Мой позывной «Вестница». 23. Чай с вождем 1.

Не все путешествия во времени (особенно в прошлое) я совершала, руководствуясь определенной программой.

Были у меня и, так сказать, «частные» визиты, то есть те, которые я проводила по собственной инициативе.

Таким оказался мой визит на родину Октябрьской революции в Питер.

И дело даже не в том, что за сотню лет, прошедших со времени ее свершения, образ революционера, беззаветного борца за свободу угнетенного пролетариата несколько утратил свою актуальность в связи с фактическим исчезновением такового уже к 30-м годам 21-го столетия.

Скорее всего произошла девальвация самого понятия «революция».

Дело в том, что на рубеже 20-го и 21-го веков стали очень модными книги американского теоретика «цветных революций» Джина Шарпа по методам ненасильственной борьбы с государствами.

Выпущенного из книжки Джина дьявольского джинна было уже не остановить.

Руководствуясь этими рекомендациями страны Запада, прежде всего США, совершили множество государственных переворотов, которые называли и «оранжевыми», и «бархатными», но всегда «революциями».

Например, только на одной Украине (стране, образованной после распада СССР) в течение четверти века произошло от 3 до 5 (это как считать) таких «революций».

И чем более кровавой и разрушительной оказывалась очередная революция, тем сильнее деградировало государство, на территории которого она произошла, и больше страданий она приносила людям.

В конце – концов всем стало ясно, что ничего хорошего от революций (в кавычках они или не в кавычках) ждать не стоит.

Но от частого употребления слово «революция» утратило свой романтический флер и в 21-м веке стало больше ассоциироваться с несчастьем и горем.

Поэтому исправить ситуацию, сложившуюся к 17 году 20-го столетия, не брался никто из будущих поколений. Речь могла идти только о возможно менее тяжелых последствиях для России.

С этими благими пожеланиями я и отправилась в прошлое.

Был канун Хэллоуина, о котором Россия тогда еще не знала.

Октябрь в Петербурге (Петрограде) - один из худших месяцев году. Так было всегда, а в конце октября 1917 года в особенности. Возможно это мне показалось потому, что на улицах, и без того затянутых пеленой тумана, по ночам горели только редкие уличные
фонари. С Финского залива дул резкий, пронизывающий ветер С тусклого, серого неба непрестанно лил дождь. Размазанная тяжелыми сапогами, повсюду под ногами была скользкая и вязкая грязь.

Смольный институт, штаб революции, располагается на берегу Невы. У конечной остановки трамвая возвышаются купола Смольного монастыря, а рядом – огромный фасад Смольного института.

Революция захватила его и отдала рабочим и солдатским организациям. В нем больше ста огромных комнат, над уцелевшими эмалированными дощечками на дверях видны знаки новой жизни – грубо намалеванные плакаты с надписями: «ЦИК», «Фабричнозаводские комитеты», «Центральный армейский комитет»…

В длинных сводчатых коридорах, освещенных редкими электрическими лампочками допоздна толпятся бесчисленные солдаты и рабочие. По деревянным полам непрерывно и гулко, точно гром, стучат тяжелые сапоги.

А глубокой ночью длинные мрачные коридоры и залы кажутся пустынными. Громадное здание точно вымерло. Вдоль стен на полу спят люди. Взлохмаченные и немытые они лежат в одиночку и группами, погруженные в тяжелый сон. На многих окровавленные повязки. Тут же рядом валяются винтовки и патронные ленты… Невероятно спертый воздух только раздражает горло, но не дает возможности вздохнуть полной грудью.

- Товарищ Ильин! Проснитесь, пожалуйста. Я Вам чай принесла, - вот уже несколько раз произношу я одни и те же слова, но лежащий на диване человек, только недовольно отмахивается, и ни в какую не желает просыпаться.

Но у меня тоже нет иного выхода, кроме как попытаться поговорить с ним именно сейчас. С этим невысоким лысым человеком, устало свернувшимся на потертом кожаном диване и укрытым старым когда-то дорогим пальтецом. Ведь он – вождь пролетарской революции.

Кажется, еще совсем недавно я видела его лежащим в мавзолее. А сейчас он еще «живее всех живых» и совсем не хочет отзываться на мои робкие попытки пробудить его ото сна.

Вот к каким парадоксам приводит меня перемещение во времени.

И почему-то у меня язык не поворачивается называть его привычным именем.

Наконец он просыпается, садится на диване, свесив ноги в несвежих, прохудившихся на больших пальцах носках и недовольно произносит:

- Какой чай, я не просил никакого чая, - а потом подозрительно косится на меня, наверно, думая: «А, ты кто такая? Что-то я таких рослых дам в нашем штабе не замечал».

- И почему вы называете меня «Ильиным»? Это просто мой литературный псевдоним.

- Извините, товарищ Ильин, и… выпейте чаю. Такого в вашем окружении сейчас днем с огнем не сыщешь! Да и не смотрите на меня с таким подозрением. Я действительно не из вашего окружения. Больше того, я вообще не из вашего времени, а из довольно отдаленного будущего… И фамилию Ильин я взяла из подписи на фотокопии первой страницы вашей рукописи «Государство и революция».

- Послушайте, что вы мне голову морочите. Я действительно написал такую работу, но ведь она еще даже не издана!

- Она будет издана в мае следующего, 18 года, здесь же в Петрограде, а Вы, вместе с Совнаркомом будете работать в Москве. Кстати, Вашу работу я прочла в 33-м томе Вашего Полного собрания сочинений.

- Кажется, я сейчас вызову охрану, и мы посмотрим из какого вы будущего! – мой собеседник начал не на шутку выходить из себя.

«Ну вот, и этот начал грубить в ответ на мои совершенно правдивые слова. Ох, уж эти мужчины!» - с некоторой грустью подумала я и принялась терпеливо объяснять.

- Дорогой товарищ Ильин, Ваша охрана в лице одинокого красноармейца за дверью, спит богатырским сном и едва ли проснется в ближайшие пару часов. Уж я об этом заранее позаботилась.

- Так вы еще и угрожать мне вздумали? - вскинулся тот.

- Боже упаси! Какая может быть угроза. Да все мы в Советском Союзе были с детства воспитаны на глубочайшем поклонении к Вам, создателю нашего государства.

- Ну ка – ну ка, расскажите о себе, меня это уже начинает забавлять, - воскликнул он, заметно прибодряясь, - Судя по вашему виду, мы почти ровесники.

- Я моложе Вас почти на пятьдесят лет. Родилась в 1922 году, пережила Великую отечественную войну и до 1973 года работала инженером на одном «почтовом ящике». Так в наше время называли оборонные предприятия.

Однажды, уже в предпенсионном возрасте, по пути в последнюю командировку, меня застала в горах снежная гроза и я провалилась во временную яму. С тех пор я только и делаю, что путешествую во времени: то в отдаленное будущее, то в не менее далекое прошлое.

Поэтому я даже затрудняюсь точно ответить сколько мне сейчас лет и из какой эпохи я прибыла. Скажу только, что я застала то время, когда отмечали 100-летие Октябрьской революции. И также побывала в том времени, когда праздновали ее 150-летие.

- Ну, а что вы можете рассказать о стране, этом, как вы говорите, «Советском Союзе»?

- К сожалению, эта страна перестанет существовать в декабре 1991 года.

Он посмотрел на меня внимательно, но, кажется, в его глазах не было скорби: видимо, слишком далеким казалось ему это время.

- Неужели революции удалось продержаться так долго? – после некоторой паузы выговорил он, - кстати, вы можете называть меня просто: Ильич. А вас как звать – величать?

- Екатерина Ивановна Леонова.

Конечно, значительно больше его интересовало свое время.

- А знаете, Ильич, - предложила я,- давайте, я покажу Вам историю революции, так сказать, в лицах.

- Как это «в лицах? - не понял Ильич.

- Ну, в хрониках и художественных фильмах.

- Да, Вы садитесь, пожалуйста, за стол, пейте чай и смотрит «кино», которое я буду показывать, проектируя свет от моего «Смартфона» вот на эту стеночку.

Ильич скоренько поднялся, сунул ноги в поношенные штиблеты, опасливо покосился на меня, не заметила ли я дырки на его носках, и уселся за крохотный столик с изогнутыми ножками, который я услужливо придвинула поближе к дивану.

На столик я водрузила свою сумку-термос с продуктами, приглянувшуюся мне еще в 20-е годы следующего столетия.

Вот он уже с аппетитом уминает плюшечки, запасливо привезенные мною из своего времени и смотрит видеотеку на тему недавно свершившейся революции.

Некоторые «опусы» изрядно его насмешили.

- А это что они полезли на ворота в Зимнем? Ведь их никто не закрывал! – комментировал он эпизод решающего штурма последнего оплота Временного правительства.

- Знаю, знаю, Ильич, - успокаивала его я, ведь это не просто хроника, но еще и пропаганда революционных событий.
- А что, пропаганда не может быть еще и правдивой, - резонно заметил он, на что я ничего не смогла ему возразить.

- А кто это так нелепо изображает меня? - спросил он во время просмотра отрывка знаменитого фильма.

- Это известный актер, Борис Щукин, - принялась оправдываться я, - принято считать, что ему удалось очень достоверно передать образ вождя, то есть Ваш, Ильич.

- Да-а? - недоверчиво протянул вождь, - а разве я так делаю?

Он вскочил, широко расставил ноги, взмахнул вытянутой вперед правой рукой и застыл.

- Ну конечно, Ильич, - с энтузиазмом откликнулась я, - у нас до сих пор стоят тысячи памятников с Вашим незабываемым жестом.

- В самом деле? - недоверчиво хмыкнул он, - надо будет попробовать на одном из митингов