Роман "Симулянты" часть I глава 10

Глава 10

«Экскурс в детство»



«Бешеный пес» тянулся ко мне всей душой – поговори с ним, да поговори, - тогда, как на меня уже навалилась дрема, и я был не в состоянии воспринимать его. А когда проснулся, то не сразу смог сообразить, сколько я отсутствовал в реальном времени и тот еще продолжается день или уже наступил следующий, утренний час или вечерний? Полная прострация, напомнившая мне схожее состояние из раннего детства.



Мы жили тогда с матерью и отчимом в однокомнатной квартире на улице Ленина, все в том же, уже упоминаемом ранее городе, по имени Пальмиро. Мать моя, видимо, была на работе, отчим по каким-то причинам остался дома. По каким я определенно теперь не скажу, как и то почему меня не отвели в тот самый день, сделав исключение, в садик. Летнее солнышко заманчиво пробивалось сквозь тонкую паутину тюли и пару раз выйдя в познавательных целях на балкон, уже умытый и накормленный, я отпросился у взрослого члена семейства и своего надсмоторщика пойти поиграть во двор со сверстниками. Было мне тогда лет пять-шесть, характер я имел взбалмошный, озорной, непоседливый и крайне инициативный, и отчим мой, должно быть, на многочисленных примерах уже успевший убедиться в этом, отпуская меня, строго настрого наказал мне никуда не отлучаться и быть все время в поле его зрения, так, чтобы, взглянув с высоты четвертого этажа, он каждый раз мог лицезреть, как я полным дурнеем прохаживаюсь туда-сюда вдоль узорчатой ограды, по асфальтовой пешеходной дорожке. Не трудно догадаться, что это была за прогулка для такого живого, как я, ребенка – это было истинное мучение. В итоге, ну раз он высунулся из окна или же с того же балкона – я вышагиваю, ну два – слоняюсь, как свободолюбивая зверюшка по вольеру, повесив от скуки нос и едва ли не цепляясь им за коленки. А на третий раз, когда он решил проконтролировать мое поведение, понятное дело, что меня уже там не было, потому как со свойственной мне безоглядной прытью, я поддержал бесшабашное начинание местной детворы по осваиванию будто заброшенной как пустырь и притягательной, как ковер самолет, крыши нашего многоквартирного пятиэтажного дома; и куда нежданно-негаданно был обнаружен лаз, представлявший собой по чьей-то опрометчивости, незакрытый люк с ведущей к нему с подъездной площадки чердачной лестницей. Да я бы не простил себе этого никогда в жизни. Я бы лучше согласился никогда больше, до самой старости, ни пить лимонад и не есть мороженое, но чтобы стерпеть такое искушение и ползать по земле дождевым червяком, в то время, когда прочие мои одногодки парят, как птицы под облаками – нет! – это определенно было выше моих сил. Поэтому примерно на счет раз, два, три…, после того, как я был окликнут сверху моими друзьями-малолетками, кстати сказать, чихать хотевшими на все запреты взрослых и игравшими там в свое удовольствие – я, подражая им безоглядно, преодолел расстояние, разделявшее нас по, как ни трудно догадаться досконально знакомым мне подъездным лабиринтам, которые я, несмотря на всю строгость моих родителей, имел уже неосторожность – из чистого любопытства – тщательно исследовать, не остановившись и на темных и загадочных глубинах подвала, ибо в душе я был, конечно же, в одном лице, несравненный Геккельбери Финн, Том Соер, «Вождь краснокожих», Тимур, у которого была своя команда, ну, а в недостижимом идеале златокудрый пупсик Володя Ульянов, потому, как это же был по утверждению взрослых не ребенок, а чуть ли не ангел небесный!



Как сейчас вижу, игра в тот погожий безоблачный денек сразу же удалась на славу. Я подхватил бесхозно валявшееся на плавящемся от жары рубероиде, которым, как водится, сплошь была покрыта крыша всего дома, увесистое полено, должно быть, ранее приспосабливаемое кем-то из жильцов для подпорки телевизионной антенны, и когда уже отпала в нём необходимость, по лености там же и оставленное, а не выброшенное на помойку после чего ухитрился, изображая из себя богатыря, поднять его во всю длину хиленьких ручонок над головою и, приблизившись с нарочито-воинственным видом к краю карниза, дабы не имея никакого злого умысла, дать вполне доходчиво понять мелюзге, резвившейся тогда под нами в песочнице, кто из нас на сегодняшний день бесспорный лидер.



А вот тут-то и произошло самое курьезное:



Шутка моя была по достоинству оценена всеми, кроме моего отчима, который каким-то непредсказуемым образом вместо того, чтобы сидеть себе преспокойно дома и ждать, что следопыт на боевом дозоре, когда же я вернусь обратно гулять по оговоренному маршруту и в пределах его видимости, взял таки и нарушил нашу взаимную договоренность, скорее всего, посчитав, что ему как старшему по возрасту, так и по социальному статусу взятой надо мною опеки, это позволительно было сделать, тогда как мне, как подконтрольному ему малолетке, в его понимании, рассчитывать на это не приходилось. Слов нет, хороший же у меня был наставник. Нет бы, напротив, взять и отличиться личным примером…



В результате, выйдя во двор и быстро обнаружив меня, он выпучил глаза и разинул рот так, что в него, без всякого сопротивления, со свистом, легко бы влетело вышеозначенное полено; и не одно, поддержи меня, допустим, лихая детвора в этом начинании. Что он там кричал, я уже не слышал. Наверное, майна-вира, - он же по профессии был крановщиком, трудившимся на стройке, и вполне довольствовался привычным ему языком и во внерабочее время. Только я его и без слов отлично понял и послушно спустился вниз, по запарке не расставаясь с неодушевленным предметом нашего одушевленного раздора и видимо отдаленно еще надеясь, что не из меня, а из него сейчас начнут стругать Буратино и испуганно хватаясь за эту спасительную соломинку. Однако, избежать наказания мне все таки не удалось и получил я от своего «папы Карло», так сказать, по заднее число, ибо длань у него, стоит признать, была увесистая, и он не всегда рассчитывал силы, колотя ей по моей крохотной, величиной с яблоко – ранетку заднице; да так, что бел свет мне показался, на сей раз, не мил, и я не рад уже был, что на него родился. Зареванный я был уложен в приказной форме, спать в свою детскую кровать, каким-то чудом вмешавшуюся в нашей крошечной, размером с песочницу во дворе, однокомнатной хрущевке, а когда разлепил уже высохшие от слез глаза и очнулся от полного беспамятства, то первое, что я, увидев в приоткрытую балконную дверь меркнувшие красные лучи заката, спросил у домочадцев было: «А что я сегодня опять не пойду в садик?» - ибо мне тогда показалось, что наступило уже утро следующего дня, и я никак не мог допустить, что все происходящее вокруг является продолжением нынешнего. Взрослый человек, с спросонья, что уж говорить, вполне бы мог, во всей этой временной чехарде, запутаться, а уж ребенок, для которого, солнце оно и есть солнце, независимо от того, с какой стороны света оно восходит и за какую с той же периодичностью заходит, надо думать, тем более, за такою незначительную для его формирующегося мировоззрения оплошность заслуживал всяческого оправдания, но это я сейчас понимаю; а тогда-то для меня это было полной неожиданностью, как предположим, в пору становления человечества, известие о том, что Земля держится не на трех китах, а имеет круглую форму; и не светило вращается вокруг него, а оно само занимает, по отношению к нему, такую вот, что спутник, второстепенную позицию.



Мать моя, пришедшая с работы и с порога посвященная отчимом уже во всё произошедшее (разумеется, представившим все в выгодном для себя свете и умолчавшим об учиненной надо мною жестокой экзекуции), мило улыбнулась и, наклонившись, поцеловала меня в щеку, обдав при этом, своим прекрасным свежим дыханием.



- Завтра пойдешь…завтра… А теперь вставай, умывайся и иди ужинать. Я купила тебе кое-что вкусненькое.



И как тут, для пущей ясности наших внутрисемейных отношений, не коснуться того, что родительница моя так и осталась для меня, до сего дня, единственным и самым дорогим на целом свете человеком, и что, соответственно, ни как нельзя сказать об взявшимся заменить мне отца о ее горе муженьке с которым она, пожив еще недолго, развелась, мол, в связи с тем, что они не сошлись характерами, и за что я ей в свой черед, надо сказать, по сей день, премного благодарен.



Эх, бедная, бедная моя мама, как она там сейчас, интересно, поживает? Ждет ли меня? – мысленно задавал я себе вопрос, постепенно отрешаясь от ранее описанного и в какой-то степени ностальгического видения и, пытаясь, по мере сил и, как взрослый человек, обладающий уже определенным кругозором сориентироваться в реальной обстановке, в которой во все сильнее сгущающихся сумерках все также зачарованно шуршал подо мною, на нижней полке, «Бешеный пес» своей бесценной газетой и, возможно, обидевшись на меня за то, что я, выбрав сон, отказался, по его предложению, ознакомиться с тем, что же там все-таки в ней про него пишут. А вдруг, да и, правда, интересно? А уж охранял то он ее ревностно – ну точно дантовский пес Цербер врата ада. Невольно сложится впечатление, что мы туда и держали путь. Читатель тебе не страшно?