Роман "Симулянты" часть II глава 6

Глава 6

«Роковая страсть»



Копни поглубже и неизбежно выяснилось бы, что под воздействием, не предполагающей какую-либо умственную нагрузку обстановки, я уже прилично отупел и многое не помню из того, в чем прежде ориентировался более менее прилично, но то, что санкция, на арест выписанная мне судом на полгода, заканчивалась именно восьмого октября, накрепко засело у меня в мозгу. А потому как тяга к свободе во мне еще окончательно не умерла, то я в тайне надеялся на чудо, которое заключалось бы в том, что мне, как бы оторванному от Родины и находящемуся в подвешенном состоянии, по каким-то форс-мажорным обстоятельствам, отвечающие за это сотрудники отделения, возьмут да и не смогут ее продлить – забудут, или же судью не застанут на рабочем месте и прочее, прочее – отчего, стало быть, они автоматически лишатся законного права дальше держать меня взаперти. Ведь были же такие случаи, как поговаривали, и не раз, когда обвиняемого, на этом основании, отпускали под напором адвокатов, растерянные тюремные начальники, которым, мысля по привычному, быть плыть, а букву закона как бы там не давили на них следственные и судебные органы, а надо неукоснительно соблюдать. Вот я и рассчитывал на то, что и без вмешательства, взявшихся бы «допустим» постоять за меня, защитников, оказавшись перед выбором, никто из белых халатов не станет брать на себя такую ответственность (а вдруг, мол, со мной что случится!) и как только истечет определенное судебным постановлением и отложившееся у меня в памяти, то конкретное, выше приведенное, число, то они мне непременно укажут на дверь – давай, дескать, вали отсюда, дружок! А что, была бы на то моя воля, так я бы и в чем мать родила, оттуда домой пешком пошел – ну или хотя бы до первого угла, - а там, надо думать, я бы уж не растерялся и быстренько сообразил, где мне приодеться и во что. Только не подумайте, пожалуйста, ничего плохого – без рукоприкладства, конечно. А язык-то тогда на что? Ибо есть же такая реклама, на одной из марок шоколада: «Россия – щедрая душа!», которая, разумеется, распространяется и, на входящую в состав Империи Татарию, за это я нисколько не беспокоился. А, как человек последовательный, ломал пока голову над тем как бы мне узнать какой нынче день недели, ибо давно уже потерял им счет, а справиться мне, получалось, было пока что негде, да и не у кого? С администрацией я по-прежнему не разговаривал, а мой единственный, оставшийся там, на тот момент, сокамерник Андрюха Пупков, будучи отнюдь не в лучшем, чем я сам, положении, едва ли имел об этом представление. И все же, не рассчитывая что-нибудь путное, на этот счет, от него услышать, я зачем-то все-таки поинтересовался у него:

- Ты там, случаем, зарубок как Робинзон Крузо, нигде не делаешь? Не подскажешь мне по-дружески, какое сегодня число? Да и месяц уж заодно.

- А зачем тебе? – по-еврейски (вопросом на вопрос) попытался выяснить он у меня, продолжая лежа на койке почесывать под одеялом низ живота.

- Долго объяснять.

- Тогда восьмое.

- Ты уверен? – я прямо таки подпрыгнул на месте, получив такой ответ. И если при сильном столкновении с автомобилем люди обычно вылетают из обуви, то я тот час приземлившись и опершись об отбитый, о жесткое ложе копчик, моментально влез в нее, собираясь уже выработать выплеснувшийся в кровь адреналин, давно отработанным методом – на ходу.

- Абсолютно. Как дважды два. Ты что не заметил, я, пока ты спал, восстановил календарик сорванный санитарками с косяка. Там же и висит опять. Не забывай только ниточку каждый день передвигать, вот флажок и будет указывать на числовую разметку. Чисто тюремный вариант. Можно подумать сам там не делал такие никогда.

- И правда, - подивился я, отметив это для себя. И куда я только раньше глядел?

- Короче, не чуди давай. Так ты так и не сказал, с чем связан у тебя (как я понял, конкретно к восьмому числу) столь повышенный интерес? – позевывая и как бы с трудом разлепляя веки, не отставал он от меня.

И я ему вкратце, как единственному близкому мне на том отшибе цивилизации существу, поведал, почему я вдруг заговорил с ним именно об этом, а не о чем-нибудь другом.

- Гениально! Ляг лучше поспи и все пройдет, - сразу осадил он меня, - Я что-то не помню таких случаев, чтобы здесь кого-то отпускали. Разве что на тот свет… С судом у них здесь, поверь мне, как бывалому человеку, на слово, настолько чётко все натянуто, что, если им это нужно будет, то они тебе и задним числом эту самую санкцию – «в пять сек» - продлят. А вот то, что они тебя с ней, как это, в общем-то, должно бы быть по правилам, до сих пор еще не ознакомили это уже говорит о многом…и всё в твою пользу… значит, не видят в том, необходимости, так как принимают тебя за Умственно отсталого, вот и всё! - теперь уже, выходит, позволил он по новой воспарить мне. И то правда, не может же человека абсолютно во всем преследовать сплошная полоса неудач. Обязательно должно повезти – не в одном, так в другом, не по мелкому, так по крупному, вняв его совету, успокаивал я себя, ложась отдыхать. Тем более, что времени на это у меня уже было в обрез. Сейчас расскажу почему:

Тот, кто думает, что за высоченными потолками бывшей «монаршей» конюшни уже ничего не располагалось, бесспорно очень даже ошибается, ибо там, по словам все того же незабвенного «Бешеного пса», приютилось со всеми своими многочисленными издержками буйное отделение, и, всякий раз, ровнехонько среди ночи, дурачки, похоже, пользуясь тем что медсестры уже притомились неотлучно за ними следить на протяжении всего дня и куда-нибудь, отлучившись, в итоге сморились глубоким и беспробудным сном, как по команде, в тот же самый миг, выбирались из-под одеял и запрыгивали как на ретивых коней, на свои тяжеловесные, металлические кровати и подталкиваемые одни другими начинали, с неимоверным, режущим слух скрежетом и грохотом, туда-сюда гонять на них, врезаясь в стены. Для чего? Зачем? Видимо, такая у них была игра. В штурм крепости, с использованием бронетехники, вместе с которой как они еще, всей гурьбой не повылетали, потревожив кладку, из здания вниз, на больничный дворик, вот ведь удивляло то больше всего, что? А, по всему, давно бы уже пора, насколько бы хорошо она не была укреплена. И это с шестиметровой-то высоты! Меня аж пот холодный прошибал, когда я это себе представлял – поубиваются же! Хотя дуракам везет, так что возможно даже и нет, - вероятно, этим и руководствовалась администрация, не принимая никаких мер, чтобы предотвратить подобное.

- Андрюх, ты спишь, что ли? – послышалось со стороны дверного окошка, едва мы успели сомкнуть зенки, - А я к тебе по старой памяти. Прикол есть. Подь-ка сюда. Что я, орать буду? Да шевелись же… смотри-ка, развалился как фон-барон.

- И чё? И не надейся даже, вставать не буду. «Чистых» все равно нету. А то я сразу не догадался, зачем ты пришел, - впервые услышал я, чтобы мой однопалатник вступал с кем-то, как я уже успел краем глаза подглядеть, из сотрудников отделения в разговор. По всей видимости, они и в самом деле, не болтали, делая в разговоре акцент на том, что хорошо знают друг друга, и раз уж при всей его осторожности, мой однопалатник позволял себе такое.

Ну вот, а я ещё хотел поспать…

- У Наташки медсестры сегодня день рождения, - напирал незваный визитер, с не ретушируемой даже строгой милицейской формой, легкомысленной, тусовочной наружностью дальше на него, как бы и не думая уходить, - не плохо бы, по такому поводу, водочки по-взрослому лупануть. Я мафон с собой на смену привез, кислуху на полную включим. Короче, такое тут устроим,… пусть только заведующая уйдет. В общем, размозловывайтесь пока, а я к вам попозже наведаюсь еще. Только не вздумайте мне, что у вас денег нет втирать, а то я к вашим «куркам» лично клизму брансбойтом подведу. Я серьезно!

От этого неожиданного известия и связанной с ним суеты, в моем сознании, ни сколько не преувеличивая, можно сказать, что вспыхнул праздничный салют. У моей возлюбленной был сегодня знаменательный день и что я был бы за ухажер, если бы располагая вполне достаточными для этого финансовыми возможностями, отказался от(как я понял, относящегося и ко мне тоже) предложения, в числе других, ее с ним поздравить. Действуй, да и только! Бесспорно, я бы никогда не простил себе такой промашки. Да и моя дорогая, и будто предвидевшая, что мне понадобится в скором времени энная сумма денег, мама, я так думаю, что за такую «возвышенную» растрату, не стала бы очень уж строго ругать меня, посети я ее, например, когда-нибудь в свои тайны.

- Пусть розочку от меня даме купит, - едва этот воистину дьявол искуситель, а не надзиратель, ушёл, порывшись в матрасе и делая акцент на личной просьбе, передал я своему посреднику и однопалатнику ту, заветную тысячу - А сдачу пусть вернет на Родину…

- И все? – перебил он меня, выкатив зрачки, - а пить, что не будем, да? Нет, так он, даже можешь не надеяться, ни за каким цветком тебе не пойдет, да и я тоже не согласен, вот, если в альянсе с пузырем, тогда, конечно.

- А я что не сказал, да? Вот ведь самое важное-то, оказывается, и упустил из виду. Ладно, ладно, а то сейчас заплачешь… Одну бутылку им, одну нам, но не больше. Заметано?

- Базар тебе нужен. А что ж ты раньше-то не сказал, что мы с тобой такие богатые, а? А я уж ему, считай, «отмашку» дал. Ну, ничего, я его сейчас сам позову: вроде как хочу в туалет сходить, а то еще вдруг найдет кого позговорчивей из другой палаты, а мы с тобой, значит, в пролете останемся, - неузнаваемо оживившись, тарабанил Андрюха по дверному окошку, принявшись за дело.

На этом мы и порешили.

Я уж ему и мешать не стал.

Пусть, мол, сам договаривается обо всём.

А уж время как потянулось в ожидании медленно, так что я даже не заметил, как провалился в глубокий, бесчувственный сон, опять приняв положение лежа и очнувшись не сам, а от грубого Андрюхиного толчка в плечо и показавшегося мне, вначале, несусветным вопроса: «Пить будешь»? – ну, что в былую бытность, вечно пьяном, в студенческом общежитии, а не в долженствующей быть исключительно стерильной судмедэкспертизе. Странно, как я его еще, спросонья, не послал куда подальше, не поверив и продолжив, как говорится, упорно давить на массу.

Впрочем, я полагаю, он бы не очень огорчился, пропустив, как ушлый урка, оскорбления мимо ушей и уговорив обещанную бутылку водки, что называется, в одного – я, дескать, будил тебя! А так, исключительно в силу моей универсальной легкости на подъем, мы пили ее на пару небольшими порциями, в шутку характеризуемыми нами как «по полтинничку», разливая в описываемые уже как-то в книге пластмассовые стаканчики и закусывая остатками от некогда внушительной мамкиной передачки – по братски, разломленной на два равных кусочка «жопкой» сервелата, хлебными корками и проржавленным яблочным огрызком, правда, весьма внушительных размеров – с детский кулачек!

И ничего удивительного, что после первой бутылки последовала вторая, и после одной, принесенной мне с тысячи сдачи, по проторенной из все тех же липких рук дорожке, уже ожидалась другая, а мы с Андрюхой как бы само собою разумеющимся образом, присоединившись к гуляющей компании официальных лиц, из отведенной нам палаты переместились на нейтральную территорию – больничный холл, где и обещанная роза стояла в хрустальной вазе на столе и пир, так сказать, шел рекой. Замысловатые и яркие, как павлиний хвост, тосты веером звучали из разных уст, услаждая слух моей несравненной избранницы и единственный, кто не произносил их, как не сложно догадаться, это был автор этого письма. Даже второй из присутствовавших там «пижам», такой матерый симулянт как Андрюха «Пупок», не в пример мне, и тот не удержался от внесения в столь приятную инициативу своей скромной лепты торжественным заявлением о том, что из нее получилась бы блестящая фотомодель. После чего, со всей (свойственной только слегка чокнутым людям) серьезностью спросил: не участвовала ли она, к примеру, в конкурсе «Мисс Психиатрия», - должно быть, как это принято нынче повсеместно, проводимом и в их системе тоже. И чем, естественно, вызвал всеобщий гомерический смех. В котором, как это не стыдно признать, принял участие и я – дважды подленько прыснув в кулачек. А он-то, видимо, так и не понял: что это мы так бурно отреагировали на его слова. Наташа (а именно так, как вы помните, звали мою возлюбленную) оказалась совсем не обидчивой девушкой и только мило на это потупила взор, восхищая меня при этом, пурпуром своих щек и роскошным черным бархатом, по-моему, даже не подведенных тушью, ресниц. Тем более что, храня молчание, я не отводил от нее влюбленного взгляда, как известно, говорящего порою красноречивее любых слов.

- Что ты хочешь? – как и в прошлый раз, когда я только пытался «подкатывать» к ней «на прогулке», не выдержав, еле слышно попробовала выяснить она это у меня, и будто не видела этого сама.

- Только тебя! – понеслось миллионом ответных импульсов и чуть не расплавило ее на моих глазах, как золото подвергшееся воздействию высокой температуры от пышущего жаром огня. Что бы я делал без неё тогда? Подумать страшно. Приходилось быть осторожнее впредь.

И если существует на свете поэзия, то это, несомненно, была она!

А где-нибудь еще через час все двери палат уже были открыты, и обследуемые, когда им надо, по желанию, свободно могли из них выходить, а иначе это создавало для подзагулявших представителей власти столько неудобств: «пижамы» без конца стучали по распахнутым «кормушкам» и просили выпустить их в туалет – то одного своди, то другого, вот размякшие и раздобревшие от количества употребленного спиртного милиционеры и решили это излишнее, по их мнению, ужесточение режима содержания, самолично, не согласовывая с непосредственным – давно уже попивающим чаи по домам – начальством, хотя бы только на сегодня, отменить. При этом видимо, удивлялись еще, почему им это только сейчас пришло на ум, а раньше они, подчиняясь каким-то глупым, служебным распоряжениям, только и делали, что постоянно напрягали себя. «Тоже мне, ферзи парламентские», с высокомерием взирая на весь наш мельтешащий по коридору и чуть ли не с нивелированный в один общий контур спецконтингент, должно быть, подспудно размышляли они: «Что мы им швейцары, что ли? Бегай к ним, понимаешь ли, по первому зову – выводи, заводи. Чать, не маленькие, сами, куда им надо сходят, а мы пока лучше немного передохнем и на расстоянии за ними приглядим». А то, в натуре, только присядешь – «бабки» тащат, - за водкой им, видите ли, иди. Ведь, у некоторых из рассчитывающих на милость судебной психиатрии обвиняемых по уголовным делам тоже обнаружились припрятанные в укромных уголках дензнаки, и они, по нашему с Андрюхой Пупковым примеру, сговорившись с ними, вызвались, употребить их на благое дело, дабы не упустить шанс слегка расслабиться, а заодно и поздравить со столь знаменательной датой всеми любимую медсестру.

Даже пес Гиппократ и тот вскоре присоединился к нам и, каким-то таинственным образом, выбравшись из вольера и найдя дорогу в отделение, весело поскуливал, выпрашивая себе что-нибудь вкусненькое, сидя у нашего, как скатерть самобранка, непередоваемо изобилующего яствами стола. Соответственно, сдачи мне больше уже никто не приносил и денег у меня не осталось, как это произносится по–простецки: «ни шиша».

Тем не менее, ощущение счастья не покидало меня.

И если бы только меня одного…

Догадались уже, о ком опять пойдет речь?

Вот именно! Мы были с моей ненаглядной Наташей как два влюбленных воркующих голубка на карнизе воздушного совмещенного строения, по типу тех, что издревле возводятся по всем городам в северных европейских странах.

Русскому же человеку, как водится, нужен простор.

Однако тоже не всегда… или точнее будет сказать, до определенных пределов.

Так придерживаясь меры в выпитом и осознавая себя там лишними, мы с ней, понимая, уже друг друга с одного взгляда, незаметно для окружающих удалились в кабинет к заведующей, где моя психиатрическая богиня вроде бы что-то забыла… и кто бы сомневался, что это было именно так, а не подсказанный главным инстинктом повод, чтобы устранив ту, последнюю телесную преграду, которая еще существовала между нами, дать тому восхитительному светлому чувству, что сверх всякой меры переполняло замкнутые сосуды наших сердец, выход, дабы оно, как вырвавшаяся наружу раскаленная лава не испепелила нас. Ибо, так уж повелось, со времен Адама и Евы, Ромео и Джульетты, Мастера и Маргариты, и прочим, настоящим и будущим романтическим именам, влюбленным свойственно уединяться для того, чтобы пока хладнокровные прагматики выясняют, кто же все-таки красит под землей морковку, мечтательно предаться вздохам и ахам под загадочным мерцанием, разумеется, зажигаемых только для них одних звезд. Вот и я, оставшись наедине с Наташей и последовав за ней к белой раме разлинованного решеткой окна, первым делом, выдержав необходимую паузу, объяснился ей в своей сердечной привязанности, а потом, закрыв дверь на невольно выроненный ею из руки ключ и погасив свет, полночи рассказывал ей о себе и читал по памяти все подряд, какие только срывались с языка лирические стихи. Причем, некоторые из них были моего собственного сочинения. Как из прошлых, так и выданные экспромтом, опять же чередующимся с поглаживаниями и поцелуями, так что теперь уж, по прошествии времени, не разберешь чего там было больше того или этого. Главное, что ей это очевидно нравилось и она лишь условно, в чисто девичьей манере, сопротивлялась моему пылкому, прямо-таки юношескому натиску.

- А почему ты с другими не разговариваешь, а только со мною? – конечно же все прекрасно понимая и как бы напрашиваясь на комплимент, стоило мне на минуту прерваться, попыталась выяснить она у меня.

И немудрено что, услышала то, что хотела:

- Да потому что мне никто больше не нужен, кроме тебя!

- А – а – а.

Это привело к тому, что мы с ней даже и не заметили как плавное притяжение нежностью, постепенно, при сближении, переросло во всепоглощающую и головокружительную страсть. Только я и она, в единый миг, против миллионов лет, мертвящего галактического ожидания – мы просто не имели права этого по достоинству не оценить! И вот ведь напасть, увлекшись, не рассчитали того, что под утро нас может сморить сон. По-домашнему сладкий-пресладкий, единственно вот только где – в натуральной тюрьме!

Отчего и пробуждение было внезапным, а заодно и ужасным. Дверь в кабинет, в котором мы с ней остались на ночь и которую, как оказалось, я так и не смог как следует закрыть, в момент нашего полного беспамятства, вдруг с шумом распахнулась, щелкнул выключатель и зажегся свет. И заведующая отделением Роза Зульферовна, видимо, как обычно, придя в тот ранний, по-зимнему предрассветный час на работу, застала нас врасплох, мирно спящими, в голом виде, на предназначенном, видимо, исключительно для ее индивидуального отдыха, в обеденные часы, раскладывающемся диване, занимавшем пол кабинета и приставленном к стене напротив письменного стола. Она аж, задохнулась поначалу от злости, а потом как начала на нее и меня, что Салтычиха на крепостную дворню, благим матом орать. Даже не дала нам секунд десять фору на то, чтобы прийти в себя и одеться. Хоть бы из приличия вышла. Нет же, так и продолжала до последней минуты, пока мы еще оттуда не убрались, вытаращив зенки и треся двойным подбородком, наскакивать на нас обезумевшей индюшкой, будто на забредших на ее территорию чужаков. Короче, тот самый случай, о котором Чехов, некогда с горечью заключал, что «жив еще в нем (а тут, соответственно, в ней) татарин», - я полагаю, так это надо понимать!

До смерти перепуганная Наташа накинула на плечи белый больничный халат, сунула босые ноги в шлепанцы и, подхватив сложенные в один комок предметы нижнего белья: трусики, лифчик и колготки, пристыжено выскочила в дверной проем, что – о, этот смех сквозь слезы - лишь чуточку подольше, чем это происходило по сюжету всеми известной сказки, задержавшаяся на балу Золушка. Как и подобает вести себя истинному мачо, на грани раздолбайства и самообладания, я направился в тот же контур, при этом, правда, долго не попадая ступней в зловредно уворачивающийся тапочек, а затем, по ходу движения влезая прямо в обуви в штаны и уже разобравшись с ними, следом путаясь в рукавах наполовину вывернутой наизнанку рубашки. Состояние невиданной эйфории пережитой мною в ту ночь, не давало мне еще толком осмыслить всю необратимую, чудовищную суть постигшего меня несчастья. Но механизм уже был заведен: вот вот, вот вот…

Никем не сопровождаемый я машинально забрел в умывальную комнату и, пользуясь тем, что меня никто не торопил, открыв кран предельно испытал на себе живительную силу, бьющей над ванной и почему то предпочтённый раковине струи холодной воды, и только после этого отправился в палату, точно даже не помня, заходил ли я еще и в туалет.

Вскользь я успел заметить, как помято, выглядели, будто повылезавшие на свет белый после ночевки в каком-нибудь разлихом борделе, сдающие смену менты, и какой там творился безошибочно выдающий развеселую продолжительную гулянку бардак – повсюду валялись окурки, закатившиеся под кушетки пустые бутылки и, очевидно, смятые в пьяном угаре неизменные пластмассовые стаканчики, словно призванные олицетворять чьи-то поломанные судьбы – раз, два, три…

Мне представлялось, что заведующая отделением осталась в своем кабинете, а она, как выяснилось, потеряв меня из виду, пока я полоскался в «умывалке», пошла на опережение и, войдя в палату, где, как ей думалось, я уже успел, добравшись до кровати накрыться одеялом, по каким-то своим, лишь ей одной ведомым мотивам, о которых можно было только догадываться: «возможно, надеялась меня разговорить»? – с диким воплем: «Ветров, встать»! – сдернула с ошибочно предполагаемого меня это ночное убранство, вызвав, тем самым, целый ураган эмоций у каким-то хмельным шутником уложенного под него и безмятежно, по барски, почивающего пса Гиппократа, который так злобно тявкнул на нее в ответ, будто собирался по серьезному искусать: так что в едином порыве отпрянув в испуге назад, роза Зульферовна в точном смысле – о, игра слов – на него и приземлилась.

То есть на свои массивные ягодицы.

И без дополнительной помощи рук и ног сумела-таки, пятясь на них спиной вперед и на выход из палаты, удалиться от собаки на безопасное расстояние.

Честно говоря, я впервые в жизни видел подобное ловкое передвижение.

Как на воздушной подушке, она буквально по воздуху проплыла! Ни один цирк в мире, наверняка, не обзавелся еще подобным номером. Оставалось только порадоваться за человека, что лишись она, предположим, по каким-то побочным и независящим от нее причинам, своей психиатрической практики, то талант ее, несомненно, не пропал бы зря.

- Корвалола, - закатив глаза, в предобморочном состоянии успела прошептать, опершаяся спиной на мои коленки высокочтимая заведующая отделением, как будто я знал, где ей его взять, или мог себе позволить в моем положении ее просьбу передать медсестрам. Пусть это было жестокосердно с моей стороны, но я не собирался из-за этой обделавшейся со страху хамоватой особы ставить под угрозу результат с таким трудом реализовываемого в жизнь симулятивного проекта, иначе выражаясь, терять здравый смысл. Все, на что я был ради нее способен тогда, это только, чтобы она вдруг начав терять сознание, не упала и не ударилась головой об пол, попридержать ее в сидячем положении, сколько потребуется и до прихода подмоги.

Благо ее долго ждать не пришлось. А исходила она, это самая экстренная помощь от кого вы думаете? Ни за что не догадаетесь! От того же, виновника происшествия, пса Гиппократа, в одном прыжке подскочившего к нам и парочку раз примирительно лизнувшего её в оплывшее, как квашня, личико, а так же развернувшись, что платком, дополнительно, обмахнувшего ее виляющим во все стороны хвостом.

- Уйди, противный, - вот и все, что она в благодарность за самоотверженное реаниматорство, пожелала сказать служебной собаке, перед тем, как собравшись с силами, поднялась и покинула помещение. А уж я так не удостоился и этой чести, - и что, в свете моих амурных подвигов, в общем-то, было вполне предсказуемо – отличился, так отличился!

Непредсказуемо было поведение другого человека, а именно: до сего события, довольно- таки покладистого обследуемого Андрюхи Пупкова, которого мало того, что не наблюдалось на спальном месте, так еще и как выяснилось позже от шептавшихся между собою, во время очередной уборки – шмона, санитарок, обнаруженного не где-нибудь, а в соседнем крыле, у дурочек, с которыми он, буквально, «до упора» предавался сладострастной оргии, а те, еще ни в какую не хотели расставаться с ним – ну, в точности, как это было, по его рассказам, с его однопалатником в прошлый раз. Проторенной стезей, так сказать, шел! Ну, где с такой сложной задачей было справиться местной (пусть и свежими силами, взявшимся надзирать за нами) милиции, и она, неоднократно, просила заведующую вызвать ей в подкрепление «вольный» ОМОН. Который, вероятно, подоспел бы вовремя, не будь он занят, на тот момент, вместе со всеми другими, поднятыми по тревоге, многочисленными силовыми подразделениями, поисками беглых преступников. Да еще откуда! Аккурат из восемнадцатого отделения казанской психиатрической клиники. Так что одним пришлось, «вызволяя» Андрюху рассчитывать только на самих себя, а другим войти в подчинение экстренно созданного оперативного штаба, который и держал их наготове, пока поднимались личные дела каждого из «побегушников» и выяснялись все родственные и дружеские связи, по адресам которых и предполагалось их искать, затем чтобы там же, на месте и арестовать. Ибо по наработанному ранее, не малому опыту, знали уже, что большинство из них отправится по домам – выражаясь официальным языком, восстанавливать социальные связи. Так оно и вышло. И только меньшая часть из отсутствующих «пижам» как бы бесследно исчезла, и только по чистой случайности первого из них сняли с международного туристического автобуса по дороге в Скандинавию, потому как вместо паспорта, одетый в больничную робу, он начал по требованию пограничников вынимать из карманов осенние листики – кленовый, осиновый, дубовый и т. д. и т. п. правда, все под цвет – золотисто-красные. И так-то возможно и обошлось бы, если бы один из зеленопогонников, чувашин по национальности, на последней секунде, пораженно не заявил: «Фотографии нет»!

Второй, как тот чукча, из старого, доброго, советского анекдота, попросил политическое убежище в супермаркете.

А третий наговорил референту управляющего делами администрации Президента Татарстана что-то такое, что тот, одарив его своим костюмчиком с отливом и оставшись в одних «стрингах», ко всему прочему, пытался у нотариуса переписать на него все свое движимое и недвижимое имущество. Это-то и вызвало подозрение: уж очень экстравагантный вид!

Соответственно, огласки избежать не удалось и, видимо, больничному начальству потребовалось задействовать фантастические материальные и административно-клановые ресурсы, дабы удержаться в своих креслах (а то и на диванах, как у Розы Зульферовны) на этих, надо думать, «тепленьких» должностях, потому как массовый побег особо опасных преступников из судмедэкспертизы это, что не говори, а ЧП.

Но и без крайних, разумеется, не обошлось, и если психиатрическим Боссам данное происшествие, прибегая к штампу, сошло с рук, то подчиненных, как лиц, не задействованных в столь мощных коррупционных схемах а, стало быть, бесправных, спешно начали менять. В результате, вместе с фактически виновными во всем случившемся милиционерами пострадала и моя тихоня медсестра, которой, как я опять же слышал от посторонних, всезнающих и без умолку балаболящих уст, напоследок заведующая так и сказала: «Нечего мне тут разврат плодить».

Бедная девочка, как мне было жалко ее! Справила День рождения, называется – и горько и смешно. Я-то мужик, а потому и пережить мне такое было гораздо проще, к тому же зэк, которому и терять-то, как бы было нечего – ну, в худшем случае, пораньше выпишут оттуда, а вот ей, учитывая злые бабьи языки, без преувеличения опозоренной на весь город и, вероятно, не имевшей ни моральной, ни финансовой поддержки, не так-то и просто будет еще, превозмогая душевную боль, подыскать себе работу по профилю. Эх, что же я не сообразил, когда мы уже стали с ней так близки, как бы, между прочим, адресок или телефончик у нее спросить – а ведь обещал, что освобожусь и найду ее. Болван, одним словом. И она еще поверила такому… И вот ведь, что забавнее всего: мне, чтобы доказать этот очевиднейший факт приходилось там симулировать или, как еще говорится, косить. Причем, было не известно, добьюсь ли я своего, и признают ли меня таковым, вообще? А ведь от этого по-прежнему зависело все мое будущее, как на тонкой ниточке зависшее над пропастью, - только с глубиною измерявшейся не в метрах, а в интервале от года до нескольких лет. Но все одно над пропастью, ибо даже при удачном стечении обстоятельств, трезво оценивая ситуацию, я едва ли уже смогу отыскать, поэтически выражаясь, упавшую в нее жемчужину, ибо, к тому времени, как это пишется в священном писании – Библии, много воды утечет.

В общем, натворил я дел.

Чисто по житейскому правилу: хочешь как лучше, а получается как всегда.

Вот такой вот, значит, я – фольклорный персонаж, с горьким сарказмом, не сотрясая воздуха, выговаривал я себе. Это еще мягко сказано – были и покрепче словечки, конечно, которые, из этических соображений, я предлагаю опустить, ибо, с тем же успехом их можно прочесть и на любом заборе, да и глава эта уже, как бы закончилась – читаем следующую.