История одного ВИА: часть 4

Город, так и не ставший «землёй обетованной», утопал в непрекращающемся снегопаде и, несмотря ни на что, по инерции готовился к встрече Нового года. Похоже, что, кроме меня, никто не думал здесь о каких-то забытых героях вчерашних дней, - надёжно погребённые под снегом беспамятства, их призраки оказались не слишком живучими в условиях сурового дальневосточного климата. Тот, с кем мне предстояло встретиться, кажется, был исключением.
Такси остановилось у серенькой панельной пятиэтажки. Расплатившись, я зашёл в подъезд и поднялся на самый верх. Позвонил в дверь.
Открыли чуть ли не в ту же секунду, - как если бы меня с нетерпением дожидались, сначала следя за моим появлением у подъезда, а потом отсчитывая мои шаги по лестнице. Передо мной стоял Геннадий Михайлович Иванов, - как я и предполагал, человек лет шестидесяти, далеко не старый и даже неплохо сохранившийся, учитывая его чуть седоватую роскошную шевелюру. По его внешнему виду было ясно, что Геннадий Михайлович серьёзно отнёсся к нашей встрече: на нём был чёрный вельветовый пиджак и чёрные же вельветовые брюки, белоснежная рубашка с малиновым галстуком в крапинку. Весь гадероб из той жизни, - решил я про себя.
- Здравствуйте, товарищ журналист! Я - Геннадий. Прошу вас так ко мне и обращаться. Проходите.
Его нарочито-советское обращение ко мне «товарищ журналист» показалось мне не столько забавным, сколько трогательным. Я оказался в крохотной прихожей, оклеенной старомодными обоями «под кирпич». По настоянию хозяина, не разуваясь, прошёл в комнату, где надо всем царила наряженная серебристой мишурой искусственная ёлка с пластмассовой красной звездой на макушке. Тут же рядом с ёлкой стоял журнальный столик; на нём бутылка «Советского шампанского», вазочка с мандаринами. В углу - радиопроигрыватель «Рапсодия». В этой квартире время остановилось где-то в 1991 году, а может быть, и раньше. Из общей стилистики выбивалась только настенная композиция из четырёх эстампов - психоделические «иконы битлов» от Энди Уорхола.
Я был посажен на диван, сам хозяин сел в кресло у столика с шампанским. «Никаких наводящих вопросов и прочих профессиональных штучек», - решил я про себя в ту минуту: «Пусть он расскажет то, что хочет рассказать». Геннадий Михайлович оценил мою тактичность, и, последовав завету безымянного автора «Слова о полку Игореве», не стал «растекаться мыслию по древу», а сразу перешёл к делу.
- Насколько мне известно, о нашем ансамбле вы знаете исключительно из тех газетных вырезок, которые дал вам Носов? Не считая, разумеется, статьи самого Андрея Викторовича в городском альманахе...
- Не совсем, Геннадий. Мне известны также фамилии и имена всех участников ВИА.
- Ну да, ну да. Что ж, а сегодня вы получите информацию, как говорится, из первых рук. Думаю, при желании вы сможете написать книгу о ВИА «Вейся, пейса». Хотя я и не знаю, кому всё это теперь нужно...
Как сказал один философ-моралист, «ближе к старости все мы становимся кокетливы, как женщины». «И как женщины ревнивы», - готов был добавить я уже от себя через мгновение, когда Геннадий Михайлович, нервно подёргав себя за кончик носа, вдруг перешёл к неожиданному выпаду в адрес невидимого соперника:
- Я, а вовсе не Михаил Шкляр стоял у истоков ансамбля. Он был худрук и главный вокалист, но музыку, музыку-то писал я. В конце концов, название ансамбля придумал я!
Он резко поднялся из кресла и подошёл к окну. Ничего, кроме падающего снега, он там не увидел. Не оборачиваясь ко мне, начал своё повествование. Я незаметно включил диктофон.

Да будет вам известно, товарищ журналист, что у меня хорошее музыкальное образование: в своё время я окончил институт имени Гнесиных, теоретико-композиторское отделение. Моим главным интересом почти сразу стала народная музыка. С этого всё и началось. Хотя нет. Всё началось с так называемых заданий по «наложению». Нам, студентам и аспирантам — будущим композиторам - предоставлялся неограниченный доступ к огромной фонотеке с магнитофонными записями фольклорной музыки больших и малых народов со всех союзных республик. Выбрав ту или другую народную песню на непонятном языке, каждый из нас делал из неё инструментальную фонограмму и подбирал к этой уже и не совсем песне стихи какого-нибудь известного поэта. Разумеется, музыку нужно было «подгонять», хорошо аранжировать под стихотворение, - но по тому, у кого и как в итоге всё это получалось, и оценивались наши композиторские задатки, наше умение работать с музыкальным материалом.
Тогда-то я и познакомился с тем, что принято называть традиционной еврейской музыкой. Огромным открытием для меня стало ясное понимание того, что мелодический строй всех этих «нигун рикудов» и «тиш нигунов» на каком-то глубинном уровне удивительным образом совпадал с мелодикой хорошо знакомой мне советской эстрадной музыки, восходящей к Леониду Утёсову. За открытием последовала идея, в правильности которой я убеждён до сих пор: популярная музыка может эволюционировать и развиваться только благодаря обращению к музыке народной.
Вдоволь поупражнявшись с наложением стихов Есенина на мелодии белорусских местечек, я пошёл дальше педагогически полезной, но лишённой настоящего творчества «игры в бисер». На последнем курсе я загорелся идеей ансамбля. Все мы тогда увлекались песнями «Beatles» (оборачивается к эстампам на стене). Как будущий композитор, я не мог не видеть весомую часть их успеха в том, что музыка «ливерпульской четвёрки» в своей основе имела народные корни и при своём изначальном формировании, усваивая импортируемое из Нового света блюзовое влияние, следовало также и городской музыкальной культуре северной Англии. Моё желание создать советский Beatles было не настолько наивным, как может показаться с первого взгляда. Я знал рецепт: качественная обработка народных мелодий плюс современное «битовое» звучание. Потом многие в советской популярной музыке пошли по этому пути, и «Песняры» тут просто самый яркий пример.
Что касается названия ансамбля, то оно возникло в моей голове ещё до того, как были найдены единомышленники. Я и здесь ориентировался на Beatles. Нужно было что-то... жужжащее. Ведь beetles в переводе с английского значит «жуки», так? Не смейтесь (с улыбкой махает рукой в мою сторону)! Так вот, что-то жужжащее; а если не жужжащее, то порхающее, развевающееся на ветру и при этом, может быть, связанное с причёской. Короче говоря, нужно было что-то нетривиальное, не похожее на добродушно-наивных «Весёлых ребят» и «Добрых молодцев». Тут-то я вспомнил про «своих евреев», как я называл про себя изучаемые мной фольклорные записи. «Вейся, пейса» - вот как будет называться ансамбль. Просто и интригующе. На случай вопросов в худсовете у меня уже был развёрнутый ответ об особенностях национальной жизни и «революционной сущности хасидизма». Миша Шкляр потом всё это добросовестно перескажет в интервью Носову, которое вы конечно же читали.
Сразу скажу, что название совсем не должно было указывать на то, что там будут петься исключительно песни с еврейской тематикой. Скорее, это должен был быть сплав музыкальных культур со всего Советского Союза. Это должен был быть эксперимент. Понимаете?
Что было дальше? Распределение после получения диплома. Работа в областной филармонии Биробиджана. Образование ВИА «Вейся, пейса» с планом тридцать концертов в квартал. Сейчас я понимаю, что в Москве или же в Ленинграде, да и вообще в любой столице союзной республики с таким названием нас бы забраковали ещё до знакомства с репертуаром. Но здесь — на задворках советской империи — наша авантюра прошла. К тому же, эта была Еврейская автономная область, - а идеологически аргументированное проявление самобытности в рамках советского патриотизма, на самом деле, всегда приветствовалось.
Вот я говорю «нас», «наша», а ещё не назвал никаких имён... Впрочем, имена-то вы как раз знаете (с умильно-лукавым видом помахивает в мою сторону указательным пальцем)... Но про Мишу Шкляра, боюсь, вы мало что знаете. Он был местным, - из тех, чьи деды и бабки осваивали эту таёжную глухомань перед войной. Рос творческим мальчиком: писал стихи, пел в школьном хоре. У него тоже была идея ансамбля. Я воображал себе, что наша с ним встреча была подобием исторической встречи Джона Леннона и Пола Маккартни. Я взял на себя написание музыки, он — стихи и вокал. Он был хорошим текстовиком и отлично пел. Его мысли как будто бы совпадали с моими; но, как оказалось впоследствии, не совсем. Короче говоря, совсем не совпадали. «Вейся, пейса» мог стать советским Beatles, а в итоге стал провинциальным двойником «Лейся, песня».
Начнём с того, что Миша любил распускать слухи. Например, здесь, на Дальнем Востоке все, кто слышал о нашем ансамбле, но не был знаком с его работой достаточно близко, были уверены, что в свободное от обслуживания культурных потребностей трудящихся земляков время мы подрабатываем на концертах с Аркадием Северным. Что якобы там, в столицах нас знают как «Братьев Жемчужных». Когда, я узнал, кто источник слухов, я спросил Мишу, зачем ему это нужно. Его ответ показался мне тогда каким-то странным: «Гена, мы должны раскручиваться!» Вот так вот: «раскручиваться». Лет через пятнадцать все начали употреблять это слово. А тогда никто так не говорил.
Когда ансамбль начал включать в концертные программы песни из репертуара «Лейся, песня» , - якобы с согласия Вячеслава Добрынина и Михаила Шуфутинского, - это, по-видимому, тоже означало «раскручиваться». К чему это в итоге приведёт, я догадывался. Всё закончилось в июле восьмидесятого. Про последний концерт вы знаете, но то, что Мишу Шкляра потом задержали и даже собирались судить — конечно же нет. Не судили, но всё равно история дурно пахла. Я ушёл из ансамбля задолго до этого позора, ушёл с чистой совестью...
Вот уже тридцать лет прошло с тех пор. Я преподаю в областной филармонии. Музыку почти не пишу - отписал своё, ещё тогда. Вы хотите знать, встречаюсь ли я с кем-нибудь из участников ансамбля? Вот ведь удивительное дело: город небольшой, все друг о друге должны знать, но нет — как разбежались тогда, так ни о ком я больше не и слышал... Правда, про Шкляра говорили, будто бы онв Израиль уехал, чуть ли не сразу после той истории...
А для вас, товарищ журналист, у меня есть сюрприз.
Стоп запись. Геннадий Михайлович достал из журнального столика и, подойдя ко мне, протянул мне в руки - бумажный предмет, который при ближайшем рассмотрении оказался конвертом для дисков формата миньон. Я извлёк из конверта полупрозрачную гибкую пластинку матово-серого цвета с техническим обозначением: МЕЛОДИЯ ВСГ ▼33 1/3. На титульной стороне при соответствующей направленности света можно было прочитать три строчки сверху вниз: ВЕЙСЯ ПЕЙСА, ДАВАЙТЕ ВЕСЕЛИТЬСЯ, С НОВЫМ ГОДОМ. Название коллектива-исполнителя и две песни.
Итак, ВИА «Вейся, пейса» существовал. Это не было ни глупой ошибкой, ни чьей-то непонятной мистификацией. Передо мной был артефакт из навсегда ушедшей эпохи аналоговых музыкальных носителей. В других доказательствах не было никакой необходимости. Дело закрыто.
- Хотите послушать, товарищ журналист?
- Конечно же.
Откинута крышка допотопной «Рапсодии». Пластинка уложена на вращающийся блин проигрывателя. Игла приблизилась к пластинке и, чуть помедлив, точно попала на колею музыкальной дорожки. Шипение. Потом полилась песня...