Иванов, Петров, Шварцкопф...(усл. название) Гл.3

Глава 3

Сергей сидел на крыльце и курил.
Уже рассвело, хотя ещё и пяти не было. Ребята спали в доме, а ему, вот, не спалось. Ворочался, ворочался, потом матюгнулся и вышел на веранду. Пошарился на столе, опростал недопитую стопку водки, запил холодной заваркой и присел на крыльцо. Подошли собаки, обнюхали, вяло полакали воды из чашек, да и снова завалились на боковую.
Он сидел, щурил будто песком засыпанные глаза, зевал во весь рот и радовался наступающему дню.
Небесной бижутерией сверкала роса на траве и закрытых пока цветах. Вовсю распевались невидимые птицы. Тень от орешника при ярком солнце казалась непробиваемой. И уже планировали бабочки, замирали, разбросав крылышки парусами, грелись и летели дальше.
Серёжка любил такие рассветы. И не из-за вселенской красоты, а из-за настроя души при такой природной благодати. Тихая-тихая радость заполняла сердце невесть от чего. Видимо, редко в жизни всё так удачно совпадает по времени и месту. И настрою.
Он был рад, что друг приехал без жены, без Светки. Как - то не складывалось у Серёжки с ней общение «на единой волне», хоть убейся.
Почему - то все вокруг считали её талантливой, чуть ли не гением. Откуда и с чего это пошло – не понять. Просто считали. От «гения», как от «верблюда», трудновато отмазаться. Тем более, что Светка и не старалась этого делать. Скорее, наоборот: молчаливо этому потакала. И уж кому, как не Серёжке это было знать! Девочка из соседнего подъезда!
Отношения у них не складывались ещё с детского сада. Светка была на голову выше его и постоянно отбирала игрушки. И «умничала». А мама Серёжки, натягивая ему колготки в младшей группе, постоянно нашептывала: «Какая девочка у вас хорошая в группе». Серёжка кривился и плакал. «Зазнайка,- думал он категорично, надув губы. – И не красивая совсем!». Но про игрушки не ябедничал.
В школе Светка изменилась. С первого по пятый класс твёрдая «хорошистка», правая рука классного руководителя, активистка, опора и надёжа. Красной косынки только не хватало. И ещё: начала посещать изостудию.
С шестого и до окончания школы – совершенно другой человек. Загадочная, молчаливая, с периодической всё понимающей улыбкой на простоватом лице с едва заметным, допустимым для лицея макияжем. Видимо, включилось «женское начало». Но девичья стать в фигуре проявлялась слабо. Это, с Серёжкиной точки зрения, надо было Светке чем-то компенсировать. Подошла загадочность и многозначительность. Да и периодическое участие в выставках придавало ей вес в их компании. Видимо, тогда и потянулся этот слушок: умная и талантливая. И, видимо, и сама Светка в это поверила. Да не просто поверила, но ещё и планку свою сдвинула до «гениальная»!
Он, по простоте своей, подспудно пытался разгадать, в чём же её гениальность и ум (хотя и некогда ему в это время было – любовь у него с Алкой из «бе» закрутилась на два года), но так ничего грандиозного и не обнаружил. Картины не впечатляли не только его, но и жюри. Когда же на пирушках иль просто в компании начинали собачиться по поводу того или иного фильма или книги, оказывалось, что она иль не читала, иль не смотрела предмет обсуждения. Но и это, почему то, автоматически переносилось в копилку её необычности и гениальности. А то, что она глаголит простыми избитыми истинами, проходило мимо внимания всех. Серёжка тогда не психовал – некогда было, первая любовь всё заслоняла. Как была «хорошисткой» в его понимании, да так и оставалась.
Психовать он начал позднее, когда познакомил её со своим другом Сашкой. Тот жил на другом конце города, учился в другой школе, но дружили они давно, с третьего класса, когда стали заниматься в футбольной секции «Факел». Четыре раза в неделю встречались на стадионе на тренировках и играх. Сашка был левым нападающим, Сережка левым защитником и постоянно завидовал тем, передним, забивающим голы. А сдружил их крепко город Чернов, где разыгрывался кубок области. Выездная игра «юношей-2». Победа 2-1. И при выходе из раздевалки – толпа местной шпаны, пацанов-болельщиков.
Команда Серёжкина как - то незаметно рассосалась, втянулась поодиночке в автобус и оттуда уже с напряжением наблюдала за развитием ситуации. Сергей тоже мог бы спокойно сидеть рядом, если б вдруг не понял: - Сашку ждут, сучары! Он им оба «пузыря» закатил! Всех пропустили, его ждут!
Разом взмок, будто мешки с цементом перетаскивал. И руки-ноги затряслись. И на тренера надежды никакой: бутылку с наставником-противником распивают, минут через двадцать появится. За двадцать минут так по барабану настучат, не то, что в футбол – в шашки не сыграешь.
Ну, и остался. Хотя местные и намекали милосердно: «Кент, тебя в автобусе заждались. Вали потихоньку…» Нет. Ещё сильней вспотел, но остался.
Хорошо им тогда «прилетело». Серёжке даже верхнюю губу пришлось зашивать, три шва наложили. Сломанные рёбра они честно поделили с Сашкой: по два. А синяки и ссадины и считать не стали. Вот так вот, на общей сече и задружились. И в другую команду через год парой перешли, и в бит-группу к знакомым вместе влились, один – басистом, второй – ударником… И даже когда после школы судьба и интересы разбросали их в разные университеты – медицинский и политехнический, то и тогда ребята цеплялись друг за дружку, встречались постоянно, все праздники вместе отмечали. Вот на одном из праздников – дне рождения Серёжки – он их и познакомил. Будь это лет через пять после школы – не факт, что Светка была бы среди приглашенных, а так… Первый курс… самые близкие – друзья со школы да дворовые… да Сашка… Вот, и срослось для них… «романтический ужин», етиж его!.. Сдал друга не за понюх табака! Из рук в руки! Друга, конечно, не потерял, а, вот, постоянного собеседника – это точно! Не говорилось им «на троих» по душам. А после того злопамятного дня рождения Сашка и не мыслил себя на встречах без Светланы. Как уральский картофель без колорадского жука. Как рюмка водки без занюха.
- Да, хорошо, что он один приехал, - думал Серёжка дремотно.
Воробей, косясь на него глазом, уселся на дальний край стола, клюнул крошку и упорхнул. Через секунду явился следующий. Сергей посмотрел вверх: на горизонтальном водостоке уже толпилась очередь из птичек. Очередь, как ей и положено, гомонила и переругивалась.
Он тяжело поднялся, достал из шкафа банку с пшеном, щедро сыпанул на тротуар перед верандой.
Собаки под деревом подняли морды, съестного не учуяли и вновь завалились.
Сергей улегся в гамак рядом с баней и попытался уснуть. Отчего то сладостным тихим восторгом наполнялась душа его. А отчего-почему – не понять. Так он и уснул с улыбкой на лице. Пара нетерпеливых мух немедленно уселась на его голые колени.
И приснился ему странный сон. Странный тем, что рваными фрагментами повторял момент прощание с ребятами перед отъездом в Германию. Будто крутили старый знакомый потрёпанный фильм. Ребята постоянно улыбались в этом фильме. Только у Светки глаза светились счастьем, а у Сашки были потухшие и виноватые, словно тот хотел сказать: «Ребята! Ну, простите, что мне так повезло и привалило…» Друзья понимали его. И чтобы не замечать этих глаз побитой собаки наливали и наливали. И «виноватая собака» от них не отставала, не смотря на Светкины одёргивания.
Окончательно рассвело.

. . .

Сашка с наслаждением умывался дождевой водой из бочки. Фыркал, окунал голову, постанывал от удовольствия. На веранде невнятно о чём-то бубнили Вилли с Серёжкой. Тарахтел вдали культиватор. Ребятишки смеялись на пруду.
Сашка ещё раз, напоследок окунулся, утёрся махровым полотенцем и взглянул в помутневшее, засиженное мухами зеркало на углу веранды. Зеркало правдиво рассказало о минувшей ночи. Набрякшие покрасневшие веки. Взгляд исподлобья, будто драка намечается. Тремор. Как раз на балалайке играть: «Светит месяц, светит ясный…»
- Да-а… да-а… - вздохнул он тяжело. – Займёмся гомеопатией, - и поплелся к ребятам.

- …потому что я слишком, уж, приземлён. Примитивен! Мне, что мошонка на мостовой, что квадратик черный на стене – всё едино! И Уорфелл ваш…
- Уорфол, - поправил его Вилли, пытаясь ножом подцепить солёный огурчик из трёхлитровки. Огурец сопротивлялся.
- Хай с ним, пусть будет Уорфол, - легко согласился хозяин. – Тираж этикеток для тушёнки. С портретом Монро. Из одного ведра всё это черпано. Даже жалко их как-то, творцов этих… Будто не боженька их гладит ладонью. А, может, и он… Но не ладонью. – Вдруг оживился. – А окружению этих «гениев» памятники ставить надобно! Трудяги! Так эти «шедевры» раскрутили – мама - не горюй! Бабло заработали да докторские защитили, представляешь?!
- Представляешь, - попкой повторил Вилли, устав от борьбы с огурцом. Полистал лежащую рядом на лавке книгу, что - то вычитал и добавил: - Шаромыги.
- Эт ты в точку! – Серёжка, не оборачиваясь одобрительно кивнул. А руки в это время ловко шинковали ножиком лук. И от плиты несло чем-то вкусным. Собаки, сидевшие здесь же синхронно поворачивали морды с одного говорящего на другого.
- Ты бы хоть гостей постеснялся, - подал голос хмурый Александр. – Городишь здесь белиберду всякую…
- О, проснулся! А чего их стесняться? Сами всё знают. У вас там, в Европе, столько сейчас нового открыли в отношении полов, что я рядом не стою! Одна толерантность чего стоит!
- Да у вас что, крыша у всех на политике поехала?! – неожиданно рявкнул Сашка. Овчарки синхронно брызнули с крыльца.
Сашка же смутился собственного неожиданного окрика, продолжил уже на порядок тише.
- Надюха, пока с аэропорта добирались, всё докапывалась: как там к русским относятся… что там немцы о нас думают… а что так много турок?.. Теперь этот… «Толерантность»! – протянул он с издевкой. - Надо же, выучил слово. А пять лет назад мы с тобой о политике и не заикались! Чего это у вас за «эпидемия»?
Серёжка уже не резал лук. И накал у плитки уменьшил. Сполоснул руки, достал из шкафа третью чистую рюмку, налил её наполовину из стоящей на столе бутылки, обтер о довольно чистую футболку свежий огурец и положил-поставил всё это перед сердитым другом. Сам же сел напротив, поставил локти на стол, утопил, как старушенция, лицо в ладонях и молча и внимательно уставился на Александра.
Тот как-то брезгливо, уголком рта улыбнулся и опрокинул жидкость в себя. Пожевал губами. Понюхал огурец и в свою очередь выжидательно уставился на хозяина.
Тот налил уже полную.
Сашка поднял, покосился на Вилли.
- Рот закрой. Цвет носков вижу. Не порти аппетит.
Тот закрыл.
Сашка медленно, с наслаждением выцедил вторую, куснул с «попки» огурец.
Пришли на разведку собаки, учуяли мирную атмосферу и остались.
Александр выплюнул горькую «попку».
- Серый, чем у тебя так пахнет?
Сергей наполнил уже три рюмки.
- Ну, кроме тебя ещё и щами. Поднимаем, ребята! Сейчас горячее будет!
- Дрянь у него, а не щи! Морковку ВООБЩЕ варить нельзя! Её только сырую можно. А косточку на две части испокон веков рубят, а не на пять! И тоже подают сырыми! – посетовала Джульке Гретта. Та понимающе мела хвостом.

- У-у! – с тихим восторгом мычал Сашка, хлебая варево из тарелки. Именно хлебая: шумно, отдуваясь, потея лбом. – Вкуснятина то какая!
- Ешь, ешь, маленький, я много наварил. Завтра ещё вкуснее будут: настоятся. – Сергей понемногу подливал всем в разнокалиберные рюмки. – С лучком, ребятушки, с лучком. И сухарики берите. Вилли, насыпь себе, попробуй.
Вилли послушно выпивал, послушно насыпал, послушно хрустел лучком и косился на коллегу: никогда не видел его таким шумным и неопрятным за столом. Серёжка это заметил, пояснил:
- Дружище-иноземец, горячие щи так и надо есть: обжигаясь, шумно и с открытым ртом. Они в пять раз вкуснее становятся! Да под рюмашку!.. Эх, - посетовал он. – Ложки деревянные у меня куда - то запропастились, а то бы по полной экзотики хапнули! Сань, а Светка тебе не варит, что ли?
Тот отрицательно покачал головой. А челюсти всё продолжали и продолжали работать
- А чем же питаетесь?
Сашка промолчал.
- Ну, ладно… А чем, ребятушки, сегодня займёмся? – Сергей сыто откинулся на спинку стула, ослабил завязку на шортах. – По грибы можно. Только их пока нет. На рыбалку можно, здесь озерцо в километре. Только не клюёт что то. Турнир по «дураку»… сканворды… телек… Вечером, конечно, шашлыки, баня…
- Серёж! Серё-ож! – прокричали снаружи.
- О, соседка! – Он затянул шорты. – Явилась – не запылилась. На иностранцев посмотреть, что ли? - Чавканье за столом прекратилось. – Кушайте, кушайте, она смирная, не отберёт.
Минут через пять, когда он вернулся с соседкой, ребята сидели уже в свежих футболках и с пустыми тарелками.
- Знакомься, Тань: это Саша, это Вилли. А это Татьяна. Садись.
Миловидная женщина лет под тридцать, в кокетливой, сломанной по полям соломенной шляпке сказала «здрасьте» и присела с края стола.
- Давай, давай, двигайся, а то без жениха останешься. – Сергей сдвинул её к центру. – Турнир по «дураку» отменяется. Рыбалка и прочее – тоже. Можжевельник и яблоню садить будем, Татьяна припёрла. Далее – посмотрим.
Он сходил в дом, достал из холодильника консервы, колбасу и новую бутылочку. – Тань! – крикнул в открытую дверь. – Тебе вино или водочку? – Ответа не разобрал и решил, что водочку. Когда вернулся на веранду, там царило напряженное молчание. – Чего притихли? Наливайте!
- А как у вас там… ну, как к русским относятся? - виновато спросила после первой соседка, скромно копаясь вилкой в салате.
Вилли поперхнулся, закашлял. Сашка кулаком стукнул тому меж лопаток.
- Нормально у нас к русским относятся! Нормально! – ответил он нервно и вновь от души жахнул по анестезиологу.
- Нормально, - подтвердил Вилли, вытер выступившие слёзы.
Серёжка, стоя за спинами ребят, выпучил предостерегающе глаза, погрозил соседке пальчиком.
- Танюш, это болезненная для них тема. Давай лучше о посевной.
Та окончательно смутилась и покраснела плечами.
- Арбуз! – вспомнилось Серёжке про ягоду, остывающую в колодезном ведре. – Со вчерашнего дня! Будет вам, ребятушки, крюшон по-русски! Я мигом!..
Когда вернулся, на веранде по-прежнему молчали. Но как - то нехорошо, тревожно. И смотрели на него.
- Вот! Охладился! Забыл я вчера…
- Так, значит, по интернету с нами познакомился, да? – с едва-едва слышимой угрозой в голосе спросил его Александр. – Бомжи немецкие, да? Дорогу нам оплатил и на откорм вывез, да? С перспективой трудоустройства? Среднюю Азии заменить, да?
- О! О! Растрезвонила уже! Обиделись! – Сергей положил арбуз на поднос, обтёр полотенцем. – Ты, Танюх, на рожи их посмотри. Исхудали то как, доходяги. На, режь! - Подвинул арбуз Вилли и закурил. – Я здесь, Сань, Пашку-Вертолёта что - то вспомнил…
- Вертолёта? – переспросил Вилли, старательно, мерными – до миллиметра! - ломтями разрезая арбуз.
- Пашка – Вертолёт, дружок наш по юности. Слово не мог сказать без жестикуляции. Как пропеллер…
- Это что! У нас ещё Шлёп-Нога и Пусто-Один были! – Александр как-то разом забыл про бомжей и переключился на воспоминания. – Один хромал, другой с искусственным глазом был.
- … и всё пел песню про Китай: «Любимый город в синей дым Китая…» Когда разъяснили – не поверил, дурак.
- Серый, а ты кого-нибудь видишь?
- Не-а. Как с Надюхой переехали в центр – никого не встречал. Сидят, небось. Или спились. Иль умерли. Нет, вру! Пашку года три назад видел! На Кировке, зимой! Он взвод в увольнение выводил!
- До сих пор, значит, служит… Там же, в автомобильном? А чего, поодиночке сейчас в увольнение не выпускают?
- Так он с неграми! Из Судана, что ли… не помню… И ни бельмеса по-русски, только на инглиш. А Пашка, он же заочно и иняз ещё окончил, его и послали нянькой. В общем, иду, смотрю – толпа девиц у «Центрального». Хотел мимо пройти, думал: колготки со скидкой продают. А меня капитанишка какой - то: «Серый! Серый!» Ё-моё, Пашка! И уже не машет, без жестикуляции: минус тридцать на улице, тосол из носа бежит. Айда, говорю, в кафешку, юность помянем. А он мне на этих братьев по разуму кивает: «Потеряю, говорит, одного на час – полгорода чернокожими наполнится через девять месяцев. Они уже третий месяц у нас на сборах под Чебаркулём стажируются. Без увольнений. Изнемогают. На повара нашего засматриваться начали, а у того трое детей. Вот, начальство и решило. Во избежание… Пусть пофоткаются с девками да мороженое пожрут – и в казарму покатим». Так и разошлись. Тань, а ты чего не допила? Давайте ещё по рюмочке.
- Сергей, утром по много нельзя, - попробовал включить разум и вяло посопротивляться Вилли.
- А где ж мы по много то? По-слегка. Ты режь, режь, а не старших учи! Понаехали здесь…
Оглядел стол, заставленный блюдами и объедками. Да-а, «скатерть-самосранка» какая – то…

Посадили они после трапезы деревья. Во сколько это было и как были посажены деревья – ребятам не запомнилось. И как уснули – тоже не запомнилось. Видимо, сморило после русского крюшона.