Семь жизней одного меня. Экзамен по диамату.

Семь жизней одного меня.

Экзамен по диамату.

Сорок три года назад я сдавал кандидатский экзамен по философии. Нам предстояло представить рецензии на книгу заведующего кафедрой философии Московского авиационного института Дениса Михайловича Трошина.
Нам, это группе аспирантов кафедры философии МАИ, которых собрал под своим крылом Семен Павлович Аникеев. Аникеев и Трошин были давними друзьями, возможно, по учебе в АОН, либо еще по партийной работе, через которую проходили многие советские обществоведы.
В авиационный институт Аникеев перешел после лесотехнического института, где к тому времени, по его словам, на кафедре философии сложилось совершенно недопустимая обстановка реакционной нетерпимости и невежества.

Группа состояла из пяти человек, имена и фамилии которых, я разумеется, в большинстве своем не помню, потому, с некоторыми я виделся от силы раз десять на семинарах, а разговаривал и того меньше.

Старшим в группе был Володя Разумный. Ко времени экзамена Володя уже оканчивал аспирантуру и даже, по-моему, работал на кафедре ассистентом.
Володя Разумный был на несколько лет старше меня. Когда я учился на втором курсе, он уже оканчивал лесотехнический институт по специальности, кажется, «обработка древесины». Нас познакомил Аникеев, и мы довольно быстро с ним сошлись. Нас сближала схожесть наших судеб, по крайней мере, на каком-то их этапе. Это был очень красивый человек с правильными, я бы сказал, плакатными чертами лица. Глядя на него сразу можно было сказать, что это человек, безусловно, заслуживающий доверия. По протекции Аникеева его рекомендовали в философскую аспирантуру, но сразу после института его на два года призвали в армию.
Он служил офицером, как все выпускники нашего института в авиации, в Бобруйске, был очень не уверен в своем будущем, а я в письмах всячески его поддерживал и служил своеобразным соединительным звеном между ним и Аникеевым. Он женился, видимо, еще на младших курсах, потому ко времени его службы в армии него рос сынишка лет трех или четырех.

Володя, в отличие от меня, окончил институт с красным дипломом и, вообще, по-видимому, привык быть первым отличником. Я знаю такую категорию людей. Вопрос, очевидно, стоит так: на что они способны, для того, чтобы добиться своего. Я вспомнил, как однажды мы заспорили: что же считать сущностью человека. Я говорил, что творчество. Он со мной не соглашался. Наконец, в качестве последнего довода я сказал, что это
точка зрения Аникеева. Он не поверил и пошел выяснять у шефа, который находился неподалеку. Когда Аникеев подтвердил, Володя почему-то обиделся на меня.

Он был крепок тем умом, который называется здравым смыслом, но мне кажется, что ему не всегда хватало фантазии. И он еще несколько раз немотивированно на меня обижался. Сейчас я думаю, что он просто ревновал меня к Семену Павловичу. Ревновал, но идеи Аникеева не воспринимал.

Самыми колоритными аспирантами были двое. Одного, точно, помню, звали Александр. Он был выпускником МГИМО, знал в совершенстве итальянский и даже, кажется, успел послужить при посольстве в Риме. У него было легкое перо, и он знакомил нас со своими работами. Это были очень живые зарисовки об опытах по обучению обезьян. Единственно, что мне казалось не очень понятным, с какого бока здесь была философия.

Второго, кажется, звали Виктор. Он был кадровым военным, служил на ракетном полигоне, во время заправки горючим ракеты глотнул ядовитых испарений, которые сожгли верхушки легких и был комиссован «вчистую». И теперь он продолжал периодически лечиться в госпитале. Виктор был высок и красив, но лицо его было того бледно – голубоватого оттенка, по которому, наверное, в прежние века отличали в людях чахотку. Однажды он произнес фразу, которая надолго мне запомнилась. - Когда человеку хорошо, слишком даже хорошо, ему непременно хочется сделать так, чтобы было плохо. В душе его не было мира, и в поисках его он пришел в философию.

Кроме того, группе был еще один аспирант, Вадим, недавний выпускник МАИ, любимец Аникеева. Однажды он сказал о Вадиме так: - Вадим слишком здоров психически, для того, чтобы заниматься наукой. - Интересно,- подумал я, - он понял это только сейчас, или еще до того, как пригласил его заниматься философией?

И, наконец, я. Из всех ребят только я не был аспирантом, а значился как соискатель, потому, что до необходимого и здесь трудового стажа мне не хватало всего нескольких месяцев.

Весь предыдущий год Аникеев занимался с нами тем, что называлось философскими проблемами науки. Сам он тоже читал, как мне кажется, студентам курс «Науковедения». Учеба проходила ни шатко, ни валко. И я вполне в ней успевал. Мы часто обсуждали вопросы, так сказать, на вольную тему.
- Из всех вас,- говорил Аникеев,- писать не умеет никто, разве что немного Разумный, а говорить умеет один Кумохин. - Только не пытайся составить диссертацию из одних афоризмов, которыми ты любишь говорить,- полушутя, полусерьезно предупреждал меня Разумный.

Ко времени сдачи экзамена в 1973 году я уже почти два года как был женат, и больше года работал в «почтовом ящике».
Меня, как молодого специалиста, на полную катушку нагружали, поэтому я большую часть времени пребывал в обсерватории в горах близ Алма-Аты.

И хотя там работа занимала по 15-18 часов в день, без выходных, я все-таки умудрялся выкраивать время для чтения очередного задания Аникеева: монографии Т. Хилла. «Современные теории познания».
Это было очень увлекательная работа. С карандашом в руках и листками бумаги я старательно анализировал не столько результаты многочисленных буржуазных теорий познания, сколько сам ход мысли каждого из авторов, логику построения и аргументацию их полемики. Меня поразило, что в длинном перечне различных течений в современной философии гносеологии марксизма вообще не нашлось места.

Я никак не могу отыскать в интернете содержания книги Трошина. Судя по перечню его опубликованных работ, это могла быть только монография: «Методологические проблемы современной науки».
Мне досталась первая глава книги, в которой, обычно представляется теоретическое обоснование работы. Следуя своему обычаю читать литературу с карандашом и бумагой в руках, я добросовестно сделал выписки основных мыслей статьи. Затем сопоставил их между собой и, проверил, насколько корректно сделаны переходы между основными положениями. Во всяком случае, меня интересовала только логика и последовательность выводов.

Мы сидели за одним столом, кажется, в кабинете заведующего кафедрой. После короткого вступления, Аникеев предоставил слово мне. Я встал и зачитал свои записки, стараясь не отвлекаться на второстепенные вопросы.

Когда я закончил, наступило молчание. На мой взгляд, в анализе главы из книги заведующего кафедрой философии не было ничего, что могло бы расцениваться как дискредитация его работы. Тем не менее, реакция маститого философа выглядела довольно странно.

Во- первых, у него, как у школьника, не подготовившего урок, предательски покраснели уши. Во-вторых, он пробормотал нечто вроде, что он не хотел бы видеть меня своим оппонентом. В-третьих, заявил, что всей группе ставит пятерки за экзамен по диамату. На этом мы и разошлись.