Житие ты наше уральское.Ч.2,гл7(продолжение2)

Ю Р Ю З А Н Ь (продолжение)

-Никола! Слышь, Никола?..-
Ребята лежали в спальниках, тесно прижавшись друг к другу спинами. От ночной прохлады стекла запотели и плакали конденсатом. Молчали птицы. Молчала речка за гребнем.
-Чего тебе?- буркнул Никола.
-Не спиться чего- то!- обрадовался Аркаша, перевалился на спину. – Ворочаюсь, ворочаюсь - не спиться…-
-Ну?-
-Давай поговорим! Всё - равно ведь не спишь!?-
-Сейчас уже нет.-
-Давай!.. А завтра отоспимся на Клюкле! По полной!-
Николай развернулся к Аркадию.
-Балома! У тебя совесть есть?- Зашарил рукой по сиденью, нащупал сигареты со спичками, присел и закурил. – Ну, давай, говори… Ты, как женщина стал. Или, вон, как та речушка…-
Аркаша живо уселся рядышком, тоже закурил.
-Почему же «речушка»?-
-Да всё журчишь и журчишь, не умолкаешь… Ля - ля- ля, ля- ля- ля…-
-Так и мужики такие есть!-
-Вот я про тебя и говорю!-
Аркадий заулыбался.
-Ты чего? Обиделся, Никола?-
-Только- только засыпать начал, а ты…-
-Отоспишься, отоспишься завтра… Нам всё - равно через час на гребень.-
-Накой?-
-Проорём в два голоса ишаками! Напоследок!-
Никола молчал, глядя на огонёк сигареты.
-Чего молчишь? Камень какой- нибудь с верхотуры сбросим! Для антуража!-
-Как детишки, честное слово,- негромко отозвался Николай. – И я, хрен старый, увязался с вами. Неймётся. Хозяйство всё на Ксюху бросил, сюда попёрся… Чего, спрашивается… В индейцев играть?..-
Но тут, в свою очередь, обиделся Аркадий.
-Ну, и сидел бы у себя… на заимке… Чего поехал? Сидел бы, монеты закалачивал!-
-У меня заколотишь…-
-Заколотишь! Ты - да не заколотишь?! С леса да со зверья… Ишь ты, стрёмно ему с нами… Заматерел… Никола, нам жить осталось - тьфу! Мизер! Ты же ни разу в жизни больше такого кайфа не испытаешь! Представляешь, какие рожы завтра у ребят будут? Как взахлёб тебе про кости да следы рассказывать будут? А ты: «мани, мани»… Выпендриваешься здесь…-
-Ничего я не выпендриваюсь,- уже начал оправдываться Николай. – Просто… как детишки балуемя.-
Аркадий же всё продолжал возмущенно гнуть свою линию.
-Хозяйство у него… Да у всех дела, не у тебя одного. Никто не ноет! На мне институт целый висит, а я с тобой здесь… собачусь. Хозяйство, хозяйство… Минимум человечку надо на своём веку, минимум! Нет! «Давай, давай! Мало, мало!»…-
-Всё! Замолчь! Учить ещё будешь…-
-Буду! Буду!-
Оба уже не замечали, что говорят на повышенных тонах.
-А чего? Я не прав? Ежели б ты сказал: не долюбил, не досмеялся, не договорил, а то - хозяйство!..-
-Денег всегда хочется больше!-
-Да зачем?! Зачем?-
-А я вот не хочу твоих куриных колбасок! Я, может, финский сервелат хочу!-
-Ты что, не любишь колбаски?!-
-Нет! Не люблю! Я и сервелат финский не люблю, но тут дело принципа!-
-А- а, принципа…-
-Да! Принципа!-
-Ну, тогда я «пас». Как говорит твой братишка: «Принцип - это серьёзно!» Даже аргументы не всегда помогают. «Против жадности только пулемёт помогает» Я - пас. Хозяйствуй…-
- «Тьфу» на тебя с этим хозяйством! У меня к слову пришлось, а он привязался!.. Ты не ректор, Аркаша, ты - репейник болотный, обыкновенный.-
-Кержак красноармейский!-

. . .

-Лёш, ты это… порыбачь, если хочешь… Я пока рыбу почищу.
Мамлин, неприязненно смотревший на вытряхнутый из сети улов, просиял.
-Степаныч, правда, можно? Без обид? Справишься? Степаныч, я быстро! Минут тридцать! Посижу на зорьке…
-Иди, иди, справлюсь.
Степаныч сполоснул котелок, пошёл к костру за ножом, солью и разделочной доской.
Ребята ещё спали. Бормотали, похрапывали во сне. Из слегка приоткрытой палатки несло тяжелым духом казармы и собачьего питомника.
Он задул уже ненужный светильник у стола. Рядом, придавленый кружкой с остывшим чаем, лежал раскрытый Вовкин «поминальник».
Степаныч наклонил его к костру, без смущения вчитался.
«…Плывём, плывём… Тихо, неспешно. Не скука, нет!- спокойствие опустилось на землю, на Россию - матушку, на уральскую речку с бубенчиковым названием «Юрюзань», на наш ковчег с его обитателями. Разношерстная команда наша удивительным образом гармонирует с окружающей средой. Загорелые мускулистые тела всех восьмерых рельефно отражаются в темно- бирюзовой воде. Полуметровые налимы, как рыбы - прилипалы, скользят неотступно за катамараном. Соколы - сапсаны с километровой высоты пикируют на кузнечиков и букашек. Снуют, жужжа, разноцветные и разнокалиберные стрекозы.
Спокойствие и нега. Это - горный Южный Урал в июле. Он стирает и нивелирует своей мудростью и величием все социальные статусы и материальные неравенства. Директора фирм и магазинов мирно уживаются с водителями и щенками. Краснодеревщики с удовольствием наливают ________(зачеркнуто) представителям творческой интеллигенции и спорят с хвостатыми иммигрантами из Германии.
Спокойствие и непоколебимость.
Здесь уже давно не случается никаких потрясений. Последнее землетрясение зафиксировано за миллион лет до нашей эры.
Мир и спокойствие. Только спокойствие. Пусть мельтешат и суетятся окраины. А нам негоже. Мы - опорный край! Нам волноваться не к лицу…»

Степаныч улыбнулся. Вытащил торчащий меж страницами карандаш и дописал родным корявым почерком:
«Владимир! 1. Мало пафоса!..
2. Собаки не только загорели, но ещё и облезли.
3. В действительности наличие творческой интеллигенции «на ковчеге» не ощущалось. В натуре»

Положил аккуратно блокнот на место.
Неразборчиво зачертыхался невидимый за камышом Лёшка. Неумолимо светало. По реке гнало лохмотьями туман.
Светало и светало.
Степаныч решительно зашагал к берегу, где его с ужасом ожидала успевшая заснуть рыба.
.


Ю Р Ю З А Н Ь (продолжение)


-Сегодня, мужики, день расслабухи. 2- 3 километра - и днёвка. И рыбалка… Грибочки поищем, должны уже пойти… Пещерки там знатные, вам понравятся! И банька! Дровишек сейчас напластаем по пути - и банька к вечеру…
Команда, развалившись на катамаране, внимала сквозь полудрёму Вовкиным речам и обильно потела под одиннадцатичасовым солнцем.
-А какой там ёрш жирует! Песня! Навар - ложка в котле поутру стоит! Что там твоя стерлядь! Стоп! Чалимся! Лёха, доставай пилу!
Вот так, с постоянным Вовкиным трендением и напиленным по пути сосняком, они часам к двум благополучно дотянули до стоянки. Ткнулись в галечник у крутого правого берега. Вверх змеилась тропинка, вырубленная в глиняном откосе. Ступени аккуратно отделаны чурбаками.
На противоположном берегу шумел приток - речка Клюкля. Да безмолвно маячил штатный палаточный лагерь для «маршрутников». Ещё чуть выше этого лагеря красовалась фанерная будка, украшенная рекламными надписями.

«ПИВО. РЫБКА.
НАПИТКИ ВСЯКИ-
Е.
БЕЛЯШЬ. СИГАРЕТЫ.
СОСИСКИ ГОРЯЧИЕ»

По обе стороны от Клюкли и лагеря высились скалы с громадными входами в пещеры.
-Да -а,- Степаныч тоскливо переглянулся с Вовкой. – Посидите. Я наверх схожу, стоянку посмотрю…
-Пройдись по берегу заодно. Может, Никола уже приехал?.. Перекурим пока.
Остальные ушкуйники не отрывали вожделенных глаз от ларька. Причём, каждый от своей заветной надписи.
Степаныч поднялся наверх.
Чистая уютная поляна средь сосен. Мусор собран в мешки и свален кучкой в отдалении. Обложеное валунами костровище. Самодельный столик. Сидушки из брёвен. Банная каменка. Поверху - каркас, обтянутый подкопченным полиэтиленом. Остатки дров.
-Чего я разнылся?- хмуро подумал Степаныч. Пнул шишку. – Вот она, поляна твою любимая. Будто и не прошло тридцать лет. Всё, как было… Сидушки только эти… А что ты хочешь?.. Чтоб травой всё поросло?- Злость и раздражение, почему- то, не проходили. –Чисто, не испоганено- и то слава Богу…- Посмотрел на каменку. –Может, и твои ещё камни внизу лежат… Хотя… нет… у нас ближе к обрыву баня была…. А, может, и здесь… Не помню. Тридцать лет… Первый сплав… Жизни впереди - не меряно! А кто остался… Аркаша, Никола… Вовка, Надюха… Да я… Вот тебе и «не меряно». Коротка кольчужка оказалась. Пятнадцать нас было… Как «на сундук мертвеца» шутили… Дошутились… -
Закурил. Сел у холодного костровища.
-Степаныч! Чего там?- послышалось снизу, от реки.
Не ответил. Сидел молча и курил.
-Ушел…-
А он и не уходил никуда. Сидел и курил.
-Граждане бандиты! Всем оставаться на местах! Горбатый, выходи! Выходи, подлый трус!-
Степаныч поднял голову. У ларька, на противоположном берегу, маячила родная замызганая мордашка братишкиного УАЗика, а рядом зайчиками прыгали пенсионные силуеты Николы и Аркадия.
-Черти! Пригнали всё- таки!- невольно улыбнулся Степаныч и на сердце потеплело.

. . .

Машину оставили под присмотром опухшего от пересыпа ларёчника. Выпили с ним не палёной челябинской водочки и ударили по рукам.
Пока все разгружали катамаран и перетаскивали вещи на стоянку, Володька, выгребая на лодке против течения, по хитрой замысловатой дуге добрался до Аркадия с Николаем. Кое- как разместились и поплыли обратно.
Забесновались собаченции, приветствуя любимого поставщика косточек.
Анатолий, перетаскивая бревна к каменке, ревниво посматривал на эту вакханалию.
-Получите вы у меня ещё колбасу по триста рублей!- мстительно пыхтел он на склоне. – Вообще одну ливерную лопать будете!
Оголённый корень сосны специально выполз на тропу и с силой ударил по обнаженному большому пальцу ноги. Толя зашипел от боли, запрыгал на одной ноге, не в силах сдержать привычную торговую ругань. Бревно карандашиком ёрзало на плече. Так, с бревном, он и присел у костра, чуть не прибив едва отскочившего в сторону Серёжку.
-Ты смотри, больно- то как! Опухнет!- пожаловался ему Анатолий. – Понаростили корней, вступить некуда!-
-Кончай ныть!- Сергей лихорадочно горстями набирал шишки. – Подплывают!-
-Эй, лишенцы! Здоровеньки буллы! Хау ду ю ду, мистер Вдовин! Шелом, Челяба!- жизнерадостно проорали снизу.
-Всё, славяне, понеслась!- Степаныч махнул рукой, и шишечный град посыпался на вновь прибывших. Средний возраст стреляющих и хохочущих дураков был сорок пять лет. Хохотать не мешали ни инфаркты, ни корни деревьев, ни отдышка.

. . .

-Аркаша, если б ты только видел! Вот такой следище! Шерсть! Кости! А на этом, как его, Степаныч?- на Навесном! - череп в пещере! Как ломанулись оттуда! У Ульки - шерсть дыбом!
Грохот! Ба - бах! И вой!!! Жуть!!! Белый такой стоит - и медленно- медленно уходит, представляешь?! И скалится, собака!..-
Коптилась рыбка в походной коптильне. Томилась банька, забеливая изнутри испариной целофановые стенки. Настаивалась ушица. Вкусно пахло нарезанными огурцами и укропом. Мирно покоились у Клюкли натянутые сети. Плюм - поперёк себя шире - забылся тревожным щенячьим сном, не удосужевшись выплюнуть из пасти здоровущий мосол.
А ребята продолжали взахлёб выкладывать скопившиеся за трое суток новости. Лишь Володька, Степаныч да Рика иногда скептически посматривали на вновь прибывших. Но лица тех выражали лишь изумление, страх и восторг. В зависимости от услышанного.
Уже не раз стучали салютно кружки. Гитара «ходила» по кругу. Дымилась Володькина трубочка с черносливом.
Смеркалось.
И неслось в замершую темноту леса
«А в стране дураков дураков не осталось.
Все приехали к нам погулять - отдохнуть.
А у нас, как всегда, пустота и усталость.
А у нас всё путём. Только где этот путь? Э- эх…
Под тяжкий вздох хлопнув стакан,
Сам себе бог, сам себе пан.
В душу залез - там тёмный лес,
В лесу дупло, в дупле тепло»

-Что, ребята, в баньку?-
Ни сколько не стесняясь ни матери - природы, ни Ульрики фон Модус ребята неспешно разделись и гуськом потянулись под нагретый полог. И стар, и суперстар…
Встали кружком вокруг каменки, как жертвы у алтаря, переминаясь на колючем лапнике. Володька почерпнул из котла две полные кружки холодной воды. Размахнулся (все из предосторожности прикрыли кто стыд, кто срам) и плеснул.
Жахнуло раскалённым паром. Ребята опрянули в стороны, уткнулись тылами в раскалённые стенки и вновь, скуля и воя, подались к центру.
В самом дальнем углу, на корточках хитрый Степаныч в вязанной с помпоном шапочке «семидесятника» кровожадно запаривал свежие веники и косился диким взглядом на вспотевшую толпу.
-Ужо я вам!- говорил взгляд.
-Ужо ты нам!- трепетали блестевшие тела, стремясь к выходу. Но у входа сидела, оскаля клыки, Рика.
Володька вновь плеснул.
Степаныч вновь взмахнул.
И так - минут пятнадцать.
Первым выпустили сердешного Анатолия. Тот, не обращая внимания на любимые корни, в две секунды очутился в воде. Обхватил невесомыми руками осклизлый валун для балласта и, как бельё после стирки, безвольно закачался на волне. Немного погодя повыскакивали и остальные.
Никогда прежде здешние горы не слышали столько слов о банщиках. Были задействованы все семь падежей и несколько склонений. Банщики глупо улыбались рядом просветлевшими лицами.
Через некоторое время опять потянулись в баньку - попариться, но уже так, в щадящем режиме.
Часов в десять уже сидели у костра. Не шумели, не гомонили. Слушали гитару, выпивали, разговаривали «за жизнь».
-Ты знаешь, Вовка, я какой- то… дёрганный стал… Баламутный…
Намешано что- то во мне всякого… В бессмертие душ верю. Верю, что встретимся мы ещё все где- нибудь там… - он неопределённо махнул рукой. -когда- нибудь…-
Степаныч малость запьянел от спирта, от баньки, от слегка забытой бивачной обстановки.
-«Умереть достойно»… Чушь собачья!- Он примиряющее погладил Рику. – Жить достойно - это вот… совсем другое дело… А уйти… Под лавиной… в ванне… от аппендицита - какая разница?
ТолстОго хают…- перескакивал он с пятое на десятое. – «Самоэкзекуция на старость лет- чего слаще- то? Грехи сделаны, заповеди нарушены, жизнь прожита - можно и покаяться. Почувствовать себя праведником и святым. Повитийствовать. Понаставлять на путь истинный…»
Дураки! Каяться всегда трудно! Хоть в младости, хоть в старости! Когда трудней - это ещё… бабка надвое сказала…
И на часы смотреть надо, чтоб секундную стрелку не видеть. Никогда! Это ж жуть: видеть, как остаток утекает! Налей ты, в конце концов!
Нет, всё- таки он хорошо запьянел. На философию потянуло. Без обычного трёпа и шуток. Говорил - будто в душе копался.
Вовка обнял его за плечи, подал кружку. С другой стороны от Степаныча сидел притихший Серёжка и тоже, не отрываясь, слушал его. Степаныч, не замечая всунутую в ладонь кружку, продолжал говорить. Иногда надолго замолкал, будто собирал разбежавшиеся под градусом думы. Терял нить и заводил разговор, вернее - монолог, о другом, вновь возвращался к старому… Ребята слушали, не перебивая. Он не учил. Он просто высказывал своё, пережитое и обдуманное. И говорил он тихо, будто самому себе.
-…Радуйся чужому счастью. Это ж такое дело… Будто подарки кому даришь… И о своём, несбывшемся, не жалей. Другое будет. Обязательно быть должно!.. И не ной… И не дешеви, не поскудничай… Всё возвернётся… И хорошее, и плохое… Не тебе- так детям, жене… До седьмого колена… Заболеют… уволятся… экзамен не сдадут… Не паскудничай… Хреново, что безадресно всё это… возмездие это… Сидишь, гадаешь- за что? Ребятёнок хворает- дед «квасил» без удержу… Жена болеет - а это ты в седьмом классе пацану по лицу врезал ни за что… слабый такой был, зачуханный, все шпыняли… Безнадёга ни с того ни с сего на сердце- это ты ребяткам, друзьям своим что- то тренькнул, соврал… Не паскудничай… Трудно- то как!
Иль наоборот: счастья полный дом! Полный дом…
А паскудство само в руки лезет… На! Возьми! Не увидит никто! И знать не будут! Пользуйся! Нельзя… Вернётся всё… сторицей вернётся, мало не покажется… Да не тебе, а, может, внукам… Они- то в чём виноваты?! Дед скурвился, а они виноваты!?
-Ты закусывай, закусывай, Степаныч.-
Тот увидел, наконец, кружку в руке, выпил. И сразу же потянулся за сигаретой.
-А ведь многие до упора за жизнь цепляются… Думаешь: что ж ты, бедолага, ломанный- переломанный весь, так за неё цепляешься… И жить то тебе уже в тягость, а карабкаешься, карабкаешься… Щас думаю: любит он, видно, кого- то… Больше всего на свете… И карабкается- то поэтому… Чтоб больно любимому не сделать… Хотя.. не все, конечно… По разному бывает…-
Сигарета потухла. Он зачмокал губами, поднял уголёк из костра, прикурил.
-Вот «панталык»- до сих пор не знаю, что такое… А кучу дел с него сделал.
Знакомый здесь, машину у меня ремонтирует, говорит: одиночество- это когда туалет изнутри не запираешь… И щетка зубная одиноко маячит… в стакане… Хорошо, бродяга, сказал… Грибов, жалко, не пособирали. Я бы вам сейчас такую груздянку заварганил!.. Да, Улька? Куваев- то хорошо говорил: «Против жадности только пулемёт помогает». Это точно. Сам испытал… И смотри, как скука с годами меняется… В пятнадцать- «тихо- это, значит, скучно»… А в сорок- как у Лозы… Только с людьми… От человек! Написал - как душу погладил! Вовка, спой, а? Щай нальём ещё по чуть- чуть - спой, а?-
-Серёга, налей… по чуть- чуть только…-
Вовка отобрал у Лёшки молчавшую гитару. Те, по другую сторону костра, о чём- то уже давно спорили. Особенно яростно собачились Аркадий с Анатолием. В центре, сияя медным в бликах костра лицом, с кокетливыми незагоревшими усиками восседал невозмутимый Сашка. Ноги с уже грязными босыми ступнями сложены калачиком, руки - на животе. Лукавая улыбка Будды блуждает от одной щеки до другой.
Владимир подтянул разлохмаченную третью струну.
-Давай, Вовка.-

«Ничего, ничего. Всё пройдёт, перестань.
Ты же в дальних дорогах справлялся с собой.
Просто- напросто ты постарел и устал,
Не поёшь про туманы и чью- то любовь.
Посмотри, как с деревьев слетает листва.
К сердцу, видно, уж слишком ты стал принимать
И ворчанье дождя, и чужие слова…
Возвращается жизнь - не сходи же с ума…
Закури сигарету, пройдись под дождём,
Как и раньше на помощь к себе не зови-
Люди сами придут, а пока подождём.
Как шутили друзья: «Такова се ля ви»
Помолчи над ночною притихшей рекой.
Дождь прошел. Огонёк… Кто- то тоже не спит.
Вот и всё. Потихонечку песню допой.
Возвращайся домой. Всё пройдёт. Потерпи»

Мочали все. Молчала ночь.
-Сволочь ты, Вовка… Чего душу травишь?!-
И ребята только сейчас заметили, что Степаныч действительно запьянел. Чего- то неразборчиво бормотал себе под нос. Попытался встать, зашатался и снова уселся, едва не свалившись с сидушки.
-Пойдём- ка, братишка, поспим.- Никола ласково приобнял его. – Пойдём, пойдём…- И, придерживая, повёл в палатку. Степаныч не сопротивлялся. Поднялась Рика. Потянулась всем телом, зевнула и поплелась следом.
-Ослаб чёй- то Степаныч,- сказал удивлённо Лёшка, подбросил поленьев в костёр. – Ни разу его таким не видел.-
-Всяко бывает… Сомлел. Иногда пьёшь, пьёшь - всё тверёзый! А иногда - со стакана пива скопытишься…
-Возраст- то… тоже сказывается.-
-Он ещё всех пересидит, с возрастом- то со своим…-
-Да чего вы… Две ночи всего и осталось. Когда ещё вырвемся все вместе? Вот он, на радостях- то…
-Это точно!
-Аркаш, а как там, в Челябе?
-А чего ей сделается… Стоит Челяба. Трое суток прошло… Стоит…
-Да… Трое… А, кажется-будто месяц…
Из палатки выбрался Николай. Обулся, зашнуровал вход. Из темноты, качаясь со сна и подскуливая, подвалил Плюм. Николай чертыхнулся.
-Что, специально ждал, когда закрою?-
Вновь расшнуровал, запихнул щенка во внутрь.
-Спит Степаныч?-
-Спит. Умаялся, бедолага.- Николай присел к костру. –Вспомнил сейчас… По молодости частенько поддавали. Всё в жизни праздником было. Машину купишь- все друзья у тебя… С охоты приезжаешь- та же петрушка. Всё обмыть полагалось.
Валюха у братишки терпела поначалу… А чего: не упивались, не буянили… Всё- равно, надоело… Да и самим надоело… А вспомнилось, как Валюха братишке выговаривала: дескать, «как ты пьяный на отца похож! Копия!». Батя- то у нас шибко поддавал! Буйный был пьяный! Степаныч тогда сильно обиделся: «А на кого ж я, дескать, походить должен? На соседа, что ли?!»
Смотрю сейчас на него - нисколько не похож! Тихий и смиренный. И не буробит. Батя- то буйный был!-
-Да весь мир пьёт! Кого не возьми!.. Скандинавы эти… Американцы… Пить только не умеют. У меня здесь приезжали одни, договор подписывать… Посидели малость в кабачке - и в аут! А фильмы смотришь: виски! Двойной! Без содовой!- Лёха махнул рукой. Подцепил с решетки копчёного налима и с тихим стоном втянул запах копчёной рыбы.
-Лёх, а ты знаешь, сколько это - двойной виски?- Санька любил серьёзные обстоятельные разговоры о насущном и вечном: о землице, о бытие - питие, о справедливости…
-Ну? И скоко?- Алексею тоже было интересно, с какой дозы у янки проявляется русский характер.
-Сорок граммов!-
Ба! Все раззявили рты и молчали. Саньке, моряку очень давнего плавания, по поводу потребления спиртного на Диком Западе верили. Поэтому и обомлели, услышав убойную штатовскую дозу!
Серёжка первым делом разыскал прозрачную пластмассовую кружку с мерными делениями. Деления жидкости на российской кружке начинались с пятидесяти граммов. Он налил пятьдесят. Посмотрел на свет костра и выпил. Все смотрели на Сергея. Тот прислушался к себе. Все ждали.
-Не почувствовал,- резюмировал он, наконец. – Может, содовой не хватает?-
-Трепанул Пауэрс! «С ног валит»! Трепач!- с горечью произнёс Аркаша.
-Стоп! Какой Пауэрс? На У-2? Которого сбили?- опешил Сашка.
-Ну!-
-Дак тебе… Тебе ж лет 5- 7 было всего!-
-Ну!-
-Чего ж языком мелешь?! «Пауэрс!.. Трепанул!..» Где ты его видеть- то мог? «Трепанул…»-
Аркадий посмотрел на Александра, как на больного: с состраданием и жалостью.
-Саш, это ж он трепанул! И не мне, а журналистам. Я- то здесь причём?-
Саня промолчал. К Аркаше трудно было привыкнуть.
Опять разговорились парами и тройками, как в дозоре. Лёшка напирал на молчаливого Николая.
-Институт окончил - ох меня и распирало! Горы свернуть мог! И всё жить торопился! Думал, только идиоты в тридцать лет могут чувствовать себя молодыми! Тридцать лет - это же, тогда казалось… итог всей жизни подводить можно! Остальные годики - на доделку. Долюбить. Догулять. Доболеть. Шелуха, в общем… Доживание… До требуемой кубатуры с мраморным столбиком у изголовья. А то, главное, ради чего родился - и мимо! И уже не догнать, не сотворить… Каприз природы…
А единственое доброе, на что способился - только дочка. Да и то в соавторстве с женой. Ох, и мучился от подобной галиматьи в башке!
А потом деньжата пошли шалые. Загулял. Друзья появились какие- то… одноразовые… Повеселей на душе стало, мысли разные не лезут под руку. А если и лезут, то такие же… одноразовые… Хотя, проснёшься - волком выть хочется, жизнь воще никчемной кажется.-
-Ты и сейчас не тверёзый… Что, опять погано на душе?-
-Ну, ты скажешь!- Лёшка улыбнулся. – Мне сейчас даже с самим собой интересно!-
-Ты не налима, ты окунишку лучше возьми. Он, копчёный то, вкуснее всех.-
Алексей послушно взял окунька, налил в кружки.
-Ты, Николай, полжизни в тайге провёл… Вот скажи: неужто правда «снежные люди» могут быть?-
Николаю попало не в то горло. Он натужно закашлялся, застучал себя по груди, покраснел лицом. Лёха спокойно наблюдал за ним.
-Помочь?-
Тот активно закивал головой.
Алексей аккуратно поставил на клеёнку непочатую кружку со спиртным, рядом, в чашку, окунька, размахнулся и жахнул Николу кулаком по спине. Николай мячиком исчез в ночной темноте. Ребята вскочили, бросились на поиски.
-По уму- то, надо было одновременно и по животу и по спине вдарить,- задумчиво произнёс вслед Николе сидящий Лёшка. – Даже пятна из лёгких выпадывают…-
Николая нашли неподалёку, принесли к костру, подсадили, удерживая.
-Чего?.. Полегчало?
Николай укоризненно глядел на него глазами реанимированного.
-Так что про «снежного человека»? Расскажешь?-
Тот с трудом выложил на заскорузлых пальцах корявую фигу и показал её всем, поводя рукой слева - направо и справа - налево.
-Вот вам!- хрипло сказал он. – Пенсионеров сначала научитесь уважать! А то размахались здесь!.. Рукастые…
-Да ты б задохнулся к чертям собачьим! И уважать некого бы было! Ухи попросить не успел бы! Обижается ещё… Налейте ему! Аркадий, ты хоть расскажи! А то Вовка отмалчивается, этот дули строит, третий спать завалился!..-
Аркадий поёрзал на бревне, передвинул коврик с сучка на гладкое и произнёс:
-Я готов! Это было в степях Херсонщины…-
Через десять минут уже все хохотали. Рассказчик из Шлимана был от бога: серьёзный, даже немножечко грустный. И
аргументированный. Он сыпал ссылками из «Норильского виноградаря», «Тянь - Шаньского хлебопашца», «Казахского водника», причём, с датами. Цитировал по памяти Кашпировского, Степаныча, Ульрику фон Модус и далай - ламу… «Грузил» всех собственными воспоминаниями и переживаниями, оканчивающимися почему- то всегда похоже: «на секунду не успели», «вот- вот, а его и след простыл», «я за камеру! Черт! Аккумуляторы сели! Только кусты шевелятся! И тишина!». Видимо, эта серьёзность вкупе со скурпулёзностью всех и подкупала, и смешила.
Толя, похахатывая после очередной научной байки, отошел в кустики. Присел. И продолжал похохатывать. Ребята, даже сквозь ветви, хорошо просматривались на фоне костра. Посидел, глядя на друзей. Ещё посидел. Поднялся. Потянул брюки и нечаянно нажал курок давно забытой ракетницы.
Знаете, как это иногда бывает?.. Идёт человек по улице. Прилично одетый, при параде, даже, может быть, в галстуке. Идет, значит… И вдруг, ни с того ни с сего, пинает пустую консервную банку. Из - под «Килька в томатном соусе. Обжаренная. Разделанная». По восемь пятьдесят, допустим. Душа захотела! Вот так, просто! Д у -ш а з а х о т е л а!!! Что, не случалось? Ну… это, наверное… одеты вы неприлично были… галстука не было…
Вот так и у Толи с ракетницей. Машинально… не со зла… Но курок спустился и заряд полетел. Штаны, само собой, тоже вслед за курком спустились. А Аркадий в это время дошел до самого интригующего:
-И вот, два дня назад, копаюсь в подшивках «Правда Башкортостана» и обнаруживаю заметку двухмесячной давности:
«Идрисовская трагедия. Явь или не явь?»
(Интервью с выжившими)

«13 мая, в пятницу, в 23-55 после полудня жителей села Идрисово, что раскинулось аж на 200 метров вдоль реки Клюкли разбудил жуткий, леденящий кровь и ноги вой неведомого чудовища…-
И в это время жахнула Толина ракетница!
Потом, спустя некоторое время, все сильно удивлялись, что остались живы! Что не было переломаных, калечных, спятивших. Потому, что сигануть в кромешной тьме с трёхметрового обрыва без элементарного членовредительства нормальным людям невозможно!
Забег «в желтой майке лидера» возглавлял босячный Санька Жедяев. Грациозно поднял себя и грациозно исчез под обрывом. Следом мелкими блинчиками в реку ссыпались Серёжка с Вовкой. Никола с Лёшкой и Аркашей ломанулись в тайгу.
А ракета, порикошетив средь берёз и сосен, ткнулась на излёте в костёр и замерла в родном семействе «легковоспламеняемых и взрывоопасных».
Минута молчания.
-Толя?!- опасливо подал голос Аркадий. – Толя?-
-Здесь я,- раздалось с противоположной стороны поляны.
-Никола, что это было?- шепот Аркадия был почти не слышен.
Николай поднялся. Засмеялся нервно.
-От, …! Ноги не держат, мать его!- Сел, хохоча. – Игрушку у ребятёнка забрать забыл! О, ты, …! Не держат!-
-Саня! Саня!- продолжал, не поднимаясь, перекличку Аркадий. – Как вы там?-
-Пойдём, Лёха, ничего больше не будет.- Николай опёрся на Лёшку, заковылял к стоянке. –Сушняка- то навалили… На завтра ещё хватит. Вставай, братва! Конец артподготовки! Патроны у Анки кончились. Кинщик спился, кина не будет… Толя, живой? Выходи!-
-Мужики! Я ещё посижу… пейте пока без меня…- Голос бомбардира был прерывистым и жалобным.
-Жив!- Степаныч радостно вздохнул. – Слава Богу!-
Из палатки раздался дружный тройной храп.
-Сильны, бродяги! Лёх, поставь уху, пущай греется. Пожрать надо. Толь, ты будешь?-
Прислушались к лесным звукам.
-Будет!- уверенно сказал Мамлин. Поставил котелок на костёр – Голодный сейчас придёт.
Снизу, от реки поднялись «морские котики». Сумрачные, неразговорчивые, будто задание провалили. «Старший» группы сунулся поближе к огню. Сидел в мокрых шортах и ни с кем не желал общаться. Глинястый береговой «комуфляж» постепенно подсыхал тонкой корочкой на коленях, животе, шее…
-Сань, у тебя и волосы в глине,- робко заметил Володька. – НА расчестку.-
Тот взял. Но вместо «спасибо» почему- то «покатил бочку» на Николая.
-Коль, ты вот мне скажи: мы что, круглыми сутками «тренироваться» будем? То на скалы ползём, то от черепов бегаем, то, вон… заплывы ночные…- В бурчании сквозила сварливость.
-Доколе?- поддержал его «напарник» Серёжка.
-Ох!- раздалось из кустов с Толиной стороны. Озябшие «котики» непроизвольно вздрогнули.
-Свои это, свои,- успокоил Лёха. – К ужину готовится.
-Так вот: доколе?!- Саня запустил расчёстку в шевелюру и зашипел от боли. Володька с опаской отсел к мощному Мамлину. Тот незаметно отодвинулся от глинистого Вовки.
-Всё, Саш, всё. Ещё одна ночка - и дома. Блаадать! Душ! Постель! Исподнее! Всё чистое! Аж хрустит! И арбузом пахнет!-
Саня продолжал шипеть.
-Не дуркуй! Высохнет - само отпадёт. Или иди, в речке промой…-
-Холодно! Ладно, пусть сохнет. На!- Протянул Володьке расчестку с оставшимися семью зубьями.
-Ты, Сань, про Запад лучше расскажи. Как там люди- то живут? А то я дальше Чмаровки и не выезжал…
-Думаешь, помню? Лет тридцать прошло…- Александр всё никак не мог оклематься от пережитого. – Выпьем, что ли?..- буркнул он вопросительно.
-Выпьем, выпьем… Сейчас ушица подогреется… Рассказывай!-
-Да я, правда, не помню. Ну, во Франции дорого всё… не пошикуешь… Не покупали почти ничего там. В кинушку только ходили, на эротику. И то - когда за старшего кореш в «тройке» идёт.
-Что значит: «в тройке»?- Серёжка уже окончательно отогрелся вместе с любопытством.
-В увольнение группами ходили. Один обязательно как- нибудь с органами связан был. Чтоб не случилось чего… Положено так было…-
Вовка вспомнил, как они сидели с Сашкой году в восемьдесят третьем летним вечером во дворе на лавочке. Рядом стояла трехлитровая банка разливного «жигулёвского», нарезанный лучок, соль, хлеб. Сашка рассказывал про поездку в Одессу. По путёвке. С другом.
-Люди стали жить лучше!- убеждённо говорил он, кося под одессита и манерой говорить, и выцветшей тельняшкой. – Одесса может купить всё! И не жмотиться! И продать всё! Мне продали Некрасовские «Окопы…» всего за трёшку!
-Ничего себе!- удивлялся Вовка, заглядывая тому в рот. – Это же дёшево!?-
-Это даром!- отвечал Сашка, закуривая «Челябинские». – Я бы купил ещё дешевле, но мне стало стыдно!-
-Может, ребята так шуткуют?-
В представлении Володьки вся Одесса смеялась и шутила, начиная с докеров и кончая градоначальником. Благо, проверить это он не мог.
-В Одессе шутят по - другому,- отчего- то угрюмо и мрачно ответил тогда Сашка. Повод для угрюмости отливал фиолетовостью под левым глазом.
А случилось следующее.
Путёвки, приобретённые по знакомству продвинутым другом, распространялись Т О Л Ь К О среди работников горкома и райкомов комсомола. А Саша, надо сказать, и в юности- то не больно походил на передового комсомольца. Вот рожу кому- нибудь набить - это другое дело, это завсегда. А комсомолец… Как- то кощунственно всё это выглядело по отношению к авангарду молодёжи…
Руководительница группы, видя незнакомое лицо средь честных и открытых знакомых лиц, начала зондаж: кто, зачем, почему, и т.д.
-Что- то вы не похожи на комсомольца,- сказала дама ему понимающе. Александр, сам не зная отчего, всё больше и больше тушевался, пока, наконец, не ляпнул «по секрету… как старшей группы…», что приставлен за всеми присматривать.
-Да вы что! Мы же не в загранпоездке!? В Союзе быть такого не может!-
Она ничуть не испугалась. Она просто константировала не вызывающий у неё сомнений факт. Но она не знала, как Александр умеет усмехаться.
Саша усмехнулся. И её пробило от этой усмешки до туфель на толстой подошве. Она поняла, что он, м о ж е т б ы т ь, говорит правду! И доверил эту правду по секрету только ей, старшей! Вот так.
Об этом скоро узнали все. Саню с другом сторонились. Саню с другом уважали. Были корректны и вежливы. Но в последний «отвальный» вечер дружок по нетрезвому делу ненароком проболтался о «электрослесаре Юго - Западной котельной Жедяеве Александре Анатольевиче».
Повыпивший авангард молодёжи, беря больше числом, а не умением, не испугался пудовых пролетарских, в веснушках и волосиках кулаков Александра и потребовал объяснений и сатисфакций. Дело не дошло даже до тривиального: «А ты кто такой?»
Гнать «авангард» далее вестибюля гостиницы Саше помешали заплетающиеся от выпитого ноги. Но досталось и ему. Причём, от старухи - вахтёрши, которая разогнала их допотопной шваброй.
Обратный путь на Родину наша парочка и остальная группа проделали в разных вагонах, удачно поменяв билеты с небольшой доплатой.

…-Вов! Вов!- Сашка тряс его за руку. – Спишь, что ли? Лёха, вон, не верит, что памперсов не было в наше время…-
-Тогда много чего не было… Помню… О, Толя! Жив? Садись, родной.-
-Жив.- Толя втиснулся в толпу. – Очки, блин, где- то потерял. Только … кашлянул - они слетели. Ничего не вижу.-
-Ладно, завтра отыщутся. А тогда, Лёха, много чего не было… Помню, стираешь пелёнки, а перед собой лекции ставишь учить… В кухне развешаешь - ни пройти, ни проехать… А зимой, если форточку откроешь, запах такой от них… прелый… сладковатый даже… - Вовка почему- то с осуждением посмотрел на «молодых» Сергея с Алексеем.
-Точно!- Сашкины глаза подёрнулись ностальгической поволокой. – И ещё иногда не отстирывалось! Хоть как три! Так, с желтизной, и полоскали. Только утюжком потом обязательно прогладить…-
-Да что там памперсы… Газеты все в дело уходили! Выбираешь только, где фото нет. Всё ж цинка поменьше пристаёт.
-А «гамыра», ребята?- оживился Шлиман. – Два рубля за трехлитровку в парке!
-А вы где брали?
-В «Парке Б»!
-И мы тоже там! У кавказцев!
-Ага! А арбузы кантовали?
-Кто ж тогда не кантовал?! Бежишь от «дубаков», арбуз неподъёмный… Бросишь его на хрен, а сам в кусты!.. Сердчишко бьётся, как у зайца, ноги ватные…
-Яблоки венгерские ещё были…
-Всё, ребята, всё! А то сейчас вас не остановить!- Николай поднял руку. – Скажите лучше, кто со мной завтра поедет? Аркаша хотит на катамаране последний денёк прокатиться… Ну? Кто?
-Давай я, Николай,- согласился Алексей. – Далеко здесь?
-Не! Меньше часа езды. Утром в пещеры сходишь - и тронемся.
-А надо?
-Надо, надо. Дворцовая - та вообще класс! И снимки из неё великолепные получаются. Заодно посмотришь, где Саловатка с конём пробирался. Тайно и невидимо.
-А сети?
-Ребята по пути снимут. Нам ещё дров напластать надо. О, дают!- опять восхитился он тройномым палаточным храпом. - Умаялись!
-Николай, ты про иети рассказывать начал…
Тот скользнул глазами по Аркадию.
-Да непроверенное это всё… Домыслы… Давайте о другом…

…Утро вырисовывалось какое- то робкое. Всё никак не решалось выгнать темень из кустов. Туман плотно, не шевелясь, лежал на поляне. Росистые бриллианты облепили траву и всё не хотели скатываться. Солнце всходило - и всё никак не могло перевалить через гребень. Мышка - полёвка, воровато оглядываясь, грызла сухарик на краю стола.
Степаныч с Рикой и Плюмом выползли из палатки. Огляделись, позевнули. И дружно отправились в заросли.
Плюм весело завилял хвостом, учуяв Толины очки, присел над ними. Степаныч согнал его, брезгливо поднял очки двумя пальцами, прополоскал в болотце и положил в карман.
-Вот это мы отспались! Вот это отоспались! Идёмте завтрак готовить.-
Всё - равно светало. И душа наполнялась летним утренним счастьем. Тихим, ласковым. На сто лет вперёд.
Степаныч помыл посуду, накормил собак и поставил вариться гречку. Затем собрал мусор в свободные пакеты, отнёс в общую кучу. Сел, закурил. Из - под клеёнки опять торчал уголок Вовкиного дневника. Вытащил. С трудом перелистнул отсыревшие за ночь странички. Последняя запись поражала непривычной для Вовки лаконичностью.
«Вечер. Будем париться. Отчего так давит сердце? Видно, кофе перепил…»
Степаныч опять, по заведенной привычке, дописал:
«Отчего желудок давит? Вряд ли трезвенник подскажет…»

.