Обманчивый свет тоннеля. Гл.2

ГЛАВА 2
Банкетный зал был небольшим, мест на тридцать, уютным и без лишней помпезности.
Эльвира Петровна долго и тщательно выбирала именно такой – без лепнины, позолоты, сверкающего хрусталя и, упаси Боже, без модерного интерьера! И в то же время, чтобы чувствовался вкус и значительность. И престижность. И стоимость мероприятия, это обязательно.
Из-за этого - и центр города, рядом с Думой. И клуб этот – элитный, для избранных – тоже из-за этого. Чтобы видели все: она-одна из таких. Из избранных.

Поговорила с музыкантами. Дала отступные и оставила лишь скрипача и пианиста. Меню же полностью доверила заведующему.
Гости начали прибывать к 19-00.

Первыми появилась чета Ряшенцевых.
- Анатолий Панкратьевич, ну, что же вы?.. Как солнышко ясное, право слово! – поспешила навстречу Эльвира Петровна. – Могли бы хоть изредка заезжать к нам. А то всё больше на юбилеях да похоронах встречаемся.
Тот растянул в улыбке толстые губы на обвислом, как у шарпея лице.
- Ой, Эльвира, я тебя умоляю!.. – Тот слегка обнял её за плечи, прижал к объемному животу. – Самой-то не совестно? Давно бы сама ко мне в клинику заглянула.
Он не смотрел на неё. Отвечал машинально и заучено, и в то же время принюхивался, оценивал стол.
- Ты смотри: «клиника»… - усмехнулась про себя Эльвира Петровна. – Слово выучил. А сам он теперь, не иначе, как «профессор». Уродит же земля таких… - Обернулась к его жене, такой же полной, объемной, просто молча кивнула. – Словно близнецы. Даже пахнут одинаково.
Она бы никогда не пригласила их к себе на юбилей. Не опустилась бы…
Но за последние год-два Ряшенцев Анатолий Панкратьевич набрал большую силу. И не столько силу, сколько известность. Его реклама «светилась» во всех газетах, да не заметочками, а полными «разворотами».
«Р Я Ш Е Н Ц Е В А Н А Т О Л И Й П А Н К Р А Т Ь Е В И Ч,
П О Т О М С Т В Е Н Н Ы Й И С Ц Е Л ИТ Е Л Ь И М А Г
В С Е Я …» и так далее.
Все знали, что это зятёк, заправила Колхозного рынка спонсирует Ряшенцева. И реклама, и офис в центре, и непонятки с налоговой – всё разруливает. Но… Повезло, козлу, с зятем. Вот посадят того – потом посмотрим, как ты, Панкратьевич, на плаву будешь держаться. Это ты пока в силе, клиентуру у всех перебиваешь…

А, ведь, когда-то они все вместе появились, вся их шатия-братия, в середине 90-х. Уже отходила мода и на Кашперовского, и на Чумака, и на Джуну. А, вот, они, «народные целители, колдуны, ведуньи, экстрасенсы, ясновидящие, ворожеи» и прочие местного «разлива» - они остались при деле. Кто при большом, кто при малом. И очень и очень жалели, что так поздно начали свою «трудовую деятельность»! Казалось, вся Россия свихнулась, отвернулась от Бога и медицины и от безнадёги и тоски начала верить в любую чертовщину. За деньги.

Гости понемногу прибывали. Колоритные, значительные. Обвешенные орденами и оберегами на массивных золотых цепях. Некоторые – с суковатыми посохами. В черных, белых, блестящих одеяниях. Впрочем, были и в цивильном. Но уж непременно или с чётками, или с крестиками в ладонях. Целовались, раскланивались. Негромко плакала скрипка. Звякали расставляемые фужеры. Приглушенно горел свет.
В строгом черном костюме появилась заведующая залом. Похлопала в ладоши. Стихла скрипка и звон посуды. Ярко вспыхнули лампы.
- Господа, прошу всех за стол. Сегодня мы празднуем пятидесятилетие нашей уважаемой Эльвиры Петровны. Прошу любить и жаловать. Так как тамады у нас не будет, то сегодня Вас будет развлекать живым звуком наш музыкальный дует.
Тактично похлопали, даже не взглянув на музыкантов, начали рассаживаться. Эльвира восседала во главе стола. По правую руку сидел единственный восемнадцатилетний сын Алексей, по левую - матушка, Прасковья Ивановна.
Долго устраивались, ждали, пока официанты нальют спиртное.
Наконец, поднялся один из гостей.
- Дорогая Эльвира! Позволь мне тебя так называть? Мы уж столько лет знаем друг друга… Так вот, Эльвира: на эту круглую дату…
Сын Алексей оторвал взгляд от завораживающего блика на вишневом бокале, посмотрел на говорящего.
Тот промокнул потный лоб салфеткой, сглотнул слюну. Кадык шариком дёрнулся вверх-вниз.
- Невроз какой у мужика запущенный , - подумал Алексей. – И это потовыделение… При комнатной температуре-то!.. Шалят нервишки. И пальцы… Оторвёт скоро пуговицу.
- …Предлагаю выпить за юбиляра! – закончил, наконец, тост выступающий.
Все поднялись, зашумели, зачокались, заулыбались. Вновь зазвучала скрипка. Среди общего однотонного гомона, нарушаемого иногда чьим-то резким смешком, её почти не было слышно. Вновь поздравляли, пили, ели, говорили.
- Ведун, слышь? Ведун! – громко окликал дородный бородач, одетый в пончо поверх косоворотки соседа напротив. – Алкаша здесь вчера одного «перестраивал». Писака какой-то местный. Ну, я тебе скажу, и интеллигенция у нас! Хроник на хронике, точно?! А Думу нашу возьми? Я уже четырнадцать человек принял! Четырнадцать! И до сих пор идут и идут! А им еще потом и душевный баланс восстановить надо, депрессию снять, значит, снова придут. Господи, как живем?! Что за людишки-то пошли, правильно я говорю?
Визави его, Ведун (в быту Олег Олегович Кряж) согласно и многозначительно кивал головой, попивая из бокала. Посох прислонен к стулу.
- У меня тож семнадцать человек из Думы исповедовались. «Почистил» им и духовность, и телесность. Всё, сучата, будущее выяснить хотели. Да я что, враг себе? И так на четыре года с каждого порчу снял, «защиту» поставил! Как лимон выжатый весь месяц хожу… А они: «будущее»!.. Денег у них не хватит…
- Это что! – перебила его соседка. – Я в прошлом году родовое проклятие снимала! Вот там, действительно, полное истощение. У меня на месяц все чакры закрылись! Я даже контактировать с Космосом не могла! Ни энергии, ни информации…

- Мама, - Алексей склонил к Эльвире голову. – Мама, зачем ты их пригласила? И я зачем здесь? – И такая тоска прозвучала в его тихом голосе, что она, вместо того, чтобы ответить легко и шутливо, смутилась и даже закашляла в кулачок, будто запершило в горле. – Мама, они же все «пустые». Они же людей обманывают.
Глаза его, просящие и горестные, казалось, заглядывали в самую душу.
Она собралась, взяла себя в руки. Оглянулась на всякий случай. Никто не обращал на юбиляршу внимания. Все были заняты разговорами, напитками, едой.
- Сынок, ну, ты что? – она погладила его по неестественно скошенной влево голове. – Ты же давно всех их знаешь! Это что, новость для тебя: «пустые»? Они и на людей то действуют, как плацебо, не более. Я что, истину для тебя открываю? Если б не ты – и я такой же ширмой была… - И всё гладила и гладила с нежностью того по голове.
Да, он всё давно знал. И то, что мама тоже «пустая» - тоже знал. Но это была мама, любимый его человечек. Человечек, который любил его больше всего на свете. И он помогал ей изо всех сил. На сеансах, которые она проводила, он сидел где-нибудь в отдалении, в уголке, не бросаясь клиентам в глаза в своем инвалидном кресле и смотрел. Мама делала какие-то пассы, что-то шептала, говорила, ощупывала головы и спины пришедших. Он всё это воспринимал, как театральное действо, улыбался, ждал финала.
А когда мама удаляла клиента в приемную – он ей всё рассказывал. Всё, что видел. А видел он всё: и больные органы, и бешенные депрессии, и накопившуюся злобу, и беспредельную доброту… И лишь однажды, среди всего этого он увидел… нет, даже не увидел – почувствовал в человеке дар, сходный его дару: видеть и предчувствовать.
Девчушка примерно его лет, блеклая, невзрачная, с глазами испуганной лани, явилась на приём с мамой. Её маму интересовал будущее дочки: та была отличницей по всем предметам, кроме биологии и химии. Но почему то упорно твердила дома: буду медиком.
- Какой, к лешему, медицинский? – нервничала мамаша. – Завалиться? И год потерять? Да ты знаешь, что там лишь дети самих докторов да медалисты лицейские поступают? Куда ты со своими трояками?! Технический и только технический!..
Но дочка впервые в жизни упёрлась и – ни в какую!
Вот мать и привела её к ним, как в последнюю инстанцию.
- Ну, что? – спросила его тогда Эльвира Петровна. – Может, влюбилась девушка? Вслед за пассией в медики потянулась?
- Мам, при чём здесь это, - ему как то неприятно всегда было, когда мама пыталась что-то предугадать. Всё - равно всегда попадала пальцем в небо. – Она поступит в мед. Девушка это и сама отлично знает. Только родителей убедить в этом не может.
Мать удивленно оглянулась, вытирая полотенцем вымытые после приема руки.
- Ты серьёзно? Поступит?
Алексей кивнул.
- Она только двух вещей не знает… - он замолчал, сморщился, как от боли. – Она будет лучшим детским врачом России.
- Подожди, подожди, Алёша, - до матери, наконец, дошло, что сказал сын. – Ты говоришь: она сама знает? У неё что… дар?
- Да.
А про вторую «вещь» мать так и не спросила.
И больше таких, с даром, пациентов у мамы не было. Были больные, несчастные, неопределившиеся… Мать после Алёшиных резюме выходила в приемную и объясняла клиентам, что и как делать. В ответ, через некоторое время, те приходила снова, но уже счастливые, с подарками, деньгами и новыми клиентами.
Алексей не ошибался никогда.

- Мама, при чём здесь плацебо? Ведь это люди! И если их не лечить – они умрут! От болезни, от горя… А ты – «плацебо»… Они же людей убивают…
Он замолчал и даже как-то отстранился от матери. Та растерянно замерла с протянутой рукой, оглянулась жалобно по сторонам. Зал праздновал.
- Эль! Элька! - матушка, Прасковья Ивановна, тянула её за рукав платья. – А это чего такое? Вкусно? Икорка, да?
- Сейчас, мама, подожди, подожди. – Эльвира, не оборачиваясь, протянула ей блюдце с едой. – На, ешь, это вкусно.
Мать смолкла и отстала.
- Мама, - вдруг спросил Алексей. – А вон там, у дальнего края – это кто? Старенькая такая…
Эльвира Петровна близоруко всмотрелась.
- А-а, это бабка Дарья. Травница из Усолья. А что она тебе, сказала что-то? Я видела: к тебе подходила.
Алексей не ответил, не отрываясь, смотрел на старушку. А та, худенькая, морщинистая, скромно и как-то обособленно сидела с краю у дальнего конца стола. Ни с кем почти не общалась, клевала себе потихоньку из огромной тарелки что положили, запивала водочкой да внимательно посматривала на присутствующих. Чистенькая, опрятная. Д о м а ш н я я какая-то. Только кисти рук – как у уличной торговки: грубые, загорелые, обветренные.
Она ушла где-то в середине торжества. Перед уходом подошла к Эльвире. Уселась между ней и сыном на пододвинутый кем-то из обслуги сзади стул.
- Элюшка, а я тебе тоже подарок приготовила. – Бабка Дарья полезла в кармашек платья, достала колечко с камушком, завернутое в носовой платок. – Это хорошее колечко, доброе и счастливое, поверь мне.
Простенькое серебряное колечко с голубеньким камешком. Эльвира примерила.
- Баб Дарья! Ты будто мой размер знаешь!
- Ой, что ты! – отмахнулась та с улыбкой. – Повезло просто…
- Всё у тебя «повезло», - от души засмеялась именинница. – Всё-всё ты знаешь!..
- Носи на здоровье. И на удачу. А я пойду. Мне ещё два часа до дома добираться. Хорошо, хоть автобусы мягонькие стали, а то сил нет терпеть эту дорогу. – И обернулась к Алексею. – А тебе, Алёшечка, я посылку пришлю с травками. С оказией. И записочку, как и что делать. Примешь? Дай Бог, всё у нас получится. Ты только меня не подведи, сделай, как я просила.
Она кивнула им, погладила обоих по ладоням. И незаметно для других ушла из банкетного зала.
- Мама, - Алексей повернулся к Эльвире. – Эта баба Дарья – единственная здесь «настоящая». – Мать молча глядела на сына. И долго оба молчали. – Спасибо тебе за неё, - закончил, наконец, Алексей.
- Эльвира Петровна! Эльвира Петровна! Да подождите вы!.. Эльвира! Тост! – окликнули из зала.