.
Александр тяжело поднялся с Бушем на руках.
- Нет, Палыч, не проси. Не поплыву я. Жалко мне тварь божью убивать. Не охотник я. Я лучше здесь посижу. Выпьем сейчас – и посижу. Целую вечность восход не видел.
- Ну, как знаешь. Жалко тебе… А шурпу – то трескать будешь, - поддел его егерь.
- Буду, - согласился спокойно Сашка. – Ежели подстрелишь. А сам стрелять не буду. Ты собаку с собой возьмешь?
- А что? Понравилась? – егерь попутно потрепал Буша по загривку. – У меня их четверо в хозяйстве.
- Богато, - Сашка подставил свою кружку. – У меня тоже собака была. Убежала в конце лета.
- Как «убежала»? Течная, что ли, была? С кобелями?
- Нет, - Александр пригубил из кружки, перехватил поудобнее Буша, присел к костру. – Просто убежала. Не знаю даже почему... Грибы в Сосновке собирали…
- Взрослая?
- Полтора года.
- Странно, - егерь захрустел теплым солёным огурцом. – Взрослая уже… Бил, небось? Иль наоборот: муси-пуси?.. С ними так нельзя! Лучше жестко, чем сопли пускать. Что за порода-то?
- Немка.
- Да-а, жалко. Дорогая, поди… Да не бери ты в голову! – толкнул он смурного Сашку. – Наплюй и забудь! Новую заведёшь. У меня, вон, целая псарня была фокстерьеров, на барсуков натаскивал. Так ты не поверишь: пару-тройку за год хоронил! А калечных было – не приведи господь!
Сашке совсем не хотелось его слушать, но он пересилил себя и спросил:
- А сейчас?
- Да распродал всех! Накладно. У меня сейчас Бушка да две лайки. Да перед Новым годом овчарку подобрал в лесу. Их у нас много одичалых бегает по осени. Давай ещё по одной, ага? Всё, нормально, себе наливай… А собак у нас здесь брошенных много. А чего… сады рядом… Сезон кончается – их и бросают. По весне смотришь: то там вытаивает, то там… Жрать-то нечего, только кошаков таких же, брошенных… Я и про эту-то подумал: трупак. На объезде был. Качу на снегоходе, а она у обочины валяется, свеженькая ещё. Смотрю: шкурка, кажется, приличная. Думаю: на рукавицы или на пояс, может, что сгоношу... Начал грузить, а она шевелится. Ну, ветеринара знакомого привёз, тот ей чего-то вколол, таблетки оставил, проинструктировал… Выходил я её, - с сожалением проговорил Палыч, даже головой помотал. – Заботу на хребтину, называется… Бешенная какая-то оказалась, дикая… Никого не подпускает, только меня со жратвой. Так и держу на цепи всё время у свинарника. А ты чего вылупился? Дурак ты, Саш. Подумал чего… Где Сосновка твоя, а где Шиманы наши… Больше сотни верст. Не заморачивайся. Я ж говорю: здесь каждый год уйма брошенных собак.
- Да нет… это я так…
Александр отвернулся. А ладонь продолжала гладить собаку.

Ребят растормошили, когда шурпа из трех подстреленных Иваном Павловичем уток уже была готова.
Мрачные поначалу «охотники» понемногу оживали, начали балагурить, подсмеиваться по поводу утренней «охоты».
- Вы, ребятушки, насчет вечера решайте, пока не захмелели: на зорьку пойдёте или баньку принимать?.. Я на всё не разорвусь, мне ещё на два стана съездить надо. Решайте, - разумно талдычил им егерь.
- Мужики, а давайте, правда, в баньку? – Кузьмин из планового уже был «хорошенький», расстегнул фирменный охотничий комбинезон, откинулся сыто спиной к берёзе. – Поохотились уже утром, - хихикнул глупо. – Поели, попили… По банкам постреляем – и в баньку.
Компания малость поерепенилась, но, в конце концов, согласилась: поохотились. А если всё банькой закончить – о чём ещё мечтать?! На весь год воспоминаний! Часиков до четырех посидим здесь, да, Палыч? И к тебе! Только… это… через магазин бы, а? Кончается, на баньку не хватит…
- Самогоночка понравилась? Ну, её и будете потреблять. У меня её хоть залейся… - Иван Павлович позвонил домой. – Петь, сынок… Баньку запали, чтоб к восьми готова была… Нет, мы сегодня прикатим, на вечернюю не останемся. Пельмешки есть? - Он обвел взглядом соратников, пересчитал. – Шестеро нас, Петь. Со мною вместе. Ага… Ну, всё, пока. – Вновь посмотрел на толпу. Толпа в ожидании молчала. – Всё, в шесть сматываемся. Саш, как ты? В состоянии рулить?
- Нормально, Палыч, нормально.
- Тогда так. Я сейчас по делам смотаюсь, чтоб вечером не отвлекаться. К пяти приеду. Ребят, две просьбы к вам: не запалите здесь по пьяне чего-нибудь и срач за собой убрать в мешки. Бушку я вам оставлю. Если кто из моих служивых появится – пусть мне звонят. Да, вот ещё… Овраг у леса видите? Стрелять по банкам только там! Мы там ружья пристреливаем, никому не помешаете. Всё, я покатил!
Ребята молча проводили глазами его «уазик», переглянулись.
- Ну, чего?.. Шикарно! «Всё включено»… Давайте-ка за это дело… - Кузьмин потянулся в центр стола.

Хоть и с трудом, но до хаты Палыча они всё-таки добрались. Сашка постоянно дымил за рулём, пытаясь не заснуть, остекленевшими глазами «сверлил» замызганный зад егерского «уазика» и что-то лениво и невпопад отвечал захмелевшему Анатолию. Остальная братия спала. Лесами и пролесками добрались до окраины села. Егерь притормозил, вышел. Александр, устав от невнятного бормотания коллеги, тоже вылез.
- Случилось что? Заглохла?
- Не-а, - Иван Павлович закурил. – Приехали почти. – Сцепил ладони на затылке. Сигаретка – в уголке жесткого рта, глаза прищурены. – Расслабься. Участок это мой, - кивнул он на огороженный плетенью косогор, что сбегал от них вниз к селу. – Вон, и банька уже топиться. Двадцать пять соток здесь у меня, живи – не хочу… Люблю я отседа заезжать. Всё, как на ладони. Красотень!
- Угу, красотень, - подтвердил Сашка, мельком окинув окрестности. – Этих бы ещё разбудить. Храпят, как медведи.
- Ничего, сами встанут. Пельменями запахнет – встанут. Ну, покурил? Поехали.

Подворье у Палыча оказалось огромным. Громадный двор перед домом под пять - шесть машин, здесь же сеновал и дровяник. Всё укатано асфальтом, над мангальной зоной - навес на резных столбах.
Поохали, поглазели и потянулись в хату. Жена Ивана Павловича как-то быстро и незаметно накрыла на стол и так же незаметно исчезла.
- А хозяйка-то где? – спохватились ребята, когда уже разложили пельмешки и рюмки подняли. – Неудобно как-то…
- Ежели ей каждый раз с вами рассиживаться – по миру пойдём, - грубо, но добродушно пророкотал егерь. – По хозяйству пошла. У меня, вон, - кивнул он на окно. – по правую руку скотина в стойле, а слева – птичник да крольчатник. Попробуй, накорми зараз… Да придёт она, - махнул он рукой. - Управятся с Петькой и придут.
- Ну, что ж… - Анатолий поднялся. – У меня, Палыч, тост. И подарочек от нас! – с пьяной значительностью добавил он, и даже палец кверху поднял. – Мульди… мультиварка!-

Хорошо сиделось. И хозяйка вскоре с сыном пришли, и запеченных кролей опробовали после пельменей, и другой вид самогоночки (на кедровых орешках) продегустировали. Иван Павлович всё пытался осаживать их:
- Мужики! Баня скоро! Ну, куда вы столько? С полным брюхом тяжко в бане… Тормозите… Не убежит от вас…
Куда там! Объедятина была – за уши не оттащить!
Сашка, тяжелый от питья и еды, вышел покурить во двор, присел на крыльцо.
Звезды уже высветились на потемневшем небе. Проклаксонил где-то вдалеке автомобиль. Негромко промычала бурёнка в стойле. Сквозь закрытые окна послышался смех ребят.
Александр длинно и шумно вздохнул.
Хорошо… Хорошо!!!
Подошел хозяйский кот. Потёрся о ноги, выгнулся дугой, зевнул широко и исчез за сараем.
- Кис-кис, - пробормотал ему вслед Сашка. Посмотрел, куда бы деть окурок? Ничего не нашел, затоптал и бросил под крыльцо. Встал. Его слегка шатнуло.
- Ничего, сейчас в баньку… Протрезвею.
Вошел в хату. На кухне хозяйка сортировала объедки по чашкам.
- Полина Артемьевна, а Палыч говорил: лайки у вас. Что-то не видел…
- Так они на задах, Саша. Посмотреть хочешь? Пойдём, поможешь заодно. Уйди отсюда! – шлёпнула попутно по мордашке Буша, прыгающего рядом с чашками. – Накормила уже – нет, у других стырить надо! Бери, Саш, вон ту… пойдём… - Она включила свет на внутреннем дворе, подхватила ещё пару чашек. – Пойдём, пойдём, не бойся, они у нас ласковые.
Они вышли из дома. И сразу же к ним подбежали лайки. Хозяйка поставила еду у здоровущей конуры посреди двора.
- Кушайте, кушайте, родные, - она ласково потрепала обеих. – Потом водички налью. Ты погладь, погладь, Саш, не бойся…
Тот неловко погладил собак левой рукой.
- А эту куда? – он поднял третью чашку.
- А-а, пусть Иван кормит. Поставь её пока на будку, что б эти не слопали. Бешенная у нас там на цепи сидит, - кивнула она на дальние стайки. - Держим её, пока участок забором не огородили. Зимой дурак мой подобрал. Замучились уже… никого к себе не подпускает. Иван сам всегда… Саш, Саш! Ты куда?! – испуганно зачастила хозяйка вслед Александру.
А тот, не слыша её, как зомбированный, с зажатой в руке чашкой шел на злобный захлёбывающийся лай в конце двора.
- Сашка! Стой!!! – вновь, так же испуганно, прокричали сзади. – Загрызёт!
Загремела звеньями цепь по проволоке, и из темноты навстречу ему рванулся темный силуэт овчарки. Отлетела в сторону чашка с едой. Сашка грохнулся на спину. А на груди его, ощерившись, уже стояла передними лапами собака.
- Яра… Ярочка, - как безумный тихо проговорил-прошептал Сашка. И рука непроизвольно легла собаке на холку. – Яра, Яра…
А собака склонилась и быстро-быстро зализала языком по его лицу. Будто мокрой тряпкой слёзы утирала.
Сашка, не отрываясь от неё, с трудом сел, скосился в сторону дома. Оттуда, на заполошные крики Полины Артемьевны, уже бежали мужики с остервенелыми пьяными лицами.
Александр крепко прижал к себе Ярую.
Мужики, подбежав, встали, как вкопанные. И молчали, тяжело дыша.
- Тьфу на тебя, …! – выругался в сердцах Палыч, отбросил топор в сторону. – Напугал – аж сердце зашлось! Я уж думал: всё! Порвёт тебя, как грелку! Ты-то чего орала?! – напустился он (заодно уж, видимо) на жену. – Видишь? Родню свою Сашка нашел, мать их!.. А ты орёшь! – И он захохотал. А вслед за ним и другие. Даже жена.
А Сашка всё продолжал сидеть и прижимал к себе Ярую. Уже не «бешенную».
- Петь, - негромко позвал Иван Павлович сына. – Кончай лыбиться. Завтра возьмёшь мою машину, ребят добросишь до дома. А то они сейчас к Сашке все не влезут.
. . .

Они ехали домой вдвоём.
Ярка развалилась на переднем сиденье и спала. Сашкина ладонь тихо и медленно гладила её по морде; пальцы ласково и осторожно теребили порванную верхушку правого уха. Периодически в шерсти попадались остатки какого-то мусора, колючки, репейник, хотя вчера вечером он, кажется, всё выбрал и выдрал.
Ярая не просыпалась. Только судорожно вздрагивала во сне и дергала лапами, силясь куда-то бежать.


- Вот дела, а?! – изумленно крутил головой Иван Павлович. – Ведь чуть было не пристрелили! Слава богу, профнастил кончился, не доделали забор, охранять надо было, а то бы точно – прикончили собаку! Ты смотри!..
- Прикончили, прикончили… - Полина Артемьевна управилась с мытьем посуды, вытерла руки о передник. – Кто сейчас зады то охранять будет? Лайки твои? Вместе с забором унесут – не услышишь. Я тебя, вон, с Бушкой на цепь посажу. Или забор давай быстрей заканчивай!
- Ничё, выкрутимся. Но ты подумай: больше ста километров пробежала! Вот, ты б смогла столько до меня бежать? – хохотнул Палыч и еле увернулся от брошенного в него скомканного передника.

Дверь открыла жена. Глаза испуганно распахнуты.
- Ты же к вечеру обещался… - Но тут она увидела сидящую чуть в стороне Ярую. Лицо Лизаветы как-то враз сморщилось, подурнело. – Ярка, - плаксиво сказала она. – Ярка! – и разревелась. Сидела на корточках перед собакой и беззвучно ревела.
- Ну, ну, Лиз…- Сашка гладил жену по голове, как до этого собаку, и лицо у него тоже непроизвольно кривилось. – Всё хорошо. Ну, Лиз, хватит…
Та поднялась, утёрлась ладошками.
- А тебя ребятишки на кухне ждут. С подарком. И мама. А я не готовила ещё ничего, - как-то растерянно проговорила она. – Саш, Саш, подожди!
Но Ярка упорно тянула хозяина в квартиру. Им навстречу с шумом уже вывалили ребятишки. Впереди пушистым колобком катился щенок. Увидел Ярую, жалобно вякнул и забился в угол.
- Ярка, стой! Стой! – попытался удержать Александр собаку. Но та уже нависла над щенком и настороженно, недоверчиво того обнюхивала.
Дети, замерев, стояли, как вкопанные. Из кухни шаркающей походкой появилась Александра Дмитриевна.
- Ну, вот, - спокойно-спокойно произнесла она. Выцветшие блеклые глаза прищурились, заблестели. Александра Дмитриевна ухватилась ладонью за косяк. – Видите? Пришла, милая. Пришла. Говорила же я…
Она медленно стала оседать на пол. Все бросились к бабуле.
- Ох… - тяжело дыша, прошептала Александра Дмитриевна. – Сердечко что-то… Воздуха не хватает…

Глава 7

Каждый вечер, когда я выхожу покурить на балкон, то происходит одна и та же сцена: в посадках сирени под моими окнами прогуливается женщина с собаками. Мы с ней раскланиваемся, даже перебрасываемся порой парой-тройкой слов, будто давние старые знакомые. Собаки в это время мирно стоят и настороженно смотрят на меня. Причем, та, которая помощнее и повыше, оглядывается на вторую, с висящим кончиком порванного правого уха, видимо, старшую, и будто ждет разрешения: тявкнуть – не тявкнуть.
Но та молчит. Смотрит на меня и смотрит глазами много повидавшего человека.
Мы опять раскланиваемся, и троица прогуливается дальше, причем, не спеша, чтобы не торопить заметно хромающую хозяйку.
И так уже на протяжении долгих пяти лет.