Роман "Симулянты" часть II глава 3

Глава 3

«Любовь с первого взгляда»



«Война войной, а обед по расписанию», - так, кажется, говорят бывалые вояки. И, надо заметить, вовсе даже не ошибаются, делая отступление на это немаловажное мероприятие. Ибо линия фронта, тюрьма и психбольница – это Вам не дом родной, где ты можешь в любой момент заглянуть в периодически пополняемый продуктами питания холодильник и выискать себе там что-нибудь вкусненькое для восстановления утраченных в процессе ежедневной, как умственной, так и физической деятельности необходимых пищевых килокалорий. В подобных местах с этим не шутят. Тут либо ты ешь то, что подают строго по расписанию, и хоть как-то поддерживаешь в себе слабо теплящуюся жизненную энергию, либо методично подыхаешь от неизбежного истощения. И тогда тебе уж точно не до боев будет. Ибо воевать станут с тобой. Да еще похлеще, чем на бранном поле. На то она и пенитенциарная система, а с нею и психиатрическая. Вначале тебя пристегнут наручниками, парализуя всякое сопротивление, к спальному месту, а затем, запихнут в рот, пропустив через гортань, шланг и зальют через него в желудок какой-нибудь распространяющий на всю камеру-палату запах застоявшихся помоев и, едва ли настолько уж питательной жижи.

Потому как куриного бульона от них, конечно же, не дождешься!

К бабке не ходи, они лучше сами его слопают. А вот навар из мясных субпродуктов тебе будет, как минимум, обеспечен. В этом можно даже не сомневаться, ибо данную процедуру предусматривает закон, а с ним люди при должностях и погонах, если это касается какого-либо грубого подавления личности, никогда не вступят в противоречие. Этого, безусловно, у них не отнять. Вот если, допустим, нужно будет облегчить страдания, подвергаемого насилию человека, тогда они еще, возможно, и закочевряжатся, заявив, что это, мол, не в их власти и т. д. и т. п., а тут без малейшего промедления выполнят все на должном уровне, да еще и от себя наверняка, какую-нибудь паскудную лепту внесут – что-нибудь в горечах отдавят или сломают своей «жертве». А то и просто для удовольствия это сделают, раз уж право на определенный элемент садизма по отношению к мирным гражданам дает им сама избранная ими профессия силовика. А безнаказанность только его разовьет. Ведь пока у такого стража порядка «башню окончательно не снесет», - из газетного лексикона, - его ж никто не остановит. Вот когда он убьет кого-нибудь, да не вооруженного, да из табельного оружия, да не одного, - тогда уж…

В точности, как в рассказе, приводимого по памяти, классика: «…но иногда мне становится за кого-то страшно – уж очень он скучает!»

Ну, как вам наше с Бешеным Псом положение? Незавидное, правда: ибо еду-то нам подавали медики, а вот крутили бы нас, в случае отказа от нее, по их указке, работающие с ними в паре и круглосуточно надзирающие за нами менты, с которыми впрочем, рядить нам на тот момент было нечего, ибо и без объявления голодовки, как меры протеста при российской правовой системе совершенно бесполезной, (один черт, не добьешься своего) мы с ним и так уже достаточно «подсушились», за время ареста, да еще и со вчерашнего дня, изъясняясь по-простому, ничего не жрамши. А потому кое-как перебарывая плохое самочувствие, вызванное перенесенным психотропным уколом, решили подчистую расправиться со всем, чтобы нам там не подали через дверное окошко, иначе «кормушку», не берусь уж точно сказать по беспамятству – на завтрак, обед, полдник или ужин. Хотя, судя по меню, все же завтрак. Который по тюремным представлениям, надо сказать, был очень даже роскошный. А именно: тоненький как бумага и вдобавок наполовину поделенный (с кем-нибудь из сотрудников администрации, разумеется) кусочек вареной колбасы, почти прозрачный ломтик хлеба, ложка, размазанной по дну алюминиевой миски, манной каши, и чуть подкрашенный заваркой чайный напиток в одноразовом пластиковом стаканчике, едва ли выбрасываемом там после употребления и не удивлюсь, если когда-нибудь выяснится, что до этого не купленным даже, а, дабы не тратиться на посуду, собранным по столам за посетителями в близлежащих шашлычных или летних кафе. Почему я так решил? Посудите сами: ведь порядочные люди они же, как я понимаю, красть ни у кого и ничего не будут, а, если уж кто позволяет себе выше упомянутое располовинивание, фактически больничные пайки, то и до следующей низости ему, стало быть, один только шаг. Это ж аксиома, которую ни доказывать не нужно, ни проверять. Достаточно было посмотреть на наш, прямо-таки, аскетический завтрак, чтобы прийти к соответствующим выводам. Однако, после сызранской кислой капусты и сваренной на воде, без добавления хотя бы ложки масла казанской карантинной сечки, жаловаться было, что называется, грех. Пусть даже это и было, с их стороны, самое очевидное скотство. Таким образом, слегка «заморив червячка» и выставив до блеска отполированную хлебной корочкой посуду обратно на «дверной разнос», мы снова увалились спать на жесткие, как уже описывалось в поэме, с вваренным железным листом вместо панцирной сетки кровати, ибо все еще не чувствовали себя вследствие перенесенной экзекуции достаточно бодро.

Эх, не закололи бы нас так совсем тут, вот оно что! – невидимый сверчок тренькнул возле моего уха.

При таком раскладе волей неволей начнешь бояться появления белых халатов, которые у меня лично, после устроенной ими против нас с Димкой недавней сульфаминовой агрессии, язык уже не поворачивался врачами назвать. Как-то по другому, пожалуйста. И то, исключительно в их отсутствие, ибо при них, я все так же отрабатывая симулятивный диагноз, автоматически умолкал. А скоро испуганно вздрагивать начну наверное. И как тут было собственно не расшалиться нервам, когда расстроив все мои планы на очередное погружение? а скажем так полеты во сне и на яву, за мною вскоре пришли, - заранее извиняюсь за несколько притянутое средневековое обозначение, - вассалы сюзеренов, чтобы еще раз, за те же сутки, попытаться отвести на, по всей видимости, бесчисленные медицинские процедуры. Во пилят госбюджет - то, а!

- Живой? Ну, пошли…

Это была прехорошенькая молоденькая медсестра и приставленные к ней два прыщавых милиционера. К тому же, басурманина. Давно уже ничто не производило на меня такого сильного впечатления. То была игра противопоставлений. Белого и черного, солнца и непроглядной тьмы. И ничего удивительного, что я тот час же в медсестру влюбился. Я даже кровь из вены как-то, на сей раз, требовалось от меня, сдавал, не морщась и повернувшись к ней в полтуловища, потому как, оставив «горилл», - это уже по Чейзу, - в коридоре, она вошла в светлый врачебный кабинет следом за мной и замерла несколько в отдалении в непринужденном обворожительном ожидании. У театральных деятелей, насколько мне известно, это обозначается как эффект появления. Это когда один ничем не примечательный внешне актер, вдруг неожиданно начинает, как бы вытеснять со сцены всю остальную присутствующую там труппу. Причем, ничего особенного для этого не делая: не надрывая глотки, не корча гримас, не падая замертво и до седьмого пота не выплясывая. И, тем не менее, привлекая к себе всеобщее внимание. Так же и она одним излучением своей таинственной ауры очаровала и загипнотизировала меня всецело. Я с удовольствием разглядывал ее грациозно, как у балерины перед танцем, отклоненную в сторону головку, восхитительным образом, держащуюся на тонкой прозрачной шейке, волшебно выставленную вперед и чуть в сторону правую ножку с элегантно приподнятой ступнею и непропорционально удлиненную и невероятно легкую, как лебединое крыло, тонкую белую ручку. Горбун Квазимодо, должно быть, чувствовал то же самое, находясь рядом со своей Эсмеральдой. Это был божественный трепет перед существом высшего, сверхъестественного порядка. Розовой гламурной дымкой, к которой ни то, что прикоснуться, боишься лишний раз возле нее вздохнуть и выдохнуть, чтобы, случайно колыхнув, бесследно не развеять. Признаться, я даже и не думал, что в мои неполные сорок лет меня захватит такое серьезное возвышенное чувство. Одно дело – мимолетное любование из окна сызранской тюрьмы за наливающейся соком, как яблочко «белый налив», малолеткой Олеськой, а другое – зрелое упоение этой самодостаточной, выдержанной, как дорогое вино, девушкой-женщиной. Подумать только: а я уже полагал, что все мои тайны, связанные с томительной половой романтикой, давно уже позади, и, если что-то и будет когда-нибудь в недосягаемом будущем происходить между мною и понравившейся мне гризеткой, то это, при всем желании, уже не выйдет за рамки определенного возрастного схематизма. Получается, что нет – я был способен еще и на возвышенное чувство, - торжествовал я внутренне, когда меня с завернутым рукавом рубахи и прикрываемой ватой раной отводили назад в бетонный мешок, бывший некогда лошадиным стойлом. И, о предательница судьба, в самый, пожалуй, ответственный момент моей жизни, когда мне больше всего на свете хотелось бы выглядеть более-менее прилично, я совсем забыл о том, что у меня на штанах на поясе и ширинке не хватало самых обыкновенных пуговиц, и они предательски спадали на ходу, оставленные без поддержки. Руки-то у меня тогда, как ни как, были выведены из строя: одна истыкана иголкой и кровоточила, а другая сдерживала эту самую кровь, не защищенной от сил тяготения, ватой. А неземная страсть не давала мне уследить за всем происходящим. В результате чего, запутавшись в соскользнувших с меня атрибутах нижней одежды, я пусть и не на максимальной для пешего человека скорости, но, однако же, что в прыжке и со всей дури грохнулся плашмя на пол. Естественно, чуть не убился при этом. Ибо пол-то был плиточный, а это ж все равно, что каменный. И чудом не выматерился, скрежеща от боли зубами и сверкая, при моей ненаглядной избраннице, оголенной задницей. Ведь трусы-то мои собственные «вольные», еще раз это для ясности подчеркну, по престранным больничным порядкам, у меня изъяли, сдав на хранение, вместе с остальными вещами, в каптерку, а «хозяйские» взамен не выдали, подложив мне этим самым порядочную свинью, конечно. Ибо такого позора я еще никогда не испытывал в своей жизни. В итоге, брюхо у меня было отбито, локоть подран, а морально я был полностью уничтожен. Я даже не представлял, как мне теперь жить дальше! «Сволочи!» - сгоряча подумал я тогда, не довольно озираясь с положения лежа,- «так и привьют мне склонность к суициду». Вдобавок ко всему, басурмане в замызганной, как обноски у бомжа, форме, не имеющие, видимо, ни малейшего представления о культуре поведения, в открытую принялись надо мною смеяться. И ладно бы еще так, а то ведь, что призраки обитавших там ранее коней, натурально ржали. И никакого участия, разумеется, не проявили. Руку бы хотя бы из вежливости подали, что ли…Впрочем, накось выкуси, от таких. Зато моя – пусть и в одностороннем порядке пока что - возлюбленная сразу же пришла мне на помощь. И строго взглянув на хамоватых милиционеров, она помогла мне подняться, расспросила о том, не ушибся ли я и в довершение пошла и поменяла у сестры-хозяйки имеющие «дефект» штаны на новые. После чего, вежливо отвернулась, пока я приводил себя в подобающий вид и внимательно проследила, чтобы я затем дошел до палаты без происшествий.

Я был счастлив.

Причем безгранично.

Только вот поделиться мне, как человеку общительному, своими впечатлениями от едва обретенного любовного увлечения, к сожалению, было пока что не с кем, так как «Бешеный пес», к тому времени, все еще не пришел в себя, так и, продолжая, что наркоман под таблетками снотворного, «отвисать» под внутримышечным лекарством.

- А ты тут моего дружка Серегу «Платона», о котором мы с тобою уже вспоминали как-то раньше, случаем не встречал? – спросил я его первым делом, как он только проснулся.

- Перед тобой увезли, - нехотя прогнусавил он, позевывая и щурясь, как китаец, отекшими со сна веками, - В третьей камере один сидел. Каждый день там лампочку бил тапочком так, что менты замучились со стремянкой бегать – начальство велит надо вкручивать!

- А разговаривал? В смысле с сотрудниками.

- Разговаривал.

- Эх, ну что же он! – сразу расстроился я, услышав от Димки Молчуна такую неутешительную новость, - Теперь его точно вменяемым признают. Пару недель и то не мог продержаться. Жаль, конечно.

- Время покажет.

- А «Лелик» тут? – не отставал я с выяснениями.

- Тут. Сейчас «нарисуется». Здесь в полдень, палата за палатой, всех поочередно, на время шмона и мытья полов в коридор выводят, так что по любому с ним не разминетесь – непременно в наш глазок заглянет. Он в первой хате со своими сидит. Во второй – красные. В остальных четырех – мужики. Правда там, на той стороне, за кабинетами врачей, еще две камеры есть, но с ними мы редко когда сообщаемся – если только за чем-нибудь на их половину ходим. Ну, ты же получал там матрац – сам видел. Так вот, в них, в основном, баб держат. Короче, сам скоро во всем разберешься.

- Что-то меня с этих уколов слегка потряхивает.

- Меня тоже. Это, походу, «отходняк» с них такой: по первой скручивает, а потом колотит. Ладно, давай поменьше болтать пока, а то я тебе говорил уже, что нас могут подслушивать. Лучше вечером – медперсонал не много «рассосется» и все понадежнее будет.

Я, конечно же, с ним согласился.

А спустя час, другой, сбылись Димкины предсказания и по всей стороне продола сотрудники отделения начали закрывать на камерах дверные окошки – это как не трудно было и без Димкиной подсказки догадаться, так администрация предупреждала возможное общение между обследуемыми в момент плановой уборки и обыска, а именно, когда одни еще находятся взаперти, а другие уже вышли наружу.

- Диман, Диман, как ты там? – вскоре услышал я писклявый голосок «Лелика», доносившийся снаружи из щелей в неплотно подогнанном и временно прикрытом дверном квадрате, - А «Ветра» ни к тебе посадили? Я видел, как его вчера привели… А вот и ты! Здорово! – догадался он отодвинуть с глазка, прикрывавшую его резинку.

- Ну что ты разорался-то? Видишь, мы с ним тут под глухонемых косим, - сердито пояснил я ему, в считанные секунды, вылезши, из-под одеяла и вплотную подойдя, к отделяющему нас друг от друга типичному тюремному изобретению, по ассоциативному признаку обычно ласково именуемому, так называемым, «пепсикольным» поколением арестантов – «роботом», к которому, соответственно, относился и разговаривавший со мною Коля, по задиристости характера порой не уступавший знаменитому, литературному Гаврошу (видно не зря говорят, что наглее колымского пидора никого нет – ну это я так к слову).

- «Косите?» ну «косите-косите»… просто я, пока из «конторы» нет никого рядом, хотел не много поболтать с вами. Ну вот, уже идут… Короче я отваливаю… давайте крепитесь там…

- Спасибо. И тебе того же…, - чуть слышно ответил я ему, в свою очередь, покидая нашу нелегальную связную точку, что бы от нечего делать, ещё немного, за компанию с Димкой, поваляться на расположенных через одну пустующую кроватях, равноудаленных от входа и упертых спинками во внешнюю, глухую стену, пребывая в ожидании, что вот-вот и нас, на время этого ответственного мероприятия, попросят покинуть помещение. Мы, естественно, поупираемся, делая вид, что не понимаем, что от нас хотят, ибо по нашим представлениям так уж полагается вести себя вызвавшимся играть эту идиотскую роль симулянтам, но администрация все одно настоит на своем и, если не по-хорошему, то через применение силы, выпроводит нас оттуда, дескать, чтобы мы не мешались, ибо это в тюрьме или лагере, при осуществлении досмотра спального места заключенного, дабы не было потом не нужных разговоров о том, что, якобы, пропали его личные вещи, зачастую данная процедура проводится в его присутствии, а здесь, где у нас все уже было временно изъято и не было в наличии, даже собственного «махрового» полотенца, а только казенное, вафельное, стало быть, у сотрудников отделения на этот счет имеется, по зоновски выражаясь своя «постанова» как какой-нибудь завзятый шахматист, от нечего делать просчитывал я мысленно предстоящую партию вперед, предвидя где-нибудь на втором ходе встречу с моей ненаглядной возлюбленной и, разумеется, когда дело дошло до воплощения в реальность проигранной в голове комбинации, я, повторив ошибку многих и многих маститых гроссмейстеров, забыв о намеченном порядке передвижения фигур, сразу начал со второго хода, резвым ферзем устремившись по свободным клеткам пола в коридор, на предполагаемое свидание.

- Ба! Чуть не сшиб. Ветров у тебя что… понос? – в испуге отшатнулись от меня входившие, в открывшуюся в палату дверь, две пожилые санитарки,- Как же, скажет он тебе… он же у нас немой.

Только мне было не до них, ибо ожидания мои к счастью оправдались – вот она моя сказочная царевна, вот она моя несравненная медицинская фея! Но подходить к ней вот так вот сразу с наскока было бы, по меньшей мере, не прилично и потому я вначале, сбавив шаг, описал полукруг, скользя затрапезными, выданными мне при определении туда, дерматиновыми тапочками, по свеженамытому кафелю пола, постепенно привыкая, после нашего пещерного полумрака, к яркому свету, развешанных по стенам люминесцентных ламп, затем, как опытный охотник – Дон Жуан, сокращая дистанцию, забрел в уже знакомую мне, кажется, по утреннему выводу на процедуры умывальную комнату, где с удовольствием пополоскался, омывая над раковиной лицо и руки в горячей воде, но, так и не решившись еще приблизиться к ней, стоявшей, наблюдая за происходящим, у перекошенного стола, чуть в стороне и в двух метрах от меня, зашел в туалет, потом опять в граничившую с ним «умывалку», и только после, уже, набравшись мужества, принялся обхаживать понравившуюся мне медсестру, пользуясь тем, что, дескать, я дурак, и мне все позволено. А точнее, так сказать, бросив якорь поблизости от нее, я начал разглядывать ее откровенно ласковым прищуром. В конце концов, она не выдержала и поинтересовалась у меня недоуменно: «что мне нужно?»

Ах, если бы я мог ей сказать об этом вслух, как это делают все нормальные люди, то я бы непременно так и поступил, но ведь я, согласно ранее разработанному плану, изображал из себя не просто полоумного, но, при этом, еще и безмолвствующего. Поэтому на первоначальном этапе нашего знакомства я вынужден был пока ограничиваться одними лишь призывными взглядами, не подкрепленными дополнительными разъяснениями. Может быть, когда-нибудь, в дальнейшем… А пока я просто за ней ухаживал, теперь уже, вместо шокирующего щуренья, грациозно пучеглазясь, как аквариумная рыбка-телескоп возле своей телескопихи, и, соответственно, торопясь не упустить эту нечастую возможность перед тем, как нас опять заведут и запрут на замок в отведенном нам на время экспертизы бетонном склепе. Это и было нашей короткой ежедневной прогулкой, взамен «положняковой» часовой на свежем воздухе. В тюрьме на загаженном трехметровом дворике, а там – по обработанному хлоркой, с заложенными стеклянными блоками и укрепленными в три ряда стальными прутьями окнами, продолу. Гуляй – не хочу, пока тебя туберкулез не слопал.

Но тогда, чтобы, как здесь изъясняются, «не загнаться», я старался не думать об этом. Я всецело был занят мечтами о молоденькой медсестре, столь неожиданным образом сразившей мое сердце. Чем вот только? Казалось бы, внешне она была вполне обыкновенная, без яркой, бросающейся в глаза красоты и даже несколько простоватая в поведении, но, однако же, однако…

- Ты случайно не знаешь, как эту душку - медсестру звать? – с натянутым безразличием полюбопытствовал я у своего единственного соседа по палате после того, как мы с ним, вернулись в нее с рандеву – шмона.

- Наташка. Вроде, так ее менты величают. Что, понравилась, да? – догадался он сразу, - Так она же, по-моему, мордовка… Ты, разве, сам не услышал, как от нее вместо духов чесноком разит за версту…

- Да пошел ты…

- А еще говорят, что у них, у мордовок, интимная щелка не как у всех баб, вдоль ляжек располагается, а поперек,… а в момент секса, как центрифуга, крутится, что аж, от кайфа взлетаешь! И тут главное, не попасть в зону турбулентности – убьешься, на хрен! – явно издевался он надо мною, - не знаю как ты, но я, на трезвую голову, вряд-ли, конечно, когда решусь на такой подвиг, а вот по пьяни, кто знает, может и соберусь когда-нибудь, так, что зарекаться лучше не буду!

В ближайшие лет десять вряд ли. А потом, скорее всего тебе это уже и не под силу станет!

- Ты что, меня спецом из себя вывести хочешь? – как черт из табакерки, выпрыгнул он из-под одеяла.

- А ты меня? – с видимым равнодушием переспросил я, не меняя положения и всё так же лежа на заботливо заправленной мне санитарками, пока нас не было в палате, досмотра постели.

- Ладно, давай не будем об этом.

- Давай. Я может, втюрился по настоящему первый раз в жизни, а ты хамить мне начал.

- Вот те на! Так я ж тебя просто не понял. Не прогони уж, приятель, - помирились мы с ним тот час.

Воцарилось благоденствие. Правда, ненадолго. Ибо, если мы сами не трепали друг другу нервы, то внешние силы определенно не упускали такого случая. Так ближе к вечеру, сразу по окончании полдника, нас опять потревожили сотрудники администрации. Моей возлюбленной, стоит оговориться, среди них не было, а то бы я, глядишь, был бы только рад такому беспокойству, подспудно готовый стерпеть от дорогого мне человека все что угодно, (в пределах разумного, разумеется) добровольно принеся себя в жертву.

Но к моему, быть может, плохо скрываемому огорчению это была какая – то новая, неизвестная мне, чернокудрая, волоокая и полногрудая медсестра, видимо, как и охранявшие ее милиционеры, татарка. Откуда их там столько? В смысле сотрудников. Раздуют же штат на пустом месте.

- Молчун и Ветров, подставляйте задницы – будем делать уколы.

- Накось выкуси, - ясное дело, не произнося этого, показали мы ей по кукишу и категорично отказались, спрятавшись под одеялами.

Однако на этом все не закончилось. «Тройка», назовем ее так, на какое-то время, конечно, удалилась, но затем, видимо, получив на этот счет распоряжение от заведующей, вскоре вернулась и без лишних разговоров, взявши под руки, выволокла «Бешеного пса» в коридор и уложила там, у стены, на незанятую кровать, с не застеленным простынью, матрацем, зафиксировав его кисти наручниками к имевшимся по бокам каркаса специальным прорезям. То есть, положив на растяжку. Причем, медсестра помогала милиционерам активно в этом. Я, думал, сделают ему, в добавок еще и укол, как раньше, но нет, не стали. А со мной пообещали поступить точно так же завтра. Не завидная перспектива, конечно. Хоть и ничего страшного в этом, безусловно, не было – неприятно просто. Со скотиной и то, иной хозяин не станет так обращаться, а вот между людьми, оказывается, пожалуйста!

И тут я почувствовал, что оптимизма у меня, с приближением часа предстоящей экзекуции, заметно поубавилось. Пусть я и не собирался сдаваться, как человек сильный, да, к тому же, воспитанный в лучших традициях современной поп – культуры. Помните, как в фильме «Брат» группой «Сплин» поется: «… гни свою линию!» - вот так же.

Почти целые сутки я оставался сидеть один в жутко неуютной и холодной палате, время от времени подходя к открытому дверному окошку и наблюдая за своим терпящим муки товарищем, при этом невольно проникаясь к нему уважением.

- Терпи, братан, мы еще им покажем, - подбадривал я его украдкой, когда был уверен, что нас никто не слышит. На что он отвечал мне многозначительной ироничной ухмылкой и не менее характерным подмаргиванием – знай, мол, наших!

И мы им устроили.

На другой же день, надолго не откладывая, когда заступила на работу новая смена врачебного и надзирающего персонала экспертизы, и горемыку Димку Молчуна решено было снять с «прокрустова» ложа и отпустить назад в палату, со словами: «А Ветрову передай, (соответственно, произнесенными так, чтобы я слышал) пусть готовится занять твое место», - правда, отчего – то, так и не приведенными в исполнение, но, вместе с тем, воспринятыми мною как реальная угроза.

Приходилось готовиться к отражению, опять же коллективно.

А какой завсегда лучший способ защиты?

Правильно - это нападение!

Поэтому, преисполненные благородного негодования, мы с моим, теперь уже без преувеличения можно сказать, соратником по борьбе «Бешеным псом», к приближению ночи изрисовали все стены бывшего конского стойла зубной пастой так, что сотрудники отделения, войдя на следующее утро для уборки, застыли в недоумении и ужасе. И, действительно, здорово получилось! Ну, точно на детских картинках, где древние ящеры почти натурально и до самых ушей разевают на вас рычащие пасти.

Если не эффектней, даже – содержание способствовало.

Ох, и крику же потом, когда они немного пришли в себя, было! Кто, да кто это сделал? Будто, и так непонятно – кто, раз там, кроме нас двоих, никого больше не было. Не заказали же мы, в самом деле, для этих нужд из художественного салона декоратора. И это еще что, им, видите ли, захотелось, чтобы мы сами все там за собою после этого смыли. В любом другом случае, пожалуйста, но тут вопрос стоял принципиально, а потому мы этого и не стали делать – не для того ж, чтобы стирать, рисовали! Конфронтация, так конфронтация – и ни каких уступок; тем более что не мы первые начали. Так и красовались со всех четырех сторон, включая относящуюся к одной из них входную дверь, полдня еще, до врачебного обхода – черепа, виселицы, гробы и сложенные крест-накрест символические кости, пока их все-таки пришедшие к нам с полным ведром воды санитарки, воизбежании, видимо, нагоняя от заведующей, начисто губками не оттерли, в отместку изъяв у нас, во время шмона, валявшиеся под подушками полупустые тюбики из-под «блендамеда» и «фтородента», которые, кстати сказать, при поступлении в отделение, мы взяли с собой в палату, хотя, по здешним порядкам, должны были бы, как выяснилось, оставить в предусмотрительно отведенных шкафчиках на продоле и забирать их оттуда только на время посещения умывальной комнаты. Но ничего, с интервалом в сутки, в другую смену, мы украдкой забрали их опять к себе в палату и повторили эту акцию с неменьшим, чем в первый раз, размахом. Такие вот непокорные мы с Димкой были у них обследуемые. Администрация, по ходу, хватаясь за голову, уже и не знала, что с нами делать?

И тут стоит учесть, что ко всему прочему, мы еще и, будто таджики, набравшие в рот насвая, упорно молчали, непреклонно не поддаваясь на все попытки нас разговорить. На лобовые и изощренные, - сколько же их было!

А потом ко мне на свидание приехала мама. Но об этом, я полагаю, лучше будет поговорить отдельно. Ибо это, в любом другом случае сугубо личное и для окружающих, ничем не примечательное мероприятие, в нашем повлекло за собой целую круговерть курьезных и необратимых происшествий, в совокупности с ним, опустить которые, или же описать поверхностно было бы все равно, что оторвав у ромашки, или же у какого-нибудь иного цветка, часть лепестков, попытаться подарить его даме. Это будет последнее свидание с нею – точно, - пусть она вам в глаза ничего и не скажет. Короче, понапрасну не отвлекайтесь, да и я уже держу наготове ручку: все, что от Вас, соответственно, требуется, уважаемый читатель, это всего лишь на всего перевернуть страницу. И вы уже, как говориться в теме.