Пятый этаж (конец рассказа)

Но сами они - отнюдь не считали себя ниже этого царящего в выси властителя, они говорили о нём в связи с его обязанностями, ибо ими как раз в этом споре-раздоре с какими-то нечестными людьми, двигала не личная выгода, а забота об отечественной экономике и интересах нации в целом.
И теперь Вадим отчётливо понимал, каким он остался маленьким рядом с ними, каким кричаще, вопиюще несамостоятельным рядом с этими ребятами, которые не прогибались ни перед кем, так как отстаивали интересы всего общества, в конечном итоге каждого в нём, - там, где он, Вадим, пока ничего не смыслил... И перед которым потому так легко прогнулся, что считал его более сильным и могучим, чем другие.
Пропасть разверзлась перед ним. По-настоящему сильные и независимые люди - это были они, парни из 503ей, выше той позиции, которую занимали они, уже просто ничего не могло быть, а он, Вадим, как ребёнок, всё ещё этого не понимал, когда кинулся к кому-то другому, воображая, что встретил человека ещё значительней и выше.

А ему ещё казалось, что он почти такой, как они… Или может стать – таким… Всё, что казалось раньше, было сметено в один миг сейчас, этим дурацким, нелепым случаем, но случаем, который открыл всем и сразу: между ними и им – пропасть. И неизвестно, сможет ли он ещё её перейти, и если сможет – то когда…
"Если бы хоть я один побежал, - горестно думал он. - Ну, побежал бы посмотреть на Президента, не устоял перед своим любопытством, - было бы ещё ничего. Может, парни посмеялись потом, поиздевались, да и забыли бы постепенно... Но я не один с места сорвался. Я Севу за рукав схватил, чтоб тащить за собой! - вот в чём весь стыд. Из них никто не собрался кидаться туда, а я не понял. И Севу этим своим предположением - унизил, оскорбил! Как я мог?!.."
Вот этого точно они ему не смогут простить, и не мог сейчас себе простить он.
На манжете рубашки он увидел красный полукруг крови, кровь текла и по руке, по капле падая на влажный вечерний асфальт, но он не захотел её стирать или останавливать. Так тебе и надо, так тебе и надо!.. – повторял он. Пусть хоть чем-то, но он уже заплатил за свой идиотизм… Пусть остаётся, стекает по пальцам и капает вот так на асфальт.

***
Больше его на пятый этаж не приглашали. Коллеги по отделу, казалось, не обратили на это внимания, сделали вид, что и не замечали его прежних отлучек "в аналитический отдел", а поэтому не видят и того, что они прекратились… Он был благодарен им за это "не замечание" и не подозревал, что вид у него с того рокового случая в театре был настолько подавленный и прибитый, что любой, кто зацепил бы его, мгновенно почувствовал бы себя подлецом.
Со Стеллой Аркадьевной он иногда сталкивался в кулуарах Концерна, здоровался, но не решался спросить даже самое простое: "Как там ребята?" – словно навсегда утерял право интересоваться ими. Стелла Аркадьевна смотрела на него чуть виновато, она понимала, что он за какую-то важную ошибку навсегда отлучён от сообщества пятого этажа, хотя за что именно, вероятнее всего, не знала. А ещё – в её лице угадывалось сожаление, что ей стало здесь больше некому выразить своё восхищение "этими ребятами" из своего 503его офиса… - ведь деловая этика не позволяла ей расхваливать их совсем уж чужим, непосвящённым.


В одно прекрасное утро странное зрелище поразило Вадима у входных турникетов Концерна. Среди спешащих на работу сотрудников существо в тяжёлых кованых ботинках, лёгком воздушном платьице и с торчащими во все стороны из головы розовыми и голубыми, тщательно закрученными прядями, в пирсинге на лице и тяжёлых розово-чёрных тенях вокруг глаз приближалось к турникету, а приблизившись, вставило в щель пропускной жетон, и турникеты впустили его в широкий, просторный вестибюль фирмы. Существо это, никого не смущаясь, беззаботно жевало жвачку – и не скромненько как-нибудь, а всей челюстью, так что желваки на лице ходили ходуном. Человек в тёмном костюме инстинктивно бросился наперерез девице-дикобразу и перехватил её перед самым лифтом.
- Вы к кому? – вежливо, но настойчиво поинтересовался он.
Дикобраз осмотрела его сверху вниз и выплюнула себе в пальцы жвачку. Затем она скатала её в комочек и прицелилась повесить человеку в тёмном костюме на обшлаг. Дождавшись, пока он испугается, она передумала и пристроила жвачку себе в ладонь, затем снизошла ответить вопрошателю:
- На пятый этаж.
У Вадима сжалось сердце. Вот эта – явно придётся ко двору высоколобым аристократам с пятого. Не боится ни бога, ни чёрта, не зависима ни от кого и ни от чего, а уж если на что-то "купится", то это будет действительно стÓящим. Не то что он… Какими она обладает познаниями и талантами, ребята разберутся, но вот краснеть за её подобострастие перед сильными мира сего она их точно никогда не заставит. Скорее наоборот: самого "сильного" сама напугает и заставит поджать хвост… Не то что он, словно из прежней эпохи перешедший сюда, где люди куют новую…
Больше он эту девицу не видел… Со следующего дня она стала подниматься на пятый на другом, директорском, лифте, и пути их в общем пространстве фирмы не пересекались. Только лицо Стеллы Аркадьевны, когда он однажды снова встретил её, исказилось мукой - от того, что она не может рассказать, каким невиданным кадром пополнилось сообщество 503ей, и по этой муке понял, что там, в аналитическом центре, всё стало ещё более потрясающим, чем было.
Ну что ж… Он навсегда упустил свою птицу счастья… сам виноват.

Его карьера, однако, не застопорилась, а вскоре и вообще получила мощный толчок к росту. Через месяц, когда приехали итальянцы, Вадим был затребован в Дирекцию и участвовал во всех переговорах, потому что итальянцев было много и не все свободно говорили по-английски. Рядом с ним работала и "дикобраз", которая, - на это время или навсегда освобождённая от эпатажа, - оказалась вдруг одета и причёсана скромно и элегантно, и сразу получила от итальянцев титул "русской красавицы", тогда как Вадим окрестил её, про себя, Царевной-лягушкой. В запарке переводов всем и всего он успел переброситься с ней несколькими фразами, и узнал, что, кроме итальянского, она владеет чешским, датским и норвежским… и что вообще, если понадобится, может очень быстро овладеть и любым другим языком – талант этот был у неё врождённым.
Но в Италию, курировать совместный проект, обретший окончательную форму, послали его. Василиса была слишком ценным кадром, она была нужна здесь, в 503ей, её креативный конклав пятого этажа не отпустил бы от себя даже на неделю, помочь на первых порах, не говоря уж о сроках длиннее…
Жизнь продолжалась. В Италии он влюбился и, положив все силы, сумел добиться своей красавицы. Коллеги ахнули, когда увидели фото его Лючии, а потом, однажды, и её саму. Жить же с семьёй пришлось то там, то здесь: аналитический отдел создал ещё несколько совместных с итальянцами проектов и сотрудничеству не было видно конца… Чему учить родившегося у него сына, Вадим знал твёрдо, с самого начала. Достоинству. Уважению к себе - прежде всего. Остальное приложится.


Через двадцать лет, однажды, он столкнулся с Президентом России. Внезапно, лицом к лицу.
На Кубке Кремля, приехав на один из матчей, он пробирался в фойе спорткомплекса через толпу, ища глазами вход на свою трибуну. И чуть не воткнулся в идущего поперёк его пути высокого, широкоплечего, костистого человека, притормозившего перед кем-то в шаге от Вадима. На секунду, пока он узнавал его, взгляд Вадима застыл на лице этого человека, на его светлых глазах, а потом он закричал восторженно, но не голосом, а одним только своим влюблённым взглядом: "Я голосовал за тебя! Я болел за тебя! Я верил, верил, что ты победишь… Сева!"
Чёрное плечо замешкавшегося было охранника теперь вынырнуло и мягко оттёрло его от Президента, он не успел понять, заметил ли его Всеволод, узнал ли, но пока стоял, потрясённый, он обнаружил тёмные буравчики, с лица приземистого бородача как будто изучающие его, узнающие… Он всмотрелся в эти глаза на заросшем лице и узнал их тоже: Дубович!
Видел ли Дубович восторг Вадима, его влюблённый крик?.. Вероятно, да. И растерявшись, не зная, что сказать, и не зная, имеет ли он право обратиться к Дубовичу, Вадим вдруг быстро дёрнул правой рукой, согнул её в локте и повернул в сторону придвигаемого толпой Дубовича запястье, на котором остались совсем не заметные, видимые только ему самому, давнишние рубцы – следы от ногтей Всеволода.
Дубович ничего не увидел, но понял, что хотел сказать Вадим и, продвигаясь с толпой мимо, кивнул ему понимающе, почти дружески.
…………………………………………………