Семь жизней одного меня. На Днепре 1

Семь жизней одного меня.

На Днепре 1.

Следующей весной произошло событие, которое, несмотря на его кажущуюся незначительность, стало одним из определяющих в моей бедной юности. Отец купил лодку. Это была крепкая двухвесельная плоскодонка, такая тяжелая, что и два взрослых человека не смогли бы ее поднять. О покупке мотора не могло быть и речи. Да я нисколько не хотел этого. Я не мог дождаться того момента, когда сойдет, наконец, лед и ее можно будет спустить на воду. Несколько раз мы, еще по холодной воде, отправлялись на лодке вдвоем, а потом отец, убедившись, что я вполне освоился, разрешил мне выходить в плавание одному.

С той поры я перестал жаловаться в своих доморощенных стихах на свое одиночество. Эта лодка и река стали моим вторым домом. С ранней весны до глубокой осени пассажиры пароходов и хозяева моторных лодок, проносящихся мимо со скоростью ветра, могли видеть на реке странного паренька, терпеливо загребающего веслами на могучей реке. Скоро на протяжении добрых двух десятков километров от ГЭС не было такого места, где бы ни побывала моя плоскодонка и ее любознательный хозяин.

Однажды, в самом конце мая, когда учебный год уже закончился, а экзамены еще не начались, я отправился на реку. Это было одно из первых моих самостоятельных путешествий на лодке. И я старательно его продумал, чтобы не совершить ошибок. Мне предстояло выйти из удобной гавани, в которой находилась лодочная станция, проплыть немного по довольно узкому каналу, соединяющему Днепр со шлюзом, вытащить лодку на берег и пешком перебраться через узкую косу песчаную косу к основному руслу реки. Купальный сезон еще не начался, к тому же был будний день, поэтому оба берега канала были безлюдны. Я уже знал, что уровень воды в проливе довольно сильно повышается, когда спускают камеру шлюза. Поэтому мне нужно было закрепить лодку на берегу именно в это время, чтобы потом ее не унесло поднявшейся водой. Так я и сделал. Убедившись, что вода поднялась до самой высокой отметки, я еще некоторое время старательно вытаскивал корпус лодки, а затем старательно обвязал длинной носовой цепью, оказавшийся поблизости ивовый кустик.

Потом я захватил с собой весла и спиннинг и перебрался через косу. Она была узкой, всего каких-то метров тридцать, но довольно высокой, с крутыми берегами по обе стороны.
Поэтому увидеть, что происходит на другой стороне косы, можно было, только взобравшись на ее вершину. В отличие от ровного, как будто вылизанного берега со стороны шлюза, берег на нижнем бьефе, был сильно изрезан, образуя такие милые каждому рыболову бухточки и поросшие тальником островки с узкими протоками. Каменистый берег сменялся небольшими песчаными косами, на одной из которых я и обосновался. Совсем недалеко высилась гребенка ГЭС. Это было зрелище, к которому я уже попривык за прошлое лето, только на этот раз плотина была не справа, а слева от меня.

Щуки уже успели отметать икру, но настоящий жор еще не начался, поэтому мне пришлось достаточно потрудиться, прежде чем мою блесну далеко, почти в самом начале проводки, схватила небольшая по здешним меркам хищница килограмма на два весом. Она оказалась довольно бойкой и прежде, чем я ее вытащил, успела пару раз выпрыгнуть из воды, тряся головой с разинутой клыкастой пастью. Так же беспокойно она вела себя и на берегу: прыгала, пружинисто изгибаясь, на крупном ослепительно белом песке. И после нескольких прыжков превратилась в какое-то совершенно фантастическое страшилище. В довершение ко всему она умудрилась еще и укусить меня за палец, когда я сделал неосторожное движение, вытаскивая из зубастой пасти глубоко застрявший тройник. Каждый рыболов знает, что следует особенно опасаться зубов этой хищницы: нанесенные ей раны могут быть довольно глубокими и не сразу заживают.

Кровь из раненого пальца долго не хотела сворачиваться. Я вошел по колено в уже теплую воду, опустил в нее ладонь и смотрел, как вытекающая струйка крови постепенно растворяется в прозрачной струе. Меня совсем не волновала полученная травма, но когда мне надоело стоять в воде, я вышел на берег, растянулся на горячем песке и присыпал им ранку, подобно тому, как мама присыпала мне в детстве порезы растолченной таблеткой стрептоцида.

Солнце, стоящее почти в зените, было уже по-летнему жарким и ни одного дуновения ветерка не пробегало по сверкающей глади реки. Незаметно для себя я задремал. Я нисколько не опасался обгореть на солнце. Каждый год, с первых теплых солнечных лучей я привык, как говорил отец, оставаться в форме номер раз. Поэтому, нисколько не стараясь специально загорать, самым естественным образом приобретал недостижимый для иного горожанина шоколадный цвет.

Вероятно, я проспал довольно долго, потому что, когда я приподнял голову, солнце уже успело значительно изменить свое положение на небосклоне. Больше того, из ослепительно сияющего шара оно успело превратиться в призрачный тусклый кружок, окруженный светлым нимбом. А за ним, в той стороне, куда оно должно было опускаться, со стороны Градижска
медленно поднималось нечто несуразное: темно-лиловое, сверкающее огненными сполохами ветвистых, как могучие деревья, только растущие корнями вверх, молний – и все это в жутковатой тишине совершенно неподвижного воздуха.

В одно мгновение я понял, что мне пора, как говорят, «сматывать удочки», и, прихватив весла, спиннинг и закопанную во влажный песок щуку, я буквально взлетел на высокий берег.
Увиденное по ту сторону косы, меня далеко не обрадовало. Лодка, которую я оставил у самой бровки воды, привязанной к тоненькому кусту… Нет, лодка была на месте, и куст никуда не делся, а вот воды, воды не было! Вернее, вода была, но, по крайней мере, метрах в пятнадцати ниже обнажившегося топкого и пологого бережка. Делать было нечего. Чертыхаясь про себя, я отцепил лодку от куста, не забыв аккуратно сложить вещи под носовое отделение, и принялся толкать лодку к воде. Ну, толкать, это, пожалуй, громко сказано. Единственное, что я мог, это чуть приподняв нос или корму, переместить одну часть лодки относительно другой. При этом после пары таких перемещений, лодка действительно иногда немного спускалась вниз, а иногда и не спускалась. Но я очень торопился и настойчиво повторял раз за разом одни и те же движения: поднатужиться, приподнять, перенести и, оббежав половину лодки, проделать тоже самое. Раз, наверное, на пятидесятый большая часть лодки оказалась в воде.

Увлеченный борьбой с неповоротливой посудиной я совершенно упустил из виду быстро меняющуюся погоду: всего за несколько минут стало, как будто бы, смеркаться и заметно похолодало. Я еще успел ополоснуть ноги от приставшего ила, вставить весла в уключины и, столкнув последним движением лодку на воду, усесться за весла, как началось настоящее столпотворение.

Сильным порывом ветра, внезапно рванувшего вдоль течения реки, лодку сильно накренило, и она наверняка зачерпнула бы воды, если бы я, с усилием ударив веслами по воде, не заставил ее развернуться навстречу ветру. И тут началось. Смешанный с песком и пылью ветер дул вдоль канала просто с нечеловеческой силой. Нечего было и думать, чтобы не только продвинуться вперед, к лодочной станции, но даже просто оставаться на месте. В одно мгновение я и моя лодка оказались стремительно несущимися по самой средине канала вслед за крутыми волнами и бешеными порывами ветра.

Что чувствовал я, посреди бушующей стихии? Испуг и замешательство? Совсем не то: восторг и упоение! По голой спине колотили порывы ветра вперемежку с
холодными брызгами, а мне было весело! Я даже стал напевать какую-то бесшабашную песенку.

Очень сильный ветер продолжался всего несколько минут, но за это время меня успело отнести на добрый километр. Потом он несколько поутих, но зато пошел холодный дождь. К этому времени я успел, потихоньку управляя веслами, и держась против ветра, переправить лодку на другую сторону канала.
Правда, я оказался довольно далеко даже от того места, где всего несколько часов назад так опрометчиво отправился на свою первую самостоятельную прогулку. Порывы все еще были сильными, поэтому нечего было и думать, чтобы на веслах выгрести одновременно против течения и ветра. Я вылез на берег и, взявшись за носовую цепь, потащил лодку обратно.

Темные тучи обнимали весь небосклон, и вода в реке была темная, почти черная, только барашки на волнах серебрились. То и дело вспыхивали молнии, но уже не над головой, а где-то над плавнями. Скоро дорогу мне преградил стоящий на приколе катер, огороженный листами железа. Мне пришлось взобраться на палубу и пройти вдоль борта, держась одной рукой за протянутый трос, а другой, держа на привязи скачущую на волнах лодку. Я спрыгнул на песок и вдруг обнаружил, что одно весло исчезло. Я представил, как покачивается на волнах далеко-далеко от меня и в первый раз за все время мне стало страшно.

Но куда же оно, все-таки делось? Так, нет весла с левого борта. Значит, оно могло зацепиться за что-то, пока я проходил по палубе. Слабая, почти несбыточная надежда заставила меня снова сесть в лодку и проплыть рядом с железной изгородью. И, о радость! Я действительно увидел свое весло, которое плотно засело в щели изогнутого буквой «Г» листа металла.
Если бы не случай, я ни за что бы его не заметил, так ловко оно замаскировалось. Торжествуя, я извлек пропажу и уже не спускал с него глаз.

Перед самым шлюзом я заметил на противоположном берегу канала двух отчаянно машущих рыбаков. Когда я перевез сильно продрогших товарищей по несчастью на другую сторону, они долго меня благодарили. Ведь встретить кого-нибудь в такую погоду было большой удачей.

Между тем гроза окончательно стихла, снова стало тепло, и только меленький грибной дождик напоминал о пронесшейся непогоде. Туча пушистым одеялом накрыла мой город.
Мягкие лапы тумана опустились до самых крыш и макушек, невысоких еще каштанов и широколистых лип, которые вот-вот собирались зацвести. И было не понятно, то ли это дождь еще накрапывает, то ли уже сам туман конденсируется на листьях, на мокром асфальте, и на моих щеках.

Я шел по тихим улочкам в прекрасном расположении духа, позабыв и думать о приключениях сегодняшнего дня. Дома мне даже не пришлось оправдываться перед вернувшимися с работы и ни о чем не подозревающими родителями. Да они и не расспрашивали.