Узоры на стекле

Через стекло автобуса практически ничего не видно. На нём мороз нарисовал разные неописуемые и непонятные узоры, полностью изолируя обзор. Однако если приглядеться и дать разгуляться своему воображению, то можно увидеть картины, написанные самой природой. Интересное явление. Эмилион только и занимался, что высматривал узоры, но когда замёрзли его очки — это было уже слишком.

— Они собираются включить печку? — всё также по-английски спросил юноша у спящей на соседнем сидении Конкордии. К слову, они после множества скандалов всё же сошлись на том, что Эмилион будет называть её именно так, а не Сэкай или Эхо, но взамен девушка настояла на том, что будет звать его Эмкой. Скрипя зубами, оба согласились.

— Не ты один задаёшься этим вопросом, — совершенно бодро, но в то же время с закрытыми глазами ответила ему девушка, но уже на русском, получше зарывшись в шарфик. — Возможно, она уже работает.

Эмилион вздохнул и принялся дальше смотреть в окно, убрав с лица очки. Всё равно от них нет никакого толка, а он не такой уж и близорукий.

Откуда-то сзади послышался восхищённый возглас:

— Смотри, какие офигенные волосы, — определённо, говорили именно про него. Конкордия ведь свои волосы спрятала под куртку, но только для того, чтобы они не начали сечься. Эмилион же такой мудрости не знал, да и сама девушка давно порывалась срезать ему эти патлы, поэтому ничего не сказала. Бесили они её.

— Я тоже такие хочу, — это было сказано ещё тише, но юноша всё равно услышал, но никак не отреагировал.

Хорошо, что в правый глаз он вставил линзу, скрывающую цвет, иначе бы отбоя от местных неформалов и прочего ненормально народа точно бы не было. А что? Тараканы в голове у всех одинаковые.

А вообще надо было надеть шапку. Капюшон ни от чего не спасает. Снежинки всё равно каким-то странным образом умудряются попасть на голову. Даже в автобусе. От холода тоже. Сколько на улице градусов? Сколько-сколько? Минус тридцать четыре? Конкордия на это лишь ностальгически улыбнулась, пробубнив что-то вроде: "За десять лет ничегошеньки не изменилось". Эмилион вообще даже никогда не представлял, как можно жить при такой температуре, а тут ему сказали, что это ещё тепло для января. Нет, больше он сюда не поедет.

На ногах у девушки были те самые знаменитые валенки, что так упорно и по сей день фигурируют в легендах. Смотрелись они довольно странно, как уверял Эмилион. Зато тепло, как комментировала Конкордия, но юноша всё равно их не надел и теперь мёрз в своих холодных ботинках. Однако, он уже успел пожалеть о своём выборе.

— Когда мы приедем? — теперь он спросил по-итальянски, совсем не контролируя свою речь, чем словил на себе ещё пару покосившихся взглядов каких-то бабулек.

— Что-о? — потянула Конкордия. К таким казусам она давно привыкла, поэтому спокойно переспросила.

— Приедем, говорю, скоро? — на немецком.

Девушка от безнадёжности возложила себе на лицо руку и тихо посмеялась, не давая перерасти этому в истерику.

— Ну уж нет, так не пойдёт, — она убрала с лица руку и наконец-то открыла глаза. — Давай ты будешь говорить на одном языке, лингвист недоделанный. На английском, хотя бы? Я тебя не понимаю иногда.

Юноша одарил её надменным взглядом, совсем не понимая, что в этом такого. Сама виновата, что знает всего три. Это очень мало для жителя страны, у которой одиннадцать государственных языков, хоть она и приезжая.

Конкордия, понимая, что это дело давно было уж точно не в её шляпе и никогда туда бы не попало, решила отстать от Эмилиона с этими причитаниями. Хорошо, что она в школе немецкий изучала.

— Должно быть, скоро, — ответила она, чем совсем не удовлетворила вопрос юноши. Это "скоро" длилось по меньшей мере три часа.

Устав пялиться в одно и то же место, он хотел было вытащить телефон и хоть чем-нибудь себя занять, но, к несчастью, заметил, что тот выключился и никаких признаков жизни не подаёт. Отлично. Оказывается, что и телефон надо было брать морозоустойчивый. Тяжело вздохнув, Эмилион тоже закрыл глаза и завалился на спинку сидения.

Юноша чувствовал, что мирно посапывающая Конкордия, которая притворяется спящей, сейчас про себя ухмыляется. Она столько всего специально не рассказала. Например, откуда он мог знать, что здесь везде снег? Везде, кругом, повсюду и почти целый год расположился по всей поверхности, поблёскивая и ослепляя этим людей. Эти белые безразмерные сугробы, в некоторых проходных местах доходящие до колен, теперь ему в кошмарах будут сниться. Этот снег определённо хочет его съесть. Нет, даже не так. Сожрать и не подавиться. Хорошо, что в городе его чистят. Наверное.

О, а бедные ветки деревьев! Полностью усыпаны ослепительным белым ужасом. Как они ещё не обломались?

А как снег противно хрустит! Будто печенье давишь. Вкусное печенье. Ещё порой кажется, что этот звук — мольба о пощаде.

Нет, конечно, в Эландии снег тоже есть, но он полежит пару недель где-нибудь в феврале тонким слоем, полежит, полежит, да и растает, поэтому никому на нервы и не действует.

Узоры на окнах хоть и были по своему красивы и необычны, но тоже дорогого стоили. Терпенья их отскребать, например. И звук при этом был не менее противным, чем от хрустящего снега, поэтому Эмилион и оставил окно в покое. Эх, знал бы он, что у коренных жителей ко всему этому совсем иное отношение.

Может, ему снова в "окно" посмотреть?

Так и сделал. А смысл спать? Всё равно тихо ехавшая машина по плавной дороге укачивала. Кстати, тут миф о плохих дорогах немного не совпадал с реальностью. Неужели это не так? Или просто в некоторых местах?

И всё же смысл надеть очки обратно был, но не было никакой гарантии, что они вновь не затянутся такими же узорами, но разглядеть что-либо было действительно сложновато. Наверное, большая часть нарисованного на стекле — всего лишь плод его временами больного воображения.

Слева, наверху, невзирая на лютый мороз и время года, над рекой, покрывшейся льдом, парят чайки. Сотня чаек. Они немо кричат, словно что-то пытаются сказать. Они сталкиваются с друг другом, пикируют вниз. На мгновение Эмилиону даже показалось, что там у них идёт битва, но, наверное, это всего лишь тот отголосок воспоминаний о войне пытался вставить своё слово.

А там же, только справа, расположился... цветок. Банально, но этот цветок своими аккуратными лепестками огромной величины буквально выходит за пределы ограниченного пространства, распускаясь и на стенах кабины. А листья и стебель ничуть не уступали своему прекрасному отражению, без проблем расположившись на соседнем рисунке.

Стебель обвился вокруг туловища рыбы, сдавливая её, но та будто и не обращала на неё никакого внимания. Для неё сейчас ничего не существовало, кроме того, что она высматривала над собой. Эмилион тоже приподнял взгляд и увидел... конечно, чаек, бьющихся надо льдом. Невероятно, но глаза рыбы полны ужаса, она в глубине души надеется, что тонкий-тонкий слой льда, покрывшего реку, спасёт её.

Удивительно, как согласованы эти незамысловатые рисунки. Словно они связаны единым сюжетом на одном холсте знаменитого художника, но художнику этому имя будет Мороз. Поистине необычно.

Теперь взгляд юноши скользнул вниз по замёрзшей реке к тому месту, где льды раскололись надвое и дали впасть своей пленнице в море, а там... бушевал шторм. Он раскачивал корабль, ветер беспощадно обрывал хрупкие паруса, а они ведь просили, просили об этом. Кричали.

Остальная часть разрисованного окна была полностью затянута белым полотном и не несла в себе никакого сюжета, но невольно напомнила Эмилиону о сугробах снега, что встретят его после того, как они доедут до родного города Конкордии. Правда, та говорила, что её уже лет десять никто не ждёт. Да и ладно. Она просто захотела вспомнить и посмотреть на те места, что были когда-то милы её сердцу, а сейчас остались в далёких воспоминаниях, но и сейчас эти воспоминания грели душу. Жаль, что у самого Эмилиона такого никогда не было. В этом он своей девушке завидует. И очень сильно.

А эти холодные родственные места так горячо согревали сердце одинокой Конкордии, заставляя даже во сне улыбаться, поэтому она всегда хотела когда-нибудь вернуться туда. Нет, не навсегда. Только взглянуть, потому что сейчас её сердце уже привязалось к городку Фаруэлл, который сначала только угнетал, но... потом что-то изменилось. То ли в ней, то ли в самой столице четвёртого региона.

— Эмка, — только сейчас юноша заметил, что на время выпал из реальности, полностью погрузившись в свои мысли. За плечо его трясла Конкордия, пытаясь привести в чувства.

Он хотел спросить, в чём дело, но, кажется, понял это и так. Наконец-то приехали. Эмилион даже в ледышку не успел превратиться, что вдвойне радовало.

Поспешно выбравшись из автобуса, юноша, как и ожидал, потонул в снегу, который, видимо, не почистили даже в городе. Рядом стоящая Конкордия опять звонко рассмеялась, язвительно комментируя, однако эти комментарии пролетели мимо ушей благодаря... прилетевшему прямо в лицо массивного снежка. От неожиданности Эмилион неуклюже повалился назад, но вовремя успел захватить с собой смеющуюся во весь голос девушку.

— Извините! — кажется, это всего лишь ребята, которые играли в снежки, нечаянно промахнулись. Чего же злиться на детей?

Холодно-холодно-холодно. Как же холодно! Дрожь пробивает всё тело, а из-за налипшего на лицо снега ещё и слезятся глаза, только вот Конкордии абсолютно всё равно. Нацепив на руки тёплые рукавицы, она помогла теплолюбивому страдальцу встать и отряхнуться от снега.

— Одеваться теплее надо было, — усмехнулась она, но ответом стал лишь убитый взгляд юноши, который уже как можно побыстрее хотел оказаться в тепле, где никто, совсем никто не смог бы кинуть в него бесполезным снежным комком.

— Я никогда, никогда и ни за что сюда не поеду, — тихо пробормотал Эмилион, и хорошо, что Конкордия его не услышала. Не поздоровилось бы.

Свои личные страхи перед белым ужасом пришлось откинуть ещё на пять дней. Зато неподражаемые узоры на стекле хоть как-то скрасили серые, точнее, белоснежные каникулы в лютый мороз.