Когда в терновнике некому петь (Часть первая)

Елена САНАРОВА

Глава первая

Глеб сидел на кровати и рассматривал икону патриарха Тихона, стоявшую на застекленной книжной полке. Хоровод мыслей возвращал часы на год назад, когда он, четырнадцатилетний школьник, лишь мечтал о том, чтобы каким-то образом попасть в церковь и прислуживать в алтаре. Сейчас ему пятнадцать, и он пономарь одного из древнейших монастырей города.
В сердце дернулась честолюбивая струна, и перед глазами сверкнуло воспоминание о первом дне в храме. Как все было страшно и желанно, как маняще дрожали нервные огни свечей и пряно пах ладан, как присматривались к нему монахи и шептались о том, станет ли он одним из них. И он почти стал. За эти месяцы Глеб добился многого. Должность заместителя главного пономаря позволяла ему быть на особом положении. С ним часто разговаривал суетливый, но обладающий природной мудростью ризничий отец Арсений, к нему благоволил суровый благочинный отец Георгий, с ним почти сдружился взбалмошный дьякон Николай. Это все вызывало у Глеба ликование, но… хотелось большего.
В своих мечтах он был не просто мальчик, отлично исполняющий поручения, он был – и как сладки казались эти грезы – полноценной частью братии. И даже не будучи по возрасту послушником или монахом, он видел себя равным с ними по какому-то негласному договору, договору, который давал бы ему возможность обсуждать новости монастырской жизни, проникать в секреты внутренней политики, изнутри познавать церковную жизнь.
Но как этого добиться? Его духовный отец – иеромонах отец Дамиан – не мог, как это говорилось в светской литературе, достойно представить его ко двору. В сущности, Дамиан был лишь нервный молодой человек, почти блаженный и ранимый, который не имел представления о лабиринтах церковных интриг. Нет, Глебу нужен был наставник, который бы втолкнул его своим авторитетом на более высокую ступень лестницы монастырских взаимоотношений и утвердил на этом отвоеванном месте. Но такого судьба ему не посылала. В этом ему не везло. А что было с его верой? Глеб машинально взял с тумбочки старинный молитвослов, но, перелистнув пару отретушированных временем страниц, положил обратно. Это на вечер. А сейчас все же немного воспоминаний.
Бабушка говорила, что он родился верующим. Якобы, когда он был совсем маленький, то не ел в пост мясо. Не плакал, как многие дети, во время крещения. В три года ходил по церкви и, будто взрослый, ставил свечи и крестился. А потом, в семь лет, – это он уже хорошо помнил – отчетливо и ясно увидел, что не мыслит себя без церкви, так как любит Бога превыше всего и хочет посвятить свою жизнь служению…
Мама нарушила размышления Глеба, тихо войдя в комнату.
– Чем занимаешься? – диван скрипнул под ее хрупким телом. – Думаешь о школе?
– Вот еще!
Он мотнул головой и отбросил назад падавшую на глаза прядь волос.
– Даже говорить об этом не хочу. Вот сидел, вспоминал вчерашние шутки Николая.
Она улыбнулась:
– Ты, как обычно, весь в храме. Просто сын полка какой-то, – мама помолчала, разглаживая ладонью складки на юбке, а потом продолжила, будто разговаривая сама с собой: – Если учесть, что отца у тебя никогда не было, то обилие в твоей жизни мужчин с разными судьбами – это очень даже неплохо. Каждый накладывает на тебя отпечаток своего характера. Да…
Она тяжело вздохнула и замкнулась в себе, глядя в пол.
– Мам. Ты что? – Глеб дернул ее за рукав. – Голова болит?
Она подняла на него глаза с поволокой слез.
– Не могу, не могу прийти в себя после смерти деда. Будто часть души забрали, а вместе с ней и здоровье. Все валится из рук. И нет, понимаешь, абсолютно нет заказов. Дописала ту икону для подворья, но когда они еще смогут заплатить… Наверное, пойду завтра с тобой в монастырь, исповедуюсь. Может, станет легче, и что-то изменится…
Она встала и, разворошив на прощание его шевелюру, ушла к себе.
Глеб лег на диван и включил плеер. Как обычно, когда ему надо было отдохнуть от шторма мыслей, он сперва слушал пение патриаршего дьякона, который был знаменит четверть века назад, а после сосредотачивался на блатных песнях, позволяющих, по его мнению, лучше проникать в секреты человеческих душ.

Глава вторая

В субботу после службы Глеб встретил маму у ворот монастыря. Она ждала его, обсыпанная снегом, смешная, как снеговик.
– Очень холодно. Этот февраль бьет рекорды. И ты никак не идешь. Почему так долго? Я пыталась увидеть тебя, но ты не выходил, – мама уцепилась за него, чтобы не скользить по утоптанному снегу, и они быстро пошли вдоль монастырской стены в сторону метро.
– Я был занят. Помогал отцу Арсению перенести стихари в ризницу. А у тебя какой-то загадочный вид. Ты на исповеди была?
Впервые за несколько месяцев он услышал ее переливчатый смех.
– Была, была, была! И так светло теперь на душе. У вас там сегодня исповедовал отец Никодим. Почему-то раньше я никогда его не видела. Такой добрый и праведный…
– Мерзкий.
Глеб мгновенно представил себе презрительный взгляд отца Никодима, которым тот одаривал его каждые выходные.
– Он никогда не разговаривает со мной. Хотя нет. Иной раз бросает два-три слова, как объедки собаке.
Мама снова рассмеялась и похлопала его по руке:
– Ну, ты строг. Странный ты мой ребенок. Говоришь как взрослый, думаешь как философ, а сам-то еще подросток… А этот отец Никодим… Ну, наверное, вы просто не познакомились. Он показался мне таким удивительным. Почти святым. Он рассуждает так мудро и дает поразительные советы. И знаешь, знаешь, что он мне сказал?
– Чтобы завтра ты пришла причащаться?
– Это само собой. Но главное, он заказал мне огромную икону патриарха Тихона в ту пряничную церковку, что стоит у восточной стены. Представляешь? И он… Он будто бы силу в меня вдохнул какую-то, даже сердце перестало болеть. Ты рад?
Глеб задумался. Конечно, он знал игумена Никодима. Этот человек всегда был в центре всевозможных липких склок. Любил рассказывать неподходящие для монаха анекдоты и умудрялся отпускать мирские шутки даже в алтаре во время богослужений. Однако по популярности среди прихожан он был второй после архимандрита Илии, к которому на исповедь выстраивались огромные очереди. Так значит, он заказал маме икону? Ах да… Ведь он отвечает за реставрацию монастырских храмов.
– А что за икона?
Мама наклонилась, провела варежкой по сугробу и с трудом слепила рыхлый снежок:
– Об этом мы поговорим с ним завтра перед трапезой. Он сказал прийти к нему в тридцать первый кабинет на втором этаже братского корпуса. Составишь мне компанию?
– Ну уж нет.
Глеб забрал у нее снежок и кинул в черную бойницу стены.
– Не имею желания с ним общаться.

Глава третья

В воскресный полдень, когда после службы Глеб вернулся домой, мамы еще не было. Однако ж и засиделась она у Никодима. Что умного он может ей сказать? Нет, конечно, он красиво проводит литургию. И сегодня ему особенно удалась проповедь, но все же странно. Чем он так нравится прихожанам? Один только толк от всего этого, что будет работа, а значит, мама станет хоть немного веселее.
В замке защелкал ключ, и через несколько мгновений она уже трясла над ковром мокрую от снега шубу, от которой пахло зимним ветром и отсыревшим мехом. Глебу вдруг стало муторно на душе, и он озабоченно спросил:
– У тебя все в порядке?
– Да, отец Никодим обстоятельно рассказал мне о том, какую именно икону он хочет видеть. Потом мы пошли в ту церковку, прикинули размер доски, которую надо заказать… Но с этим уже все в порядке – я из монастыря заскочила в мастерскую и, представляешь, все удачно купила. Скоро привезут.
Она вдруг опустилась на стул и закрыла глаза.
– Тебе опять плохо?
У Глеба кольнуло сердце.
– Я думал, что после причастия тебе станет лучше.
– А мне было очень хорошо. И всю службу…
Она открыла глаза и слабо улыбнулась.
– Знаешь, я бы еще неделю назад не могла так долго стоять, а тут даже и не присела. Думаю, это отец Никодим мне помог. Он, мне кажется, обладает какой-то способностью вселять в людей силу, придавать им уверенность в себе и даже лечить словом.
– Да? – Глеб постарался сказать это как можно более скептически. – Трудно в это поверить. Хотя… Это не мое дело. Если он умудряется укреплять в душах веру, то, наверное, его личные качества никого не должны волновать…
– Что ты имеешь в виду?
Мама продолжала сидеть на стуле и крутила в руках мокрые варежки.
– Ты не доверяешь ему?
Глеб мысленно рассмеялся. О каком доверии может идти речь, если этот монах не соблюдает правил поведения в алтаре. Но с другой стороны… Имеет ли он – мальчишка-пономарь – право судить игумена, который некогда возглавлял огромный монастырь? Не гордыня ли это? Глеба передернуло от подозрения, что его помыслы могут быть греховны.
– Мам… – он поднял воротник свитера и поежился. – Я не знаю, что тебе сказать. Мне приятно слышать, что появился человек, который хочет помочь тебе выйти из депрессии. Если ему это удастся, я буду рад. Если нет… Ну… Значит, так угодно Богу.
Теперь ему резко захотелось уединиться. Он всей душой желал, чтобы маме стало лучше, но его умения убеждать не хватало на поддержание в ней оптимизма. Простые уговоры и увещевания на тему бренности существования не действовали – мама не могла прийти в себя после похорон деда. Что с этим делать, Глеб не знал. Ему оставалось лишь переживать за ее здоровье и ждать, когда время – профессиональный лекарь и чудотворец – сделает свое дело и даст ей свободу от воспоминаний и странной, непонятно откуда идущей слабости.
Он ушел в свою комнату и там в тишине и запахах старинных книг долго и горячо молился, чтобы случилось чудо, мама поправилась, обрела душевный покой, а он сам не поддавался искушениям, укрепил свою веру и… Тут Глеб позволил себе слабость и попросил Бога, чтобы тот помог ему завоевать в монастыре особое положение, к которому он так стремился.

Глава четвертая

Школьные будни тянулись скучной и ненавистной резиной. Уроки, учителя, одноклассники… Все это сворачивалось в гадкий жгут и душило, выкручивало руки и мотало нервы. Мама все дни была занята иконой, порой со счастливой улыбкой говорила о том, что в выходные пойдет в монастырь, перечитывала житие патриарха Тихона и вела себя почти как раньше, когда все были здоровы и счастливы.
Наконец наступила суббота, а вместе с ней радости и суматоха церковной жизни. В шесть утра Глеб уехал в монастырь и там самозабвенно отдался служению.
Казалось, все было как всегда. Суетился ризничий, бубнил главный пономарь, всем делал замечания благочинный… И лишь отец Никодим, на которого Глеб теперь смотрел с повышенным интересом, вел себя непривычно и странно.
– Как дела у мамы? – спросил он, едва увидев Глеба в алтаре.
– Спасибо. Неплохо, – он настолько опешил, что ответил не так, как было принято в церковной среде.
– Она придет сегодня на службу? – Никодим говорил тихо, чтобы никто не слышал, и, будто стесняясь чего-то, прятал руки под мантией.
– Собиралась. Хотела исповедоваться.
Глеб дернулся, чтобы уйти в пономарскую, но Никодим остановил его:
– Я кое-что принес.
Он отбросил назад полу мантии и протянул руку с намотанными на пухлые пальцы четками.
– Возьми, это тебе.
У Глеба перехватило дух. Четки?! Он мечтал об этом. Хотя нет, не мог даже мечтать. Нарушение правил было грехом, и он никогда не позволял себе ими пользоваться.
– Спасибо… Но… Мне же пока нельзя…
Он не мог отвести глаз от лохматого хвоста и тугих узелков.
Никодим улыбнулся:
– Ну я же игумен. Благословляю тебя на ношение четок и молитву с ними. Бери…
– Спасибо… – выдавил из себя Глеб и, окончательно онемев, забрал подарок и ушел в галерею. Его немного удивила непонятно откуда родившаяся щедрость Никодима, но, вспомнив о том, что тот взял духовное шефство над мамой, Глеб решил не загружать себе голову ненужными мыслями и сосредоточился на увлекательной перепалке с Николаем о том, при каком патриархе дьяконы были в большем почете.
Ближе к середине службы он улучил момент, вышел в храм и, отыскав маму в очереди на исповедь, сказал, чтобы она не дожидалась его и ехала домой одна. Он давно уже хотел прогуляться с отцом Арсением по освещенному звездами некрополю, а сегодня выдалась как раз на удивление безоблачная погода.
Его желание осуществилось. Нарушая могильную тишину, ризничий хрустел сапогами по притоптанному снегу, торопливо, но складно рассказывал о похороненных вокруг героях наполеоновских сражений и вспоминал те времена, когда монастырь только-только перестал быть музеем и принял в свои объятья первых монахов. Глеб восторженно слушал его воркующий голос с едва заметным одесским выговором и почти не обращал внимания на укусы морозного ветра, который пытался испортить ему прогулку.
Домой он пришел в девять. Мама встретила его горячей кашей с молоком, вкусными конфетами и странным выражением лица.
– Глеб… Скажи… А что, монахам разрешают пользоваться Интернетом?
Он пожал плечами:
– Конечно. Должны же они читать новости, участвовать в разных православных форумах. А что такое?
Она будто не слышала его вопроса:
– И в скайпе им общаться разрешают?
Глеб съел ложку сладкой каши и нацелился на конфету:
– Ну а что в этом страшного? Скайп не грех. Некоторые в нем и исповедовать могут, если их духовные чада живут в других городах. А почему ты спрашиваешь?
– Просто так.
Она отошла к окну и застыла у занавески.
Тут он вспомнил про подарок:
– Представляешь, меня сегодня отец Никодим благословил на ношение четок! Посмотри!
На стол лег шерстяной шнурок, источающий аромат ладана. В ответ мама как-то делано произнесла:
– Это очень хорошо. Ты, наверное, рад…
Потом посмотрела на часы и побледнела.
– Мне надо позвонить. Я пойду к себе.
Глеб проводил ее взглядом и, закончив ужин, ушел в комнату, где его ждал традиционный отдых с чтением всевозможных новостей Патриархии и коктейлем из блатного шансона и дьяконского пения.
Спустя примерно час в его комнату зашла мама и села в кресло. Она молчала и нервно крутила в руках карандаш. Подождав минут пять, Глеб потерял терпение и спросил:
– Мам, ты чего?
– Ничего, – она сказала это так, будто только что началась война.
– Ну и иди тогда спи. Нам завтра вставать рано. Или ты не пойдешь причащаться?
– Причащаться?! – воскликнула она и, видимо испугавшись своего голоса, приложила пальцы к губам. – Да, да… Конечно…
Когда она закрыла за собой дверь, Глеб покачал головой. Хоть он и привык за последние месяцы к ее странностям, это было уж совсем не похоже на нормальное поведение. Выключив ноутбук, он прочитал последование ко причастию, а после погасил свет и мгновенно заснул, не думая больше ни о маме, ни о ее визите.

Глава пятая

В воскресенье вечером ситуация стала проясняться. Часов в десять, когда семейный ужин плавно перерос в вечернее чаепитие, маме пришло сообщение на сотовый.
– Я пойду позвоню, – Телефон упал из ее рук в корзинку с рукоделием.
– Кому?
Глеба не особенно интересовали мамины разговоры с подругами, но отчего-то именно эта эсэмэска вызвала его любопытство.
– Тетя Ира хотела мне что-то рассказать.
Глеб протянул ей городскую трубку.
– Возьми.
Мама рассеянно посмотрела на него.
– Я по скайпу.
– Тете Ире? У нее что, телефон сломался?
– Наверное…
Она пошатнулась в дверном проеме и сжала виски.
– Все ломается. Все. И это очень плохо.
Тяжело и как-то горько вздохнув, она ушла к себе в комнату, оставив Глеба в недоумении. Зачем она врет? С кем ей надо поговорить так таинственно и странно? Он прокрался в темноту коридора и подошел к ее слегка приоткрытой двери. На его счастье, мама не подсоединяла наушники, и весь разговор был хорошо слышен.
– …Поэтому я хотела уточнить, какого цвета фон должен быть на иконе… – мамин голос звучал нервно и напряженно.
– Мне кажется, что наша беседа идет не в том направлении. Все это мы уже обсуждали, но сейчас требуется другое.
Хотя слабый динамик искажал звуки, Глеб без труда узнал в говорившем отца Никодима.
– Что именно? – настороженно спросила мама и после короткой паузы добавила: – Может, не стоит и начинать?
– Думаю, пора перейти на «ты».
– Зачем?
Он рассмеялся из глубины компьютерных сетей:
– Перестань. Давай оставим эти приседания. Приятный зимний вечер. Конец февраля. Неужели тебе не надоели эти нудные рассуждения о религии?
– Но разве это допустимо?
– А что, разговор по скайпу – это грех? – Он снова хихикнул. – Не будь такой серьезной. Давай я пришлю тебе хорошую песенку. Ты послушаешь ее и развеселишься. На, лови ссылку.
Глеб онемел, стоя на своем тайном посту, и, будучи не в силах осознать происходящее, чуть пошире приоткрыл дверь и посмотрел на маму. Она сидела у ноутбука, сжав голову руками, и, видимо, ждала, когда загрузится файл. Через секунду комната наполнилась звуками популярного молодежного хита о ручейках и мартовском пробуждении природы. В другой ситуации эта мелодия могла бы показаться Глебу просто безвкусной, но, учитывая происходящее, она произвела на него шокирующее впечатление, как нечто абсолютно неуместное. Что происходит? Отец Никодим решил стать маминым духовным отцом или нашел в ней подругу по болтовне в Интернете? Кажется, батюшка немного запутался в своих мотивах.
Как видно, мама была поражена не меньше. Оборвав песню на середине, она с отвращением сказала:
– Это ужасно.
Никодим расхохотался:
– Ну извини. Не угадал. Хотел тебя морально поддержать, но неудачно. Честно говоря… – Он понизил голос: – Честно говоря, переполняют чувства. Нет… Не скажу пока, какие… Но знаешь…
– Что?
– Ты такая хрупкая и беззащитная. Хочется окружить тебя светящимся коконом и охранять от невзгод.
– Я больше не могу говорить…
Она нервно постучала пальцами по столешнице.
– Боюсь, что Глеб услышит этот разговор, а для него это будет… Ну, наверное, понятно, что произойдет, если он узнает о том, как мы фривольно разговариваем.
– Да, действительно. – Никодим откашлялся. – Прости, я не подумал. Продолжим завтра. И… на всякий случай подключи наушники.
На этом они простились. Мама резко захлопнула крышку ноутбука и замерла, уставившись на иконную доску. О чем она думала по окончании этого странного диалога? Осуждала Никодима, который прислал ей ерунду и, видимо, перестал быть в ее глазах святым? Или в миллионный раз возвращалась мыслями к похоронам? Глеб тихо ушел в свою комнату и залез с ногами на диван.
Странная история. Сначала праведник отец Никодим заказывает ей икону и наставляет на путь истинный, а уже спустя несколько дней переходит к светской болтовне. Глеб на секунду представил на месте Никодима по-настоящему праведного отца Илию и рассмеялся. Трудно вообразить его болтающим в скайпе на мирские темы. Да! Какие разные люди населяют наш монастырь. И как мало все это похоже на то, о чем пишут в православных книгах, посвященных деяниям былых отцов церкви. Ну да ладно. Он включил шансон и погрузился в мир, где вместо золотых куполов сияли прожектора с охранных вышек, а монастырские стены подменял периметр с колючей проволокой. На некоторое время он оставил в покое и отца Никодима, и его поведение, но, прослушав пару песен о любви, вновь завяз в иле размышлений.
А если?.. Хотя это совершенно невозможно. Но вдруг?.. Пробежавший по спине морозец заставил Глеба вздрогнуть. Может быть, Никодим решил просто ухлестнуть за мамой? Да. Нет. Хотя. Зачем он говорил о каких-то чувствах, которые его переполняют? Глеб отложил в сторону плеер и, соскочив с дивана, пошел в мамину комнату.
– Ты уже поговорила с тетей Ирой?
Он застал ее лежащей на кровати под ветхим бабушкиным пледом.
– Да, она передала тебе привет.
Мамин взгляд выражал усталость.
– Ну ясно…
Поняв, что ничего интересного узнать не удастся, Глеб снова ушел к себе.
Лучше немного подождать и понаблюдать, как будут развиваться события. Глядишь, и все станет более-менее понятно. Он сложил учебники, швырнул в рюкзак больно кольнувший его циркуль и решил, что лишь наблюдательность и внимание к деталям помогут ему распутать этот светско-монастырский узел.

Глава шестая

Эсэмэска вывела маму из ровного состояния и заставила задрожать всем телом.
– Кто тебе пишет?
Глеб звякнул вилкой по краю тарелки и посмотрел на часы. Было десять вечера. Батюшка Никодим исключительно пунктуален.
– Мам! Это тетя Ира?
– Да. Мне надо поговорить с ней.
Она стремительно покинула кухню и исчезла в своей комнате.
Нельзя пропустить ни единого слова. Что он скажет ей сегодня? Опять песня? Или для разнообразия проповедь о грехах и моральном образе православной женщины? Глеб подкрался к неплотно прикрытой двери, уставился в щель и напряг слух. Однако мама воспользовалась наушниками, и вместо полноценного диалога он услышал лишь отрывистые реплики:
– Мы целый день перебрасывались эсэмэсками… Это что, допустимо?.. Я не понимаю намеков… И вот это.
Она достала мобильник и зачитала:
– «Хочу видеть тебя, но старый хрыч благочинный никого не выпускает из монастыря». Это тоже в порядке вещей?.. Да!?
Через пару секунд ее голос изменился и стал мягче:
– Не знаю… мне страшно… хотя… Знаешь, я не могу так больше… Я не понимаю полутонов… И эти разговоры в скайпе… От них только хуже… Нам надо увидеться… Нет! Не на исповеди, не в кабинете, а на нейтральной территории. Иначе я просто сойду с ума… Если не хочешь, то тогда к чему это все?.. Я не понимаю, не понимаю… У меня не укладывается в голове!.. Да, а почему нет? Именно сейчас. Подъезжай, позвони, и я выйду. Все. Я буду ждать.
Она бросила наушники на клавиатуру, встала и направилась к двери. Глеб еле успел вернуться на кухню и схватил кусок хлеба:
– Я тут решил варенья поесть.
Большая ложка утонула в банке с медом.
– То есть просто сладкого захотелось.
– Мне надо будет уйти ненадолго.
Не обратив на мед никакого внимания, мама взяла косметичку и стала краситься. Казалось, она пришла с мороза, так у нее пылало лицо и дрожали руки.
– Ты не жди, когда я вернусь, просто ложись спать, и все.
– А ты куда?
Глеб решил, что без этого вопроса мама может заподозрить его в излишней информированности.
– Я?
Черный карандаш нарисовал змею на ее верхнем веке.
– Тетя Ира приболела, надо помочь кое в чем. Не волнуйся. Думаю, что это ненадолго…
Поскольку в полночь ее еще не было, Глеб помолился и лег спать. Утром будет понятно, чем закончилась эта встреча на высшем монастырском уровне.

Глава седьмая

За завтраком мама была странно улыбчива и неожиданно болтлива.
– Я подумала, что надо сегодня испечь какой-нибудь пирог или вкусные ватрушки… – тараторила она, намазывая бутерброды шоколадным кремом. – Ты чего больше хочешь? Может быть, корзиночки? Или крутяшечки, такие, как раньше бабушка пекла?
– Мне все равно.
Глеб злился, потому что она ничего ему не рассказывала.
Как заставить ее быть откровенной? Спросить прямо? Но о чем? Где и с кем она была ночью? Что она там делала? А кстати, что она там могла делать? Никодим, конечно, не образец праведности, но все-таки монах. Поэтому маловероятно, что их встреча закончилась чем-то плотским. Наверное, поболтали, сидя в его игуменском «форде», да и разошлись.
– Сынок, я сегодня вечером поеду в гости, – мама прервала его раздумья неожиданным признанием. – Меня отец Никодим пригласил.
– Куда он тебя пригласил?! – Неловко схваченный нож полоснул Глеба по пальцу.
Мама ловко выудила из аптечки пластырь и протянула ему бежевую полоску.
– Прокатиться по городу.
– Ааа…
Не найдя, что сказать, Глеб потер палец и стал мешать уже растворенный в чае сахар.
Теперь она не скрывает, что идет на встречу с Никодимом. И почему она перестала сочинять сказки про тетю Иру? Значит, нет ничего предосудительного в том, чем они занимаются? Просто дружеские посиделки. Скорее всего, он рассказал ей пару анекдотов, преподнес под новым соусом новости мирового масштаба, как он это обычно делает, да и все. Больше ничего особенного…
Почти потеряв интерес к этой истории, Глеб закончил завтрак и ушел в школу. Но поздно вечером, когда стрелки часов нацелились на витиеватую римскую XII, сюжет с отцом Никодимом приобрел новый поворот. Среагировав на знакомое щелканье дверного замка, Глеб вышел в прихожую.
– Привет, мам, ты чего такая?
Он удивленно рассматривал ее глаза с черными кругами расплывшейся туши.
– В снегопад попала?
– Попала.
Она посмотрела на него с каким-то то ли вызовом, то ли, напротив, смущением.
– Попала. Только не в снегопад. А гораздо хуже.
Она медленно сняла шубу, шапку. Потом так же медленно бросила все это на пол. И вдруг рухнула в меховую кучу и стала безудержно рыдать. Она задыхалась, щипала тонкий мех, пыталась говорить что-то сквозь приливы истерики. Наконец, видимо, устав от самой себя, она затихла, положив голову возле обувных щеток, и прошептала:
– Дай мне воды.
Напуганный увиденным, Глеб побежал на кухню, плеснул в попавшуюся на глаза чашку минералки и вернулся в коридор.
– На, пей.
– Знаешь…
Мама сделала несколько глотков и поставила чашку на пол.
– Бывает, что Бог посылает нам испытания, однако при этом…
Она хотела сказать что-то еще, но пение мобильного, доносящееся из меховой кучи, заставило ее замолчать. Она переворошила шубу, пошарила руками по ковру и наконец, найдя под шапкой оброненный телефон, схватила его и быстро ушла к себе в комнату.
– Нет, нет и нет! – спустя секунду донесся до Глеба ее крик. – Этого больше не будет. Никогда. И не говори мне, что не произошло ничего страшного! Это хуже смерти. Понимаешь?.. Да, я знаю… мы оба этого хотели… Но когда все оказалось позади, то пришло понимание. Это даже не грех! Это значительно хуже. Все!!! И не звони мне больше. Никогда!!!
Потом из комнаты донеслись всхлипывания. Сначала едва слышные, потом сдавленные и более громкие, они продолжались и продолжались. Ждать окончания этого процесса было бессмысленно. Глеб повесил шубу, отнес на кухню чашку и ушел к себе. Ему вдруг стало интересно понять, что именно он сам думает обо всем случившемся.
Между ними что-то было? Да, это очевидно. Но, кажется, в этом нет его или ее вины – они оба этого хотели. Тогда отчего эти слезы? Разве все так непросто? Встретились, соединились. Ах да… Никодим же монах! От этой мысли Глебу стало жутковато. Что-то уж очень запросто батюшка нарушил обет. Мама, конечно, вполне себе ничего, выглядит неплохо. И эта депрессия ее не изменила… Но соблазнить священника!!! Тут одного обаяния мало. Значит, гниловат оказался любимец прихожан. Любопытно… И что будет дальше? Станет ли мама дописывать икону? Или это происшествие равносильно окончанию ее контракта?
Мысли толкались у Глеба в голове, сменяли одна другую и никак не выстраивались в четкую картину происходящего. Наконец после часа размышлений его скрутил сон, разрушив нестройную череду возникающих вопросов.

Глава восьмая

Как всегда, будние дни казались извращенной пыткой, а неестественно медленно приближающиеся выходные – временем освобождения из колонии строгого режима. Уроки, контрольные, домашние задания… Глеб пытался относиться к этому спокойно, но иногда срывался и начинал сетовать на горькую и незавидную долю совсем не мирского человека, которого обстоятельства заставляют жить по светским правилам.
В пятницу он был готов начать жаловаться маме на свои тяготы, но, придя домой, застал ее спящей. Вот так так! Мало того, что все последние дни она ходила заплаканная и молчаливая, так еще и сейчас заснула среди бела дня – именно тогда, когда ему необходимо выговориться. Все идет криво и косо. Вроде бы был момент, когда ей стало лучше, а теперь опять она лежит, не работает и льет слезы. И из-за чего теперь? Снова похороны деда? Или история с Никодимом?
В задумчивости Глеб стал крутить по гладкой поверхности стола мамин мобильник, который она забыла на кухне, а потом, повинуясь какому-то внутреннему порыву любопытства, стал читать входящие сообщения. Оказалось, что все они были от Никодима и на разные лады обыгрывали одну и ту же тему.
«Привет. Подойди к телефону. Нам надо поговорить», «Не будь дурой! Судьба посылает тебе счастье и любовь, а ты отказываешься!», «Думаю о тебе постоянно. Не могу служить литургию – хочу тебя все время», «Давай встретимся и будем вместе», «У меня сегодня свободный вечер. Буду ждать твоего решения».
В отправленных же Глеб нашел лишь одну эсэмэску, написанную сорок минут назад: «Не могу без тебя жить. Подъезжай в десять». И именно в тот момент, когда он читал ее, на телефон снова пришел привет от батюшки: «Не могу без тебя жить – очень шаблонное признание. Но все равно спасибо. В десять буду у подъезда».
Значит, роман продолжается. Глеб разогрел в микроволновке суп и замер над тарелкой с ложкой в руке. Это хорошо или плохо? Представив себя патриархом, он сдвинул брови. Таких, как Никодим, следовало бы расстригать или, в крайнем случае, ссылать в отдаленные монастыри поближе к полярному кругу. Но поскольку эта история, скорее всего, не будет предана огласке, святоша останется в городе и будет строить из себя праведника. А раз так… А раз так! Глеб встал и прошелся по кухне. А раз так, то надо во что бы то ни стало отыскать в этом выгоду для себя. Да… Пусть они будут вместе. Пусть Никодим рассказывает ей о своей запретной любви. И если все это будет продолжаться, то батюшка, повинуясь инстинктам, продолжит свои заигрывания. Сначала четки, потом, глядишь, еще что-нибудь. Ведь он не последний человек в монастыре, а значит, к его мнению прислушиваются.
Глеб снова сел за стол и пододвинул к себе суп. А не сменить ли ему духовного отца? Да. Это неплохая идея. Отец Дамиан сделал свое дело – привел мальчика в алтарь. А теперь нужен некто, кто сделает из этого мальчика полноценного члена братии. Вот! Начинают сбываться мечты, и воплощаются надежды. Возможно, сам Господь Бог услышал его молитвы и таким странным образом решил помочь? Это удивительно, но, как говорится, пути Господни неисповедимы…
– Ты еще не пообедал?
Мама неожиданно появилась в дверном проеме.
– Как дела?
– Нормально.
– Знаешь, я, наверное, сегодня вечером уйду.
Она взяла со стола телефон и пролистала эсэмэску.
– Ты что, мои сообщения читал? – ее голос звучал безразлично и вяло.
– Прости.
Она села возле двери и на несколько секунд закрыла глаза:
– Осуждаешь?
– Нет, – Глеб помотал головой.
– А почему?
– Не знаю. Наверное, мне не до этого.
Потом они поговорили о школе, обсудили учителей и, перескочив на монастырские дела, закончили разговор планами на выходные.
А дальше был остаток дня, какой-то немыслимо снежный вечер, игуменский «форд» под окнами и мама, красивая, но грустная. Она ушла, укутанная в свою непонятную печаль, а потом, когда часы пробили час ночи, вернулась и заглянула к Глебу в комнату.
– Ты спишь?
– Нет.
– Я завтра приду в монастырь. Невозможно, знаешь, невозможно так жить.
Она села на край дивана и принесла с собой терпкий запах мужского одеколона.
– Мы договорились. Он будет исповедовать, и потом… Потом мне надо будет причаститься. Кто служит в воскресенье литургию?
– Никодим.
– Ах да. Ведь он говорил мне. Ну, значит, так и будет. Сам нагрешил, сам грех отпустил.
Она поцеловала Глеба в макушку и ушла, осторожно прикрыв дверь.

Глава девятая

Суббота преподнесла приятный сюрприз. После трапезы Глеба подозвал к себе епископ и сказал, что отныне благодаря трудолюбию и стараниям в исполнении послушаний ему разрешено ходить на службы в подряснике.
Это был триумф! Правда, триумф явно не случайный. Владыка, который раньше не особенно обращал внимание на Глеба, вряд ли бы самостоятельно додумался до такого поощрения. Здесь чувствовалось чье-то вмешательство. Но чье? Никодима? Ответ не заставил себя ждать.
– Глеб…
Никодим подошел, привычно кутаясь в мантию.
– Я сегодня с начальством поговорил… И хотя мне было не очень удобно поднимать этот вопрос, я намекнул, что тебя уже пора благословить на подрясник. Владыка ничего тебе не сказал?
– Да, сказал…
– Ну, тогда сейчас поедем и купим. У меня тут знакомый один их шьет хорошо, там и подберем тебе по размеру.
Они направились на стоянку, где под заснеженной липой притаился «форд». Машина для блудливых поездок. И не стыдно ему использовать автомобиль для греховных дел? Глеб скривился от презрения: «Эх, батюшка, батюшка, посадить бы тебя в пещеру, да заставить отмаливать грешки… Ну да ладно… Некоторые идут к власти по трупам, а я пойду по чужим грехам. Потом выберусь на самый верх и буду сокрушать и выжигать огнем таких как ты. А пока твоя похоть мне на руку».
– Отец Никодим, а я деньги не взял, – Глеб устроился на переднем сиденье и посмотрел на своего порочного благодетеля.
– И хорошо, что не взял, – ответил тот, выезжая с территории монастыря. – Это будет мой подарок в честь твоего продвижения по службе.
Колеса прокрутились на гололеде, и автомобиль рванул с места. Как выяснилось, Никодим любил лихачить и хвастаться тем, как хорошо водит. Однако асом назвать его было нельзя – он швырял машину из стороны в сторону, едва успевал затормозить перед другими автомобилями, в общем, больше показушничал, нежели демонстрировал умелую езду. Глеба это развеселило, и он с любопытством рассматривал Никодима, разглагольствовавшего на тему несправедливости монастырского благочинного и глупости прихожан. Интересно, чем он нравится маме? Умением всех осмеять или внешностью растолстевшего херувима? Глеб всмотрелся в одутловатое лицо Никодима и улыбнулся. Прав, ох и прав дьякон Николай, когда говорит, что у женщин в голове неразбериха. Порядочные им не нравятся, а на падших их тянет.
– Вот и приехали.
Никодим резко вдавил тормоз.
– Выходи, сейчас я тебя познакомлю с отцом Агафоном.
В церковной лавке, наполненной утварью и тканями, было сыро и сумрачно. В нос ударил сильный аромат рассыпанного по полкам ладана.
Пока Никодим объяснял неприветливому старику, какой подрясник им требуется, Глеб осторожно снял с крючка посеребренное кадило и позвенел бубенцами. Мечта! Когда-нибудь наступит момент, и ему разрешат кадить и читать молитвы. Жаль, что пока еще это невозможно.
После нескольких примерок они выбрали подходящий подрясник и, попрощавшись, вернулись в машину.
– Доволен?
– Да. Спасибо большое!
Глеб прижал к себе заветный сверток.
– Ну и чудесно. А теперь в обратный путь. Ты сегодня исповедоваться будешь?
– Хотел.
– А у кого? Дамиан ведь болеет. К кому ты ходишь, когда его нет?
– К схимнику. Отцу Валериану.
Никодим откашлялся:
– А может, ты вообще моим духовным сыном станешь? Ничего не имею против отца Дамиана, но он у нас болящий.
Глеб едва удержался, чтобы не щелкнуть пальцами. Сработало! Теперь он будет духовный сын известного в церковной среде игумена. А это уже что-то!
– Как благословите, батюшка, – он улыбнулся.
– Значит, договорились. Будет минутка, я тебя исповедую. Завтра перед службой…

Глава одиннадцатая

Утром Глеб пришел к выводу, что оказался в тупике. Исповедоваться Никодиму по правилам, не скрывая ни единого прегрешения, он никак не мог – это было абсурдом, о котором не хотелось даже думать. Идти к кому-то другому и выдавать тайну чужой личной жизни, а вместе с этим и свою собственную, тоже было невозможно. Как поступить? Он не знал ответа на этот вопрос. И после некоторых мучений стал молиться о том, чтобы ему был послан ответ.
– Что тебя гнетет, отрок?
Странный старик в ветхих одеждах подошел сзади и тихонько постучал посохом по чугунному полу.
– Готовлюсь к исповеди, батюшка. А вы кто?
Глеб посмотрел на наградной крест неизвестного священника.
– Отец Владимир из лавры. Вряд ли ты что-то слышал обо мне. Но скажи, отчего исповедь вызывает столь сильное смятение в твоем сердце?
– Есть кое-что, о чем я не готов говорить.
– Тогда молчи, но ежедневно молись Богу о том, чтобы он ниспослал тебе силы обо всем рассказать. Возможно, когда наступит час просветления, ты поймешь, что попусту тревожилась душа, а думы о собственных тяжких грехах были не более чем гордыней.
– Гордыней?
Глеб удивленно посмотрел на собеседника.
А может, и впрямь его мысли по поводу греховности собственной идеи карьерного роста – ерунда? С чего он вообще взял, что это грех? Ведь он стремится служить Богу верой и правдой, служить так, как служили праведники прежних времен. А для этого ему надо стать кем-то. Значит, так тому и быть.
Попрощавшись со стариком, Глеб с легким сердцем пошел на исповедь. Он больше не терзался сомнениями и откровенно рассказал Никодиму только о своих школьных проблемах, которые беспокоили его в последнее время, а потом занялся делами и добросовестно причастился…
После службы он встретил маму у закрытых ворот западной стены.
– А я думал, ты домой пошла.
– Нет.
Она подняла воротник шубы и спрятала половину лица за коричневым мехом.
– Хотела с тобой прогуляться.
– И как успехи?
Глеб удовлетворенно отметил, что ее глаза не были заплаканными.
– Все нормально, – заговорила она быстро и немного нервно. – Он отпустил мне грехи. Посетовал, правда, что наши отношения я воспринимаю именно так. Но допустил до исповеди и сказал, что раз я приняла решение… А я приняла… Да, именно так. Я сказала, что даю ему свободу. Отпускаю его молиться. И что все кончено. И теперь… Теперь я освободилась. Я снова смогу писать. Кстати, его заказ остается в силе. Да, я смогу работать, потому что все позади. И теперь жизнь пойдет как раньше.
– Ясно.
Глеб оставил без комментариев мамины признания, хотя немного расстроился от такого поворота дел. А вдруг Никодим перестанет оказывать ему знаки внимания? Неизвестно. Остается только ждать, что будет дальше, и не печалиться раньше времени…
Остаток дня прошел мирно и без происшествий. Мама увлеченно писала икону, несколько раз звонила знакомому реставратору и была в хорошем настроении. Казалось, она скинула какой-то гнет, который мешал ей нормально дышать, и теперь наслаждалась каждым мгновением. Однако такое положение дел длилось недолго.
В четверг вечером квартиру огласил резкий звук дверного звонка.
– Кто это?! – крикнул Глеб из своей комнаты.
– Сейчас посмотрю.
Мама пошла открывать, и через несколько секунд из прихожей раздался ее вскрик:
– Ты!?
– Нам надо поговорить, – голос Никодима звучал глухо и непривычно. – Пусти меня.
– Уходи. Ведь мы обо всем договорились.
– Нет.
Возникла пауза. Толкаемый любопытством, Глеб приоткрыл дверь комнаты и посмотрел в коридор. Они стояли обнявшись и целовались.
– Ты всерьез думала, что я буду лбом об пол биться и читать покаянные молитвы? – сказал Никодим, когда они наконец смогли оторваться друг от друга. – Да что ты знаешь о монашеской жизни?! Это не Средние века. Я не собираюсь лишать себя общения. Хватит сидеть тут взаперти и рисовать. Пойдем!
– Подожди. Мне надо переодеться.
Мама засуетилась возле зеркала, расчесывая непослушные кудри.
– Ну так поторопись. А я воды выпью.
Он снял пальто и прошел в кухню.
– Глеб! – донеслось оттуда. – Иди сюда, я тебя давно не видел.
Отсиживаться в комнате теперь не имело смысла, и Глеб пошел на зов своего духовника. Оказалось, что тот одет по-граждански – в джинсы и рубашку. Еще никогда отец Никодим не казался ему столь смешным. Глупая, не прикрытая величественными одеяниями, пузатая фигурка, какая-то неуместная для штатского человека косматая рыжая борода, растрепанные волосы. Все это делало его похожим на рокера или фоторепортера.
Не успев поздороваться, Никодим схватился за сотовый:
– Кто-то звонит. Подожди, надо ответить, – Он зачем-то нажал кнопку громкой связи и начал разговор.
– Батюшка, здравствуйте! – подобострастно просипел мужской голос. – Простите, что отрываю. Вы, наверное, молитесь. Но мне ваш духовный совет нужен.
– Слушаю вас, уважаемый Константин.
Никодим подмигнул Глебу и, взяв чайник, плеснул себе воды в стакан.
– У меня сегодня сестра умерла. Что делать-то? Ведь пост, как поминки-то справлять?
– Главное – усердно молитесь. Читайте вечернее и утреннее правила. А поминки… Ну не готовьте мяса. И поскромнее, поскромнее.
В этот момент в кухню зашла мама, и Никодим, видимо не удержавшись, провел рукой по ее талии.
– И спиртного не надо. Постарайтесь воздерживаться. Все-таки Великий пост на дворе.
– Спасибо, батюшка! – всхлипнул человек. – Вы как свет в окне. С вами и горе переживать легче. Святой вы человек.
Попрощавшись, Никодим отключил телефон.
– Больные люди, – громко прокомментировал он разговор и залпом выпил воду. – Собралась?
– Да.
Мама смотрела на карман, в который он спрятал телефонную трубку.
– Зачем ты так про него?
– Ты о чем? – не понял Никодим. – А! Этот? Да он болящий. Не обращай внимания. Пойдем скорее. До свидания, Глеб…

Глава двенадцатая

Дальнейшие дни принесли душевное равновесие. Мама почти каждый вечер уходила на свидания и из-за этого была в курсе всех закулисных дел обители. Она добросовестно рассказывала Глебу все, что ей выбалтывал в порыве откровенности Никодим, которому, судя по всему, до одури надоела монастырская жизнь. По ее словам, он не уставал жаловаться на неправильно выбранную профессию, глупых прихожан и изъяны русского православия. «Я спрашивала его, – говорила мама возмущенно, – почему он не уйдет из церкви, если все так плохо. Можно было бы работать, как когда-то давно, журналистом или преподавателем богословия. Но он лишь кричал, что никто никогда не заставит его бросить служение».
Все это было Глебу на руку. Благодаря маминой порочной связи он не просто добился всеобщего признания и так называемого продвижения по службе. Теперь он мог играть на потаенных струнах всей братии, тем самым укрепляя свои позиции и завоевывая всеобщую любовь. Он был удовлетворен и с каждым днем становился все увереннее в себе. Мама же, напротив, чувствовала себя хуже и хуже. Она много плакала, объясняя слезы расшатавшимися нервами, и корила себя за неправедный образ жизни.
– Почему ты с ним не расстанешься, если тебе так тяжело? – спросил однажды Глеб после ее очередной истерики.
– Я не могу. Все так странно. Будто бы что-то черное поселилось в моей душе. И это нечто притягивает меня к Никодиму.
– Может, ты просто его любишь?
Она покачала головой:
– Я не люблю его, но признаюсь в обратном. Я презираю его, но вновь и вновь иду на свидание. Я падаю все ниже и ниже. И нет уже сил подняться.
Видимо, и у самого Никодима порой появлялись похожие мысли. Как-то раз, когда он сидел с мамой на кухне, до Глеба донесся их разговор.
– Я напрасно сегодня за тобой заехал. Ты останешься дома, и мы никуда не пойдем.
– Почему?
– Завтра я служу литургию.
– И что? – ее голос звучал надрывно.
Никодим нервно закашлялся:
– После наших контактов… Понимаешь… Это метафизика… Я не могу подходить к святым дарам. Мне страшно. Я боюсь. Да, представь себе. Я мучаюсь постоянно, но не могу оторваться от тебя. Давай не будем встречаться перед тем, как я служу…
– Может, мы теперь расписание составим? – мама зло расхохоталась. – Если завтра службы нет, то можно и в такой позе, и в такой. А если есть, то будем друг друга за руку держать!
– Какая ты пошлая! – Судя по звуку, он стукнул кулаком по столу. – Есть в тебе что-то инфернальное. И иконы ты пишешь с изъяном, непрофессионально и как-то дьявольски. Да и вообще. Не человеческими руками сделана наша история, ох, не человеческими.
– Не переживай, – теперь она говорила сквозь слезы. – Ты все равно не священник, а полуфабрикат. Так что и спрос с тебя невелик.
После этого Никодим уехал, чтобы на следующий день прийти снова и погрузиться в болото своей страсти.
Глеб до конца не понимал их терзаний. Он любил маму. Все больше любил, хоть и осуждал Никодима, который заменял ему несуществующего отца. Молился за них и за то, чтобы они могли жить праведно, но в то же время от всего сердца желал, чтобы эта связь не прерывалась.
Думая, что они оба впервые в своей жизни стали жертвами странных мистических обстоятельств, он считал их мучениками. Но даже узнав об ошибочности своих рассуждений, не перестал испытывать к своему заблудшему духовному отцу чувства сыновней любви.
– А ты знаешь, оказывается, я не первая женщина, с которой Никодим нарушил обет! – мама сказала это с вызовом в ответ на рассуждения Глеба о том, что Никодима из-за его знания литургики стоило бы назначить благочинным монастыря.
– Да? – Глеб опешил.
– Представь себе. Он так мимоходом мне об этом рассказал. Представляешь, у него много лет была любовница, еще в те времена, когда он возглавлял сельскую церковь. И так он жил. Нагрешит, покается, нагрешит, покается. Система-то у него отработана. А я думала, что являюсь чем-то из ряда вон выходящим в его судьбе. Но оказалось, я встречаюсь с обычным блудливым монахом.
– Ну и ладно… – Глеб махнул рукой. – Ты все время обзываешь его. А ему нелегко.
– Нелегко, нелегко… – она грустно рассмеялась. – Бывают истории красивые, как у «Поющих в терновнике», а бывают уродливые, как у нас.
– Что за терновник?
– Такой дамский роман о любви женщины и католического священника.
Читать женскую книжку даже ради того, чтобы провести параллель с их историей, Глебу не хотелось, поэтому он скачал краткое содержание произведения и ознакомился с идеей. Никаких выводов для себя он не сделал, а только утвердился во мнении, что и мама, и Никодим – жертвы обстоятельств. Он стал еще больше за них молиться и однажды даже попросил Бога дать им передышку друг от друга. Вскоре его просьба была услышана.
– Я уезжаю на Афон, – заявил маме Никодим спустя пару дней после Пасхи. – Надо окончательно понять, хочется мне там жить или нет.
Они втроем пили чай на кухне, поэтому Глеб стал свидетелем этого разговора.
– А тебе дурно не станет? – рассмеялась мама.
– В каком смысле?
– Ну, ты уже раз сто повторил, что устал от церкви. А тут вдруг святогорские путешествия. Съездил бы куда-нибудь к морю, переключился.
– Нет, – батюшка вдруг стал принципиальным. – Не надо мне никаких светских вояжей. Я поеду молиться в Свято-Пантелеимонов монастырь, в Ватопед, в лавру. Да и вообще. За меня платит мой духовный сын, бизнесмен Сергеев. Так что очень даже выгодно – две недели за счет благодетеля…
Следующие четырнадцать дней мама только и делала, что получала и отправляла телефонные сообщения. От расставания ей стало намного хуже, подобно тому как становится плохо наркоману без привычных доз героина. И всякий раз, когда у них с Глебом заходил разговор о Никодиме, она вздыхала и говорила: «Скорее бы он вернулся».
Зато в монастыре воцарилось умиротворение. В алтаре никто не смеялся, не рассказывал пошлых анекдотов, да и вообще не разжигал междоусобных настроений, как это обычно делал Никодим. Все молились и изредка удивлялись вслух, сколь тихо и спокойно в обители без главного смутьяна. Он же духовно отдыхал на святом полуострове и радовал себя далеко не пуританскими мыслями.
– Да! Алло! – Мама схватила телефонную трубку и убежала к себе в комнату.
– Откуда ты звонишь? Очень плохо слышно… Хорошо… Сейчас…
Она прикрыла дверь и включила громкую связь.
– Я в Пантелеимонове монастыре, – донесся до Глеба шипящий и прерывистый голос Никодима.
– Соскучилась по тебе смертельно. Нет уже сил ждать.
– А я? Ты думаешь, мне легко? – он рассмеялся. – Зря я уехал так надолго. Вот сижу тут, смотрю на море и думаю, думаю… Эх, тебе и невдомек, какие мысли меня посещают. Такие сексуальные подробности наших свиданий. Ты даже и вообразить не можешь.
– То есть ты сидишь в монастыре и рассуждаешь о таких вещах?
– Да, я много думал и пришел к выводу, что не могу жить без женщины. И наплевать на то, ты это будешь или кто-то другой. Просто я так устроен.
– Ну ясно… – протянула мама разочарованным тоном. – А Афон? Что ты решил?
– Да, я решил! – Никодим крикнул это так, будто выступал на митинге. – Больше никогда сюда не вернусь! Народ здесь зомбированный, потерянный. Монахи деградировавшие. Да и группа бизнесменов, которые со мной поехали, тоже опускаются все сильнее. Я просто поражаюсь, как православие плохо влияет на свободу. Люди катастрофически теряют себя. А я не хочу, понимаешь, не хочу! Я свободный художник!!! Да, ну вообще… – он на секунду прервался, а потом вдруг перевел тему: – Скажи, что тебе привезти? Только не говори, что нечто религиозное. Надоело мне это все. Мечтаю купить тебе нормальный человеческий подарок…
Мама хотела было что-то ответить, но тут связь прервалась, и в ее комнате стало тихо. Немного побыв в одиночестве, она пришла к Глебу и сказала:
– Никодим звонил с Афона, нес какую-то чушь.
Ее горький вздох заставил его оторваться от компьютера.
– И как мне прекратить этот роман? Как? Скажи?
Глеб пожал плечами:
– Понятия не имею.
Мама села в старое дедово кресло и погладила подлокотники.
– Знаешь… Он как фантастическая радиоактивная змея… Отравляет все, к чему прикасается. И религию он тоже отравил… Я поймала себя на мысли, что больше не могу нормально молиться. Да и вообще… Вопрос о православии вызывает у меня физическую боль. В голове сумбур и голоса. Снятся разные святые. Одни говорят, что я орудие, с помощью которого Никодима наставляют на праведный путь. Другие уверяют, что мне необходимо сделать все возможное, чтобы он вышел из церкви. Чему верить? А?
– Обычно священники советуют читать молитвы. Но в этом случае…
Глеб посмотрел на ее растрепанные волосы с серебристыми нитями давно не крашенной седины.
– Наверное, они посоветовали бы тебе что-то другое. Не знаю, какие святые приходят к тебе во сне, но одно могу сказать наверняка. Никодим – это испытание, которое послано Богом. А пройдешь ты его или нет, зависит от тебя.
– Наверное, ты прав.
Мама встала и медленно подошла к окну.
– Только вот испытания бывают такие, которые очень трудно выдержать. От этого игумена можно и счеты с жизнью свести, но такой финал будет уж совсем не богоугодным делом…

Глава четырнадцатая

В пятницу Никодим вернулся с Афона и прямо с самолета приехал в гости.
– Привет, Глеб! Где мама? – радостно спросил он, бросая толстый рюкзак на ковер прихожей.
– Скоро придет, в магазин пошла.
– Ну и отлично.
Он прошел на кухню и бесцеремонно поставил на плиту чайник.
– Сейчас я тебе подарки вручу.
Вернувшись в коридор, батюшка шумно покопался в своих вещах и вытащил бренчащее бубенцами кадило непонятной формы и набор греческого ладана.
– Вот, сын мой, благословляю тебя на каждение. Теперь сможешь читать молитвы и кадить в свое удовольствие. А! Вот и она!
Он повернулся к двери и улыбнулся маме, которая от неожиданности чуть не уронила пакет с продуктами.
– Ты приехал раньше? Почему?
Они на секунду обнялись и быстро отошли друг от друга.
– Проходи, сейчас будем есть. А это что? – она посмотрела на Глеба, звеневшего замысловатым подарком.
– Кадило. Теперь у вас тут все пропахнет ладаном. Это, знаешь, как барабан принести. Этакий подарок родителям. А для тебя у меня тоже кое-что есть. Вот!
Он протянул ей сверток. Мама села на коридорный пуф и стала шуршать бумагой:
– Икона! Из Ватопеда? – воскликнула она, разглядывая лик Божией Матери. – Здорово. Это то, о чем я мечтала.
– Да.
Никодим наклонил голову и посмотрел на свой подарок.
– Я подумал, что ты поставишь ее в своей комнате и будешь горячо молиться…
– А ты меня научишь? – язвительно прошептала она в ответ. – Ты же в этом специалист…
– Ну… Что ты, в самом деле…
Он скосился на Глеба и достал из кармана коробочку.
– А это я купил в аэропорту. Попросил самый дорогой.
Мама вытащила из бархатного футляра сияющий стразами кулон и надела.
– Спасибо. Сам выбирал?
– Нет. Продавщица. Я сказал ей, что мне нужен подарок девушке. Она посоветовала круглый с лебедями. Не знаю, что это значит, но птички забавные.
– В Греции лебедь – символ удовлетворенной похоти, – задумчиво сказала мама, почему-то глядя в потолок. – Должно быть, твоя советчица знала, что продать монаху, интересующемуся молодыми женщинами.
– Не морочь себе голову! – махнул рукой Никодим. – Лучше расскажи, как у тебя дела…
Они ушли на кухню, а Глеб уединился в своей комнате, чтобы изучить, как пользоваться непонятным кадилом. Он был доволен – еще одна мечта осуществилась, еще один шаг в нужном направлении был сделан. Во благо сей запретный роман или же нет, но для него это – безусловный дар небес, который постепенно меняет его жизнь в заданном направлении. А что будет дальше? Глеб задумался и стал нюхать кулек с терпким сиреневым ладаном. Скорее всего, дела пойдут так, как надо. Ведь уже сейчас видно, насколько уважительнее к нему стали относиться монахи. Нет, конечно… Они и раньше очень по-доброму воспринимали мальчика-пономаря… Но сейчас… Сейчас он стал для них полноправным членом братии. Таким, с которым можно говорить о серьезных монастырских проблемах, таким, от которого никто не будет скрывать внутренние скандалы или достижения. Теперь он личность. А это уже то, с чего можно начинать серьезное движение вперед…

Глава пятнадцатая

Прошли недели. За это время мама и Никодим несколько раз предпринимали попытки расстаться. То уставший от любви и православия батюшка убегал из их дома в истерическом состоянии, бросая на прощание что-то наподобие: «Я в тебе ошибся! Ты падшая женщина! Тебе надо молиться и заботиться о сыне!» То мама кричала в телефонную трубку: «Таких священников, как ты, надо сжигать на кострах! Убирайся из моей жизни и играй в свои лживые литургии!» Но в конце концов они снова приходили к выводу, что не могут друг без друга, и после небольших передышек воссоединялись, чтобы страдать, мучиться совестью и превращать в кошмар окружающий их мирок.
Для Глеба же наступила счастливая пора летних каникул, а вместе с ними – радость от почти постоянного пребывания в храме и приятных хлопот по монастырю. Он продолжал молиться и находился в мире с собой, поскольку его вера, в отличие от маминой, ничуть не страдала из-за лицемерия отца Никодима, с которым он был в прекрасных отношениях. Глеб пытался взять от него максимально возможный объем знаний, которыми тот мог поделиться, и благодаря этому семимильными шагами продвигался в своем профессионализме. Перед Троицей епископ благословил его на чтение, потом послушник Александр занялся с ним изучением старославянского языка, и в итоге к концу июня Глеб уже был вписан в монастырское расписание. Печалила его лишь мама, которая не только не могла вылечиться от похоронной депрессии, но и тонула в неспособности совмещать свой роман с обычной жизнью.

Глава шестнадцатая

– Что ты делаешь? – Вернувшись домой после субботней службы, Глеб застал ее на кухне со стаканом водки в руках. – Ты же никогда не пьешь?!
Она посмотрела на него заплаканными рыбьими глазами и усмехнулась:
– Я не только не пью. Я еще не встречаюсь с монахами. Не падаю ниже уровня моря. Не думаю о самоубийстве. Да и вообще у меня все хорошо.
Она расплакалась и, случайно стукнув стаканом о столешницу, пролила водку на стол.
– Вот так, дорогой мой Глеб. Я пустила в наш дом зверя, и он развалил мою жизнь. А ведь все, что я хотела в тот день, когда пришла к нему на исповедь, это получить духовное наставление и помощь. А получила…
Неужели в человеке столько слез? Глеб посмотрел на две лужицы, в которых отражался оранжевый кухонный абажур. Они текут и текут, и нет им ни конца, ни края. Как так можно?
– Мам, а ты почему икону не дописываешь? Вроде в церкви уже для нее место приготовили.
Он покрутил между пальцев засохший кусочек краски, валявшийся на замусоренном столе.
– А ты думаешь, я имею право писать иконы?
Она с трудом встала и, взяв бутылку, хлебнула прямо из горлышка.
– Мне теперь и близко к ним подходить нельзя.
– Но ты же ему уже несколько раз исповедовалась, потом причащалась…
– И что?
Рыбьи глаза посмотрели на него, не мигая.
– Поточный церковный метод отца Никодима в действии? Нагрешили, покаялись, нагрешили, покаялись… А он даже и не каялся. Сказал, что лучше с бабами спать, чем в другие грехи опускаться.
Тут Глеб вспомнил о заманчивом предложении своего духовного отца, которое тот сделал ему сегодня на прощание:
– Ой, мам! Никодим предлагает завтра в лавру поехать. Он там может нас провести в те места, куда простым людям вход запрещен. Поедем?
Она пожала плечами:
– Как скажешь. Вот просплюсь и куда угодно, хоть в Абхазию на Новый Афон.
Глеб радостно улыбнулся и ушел в комнату, оставив маму наедине с ее переживаниями. А рано утром они сели в игуменский «форд», чтобы через некоторое время ступить на святую лаврскую землю.
Погода была отличная, и все шло прекрасно. Благодаря золотому кресту Никодима они действительно могли беспрепятственно передвигаться по всей территории. Одна церковь, другая, братские корпуса… Они ходили по хрустящему гравию дорожек и болтали о разных церковных вещах. Мама же, наверное, не до конца придя в себя после вчерашней водки, плелась за ними с отсутствующим видом. Казалось, ее больше не интересуют ни чудотворные иконы, ни мощи святых, ни архитектура, настолько вяло и безразлично она отвечала на редкие вопросы Глеба. И лишь в тот момент, когда они зашли в большой собор, ее глаза вспыхнули, и она тихо сказала:
– Обрати внимание, Никодим не крестится, когда входит в церкви.
– Может, священникам так положено? – предположил Глеб, следя за батюшкой, который с видом туриста расхаживал по храму.
– Я смотрю, им много что положено.
Она стянула с головы платок и расправила волосы.
– Куда уж нам, смертным, за ними угнаться.
Глеб махнул рукой, подумав, что она немного зациклилась на чужих пороках, и подошел к Никодиму:
– А могилы патриархов мы посмотрим?
– Конечно, только сначала зайдем в церковную лавку.
Оставив маму загорать на круглой площади, они протиснулись сквозь кричащую толпу в магазинчик.
– Выбирай, – Никодим показал на большие и малые кадила, которые связками висели на покосившейся полке. – Хочу тебе сделать подарок. Афонский вариант – это, конечно, интересно, но надо привыкать к канонической форме.
Глеб, затаив дыхание, уставился на посеребренное кадило с большими бубенцами. Может быть, это? Или слишком дорого? Какую сумму хочет пожертвовать батюшка сыну своей дамы сердца?
Никодим перехватил его взгляд:
– Да, мне тоже это нравится. Берем, – Он расплатился и отдал Глебу картонную коробку. – Ну что, сейчас к патриархам, а потом на выход? Может быть, сегодня еще съездим в Новый Иерусалим?
– Конечно! – Глеб чуть не подпрыгнул от радости. – Главное, чтобы мама согласилась.
Но ей было все равно. Пожаловавшись на слабость, она забралась с ногами на заднее сиденье машины и, свернувшись жалким клубком, заснула, чем очень порадовала Глеба, который теперь мог, не стесняясь, перемывать с Никодимом кости всей братии.
Поздно вечером, когда позади остались и лаврские церкви, и Новый Иерусалим, они вернулись домой. Мама уговорила Никодима остаться ночевать, поэтому Глебу пришлось спать с ней в одной кровати. Он немного побурчал на то, что его лишили комнаты, но потом успокоился и быстро заснул.
Утро наступило для него неожиданно рано. Еще не пробило восемь, а он уже открыл глаза. Не желая больше лежать без дела, он аккуратно переполз через спящую маму и пошел на кухню.
– С добрым утром.
Никодим сидел за столом и пил чай. На нем было шелковое мамино кимоно, разрисованное танцующими гейшами.
– Как тебе мой летний подрясник?
Он потуже затянул пояс и расправил длинные рукава.
– Забавно, правда?
Летний подрясник… Глеб, не мигая, посмотрел на смеющихся японок и попытался переварить услышанное. Батюшка спит с женщинами и завтракает в шелковом кимоно! И это нормально, вполне обычно, не предосудительно… На секунду Глеб представил себе свою долгую жизнь, которую он собирался связать с церковью, и вдруг отчетливо увидел, что все… все, что ему еще предстоит узнать, понять, пережить, не удивит его так, как удивил этот летний подрясник отца Никодима. Отныне и на долгие, долгие годы он будет возвращаться мыслями к этому моменту и вспоминать гейш, выплясывающих свой танец на толстом животе игумена.
Так, наверное, и приходит мудрость – в миг, от одного взгляда на что-то такое, что почти невозможно осознать. И что теперь? Ему стало понятно, что отец Никодим сделал свое дело. Он отыграл эту партию, и теперь все – можно делать пересадку и менять транспорт. Глебу с ним больше не по пути. Пора переходить на новый этап, а значит… Господи! Сделай так, чтобы он ушел в прошлое, а его место занял кто-то другой. Такой, с которым можно будет двигаться дальше без летних подрясников и пляшущих гейш… А эта история… Пусть она просто закончится… Никак и ничем…
– Привет!
Мама зашла на кухню и поманила Никодима рукой:
– Можно тебя на минутку?
Они ушли в ее комнату и заперлись. Глеба прострелило любопытство. О чем они будут говорить? Надо во что бы то ни стало подслушать этот разговор. Он бросился к двери и прилип ухом к деревянной прохладе.
– Что ты имеешь в виду? – Никодим немного подкашливал. – Я не понимаю.
– Пытаюсь объяснить тебе, что все кончено, – мама говорила спокойно и неожиданно ровно. – Больше не будет ничего. Ни любви. Ни дружбы. Ни общения. Я хочу, чтобы ты знал, что уничтожил во мне веру. Растоптал все хорошее, с чем я пришла к тебе. И теперь я ничего не желаю о тебе слышать. Все. Ты свободен. Уходи.
– Ну и хорошо! – он воскликнул это как обиженный малыш. – Ты мне уже давно неинтересна. Я предсказываю тебе, что еще немного, и ты докатишься до панели. У тебя ничего не получится. И даже если ты выйдешь замуж, то это будет грандиозная ошибка. Нет, все у тебя будет хорошо… Но все же…
– Заткнись и убирайся, – мама прошипела это змеей. – Надеюсь, у тебя хватит такта не переводить свои мелочные обиды на моего сына. Да. И кстати… Не бойся. Я никуда не пойду исповедоваться, чтобы, не дай Бог, тебя не выперли из церкви, в которой, конечно же, необходимы такие святые, как ты.
– Можешь хоть к самому патриарху идти! Если я заслужил, то пусть так и будет!
Никодим выбежал из комнаты и даже не обратил внимания на отскочившего от двери Глеба.
Он быстро собрался и, буркнув на прощание что-то неразборчивое, покинул квартиру.
– Я его прогнала.
Мама медленно прошла на кухню, вытащила из холодильника начатую бутылку водки и бросила ее в мусорное ведро.
– Что скажешь?
Глеб пожал плечами:
– Ничего. Наверное, пришло время. И что ты теперь будешь делать?
– Думаю, завтра… в крайнем случае послезавтра я пойду исповедуюсь и причащусь. Просто пока не знаю, кому именно можно доверять.
– Есть тайна исповеди.
– Все ли ее соблюдают?
– Они обязаны!
Она рассмеялась и провела рукой по его волосам:
– Глупый ты мой наивный ребенок… Есть лишь горстка избранных, которые действительно соблюдают все законы, а остальные… – мама тяжело вздохнула, – остальные лишь делают вид и изображают из себя священников. Знаешь, я бы не задумываясь обратилась в Патриархию и рассказала о поведении отца Никодима самым принципиальным людям, благо он сам неоднократно называл мне их имена… Но увы… Если я это сделаю и предъявлю им как доказательство наши фотографии, то ты, мой милый мальчик, не сможешь остаться в системе, а это будет крах всех твоих надежд. Поэтому я поеду в какое-нибудь захолустье, к священнику, который не будет выносить сор из избы, и просто исповедуюсь, чтобы снять с себя эту тяжесть. А Никодим… Пусть его судят там, – она показала наверх, – и может быть, хоть этот трибунал вынесет ему справедливый приговор.

Продолжение следует