Ворох дней - 7

Благословляю тебя, о всемогущий и сочувствующий, Больничный Лист! Не будь тебя, разве получила бы я в своё владение этот прекрасный день, который могу заполнить по собственному усмотрению. Утреннее вынужденное посещение врача не в счёт. С девяти и до пяти я абсолютно свободна от дел и обязательств, семейных забот и будничной круговерти. Я, как и положено всем больным, укладываюсь в кровать, беру в руки том писем Бориса Пастернака и погружаюсь в него с головой.
Из блестящей пастернаковской переписки я выныриваю ближе к обеду и начинаю понимать, что нынешний день весь пройдёт под знаком сожаления о том, что в наше компьютерное время больше никто не пишет писем. Точнее, писем на бумаге. То, что мы зовём «е-мэйлом» - жалкая пародия. Мнимая экономия времени. Бездушная информация, изложенная простыми, рублеными фразами, чтобы не утомлять адресата. Телефонные «смс» и вовсе предел убогости.
Я – «за» ручной и душевный труд. «За» изысканность и элегантность почерка, округлого и крупного или острого, бисерного. Всё, что называется канцелярскими предметами, радует мой взор. Толстая пачка белоснежной бумаги, гелевая ручка взамен устаревшей перьевой и длинный узкий конверт.
Раньше я пользовалась только перьевой ручкой. Ежедневно заправляла её фиолетовыми или тёмно-синими чернилами, отчего мои пальцы были всегда перепачканы. Я не стыдилась этого. Напротив, бравировала. Мне казалось, что таким образом я салютую прошедшим векам, усыпанным пожелтевшими рукописями. Я долго мечтала найти чью-нибудь приватную переписку. Причём в таком месте, где никто бы не додумался её искать. Во снах я видела этот плотный пакет, перевязанный полуистлевшей атласной лентой. «Дорогой Друг! – начиналось бы первое письмо. – Я до сих пор сожалею, что не сумела при встрече подобрать нужные слова. И вот теперь я пишу их…». Чепуха, конечно. Но…
Однажды я придумала себе вымышленного адресата. Это оказалось очень удобно. Я ничего не знала о нём, а потому без страха могла рассказывать обо всех событиях моей жизни. Письма к нему я хранила в коробке из-под чёрных лаковых туфлей, которые давно сносила. Каждое письмо открывалось затейливой виньеткой. Я сама придумала её, как некий опознавательный знак. Потом ставила число и писала обращение в зависимости об настроения. Иногда «Сударь мой», или «Многоуважаемый…», а чаще ласково - «Дружочек». Выйдя замуж, я, конечно же, в лучших традициях жанра сожгла эти письма. Зачем хранить то, что самым нелепым образом может скомпрометировать? Сейчас жалею. Из этого мог бы получиться смешной роман, как у Джейн Остин. Не читали её сатиру «Любовь и Дружба»? Сделайте это немедленно! Клянусь, не пожалеете! Чудесный образец того высокопарного стиля, какой был в ходу в восемнадцатом столетии. Вот, например, встреча двух старинных друзей.
«Никогда прежде не приходилось мне становится свидетелем столь трогательной сцены, какой явилась встреча Эдварда и Огастеса.
– Жизнь моя! Душа моя! – вскричал первый.
– Мой обожаемый ангел! – ответил второй.
И они бросились друг к другу в объятья. На нас с Софией сцена произвела неизгладимое впечатление. Одна за другой мы рухнули на диван без чувств».
Увы, сейчас нет в продаже той тончайшей писчей бумаги, какой пользовались раньше. Нигде не найти палочек сургуча, нет и печаток. А как было бы замечательно достать из стопки трепещущий листочек фиалкового или бледно-розового цвета, обмакнуть остро заточенное гусиное перо в хрустальную чернильницу и вывести на самой верхушке замысловатую виньетку. А потом, проставив дату, начертать: «Сударь! Тысячу извинений за то, что вовремя не ответила на Ваше тёплое письмо! Наши дела по-прежнему неизменны. В имении пока тепло. Впрочем, первые птицы уже начали прощаться с нами до следующей весны. Вместе с тётушкой мы наварили крыжовенного и малинового варенья. Так что будет, чем попотчевать Вас зимой, когда Вы решитесь навестить нас. Но, надеюсь, что Вы не будете так долго ждать и приедете раньше. Наш парк сейчас удивительно красив. Пруд усыпан кленовой и дубовой листвой. А у самого моего окна ярко пылает рябина…».