Проклятие Цветка Хризантемы. Часть первая (из трех)

*1*

Незадолго до заката династии Чосон в Корее царила странная обстановка, как бывает, когда перед наступлением летней грозы природа замирает, звуки становятся глухими, и даже запахи приобретают немного искаженные ноты.

Так было и в ту весну. Меня назначили чиновником довольно высокого ранга в маленький городок, ничем непримечательный, кроме, пожалуй, уж слишком большого количества домов кисэн, где я по слабости своей натуры проводил предосудительно много времени.

С тех пор как эти женщины получили свободу от государства, минул уже год. Но мало кто из них стремился бросать насиженные места и начинать жизнь обывательниц. Да и вряд ли они сумели бы. Не так-то легко было им, падшим под гнетом системы прекрасным цветам, становиться хозяйками, женами, матерями. Так было проще – продолжать разгульную жизнь и ждать, когда богатый любовник сделает ту или иную своей наложницей. Такое случалось, хотя довольно редко. А вот матерями некоторые из них все же были.

В доме, где заправляла кисэн, которую все звали Цветком Хризантемы, я бывал чаще, чем в других. Причина была в ее дочери – юной красавице Да Сом, которую мать надеялась удачно выдать замуж, а потому не обучала премудростям любви и лишь изредка выпускала к гостям исполнять диковатый на мой взгляд танец династии Цин. Откуда у Цветка Хризантемы была страсть ко всему китайскому, мне было неведомо. Одни поговаривали, что была она рождена от какого-то богатого китайца, другие разносили сплетни, что когда-то сама родила от бродяги, заглянувшего в ее дом из далеких краев. Не знаю. Меня волновала лишь ее дочь, которая пела голосом соловья и устраивала из шелестящего шелка своих одежд зрелище, от которого мое сердце билось в три раза чаще обычного.

В силу моего положения, да и из-за денег, которые я как единственный сын унаследовал от отца, меня в этом городе боялись. Нельзя сказать, что я был всесилен, но трудно было найти человека, который посмел бы мне отказать. Должно быть именно поэтому, когда однажды я пришел к Цветку Хризантемы и поставил перед ней ларец с драгоценностями, а потом заявил, что хочу купить девственность ее дочери, она не стала долго ломаться.

- Да, мой господин, - сказала она, усевшись передо мной и хитро щуря свои странные, будто бы и впрямь китайские глаза. – Но подумайте. Моя дочь так молода и красива, а времена изменились. Может случиться и так, что какой-то добрый человек женится на ней…

Я намеренно громко расхохотался.

- Уж не думаешь ли ты, что солнце теперь восходит с другой стороны, если женщинам вроде тебя дали немного больше свобод? Мне ведь нетрудно будет сделать так, что не только твоя дочь не найдет достойного жениха, но и ты сама растеряешь всех клиентов.

Она осеклась и, скосившись на ларец, содержимое которого сияло в алых лучах заката, начала заискивающе кланяться, почти доставая головой до пола.

- Как скажете, мой господин, как скажете… Изволите сегодня остаться у нас?

- Разумеется, - моя шляпа из конского волоса легла на яркий шелк, будто бы случайно разбросанный по полу. – Подготовь ее, объясни, чтобы не сильно ломалась. Да, и… Чуть не забыл.
Наряди ее не как китайскую танцовщицу, а как подобает у нас в самых добропорядочных семействах. Скромный ханбок цвета утреннего тумана вполне будет уместен.

*2*

Я зашел в комнату, где дочь Цветка Хризантемы ждала меня склонившись в почтительной позе. В воздухе летали сладкие ароматы саше, которое на той неделе я подарил ей, заранее готовясь к этому моменту. Окна были неплотно закрыты, и сквозь щели до меня доносились приглушенные звуки какой-то уличной драки, одной из тех, что частенько происходили в этом квартале – городской окраине, где царствовали пьяные застолья.

Я бегло взглянул на девушку. По моему заказу ее волосы были уложены в скромную прическу девственницы, а ханбок действительно напоминал цветом о том времени, когда ночная сырость отступает под натиском неумолимых, но робких лучей восходящего солнца.

От ее смирения, которое она демонстрировала, меня начали жечь языки пламени – огня страсти, которую до сего дня я старательно глушил то выпивкой, то плотскими утехами. Но сейчас терпеть не было сил. Я подошел и взяв в ладони ее лицо посмотрел в удивительные глаза, наполненные слезами. Они тоже были немного китайские.

- Не бойся, юное создание. Ты прекрасна, как ветер, что дует на вершинах скалистых гор Сораксан. Там в начале лета распускаются дикие бутоны цвета материнского молока, в которое добавили немного крови. У них нет имени, но немногие местные жители говорят, что это облака, настоянные на любви. Я же дал им другое название. Туманная роса. Так я буду звать и тебя. А теперь утри свои слезы. И знай, что мне пришлось заплатить большую цену за эту ночь, и я хочу получить если и не реки нежности, то уж каплю понимания, несомненно.

- Все будет, как вы пожелаете, мой господин, - прошептала она и хотела склонится в поклоне. Но мне уже было не до соблюдения правил приличия.

Дрожащими от страсти руками, я стал развязывать ее ханбок, и так в этом преуспел, что уже через минуту оставил на ней лишь нижнюю одежду из тонкой почти прозрачной ткани, которую в моих фантазиях должны были яркими пятнами украсить иероглифы ее невинности.

Довольно грубо повалив полуобнаженную и трепещущую от страха Туманную Росу на одеяло, я сдернул мешающие мне лоскутки материи между ее ног и освободившись от своего собственного наряда, стал медленно входить в нее.

Она закусила губы и старалась молчать, хотя, не выдерживая боли, иногда постанывала, чем вызывала у меня приливы странного чувства. Казалось, что в кувшин, из которого я пил соджу, подмешали зелье из трав, собранных для пробуждения любви. Теперь во мне полыхало не только вожделение. Как радуга состоит из множества оттенков, так и мое сердце переполняли разнообразные, но неиспытанные доселе чувства. Я решил не растягивать надолго нашу первую встречу, и очень скоро излился в нее потоком этой пьянящей смеси желания и странной несвойственной мне нежности, а она лишь тихо вскрикнула и посмотрела мне в глаза. Что скрывалась в ее взоре? Мне было неведомо. Я мог только надеяться на то, чтобы она полюбила меня, и что теперь, отныне и до конца всех дней всех жизней будет желать лишь меня.

- Скажи мне хоть слово, моя Туманная Роса, - сказал я, облачаясь в свои одежды и осторожно проводя рукой по ее розовой груди. – Не молчи, ведь я должен знать, приходить ли мне снова, или забыть о той, что станет теперь, как ее мать, обычной кисэн. Что ты выбираешь? Быть со мной, здесь и принадлежать лишь мне? Или выходить туда к мужчинам, чтобы сперва развлекать их своими танцами, а после ублажать за лабиринтами стен?

Она постаралась унять дрожь, которая била ее так, будто на улице была лютая зима, и сказала:

- Вы… Только вы… - а потом закрыла лицо руками.

Я же решил, что любой девушке после первого раза стоит попереживать в одиночестве. Поэтому покинул комнату и, шепнув мимоходом Цветку Хризантемы о своих планах, ушел восвояси.

*3*

Теперь болтаться по разным домам кисэн мне не было нужды. Как только я освобождался от повседневной бюрократической рутины, моя одержимость гнала меня в дом Цветка Хризантемы, чтобы там провести остаток дня и начало утра.

Меня встречали как самого дорогого гостя. И хотя я намеренно не признавал, что взял Туманную Росу себе в наложницы, на деле все обстояло именно так. Я задаривал ее украшениями, нарядами из дорогих тканей, покупал дорогие музыкальные инструменты, игра на которых кроме танцев и пения была еще одним из ее талантов.

Но увы, от такого моего поведения счастлива была лишь ее мать. Сама же Туманная Роса оставалась заледеневшим бутоном, который распустился ранней весной и оказался зажат в объятьях неожиданных заморозков.

А меня переполняли желания. Порой я не давал спать своей наложнице всю ночь, обучая ее искусству любви, а заодно удовлетворяя свои фантазии. Нельзя сказать, что в каждый свой визит я обладал ей многократно – два, в крайнем случае три раза. Но я умел растягивать это на долгие часы, меняя позы, услаждая с помощью этого недораспустившегося цветка то свой взор, то тело. Но бывало, я довольно грубо и быстро брал ее всего лишь раз, чтобы потом некоторое время перед сном блаженствовать, слушая ее пение и игру на каягыме.

Ни одна женщина не доставляла мне такого наслаждения, которое в результате моих уроков научилась дарить мне она – моя Туманная Роса. Ей достаточно было провести рукой по моему бедру, и я был готов отправляться по извилистым тропам страсти.

А она… Думаю, если бы я позволял ей, то она каждую ночь лежала бы, не двигаясь как на собственных похоронах. Что это было? Ее холодный темперамент? Или желание показать мне, насколько в ее глазах я презренный человек? Не знаю. Да никогда и не хотел знать, поскольку заставлял ее вытворять такие искусные упражнения, что двигаться ей приходилось много. Кроме того, из мстительности ли или из-за своего дурного характера, я старался все устраивать так, что она была вынуждена доставлять удовольствие не только мне, но и себе, и тогда ее стоны проливались на мое сердце целебным бальзамом.

Продолжение следует