Семь жизней одного меня. «Роза Мира».

Девяностые годы для многих из нас запомнятся разочарованием в новой власти, растущей уверенностью, что нас держат за «лохов» и постоянно обманывают, а также полной сумятицей в головах. И это, не говоря о галопирующей инфляции, постоянно растущей дороговизне, и о том, что многие остались без работы и были вынуждены искать любые заработки, для того, чтобы просто выжить. Впрочем, находились и до сих пор находятся люди, которые представляют это время чуть ли не образцом демократических перемен.

В это смутное время получила широкое распространение мода на чтение всякого рода мистической литературы. Одна за другой выходили прекрасно изданные, но часто чепуховые книги, среди которых, бесспорно, выделялась одна, особенная – «Роза Мира».

Это было единственное законченное произведение писателя с трагической судьбой - Даниила Андреева. Фронтовик, отсидевший в Гулаге десяток лет, и вернувшийся на волю уже смертельно больным, он написал удивительную книгу, совершенно не укладывающуюся в разряд привычных литературных форм. Необычными были и идеи автора. Он провозглашал возникновение новой религии – Розы Мира, которая, по его мнению, должна прийти на смену мировым религиям.

Произведение, изданное через три десятка лет после смерти автора, было встречено непониманием и враждебностью. Церковники обвинили его в экуменизме, материалисты – в мистицизме, прочие непосвященные читатели - в чрезмерной сложности и зауми.
Уже тогда эта книга покорила меня подлинной поэтичностью некоторых глав и поразила изощренным представлением о многообразии многослойных миров, которые Андреев противопоставлял «убогой» ограниченности материалистического понимания мира.

Готовя очередную свою публикацию для журнала СамИздат, я решил еще раз перечесть это произведение. На сей раз не как книгу в твердой обложке, а в качестве бесплатного контента, широко представленного в Интернете.

И первое, что бросилось мне в глаза - безусловная принадлежность автора к когорте «шестидесятников», отличительной особенностью которых был, как я полагаю, поголовный гуманизм.
В самом деле, «мой» философ Аникеев, бывший партийный функционер, учил, что творчество является сущностью человека. Тоже самое, только на свой манер, утверждал и Андреев, осужденный за антисоветскую деятельность: «Творческий труд, ведущий к просветлению Вселенной, – задача каждой монады», читай, души каждого человека. Похожее отношение испытывали они и к государству, ограничивающему свободу личности. Только у Андреева оно выражалось, естественно, гораздо жестче. Он даже фантасмагорическое чудища описывал, называя их «уицраорами», которые подпитываются чувствами людей, испытывающими благоговение перед государством и упивающимися «национальным самодовольством».

Картины, которыми он описывает земную историю Руси-России, впечатляют кровожадностью ее правителей. Особенно досталось периоду после революции 1917 года. В тоже время Андреев не являлся принципиальным противником государства. В специфической форме своего метаисторического метода он оправдывает необходимость сильного государства, способного защитить свой народ от внешних врагов.

Прошло почти полвека, и чувства людей, испытывавших прежде давление государства, в «лихие девяностые» сменились на прямо противоположные. Теперь обычный человек чувствовал себя брошенным государством на произвол судьбы и начал так же остро испытывать потребность в защищенности. Следствием чего послужил возросший патернализм в умонастроениях граждан.

Так что я более чем уверен, доживи Андреев до наших дней, наряду с прочими темными силами он бы обязательно изобразил ужасных монстров стяжательства и сребролюбия, искажающих истинный смысл существования человека.

Теперь я возвращаюсь к тому с чего начал. Я попробовал, используя «метаисторический метод» Андреева, описать эволюцию Ельцина, начиная со знакомой мне позиции первого секретаря МГК КПСС, борца с бюрократизмом и привилегиями и заканчивая забубенностью первого президента России, допустившего парад суверенитетов регионов и расплодившего олигархов.

Я писал свои заметки в средине лета, сидя за столом из нестроганых досок под старой грушей на хуторе Криничном, участке моего отца. Солнце приходило сюда, в расщелину между крутыми склонами оврага, намного позже, чем на равнину, и я в полной мере успевал насладиться утренней прохладой. А по вечерам воздух наполнялся тончайшим звоном паривших в высоте насекомых. Здесь я существовал в полной гармонии со стихиалиями Андреева.

Это у нас, в России, в Москве, творилось нечто невообразимое. А здесь, в центральной Украине, все было еще тихо и дремотно. Ростки национализма не успели по-настоящему укорениться, и, неожиданный прежде разговорный украинский среди сельчан, казался мне некоторой экзотикой.

Мне было хорошо здесь, но работа не продвигалась. Наконец, я понял, в чем дело. Разглагольствуя о темных силах в духе поэтики «Розы Мира», я, на самом деле, писал, о чем угодно, только не о самом предмете моего исследования. Не о честолюбце, загубившем великую страну, и в пьяном угаре, позволявшем ее безоглядно разворовывать.

К сожалению, для меня метаисторический метод оказался таким же бесполезным, как в свое время диалектический материализм. Да и исследовательский порыв мой быстро угас, уступив место житейским заботам во все более враждебном и необъяснимом мире.