Привет, оружие!!! часть 1

Военком майор Коровяк, взял Шуркин паспорт, отдал ему приписное свидетельство с повесткой и с интонацией сработавшей мышеловки долбанул:
-Завтра в восемь ноль ноль, с вещами, на сборный пункт Хованского входа на ВДНХ...
Проводы склеились второпях - пригласил всех, кого смог встретить.
Водка Шурку не брала, видимо нервы не давали организму расслабиться.
На Хованке, перед воротами за которые уходили призывники, он напару с дядькой Володей заглотил из горлышка полбутылки пшеничной на посошок, расцеловал родных, друзей и даже мимоходом присосался к хорошенькой при-хорошенькой девчушке из чужой компании, которая с лукавой улыбкой сквозь слёзки верности прервала длительный поцелуй и мило икнув спросила,
- Ик, ты кто?
- Если бы не эта грёбаная армия, я бы тебе рассказал кто я, а так на ближайшие два года, я твоя защита. А зовут меня Саня. А тебя как?
- Алёна.
- Ну, давай-бывай, Алёна! Не скучай...
И чугунные, с вензелями, литые ворота, за которые он шагнул, разделили
Шуркину жизнь на "ещё до армии" и на всю остальную.
Учинённый призывникам досмотр, а вернее отбор спиртного, прошёл дружно.
Всех погрузили в ПАЗик и привезли на городской сборный пункт, на Угрешке.
К тому времени шурку изрядно развезло и действительность стала уходить
из под ног...
На городской медкомиссии к раздетым призывникам подошёл военврач под два метра ростом, гестаповского вида и спокойным, равнодушным голосом серийного убийцы изрёк,
- Так, орлы, предупреждаю - у вас в заднице отсрочки не видно, как не видно её в других ваших местах, остряков буду осматривать с пристрастием,
шибко борзых пошлю на клизму... А по-скольку в армии всё делается через жопу, то данное место считается стратегически важным и обязательным к
предъявлению медицинской комиссии. А для вас, сынки, на ближайшие два года армия и будет той самой дорогой и родимой жопой! Всем ясно?
Шибко борзых и остряков в этот раз не оказалось. Весь этот ритуал происходил в относительном молчании - так каратисты приветствуют сэнсэя
с поклоном, только тут поклон делали к учителю спиной, с одновременным снятием трусов, и при этом раздвигая по его команде ягодицы, после чего
у Родины пропадали последние сомнения в пригодности данных отроков к несению воинской повинности.
Учебка в Мышанке, что под Гомелем встретила по-матерински, матерно то есть, и по-солдафонски неотёсанно грубо. Баня, переодевание в форму,
эскорт в казарму и прочие формальности заняли не так много времени, И вообще, в армии всё происходит моментально-быстро, кроме срока службы.
После было торжественное представление омсостава, деление на батареи, на взводы, взводов на отделения и, наконец их передали в руки сержантам,
которые тут же предложили всем вешаться, так как им духам осталось трубить всего два года, а это ой как много.
Призыв! Одно слово - "призыв" должно звучать торжественно, с уважением, по-партнёрски, по-семейному как-то, мол, Мать Родина призывает сынов
своих охранять её, лелеять и оберегать от всего пришлого, недоброго...
А тут...черте, мамаша чтоль подгуляла? Как-то всё рабовладельчески грубо: А ну! Быстро! Пшооол! Сыняра. Салабон... Разве можно называть порабощение призывом?
Каждое утро начиналось непривычно, но бодро. Звучала команда "Батарея, подъём!", все вскакивали и через сорок пять секунд вставали в строй,
после выбегали на улицу и по-ротно мчались за ворота учебки, через пару километров, на берегу речки-переплюйки всем разрешалось оправиться и
покурить 5 минут. Весь снег в районе двух вёрст был жёлтого, а если солдатам давали свёклу, то и красно-бурого цвета. Нашатырный дух не пропадал даже в сильные морозы. Ещё бы - изо дня в день, в любую погоду, урла в пять тысяч здоровых, молодых особей, уписывала всю, прилегающую к речке округу с постоянством хронического алкоголика.

Служба давалась Шурке легко, но не радостно. Физически он был крепок, имел первый разряд по боксу, десятку бегал без труда, а уж на турнике
вытворял такое, что сержанты стыдливо отворачивались краснея, когда он раз двадцать к ряду делал выход на две руки, не говоря уж о различных выкрутасах...К еде был непривередлив, умел стирать, шить, гладить и, вообще, к армии он готовился очень серьёзно, как все беспризорники или пацаны из малоимущих семей.
Но душевно он был полностью подавлен. Отсутствие свободы, ограниченное пространство, необходимость подчиняться, армейские жаргон и плоский юмор делали своё мерзкое дело. А ещё там, в столице, осталась любимая красавица Светка, друзья-закадыки, бабулька Степанида, что с шести лет замещала ему мать-пьянотку...и вааще, через каких-то полтора года в Москве намечается
Олимпиада-80. И это уже заметно - на месте доходяжного стадиончика "Буревестник" на Проспекте Мира, подводятся под крышу два крытых огромных здания (это после назовут спорт-комплекс Олимпийский), В Лужниках и Крылатском кипит работа - праздника ещё не видно, но подготовка к нему идёт серьёзная...
И вся эта радость будет происходить без него? А ведь ему раньше казалось, что без него Москва вообще не Москва, а так, захолустье и не более того.
А тут целая Олимпиада и без него - да, вы что, одурели там все...

Потихоньку армейское однообразие стало наводить на него тоску неминучую и с этим надо было что-то делать. Решение пришло с неожиданной стороны.
Как-то, на вечерней поверке, шурка заметил, что прапор-старшина роты, очень похож на Глиняного парня, персонажа одноимённой сказки, который
жрал всех подряд. Такой же кругломордый, как в детской книжке, с огромным ртом, мясистой нижней губой, смешными, похожими на вареники, толстенными ушами, мочки которых были выгнуты вперёд.
А что, подходящая кликуха - Глиняный парень, но длинная, а вот Гэ Пэ потянет. На том и порешил. Настроение заметно улучшилось и тут его осенило.
Мысленно он стал представлять всех своих строгих командиров детишками подготовительной группы детского садика. Рядил их в различные байковые и
фланелевые цветастые рубашечки и шортики на лямочках, с весёлыми ромашками, слониками и мишками на кармашках, напяливал им на головы несуразные чепчики и панамки, обувал в нелепые сандалики. В одну руку каждому из этих грозных фельдмаршалов он всучил непременно красного, карамельного петушка и в другую руку игрушку, согласно характера, должности, звания, и Шуркиного к нему отношения - кому юлу, кому свистульку, а кому пластмассовую сабельку (но сабельку, как поощрение, нужно было ещё постараться заслужить в Шуркиных глазах) И сразу армейская жизнь приобрела весёлый, даже гротескный вид.
Беспричинно для всех, он стал частенько улыбаться, особенно когда начальники объясняли что-то серьёзное. Им же невдомёк было, что перед Шуркой в данный момент стоит не грозный старшина-прапор с сержантами по обе стороны, а пестрая ватага чумазой шантрапы, напускающая на себя по-взрослому серьёзный вид и, между делом посвистывающая в дудки и свистульки, ковыряющая в носу, и вытирающая о фланелевые рукава текущие сопельки.
Реальность преобразилась. Служба стала не то что сносной, а даже, в некоторой степени, интересной. Курс молодого бойца прошёл незаметно...
Присяга была до омерзительного нудной. Порывистый, морозный ветер глушил голоса курсантов, как пропагандистские глушилки гнобили Голос Америки, и уносил слова клятвы куда-то за ограду, в необъятные просторы Белорусии, что делало этот обряд таинством, и только ей одной, великой и могучей Родине, было известно, о чем божился на уставе перед ней каждый из этих, в гражданскую бытность, охламонов. Для военного - присяга, как для юноши - половая зрелость: ему присваивают звание рядового, выдают личное оружие и противогаз, обращаются к нему только по званию, а не как Бог на душу положит, а ещё после неё наступает полная...(нет, дорогие, не то, о чём
говорил военврач), а моральная, дисциплинарная и, если надо, то и уголовная ответственность.