Ярая Гл.3-4

ГЛАВА 3

Александр долго не мог уснуть в эту ночь
Они приехали домой уже часов в восемь вечера. Обошли, объехали все окружные леса; проехались вдоль реки; порасспрашивали людей в двух близлежащих деревеньках.
Тщетно. Никто не видел Ярую.
Дома в полном молчании поужинали, отправили вконец потерянную бабулю с дочкой спать, сына – учить уроки, а сами сидели без света на кухне, курили беспрерывно и негромко переговаривались.
- Я завтра на телевидение и по радио объявление дам о пропаже. Найдёшь фотографию?
Сашка кивнул.
- Не забудь про вознаграждение… А я в деревеньки снова съезжу. Может, что-нибудь… - он не окончил, отвернулся к окну.
- Тебе же на работу…
- Отпрошусь. Отгулы возьму. Начальник поймёт.
И опять надолго замолчали. Заходил несколько раз Пашка за кофе и бутербродами и молча исчезал.
- Лиз, ты иди спать, поздно уже. Я тоже скоро приду.
Жена ушла. А Александр, так и не включая свет, придвинулся к окну и продолжал смотреть на исчезающую в сумерках улицу.
Он никогда не думал, что может так сильно привязаться к собаке. Ну, бегает живая игрушка под ногами, ну, ласкается…Не ребёнок же, не человек, а, вот, смотри ты…
Он стал с ней заниматься сразу после бабулиного водного тренинга с чашками. Понял: еще немного – Ярая останется послушной испуганной заикой.
Трижды в неделю вечерами они ездили на дрессировки к опытному кинологу, тренировались, обучались послушанию.
Ярая менялась на глазах.
Его поразило, что почти все занятия проходили через доброту и ласку. Почему-то раньше казалось, что послушание приходит через боль и строгость, а здесь… У него шелушилась кожа на ладонях, потому что всю дневную пайку он скармливал собаке с рук. А она, семеня рядом, постоянно принюхивалась и тянулась к этим родным вкусным ладоням и преданно поглядывала снизу на Сашку.
Он потянулся за сигаретой, да так и не прикурил её: держал в пальцах и мял, мял… Вспомнилось некстати, что не только из-за матери он начал заниматься с Ярой.
Они ужинали тогда всей семьей, а Ярка носилась по комнатам. А затем прибежала, волоча за собой истерзанный сапог жены.
- С ней надо что-то делать, Сашка! Это невыносимо, невозможно!.. – истерично выговорила тогда за столом Елизавета. – Она – как бешенная! Её на воспитание отдать надо, специалисту какому-нибудь!
- Какое, к черту, воспитание… - буркнул он, вставая. Поддернул трико. – Кому она такая, безголовая, нужна?! На живодорню! Или укольчик усыпляющий сделать!.. – Подхватил на руки Ярку и вышел, хлопнув дверью.
- Чокнуться с твоей собакой можно, - испуганно прошептала ему вслед жена. И дети, и мать тоже испуганно молчали. Всех поразила неожиданная реакция Александра.
А он, оказывается, просто начал любить свою шестимесячную Ярку, как до этого своих детей. И услышать такое от жены!.. Нет, хорошо, что он тогда сдержался и не послал её при всех прилюдно…
Они тогда же, вечером, укатили вдвоём с собакой на дачу, от всех подальше: успокоиться, обдумать всё.
Стоял аномально жаркий конец апреля. Деревья уже плотно покрылись листвой. Зацвели вишня и слива. Появились первые комары. Почему-то пахло морем, хотя Александр никогда на нём не был и не знал, как оно пахнет. Но пахло точно им и ни чем больше!
Они сидели на веранде. Ярая грызла презентованную Сашкой косточку, а тот медленно и уверенно напивался, ведя разумный, хотя и бессвязный диалог сам с собой. Шорты после осенне-зимнего безделья немного жали. Он расстегнул пуговицу, налил в стопку.
- Вот ты мне скажи, как она так может, а? Ведь ребёнок, а она – «отдать»!.. Какого хрена тогда удочеряла? Ведь сообща же решали! «Бешенная, бешенная»… Да ребёнок просто… «Бешенная»…
Это он говорил уже Ярке. Рука с полной рюмкой жестикулировала, принимая участие в разговоре, и из рюмки немного плескалось на стол. Сашка машинально стёр влагу рукавом, выпил, наконец.
- А я вижу: ты слушаешь меня. Вминя… внимаешь… - пробубнил он, закусывая солёным огурцом. – Только пока ещё не понимаешь. Ничего, Ярка, насобачимся, будем понимать. Нет, но как хорошо, что я её не послал! От стыдобушка-то перед детьми была! Да и перед маманей… И, вот, заметь: все ж про-мол-чали! Все! – Он покачал указательным пальцем. – Не правильно это. Значит, все согласны с ней были! Все тебя сдать хотят!
Ярая грызала мосол, не обращая внимания на хозяина. Она, всё-таки, без оглядки ещё ему не доверяла. Ей периодически чудилось, что он заговаривает ей зубки и готов тайком присвоить себе её любимый мячик или игрушку. Или, как сейчас вкуснейшую косточку. И она пыталась скорее с ней расправиться.
А Сашка продолжал свой «плач Ярославны».
- Что ж мы с тобой делать, родная, будем? Пока воспитуешься – нас поедом съедят. Без перца и соли. И счет нам выставят за… за попорченное имущество. – Ему снова попалась на глаза рюмка. Он снова налил. – Я ж помню, как ты на меня сегодня смотрела, там, на кухне: «Что вы, дескать, делаете, за что? Я ж вам сапог принесла, вместе поиграем…» Эх, простота ты моя щенячья… дурында… - его качнуло сидя. – Ты закусывай, Александр, закусывай… Не ровен час, запьянеешь…
Как он уснул в этот вечер – он не помнит.

Проснулся оттого, что Ярая, встав передними лапами на диван, вылизывала ему лицо.
Он с трудом открыл глаза. Комната казалась ослепительно светлой, как операционная.
- День уже, - безразлично и тоскливо подумал он. Отчего-то было ужасно холодно, как в морозильной камере. Ярка перестала ласкаться и настороженно на него смотрела. – Иди, родная, сейчас я… - Но сам еще лежал минут пять, не в силах подняться. Второй раз в жизни напился до такого состояния. Первый – это когда позвонил в роддом и ему сказали, что родился сын. И, вот, сейчас… Но тогда это было от великой радости, а сейчас, леший его поймёт, от чего?.. Слова жонкины, видите ли, его покоробили…
Он с трудом сел, охнул от боли в висках. Посмотрел в окно – и ничего не увидел. Стекла казались замороженными. Он закрыл глаза.
- Сколько же я выпил вчера? Почему такие глюки?
А собака за стенкой продолжала свою деятельность: шумела, стучала чем-то, повизгивала.
Он вновь разлепил веки, упершись взглядом на обнаженные, с гусиной кожей ноги. И заметил, как изо рта вырывается пар. Встал, прошел, шатаясь, в прихожую с печкой и лестницей на второй этаж. Ярая, не обращая на него внимания, волокла с улицы громадное полено. Уже третье по счёту.
- Ты чего? – глупо буркнул он. – Печку топить собралась? – И, содрогаясь от холода, чуть ли не бегом вернулся обратно, начал лихорадочно одеваться: жуть, как захотелось в уборную.
Дверь на улицу была приоткрыта как раз на толщину собачьего крупа.
- Вот нажрался! Даже дверь не запер! Вот и мерзну!
Он с ходу двинул её плечом, и чуть было не разбил себе нос: дверь не поддалась. Он упёрся в неё плечом и по миллиметрам раскрыл до половины, сдвинув сугроб в сторону. Выбрался на веранду.
Всё вокруг было занесено снегом. И неистовал ветер, наметая причудливые снежные барханы до середины окон.
- Ё-моё! – изумленно прошептал Сашка, позабыв про туалет. – Ё-моё!..
На девственном снегу ещё виднелись почти мгновенно заметаемые собачьи следы к дровням у бани.
Сашка шагнул с крыльца и провалился в сугроб выше колен. Резво вскочил обратно без левого тапочка и оправлялся уже по исконно русскому: с крыльца. Заскочил в выстуженный до омерзения дом, кое-как дрожащими пальцами достал сигарету и закурил.
- Чего делать, чего делать? – металось лихорадочно в голове. – Печка, печка первым делом!..
Самым большим ножом настругал из полена лучины для растопки, запалил печь. Потом вдруг вспомнил что-то, залез в холодильник и налил водки в стакан; выпил, закашлялся натужно, чуть ли не до потери памяти. Ярка испуганно дрожала в стороне, ждала конца его агонии. Откашлялся, утер выступившие слёзы и понял: холодильник не работает. Щелкнул выключателем. Электричества не было. Становилось совсем весело. Вновь полез в холодильник. Три банки тушенки. Одна банка консервы в томате. Кулёк с сухарями, полбулки хлеба. Так, что ещё? Чай, сахар, полторы бутылки водки. Эт накой я вчера столько накупил? Разовая порция собачьего корма на сегодняшнее утро. Кстати, сколько времени? Достал сотовый телефон. Мёртвый! Перемёрз или аккумулятор сел. Положил его рядом с уже тёплой печкой: отогреваться.
Теперь сапоги. И шапочка, а то без головы останешься. И вода Ярке. Хотя… снегом обойдётся. И чайник! Чай, обязательно горячий! И лопату бы найти в этой круговерти, тропинку до толчка проделать… И можно сутки, до утра, до завтрева потерпеть. Глядишь, и растает к утру. И домой двинемся, танки грязи не боятся, да, Ярая?
Сашка натянул трико поверх сапог, надел куртку и двинулся на поиски лопаты. На занесённую по капот машину даже не взглянул: не время.
Лопата – сволочь оказалась под снегом за теплицей. Он бы её так и не нашёл, если б случайно не запнулся. Через полчаса, наконец-то, добрался до уборной. На обратном пути вновь пришлось откапывать входную дверь.
Ярая лежала у печи в луже натаявшего снега и на звук его шагов даже не поднялась.
Александр раскинул запорошенную одежду на вешалки, переоделся в сухое.
- Ну, что, милая, чавкать будем?..
Ссыпал в собачью миску остатки корма, вскрыл себе тушенку, поставил на печку разогреваться.
- Да - а, не густо…
Мельком глянул в Яркину чашку. Ярая, спиной почуяв его взгляд, ускорила поедание.
- Ну-ну, не торопись, не отниму.
Вздохнул и достал початую бутылку водки.
Уютно трещали стылые дрова в печи. Завывало в дымоходе. Снежная крупа барабанила по стеклам, будто кто-то песок бросал горстями.
Подсохшая и сытая Ярка устало переползла на коврик у порога в комнату и заснула.
Сашка в нирванном состоянии достал свечи на вечер, присел с пепельницей на коврик к собаке, выпил, закусил, закурил и тихонько-тихонько, будто разбудить кого-то боялся, затянул:
«За окном то дождик, то опять метель.
За окном то ветер, то опять капель.
Занавешу окна, засвечу свечу.
Мне не надо лета, осень не хочу…»

Выла пурга на улице. «Мело, мело по всей земле во все пределы. Свеча горела на столе…» Синие сумерки вперемежку с сигаретным дымом висели в комнате. Тяжело вздыхала во сне уставшая собака. И тихонько пел немного опьяневший человек. Было тепло, уютно и грустно.
- А ведь мне, дураку, повезло, - подумал Сашка. – С моим беспамятством пьяным… да с открытой дверью… Стихия меня спасла. Ты ж, кулёма, сугробов испугалась, потому и не убежала. – Он погладил собаку. Та вздрогнул и, не просыпаясь, вытянулась всем телом. Александр продолжал машинально гладить. – А, может… Преданная и любишь?.. Я от людей-то такой преданности не видел… Любишь, а? – Посмотрел на щенка. Тот вздрагивал во сне и не просыпался.

…Окурок обжег пальцы, прервав его воспоминания. За окнами стояла ночь. Спать пора. Завтра, всё завтра…
Боже, сделай так, что она была жива!


ГЛАВА 4

Александра Дмитриевна долго мялась у входа, не решаясь войти. Как-то не по себе ей было… И колокольный звон, и редкие люди, осеняющие себя крестом и склоняющие голову.
Солнце нещадно припекало через тёмную косынку, но она, всё-таки, дождалась, пока никого не будет, и вошла во внутрь.
Здесь приторно пахло ладаном. Горели свечи у икон и на столиках. Было пусто; лишь у дальней иконы (отсюда и не разглядеть – какой) стоял священник в рясе и молился.
Александра Дмитриевна растерянно огляделась. Она хорошо запомнила, что в церковь надо идти в головном уборе и креститься справа налево, а, вот, что дальше делать… И подсказать некому.
Но тут к ней, закончив с молитвой, подошел священник.
- Вам что-то помочь?
Она с надеждой на него посмотрела. Молодой-то какой!.. Переодеть – как рокер будет. И как его: батюшкой называть или как?
- Помогите, - просто попросила она. – Мне свечку поставить надо, а куда – не знаю.
- Вам за упокой или за здравие?
- За здравие, за здравие! И молитву, говорят, можно заказать. Тоже за здравие!
Священник смотрел на неё пытливо и в то же время ласково.
- Вы первый раз в церкви?
- Первый, - отчего-то смутилась она. – Но я крещеная.
- Вот и слава Богу. У нас, к сожалению, киоск сегодня не работает: приболела работница. Но я вам свечку сейчас дам, во-он на тот столик поставите. – Он откуда-то из недр одеяния достал свечу и блокнотик с ручкой. – Давайте запишу имя человека. Вечером будет молитва – всех помянут.
Александра Дмитриевна замялась, потупила взгляд.
- Ярка, - произнесла негромко.
- Простите, не расслышал.
- Ярка, - повторила она громче.
Священник недоуменно и, как показалось ей, подозрительно на неё посматривал.
- А она точно православная?
- Батюшка, она точно не католичка! У неё корни болгарские! – напропалую, будто в омут бросилась, врала Александра Дмитриевна. И чувствовала, как стыд покрывает багрянцем её щеки. – У неё дед оттуда!
- Ну, хорошо, хорошо. – Священник пожевал губами, помолчал, но потом даже успокоительно погладил её мельком по локтю. – Запишу «Ярка». Перед Богом все едины, простит. Сорок рублей с вас.
- Сейчас, сейчас, - она торопливо достала купюру, подала ему.
- А вы, вот, в ящичек это опустите, - указал священник на ящик из прозрачного оргстекла. – Извините, мне идти надо. Приходите к нам, - сказал он напоследок. – Спаси вас Бог.
Александра Дмитриевна наскоро перекрестилась, поклонилась и вышла из церкви. Медленно стянула косынку, медленно положила её в сумочку.
Опять забили колокола.
- Это что?.. Час уже прошел, как я сюда пришла? Точно, как «опиум для народа»… - подумала она растерянно и нервно. И нервировало её то, что ничего (ну, кроме, может, приторного запаха благовоний) не покоробило, не отвратило в этом для неё «учреждении», как она опасалась ранее. Скорее, наоборот. Стало как-то чуть-чуть благостней на душе, спокойней, что ли... Если б ещё не её ложь…
Звон прекратился. Она подняла голову вверх, засмотрелась на золотой крест в лазурном небе.
- Ничего, - прошептала она. – Бог простит. И поймёт. И поможет.
И она, уже никого не стесняясь, перекрестилась три раза и склонила голову.
. . .
Александр третий день подряд колесил по этим проклятым местам. Кажется, уже все леса и пролески знакомы наизусть, все поля объезжены, весь речной берег осмотрен… Он несколько раз проезжал мимо того места, где собака упала с обрыва, но ничего не шевельнулось в груди. И он проезжал.
Часто останавливался, курил, кричал «Ярка! Ярка!», клаксонил, но всё было впустую.
Объявления, развешенные в деревнях на магазинах и заборах, уже начали желтеть под солнцем, коробиться. И ни одного оборванного листика с телефоном!
«За вознаграждение…» машинально прочитал он и снова потянулся за сигаретой. Его уже тошнило от курева, но он упорно курил и курил.
Можно было бы, конечно, расспросить кого-нибудь из местных, но деревни днём в будни будто вымирали.
И объявления, что звучали по радио и с экранов телевизоров, и интернетовские, выложенные Пашкой – ничего не помогало. Всё оказалось напрасным. Никто не откликался.
Он выкинул окурок и поехал домой.
Этим вечером они решили прекратить поиски.
- Сынок, не надо больше ездить. Если жива будет – вернётся.
- Да что она, - психанул Сашка. – голубь почтовый, что ли?! Это кошки могут возвращаться, а собака будет крутиться там, где её бросили!
- Никто её не бросал, - спокойно ответила Александра Дмитриевна. – Она сама убежала. Будет жива – найдётся.
- Да что ты заладила: «будет жива, будет жива…»?! Чего ты её раньше времени хоронишь?!
- Дурак, - коротко, но всё так же спокойно произнесла мать. – Сядь, не мельтеши.
Но Сашка встал из-за стола и направился из кухни. В дверях остановился, оглянулся.
- Хорошо, я дурак… И пусть будет по вашему: я больше не поеду. Но пока вы все здесь – говорю… всем говорю!: «Не вздумайте покупать другую собаку!» Поняли? Всем говорю!
Сашка вышел.