Обманчивый свет тоннеля. Гл.10

ГЛАВА 10

Странно как-то у него покатилась жизнь, одной белой полосой. А ему становилось страшно: знал, что придётся за это расплачиваться. Знал наверняка, собственным хребтом. А пока… Пока он ждал, когда всё это кончится.

Дочки приходили чуть ли не каждую неделю. Варили обеды, убирались, пялились в телевизор, разговаривали не о чём… Общались, в общем… И никуда не торопились.
Сергей млел от этого. Оказывается, он так отвык за последние годы от семейного уюта, от этого вот щебетания родных ему людей, что порой украдкой смахивал слезу. Он уже забыл, как обижался на давнишние дочерние «сейчас, подожди». Которые переходили в «пап, ну давай потом…». Которые переходили в молчаливое «никогда»… Сейчас, вот с е й- ч а с ему было хорошо с ними!
- Пап, а помнишь, как Катьку в садике отчествам учили? – хихикала старшая. – А она дома говорит: «Сейчас она маленькая, её зовут Наташа, а вырастет – будет Екатерина»
Долго хохотали, откинувшись на диване.
- Папка, папка, - младшенькая обнимала его, положив голову на плечо. – А ты чего сейчас пишешь? Про любовь чего – нибудь?
- Про любовь, про любовь, - добродушно рокотал он. – И про дружбу… Дочи, а давайте ка поедим? А то мне уезжать скоро. Да я ненадолго, часа на полтора, в редакцию…
- А мы тебя дождёмся! Да, Полинка?


Солнце нещадно припекало. Он медленно шел по улице и балдел от жизни. Еле шевелилась малахитовая листва. Будто заведённая, гомонила птица в вышине. И почему - то не встречалось ни одного хмурого лица. Бывает так порой: легко, светло и радостно вокруг. То ли непонятная вспышка на солнце была. То ли общая карма добра перевешивала в данный момент в данном месте карму зла.
Он редко испытывал такое неземное счастье. Когда сошел на родной перрон, дембельнувшись из армии… Когда повстречался со своей женой… Когда девчушки родились… Ну, ещё, может, несколько раз… Жаль, что нельзя было вернуться и вновь всё это испытать. И Господь бог не поможет… Значит, радуйся нонешнему! На всю катушку!

… Девчушки, обнявшись, лежали на его разобранном диване, на его подушке, голова к голове, и спали.
Он долго стоял в дверях. По седой щетине текли слёзы.
Только сейчас он понял, как одинок на этой земле. И дай Бог, если не навсегда!
- Всё хорошо, всё хорошо, Серёга, - попробовал успокоить он себя. – Всё хорошо… - Долго стоял у умывальника и плескал, плескал на лицо холодной водой. – Всё хорошо… Всё… Видишь, дочки в гости приходят… Книга, вон, издаётся… Работу нашел… Не пьёшь… Всё хорошо…
Но почему ж тогда… так… удавиться хочется?!!
И снова беззвучно заплакал.


…Вечером по электронной почте ему пришло письмо из московского журнала.
«Уважаемый Сергей.
Пишет Вам редактор отдела критики.
Я посмотрела Ваши рассказы. Редакция журнала приняла решение опубликовать их в ближайших номерах. Единственное условие: мы не можем рассматривать рукописи уже где-либо опубликованные. Разъясните, пожалуйста, были ли где-нибудь изданы присланные Вами рассказы?
Можете звонить лично мне или на электронную почту.
С уважением,
Валентина»

- Ну, вот… Ждал же, ждал этой черной полосы!.. Вот она, родная! «Черёмуха!» Сиди, разгребай… Выпить бы сейчас, - безразлично промелькнула мысль. – Всё бы прояснилось…
Вот суки! Столько времени тянули! – со злостью подумал он о письме. – Восемь месяцев прошло! Восемь! Уже и забыл.
Он машинально закурил.
- Столько лет мечтал. Всероссийский журнал, Солженицын с Астафьевым печатались… С другой стороны: первая книга, да еще на конкурс посылают… Опять же: кто её, кроме моего города, прочитает? Или не прочитает… А там – по всей стране разойдётся, пусть и не ахти какой тираж сейчас у журнала. В Москве-Питере засвечусь…
Опять подумалось о выпивке. Не стал себе противиться, налил. Взглянул на часы.
- Может, позвонить пока не поздно этой Ольге Сергеевне? Отказаться от книги?.. Или, хотя бы, эти рассказы из неё убрать, заменить, а? А чем?! Самые лучшие же в журнал посылал!
Выпил. Потянулся к телефону, но набрал почему – то Володькин номер.
- Вов, ты свободен сейчас? Может, приедешь? Посоветоваться надо. Хорошо, жду.
За окнами заметно потемнело и стихло. Понедельник – тяжелый день, отсыпной.
Сергей бесцельно прошел на кухню, затем обратно. Бездумным взглядом упёрся на смятые диванные подушки. И будто наяву вновь увидел спящих дочерей. Присел на краешек, осторожно погладил покрывало.
- Серёж, почему у тебя так?.. Самые близкие и любимые… А я им и доброту, и помощь, и любовь, как по «остаточному принципу»… Да и Ленке тоже… Что они, подождут, что ли? Или им меньше, чем другим, нужно? Ко всем с участием, а со своими… Паскудно… Чего ж ты так, родной?
А мысли уже перебросились на другое, на третье… И явственно-явственно, до мелочей вспомнилась ТА ночь. До того явственно, что захолонуло на сердце.

…Они скатились с кровати на пол, но не расцепились, переплетясь друг с другом. Он чувствовал, как она дрожит под ним; слышал, как она бормочет что-то несвязное, то всхлипывая, то сдавленно смеясь. А ладони её всё крепче и крепче прижимали его шею и спину к себе.
Старшенькая появилась в самый кульминационный момент. Скрипнула дверь спальни – и на пороге стояла она, спящая и хныкающая в своем трехлетнем лунатическом сне.
- Писить… писить…
И он, и она услышали дочь. Он с трудом оторвался от Лениной груди, поднял голову и даже попытался привстать, ощутив стыд от неловкой ситуации. Но Ленка, будто обезумев, всё тянула и тянула к нему руки, словно крылья, пытаясь удержать вдруг сошедшую на нее ни разу не испытанную неземную благодать. И даже вскрикнула негромко. А глаза были закрыты. А тело мокрым, напряженным и ненасытным. Да и сам он отчего - то вдруг почувствовал дикий прилив сил и, зарывшись в её волосы, с бешенной ожесточенностью окончил дело.
А на пороге спальни стояла спящая дочь и хныкала.
А на ковре у окна бесновались в экстазе тела родителей.
Громко тикали никем не слышные напольные часы.
И стонала женщина, выводя «аллилуйю» любви.
Он встал с её безвольного неподвижного тела, нашарил на кресле халат, натянул его и на ватных обмякших ногах поспешил к дочери.
- Сейчас, сейчас, доча, идём…
Подхватил её на руки и понёс в детскую на горшок. Во рту было сухо, жестко, и он никак не мог сглотнуть слюну. И дрожали руки, он всё время боялся нечаянно уронить Катьку.

Не было у них т а к о г о после. Много лет… Никогда не было… А это - помнилось до последнего вздоха, до последней дрожи, до пятен на темном ковре от уличных теней, до острого запаха счастливой женщины. Помнилось и, наверное, толкало к его уходу из семьи. Потому, что не повторялось. Потому, что было единственным.

…Он очнулся от звука дверного звонка. Вовка, наверное.