Семь жизней одного меня. «Пушкин».

Семь жизней одного меня.

«Пушкин».

Однажды на автобусной остановке я столкнулся со своим знакомым по студенческому общежитию, с которым мы учились в соседних группах. Звали его Саней, а мы называли «Пушкиным» за длинный висловатый нос и курчавые волосы, правда, совсем светлые. Саня женился на своей однокурснице, которая оказалась дочерью начальника одного из полигонов.

Так Пушкин стал кадровым военным. Он пригласил меня в ближайшее воскресенье на рыбалку на Ахтубу, добавив, что поблизости в палатках уже несколько дней живут семьями военные из городка и его жена будет рада меня видеть. Мне выписали увольнительную до двадцати двух воскресенья и я благополучно встретился с Пушкиным после обеда в субботу. Он взял у меня двадцать рублей – почти все, что оставалось у меня на питание до конца командировки и, пообещав вернуть, исчез на долгих три часа.

А я остался сидеть на лавочке перед типовым домом военного городка.
Было почти жарко, несмотря на последние числа августа. В воздухе кружились желтые листья и бесшумно ложились на теплый асфальт.

Рядом со мной на лавочке примостилась смешная девчонка лет пяти, которая, забавно пришепетывая, поведала мне прямо-таки душещипательную историю о пропавшей кукле.
Мне было легко и бездумно в этот день.

Я достал карандаш и сложенные вчетверо листки, как я всегда таскал с собой еще со времени службы в армии и начал писать. Слова приходили как-то сами собой.

Сначала я написал «Какая в мире музыка», потом «Девочка с курносым носиком», а потом еще и еще.



Мне казалось, что все, что окружает меня сейчас так и просится, чтобы я описал это в стихах, и я строчил без остановки.
Перед тем, как пришел Пушкин, я пересчитал все мною написанное за один присест. Оказалось: десять стихотворений, пусть даже и коротеньких, но совершенно разных по содержанию и настроению.

Пушкин появился изрядно навеселе, с приятелем в таком же состоянии и авоськой с позвякивающим содержимым.
Наконец мы подошли к реке и сели в моторку. Пока добирались до заветной отмели, начало темнеть.

Пушкин с приятелем наспех забросили закидушки на судака, развели костер и принялись за выпивку.
Когда я почувствовал, что свою норму выполнил, я перебрался в лодку и почти мгновенно уснул.

Медленно запрокидываясь навзничь, я увидел звездное небо, и в одно мгновение передо мной пронесся замысел следующего стихотворения: «Ты и я».


Я проснулся на рассвете, и почувствовал, что, пожалуй, свою норму вчера я перевыполнил. Времени терять было нельзя. Я захватил спиннинг и на веслах выгреб на другой берег Ахтубы, приятная крутизна которого обещала заманчивую заводь. И действительно, стоило мне прицепить заветную блесну и сделать первый заброс, как я почувствовал давно забытую тяжесть на лесе и, недолго думая, я выволок из темной речной глубины судака кило под пять весом. Видимо, судак был озадачен не меньше меня. Едва оказавшись на песке, он первым же движением освободился от блесны и долгих несколько секунд продолжал лежать неподвижно.

А я, еще не протрезвев, так же неподвижно стоял на крутом бережке в паре метров от судака, и даже не пошевелился, когда он в пару прыжков оказался в воде. Затем я снова не мешкая забросил блесну, и снова выволок здорового судака, возможно, того же самого. И он опять сорвался почти у самой воды. Но на этот раз я коршуном бросился на добычу и успел схватить его на самой кромке берега.
Я очень удивился, когда услышал голоса с противоположного берега: было уже совсем светло, но я считал, что Пушкин с приятелем еще крепко спят.
Пришлось снова переплывать реку и отдать плененного судака. Он был встречен с большим энтузиазмом, тем более, что закидушки оказались пустыми.
Потом я еще долго бросал блесну и на том и на этом берегу, но все без результата.
Ближе к обеду мы перебрались к стоянке, где расположилась семья Пушкина. Жена моего однокашника была глубоко беременна, и почувствовав, обостренным в этом положении обонянием запах перегара, принялась его бранить, а на меня даже не взглянула.Даже судак нам не помог.

Я чувствовал себя никому не нужным и даже отчасти виноватым. Отведав несколько ломтей сладкого астраханского арбуза, я отправился на реку и плавал, вспоминая Чаган, несколько часов кряду в теплой мутноватой воде.
Вспомнив, что увольнительная у меня скоро закончится, я просил Пушкина поскорей отправляться в обратную дорогу, но он все «тянул резину», поэтому на КПП я появился с большим опозданием.
Больше мы не виделись.
А на Ахтубу в разном составе я выезжал еще несколько раз.