Вечный Человек

Зимний вечер, он же ночь. Глухая деревня, затерянная, как водится в здешних краях, среди древних лесов, вымерла до лучших времен. Вьюга наметала сугробы около негостеприимных порогов, нисколько не замечая высокий частокол вокруг села, злобные белые снежные струи, несущиеся по неровным улицам, казалось, уносили с собой жизнь из безымянного селения. Внезапно из леса возникла человеческая фигура, прервавшая порывистыми движениями согбленной фигуры ровные безжалостные линии мертвой природы, только что царившей вокруг всецело и безраздельно. Лампа в его руках раскачивалась, мерцала и и светила очень условно -- однако и этого хватало для того, чтобы расцветить картину, раньше состоящую сплошь из всех оттенков серого и черного. Ветер шатал его, пару раз он упал, споткнувшись о погребенные под снегом доски. Когда он поднимался вторично, послышался мелодичный звон, и в свете чудом не потухшей лампы сверкнули монеты, в том числе золотые -- немалое состояние, редкое в этих местах. Тем удивительно поведение снежного странника: встав, он посмотрел на деньги, покачал головой, развернулся, сделал два шага и встал как вкопанный. Несколько минут он стоял недвижно, лишь изредка качая головой. Затем вдруг резко обернулся и с громким всхлипом, превращенным вьюгой в заунывный клич, бросился на землю, торопливо и энеригчно отыскивая и собирая занесенные снегом монеты в холщевый мешок. Некое страшное растройство, очевидно, владело им -- не окончив поиски, он, будто иссякнув, сгорбился и, медленно поднявшись, побрел по главной дороге поселка наверх, оставив на утеху духам зимы на торчащей из снега доске двойного номинала золотую монету, возможно первую из увиденных этими стенами....


Лампа погасла вскоре и, ненужная своему обладателю, упала на неутоптанный снег дороги. Фигура больше не выделялась среди бушующих духов снега, льда и ветра, сторонний наблюдатель, вероятно и не заметил бы ее, настолько сливались теперь ее медленные, плавные и непрерывные движения со снежными змеями вьюги и настолько не выделялась она цветом на фоне бревенчатых стен, верстовых столбов и стоящих под темными занавешенными окнами деревянных идолов. Выйдя из деревни через ворота, оснащенные хитрумнейшим замком, главная цель которого -- позволить привратнику не выходить из дому всю зиму, путник повернул, и за домами показались силуэты старой разрушенной крепости и старый, но добротный мост через незаметную во вьюге замерзшую реку. Давно не с кем было воевать в этих забытых Богами землях, и уж несколько веков потомки несших тут службу жили в версте от крепости в том поселении, через которое только что прошел странник. Она, впрочем, продолжала служить потомкам своих хозяев: каменные подвалы, казармы, и прочие строения служили складами, там же была кузница, во время пожаров люди укрывались там..

Деревенский храм, посвященный пяти богам, обязанных к почитанию во всей суровой империи севера, стоял тут же. Он был единственным зданием, которое из года в год лишь хорошело: набожные жители то пристроят к нему новые кельи, то шпили надстроят, местные умельцы всячески его украшали. Во всяком случае до недавнего времени, ибо прошлым летом отблески столичных интриг, очевидно, необычной напряженности, наконец докатились до местной глухомани в лице пары ревнителей пятибожия, выживших всех прежних жрецов из храма и внушившие селянам страх и почтение, но отнюдь не желание появляться в храме сверх необходимости. Путник прошел через широкий пролом в крепостной стене, находящийся на месте старых ворот и заботливо обустроенный местными жителями. По бокам ютились мелкие строения, прямо перед входом раскинулся храм, поглотивший пустующими ныне кельями часть старого плаца. Из центрального, старого здания храма вырастали пять длинных резных четырехгранных шпилей, увенчанных небольшими фигурками в разных позах, обращенных в пять сторон.

Странник прошел через плац к небольшой дверце левее основного входа. Занес руку, увидел молоток, подвешенный на цепи возле двери, взял молоток, жахнул им по двери и торопливо повесил молоток обратно. Нервно раскачиваясь он постоял несколько секунд, потом замер на мгновенье и стал медленно отходить. Ветер скинул капюшон с его лица, на котором отражались страх, отчаяние и безысходность -- а поверх них все четче проступало некое стыдливое облегчение. Впрочем, оно быстро изчезло, как только лязгнул засов и храмовый служка равнодушным жестом пригласил его войти внутрь. Он, глубоко вдохнув, ступил внутрь, попытавшись придать лицу относительно непринужденное выражение, каковое сменилось выражением почти физической боли от хлопка двери и лязга засовов...

...Странник с выражением муки на лице сделал несколько нетвердых шагов от двери внутрь просторного приемного зала и встал, прямой как струна. Впустивший его послушник лениво возился с замками сзади, по стенам зала бегали отсветы многочисленных факелов, причудливый узор вился на полированном деревянном полу. Здесь царили покой и леность, ничто не напоминало про беснующуюся зиму снаружи… и лишь пришелец не вписывался в картину благоденствия и мира, будто не желая расставаться с вьюгой, впущенной им сюда. Снег на длинных волосах продолжал лежать, как ни в чем не бывало, так же как и в меху медвежьей шубы и на лице, покрывая его ледяной маской. Нелепый капюшон на шубе, сапоги, привыкшие к более нежным поверхностям, нежели снежный покров здешних лесов… Здесь он был неуместен, он понимал это и хватался, как за последнюю соломинку за своё отчуждение.
– Кхм. – очень отчетливо, с нетерпеливо - скептической интонацией проговорил служка.
– А… Да… доброго вечера тебе, брат, э, мир твоему духу… – согласно традиции поприветствовал гость.
– Мир и тебе… во-о-он туда шубу повесьте…отлично… могу я узнать имя столь неурочного гостя... доложить, понимаете ли… да и о цели тоже два словечка, обременитесь уж…
– Мое имя – Самаэт… Самаэт Латор. Я пришел открыть свои тайны богам… и их слугам, твоим высшим братьям, я слышал, они издалека приехали… я хочу исповедаться то бишь.
Голос Самаэта был нетверд, левое веко подергивалось. Унылая безысходность теперь овладела его лицом. Оно выглядело странно и дико, но послушника это нисколько не беспокоило – он свою работу знал, а больше его ничто не интересовало в это человеке… Так и не обратив ни малейшего внимания на странное поведение гостя, он увлек странника за собой из приемной залы по коридору мимо роскошного и безмерно пустого зала для служб. Пройдя несколько шагов, он обернулся и увидел Самаэта, стоящего на пороге зала с очень серьезным, грустным лицом, на котором был так же отпечаток некоторого цинизма, присущего разочарованным в жизни и умирающим людям, когда они говорят с обычными людьми – и осознают тщетность их жизненной борьбы – малой или большой – и свою неспособность и нежелание исправить это, дать цель этим мотылькам разума. Интерес впервые проснулся на круглом лице служителя богов, он как можно тише подошел к посетителю и взглянул ему через плечо. Зал по-прежнему был пуст. Свет десятка факелов, укрепленных на стенах, зала играл на древних обсидиановых лицах... уже не идолов как на порогах деревенских изб – настоящих статуй. Они недвижно восседали на своих престолах напротив входа. Старания неизвестных мастеров не прошли даром: суровые, мудрые лица богов взирали, повергали в трепет, жили. Но сегодня – оставив величие и мощь – жизнь ушла из них. Казалось, игра неясного света и неизбежной тьмы освободила творцов судьбы из их деревянных тел-темниц, и теперь они взирали, лишенные оков человеческого облика, холодные, вечные, другие, на странного гостя. Говорили с ним. Понимали его. И спускались к нему, словно он освободил их, или понял их... Пелена заволокла глаза служки, он как сквозь дымку наблюдал небывалый разговор. Был ли он плодом его воображения или нет, но лицо странника обрело твердость, пусть страх оставался там и сам он явно ничего не заметил. Пришелец мягко подтолкнул своего проводника, тот обескуражено заморгал, подсознательно стирая из памяти странные воспоминания, учась не замечать печать богов на стоящей перед ним фигуре, и засеменил дальше, вглубь храмового лабиринта, нырнул в переплетение коридоров, образовавшееся в процессе многолетней непланомерной достройки храма. Здесь он развил довольно приличный темп, и гость, проклиная все на свете и спотыкаясь о бесчисленные ступеньки, едва поспевал за ним. Вдруг его проводник жестом руки остановил его и на секунду нырнул в какую-то дверь, после чего "путешествие" продолжилось на значительно меньших скоростях. После непродолжительных блужданий служка жестом, явно подразумевающимся как учтивый, указал своему по-прежнему спокойному спутнику на обитую резными деревянными панелями дверь. Тот мягко толкнул ее, спокойствие вновь исчезло с его лица, уступив в этот раз место смятению, горечи, но не страху. Дверь бесшумно поглотила фигуру гостя...

Исповедальня оказалась небольшой квадратной комнатой. Она была слабо освещена, и сводчатый потолок терялся в тенях, создавая неуютное ощущение открытости неземным силам, отнюдь не горящих желанием видеть тебя живым. Каменные стены были завешаны великолепными гобеленами, очевидно прибывшими сюда издалека – в округе и ткани-то такой взять было неоткуда, ну и мастеров, соответственно, тоже. Гобелены составляли цельную панораму с вечерним пейзажем: с одной стороны вздымались горы, с другой – бесконечные степи, между ними и горами раскинулись леса и какие-то фантастичные фигуры бросались в глаза, слишком далекие и неясные, чтобы различить их в деталях...
–Нравится? Ты за этим пришел сюда, полюбоваться столичным искусством? – язвительно осведомился сидящий в самом темном углу старик. – Хотя на местного ты не похож. Определенно. Вот уже минуту стоишь – и глазами смотришь, не то, что здешняя серость. Лишь бы руками, руками, да понюхать, помять... Еще и на крепость проверят...

Старик говорил медленно, будто вдумчиво, очень скептическим, ехидным, но вкрадчивым голосом. О его возрасте свидетельствовала лишь не прикрытая балахоном и лежащая на колене кисть руки, достаточно ровная, с длинными пальцами, Aa вены на ней были вздуты, а кожа напоминала местами пергамент. Гость, привыкнув к неясному освещению, различил очертания лица одного из столичных жрецов (а это был именно он). Оно было как будто составлено из уходящих в бесконечность линий: высокий лоб, прямой нос острый подбородок... Кроме очертаний в полутьме различимы были лишь глаза – они пристально, въедливо изучали пришельца, пытаясь прочесть его, насколько это возможно и даже больше, весь его разум. Он явно не принимал равноправных бесед, к тому же в лице горожанина он видел подобающую жертву.
– ...Тем не менее, прошу. – рука приподнялась и указала на потертую подушку в углу напротив - да, на колени – видя откровенное недоумение на лице посетителя – нет, нет, чтоб тебя, к стене лицом... отлично. Имя?
–Самаэт Латор. Ваше преподобие. – последнее Самаэт выговорил с явным усилием
–Ну, рассказывай, Латор... Зачем пришел, откуда... И главное – с чем?
–Я пришел, дабы выставить свои поступки на праведный суд.. Сказать по правде, не совесть заставила меня придти к вам, лишь страх и усталость. Я не стыжусь своих поступков, но закон, видать, лучше людей в их разуме все пути понимает... Я убил.
...Старик всем телом подался, капюшон упал с его лица и отблески пламени факела в его глазах были отражением могучего ритуального пламени...
–Как? – жадно и требовательно прошипел он.
–Я начну сначала, с вашего позволения... Я рос в обеспеченном доме, немногочисленные науки давались мне легко, и у меня было время думать, просто думать... Я был необщителен, чурался этих лжелюдей, наблюдал со стороны за жизнью этого общества, и она виделась мне пустой, бессмысленной: проблемы придумывались, беды приходили строго по расписанию и вели себя согласно этикету, жизнь ради жизни – и только, другой цели там не видели. Возможно сильные мира сего, происходя из этих людей, имеют более достойные стремления, не знаю, но мне власть не светила. Мысли о несуразности этого грандиозно фарса ушел оттуда. Я искал смысла в бедности – пусть ее проблемы реальны, жизнь на дне так же бесцельна, как и там, откуда я пришел. "Сила даст цель" – решил я поступил подмастерьем к лучшему алхимику империи, благо не забыл свое образование в первой жизни. Так началась моя вторая жизнь – яды, странные смеси, диковинные ритуалы и страшные люди, как их называли в светских кругах, одним из которых я стал. Такая жизнь не дала мне цели, но о ней я не жалею – пусть я все равно пошел бы дальше, но этот тайный цех давал упоение жизнью и странный голод, находивший краткое утоление в диких забавах.
...Старик смотрел вдаль невидящими глазами и огонь костров в его глазах сменялся постепенно отблесками другого, давно забытого пламени, истинного огня ушедших в небытие воспоминаний...
– Пошел.. бы? – если бы... Что?
– Если бы твои собратья не нагрянули... С карающим мечом. Не мне тебе о ваших облавах рассказывать. Мы тогда собрались в замке одного придворного, не знаю его имени, но он всегда был достаточно значительной фигурой, чтобы обеспечить полное отсутствие людей на много верст вокруг замка. Твои сподвижники смогли придти, и пришли в большом количестве. Скажу тебе, они были очень педантичны: ни один человек из тех, что не смогли бежать – а это было большинство – не умер иначе, как при посредстве очищающего огненного ритуала. С того дня началось ваше безраздельное владычество над судьбами и жизнями, наша же жизнь, хоть и осталась свободной, погрузилась во мрак вечного бегства. Переход к такой жизни я пропустил: потерялся во время побега... Месяц жил на улице, потом нашел остатки наших. Смысл жизни... тогда я решил, что он – в изменении и познании жизни. Не буду вдаваться в подробности... Боюсь, однако, что пошел не по той дороге. Решил стать животным, освободить чувства... Впрочем, найдешь ли другой способ познать их? Человек, настоящий человек, имеет не одно и не два дна… Окружающие не видят даже поверхности – лишь красочную обертку, сам же человек вечно стоит у края бездны имени себя и чем дальше он заглянет туда – тем более станет он силен, тем меньше станет он понятен и тем более безумен... Трудно выдержать столько животной сути, но когда ты смотришь на нее с края бездны, ты властен над ней, ибо она – вся в тебе и ты можешь изгнать ее… но поймай суть уходящего чувства – и оно станет чисто, пусть даже ничто не изменится… Пройди эту бездну дна – что тогда? Смерть? Так не в этом ли познании суть, смысл? Так я думал тогда… ошибался, знаю… прошедший до конца эту бездну – бог, а кто скажет, что суть богов бесцельна?
Среди нашего общества я нашел лишь одну девушку, понявшую меня, согласившуюся со мной... Мы поехали сюда, дальше от вас, да и от людей вообще. Единственное зрелое звено во всех моих тогдашних действиях и рассуждениях – это последний пункт, но...
Здесь мы жили полгода, но высвободить свою скрытую дикую сущность, в чем заключалась наша цель, не удавалось, мы погрязли в жизненных заботах, скрывались от местных святош, и единственное, что росло во мне, находя плодородную почву, это ярость: она не нуждалась в цели, не требовала причины. Но требовала выхода... Сегодня вечером я убил свою спутницу. А ярость осталась… развел огонь в лесу, подлил масла – и жди, пока само уйдет, масло в склянку слив и сучья в деревья потыкав…
Самаэт, почувствовав движение за спиной, нервно и резко обернулся, потеряв равновесие. Сверху вниз на алхимика смотрели глаза старика, протягивающего ему руку...

…Самаэт, лежа на полу, вглядывался в темные глаза старика. Сейчас это были мрачные зерцала больного духа, в них была какая-то странная надежда, облегчение, гордость. Гость продолжал вглядываться в них, ища скрытую ловушку, смерть, пытаясь понять, что движет этим странным человеком. И жрец изучал пришедшего своего посетителя, ища в нем что-то… не то ли, что позволяло ему смотреть, не отводя глаз на того, кто был его судьей, кто держал в руке нить его жизни, кто мог стать его палачом? Что бы он не искал, нечто открылось ему в алхимике Латоре, нечто, что заставило старика вздрогнуть и почтительно опустить глаза. Когда он вновь поднял их, в них читалось лишь уважение и мрачное торжество. Обмен взглядами продлился около минуты, в течение которой протянутая Самаэту рука неподвижно покоилась в воздухе, потом с коротким вздохом он взял ее и медленно поднялся. Лицо старика вновь приняло первоначальное ироничное выражение, легкая кривая усмешка исказила его губы и так и застыла. Он скользнул за гобелен, закрывавший дальнюю от входа часть стены, затем раздался лязг невидимых засовов, рука из-за полотна поманила странника, и тот скользнул следом…

За тяжелой дубовой дверью оказалась просторная хорошо освещенная комната, очевидно, недавно пристроенная. Горел огонь в печи, перед ней на табурете сидел тучный человек в длинном балахоне и ворошил угли. Рядом с ним на полу стояла необъятная кружка, время от времени подкрепляя своим содержимым толстяка. Он лениво повернул голову к вошедшим, его глаза, увидев Латора, расширились:
–Кто это? Кого ты привел, Ардис? Зачем?..
Старик, указав Самаэту на скамью, подошел к говорящему и что-то долго ему объяснял.

Латор оглядел помещение. Самое последнее, что приходило в голову при осмотре комнаты – это храм. По стенам висело оружие, у стен стояли бочки, никаких религиозных атрибутов и жуткий бедлам. На столе лежали пачки пергамента и книги. Латор тихо встал, подошел к столу и открыл одну из книг. Сначала ему показалось, что в его руках один из многочисленных бестиариев, но, взглянув поближе на изображение, он сразу усомнился в этом, так как существо на иллюстрации было явно разумным: на нем было некое подобие одежды и какая-то палка. Больше иллюстраций в книге не было, текст походил на дневник. Теряясь в догадках, он положил книгу. Пергамент на столе был заполнен преимущественно рисунками: странные существа, города, места.
Тонкая тень Ардиса отсекла алхимика от стола. Тот понял голову, открыл рот, чтобы что-то сказать, но старик остановил его. Латор быстро взглянул на толстяка, тот смотрел в огонь и не двигался. Вдруг старик заговорил:
–Мой рассказ будет короче. Вместе с этим человеком – Хирасом – мы искали силы, как и ты. Мы искали ее в древних трактатах, мы исполняли забытые ритуалы, призывали богов и демонов… Но мы не нашли ее, как и ты. Различие лишь в том, что мы не искали смысла жизни в силе, в силе мы видели только силу и ничего больше. И мы убили, принесли человека в жертву. Как и ты, мы пошли каяться. Но вместо покаяния мы вместе вступили в братство… После чего постарались уехать как можно дальше… Получилось не сразу, за проведенное там время я стал настоящим «братом».Через три года мы смогли уехать сюда, доживаем тут свой век… На пару придумываем новых тварей… Что неважно. Я хочу сказать тебе вот что: ты другой, ты пойдешь до конца, на тебя боги могут и обратить внимание. Я отпускаю тебя, хоть и завидую тебе, но помни: благосклонность богов трудно выдержать. Так я считаю, смотря на предания древности. Вот и все. Я провожу тебя до выхода…..


Через пять минут Самаэт стоял у ворот старой крепости с растерянным и задумчивым лицом. Еще через минуту он опустился на четвереньки и стал разгребать руками снег…

По дороге к мосту, пошатываясь, вьюгу двигалась согнутая под тяжестью чего-то, несомого в руках угрюмая фигура. Ветер замедлил свой бег, заглушив свой злобный вой, лес стояли, как почетный караул и торжественно выли волки неподалеку. Человек встал на лед на краю реки (середина никогда не замерзала благодаря быстрому течению), снял шубу, замотал в нее груз надел на шею…
Всплеск.
Ветер восстановил свой бег, хаотично колыхался лес и замолкли волки. Бремя было возложено на человека, его час еще настанет, а сейчас он вновь лишь жалкая былинка – что она для бесконечных сил мира?

Спустя час безумное лицо самоубийцы показалось недалеко от моста над водой. Он выполз на берег, судорожно огляделся, закрыл лицо руками. Вдруг впился зубами в вены… ничего…
Запрокинув голову, Самаэт Латор, вечный человек, завыл и бросился в леса, ища упокоения…