Семь жизней одного меня. Дом Пашкова 2.

Семь жизней одного меня.

Дом Пашкова 2.

Но тогда это все только начиналось, и еще ничего не было решено.
Она привела меня к себе домой и познакомила со своей семьей. Мое появление встретили, скажем, так, не однозначно.
Бабушка, Евгения Михайловна, была добрейшей души человек, которая души не чаяла в своей «внуке», и всегда ее поддерживала, была на нашей стороне.

Мать, Нина Васильевна, красивая женщина лет пятидесяти с небольшим хвостиком, была чем-то похожа на актрису Скобцеву, жену знаменитого режиссера Сергея Бондарчука. Одного взгляда на нее было достаточно, что бы понять, что это женщина с сильным характером, к тому же она только недавно вышла замуж, и на правах молодой жены позволяла себе некоторые капризы и перепады в настроении.
Нина Васильевна была медиком, служила в действующей армии в Отечественную войну, была награждена боевым орденом, вышла в отставку в звании подполковника, но продолжала работать по специальности в одной из военных академий.
Нина Васильевна была практична и честолюбива, поэтому общение дочери с бедным студентом, неизвестно откуда появившимся в их доме, она с самого начала не приветствовала и даже не скрывала, что не о такой партии для своей взрослой дочери она мечтала.

Ее новый муж, Николай Иванович, был видным мужчиной, лет на десять старше жены и занимал солидный пост в Комитете по печати. До демобилизации он работал в кадрах МВД, а затем, будучи уже в зрелом возрасте, закончил редакторский факультет в институте, в котором сейчас училась и Иринка.
Как человек умный, Николай Иванович быстро сообразил, что я, пожалуй, могу стать его конкурентом в сердцах этих милых женщин, одна из которых его любила, другая вкусно кормила, а третья была просто ужасно мила.
Поэтому он, потихоньку начал строить мне козни, но не грубо и прямолинейно, что выглядело бы недостойно в этой интеллигентной семье, а умно, с подлинно профессиональной изощренностью.
Для того, что бы проверить действительно ли я учусь по специальности, связанной с гироскопами, он принес с работы книгу по гироскопии, и просил Иринку выяснить, знакома ли мне она. А мне был знаком только курс лекций по теории гироскопов, и то только по чужому конспекту, потому, что на лекции я, как водится, не ходил.
То он начинал демонстративно, явно желая показать мне как это нужно делать, например, правильно есть рыбу, чем приводил меня в полное смущение. Случайно, я прихватил кусочек лаврового листа, и, не зная как правильно его отправить обратно в тарелку, счел за лучшее его проглотить. В результате оцарапал гортань и спровоцировал воспаление.

В еще более неловкое положение я попал, столкнувшись однажды со своей будущей тещей в троллейбусе.
Она была нагружена авоськами с овощами, но я сначала увидел ее глаза, которые метали громы и молнии в мою сторону. Едва кивнув на мое приветствие, она прошествовала по тропинке к дому, а я, предчувствуя надвигающийся скандал, и не догадываясь о его причине, потерянно поплелся вслед за ней. Уже стоя перед дверью, я слышал командирские раскаты ее голоса: - Он невежа, твой Гена, не мог помочь поднести тяжелые сумки! Так вот в чем дело! Да если бы она хоть глазом моргнула, я бы не только авоськи, но и ее мог бы заодно прихватить.
Тогда Иринке с трудом удалось погасить гнев своей матери. У нее всегда было почти ангельское терпение и совершенно взрослая рассудительность.

Но и для нее еще ничего не было решено.
Вдруг, ничего мне не объясняя, она засобиралась в Тарту, а вернувшись через пару дней из этого эстонского города, стала еще более ко мне мила, но так и не объяснила цель своей внезапной отлучки.
А я был готов принять любое ее решение, но только после этой поездки, кажется, мы в первый раз с ней поцеловались.
А потом мы встречали Новый Год у них дома с родителями, и Иринка стало плохо от одного бокала шампанского. Я сидел рядом с ней на диване в их с бабушкой комнате, и не зная, чем помочь, только робко гладил ее рукой по голове и плечам.

В дни наших свиданий, я провожал ее до самой квартиры, а иногда заходил домой, где бабушка норовила покормить «бедного студента» поздним ужином, а потом возвращался через всю Москву на троллейбусе, затем на метро, а потом на электричке, как правило последней, в свое общежитие.
Обычно, я засыпал в дороге, но почти всегда успевал проснуться прямо перед моей остановкой. Но несколько раз я просыпался уже перед Челюскинской, и тогда мне приходилось идти через зимний парк санатория. А однажды я проспал сразу две остановки, и для того, чтобы добраться до моего пристанища, пришлось почти вприпрыжку по крепкому морозцу добираться сначала по шпалам, а затем уже через знакомый парк.

Наш сын имеет обыкновение, даже приходя к нам в гости на несколько минут, выкладывать на стол сразу несколько гаджетов, на которые ему без конца звонят разными рингтонами.
Однажды он спросил, как мы поддерживали между собой связь, когда не было мобильников. - Больше того, - ответил я ему, - у нас не только не было мобильников, но и у твоей будущей мамы, даже домашнего телефона не было, а у меня в общежитии и подавно, а все равно, мы не только не теряли друг друга, но и находили способы оперативно решать важные вопросы.

Как-то раз я неожиданно встретил Иринку на лекции в Пушкинском музее, куда у меня заранее был куплен абонемент на весь сезон.
Лекция, посвященная живописи Ватто, была прелестна. Цветные слайды очень хорошо передавали цветовую палитру художника, и мы все получили
большое удовольствие. Среди слушателей было два десятка старушек, а из молодежи, только мы с ней. Я не помню, по какой причине она пришла ко мне в лекторий, возможно, это была очередная проверка, придуманная кем-то из родителей.

Я ничего не скрывал от нее, мне просто нечего было скрывать. Но и для меня еще не все было решено.
Однажды, ранней весной, мы прогуливались в близи Котельнической набережной. Она показывала дом, в котором родилась.
Разговор зашел о планах на будущее. Тут я произнес пассаж, который можно было назвать очень откровенным, если бы он не был откровенно глупым.
- Я должен сначала защитить кандидатскую диссертацию. Не знаю, сколько это займет у меня времени. Возможно, годам к тридцати я все-таки женюсь, но только, боже упаси, не на москвичке!
И это я говорил, идя рядом с чудесной девушкой, которую я, уже точно знал, что люблю. Но на меня словно затмение нашло.
Да, это были мои мысли, которые я много раз твердил про себя, но это были мысли меня вчерашнего, или, точнее, полугодичной давности, и тех пор уже многое изменилось, а я не удосужился это осознать.
Я еще продолжал говорить, но уже почувствовал, что меня занесло куда-то не туда, потому, что вместо одобрения услышал молчание, от которого явно повеяло холодком.

Умница моя, она ничего не сказала, а я, не придумав ничего лучшего, принялся яростно пинать пустой коробок от обуви, попавшийся мне на где-то на мосту по пути к ближайшей станции метро.
Ночью в общежитии я проснулся на мокрой от слез подушке с мыслью об ужасной непоправимой ошибке, которую я, возможно, уже совершил.

А утром, я едва дождался встречи с любимой, и примчался к ней с букетом цветов, чистосердечно во всем признался, за что был прощен, и тут же сделал ей предложение.