Семь жизней одного меня. Таня 2

Семь жизней одного меня.

Таня.

Бедный «Некрасов».

Тихая и ясная пора, когда крепчающие день ото дня утренники тают бесследно в мягком сиянии ноябрьского солнышка, а оно на закате, дарит вечера действительно лучезарные, переходящие в холодные ночи с серебристыми каплями звезд – это умиленное и радостное умирание было прервано неожиданно и резко.

С вечера задул северный ветер, небо затянуло, а ночью разыгрался настоящий шторм. Мощным порывом с прикола сорвало укрывавшийся в бухте за волноломом теплоход «Некрасов» и выбросило на камни напротив «спецстроя».

Пассажиров на нем не было, а экипаж, перегонявший теплоход вниз по реке, в ту ночь почти весь сошел на берег. Всю ночь завывал ошалело пароходный гудок. Редкие зеваки, рискнувшие выбраться из дома в такую непогоду, были вознаграждены кто стулом, кто ковром, выброшенными из кают, а кто и просто спасательным кругом или полированной под красное дерево доской.
На рассвете два буксирных катера сняли теплоход с камней и, поддерживая его, словно санитары раненого бойца, бережно повели через шлюз вниз по Днепру.

Наутро в школе только и разговоров было, что о «Некрасове», и о том, кому больше добра досталось. Героем дня оказался какой-то Гриша, контролер на водозаборе, который раньше всех оказался на месте происшествия. - Волны во какие - через парапет так и хлещут, - передавали слова восхищенного свидетеля, - а этот сумасшедший с багром по откосу бегает. Мебели натаскал – целую квартиру обставить можно!

Среди всеобщего возбуждения один только я не принимал участия в этих разговорах, казался подавленным и всего несколько человек знали причину моего уныния.

Вчера в половине десятого вечера, как обычно, закончилась тренировка в секции гимнастики в школьном спортзале. Часа полтора мы занимались на снарядах, пытаясь разучить с листа новые элементы, а затем гоняли мяч на импровизированном поле и возились со штангой.

Каждый, кто хоть сколько-нибудь занимался спортом, знает ту умиротворенную усталость, с которой возвращаешься после очередной тренировки. Натружено покалывают ладони, налитые мышцы ног и спины делают тебя немного неуклюжим, словно ты не худой, пусть даже и мускулистый подросток, а эдакий силач – тяжеловес.

Но ты выходишь на улицу и твоя длинная тень с путающимися полами неуклюжего, сшитого из отцовской шинели пальто, возвращает тебе сознание твоей худосочности.
Мы возвращались домой с моим одноклассником Толей Тесленко, тихим, немного забитым мальчиком, которого я сагитировал записаться в секцию, для того, чтобы не было так скучно возвращаться домой по глухим улочкам Табурищ.

Прямо напротив школы строился новый дом. В узкую щель между ним и каменным забором банка нам предстояло пройти.
Здесь, в перекрестьях бегающих теней, нас поджидали двое. Один взял Толю за руку и отвел в сторону. Другой, пряча руки за спину, и по-бычьи наклонив голову, стал напротив меня.

Я узнал Аниську, как бы ни старался он придать себе солидности. - Ну, чего, тебе, Аниська, - спросил я, как будто спокойно, но сердце у меня отчаянно заколотилось. - Сказано тебе, чтоб ты от нее отчепився. - От кого, от нее? Да говори ты толком, что тебе нужно. - Тебе лучше знать от кого, от крали своей! - Идиот,- закричал я ему в лицо,- нет у меня никакой крали. Не было и нет. Запомни это!

- Ну, вот тебе за идиота!» - процедил Аниська и ударил меня кулаком в перчатке в лицо. Удар получился не сильный, вскользь, но нижняя губа оказалась глубоко рассеченной изнутри, и я почувствовал, как рот наполняется кровью.
И тут произошло то, что я до сих пор вспоминаю со стыдом, хоть знаю, что был совершенно прав тогда. Позже, когда я не один раз возвращался к этому злополучному вечеру, и мог проанализировать не спеша все мысли, которые промелькнули у меня в одно мгновение, и я понял, что меня насторожило.

Он был один. Слабый, но задиристый щенок. Он провоцировал меня и ждал ответной реакции. Где-то рядом были его сообщники, которые только и ждали начала драки. Я не знал, кто был с ним, но без сомнения они присутствовали, где-нибудь в соседнем подъезде или за домом. Но все это я понял только потом, а в тот момент почувствовал только холодок по спине. И не то, что бы испугался, а почувствовал опасность.

Я видел, как втянул он голову, ожидая удара, приготовился к нему, но я видел и его улыбку, отвратительную подлую ухмылку подсадной утки. Он хорошо знал, что за этим должно было последовать: я должен был броситься на него – и бить: руками, ногами, головой, пока не исчезнет эта ухмылка на его лице и ... пока не начнут меня топтать ноги тех, кто затаился сейчас в темном подъезде.

И я знал, что должен был это сделать, но вместо всего этого, я схватил руку, которая только что ударила меня, и, сжав ее, тихо, как будто ничего не произошло, и я не
сглатывал кровь, которая сочилась все сильнее, начал говорить, что произошла ошибка, и никакой девушки у меня нет. Ошибка, ошибка.

Я смотрел ему в глаза и видел, как исчезла ухмылка, сменилась недоумением, затем вспыхнула радость – его тоже не будут бить! – и опять недоумение: что же делать дальше?

- Генка, беги! - услышал я голос Толи и увидел, что он стоит поодаль и машет мне рукой. Но я не побежал, потому что у меня закружилась голова, когда я дотронулся языком до раны и почувствовал жгучую боль.
Мы отошли и нас никто не трогал.
- Сильно он тебя? - спросил Толик с состраданием. - Да нет, не очень, губу только разбил. Кровь идет. - На, подержи пятак, а то распухнет, - посоветовал он и протянул монету.
Я прижал металлический кругляшек, но он скоро нагрелся и уже не приносил пользы.

- Ну, ничего, мы соберем завтра наших ребят: Кулиша, Шуню, Ерему – они им таких насуют, - пригрозил Тесленко, который был, видимо, расстроен не меньше меня.
- А за что это они? - спросил он несколько погодя. - Да откуда я знаю, за что? - не выдержал я, потому что, действительно не знал этого.

Но дома, лежа в постели, глотая слезы, я начал кое, о чем догадываться.