Семь жизней одного меня. Меня принимают в партию.

В последние месяцы службы в армии, весной 1975 года меня приняли кандидатом в члены КПСС. На этот поступок, меня надоумил мой приятель, разумеется, двухгодичник.

Я вспомнил, как сетовал в свое время Аникеев, что Володе Разумному трудно будет вступить в партию. У меня были очень смутные представления о партии, а институтский курс «Истории КПСС» вызывал откровенную неприязнь. Но ради того, чтобы приблизить возможность заниматься философией, я был готов и не на такие испытания. Действительно, пришлось пережить немало неприятных минут, когда наш эскадрильский замполит «Колокольчик» выговаривал мне за плохое знание Устава, а я все не мог себя заставить тупо его зубрить. И необходимость просить рекомендации у старшего техника самолета Турлумбека - Тимохи и полкового инженера Козлова – я весьма болезненно все это переживал. Как оказалось, все эти тяготы были совершенно напрасны, так как моя философская карьера не состоялась.

И все-таки я не могу сказать, что вступал в партию только из карьерных побуждений. Ведь я собирался заниматься именно марксистской философией и вступление в партию, в которой Маркс считался одним из отцов основателей, выглядело вполне логичным. А кроме того передо мной всегда стоял пример моего отца, который был коммунистом еще с войны.

При поступлении в Институт мои неприятности с партией не закончились. Когда я становился на партучет учет в парткоме, заведующая учетом прямо взъелась на меня, за то, что кандидатский стаж у меня был на исходе, а рекомендаций мне здесь никто давать не мог. В итоге кандидатский стаж мне решили продлить, а для проверки нагрузить каким-нибудь ответственным партийным поручением. Так я стал пропагандистом.

Это была довольно многочисленная категория членов партии, которая должна была нести слово КПСС в массы. Для начала мне было поручено проводить еженедельные политинформации перед коллективом нашей лаборатории. Руководила в Институте всеми пропагандистами заведующая парткабинетом Инна Ипполитовна Немировская. Не знаю по какой причине, но я ей почему-то понравились. Разумеется, ни перед ней, ни перед кем другим в Институте я не был намерен распространяться о моих интересах и неудавшейся карьере в философии.
Инна Ипполитовна была явно незаурядной личностью. Мне всегда было интересно слушать Немировскую, некоторые ее рассказы я сохранил. Как-то в три года она сидела в доме на каком-то возвышении, а внизу ее дедушка учил читать домработницу. Маленькая Инна видела буквы кверху ногами. Тогда еще никто не знал, что у нее дальнозоркость. - Букварь,- сказала она дедушке. - А ты откуда узнала? - Прочла. - А ну ка прочти! Девочка перевернула книгу наоборот и прочла. Можно себе представить, какой скандал устроил ее дед, Н. А. Кун автор книги «Легенды и мифы Древней Греции».

В юности Инна Ипполитовна занималась балетом, в результате несчастного случая сломала позвоночник. Училась на философском факультете МГУ. У нее был больной муж, сердечник, страшно занудная личность, работавший в нашем отделе замом начальника, о котором она постоянно заботилась и двое уже взрослых дочерей. Вокруг нее постоянно роились пропагандисты, для которых она организовывала учебу, вытаскивая самых известных лекторов – международников. Поскольку мы в то время жили в условиях почти полного вакуума объективной информации, кроме, разумеется, официальной, эти лекции были прекрасным подспорьем при проведении семинаров. Во всяком случае, для меня. Кроме того, еще со времен студенческого увлечения диспутом о проблеме эстетического, я научился вылавливать мысли авторов буквально между строк, поэтому мне всегда было что сказать в нашей небольшой аудитории. Ну, и ведь я еще совсем недавно собирался стать преподавателем, поэтому общался со своими сослуживцами свободно и раскованно.

Первая беременность моей любимой протекала тяжело. Наш будущий сынишка уже тогда начал проявлять свой бескомпромиссный характер. Жена дважды лежала на сохранении, а я, сломя голову, носился в поисках продуктов для передач. Когда сказали, что будущую мать нужно подкрепить витаминами, я выдавил, разумеется через марлю, такое количество моркови и гранат, которые тогда впервые появились и нас в магазинах, что бедная Иринка пожелтела и врачи испугались не случилась ли у нее желтуха. Однако все обошлось. Наконец, четвертого марта 1976 года появился на свет наш малыш. Нужно ли говорить, что мы были на седьмом небе от счастья. Никогда не забуду, как появился в нашем доме маленький, красный от натуги, кричащий комочек.

Разъехались по домам все наши родственники, пришедшие поздравить нас с прибавлением в семье, а бедный наш малыш все плакал и плакал. Напрасно уже в половине двеннадцатого, пытался я вычитать в книге у модного тогда доктора Спока, что делать в том случае, если малыш беспрерывно плачет. Пресловутый доктор Спок советовал сохранять спокойствие и постараться не обращать на это внимания. Видимо у этого человека никогда не было своих детей, решил я и больше к его советам не прибегал. Не помню, когда точно закончился его первый плач, но еще много - много раз будил нас его плач по ночам, и заставлял ускорять шаг во время ежедневной прогулки.

Зима в том году выдалась снежная и холодная, а весна долго не наступала. Для того, чтобы, по возможности, поберечь здоровье своей любимой и, не дай бог, у нее не пропало молоко, большинство вставаний по ночам, взял на себя я. А просыпался наш сынишка не меньше десяти раз за ночь, и так в течение целого года. Я научился просыпаться при первом звуке его голоса, а засыпать мгновенно я умел и раньше. И все-таки лекции для пропагандистов я просыпал самым бессовестным образом. Засыпал при первых словах приветствия маститого международника, и присыпался вместе с его словами прощания.

Скоро промчался год на моей новой работе. Несмотря на семейные трудности, я привыкал к своему новому состоянию – жить единственной жизнью – и чувствовал себя довольно уверенно.

Скоро меня приняли в ряды КПСС, а для того «чтобы жизнь медом не казалась» дали еще одно поручение: назначили руководителем агитколлектива. Всего в Институте было образовано два агитколлектива и в каждый входило около сотни агитаторов. Такие агитколлективы образовывались, наряду с избирательными комиссиями, после опубликования Указа Верховного Совета о предстоящих выборах. До проведенной Лужковым реорганизации в Москве было тридцать три района. Во многом они различались по количеству находящихся в районе жителей и количеству предприятий и других организаций и, соответственно, количеству их работников. Районы, как правило, подразделялись на спальные и промышленные. Наш район был промышленным, а избирательные участки нашего Института
находились в соседнем, Петровском районе, который был спальным и мы, таким образом, над ним шефствовали.

Пару - тройку раз мы с моим коллегой, другим руководителем, более опытным, сходили на инструктаж в Петровский райком, где нам все по полочкам разложили: когда нужно пригласить избирателей для уточнения списков в участковую избирательную комиссию, когда ознакомить со списком кандидатов в депутаты, а когда – разнести приглашения на голосование. Мне было внове участие в избирательной компании. Поэтому я не без интереса выполнял все положенные мероприятия: проводил совещания агитаторов, в случае оперативной информации обзванивал старших агитаторов, ходил по квартирам и тесно общался с секретарем участковой избирательной комиссии, которая, по сути, была на участке главной.
Самым насыщенным был день голосования. Рабочий день для агитаторов начался задолго до открытия участков, а закончился – после утверждения акта в окружной избирательной комиссии. По ходу выборов я знал, что несколько избирателей мои агитаторы так и не нашли и поэтому беспокоился за явку на нашем участке. Однако в акте участковой комиссии значилось, что явка на наш участок составила 99,6 %, и я был уверен, что за «трудных» избирателей в последний момент проголосовала наша секретарь.

По итогам выборов у меня состоялся интересный разговор с секретарем парткома, Георгием Юлиановичем Поздняковым. В частности, говорили о том, как организовать работу с категорией «трудных» избирателей. Я подумал тогда: как хорошо было бы работать с таким человеком.
А еще некоторое время спустя меня предложили избрать в состав парткома Института. Участок работы предполагался смехотворный: курирование ДОСААФ, но мне прозрачно намекали, что, в общем, это просто предлог для будущей более ответственной работы.

После отчетно-выборного собрания меня действительно избрали в состав парткома. К сожалению, сменился и секретарь парткома. Им стал Полбецкий Виктор Николаевич, носатый мужчина, о котором у меня не сложилось конкретного мнения.