Ганя

Ганя Машихин, упитанный отрок во цвете лет, проснулся, что называется, не в своей тарелке. Болела голова, во рту ощущался мерзкий кислый привкус. Ко всему прочему, пахло гречневой кашей. Аромат был таким насыщенным и рассыпчатым, что его впору было накладывать в блюдо и есть, вздыхая от удовольствия.
Но вот есть как раз не хотелось.
«Заболел?» - тяжело заворочались мысли в Ганиной голове. Утренний завтрак был приятной необходимостью и проводился при любой погоде.
Ганя замер и прислушался к своему нутру. «Чего это с тобой? - всполошился. - А ну, отвечай!» Ни бурчания, ни урчания не последовало. Тишина…
* * *
Жилось Гане поначалу несладко. Мать его, обремененная многочисленным потомством, внимания уделяла мало. То ли от болезней, то ли от банальной лени, все больше лежала в полутемном своем закутке, тяжело переворачиваясь с боку на бок. Еды на всех не хватало. Видя такое, Ганю забрала к себе на хутор тетка Маша - Машиха, как ее все называли. И питание ему трехразовое организовала, и уход, и свежий воздух - целыми днями слонялся Ганя по двору, ума-разума набирался. Со всеми подружился, кроме Гоги - белобрысого длинношеего типа. Невзлюбил он Ганю сразу и навеки. Исподтишка строил разные козни - то подкрадется незаметно и гаркнет над самым ухом, вводя Ганю в мелкую пугливую рожь, то ущипнет в сарайчике. И потом - долго смеется противным смехом: «Га-га-га!»

Была у Гани и любовь. Соседская Фрося. Шикарная, медлительная, сонная. Когда шла она вечером по улице, у бедного Гани перехватывало дыхание: широкая, с идеальными изгибами спина тяжело переливалась при каждом Фросином движении, словно танго танцевала.
Гога каким-то образом вызнал про эту Ганину слабость и совсем распоясался. «Ишь, вышагивает, сисястая! Хороша Маша, да не ваша! Слюни утри - у нее таких кавалеров пруд пруди, чай!»
Иногда Фрося смотрела на них фиолетовыми влажными глазами и насмешливо тянула: «Эх, где же настоящие мууужики? Скууучно…» - и вздыхала.
Размеренную хуторскую жизнь неожиданно взволновало неординарное событие.
К Машихе приезжала в гости какая-то дальняя родня - не то двоюродная тетка, не то кузина. Не виделись они лет десять, поэтому встреча обещала быть горячей и затяжной. Меню торжественного обеда обсуждалось уже неделю.
- Не знаю, чем Томку и удивить? В воскресенье приезжает. Ну, овощи-фрукты, само собой. Рыжики прошлогодние, брусника моченая. На горячее-то что соорудить, Фрол? Хорошо бы, и мясо, и птицу, да?
И Фрол, Машихин муж, задумчиво вздыхал:
- Хорошо бы…

Долгожданное воскресенье выдалось на славу - солнышко светило с самого утра на чистеньком, похожем на выстиранный голубой Машихин фартук, небе. Настроение и так было праздничным, да тут еще Фрося взглянула как-то особенно нежно на обомлевшего Ганю.
«Все, сегодня же с ней объяснюсь, - замер от неожиданной смелости Ганя. - Может, и она меня… того-этого…»
- Чего рылом-то разулыбался? - вдруг услышал за спиной знакомый скрипучий смешок. - О Фроське размечтался? Забудь! Она с Борькой Витькиным смахнулась. Я вчерась своими глазами видел, что они на дальнем лугу вытворяли, - и, наклонившись над самым ухом, Гога в подробностях поведал о вспыхнувшей звериной страсти между красавицей Фросей и грубияном Борькой.
Ганя поверил сразу. Хотел укусить сплетника Гогу - да промахнулся. Погнался за ним, не разбирая дороги.
Вдруг почувствовал запах - пряный, сладкий, будоражащий. Замер. Принюхался. Аромат лился из сеней, маня и обволакивая Ганю какой-то непонятной истомой. Пошел на зов, не сопротивляясь…
В сенях, в старой алюминиевой миске, лежали забродившие вишневые ягоды. Размытые, подтаявшие, буроватого цвета, они источали все свои соки для него, обиженного и униженного Гани и шептали: «Съешь нас…»
И Ганя, всхлипывая и давясь, торопливо и жадно, не жуя, глотал нежданное лакомство вместе с косточками. Боль уходила, сменяясь приятной расслабленностью. Стремительно падая в сон, Ганя вздрогнул. Глаза ослепила сверкнувшая металлом вспышка. «Что это, никак гроза? - успел удивиться. - С чего бы?..»

* * *
Ганя Машихин, упитанный отрок во цвете лет, все еще пребывал «не в своей тарелке» Кроме бесчувственного нутра, его беспокоила и странная легкость во всем теле.
Вздохнув, Ганя разлепил глаза и посмотрел на себя со стороны. Вернее, откуда-то сверху.
В центре праздничного стола гордо возвышалась бутыль самодельной вишневой настойки. А рядом, на овальном блюде, утопая в россыпи гречневой каши, лежал он, Ганя Машихин - с апельсином во рту. Подрумяненный пятак его блаженно улыбался. Чуть подальше, Ганя с удивлением увидел задаваку Гогу - ощипанного, обложенного сморщенными яблоками, покрытого хрусткой коричневой корочкой.
- Га-га-га, - услышал вдруг знакомый смех.
Прозрачный Гога насмешливо таращился на Ганю и, очищая клюв от вязкой яблочной мякоти, невнятно бормотал:
- Гусь свинье не товарищ…

В сенях слышались шумные восклицания: «Томочка, дорогая! Сколько же мы не виделись!» и звуки смачных поцелуев.
Фрося, звякая колокольчиком, грустно тянула в хлеву:
- Отмууучились… Скууучно…