Сама невинность.

Жара! В комнате душно, несмотря на открытые окна. Сохнет глотка и катастрофически не хватает воздуха. Налетевшая за день мошка беспорядочно мечется вокруг лампочки периодически то, чиркая крыльями по потолку, то пикируя по фантастической траектории вниз, врезается в сопревшее, потное тело. Очухавшись от удара, они бегут по нему своими маленькими лапками, готовясь взлететь, вызывая нестерпимый зуд.
С утра, вволю наругавшись с местными «царьками» на работе, в качестве контрольного выстрела в голову получаю порцию «фи» от супруги и в расстроенных чувствах сажусь смотреть телевизор. Ничего интересного: опять кого-то убили, или ограбили, или и то и другое, разница лишь в том, что на одном канале понарошку, давая пищу для раздумий «честным» полицейским и альтруистически настроенным детективам, а на другом взаправду. Настроение не улучшилось. С противным послевкусием от просмотренного ложусь спать. Чтобы до конца не загубить остаток дня, перед сном мирюсь с женой и с более-менее чистой совестью засыпаю.
Всё же комок из духоты, неприятных эмоций и ощущения маленьких мушиных лапок, бегающих по твоему липкому, взопревшему телу, не прошёл, бесследно превратившись впоследствии в очередную «бредятину».
Должно быть, я всё ещё находился под впечатлением от просмотренных ранее фильмов, не знаю, но пришедшее в мой раздражённый и частично оплавленный жарой мозг сновидение было словно снято голливудским режиссёром по всем канонам фильма в жанре «триллер». В этом сне я будто бы сыщик-любитель наподобие миссис Марпл, только в штанах. Прекрасный солнечный денёк, вокруг ватаги ребятишек заливисто смеются и бегают друг за другом, раздавая и получая дружеские тумаки. Единственный объект, портящий эту пасторальную картину, машина скорой помощи, которая, нетерпеливо покрякивая, пытается расчистить себе дорогу во всё увеличивающейся толпе сторонних зевак. Место, в которое она так стремится, оказалось неким детским заведением, этаким гибридом школы и детского сада. На парадном крыльце, лениво переговариваясь, стоят полицейские и на все вопросы обеспокоенных мамаш и вездесущих репортёров отвечают односложно или не отвечают вовсе, отсылая особо докучливых к начальству старше званием.
Мне не нужно пробиваться сквозь зевак, отбиваться от настырных мамаш, сражаться с ленивым заслоном хамоватых оперативников и бояться быть обстрелянным вспышками многочисленных фотоаппаратов голодных репортёров. Я уже внутри и смотрю на эту муравьиную возню с безопасного расстояния. Здесь внутри этого гибрида, назовём его для простоты школой, посередине длинного, но хорошо освещённого коридора, на полу накрытый чёрным полиэтиленовым пакетом лежал труп человека. Щеголеватые полуботинки и штаны, в сине белую полоску, торчащие из-под пакета, выдавали в погибшем хороший вкус, но, к сожалению, ни чего не могли поведать об убийце этого не старого ещё человека. Расползшаяся отвратительной кляксой и уже наполовину впитавшаяся в доски паркета кровь, в купе с людьми в форме, бродящими здесь с озабоченными лицами, дополняли картину сегодняшнего дня.
Прислушиваясь к разговорам полицейских детективов, слушая показания немногочисленных свидетелей, я вдруг понимаю, что следствие в тупике и ищут кого угодно, но только не убийцу. Во сне мне известно, что данный случай в школе не единичный, но у полиции нет даже намёков на разгадку этого ребуса. Затем приходит осознание, что настоящий преступник, безжалостный маньяк, расчётливый душегуб – это... ребёнок, ангелочек с невинным личиком в немного мешковато сидящей форме на вырост. Эта мысль поразила меня словно молния, запустив целую россыпь морозных иголочек вдоль позвоночника. И вот ледяная рука страха начинает сжимать моё сердце, порождая в нём панический ужас. Дыхание перехватывает, а мир начинает кружиться в безумном калейдоскопе, сливая все краски в одно размытое, радужное пятно. Он здесь! В этой разноголосо щебечущей толпе ничем не отличающийся от остальных детей. Но кто? Одних подозрений явно недостаточно.
Страх за свою жизнь превращался в панику. Он мешал мыслить трезво заставляя видеть убийцу в каждом ребёнке, слышать шаги в любом шорохе и шарахаться от каждой тени. Приговаривая про себя «я сюда больше никогда не вернусь!» лихорадочно ищу способ незаметно покинуть это место.
Труп погрузили в медицинскую машину, кровь затёрли, насколько это было возможно и о месте преступления теперь почти ничего не напоминало за исключением обрывков полицейских лент, да странного кляксообразного подтёка на паркете. Так ни чего ценного не выяснив полицейские чины, разрешили запускать людей, и зал стал стремительно заполняться. Зная о моих подозрениях, маньяк наверняка попытается избавиться от этой проблемы, а удобнее всего это сделать при большом количестве народа. Толпа, как правило, слепа и не заметит, если в ней станет на одного меньше.
Опасаясь быть окружённым, но при этом не потерять лица, широкими шагами, стараясь не сорваться на бег, иду по коридору в сторону запасного выхода, главный, был отрезан для меня толпой и чувством самосохранения. Не встретив никого по пути с верой в то, что весь этот кошмар закончится, как только я переступлю порог, дёргаю ручку двери. Звуком разбившихся надежд с обратной стороны металлически лязгнул шпингалет, не позволяя открыть дверь больше чем на сантиметр. Шёпотом выругавшись я перестал мучать дверь и, оглядевшись вышел на лестничную клетку.
Пробежав на одном дыхании два или три пролёта теперь стою, согнувшись в поясе, держась одной рукой за перила, другой за грудь, и проклинаю свою лень и не тренированность. Кое-как восстановив дыхание, я продолжил своё восхождение. За всей этой беготнёй страх, оседлавший мой разум, притупился и как будто бы отошёл на второй план. Размышлять стало значительно легче. Преодолев ещё пару ступенек, передо мной предстал памятник дряхлости. Этим нелепым обшарпанным экспонатом забвения оказалась дверь, ведущая на чердак, фанерно-картонная, она была покрашена в несколько слоёв, причём новый слой накладывали на местами облупившийся старый. Вися на одной петле, вторая болталась, выдранная с корнем из косяка, она поскрипывала на сквозняке и всем своим видом производила удручающее впечатление. Не заметив никаких дополнительных замков, кроме г-образно согнутого железного прута, продетого в заржавленные дуги согнутых гвоздей, я подошёл к перилам и прислушался. Школа жила своей беззаботной жизнью, совсем не вспоминая о недавнем убийстве. Немного успокоившись, сдвигаю в сторону этот импровизированный засов. Дверь, более не удерживая им, ещё больше провисла на выжившей петле и на попытку открыть её издала ужасающий, резанувший по ушам скрип, оставляя на полу глубокую борозду. Затаившись, как нашкодивший первоклассник, я вновь прислушался. Внизу хлопнула дверь – кто-то неторопливо вышел на лестничную клетку пролётом ниже. Если перегнуться через перила, то можно было заметить его голову и часть тела, человек обеими руками облокотился на поручень и смотрел вниз, раздалось тихое чирканье спички и ощутимо запахло табаком. Притаившись, я ждал, надеясь, что неожиданный любитель покурить, как можно скорее уйдёт, и надежды вскоре оправдались. Затушив бычок о поручень, голова пропала, затем вновь хлопнула дверь, восстановив напряжённую тишину.
На этот раз, взявшись обеими руками за край этого архитектурного объекта, назвать его дверью, не поворачивался язык, и немного приподняв, мне удалось распахнуть этого древнего стража. В лицо пахнуло застоявшимся чердачным воздухом. Пахло пылью, сыростью, отравой для тараканов, за долгие годы превратившейся в камень краской и плесенью. Идти в этот мрачный мир пауков и тараканов отчего-то не хотелось, но это был единственный выход. Преодолев брезгливость, я пошарил рукой по стене и нащупал рубильник, повернув который, зажёг одиноко висящую на проводе лампочку. Она загорелась тускло-жёлтым светом, лишь слегка осветив помещение. Впрочем, этого света оказалось вполне достаточно для того, чтобы продолжить свой путь.
Сказать, что чердак был сильно захламлён, это не сказать ничего, то и дело, спотыкаясь обо что-то, я несколько раз проклял запасливость местного завхоза. Впереди ждала награда за выносливость – дверь, ведущая на крышу. Обитая изнутри стальным листом, она казалась добротной и в отличие от своей коллеги, вызывала уважение, но самое замечательное в ней было то, что она оказалась не запертой. Ветер, создавая сквозняк, то открывал её, то обратно захлопывал. Надежда на скорейшее избавление вновь посетила меня и я, словно мантру, повторяя про себя: «Я сюда больше никогда не вернусь», попытался ускориться, насколько это было возможно. Лампочка, долгое время освещавшая все мои похождения в затхлом царстве хлама, заморгала и потухла, оставив меня стоять посреди комнаты. До поры не напоминавший о себе страх, вновь поднял голову и услужливо принялся рисовать в воспалённом сознании ужасающие картины. Вот убийца притаился за грудой деревянного лома, чуть слышный топоток за спиной и… Глотка моментально пересохла, судорожно сглотнув слюну, нащупал в потёмках ножку от стула и с этим оружием, замирая и прислушиваясь, осторожно побрёл к спасительной двери.
Рассуждая здраво у этого «милого» ребёнка было множество шансов раз и навсегда покончить со мной. Знание всех углов и закоулков школы, а так же маленький рост делали его неуязвимыми и давали возможность напасть отовсюду, держа меня в постоянном страхе, но видимо он устал и отказался от охоты, дав тем самым шанс мне. Без приключений выбравшись на крышу, с жадностью набираю полные лёгкие свежего воздуха. Пожарная лестница, полупустой школьный двор, громкое хлопанье калитки за спиной и прощайте ужасы, здравствуйте многолюдные улицы и переулки любимого города. Обдумывая произошедшее, я шёл в сторону метро, разглядывая по пути красочную рекламу, постепенно успокаивался и перестраивал мысли на мирный лад. Страх полностью отпустил меня. Потихоньку забывалось и хладнокровное убийство, и жуткие подозрения, я даже стал улыбаться, вспоминая дружеские подколы и шутки знакомых, как вдруг непонятный рокот привлёк моё внимание. Повернув голову на право, мне открылась картина, от которой улыбка стекла с моего лица, а волосы на затылке начали подниматься. Из ближайшего проулка на меня надвигалась толпа родителей с детьми из той самой школы, из которой я ранее так позорно сбежал. Не найдя ровным счётом никаких зацепок полиция не стала более задерживать ни детей ни их родителей и распустила всех по домам.
Земля вновь поплыла у меня под ногами и, вздыбившись, ударила бы по лбу, если бы я вовремя не успел ухватиться за фонарный столб. Прохожие, посчитав пьяным стали обходить меня стороной, но оно было и к лучшему. С ужасом наблюдая за надвигающейся толпой, я вспомнил все свои подозрения и даже те, которые вначале отвергал как несостоятельные. Фантазия, замутнённая страхом, превратила ни в чём не повинных детишек в огромный рой саранчи, он чёрно-зелёными тучами накатывал на прохожих, поглощая их и погребая под собой. То здесь, то там мужчины и женщины начинали хвататься за бока, грудь, животы, сгибаясь в острых спазмах боли. Их было не так много, но запуганное сознание специально выделяла именно их, приписывая все эти симптомы делу рук неуловимого маньяка.
Древняя как мир мысль, наконец, пробилась до моего вопящего от страха сознания и заставила оторваться от гостеприимного столба, погнав еле гнущиеся ноги в сторону метро. Толпа-рой быстро редела, растекаясь в боковые улочки, и к концу пути от неё остались только три пары, два мальчика и полненькая девочка. Первый мальчишка был весёлым и жизнерадостным и почему-то напомнил доктора Романенко из «Интернов», только лет эдак в пять. Он подпрыгивал, весело, заливисто смеялся, обращал внимание абсолютно на всё и постоянно теребил мать за рукав платья, засыпая ту тысячей различных вопросов. Второй, весь в себе, тихий, неприметный, в отутюженной белой сорочке, очках и вязаной жилетке - сын потомственных педагогов. Мать похожая одновременно и на библиотекаршу и на монахиню, несла его объёмистый портфель и сухо улыбалась, слушая доклад о прошедшем дне и полученных оценках. В качестве особого поощрения она даже пару раз погладила его по голове. Девочка же, шла, хмуро уперев взгляд в носки синих лакированных туфелек. Ранец за её спиной сполз с плеч и теперь при каждом шаге бился об попу. В правой руке она несла мешок со «сменкой», а в левой большой двухцветный леденец на палочке.
Распахнувшееся от ветра окно сбило фрамугой с подоконника пластмассовый стакан с карандашами, и тот с громким треском свалившись на пол, вырвал меня из мира сновидений. Сердце гулко бухало в груди, словно дикая птица, колотясь в рёбра. Мухи по-прежнему продолжали свой замысловатый танец вокруг лампочки. Растерев лицо ладонями, я посмотрел на часы, они мерно тикая показывали четыре часа утра, до того как сработает будильник оставалось ещё три с половиной часа. Как же всё-таки душно и безумно хочется пить!
Жажда всё же заставила меня подняться и пойти на кухню. Напившись из графина стоящего на столе, я вновь вернулся в комнату и улёгся досыпать.
Открыв глаза, я обнаружил себя стоящим посреди комнаты в старом, давно уже снесённом доме. В детстве я очень его боялся. Сосед из зависти к нашему саду, чтобы досадить, высадил со своей стороны, вдоль забора ёлки, они со временем подросли и закрыли от нас солнце, а по ночам, особенно в свете полной луны, мне казалось, что они тянут ко мне свои руки с уродливыми узловатыми пальцами. Я подрос, но кошмары детства не захотели меня покидать, поэтому каждый кошмарный или просто бредовый сон начинался именно с этой комнаты, этого проклятого дома.
Не смотря на тяжёлые воспоминания детства день, обещал выдаться тихим и солнечным. За окном открывалась пасторальная картина дачных участков и впереди меня ожидала встреча с другом, с которым не виделся со школы.
Мой друг был из тех людей, кого в народе называют «сталкерами». Ему нравилось постоянно будоражить себе кровь, лазая по заброшенным, полуразрушенным зданиям с мрачной историей. Как заядлый наркоман, который не может уже жить без очередной дозы, так и он абсолютно не представлял свою жизнь без регулярных впрыскиваний адреналина и, можно было не сомневаться в том, что чем мрачнее история выбранного им строения, тем скорее он в него залезет.
К радости, а может и, к сожалению, я помнил, правда, не очень отчётливо, одну довольно мрачную историю и, зная об этой его страсти, вызвался показать, то самое место, где она произошла. Как и где мы шли, совершенно не отложилось у меня в голове, огромный кусок времени просто выпал, из неё оставив после себя гнетущее чувство пустоты.
Здание стояло на пустыре, и было обнесено ржавой сеткой-рабицей. Окружённое редкими, чахлыми деревцами, похожими на сожжённых в фашистских печах людей, оно глядело на мир, слепым взглядом выбитых окон, возвышаясь памятником безысходности над мёртвыми холмами пустыря и мусорными кучами. Оно угнетало и пугало, одновременно вызывая в памяти истории о безжалостных убийцах и неприкаянных душах, до сих пор, бродящих по его полуразвалившимся коридорам.
К нему вела когда-то заасфальтированная, а ныне разбитая грузовиками дорога, резко обрывающаяся за такими же, как и забор, сетчатыми воротами.
Створки ворот были стянуты между собой толстой цепью, на концах которой красовался амбарного типа замок с прикипевшей от времени душкой. И забор и ворота и даже цепь с замком были настолько ржавыми, что скорее создавали видимость защиты, чем действительно, что-либо защищали. Отогнув одну из створок, мы проникли на территорию пустыря. Впереди, огромным, гнилым зубом, маячила цель нашего путешествия и чем ближе она становилась, тем меньше мне хотелось здесь находиться.
Что раньше располагалось в этом месте теперь понять было невозможно, время не пощадило ни фасада ни вывески. Дом был одноэтажным и походил на гниющий труп, да и пах, откровенно говоря, соответствующе.
Раскрошенные ступени вели на полу обрушенное крыльцо к парадному входу. Дверь, собранная из разноцветных деревянных дощечек от времени и сырости потемнела и потеряла половину из своего некогда нарядного убранства. Она была заколочена двумя досками крест-накрест, но не представляла собой, сколько-нибудь ощутимой преграды. Пошарив в руинах крыльца, из куч битого кирпича и обвалившейся лепнины, мой друг извлёк арматурный прут бывший видимо частью колоны и поддел им одну из досок. С противным, режущим слух скрежетом она поддалась и, упав на бетонные плиты пола, задрала к небу заржавленные острия гвоздей. Со второй – он разделался также быстро.
Дом был мёртв, но между тем и полон жизни, как мертвец внутри которого копошится жизнь, заставляя вздыматься мёртвую грудь и подёргивать руками, множество жизни активно поглощающей его разлагающуюся плоть. От двери, насколько хватало взгляда, тянулся длинный коридор, освещённый только тусклыми лучами осеннего солнца, проникавшими в здание через разбитые окна и дыры в крыше.
Несмотря на то, что здание было отключено от всех коммуникаций много лет назад, вода здесь всё же была. Она капала из старых кранов, дробя дно растрескавшихся раковин, вытекала тонкими струйками из трещин в трубах, добавляя свою неповторимую ноту в эту дикую мелодию шуршащих и чавкающих звуков.
Пол коридора был застелен линолеумом. От старости тот лопнул и скукожился, обнажив в некоторых местах гнилые доски и шляпки гнутых гвоздей. При каждом шаге доски пола прогибались, рождая неприятный чавкающий звук, а из стыков выдавливалась похожая на желе чёрная жижа размокшей плесени. Отвратительного вида насекомые казалось, появлялись отовсюду, норовя вылезти прямо из-под ноги или руки, когда мы пытались на что ни будь опереться, обходя коварные дыры в полу. Появившись из ниоткуда они, быстро семеня лапками, пробегали по стене и так же внезапно исчезали, прячась в отошедших дверных косяках или же разбухших от сырости плинтусах. Одним словом находиться в этом «очаровательном» доме было настолько же приятно, как валятся в обнимку с разлагающими трупами в братской могиле.
Осторожно ступая по обманчивой поверхности пола, рискуя, сделав неосторожный шаг, провалится в самую утробу этого зловонного монстра, мы дошли до ближайшей комнаты. Стены в ней были обклеены простыми бумажными обоями, но рисунок на обоях был довольно оригинальным и представлял собой детские рисунки, создавалось впечатление, как будто вся стена от пола до потолка была разрисована детьми. К сожалению, время, сырость и быстро растущие колонии плесени почти полностью их уничтожили, но, не смотря на это, кое-где всё ещё можно было разглядеть нарисованные нетвёрдой детской рукой синие паровозики и домики с дымом, спиралькой поднимающимся из трубы.
Стараясь напугать своего спутника, я рассказал ему леденящую кровь историю про маньяка, что здесь некогда орудовал и чья не упокоенная душа, до сих пор пребывала в этих стенах, которую придумал буквально на лету, особо не надеясь на то, что он мне сразу же поверит. На минуту мне вспомнилась другая, очень похожая, произошедшая совсем в другом месте, история. Эта неясная мысль заставила меня вздрогнуть и позорно покрыться холодным потом.
Мы вскоре закончили осмотр гниющих экспонатов этого музея безысходности и, выбравшись с пустыря, пошли по оживлённой, наполненной людьми улице обсуждая увиденное. Тем временем дорога вывела нас в место, показавшееся мне смутно знакомым. Этот двор, окружённый не высоким, покрашенным в зелёный цвет, сетчатым забором со скрипящей калиткой, здание песочного цвета с широким крыльцом. Весь этот мирный пейзаж почему-то настораживал, вкручиваясь в мозг раскалённым сверлом. Я совершенно не мог понять, почему так происходит и чтобы проверить свои подозрения оставил товарища дожидаться у калитки, а сам вошёл внутрь.
Длинный, хорошо освещённый коридор и ни души. Каждый шаг, каждый шорох здесь многократно усиливался и, отражаясь от стен и потолка, молотом бил по барабанным перепонкам. Справа от меня находилась приоткрытая дверь с блёклой табличкой, на которой красовалась, поблёскивая масляной краской надпись «Охрана». Лучи яркого, по летнему жаркого солнца, заглядывали в проём между дверью и стеной и, проложив широкую дорогу по полу, поднимались по стене, постепенно исчезая где-то посередине потолка. Испытывая естественное чувство любопытства, я заглянул в приоткрытую дверь и увидел ботинок и что-то такое, чему не придал особого значения. «Как странно!»- подумалось тогда мне, но потом понял, что это не просто бесхозно валяющийся ботинок, к нему подходила чёрная, форменная брючина и был он обут на ногу неподвижно лежащего на полу человека. Липкие щупальца страха медленно поползли по моему телу, постепенно завладевая головой, сковывая разум своими ледяными оковами. Я вновь, совсем как в тот памятный день потерял способность, что-либо анализировать, снова и снова прокручивая в голове безумные картины множества окровавленных жертв.
Видимо устав меня дожидаться у калитки, мой друг последовал за мной и теперь с кем-то мило беседовал в самом начале этого огромного коридора. Вглядевшись в его собеседника, я готов был закричать. Это был тот самый мальчик в очках, которого встречала мать монашка, за время которое мы не виделись, он подрос, но совсем не изменился и остался ровно таким, каким я его помнил. Всё внутри меня рвалось и выло разными голосами. «Как он может с ним так свободно разговаривать!? Ведь это убийца! Убийца! Убийца!» Не говоря ни слова, я ухватил приятеля за локоть и буквально выволок его на двор, не успокоившись до тех пор, пока калитка с громким лязгом не захлопнулась у нас за спиной. Он вырвал свою руку из моей мёртвой хватки и обозвал психом. До метро мы шли молча. Мне не хотелось ему что-либо объяснять, ведь, как мне тогда казалось, я спас ему жизнь.
Успокоившись и немного придя в себя, я посадил его в вагон подъехавшего поезда, и глуповато улыбаясь, помахал рукой. Немного сместив взгляд ему за спину, я заметил девочку. Моя улыбка остекленела и, треснув, рассыпалась сотней маленьких осколочков. Страха не было, мозг работал чётко и слажено, вспоминая и собирая элементы этого адского ребуса. Я отчётливо вспомнил полненькую девочку в туфельках с лакированными носами, её расстроенную мордашку и съехавший с плеч школьный рюкзак. Ошарашенное лицо «ботаника», от которого я так бесцеремонно оттащил своего приятеля, и самую главную деталь, которую я увидел в комнате убитого охранника, но не придал ей никакого значения, посчитав не важной. Там в этой залитой ярким солнечным светом комнате был стол, а на нём, как будто кого-то, дожидаясь, сиротливо лежал разноцветный леденец. Она посмотрела на меня сквозь стекло закрытых дверей и улыбаясь помахала рукой.