Дом, взлетевший на небо

Мать, Нина Алексеевна, приняла увеличенную, обновленную, в серебристом багете фотографию, как дар свыше. Внимательно вглядывалась в лицо девочки, которая потом станет её матерью, будто допытаться о чём-то хотела. Потом уставляла долго рядом с иконами. Дочь кратко очертила ей сценарий семейной встречи Нового года. Мать возразила, что не шаманством же восстанавливать связь времен. Ей уже не хотелось расставаться с фотографией, и в качестве компенсации – для реквизита – она отдала фарфоровую чайницу, уцелевшую в семье с девятнадцатого века. По преданию, прабабушка, нашпаривавшая в ней треску, прожила до девяноста трёх годов.
Мать стала говорливой. Всплыло ещё одно семейное сказание. О том, как заставляли девочку Нину пить рыбий жир, а она исхитрялась выливать его в бутылку, спрятанную в чулане. И пригодилось в войну!
Елена Петровна, к изумлению матери, извлекла из необъятных глубин старинного буфета огромную тёмно-коричневую бутылку. Не может быть, чтоб та самая? После пожара принесена из чулана? И бутылку было решено присоединить к чайнице. Все! В лицей, в лицей!
В математическом лицее имелось общежитие для детей из области, и Елена Петровна сразу после пожара пихнула туда десятилетнего Алёшу – на конкурс. Наградой успешной сдачи стала крыша над головой сына. Но быстро выяснилось, что учить математику Алёше не хочется, и Елена Петровна всякий раз молилась, чтоб пронесло, и его не отчислили за нерадивость.
В холле лицея Ирина Анатольевна, классный наставник, подала ей мятый листок, исписанный корявым Алёшиным почерком. Елена Петровна, жарко покраснела, прочитав строки: Дом рисую на стекле – ха!/Оксид кремния (SiO) – потный; /Обнюхался клеем – не силикат!/ Блюю – пахнет рвотным…
– Вот чем занимается на уроке русского, – сообщила Ирина Анатольевна. Глядя на ошарашенную мать, утешила:
– Он не вредный, только вот из рамок выскакивает… К чему приведет?
– Протестная реакция, – вдруг отгородилась от сочувствия Елена Петровна, подумав про себя, что талантов им только не хватало.
– Как знаете! – произнесла классная наставница, ожидающая другое.
– И, будто по сигналу, в холле появился Алёша. Устрашающая прическа «ирокез»… Но мать, как ни вглядывалась, не уловила испорченности в мальчишеском родном лице.
Вышли из лицея на волю. Двинулись по улице, изредка задавая короткие вопросы и так же коротко отвечая на них. Как обычно привыкали друг к другу после разлуки. Потом договорились до того, чтоб хотя бы при бабушке Алёша разыгрывал роль примерного мальчика. Такого примерного, который знает и про башмачки прабабушки, и про церковь, в которой её крестили, и про фотографию, и про другое всё…
…У Нины Алексеевны вразвалку на диване уже сидит Петя, старший сын. Как всегда он кажется чужеродным в бабушкиной квартире. Петя не хочет знать ни прошлого, ни будущего. Жильё, как хлеб насущный, ему нужно сейчас. «И размножаться не могу, раз некуда поставить двуспальную кровать».
Завидев мать, он вскочил, взбудораженный. Застрочил:
– Мам, я что, маленький? Новый год в узком семейном кругу?..
Елена Петровна спросила его про Олю, невесту. Отмахнулся. Выслушав сценарий, загорелся. Торопит всех и торопится сам.

В погорелом доме Генаха хозяйничает у небольшой самодельной печки. Где была стена – поленица из распиленных обгорелых брёвен. Рядом стол и стулья. Елена Петровна ещё раз всё объясняет сыновьям. Они – серьёзны. Укладывают в печь дрова, затапливают. Вот потянул дым, пошло тепло. Генаха достаёт из сумки свечные огарки и старый подсвечник. Накрывают и уставляют стол, особо – семейные реликвии. Усаживаются. Пора! Петя откупоривает шампанское, выливает в чайницу – полная. Алёша берёт у Елены Петровны записку, поджигает её и бросает в чайницу с шампанским. Следят, затаив дыхание: записка не успевает сгореть на двенадцатый удар часов. Петя выхватывает её, суёт в рот и жуёт. Елена Петровна заставляет его выплюнуть остатки и бросает их в печь – всё равно сбудется! Петя поднимает чайницу и пьет шампанское, потом передаёт по кругу. До дна! Чтоб получить квартиру! Чтоб Петя мог продолжать род! Чтоб Алёша!.. Чтоб мама!.. Чтоб Генаха!.. За всё!
Алёша в первый раз опьянел. Он задирает вверх, к звездам, лёгкую, кружащуюся голову. Глаза расширены. Елена Петровна подаёт ему оливье и спрашивает у Пети, почему не пришла Оля, невеста. Но милицейская машина останавливается рядом, и сержант подходит к оконному проёму.
– Нарушаем?
Достают паспорта, и сержант пролистывает их, смотрит прописку.
– Мы ведь дома, так? За столом, так? Встречаем, как все…
– Восемнадцать лет есть? – кивает сержант на Алёшу. – Выпил?
– В моем паспорте всё указано, – разъясняет наставительно Елена Петровна. – Так он дома, правда? С матерью, с братом…
Петя, обняв Алёшу за плечи, подаёт голос:
– Мы как бы… дома сидим… Новый год как бы…
Нештатная ситуация нервирует сержанта. Он поднимается в проём, оглядывает «помещение». Смотрит вверх, на облачно-звёздный потолок.
– Протопить хотите? – шутит так.
– Так запросто же! – отвечает Генаха, подкладывая поленья.
Праздничные люди, идя на площадь, к ёлке, останавливаются: любопытствуют, сочувствуют, кто-то говорит о сумасбродстве.
– Вызываю пожарных! – решает сержант. Но пожарная машина уже завывает.
Впрочем, в сценарии так и было: и милиция, и пожарные. Только не слишком ли быстро – наверно, ещё не дошли молитвы?
Пожарные принимают меры: заливают печку, поленницу. От запаха пены тошнит. Всё опять говорит о катастрофе.
Расходятся. Пропадает куда-то Генаха. Петя, прощаясь, говорит как-то вскользь, торопливо, что Ольга беременна, что в ссоре теперь она с ним, и исчезает в неизвестном направлении… Елена Петровна и Алёша идут к маме-бабушке. Елена Петровна долго ворочается на раскладном диване, тщится вообразить будущую квартиру – ничего, кроме комнаты в поселковом учительском доме. Наконец, засыпает. Снится, что на месте горелого дома – дворец. Все: бабушки-дедушки, прабабушки-прадедушки, они все, дети (так много детей!), Генаха – поднимаются по широкой белой лестнице. И музыка льётся с небес.
Алёше снится коридор жилуправления. Он поднят на колонны и хрустальный. По коридору, как по подиуму, идет Ногинова. Длинные ноги, длинные волосы…
А Генахе? Как выяснилось позднее, натруженному в предновогодние дни Генахе снилось, что он пилит обгорелые брёвна и пилит, кидает поленья в печь и кидает. А стены не убывают. Они растут, растут. И вдруг обугленный сруб отрывается от земли и поднимается в небо.