Большое чувство Гриши Лифтёрова

Гриша Лифтеров спешил на службу, семеня короткими ножками, то и дело с хлюпом втягивая замерзшим носом холодный декабрьский воздух. Очки спадали с его хищного баклажанного клюва, и Гриша по привычке поправлял их, возвращая на место пальчиком в вязаной варежке.
Гриша был худощавым мужчиной лет сорока, маленького роста и к тому же близоруким.
Гришин покойный папа Семен Израилевич национальности был известной и фамилию носил соответствующую – Лифт. Чудом не загремев в сталинские лагеря, он таки женился на девушке скромной, имеющей образование и интеллигентных родителей. Звали девушку Соня Кливер. Соня, к тому времени, была девушкой «далеко на выданье», а Семен Лифт имел меленькую сапожную мастерскую, поэтому Сонины родители долго не возражали.
Вскоре, как и положено, у молодых родился маленький Гриша Лифт. Маленький Гриша был Лифтом ровно четыре года. А потом, когда его папа Семен Лифт был застрелен пьяным чекистом (на почве национальных заблуждений), Соня Лифт решила сделать Гришу русским и, дав хорошую взятку в ЗАГСе, записала его на фамилию «Лифтеров».
Стоит ли говорить, что как только Гриша пошел в школу, к нему навеки прилипла кличка «Гриша-лифтер». Но ему было «по-барабану», да и то, лучше быть Гришей-лифтером, чем Гришей Лифтом. Хотя, кому как нравится…
Обладая от рождения птичьей внешностью и тщедушным телосложением, Гриша, однако, имел твердый характер и мог за себя постоять при случае. А случаев таких было немало. Острые на язычок Гришины одноклассники дразнили его то «лифтером», то «кабиной», а иногда и «лифчиком». Драться Гриша толком не умел, зато духом был стойкий, да и кусался отменно. Вскоре покусанные одноклассники от Гриши отстали, а когда у того обнаружились способности к изучению английского языка, даже зауважали.
Годам к шестнадцати он сносно бренчал на гитаре и пел немного в нос «yesterday…». Девушки всегда окружали Гришу на молодежных гулянках и вечеринках. А он и не терялся, меняя девушек чаще, чем носки, разбивая их юные сердца.
После окончания политеха, получив специальность инженера по каким-то металлам и сплавам, Гриша решил жениться. Девушку, заглядывавшую ему в рот, звали Кирой. Она была очарована английским песнопением Гриши и носила его на руках в прямом и переносном смысле.
Дело шло к свадьбе. И однажды Кира пригласила его к себе на дачу отдохнуть, а заодно и познакомиться с родителями.
Загородный домик Кириных родителей оказался чуть больше, чем представлял себе Гриша: «небольшой» двухэтажный особнячок просто кричал о «непосильном» труде хозяев, «копивших» на его строительство «всю жизнь!». А обеденный стол, куда усадили Гришу, для начала восьмидесятых был очень неплох, и проще было назвать то, чего там не было, чем то, что там было. Некоторые блюда он вообще видел впервые и не знал, с чем и как их едят.
Все время обеда дородная тетка с «химией» на голове – Кирина мать – с подозрением поглядывала на будущего зятя. Кирин же папа наставительно поучал Гришу о целесообразности ежедневной работы над собой и на благо всего человечества. После изрядно оставленной после себя стеклотары папашка раскраснелся, подобрел и, став более откровенным, обнимал Гришу на веранде, уверяя при этом, что мал золотник, да дорог, и что нет маленьких людей, а есть маленькая зарплата. Таким образом, за несколькими выкуренными сигаретами выяснилось, что Кирин папашка работает начальником продовольственной базы, а его женушка – Кирина мать – там же главбухом.
- Не журись, Григорий, я и тебя пристрою, - обещал красномордый Кирин отец…
Проснулся Гриша рано утром от того, что почувствовал, как кто-то в упор его рассматривает. Приоткрыв один глаз, он увидел будущую тещу, Клавдию Степановну. Клавдия Степановна рассматривала Гришу с головы до ног, причитая шепотом:
- Ох, и мелкий же ты какой, ох, и мелкий…
В общем, «слинял» Гриша тогда же с Кириной дачи и больше на ее горизонте не появлялся. Этим и закончилась неудавшаяся эпопея с женитьбой, о которой он вспоминать не любил.
Время меж тем летело живенько, и однажды, подойдя к зеркалу в своей однокомнатной «хрущевке», Гриша увидел утомленного отнюдь не нарзаном, а пивом и другими горячительными напитками маленького человечка с седеющей шевелюрой и вставной челюстью. Маленький хищный клювик превратился в средних размеров баклажан с тенденцией изгиба книзу.
- Вот до чего доводят нехорошие излишества, - подумал Гриша и добавил вслух: особенно в обществе пьяных актрисок.
Дело в том, что Гриша ни дня не проработал по своей «металлосплавочной» профессии, а устроившись однажды в местный драмтеатр своего провинциального городка, и по сей день добросовестно работал там в должности художника по свету, как он сам называл свою работу, а проще – осветителем.
Театрик, прямо скажем, был поганенький, актрисы в массе своей страдали половой невоздержанностью, а главный режиссер – хроническим алкоголизмом. Завершающим аккордом этого «цветника» была директриса: маленькая плотная дама с большими, местами золотыми зубами. Пила директриса как лошадь, запоями не страдала и давно уже положила свой «рыбий» глаз на Гришу. Он отбивался, как мог. Директриса терпела, но периодически лишала Гришу премии. Фамилия у нее была редкая – Болтбендер.
Частенько, пощелкивая непослушной вставной челюстью, Гриша невольно вспоминал ту историю, произошедшую на гастролях театра в каком-то маленьком приволжском городке, и думал, было ли то происшествие волей случая или же всему виной – фамилия директрисы.
В тот памятный день в маленьком облезлом клубе городка театр давал «Женитьбу». Народу собралось как никогда много: пол зала, по Гришиным воспоминаниям, точно.
Публика состояла в основном из полупьяных мужиков – рабочих местного рыбно-консервного заводика. И все бы ничего, но перед вторым актом кто-то напоил главрежа и ведущих актрис. Что стало происходить потом на подмостках – можно себе представить.
Сначала из зала доносились смех и улюлюканье. Но, когда пьяная главная героиня послала публику на «три буквы», мужики полезли на сцену. «Избиение младенцев» продолжалось минут пятнадцать. Причем, Грише, находившемуся в тот момент за кулисами, за эти пятнадцать минут табуретом выбили почти все передние зубы.
Так Гриша стал обладателем вставной челюсти, но комплексов по этому поводу не приобрел, на вещи смотрел философски. Жизнь продолжалась, и осветителю Грише Лифтерову было в ней комфортно, несмотря ни на что.
Несколько лет назад мадам Лифт приказала Грише «долго жить», оставив ему в наследство малометражную «однушку» с продавленным диваном и аквариумом впридачу. В аквариуме плавала одна-единственная довольно большая рыба непонятного роду-племени и таращила удивленные, вылезшие из орбит глаза на Гришу. Впав в жуткую депрессуху он пристрастился водить в квартирку пьяненьких актрисок . Большая рыба, похоже, сей процесс не одобряла, с подозрением таращась на незнакомых девиц, очевидно опасаясь за сохранность своего корма.
Когда же Гришина депрессуха закончилась, и начались проблемы венерического характера, Гриша «завязал» с актрисами и решил стать прозаиком. В свободное от работы время, спустившись с маленького балкончика, уставленного софитами, лампами и светофильтрами, Гриша брался за перо. Писал он психологические триллеры, писал много и подолгу, подергивая маленькой ножкой в дырявом носке. Исписав таким образом пачку бумаги, Гриша потащил свои триллеры в издательство, где ему вежливо отказали, сославшись на «не формат».
Вскоре писательский зуд у Гриши пропал, но он нашел ему достойную замену: из старых спичечных коробков он склеивал супермаркеты. Налюбовавшись на свежесклеенный «шедевр», Гриша с наслаждением его ломал и тут же начинал клеить новый.
«Сороковник» подобрался совсем незаметно, баклажанный нос все больше загибался к низу, и диоптрий на очках тоже прибавилось, а женщина, за которой Гриша готов был идти куда угодно, все не появлялась. Отчаявшись, он совсем уже хотел вновь переключиться на пьяных актрисок, как вдруг совсем неожиданно на сайте знакомств ему ответила приятного вида шатенка. И завязалась переписка.
Шатенку звали Валей. Имя, конечно, неброское, но в письмах Вали было столько невостребованной нежности и чувств, что Гриша влюбился. На фото в «контактах» лицо у Вали выглядело чуть полноватым, но приятные ямочки на круглых щечках были такими соблазнительными, что продолжение фигуры Гриша уже мысленно дорисовывал сам, с нетерпением ожидая встречи с любимой наедине. Валя же все оттягивала их встречу, ссылаясь то на занятость, то на стеснительность. И вот, наконец, сегодня, за два дня до праздника она решилась и пригласила его в гости к своей подруге на Новый год.
Поэтому так энергично двигался сегодня к себе на службу, а, вернее, в театр на «новогодние елки» Гриша Лифтеров. И все эти два дня новогодние спектакли были освещены ярче обычного, и Гришин «баклажан», т.е. нос, подергивался в предвкушении встречи с любимой. Возбужденное состояние Гриши было, наконец, замечено и директрисой. А когда она после спектакля подошла к нему с вопросом о том, что с ним происходит, Гриша нервно хихикнул и «сделав глазки», шлепнул Болтбендершу по толстой попе, ввергнув ее в необычайное изумление.
Весь следующий день Гриша готовился к встрече. Надел чистую рубашку и даже заштопал дырку в носке.
Итак, к встрече Нового года все было готово.
Подходя к дому новых знаковых, Гриша купил в цветочном ларьке букетик белых роз для Вали.
В подъезде жутко воняло кошачьей мочой и еще чем-то нехорошим. Недоброе предчувствие посетило Гришу, как только он позвонил в дверь под номером тринадцать.
Дверь ему открыла худощавая девушка приятной наружности. Увидев маленького Гришу, девушка вытаращила глазки и стала хохотать. Она взяла у недоумевающего Гриши пальтишко, пискнула: «Извините!» и, икая от хохота, скрылась в ванной. Он сконфузился, но в комнату прошел, порыскал глазами и, найдя диван, понял, что Кустодиев «отдыхает»…
На видавшем виды диване сидела его Валя. Гриша сразу узнал ее по ямочкам на щечках. Сказать, что Валя оказалась намного больше, чем он себе представлял, значит не сказать ничего: Валя была огромна. Ее маленькие белужьи глазки выражали томление и даже, где-то, вожделение. Арбузные груди рвались из откровенного декольте. Но больше всего Гришу поразили Валины ноги: это были не ноги, это были столпы мироздания. И на этих «столпах» были надеты зимние сапоги, застегнутые ровно наполовину: застегнуть их до конца, очевидно, не представлялось возможным. Гриша тут же смекнул, что в один Валин сапог он легко засунет две свои ноги и место даже останется.
От откровенного Валиного взгляда у Гриши побежали по спине мурашки, и он неуклюже протянул ей букетик. Наконец-то они познакомились, и Валя, теребя Гришины перепонки своим громовым голосом, стала рассказывать, как долго она готовилась к их встрече. Гриша слушал, сидя рядом с большой Валей, и соображал, смотаться ему сейчас или же выждать момент.
Момент не наступал, а положение становилось безнадежным.
Наконец, вернулась заплаканная от смеха подруга Вали, и они уселись за новогодний стол.
Гришина «любовь» сидела с ним рядом и, подливая ему водки, рассказывала о себе. Гриша, оглушенный ее голосом и водкой, соображал плохо и скромно поддакивал.
Потом ему стало хорошо, и он даже пошел танцевать с Валей. Обнять ее не получалось – Гришиных ручек хватало ровно наполовину. От Вали веяло жаром и склонностью к агрессии. Она прижимала Гришу к себе, как родного и, иногда, даже очень. Временами он начинал задыхаться между огромных Валиных грудей и мелко семенил в воздухе ножками, не ощущая опоры. А Валя, навалившись на Гришу большой арбузной грудью так, что у того запотели очки, намертво врезавшиеся в баклажанный его нос, гудела ему на ухо о том, что полюбила Гришу с первого взгляда и готова ради него на все, даже похудеть. Гриша прикинул в уме, что результата от Валиного похудения придется ждать лет сорок. «Пожалуй, столько не протяну» - грустно подумал он.
Вскоре, Грише стало совсем хорошо, и его «любимая», подливая ему еще водки, призналась, что работает в СИЗО, надзирателем. От этого признания Гриша, мало что уже соображающий, подавился копченой колбаской и закашлялся. Валя тут же пришла на помощь, «слегка» стукнув его по спине «ручкой». От Валиного шлепка Гришу бросило вперед, а его вставная челюсть пригнула в салат «Оливье»…

Грише снилось, что он едет в танке. Кругом была броня, громко ревел двигатель, все вокруг было мягким, тесным и душным, воздуха, явно, не хватало. Он попробовал открыть люк и проснулся.
Первое, что увидел Гриша, была большая рыба в аквариуме. Рыба, открыв рот и вытаращив глаза, смотрела на него остекленевшим взглядом и не двигалась.
За спиной взревел двигатель самосвала,и, повернувшись на другой бок, Гриша уткнулся носом … в огромную белую Валину грудь. Попробовал было поднять руку, но не смог этого сделать: на запястье был надет наручник, сковывающий его и Валину руки.
Тяжко вздохнув и подумав о большом и чистом чувстве, Гриша Лифтеров свернулся калачиком и заснул, уткнувшись носом в Валину подмышку.





Дмитрий Савельев (Беляков)



4.01.2013 г.