Где голова, Комиссар Иванович?

Из рассказов моей бабки

После Гражданской коммунисты начали наводить свои порядки в Военно-Медицинской академии в Петербурге. Среди прочего, предстояла аттестация профессоров и преподавателей по специальности. Но что комиссары знали в медицине? Разве что как резать, но это не то. Так что пришлось профессорам аттестовать друг друга, в присутствии комиссара.

Вот сидит профессор-экзаменатор в кабинете, при нем большевик. Заходит профессор-аттестующийся. Экзаменатор говорит, по латыни, разумеется: "Коллега, не скажете ли, где у человека голова?". Тот с важным видом показывает на свою голову, и по латыни же отвечает: "Вот она, коллега". Все, отлично, вы аттестованы. Комиссар и не пикнул.

Дед мой, Самуил Исаевич (из Бобруйска) вернулся с Гражданской не знаю в каком чине, но членом партии и какой-то шишкой, поступил в Военно-Медицинскую академию, там встретил мою бабку Хельгу (Ольгу), они женились, получили отдельную комнату в общежитии. Бабка до этого закончила Петербургскую гимназию Вдовствующей Императрицы Марии Федоровны, так что подготовка у нее была солидная. Чему Самуил выучился в Бобруйске, не знаю, и как осваивал науки не знаю тоже, но в конце концов именно он стал доктором наук, профессором и ведущим специалистом по физиологии водолазного дела. Были среди еврейской молодежи Бобруйска способные люди, выходит. Но тогда он был студентом, и как я уже говорил, каким-то мелким партийным боссом. Что делать, было дело, не скроешь, в общем, зависели от него и преподаватели.

Как-то Ольга-студентка, будучи дома, слышит стук в двери, открывает -- на пороге один из преподавателей, говорит очень вежливо: "Могу я видеть Семена Ивановича?". Бабка, т.е. тогда еще студентка, в некотором замешательстве говорит, простите, мол, вы ошиблись, здесь такой не живет. Визитёр тоже слегка смутился, говорит, ну, товарища -- и называет фамилию деда. Ольга-Хельга с лютеранской прямотой говорит -- так он же Самуил Исаевич, какой он Иванович. Комплимент не удался.Что до прямоты и некоторой жесткости, то бабка сохранила их и в дальнейшем, не знаю, были ли эти черты протестантскими или красноармейскими. Религиозным человеком Ольга Карловнa не была, высказывалась на эту тему так: "Ты знаешь, Стасик, никакого Бога нет; а если бы был, то Его надо было бы вывести и расстрелять как последнего сукина сына".

----


После революции в Петроградскую Военно-Медицинскую академию хлынули разные люди. Вступительные экзамены отменили или сделали пустой формальностью. Моя бабка Ольга (Хельга) закончила гимназию в Петербурге, ее подготовка была достаточной.

Были студенты совсем другого уровня, красноармейцы, пролетариат. На первом курсе, после лекции по физике, Ольга слышит такой разговор двух студентов:
А: "Васька, я ничего не понял!"
Б: "Я все понял, это просто: молекУл с молекУлом сталкивается, получается aтOм." (Большими буквами я обозначил ударение студиозусов-пролетариев).

Представления не имею, как учился мой дед Самуил, из бобруйских евреев. Он был партийный и воевал на Гражданской, возможно были ему скидки, со временем он стал известным физиологом. Вряд ли по блату. Смутно помню соответствующие рассказы, кажется, он гонялся за бандитами, поймав, с товарищами подписывал "приговор", они же и расстреливали. "Я и суд, я следствие, Цап-Царап ей ответствует, присужу тебя к смерти, тут тебе и капут." Но не ручаюсь.

Деда однажды надули в Польше, рвались они к Варшаве или еще куда, на знаю. Он был на коне, и возмечтал о настоящих брюках галифе. В польском местечке договорились с портным, за ночь пошьет, утром красная гоп-кавалерия мчалась дальше. Материал хороший ли, кавалерист Самуил спрашивает. Портной отвечает по-польски, потом выяснилось, что это слово значит говнистый. Через день езды новые галифе протерлись насквозь там, где был контакт с конем или седлом.


Окончив первый курс, Ольга конечно знала анатомию. Мясник в лавке об этом не знал, уговаривал ее купить костлявый кусок таким образом: что вы смотрите, барышня, ведь всего один пРозвонок.

Cейчас (февраль 2012) кажется, совок все испаскудил в России, и если бы не он, была бы Россия на высоте, все шло хорошо до первой мировой. Не уверен, вряд ли Самуил, местечковый еврей, при всей энергии и таланте, стал бы профессором и полковником царской армии. Конечно, преуспеяние бобруйских юношей не самое главное для России; но опасно ставить рогатки на пути способных людей, даже если они евреи. Хотя не ясно, выиграл ли Самуил: что лучше, быть мелким лавочником или полковником РККА? На большевиках больше крови, чем на нацистах, да и 1937 был впереди.

Все порядочные люди в России клянут Путина, мне тоже не нравится, хоть не мое дело. Все же думаю, если б он был на месте Николашки, может прищемил бы хвост своей истеричной Алекс, большевикам и Распутину. Не справился Николашка, ему бы взводом командовать, а не такой ершистой страной.

--- ---
Хлынули большевики, евреи и не евреи, в столицы, на видные места, в ту же Военно-Морскую медицинскую Академию. Хотели забыть свое скромное происхождение, быть похожими на прежних хозяев жизни. В еврейских юношах сидели амбиции быть не только профессорами и наркомами, но походить на кавалергардов прежнего режима: пускать пыль в глаза. В Петрограде после гражданской было очень неспокойно, особенно по ночам ходить не рекомендовалось. Один такой виртуальный кавалергард, желая блеснуть наличием оружия перед студентками, хвастался -- я вчера с какого-то острова на какую-то линию ночью пешком дошел, с одним лишь револьвером в кармане. Студенткам приходилось иногда проделывать тот же путь не имея в кармане ровным счетом ничего, во всяком случае ничего стреляющего.

Об одной страшной ночной встрече бабка Ольга мне рассказывала. Ночь, берег Невы, старые склады. Ветер со стороны залива, вода поднимается, подтапливает склады. Крысы уходят из складов нa сухие места, бабкин путь пересекает плотно сбившаяся крысиная стая, движущееся поле из блестящих спинок. Человек, конечно, самый страшный зверь, но от такой встречи тоже обмочиться можно. Опасность человека замаскирована, привычна, оказаться среди моря крыс -- неприкрытый ужас.

Самое страшное, говорила Ольга - 1937 год. На войне по крайней мере было понятно, где свои, где чужие.