Роман "Симулянты" часть II глава 5

Глава 5

«Перед бурей»



В восемнадцатом отделении казанской психиатрической клиники не так-то и много светлых минут; одни из них выпадают на банный день, который проводиться раз в неделю, точно уже не припомню когда, толи по вторникам, толи по средам, впрочем, это не так уж и важно. Тогда же, обследуемым предлагается сменить постельные принадлежности, которые, как вы помните, за неимением кухонного стола, дополнительно несут на себе нагрузку скатерть – самобранки, на не уделанные еще супом и кашей, свежевыстиранные, чтобы они уже были под стать подвергнувшейся подобной манипуляции больничной робе. И если бритье, с помощью выданных на этот короткий временной отрезок, стандартных атрибутов – одноразового станка, помазка, ну и, конечно, мыла с зеркальцем, «пижамами» осуществляется самостоятельно, то для подстрижки они прибегают к услугам замечательной девушки-мастера, видимо, как ночная фея, работающей строго по вызову, и так лихо, лишая их волос, маневрирующей своей электромашинкой, что иной индеец, как мне думается, едва ли успел бы в аналогичном темпе снять скальп со своей жертвы. Впрочем, что это я о них вспомнил, сейчас же совсем иные времена… Можно было, правда, от всего этого набора бесплатных услуг запросто отказаться, предпочтя отсидеться на месте, как это делал, придерживаясь собственной и не во многом, кстати, отличной от нашей с Димкой линии поведения, в доказательство признания все той же невменяемости, еще один наш сокамерник Андрюха Пупков, которому, безусловно, было только на руку то, что медперсонал не проявлял к этому особого рвения, но это, стоит заметить, какой же тогда надо иметь несгибаемый характер, чтобы лишить себя сразу стольких удовольствий, покрываясь, слой за слоем, что какой-нибудь бродяга, грязью, когда не в ущерб диагнозу, тебе предоставлялась возможность почувствовать себя как бы заново родившимся, пройдя целый комплекс гигиенических процедур, среди которого я принципиально противился только бритью, так как считал, что ни один дурак, которых, если вдруг кто забыл, наш дружественный коллектив, палаты номер пять, из себя между тем и разыгрывал, самостоятельно этого совершать над собою не станет, ибо ему это ни к чему – растет и растет борода, а там, глядишь, и укоротит ее в ближайший помывочный день по личной инициативе вверенными ему подручными средствами, какой-нибудь сжалившийся над ним парикмахер. Зато уж в чем я действительно никогда не мог себе отказать, так это наконец-то всласть понежиться, купаясь в содня ареста не встречаемой нигде ванной, тогда как всем нам поочередно рекомендовалось лишь забравшись в нее постоять под душем. Как же, фиг угадали, под лейкой я и в тюрьме с таким же успехом помоюсь, не соглашался я внутренне, затыкая сливное отверстие, за неимением в наличии, явно убранной куда-нибудь подальше от наших глаз пробки, подвернувшейся под руку губкой, а перед этим отвернув оба крана – на полную.

- Ветров выходи. А то милицию позовем, она тебя мигом оттуда выволочет. Дельфин ты наш. Больше предупреждать не будем.

Однако зная, что у медсестер слова никогда не расходятся с делом, я всё одно неизменно отвоевывал, у режима минут пять-десять лишнего времени, принципиально стоя на своем.

И вот в один из таких чуть ли не праздничных на общем будничном фоне дней, Димку Молчуна, как прибывшего туда раньше нас с Андрюхой Пупковым приблизительно на полмесяца, неожиданно начало одолевать предвидение, иначе мандраж, что ему, видимо, предстояла уже скорая выписка и он, в связи с этим, принялся подбивать меня на возобновление дискуссии о том, чтобы ему еще такое с прицелом на последующее внимание консилиума профессоров отчебучить, дабы окончательно утвердиться во мнении, что кто-кто, а он-то как раз и есть, на все сто, их клиент. Ведь как он уже успел, к тому моменту, от кого-то выяснить, процедура стационарного психиатрического освидетельствования, пусть и варьируется по УПК от месяца до трех, но, тем не менее, редко кому продляется больше, чем, на считающейся вполне достаточным, четырех недельный цикл. В общем, было ему, о чем переживать. И тогда войдя в его положение, и не много подумав, я посоветовал ему в таком случае не тратить понапрасну времени и проявить себя надлежащим образом сегодня же, и как только его поведут мыться, а именно: залезть под душ прямо в пижаме, - медсестры, мол, непременно доложат об этом психиатрам и те, в свою очередь, сделают из этого определенные выводы, которые, не исключено, что, в конце концов, и послужат основанием для принятия желательного для него решения. А почему бы, собственно, и нет. Надежда-то, по поговорке, всегда умирает последней.

Не будь дураком, Димка так и поступил и, вернувшись с означенной водной процедуры, с упоением повествовал нам с Андрюхой Пупковым (естественно, попеременно поглядывая на открытое дверное окошко: не подслушивают ли нас?) о том, как вся сегодняшняя смена отделения сбежалась поглазеть на него; при этом по переменно восклицая: «во даёт, во даёт!» - дикари, одним словом. Кто их интересно на работу только в дурку взял, не подготовленных таких. Я то полагал, что их не удивишь уже ни чем…

Выходит ошибался.

И если бы только в этом, а то ведь целыми сутками валяться на койке таращась в потолок (даже, если он, такой как там впечатляющий - шестиметровый) оказывается, не такое уж это и простое занятие. Постепенно у тебя скапливается в голове такой ворох мыслей, переживаний и воспоминаний, который ты, как старый полоумный архивариус, не в состоянии уже систематизировать и разобрать по отдельным ящичкам и полочкам, а только и делаешь, что сваливаешь все в одну кучу. Надо бы, придерживаясь образа, бросить все и уйти, вот только как это осуществить, если ты даже не располагаешь ключами от пленившей тебя нерушимой крепости, в которой день и ночь напролет пыточно брезжит единственная лампочка под потолком и в которую не проникает даже слабый лучик солнечного света, так как окошко в ней укреплено многочисленным рядом неразгибаемых и встающих сплошной стеной прутьев, а вдобавок оно еще и заложено толстыми – мутного стекла – непроглядными блоками, с одним единственным промежутком размером с детскую головку, в который ладно хоть порою задувает чахлый свежий ветерок, каким-то загадочным образом пробивающийся сквозь сплошную завесу, устроенную снаружи из массивного железного щита, так называемого намордника. Я пробовал, скинув тапочки и забравшись на спинку никем не занятой пока и перегораживающей по центру проход кровати, подтянуться и хоть что-нибудь разглядеть в эту микро-форточку из того, полузабытого, запредельного вольного вида, но, увы! – сплошная мгла, устоявшийся запах многолетней пыли и бьющая по мозгам, как удар милицейского электрошока, небывалая тоска, вот и все разнообразие, которое я от этого получал, вопреки моему настольгическому желанию. А еще, нет-нет, в тон ей, напоминал о себе, бегающий возле самой стены нашего вынужденного, аскетического пристанища и, очевидно, в пределах специально обустроенного для него вольера, не молодой уже, как мне почему-то представлялось, служебный пес, призванный отсекать нам всякое сношение со свободой, но которому, похоже, давно уже был не в радость этот его однообразный, неблагодарный труд. Я ни разу не слышал, чтобы кто-нибудь ласково называл его по имени, допустим, Гиппократом или как-нибудь еще, после чего погладил по шерстке или выпустил на время погулять. Придут какие-то неизвестные, наложат ему в миску поесть и уйдут, будто он не живое существо, а бездушный робот, которому кроме программной и энергетической подпитки, и не требуется ничего больше. Поразительная черствость, конечно. И это еще пол беды: мы-то уедем оттуда, а вот Гиппократ, - раз уж эта кличка вдруг ни с того ни с сего пришла в голову, - так там горевать один и останется, гремя своей наскоро опорожненной миской и ограничивающей его перемещения цепью, либо, как потерявший покой волк, протяжно подвывая на плывущую по ночному небу луну – жутко, страшно!

- Куть, куть, - порою жалостливо подзывал я его к себе, будто между нами не существовало стеновой преграды. А как уж он радовался, скуля в ответ и скребя мерзлую землю лапой – не описать словами.

В каптерке, в моих личных вещах, хранились, как уже отмечалось ранее, две, взятые в библиотеке и привезенные из тюрьмы книги – последний том из собрания сочинений Джека Лондона и какого-то тоже иностранного, но впервые встречаемого мною автора, так что я даже фамилию его с наскока запомнить не смог. Вместо нее перед глазами стояла красочнооформленная обложка, со сценами насилия и любви. Эх, если не читать, сам этот бесценный «фолиант» так поглазеть бы хоть на картинки от скуки! – приходило не редко в голову мне. Проблема заключалась в другом: как мне было забрать все это «хозяйство» оттуда, когда я, с планомерной настойчивостью, разыгрывал из себя перед закрепленными для этих целей за нами медсестрами безмолвствующего идиота, единственно только с помощью мимики лица, ну и по зэковски на пальцах, мог изъявить им свое желание, в то время как они – прошу обратить внимание! – наверняка настропаленные психиатрами делая вид, что меня не понимают, требовали, чтобы я изложил им свою просьбу в форме пояснительной записки, на что я, естественно, пойти ни в какую не соглашался, так как не исключал, что это с их стороны элементарная провокация, имеющая смысл, скажем так, вывести меня на чистую воду, получив конкретное подтверждение того, что я вменяем – вот, мол, и пишет, и книги читает, а то, что не разговаривает, так это ж он просто стало быть симулирует или, выражаясь по простому, дурака валяет, потому, как если судить по материалам уголовного дела, вон он как бойко там вину свою отрицал.

Противостояние не прекращалось.

Белые халаты не уступали.

А в результате, никакого культурного досуга вот ведь что – хоть, вместе с псом Гиппократом, начинай для моральной разрядки подвывать на луну – хорошенький бы получился дуэт! Опять же, в стиле учреждения – определенно, волей неволей придешь к такому заключению: а почему бы собственно и нет? Для достижения цели, как говориться все цели хороши. Надо будет как-нибудь выбрать время и по серьёзнее подумать над этим.

В общем, состояние у меня было, как у наполненной нитроглицерином колбы, чрезвычайно взрывоопасное – стоит колыхнуть только и, что означает, шандец! А тут еще полюбившаяся мне медсестра вторую смену (с интервалом в трое суток) меня откровенно игнорировала, а в придачу к тому, ближе ко второй половине дня, с нами пришел попрощаться «Лелик», которого, как выяснилось, по прошествии положенного срока уже выписывали из отделения. И это ведь все, гремучей смесью, накладывавшееся одно на другое, не так-то и просто было пережить, чтобы в какой-то момент не сорваться и не удариться в чисто русскую буйствующую грусть, для пробуждения которой, в иных случаях, как известно, даже не требуется стакана водки или вина.

Нагнетаю напряжение? Едва-ли. Все было именно так!

- Значит, скоро и меня на комиссию потянут, - оторопелым грудным голоском выдал «Бешеный пес» и тотчас уйдя в себя, уставился невидящим взглядом толи на меня, толи вскользь – на обезображенную облупившейся штукатуркой поверхность противоположной стены, будто ему в ближайшее время предстояло идти на расстрел, а не всего лишь, ради отстаивания собственных интересов, перед врачами в бессчетный раз, настойчиво глухонемого из себя по изображать. Пять минут – и все! А затем скручивай матрац и готовься, тем же днем, отправиться на этап – давно известная схема. И это не говоря уже о том, что может и с диагнозом повезет еще, а там и до дома, в смысле до освобождения, возможно, не далеко. Радоваться нужно, а он ударился в необоснованный пессимизм, тогда как, по-моему, было на много хуже тем, кто оставался, на неопределенное время, дожидаясь того же самого находиться под наблюдением психиатров в отделении. То есть, я его решительно не понимал.

- Эй, друган, мы тебя теряем, - энергично пощелкав перед его носом пальцами, устремился я, поднявшись с кровати, к все еще топчащемуся возле открытого дверного окошка «Лелику», которому мало того, что не вежливо, так еще и не разумно было, в нашем положении, да еще и при тамошнем эхе, прощаясь орать через всю палату, напутственные пожелания, сводящиеся в основном к дежурным зэковским фразам, типа: «Давай не болей», «держитесь там», «фарту тебе», и т. д. и т. п.

- Ну, я пошел?

- Погоди, - остановил я его, - Ну что признали они шизиком тебя?

- А кто ж его знает, может да, а может и нет, - витиевато принялся он объяснять, - По любому, в курс они меня об этом не поставили, так порасспросили о том, о сем: где родился, как звать? – и затем уже вспомнил: Ах, да… выясняли еще: не экстремист ли я?

- Ебнулись они, что ли совсем? – невольно вырвалось у меня.

- Похоже. Только я все равно не жалею, что съездил сюда. Хоть по стране прокатился … пусть даже и под конвоем… я же, кроме нашей Самарской области, считай, что и не был больше нигде… и это в мои-то двадцать с хвостиком лет… вначале школа, потом лагеря.

- Ты что меня разжалобить хочешь? Дать мне тебе нечего все равно. Откинешься, поездишь еще. А вот нюни не надо распускать.

- Сколько тебя знаю «Ветер», вечно ты так. Мне можно, ты-то мужик, а я та же девка, пидарас.

- Ну, ну, как говорил один «полосатик», в харизматичном анекдоте, это еще надо обосновать. Короче дело к ночи, ты поглядывай там лучше – конторы-то поблизости нет? – соблюдая предосторожность, оживленно беседовал я с ним, стоя сбоку от дверного окошка и вплотную прижавшись спиною к косяку, в то время как мои однапалатники Димка с Андрюхой, как я искоса заметил, все больше оживлялись, слушая нас – и то, правда, что болванами-то было лежать. Человек уезжает, попрощались бы хоть…

- Вроде нет. Медсестры куда-то свалили, только легавые на кушетке сидят. А вы все косите, да?

- Ты еще на весь коридор заори.

- Да не боись, они не слушают нас. Как бабки старые, о чем-то своем трещат. У тебя кто психиатр: завотделением или «Губа»?

- Скорее всего, последняя. С заячьей губой такая…

- Несчастная женщина, ей бы «пластику» сделать, писаная красавица бы была. А – а, чуть не забыл рассказать, она научила меня заниматься аутотренингом, - немного воспрянув духом, продолжал горемыка Коля, - Она мне так и говорила: «Ты, мол, каждый день, как молитву, повторяй на дню по несколько раз: «Я не возмутитель спокойствия, я живу в прекрасной стране, у меня все хорошо, я всем доволен», - и вдруг совсем уже не в лад, навзрыд, добавил, - твою мать!

- Ну, ну, малек, не плачь. Все еще наладится. Ты же знаешь, что перевернется и на нашей улице когда-нибудь «Камаз» с пряниками. И отчизна у нас, вроде бы, не такая уж пропащая, только правят ей в последние годы, к сожалению, одни лишь временщики. Но ничего, глядишь, когда-нибудь народу это надоест, и он погонит их со всех постов поганою метлой, - потеряв уже всякую осторожность и, сам чуть не рыдая, начал успокаивать его я, - Ты, главное, нос не вешай, ни при каких обстоятельствах, уяснил? Да?

- Ага. Все, меня зовут, нараспев промолвил «Лелик», исчезая из виду. Что звездочка, падающая с ночного неба, скорее всего навсегда, - Удачи вам.

- И тебе тоже… Крепись давай…, - видимо растроганные нашим с ним диалогом, приподнявшись с кроватей, в один голос завопили, как вы поняли, двое других, солидарно противостоящих правовому произволу, симулянтов.

- Пока, пока…

Настроение установилось в палате предельно драматичное и одновременно безысходное. От чрезмерного наплыва не имеющих выхода эмоций, я принялся, уже по привычке, бесцельно слоняться на двухметровом участке, зажатого со всех сторон койками, «периметра» - туда – сюда, туда – сюда, так как не в состоянии был ни сидеть, ни лежать. Надо было, как-то успокоиться, вот и приходилось фактически на одном месте крутиться волчком.

Но я то ладно, а вот мои соседи по палате должно быть, добиваясь аналогичного результата и судя по дергающимся ногам осуществляли пробежку в положении лежа. Так и напрашивалось сказать: «Ну-ка, кто быстрее, а?!»

Не знаю как им, но мне пространства явно не хватало, из-за чего я со злости взял и поставил перегораживающую добрую половину прохода и явно излишне втиснутую туда койку «на попа», вплотную прижав ее к наружной стене. Весила она не меньше пуда и оттого, что легко поддалась на мои усилия, вызвав приятное напряжение в мышцах и прилив крови во всем организме, заодно чуть-чуть подстегнула и мою предельно заниженную в последнее время самооценку, в кои-то веки, заставив поверить в то, что молодецкая удаль во мне еще жива. Надо бы почаще проделывать такое упражнение, чтобы совсем уж тут, от вынужденного безделья, не обессилеть и не одряхлеть, самодовольно подметил, помниться, я, шоркая тапочками по вдвое увеличившейся из-за освободившейся площади и выложенной темно – коричневой плиткой дорожке, и в том же, непримиримом настроении, не прекращая себе под нос бурчать: «а то взяли моду до предела камеры «шконками» «забивать», что аж протиснуться между ними нельзя, не то что «тусануться», обязательно кто-нибудь должен при этом сидеть или лежать!»

- Эх, сейчас бы водочки, для поднятия тонуса на грудь принять, - «поволокло» тут, - из его же словарного запаса, - «Бешеного пса», - по стаканчику – и харэ!

- Что ж так-то? Пить, так уж пить, заказывал бы сразу ящик, как раз бы нам всем хватило до комиссии как следует погулять, - не удержался я, чтобы не высмеять его и, посчитав, что разговор на эту иллюзорную тему уже закончен, хотел было подумать уже о чем-то другом, однако Андрюха Пупков не дал мне этого сделать, вмешавшись в разговор, да так, что сразу даже было не понятно хохмил он или говорил всерьез.

- Зря вы, между прочим, иронизируете. Тут за «бабки» все можно: и ни то, что водки купить, а вплоть до того что хоть девок себе из массажного или интим салона заказать. Единственно, надо дождаться, когда начальство по домам «свинтит» и с их подчиненными уже, все эти щекотливые вопросики, порешать.

- Ну, это уж ты заливаешь, - недоверчиво возразил ему я.

- Нисколько. Тут у одного паренька, когда я тем разом здесь лежал, деньжата водились, так мало того, что нам «пойло» менты каждый вечер носили, так этот «фрукт» еще и пару раз к дурочкам в соседнее крыло в гости ходил и, сами понимаете, ни в чем отказа у них не знал.

- По любви?

- А как же. Не насиловал же он их там. Отпускать его не хотели, нарасхват у них был…

- Ничего себе! – с напускным удивлением и скорее из вежливости, нежели до конца поверив ему, отозвался я, все еще своей разминочной ходьбой гоняя по камере – палате воздух и одновременно вспомнив о переданной мне мамой и спрятанной в надрыве ветхого матраса тысячерублевой ассигнации, о которой «за неимением надобности», я едва уже не начал забывать, в то время как мои, в общем-то, по большому счету, случайные собеседники даже и не подозревали о ее существовании, ибо им, как я считал, было это, тем более, ни к чему. Пусть не донесут, куда следует, так начнут же канючить – дескать, давай на нее возьмем то или се, если уж выясняется, что это там вполне реально, так что сам еще пожалеешь о том, что язык за зубами не держал, - а то я первый день живу на земле и не знаю людей. Конечно, как говорится, всех под одну гребенку, нельзя грести, но эти двое, при всем моем хорошем отношении к ним, определенно доверия мне не внушали. Интеллигенцией тут, по-моему, и не пахло. К тому же, не для того же, моя бедная родительница, отказывая себе во всем, берегла для меня эту несчастную тысячу, чтобы я ее потом бездарно, по хамски потратил на баб или водку. «Если только на одну бутылочку, ну максимум на две…», - невольно одолевал меня бес сомнения, - ну ещё и, чтобы заодно уж эту, на тот момент, эквивалентную минимальной оплате труда и не так давно введенную в обращение купюру, для удобства траты, взять и на более мелкие разменять, а то ведь окажись я, допустим, на следующей ступени своих арестантских передвижений, в психбольнице или же в лагере и соберись там, за неимением наличности на лицевом счету, нелегально, у «барыги» на нее купить себе что-нибудь жизненно-необходимое – чай, конфеты, сменные вещи, перегоревший вдруг кипятильник или те же, конверты, чтобы маме письма писать и прочее, прочее, так, ведь кто же мне найдет там на нее сдачу, если и на свободе и той, вероятно семь потов бегая по розничным торговым точкам семь потов с тебя сойдет, прежде чем где-нибудь пристроишь ее: за товар – пожалуйста, а так, ну ни в какую – и все! Мне-то этого рассказывать было не нужно… Короче, логика моих размышлений была безупречна, только в глубине души я как-то не был пока еще готов к тому, чтобы вплотную заняться разрешением данного, можно сказать технического неудобства. Видимо, мне как всегда, для этого необходим был какой-то дополнительный толчок. Так, легкое касание маятника у остановившихся, казалось бы, на веки, антикварных про бабушкиных часов приводит в движение целую систему мастерски подогнанных друг к другу механизмов, а посторонний непроизвольный хлопок может вызвать в горах сход ничем неудержимой лавины. А иначе, все так и будет пребывать в состоянии видимого равновесия и до поры до времени выжидать, как бы, при этом, накапливая энергию и потихонечку бубня: «вот-вот, вот-вот, вот-вот»!

- Ты уже, сколько тут не был-то, год? За это время, сам понимаешь, все могло и перемениться, так что не исключено что сейчас здесь и за наличные ни у кого и ничего уже не возьмешь? – все еще, что называется, находясь в теме, раззадоривал я завсегдатая этих мест.

- Не похоже. На манеже-то как ни как все те же. Вот, если начальство сменится, тогда еще станется, что новое и закрутит гайки, а при этом, это я тебе как доктор говорю, так все и будет идти. И чтобы это застойное болото взволновалось, прямо и не знаю какой мощности бомбой надо в него угодить. Атомной, если только?

- Так-то да. Только это ж тогда всю Казань, как пушинку, с лица Земли в открытый космос сметет.

- По фигу, вообще. Я думаю, что человечество от этого много не потеряет. Они же, эти татары, как тараканы, пачками плодятся, так что через какой-нибудь десяток лет уже восстановят все – и численность населения, и «карточные домики» свои. У них тут пороховой завод вон (я по «телеку» видел) каждый год взрывается – и ничего: - встрял в разговор, попутно потеснив меня и на «беговой дорожке», «Бешеный пес», - Ты вот, что лучше Андрюх расскажи: как там в «интенсивке» (так кажется, как я слышал, та психушка закрытого типа, откуда ты приехал, в обиходе обозначается) нашему брату зэка живется, а то вдруг меня, в ближайшее время, возьмут, да и «пропедалят» отсюда туда. Чем черт не шутит! И что я выиграю от этого для себя? Может овчинка и не стоит выделки-то вовсе…

- Это кому как, - не стал доказывать он ему ничего, а, видимо, посчитав, что каждый должен разобраться в этом самостоятельно, всего лишь навсего взял и как бы с нейтральной позиции, разминая выуженную из лежащей под рукою пачки сигарету, поделился впечатлениями от пережитого там. Естественно, как с ним, так и со мною (ведь уши-то я же не закладывал себе, а напротив, как бы даже навострил их) так что в скором времени я, как человек, обладающий бурным воображением, был нафарширован, что гусь гречневой кашей, этими сведениями, будто сам, вместе с Андрюхой, не меньше года пролежал в «интенсивке» и имел уже твердое представление о том, что уколы там колют только первые двадцать восемь дней. Причем, исключительно аминазин, который на поверку оказывается, не так уж и болезнен и страшен, хотя температура от него все-таки по всему организму поднимается, а задница горит и опухает, становясь огненно-красной, как у бабуина, в результате чего присесть на нее какое-то время становится едва ли возможно. Галопередол же применяется только к откровенно буйным и в самых крайних случаях. И опять же, обнадеживает другое – это то, что больница – это все-таки не зона и не тюрьма, а, по заверениям видавшего виды пациента, которые, ещё раз повторюсь, смело можно было приравнивать к моим собственным, уже, вроде как, полуволя, где безраздельно правят и успешно разрешают все основные проблемы не вертухаи и опера, а врачи и медсестры, с которыми, при желании, всегда и обо всем можно договориться. К примеру, о том, чтобы оказывая тебе покровительство, они как бы и не замечали тебя, а через полгода, как в лагере, предоставили на выписку, по сути то же самое УДО. В общем, из всего этого следовало, что тем, кто дружит с головой, жить там, все-таки можно, ибо под шумок, за надежными стенами психиатрии, все идет «по зеленой», и на любую ценную вещь, дошедшую до тебя от родственников с передачей, либо отправленную посылкой – аж, вплоть до трусов, всегда, пожалуйста, есть вариант приобрести себе у медсестер запрещенный в больнице чай, кофе и ту же, водку. Так сказать, ченч навести.

- Нормально. Меня вот что еще интересует: а как ведут себя там натуральные дураки? Не набрасываются, случаем, на тебя? – не отставал от него ближайший кандидат на выписку, который собственно, и затеял весь этот разговор.

- Редко. Топчутся в основном.

- Это еще как?

- Как, как… Ждут, когда ты им окурок бросишь. Так и летят всем скопом потом за ним. Они же не понимают, что одним «бычком» все одно все не накурятся, вот и дерутся постоянно из-за него. Да и со жратвой у них обстоит ничем не лучше, - без особого энтузиазма, как и начал, просвещал нас с Димкой Молчуном, Андрюха Пупков, - все они как один страдают, скажем, так, вкусовым идиотизмом, и поэтому им, глубоко безразлично, что употреблять в пищу – главное, чтобы было много. Например, предложи им на выбор кусок колбасы и кастрюлю каши, так они ни на секунду не задумываясь, предпочтут второе, потому что ее больше. Некоторые хитрецы, из здравомыслящего контингента психушки, этим бессовестно пользуются и, каждый раз, когда умственно-отсталым «заходит» передачка, без длительных уговоров, меняют с ними мамкины пельмени на окурки или слитые в одну миску с лапшой обеденные щи.

- Офигеть!

- Главное, что все довольны и поэтому врачам до этого нет никакого дела. Короче, не переживайте. «Прогребете» там как-нибудь. А уж, если близкие со свободы будут за вас хлопотать, да еще и с администрацией общий язык найдут, так вообще все у вас там без сопротивления, как по накатанной дорожке, пойдет. А так, по большому счету, те, кто от работы не отказываются и, без посторонней помощи, чувствуют себя в той, так называемой, «принудиловке» вполне комфортно и от прочей откровенно чудящей, больной публики отдельно живут. Что еще? Палаты у этого, скажем так, «здравого» контингента не закрываются, чайники, кипятильники, телевизоры, радио и все остальные бытовые приборы и принадлежности им не запрещены – хоть че из дома тяни! Главное, не быкуй только, в смысле с врачами не конфликтуй и от работы не оказывайся, а по мере возможности, если они попросят, сантехнику чини, лампочки перегоревшие меняй, подстучи или покрась, что-нибудь, вот тебе, считай, и занятие на весь лечебный курс, а там переведут на вольную больницу – пару месяцев и ты уже дома, - так, кстати, и делают многие уже давно. Помните в 2001 году вора в законе на всю страну известного – «Савоську», вся Москва хоронила, так он этим тоже не брезговал и как его только «на кармане» брали, так он сразу же добивался освидетельствования и перевода в «крытую» дурку. Полечиться, мол. Да и один из братьев Квинтришвили, насколько мне известно, тоже использовал этот же прием. Да, мало ли кто еще… А там уж, стало быть, от общественных работ (если они кому-то по понятиям не приемлемы) отмазывался, кто как мог.

- А как же некоторым, допустим, вечную койку выписывают?

- Это тем, кто с вольной больнички сбегает. Их переведут туда, через какое-то время и как бы на адаптацию, а они возьмут, свиньи неблагодарные, грубо говоря, да и копыта нарежут оттуда- с понтом им есть куда бежать! В основном же бомжи одни… Их поймают и, без лишних проволочек, «возвратом» определяют в «интенсивку», и так бессчетное число раз. Сами виноваты, нет бы до окончательной выписки два месяца себе спокойно, не дергаясь, полежать.

- Ясно теперь все, - находившись и упав опять на койку, самонадеянно зевнул «Бешеный пес».

- Вот и славно. Я среди здешних «пижам», встречал таких лихих парняг, которые с пятью трупами по делюге, спустя год, другой уже преспокойно дома, отпущенные под опеку родственников, пивко попивают и девок смазливых имеют, между тем, все продолжал инструктировать меня и Димку, наш многоопытный товарищ и земляк. Плохо вот только, что у нас там, в области такой «больнички» «крытой» нет, а всех самарских, либо сюда в Казань, либо в Камышин, под Волгоград, на курс лечения, считай, «что за тридевять земель везут». Ни к каждому еще близкие поедут-то туда…

Ну и так, для сведения, - прикуривая, продолжил он, - В санитары только, если уж добьетесь своего и вас, вместо зоны все-таки направят в «дурку» (а я надеюсь, что так оно и будет) ни в коем случае не соглашайтесь идти, а то еще вдруг, как новичков, возьмут да приболтают, если не активисты, так сами врачи на это вас – будете потом, что проклятые, весь лечебный курс буйных крутить да говно за ними убирать. Тише, там, кажется, по нашу душу, кто-то идет. Про пятую палату говорят…

Таким образом, внимательно выслушав Андрюху Пупкова, я еще раз убедился в правильности выбранного мною и моими идейными и «заблудшими» соратниками способа ухода от грозящего нам лагерного срока. И только, приняв во внимание его предупреждение, успел протянуть ему ответное: «Мерси», - как, с поворотом ключа и ненадолго прикрываемой «кормушкой», дверь отворилась, и Димку Молчуна, стоящая за спиной верзилы – мента, моя красавица медсестра попросила на выход, что, вероятнее всего, означало на комиссию. Как видно, не зря он, расспрашивая завзятого симулянта, так перед этим «температурил», - еще один его залихватский термин, - будучи к этому давно уже морально готовым.

«Хоть бы краешком глаза взглянула на меня», - невольно подметил я, - нет же! Так и увела его, преисполненная холодного и величавого достоинства, что самовлюбленная Феодора, олицетворяющая собою общество, в известном романе Бальзака.

«Ну, погоди»! – в душе негодовал я: «Вот выберусь отсюда, возьму кредит в банке (лучше на какого-нибудь дядю Васю, соответственно), куплю себе джип и приеду в Казань за тобою. Тогда и посмотрим, как ты после этого ко мне относиться станешь! – за всеми этими наивными мыслями я даже не заметил сколько, препровожденный на контрольную «диагностику», отсутствовал в палате «Бешеный пес» - десять минут, двадцать, полчаса или больше? А, когда он вернулся, то мы с «Пупком» даже не сообразили, перво-наперво, подробно расспросить его о том, кто из профессоров присутствовал на грозном консилиуме и как, вообще все там происходило, так как ему тут же, буквально через несколько минут, велели сдавать постельное белье и собираться на этап. (Впрочем, Андрюху, похоже, это мало интересовало, а мне вот не мешало бы знать!)

В итоге, мы и попрощаться-то толком не успели, ну хотя бы в противовес тому, как уже невероятно имели неосторожность, к тому времени друг другу надоесть. Шутка.

Продолжение следует.