До невозможности унять... (часть 2)

Следующая мысль заставила подскочить в кровати. Пожар, что я устроил, наверняка, начнет путать мне все карты. Во-первых, обнаружат два трупа и, хотя за выходные вряд ли будет проведена экспертиза, сам факт смертей и пожара подтолкнет кого-нибудь к ненужным для меня выводам. Во-вторых, если эти четверо все еще дружили, их начнут обзванивать и пропажа одного из них может неизвестным пока образом отразиться на оставшихся двух… А, впрочем, будь что будет…

Я перевел взгляд на ботинки, сиротливо жавшиеся у входа в комнату. Свои два дня они уже отслужили. Через силу поднявшись, я подошел к ним и засунул их в пакет с сырой одеждой. Грустно улыбнулся им, как старым, хорошим знакомым, с которыми приходилось прощаться, и положил весь пакет в спортивную сумку. Посмотрел мельком на часы. Было уже десять. В квартире, несмотря на воскресный день, наверняка, уже проснулись. Я вытащил из сумки маленькую бутылку из-под водки, отвинтил крышку, набрал в рот отвратительно пахнущего самогона, который тоже привез с собой, пополоскал им горло до тех пор, пока из желудка не поднялась волна тошноты, и выплюнул все в открытую форточку. Не стоило провоцировать хозяев на косые взгляды и неуверенные вопросы о том, где я провожу ночи. Запах перегара в дополнение к моему всколоченному виду и красным от утомления глазам, сделают все за меня. Я перекинул через плечо полотенце, взял мыло, зубную щетку и пасту и пошел в ванную комнату…




Мои дни похожи один на другой. Я умираю каждую ночь, и каждое утро заново рождаюсь в муках. Я научился побеждать сомнения и лень отсутствием мыслей и впечатлений. Моя жизнь богаче и насыщенней любой из тех, с которыми мне приходилось сталкиваться в последние годы. В моей жизни есть цель, и есть любовь. В моей жизни все еще есть вера, хотя и нет богов… Я отказался только от привычных ценностей и заменил их новыми. Теми, с которыми теперь приходилось жить и считаться…





…Солнце слепило глаза. Я бесцельно, как и в первую ночь, после приезда бродил по пыльному городу, но теперь уже открыто, не таясь, всматривался в лица прохожих. Правда, скорее, по многолетней привычке, выбирал больше пустынные, тихие улицы, а не многолюдные проспекты.

Больше часа назад пакет, с отслужившей свое одеждой, полетел в мусорный бак, который, несмотря на прошедшие часы, горел все так же исправно, как и раньше. Посидел немного неподалеку, собираясь с мыслями и, одновременно, чтобы убедиться, что одежда все же сгорела дотла, а не была вытащена из бака каким-нибудь усердным бомжом. Потом поднялся и пошел прочь, не думая уже ни о наступающем вечере, ни о прошедшей ночи…




Я потерял себя в своих снах. Многослойных, изощренных ужасах, зацикленных вокруг одного апрельского вечера. Не осталось в памяти уже ни деталей случившегося, ни обстановки, что окружала меня тогда. Только смутные очертания и набор мрачных размытых цветов. И еще ощущение боли и бессилия, когда у меня пытались отобрать ее уже мертвое тело…

Иногда я забываюсь в детских парках, куда изредка, когда становится уже невозможно находиться одному, захожу, чтобы посмотреть на детей. Шум от них и неподдающаяся ни логике, ни здравому смыслу суета, раздражая отчасти, успокаивают до предела натянутые нервы. Я отдаюсь этому шуму полностью, как и при прочих своих крайностях, забывая вовремя остановиться. Отдаюсь, чтобы спустя какое-то время снова вернуться к своей боли…





- …Здравствуйте, можно поговорить с Сергеем?..

- А его сейчас нет. А кто его спрашивает? – голос был надтреснутый, старческий.

Когда-нибудь праздное любопытство старушек, наверняка, выйдет мне боком.

- А когда он вернется?

- Завтра днем… Что передать ему?

- А где он сейчас? – я равнодушно игнорировал ее вопросы.

- На даче… Так что ему сказать?

- На даче… - я задумался на секунду. Впрочем, какая разница кому быть следующим. – Да, нет, передавать ничего не надо… Хотя, скажите, что звонил Алексей, хорошо?

- Хорошо… Еще передать что-нибудь?

- Нет, спасибо. До свидания, - не дожидаясь ответа, я повесил трубку.

Подумал несколько секунд и набрал последний оставшийся номер. В конце концов, когда-нибудь пришлось бы сделать и это…

Трубку подняли почти мгновенно…

- Да?

- Здравствуйте, можно услышать Александра?

- А его сейчас нет…

Предваряя ее следующий вопрос, я быстро спросил:

- Простите, а когда он будет?

На секунду повисло молчание.

- Ну вообще-то он должен вернуться часа через полтора… - она опять замолчала, подсчитывая, по всей вероятности, время.

- Простите, а с кем я говорю?

- Это Людмила…

- Вы его жена?

- Да… А с кем я разговариваю?

- Это Роман… Мы учились вместе в школе, - не хватало еще, чтобы она училась там же. Не давая ей времени задать следующий вопрос, я, насколько мог вежливо, спросил, - Люда, простите, можно будет перезвонить часа через два-три?..

- Конечно…

- Спасибо большое… До свидания…

- До свидания… - по ее неуверенному тону было ясно, что она хотела спросить о чем-то еще, но после прощания задавать вопросы было уже неудобно.

Я повесил трубку и задумчиво посмотрел на исписанную похабностями стенку телефонной будки. “Полтора часа…” В городе начинало темнеть. Я поднял воротник куртки и огляделся. “Неужели сегодня повторится вчерашний день?.. Господи, я же просил тебя – мне не нужны лишние жизни…” Не зная, куда идти, я постоял несколько минут на месте, рассматривая прохожих и фасады зданий напротив. Пожалуй, впервые за годы вынужденного ожидания у меня появилось время, которое я не знал, чем занять.

Все эти годы я боялся оставить свободными даже несколько минут, потому что приостановив себя в своей ненависти и своих тренировках, мои мысли, моя память сразу же накрывали меня липкой, удушливой тяжестью, от которой было только одно избавление -–безостановочное движение. У меня не было альтернативы: двигаться вперед или деградировать. Моя остановка означала мою физическую смерть, и я, как одержимый рвался вперед, уже не зная точно – желая ли отомстить или пытаясь убежать от себя…

Даже сейчас, размеренное движение к его дому оставляло массу времени на излишние, пугающие эмоции. И опять я почувствовал, как с каждым шагом меня все больше захлестывает бешенство и отвратительная, доводящая до дрожи в теле, ненависть, ужасающая своей бесконтрольностью. Я не был садистом – меня никогда не завораживал вид чужих страданий, но, похоже, в психике уже произошли изменения – я давно стал одержимым одной идеей, одной целью, которые требовали чужих жизней.

Так и сейчас, я вдруг понял, что мне не нужно видеть его глаза, не нужно, чтобы он прочитал в моих свой приговор, не нужно возвращать его на шесть лет назад. Мне хватило бы просто его жизни. Не стоило давать ему даже шанса на выживание. Достаточно было того, что он умрет в муках, пусть и не осознавая, за что… И это будет его частью платы за чужую боль…

Я ждал его возле дома уже около часа. Скоро он должен был появиться. И если даже он пришел до того, как я добрался сюда – тем хуже для его домашних…

Периодически я доставал и рассматривал его фотографию. Я изучил его лицо в мельчайших деталях, но нервное бесконечное ожидание необходимо было чем-то занять, и я в сотый уже раз вглядывался в бесцветные, черно-белые черты, беспощадно убивая последние минуты перед встречей.

Я заметил его уже у самого подъезда. Как всегда погруженный в себя, я чуть было не упустил то, к чему неумолимо шел долгие годы. Почти не упустил, ибо достал бы я его где угодно. Но, после вчерашнего, меня уже пугала мысль о том, что пострадают невинные люди. Пострадают за чужие ошибки.

Я вскочил со скамейки и, боясь, что он исчезнет в подъезде, закричал ему вслед:

- Саша! – пожалуй, чересчур громко и испуганно.

Он удивленно обернулся и непонимающе посмотрел на незнакомого человека, почти бегущего ему навстречу.

Уже в паре метров от него я заметил в его глазах сомнение и неуверенность. Наверное, последнее, что успел заметить там, не считая глухой звериной боли…

Изо всех сил я сжал рукоять охотничьего ножа и со всего размаха воткнул лезвие ему в пах. Он судорожно вцепился мне в куртку, ища опоры и начал медленно оседать. Вырвав нож из раны, я ударил его еще два раза, до упора погружая лезвие в живот, оторвал его от себя и оттолкнул в сторону…

“Все, малыш, остался только один… Только один, девочка моя… Господи, прости меня… Прости меня!!!”

С трудом отведя от него взгляд, я развернулся и быстро пошел прочь…





…В чем твоя воля, Господи? Зачем ты оставил меня в живых? Теперь, едва ли не первый раз в жизни я обращаюсь к тебе – зачем? Что за участь ты уготовил мне? Может, ты и, вправду, не всемогущ и не смог остановить их тогда? Но ты сумел дать мне силы, чтобы я прожил эти годы вдали ото всех и сделал меня оружием в руках твоих, твоей собственной, неугасимой болью, что нашла выход в моей мести и притупила на время твои страдания… Где логика в деяниях твоих, Господи? За что эта боль? Я не так силен, как ты и не смогу нести ее в душе своей. Никому не нужной и невостребованной. Я нашел ей выход, Господи, и принял твою волю с тем же смирением, с которым раньше принял свою смерть.

Как какой величайший дар или как плату за какие грехи оставил ты во мне любовь к мертвому для всех человеку?

Я устал, Господи, устал от ненависти и одиночества. Еще в той, прежней жизни я молил тебя, молил еще не зная, что ты уготовил ей, чтобы ты не причинял ей боли, чтобы вся боль, вся ее боль падала на мои плечи… Как я мог остаться с тобой, после всего, что ты сделал?! Как?!.

Я знал, что нельзя так любить человека, это всегда кончалось трагедией. Просто моя растянулась на шесть лет и останется со мной до моей последней смерти, дойдет до последней черты, где ты опять соединишь нас, чтобы никогда больше не разлучать… Никогда…




…Остался только один из них. Завтра я распну его в одном из окрестных лесов, как тысячи лет назад на крестах распинали воров и убийц…

У меня был еще целый день, чтобы выспаться и подготовиться к рывку к своей последней черте, за которой последуют годы пустоты и боли…

Что дальше? Хотя, какая разница? Мало ли мест, где мое единственное умение в жизни будет востребовано?

И, кто знает, может быть на одной из бессмысленных и никому ненужных войн, Господь даст мне, наконец, отдохновение от непосильной ноши…




Февраль 2001 – Май 2002 г.г.