Семь жизней одного меня. Людмил 2.

Скоро Пуканов снял новый офис в единственной высотке в центре Софии, обзавелся дорогой кожаной мебелью, и с тех пор я останавливался у него там. Однажды я застал в офисе с десяток громоздких гранитных скульптур. Мне они сначала показались совершенно абстрактными, и я ничего за ними не увидел.

Но как-то вечером мы с Людмилом сидели в офисе, дегустируя болгарское вино, которое он без устали расхваливал. Затем он плавно перешел на автора скульптур, назвал его талантливым, возможно, современным Роденом. Посетовал, что тот прозябает в неизвестности, потому, что родился в Болгарии, где нет соответствующего рынка, негде выставляться и отсутствует спрос на отечественные произведения искусства. Я молчал, смотрел на мраморные глыбы и передо мной из хаоса возникали чудесные фигуры. Я увидел их все и это было как наваждение.

Наутро пришел скульптор, который за долги работал у Пуканова водителем. Он заявил, что Людмил порядочный пи……юк и работать на него он больше не желает. Меня удивило словообразование знакомого матерного слова и с этого времени я, действительно, начал как бы заново оценивать слова и действия своего партнера.

Между тем как бы оправдывая слова скульптора, Людмил быстро менялся, «бурел». Он уже не притворялся добродушным хозяином, когда я все реже бывал у него. Даже связаться из Москвы было с ним все сложнее.
- Понимаешь Гена, я могу уделять тебе только три дня в неделю: вторник, среду и четверг. Все остальное время я провожу с друзьями на охоте и связь там плохая.

Драматические события августа девяносто восьмого года окончательно убедили меня в том, что я не создан быть предпринимателем.
А тут еще Пуканов в свой декабрьский приезд в Москву объявил о планах создания вместо оптового магазина целой розничной сети. Это значило, что мне предстояло разыскивать и поставлять ему значительно больший ассортимент запчастей за те же, что и прежде деньги. То есть работы у меня прибавлялось, а оплата нет. Поскольку никаких новых условий оплаты он не предлагал, то я официально сообщил ему, что со следующего, девяносто девятого года я прекращаю с ним сотрудничество. Я объявил об этом на встрече у Мухи в кабинете, где мы снова встретились втроем.

- Что же ты будешь делать? - спросил Людмил, явно не ожидавший такого поворота событий.
- А, вот, буду дилером у Мухи,- ответил я, и тот согласно закивал головой.

Весной 2000 года мне позвонил Людмил. Я уже думал, что больше контактов у меня с ним не будет. Но нет, я ему понадобился, для того, чтобы помочь уйти от налогов. Однажды, можно сказать, почти в начале нашей совместной деятельности, я оказывал ему подобную услугу, но тогда речь шла о сумме совсем пустяковой. И вот теперь история повторялась, только на этот раз он просил уже о тридцати пяти тысячах. Разумеется, долларов. Я пробовал его урезонить, напоминая, что больше года между нами не было вообще никакой деятельности, а до этого, последний контракт потянул всего на десять тысяч. Следовательно, за его выполнение я получил свои 3%, то есть триста долларов. А теперь речь шла о совсем не соизмеримой сумме. Но он все не унимался.

- Гена, подпиши, мне очень нужно. Я вспомнил поговорку, в том смысле, что у одних суп жидкий, а у других жемчуг мелкий. Как обычно, мне приходилось довольно туго с деньгами, но просить о какой-либо безвозмездной помощи мне просто не приходило в голову.

- Ты приезжай в Москву, - сказал я ему по телефону,- а там поговорим. Он, действительно, прилетел, и мы опять сидели втроем в кабинете Мухи, как и почти десять лет назад. Но как же изменились за это время оба моих приятеля. В отличие от меня, они оба значительно разбогатели за это время. Но они не просто разбогатели, они сделались сытыми, довольными собой, и уже не желали предпринимать никаких дополнительных усилий, а тем более рисковать какими-то средствами. Я же просто горел жаждой деятельности. Я с жаром рассказывал им, что чем больше вникаю в новые технологии, тем больше открываю перспектив для самой разнообразной деятельности.

Однако, как ни соблазнял я их новыми возможностями, которые, я точно это знал, открывались передо мной, показывая ампировский диск и стереофотографии, их это не заинтересовало.
Людмил еще пару дней ходил за мной по Москве. Затем, когда я перебирал какие-то бумаги, выхватил у меня чистый листок с моей печатью – такими мы обменивались с ним в ту пору, когда полностью доверяли друг другу. И, так и не добившись от меня «индульгенции», улетел. Как он распорядился моим листочком мне не известно. В течение нескольких лет вестей от него не было.