DELETED

DELETED Катерина Кюне Стася работает бардонавткой, кем-то вроде почтальона между нашим миром и Бардо – так учёные назвали случайно открытое измерение, куда на некоторое время после смерти попадает сознание умерших людей. Стася хорошо себя чувствует среди мёртвых, а вот в мире живых у неё полно проблем: письма и слежка бывшего парня, постоянные разговоры отца о её никчёмности… Но всего этого как будто недостаточно, и в её жизни появляется ещё один преследователь – невидимый. В книге содержится нецензурная лексика. Катерина Кюне DELETED Стася работает бардонавткой, кем-то вроде почтальона между нашим миром и Бардо – так учёные назвали случайно открытое измерение, куда на некоторое время после смерти попадает сознание умерших людей. Стася хорошо себя чувствует среди мёртвых, а вот в мире живых у неё полно проблем: письма и слежка бывшего парня, постоянные разговоры отца о её никчёмности… Но всего этого как будто недостаточно, и в её жизни появляется ещё один преследователь – невидимый. 0 Свет отражается слепит мешает увидеть ночь сдирает личину ночь сдирает Ночь. Теперь смотри внимательней но не зажмуривай глаз.     Из сообщений пользователя DELETED     (пунктуация полностью сохранена) Я выделила ему немного белизны и ждала, пока он к ней прикоснётся. Думала, появятся обычные буквы. Но он оставил что-то на своём языке – языке шорохов, волнения и недомоганий. Вы сможете «прочесть» это, если погрузитесь в особое состояние. Я называю это шагом в межморье. Оно (состояние) характеризуется внимательностью без ожидания, потому что ожидание всегда предвзято. Не мешайте тишине захлестнуть вас. Пусть она хлынет вам в уши и полностью заполнит их. Темнота сама постепенно распространится вокруг. Темнота крепко залепит ваши глаза, это может быть неприятно, но не закрывайте их. Ни в коем случае не прислушивайтесь и не присматривайтесь. Не напрягайте никаких органов чувств, наоборот. Если вы всё будете делать правильно, то в какой-то момент вы почувствуете что-то вроде лёгкого толчка. Это сдвиг вашего местоположения. Теперь одним своим краем вы заступили за границу и находитесь как бы одновременно в двух местах. По-другому: один ваш бок торчит из положения «здесь». Возможно, это не бок, а зад. Я специально употребила слово «зад», чтобы стало посвободнее. Потому что в этот момент многие пугаются, и их моментально сдвигает обратно. Но вы не из таких. Конечно же. Если вам удастся сохранить сдвиг на некоторое время, никакие дальнейшие инструкции вам не понадобятся. В этом двояком местоположении улавливание иной речи произойдёт само собой. Вы воспримите нечто, получите поток входящей информации. Скорее всего, у вас будет ощущение, что вы почти понимаете. И в тот момент, когда вы попытаетесь сделать усилие, чтобы понять до конца, произойдёт обратное смещение. Самое трудное: вы никогда не будете до конца уверены, что у вас получилось. Если кто-то говорит вам, что он смог, значит он даже не имел качественной попытки. Точно также у вас всегда будут сомнения относительно того, с чем вы столкнулись и что вам в действительности удалось понять или почувствовать. Это то же самое, что пытаться приклеить бумажный кораблик к конкретной точке морской поверхности. Вы получите опыт, которым вы не сможете поделиться. Сразу после обратного сдвига ваш мозг попытается всё декодировать. Естественно, у него ничего не получится. Чтобы скрыть от вас свой провал, свою полную некомпетентность, он заявит, что ничего не было, что вам всё это просто померещилось. Так что лучше не пытайтесь ничего «переводить» или «понимать», не пытайтесь приспособить то, с чем вы столкнётесь, для своего утилитарного языка, для своих утилитарных целей. Просто оставьте попытки. Хотя это мало кому удаётся. Противопоказания для таких сдвигов не известны, побочные эффекты не изучены. На всякий случай я не рекомендую вам оставаться в межморье слишком долго. И последнее: это абсолютно бесполезная практика. Она не применима ни для чего, кроме самой себя. Но как затягивает! Сгусток темноты высокой концентрации и аудиофайл с абсолютной тишиной вы найдёте в приложениях[1 - Отрывок из брошюры «Практики предельного», опубликованной в 2020 году под анонимным авторством.]. 1 В тот день едва я успела выйти из дома, как у меня затренькал телефон. На экране было имя моего коллеги по работе. Мы виделись прошлым вечером, то есть десять часов назад. А теперь был выходной, и я проводила утро в медленном созерцательном одиночестве. Я не была готова к звонкам. Я уже погрузилась глубоко, одичала, приготовилась к двум дням, когда самым многословным контактом будет диалог с кассиром в супермаркете. Но всё же подавила внутреннее сопротивление и взяла трубку. «Ведь это всего лишь Игорь», – напомнила я себе. – У меня к тебе предложение. Я тут вчера после работы встречался с одноклассницей, и она рассказала историйку… – Он сделал паузу, ожидая моей реакции. Я покорно отозвалась: – Что за история? – В общем, она работает в одной IT-компании… Я иду по улице и смотрю как в мокром после дождя асфальте отражаются пешеходы. – …и, если коротенько… Суть в том, что после совещаний у них в компании сотрудники стали жаловаться на неприятные ощущения. Как будто в виртуальных meeting-румах, где проводятся совещания, есть кто-то ещё. Кто-то посторонний. Звуки какие-то странные слышатся, шорохи… Работать мешает и всё такое. – Может, что-то не так с приложением, которое они используют? – Неее… Они ж сами эту приложеньку придумали! После дождя всё ещё пасмурно и прохладно, но мне это даже нравится: солнце не слепит глаза, и я могу спокойно рассматривать город. Сейчас я заверну за угол и возьму себе большой кофе на вынос в стеклянном кафе с уютными светильниками. Потом устроюсь на скамейке в парке и буду греть пальцы о тёплый стаканчик, то заглядываясь в чёрную кофейную вселенную, то рассматривая деревья. – Так и что же тогда? – автоматически спрашиваю я, хотя на самом деле мне не особо интересно. – Не знаю. В этом-то и штука, что никто пока не знает. Я поднимаю глаза от асфальта и смотрю на серо-голубое высотное здание, виднеющееся вдали. Когда-то на его стене мельтешила агрессивная реклама, но потом, усилиями Всемирной организации улучшения жизни в городах, большую часть наружной рекламы запретили и освободившиеся пространства стали использовать для демонстрации живописи. Картины менялись раз в сутки в 4:00. И каждое утро я доходила до этого перекрёстка, откуда хорошо было видно серо-голубую высотку, и смотрела что показывают сегодня. Это был обязательный ритуал, способ почувствовать связь с городом, включиться в его жизнь. Не исполнять его можно было только по воскресеньям, когда я разрешала себе не выходить из дома. Сегодня был «Синий вальс» Доротеи Таннинг. – …но они этому только радуются… Я понимаю, что пока всматривалась в картину, пропустила что-то из «историйки». – Ты что об этом думаешь? Я немного напрягаюсь. Меня всегда завораживало и пугало, как люди моментально предъявляют своё развёрнутое мнение абсолютно по любой теме. Вопрос может быть неожиданным и серьёзным или абсолютно ничтожным: они легко плетут в ответ целые полотнища из слов. Но у меня в голове чаще всего полная пустота и сквозь неё прорезается голос: «Не молчи, как столб! Ты что, язык проглотила?» Я противлюсь ему, уговариваю себя не выдавливать из пустоты несуществующую реакцию, а просто расслабиться, говорить то, что думаю. Но проблема в том, что не думается ничего. – Ну… я не знаю. Понятия не имею что тут можно думать, – неуверенно отвечаю я. – Дело в том, что она не просто так мне это рассказала… Короче говоря, они думают, ты можешь им помочь. Я объяснял, что ты совсем другими вещами занимаешься. Но ты же понимаешь… После того, как этот придурок Кюне написал эту свою дурацкую книгу…[2 - Имеется в виду книга Е. Кюне «Записки бардонавта или как я подписывал завещание у своей мертвой бабушки». Первое издание вышло в 2019 году в издательстве «Научдок» издательской группы «Утконос». Книга быстро стала бестселлером, но одновременно с этим появилась жесткая критика, обвиняющая автора в некомпетентности, а само исследование – в недостоверности и искажении работы путешественников в Бардо. По словам одного из критиков «автор сделал из профессионалов, работающих в рамках современной науки, средневековых колдунов и духовидцев». Тем не менее, в 2021 году книга была переиздана той же издательской группой, правда, теперь уже под грифом издательства «Худлит». Фактически издатели как бы сменили ярлык «документальная проза» на «художественная проза», таким образом сняв с себя ответственность за содержание книги.] Я опешила. Может, я действительно пропустила что-то важное? – Так, подожди, я ничего не понимаю… В смысле – «помочь»? – Слушай, ну это же приключение! Скатаемся к ним, поболтаем, чайку попьём и всё такое. Тебе разве не любопытно, что у них там за «таинственное присутствие»? – Промышленный шпионаж? Может, это какой-то новый уровень в деле борьбы с конкурентами… – Наше дело – с загадочным видом чай пить. Со шпионажем они и без нас как-нибудь разберутся, я думаю. Так что, съездим на недельке? Потусуемся с айтишниками и их призраком, а? Будет весело! Мне всё это весёлым не казалось. Но если Игорь возьмёт на себя основную часть разговора… В конце концов, я же хотела больше времени проводить с людьми… – А пирожные к чаю будут? – Отлично! Договорюсь! Потом тебе отчитаюсь. Они обрадуются! – А костюмы охотников за привидениями где возьмём? – пытаюсь я пошутить. – Обойдёмся стеклянным шаром, – с готовностью подхватывает Игорь. – У дочери есть игрушечный набор маленькой ведьмы. – И вот мы придём к ним с шаром, а что делать-то надо? – Да ничего. Болтать, чай пить. Просто успокоим людей. Я думаю, это хорошее дело. Иногда здесь такая тишина, что я слышу, как движутся облака. Тихий город, один из самых тихих городов на Земле. Это не моё мнение, это официальная статистика Всемирной организации улучшения жизни в городах. Формально она как-то по-другому называется, но мне всегда было трудно запоминать официальные названия. Они неестественные, длинные и как будто пустые внутри. И потому кажутся мне неотличимыми друг от друга, одинаково бессмысленными. Слипаются в некое Всемирное Городское Государственное Федеральное Социальное Гражданское Исследовательское Учреждение Учрежденное Всемирным Городским Государственным Федеральным Социальным Гражданским Исследовательским Учреждением для Всемирных Городских Государственных Федеральных Социальных Гражданских Исследовательских целей… Усыпляет. Такой же эффект производили на моего пса Павла стихи, когда я пыталась ему их читать. Он опускал голову на лапы и впадал в дремоту. Раннее субботнее утро, и жители нашего тихого города спят, неспешно завтракают или варят кофе. Я одеваюсь, осторожно протискиваюсь между сгрудившихся снов и утренних запахов и иду в парк. Недавно распустились огненные красно-оранжевые цветы на ветках гигантских деревьев. Аллея полыхает, языки пламени шевелятся на ветру. И когда один такой цветок срывается и падает на сухую траву, мне кажется, что сейчас займётся пожар. Я наклоняюсь над цветком и вглядываюсь в него, и он разворачивается, словно вырастает под моим взглядом: мятые края лепестков, желтоватые разводы возле стебелька. Всё очень чётко, а я так люблю эту чёткость. Больше всего потому, что её мало в Бардо, где в будни я провожу много времени, разыскивая своих подписантов. Говорят, в Бардо нет постоянных жителей. Там находятся некоторое время после смерти. Это что-то вроде параллельной Вселенной, нижней колбы песочных часов, куда мы просыпаемся из нашего мира, когда умираем. Некоторые считают, что существование Бардо доказывает наличие бессмертной души – нематериальной божественной сущности. Со всеми вытекающими. На самом деле это не так. В Бардо попадают вовсе не бессмертные души, вообще никакие не души. Это как бы наши постпроекты, бывшие мы в своем постсуществовании. Бардо – это какая-то смежная реальность с иными физическими законами, место, где начинается наше расформирование. Вообще, если ты не учёный-физик, объяснить это сложно. А я даже близко не учёная, я невыспавшаяся неудачница, прилепившаяся на краю мокрой лавочки в утреннем парке. В детстве я любила книги о звёздах, чёрных дырах и тёмной энергии. Возможно, у меня даже были некоторые способности к пониманию сложных физических процессов. Скажем, я легко могла представить, как под воздействием гравитации вещество сжимается, электроны вдавливаются в протоны, и получается нейтронная звезда. Но потом меня захватила гормональная волна переходного возраста и принялась трепать и бросать туда-сюда. Я перестала чувствовать границы своей личности, не понимала, чего я действительно хочу и кем являюсь. Наверное это и есть социализация: раньше ты ориентировался только на собственные вкусы, а теперь хочешь стать звездой сцены, потому что это круто, или дизайнером, потому что это модно. Лет с семнадцати мне стало казаться, что самое важное – это любовь. Что такое любовь, я толком не знала, но предполагала, что это должно быть что-то непременно роковое, лишающее воли и не оставляющее выбора. Так началась череда опустошающих, уродливых отношений. Точнее, отношений было всего двое: одни короткие и одни длинные. И между ними провал, потерянные воспоминания. Постепенно в этот провал сползли и те первые короткие отношения. Так что ими можно просто пренебречь. Другое дело, отношения № 2 – эра Алекса. Основные силы тогда уходили на скандалы с вечно недовольным сожителем и последующие страдания. Остальное происходило словно на некотором расстоянии, в тумане, почти без моего участия. Однажды во время ссоры он схватил зонт-трость и принялся меня им бить. Когда мне наконец удалось вырваться, я закрылась в ванной и принялась орать оттуда, что уже вызываю полицию. Я разыграла целую сценку, чтобы показать, что не блефую. Это был прилив вдохновения: откуда-то издалека сами прилетали правильные убедительные слова, и я произносила их с неожиданно убедительной интонацией. Алекс, мой сожитель, вдруг затих, угомонился. И тут же с жаром стал убеждать меня, что я могу, не страшась, выходить из ванной. Что он и не думал меня бить, всё это мне померещилось. Что он хотел только удержать меня в квартире, чтобы мы могли поговорить, вот и схватил в сердцах зонт – пытаясь перегородить мне проход. Что я почему-то начала паниковать. И в результате, видимо, неудачно дёрнулась, а он не успел среагировать и случайно задел меня этим зонтом… Я, конечно, пыталась возражать, потому что всё это было ложью, но Алекс настаивал на своём: мне всё это показалось, я в состоянии аффекта, и вообще всегда была склонна преувеличивать. Наутро у меня на подбородке красовалась ссадина, а на шее – большой синяк. Но гораздо сильнее меня беспокоило новое знание, которое мне открылось. Оно засело в моей голове на самом видном месте. Так что стоило мне проснуться, как оно впилось в меня безотрывным обжигающим взглядом. До того дня я думала, что мой сожитель – человек вообще крайне раздражительный и несдержанный – время от времени полностью теряет самоконтроль. Именно в этом состоянии, ничего уже не соображая, он способен ударить, начать душить прямо на улице или говорить ужасные унизительные вещи. Словно в нём живёт какое-то безумие или точнее злобный безумец, и время от времени это существо вскакивает ему на плечи и начинает безраздельно верховодить, погоняя хворостиной, запихивая ему в рот гадкую мешанину слов, напуская на его лицо судорожную гримасу с выпученными шарами глаз. Я боялась этого безумца, но убеждала себя, что к настоящему Алексу он не имеет никакого отношения. Алекс рассказывал, что, когда он был ребёнком, его регулярно били – и мама, и бабушка – и это продолжалось годами. «Видимо тогда, в детстве, в нём образовалась трещина, надлом, куда незаметно заползло что-то плохое и с тех пор живёт там», – думала я. Я так усиленно фантазировала о возможностях спасти Алекса из лап внутреннего безумца, что иногда по ночам мне снились волшебные сны. В них я обретала особенное зрение и видела своего спящего сожителя, обмотанного цветными нитками, и принималась распутывать их, потому что знала – это и есть хватка безумного существа, нити его власти, и стоит мне избавиться от них, в Алексе останется только он сам – добрый, любящий и понимающий молодой мужчина, переживший несчастливое детство… Но после того случая с зонтом я поняла, что всё это не может быть правдой. Если бы он действительно ничего не соображал, рассуждала я, угрозы полицией никак бы на него не подействовали. Нет, Алекс, по крайней мере отчасти, осознавал свои поступки и мог себя контролировать. Мысль о том, что Алекс причиняет мне боль осознанно или даже намеренно настолько испугала и поразила меня, что я напросилась в гости с ночёвкой к институтской сокурснице, кучерявой Инне, с которой у нас были дружеские отношения. Она звала меня в «длинные» гости давно, но раньше ночевать вне дома я не хотела, потому что это не понравилось бы Алексу. Вечером мы немного выпили. Инна принялась жаловаться на своего парня. Мы сидели на кухне, забравшись на мягкие стулья с ногами, на кухонном столе шумно закипел и выключился электрочайник. – Насчёт ссадины и синяка я не хотела говорить… На самом деле это Алекс. После вина произнести это оказалось не так уж сложно. Потом пришлось признаться, что это не впервые. «Нет, не то чтобы прямо регулярно… Просто иногда случается… Нет, ты не думай, что он на ровном месте накидывается. Причина в моём поведении, наверное…» Больше всего я боялась, что Инна начнёт вгрызаться в меня, задавая всё новые и новые вопросы. Но она почти ничего не спрашивала. Зато моментально разработала план. Завтра около полудня Алекс планировал встретиться со своей родственницей. Мы позвоним на домашний, чтобы убедиться, что его нет. Потом быстро поднимемся в квартиру. Я соберу необходимые вещи. Пару недель поживу у Инны, а там посмотрим. Если что-то пойдёт не так, и Алекс вернётся пока мы в квартире, вряд ли он станет при ней сильно наглеть. В крайнем случае она припугнёт его Антоном, своим парнем – спортом он никогда не занимался, но был огромен и выглядел очень сильным: повезло с генетикой. Или вызовет полицию. Это «что-то пойдёт не так» дико меня пугало. Я знала, что станет делать Алекс, если застукает нас за упаковкой вещей. Он начнёт говорить обо мне гадости. Как только я представляла себе это, меня захлёстывала паника, и я готова была отказаться от всей этой затеи. Только спустя годы, начав вести дневник и анализировать наши с Алексом отношения, я поняла, почему эти гадости всегда цеплялись за меня как держи-трава. Почему я никак не могла «просто не обращать на них внимания», как советовала Инна. Почему они вгоняли меня в такой жуткий, липкий, невыносимый стыд. Почему Алекс всегда метил туда, где и так уже сконденсировалась вина и разрослось удобряемое им чувство неполноценности. Я чувствовала себя жалкой от того, что зарабатывала слишком мало и не умела экономить, постоянно корила себя за то, что не могу или больше получать, или меньше тратить. Ещё и родители постоянно подпиливали в этом и без того тонком месте. И Алекс наверняка сказал бы: – Здесь нет никаких её вещей, здесь всё куплено на мои деньги! И для меня это прозвучало бы как публичное разоблачение. На следующий день после операции «вынос вещей», Алекс прислал бы мне письмо именно с таким посылом. «Решила уходить? Хорошо, – начиналось бы оно. – Я тут подсчитал сколько денег на тебя истратил за то время, что мы жили вместе – получилась кругленькая сумма. Так что верни мне мои деньги и после этого можешь делать что хочешь». Но в тот день, когда мы с Инной выносили вещи, всё прошло без осложнений. Алекс всегда садился в метро на одной и той же, ближайшей к квартире станции. Чтобы наверняка не столкнуться с ним, мы вышли на следующей и подобрались к дому с тыльной стороны. Проводной телефон в квартире не отвечал: Инна перезванивала три раза. Почему-то страшнее всего было ехать в лифте. Я нажала на кнопку десятого этажа, и двери не закрывались целую вечность. Потом металлические челюсти медленно-медленно поползли навстречу друг другу. Наконец они сомкнулись, но лифт стоял бездвижно ещё, наверное, минуту, прежде чем тронуться. Когда лифт затормозил на седьмом этаже, я вся сжалась, ожидая, что сейчас двери откроются, и я увижу Алекса. Но на площадке стояла женщина в лёгком цветастом платьице, домашних тапочках и с блюдом в руках, явно направляющаяся в гости к кому-то из соседей сверху. В квартире Инна хотела помочь мне с вещами, но я попросила её постоять на стрёме у окна, чтобы меня не трясло от ожидания звука ключа, вставляемого в замочную скважину. Конечно, мы заперлись изнутри на защёлку, но что делать, если Алекс станет ломиться в дверь? Впопыхах я кидала в рюкзак всё, что попадалось под руку, ещё кое-что рассовала по пакетам… И вот мы опять в лифте. На этот раз вероятность столкнуться внизу с Алексом была действительно высокой. Но почему-то было уже не так страшно. Может, я просто устала бояться. В вагоне метро в животе у меня словно что-то лопнуло, и распирая изнутри, меня залил эйфорический восторг. Всё оказалось так просто! Я на свободе! А мне месяцами, годами мерещилось, что я увязла в какой-то чёрной трясине, из которой невозможно выбраться. Я обнимала рюкзак, пакеты лежали на коленях у Инны. Время от времени я улыбалась ей шалой улыбкой, и она устало улыбалась в ответ. Пара недель растянулась на два месяца, за которые я немного успокоилась, раздобыла номер хорошего психотерапевта и прочитала бесчисленное количество статей о том, как выйти из деструктивных отношений. В конце концов Инна решила съехаться со своим Антоном, и мы совершили взаимовыгодную рокировку: я заняла комнату, которую раньше снимал Антон, а он унаследовал мой цветастый широкий стул из тесной кухни, на котором, сложив ноги по-турецки, я любила проводить вечера в последние два месяца. Я устроилась в книжный магазин и вместо дорогих сеансов психотерапии стала одну за одной читать книги из отдела психологии. Это было удивительное чтение. Я поняла, что я невротик, но ни в чём не виновата. И что целая наука бьётся над тем, чтобы помочь таким как я. Вопрос о том, в какой мере виноват Алекс, оставался открытым. В некоторых книгах таких как он называли «абьюзерами». По ним получалось, что эти абьюзеры виноваты во всём. А по другим книгам выходило, что Алекс тоже невротик, но другого типа, нежели я. Поэтому он и не мог вести себя иначе. Я читала книгу за книгой, но по-прежнему не понимала, что именно мне нужно делать, чтобы стать «здоровой личностью». Тем не менее это чтение здорово меня успокаивало. Количество авторов, исследований, учёных, размеры отдела литературы по психологии внушали мне уверенность в том, что мой случай наверняка не самый запутанный и сложный. А значит легко поддастся распутыванию, стоит мне набрать волшебный номер телефона, что хранится у меня в контактах. И хотя номера я не набирала, да и денег на психотерапевта у меня по-прежнему не было, стоило мне только подумать о длинных полках, полных психологических книг, как настроение улучшалось, и мой день словно подсвечивался тёплым сиянием будущего. И вот однажды вечером после работы я просматривала вакансии, что делала почти каждый день – это стало своего рода ритуалом. Некоторые из них я сохраняла в избранное, собираясь написать письма работодателям завтра, на свежую голову. Но завтра появлялись новые объявления, и пока я их изучала, голова переставала быть свежей. На самом деле проблема была в том, что в интересных мне вакансиях от кандидатов требовали каких-то конкретных умений, а я ничего толком не умела. Я умудрилась закончить филологический факультет, не прочитав ни «Гамлета», ни «Войну и мир» и не усвоив элементарных правил орфографии, вроде отличий в употреблении частиц «не» и «ни». Когда нам растолковывали философию Шопенгауэра, у нас с сожителем как раз была «трудная полоса», и после еженощных скандалов я засыпала на лекциях. Написав несколько удачных эссе по английской литературе, я не вовремя влюбилась в однокурсника, что стало поводом для очередной серии выяснения отношений. В результате я вообще перестала посещать институт, и меня едва не исключили. Вдобавок к этому у меня была ужасная память, которая теряла даже то, что мне удавалось усвоить. Но в тот день я наткнулась на видеообъявление от Школы бардонавтики. Тогда эта тема была совсем новой, и о ней почти никто не знал. Однажды я прочитала в научно-популярном журнале о том, что одна из версий теории мультивселенной получила подтверждение в виде удачного эксперимента по перемещению в параллельную реальность. Учёные назвали эту реальность «Бардо», позаимствовав санскритское слово, обозначающее «промежуточное состояние». И хотя это была огромная развёрнутая статья, больше я ничего из неё не помнила. Да и эти фрагменты всплыли в памяти только потому, что их пересказали в объявлении. В видео объясняли, что бардонавтика требует особого таланта, что никто толком не знает, как происходит перемещение в Бардо, и поэтому в строгом смысле слова научить этому нельзя. Существует лишь набор приемов, который может способствовать перемещению, но помогает он не всем. По статистике школы, приблизительно каждому двухсотому кандидату удаётся переместиться в Бардо. Но лишь у каждого тысячного способность перемещаться достаточно стабильна для того, чтобы стать основой профессии. В конце объявления всем желающим проверить, есть ли у них способности к бардонавтике, предлагали заполнить простую анкету. Анкета действительно была простой: имя, возраст, образование и контактный телефон. Я сама не заметила, как заполнила её, и она улетела куда-то в неизвестность. А на следующий день мне позвонили и назначили дату визита в Школу. С этого дня я начала вести отсчет времени своей новой жизни. Жизни, где я не просто бессмысленно просиживала время в книжном магазине, вымученно улыбаясь посетителям, которым по большому счёту была не нужна, ведь все серьёзные вопросы они задавали электронному справочнику. Жизни, где я действительно приносила кому-то пользу и в конце недели чувствовала от этого приятную усталость… Спокойной жизни, где по утрам в субботу я могла пить кофе в парке и медитировать на опавшие огненные цветы. 2 Он шёл сквозь красноватый туман, слегка подгребая руками, как при плавании брассом. На самом деле в этом не было никакой необходимости, как и в шагах. Он мог бы перемещаться на летающей доске, самодвижущихся лыжах или ковре-самолете. Некоторые так и делают. А он «ходит брассом». Этот способ двигаться он позаимствовал из своих снов. Во сне, особенно в детстве, он часто так взлетал: сначала шёл, потом переходил на бег, начинал энергично грести руками и наконец – бац! – отрывался от земли. В таких снах за ним обычно гналась целая стая чудовищ с вилами и лопатами, поэтому левитация была вопросом выживания. В Бардо его никто не преследует, скорее это он гоняется за своими подписантами. В этот раз он уже нашёл того, кого искал. Это был шестидесятилетний мужчина, неожиданно скончавшийся два дня назад – он не оставил родственникам никаких указаний относительно того, как его похоронить. И поскольку это была довольно экстравагантная семья, то они склонялись к ритуалу сожжения на костре, при этом покойник должен был лежать в резной деревянной ладье, усыпанный цветами, расписными амулетами, сменными трусами, носками и рубахами. В ладонь ему планировали на всякий случай вложить старинную серебряную монетку, чтобы он мог купить себе кофе и сэндвич в загробном мире, пока не разберётся, что там к чему. Но родственников всё-таки беспокоило то, что с похоронами, которые они придумали, может быть что-то не так. Поэтому они обратились в его контору. И он отправился в Бардо. Это была довольно типичная заявка: к ним частенько приходили родственники, друзья или знакомые внезапно умерших. Кто-то не оставил завещания, у кого-то хотели попросить прощения, запоздало признаться в любви или узнать шифр от сейфа, где лежат семейные реликвии… О реликвиях у него была любимая история. Жила-была семья. Отец семейства – пусть будет Иван Иванычем – владел большим металлическим сейфом, к которому никого не подпускал. На вопросы о содержимом этого странного огнеупорного ящика, который по убеждению жены уродовал интерьер, отвечал, мол, «семейные ценности». А шифр только у него, «чтобы по молодости не растеряли». Семья несколько раз переезжала, и ящик неизменно переправляли на новое место с кучей предосторожностей, как самый ценный из грузов. Само собой, дети думали, что папа хранит там бабушкины бриллианты и ценные бумаги. В последний раз семейство переехало в отличный дом рядом с тайным входом в большой парк. Теперь по вечерам Иван Иваныч бегал в безлюдной, полудикой части парка, где запросто можно было встретить не только белку, но и лося с лисицей. Родственники говорили, что именно из-за близости к этому куску парка, осенью заваленному склеившимися мокрыми листьями, Иван Иваныч так полюбил новое жилище. Однажды вечером он отправился на очередную пробежку и не вернулся. К ночи зарядил дождь с порывистым ветром, и когда Иван Иваныча нашли, его ноги в чёрных кроссовках лежали в мелкой луже, и к ним причалил одинокий кленовый вертолётик. Вокруг были раскиданы ярко-жёлтые липовые листья. Они обрамляли голову Иван Иваныча, а один большой лист неуклюже прилип к щеке, словно хотел закрыть покойнику глаза, но промахнулся. Врачи сказали: «Внезапная сердечная смерть». Почему-то эта история отчётливо ему представилась. И потом ещё несколько месяцев время от времени в его памяти всплывал образ тихого опустевшего парка, в котором горит всего один фонарь, освещая фрагмент громадной липы и кусок асфальтовой дорожки, на которой лежит Иван Иваныч. И пока «умный» фонарь услужливо не выключается, зная, что человек ещё не вышел из зоны его ответственности, а ветер забрасывает тело мокрыми листьями, сам Иван Иваныч уже покинул парк и ходит по Бардо… Позже, в Бардо, по просьбе сына покойного, он узнал у Ивана Иваныча шифр от сейфа. В сейфе хранилась большая коллекция старых семейных фотографий, письма родителей, бабушек и дедушек Иван Иваныча, огромная стопка почтовых поздравительных карточек и несколько папок с незаконченной рукописью фантастического романа, который начал писать отец Иван Иваныча, а Иван Иваныч в молодости старался доработать и осовременить. К рукописи прилагались многочисленные схемы и аккуратные чертежи космических кораблей – отец Иван Иваныча был инженером, а также наброски инопланетных городов, футуристических зданий, необычных вещей – практически весь вещественный мир романа был продублирован в рисунках… Один такой рисунок висит на стене в его квартире, он выпросил его у сына Ивана Ивановича, который не знал, что делать со свалившимся на него «богатством». 3 Увы, исчезнуть из квартиры – это ещё не всё. Вечером накануне поездки за вещами я отключила телефон. А на следующее утро, даже не посмотрев кто мне звонил и оставлял сообщения (точнее, не кто, а сколько сотен раз), сменила старую симкарту на свежекупленную. Я сделала это по настойчивому совету Инны. Но Алекс стал писать мне письма. Об этом я Инне не сказала, иначе пришлось бы признаться, что я их, эти чёртовы письма, исправно читаю. Точнее, читала первые несколько недель. Потом что-то в моей голове щёлкнуло, и я открыла для себя почтовые фильтры. Как будто раньше я о них не знала. Зачем я их читала, объяснить не могу. Но стоило мне увидеть письмо в ящике, как внутри меня всё сжималось до размеров воробья. И пыталось сжаться ещё плотнее. Чтобы обернуться чёрной дырой и наконец исчезнуть из этого мира, вывернувшись наизнанку в мире ином. Происходило это под воздействием непонятных мне исполинских сил. Я чувствовала себя незначительным беззубым зверьком, вроде того же воробья. Зверёк попал в капкан, сломал лапу, обессилел в попытках вырваться, а теперь появился ловец, охотник, который неумолимо приближается. И воробей заходится в неконтролируемой панике, калеча себя, ломаясь в кровь, и единственное, что он видит, это надвигающееся на него лицо, искажённое хищной торжествующей улыбкой. Я нажимала кнопку «открыть» и до самой подписи не могла оторваться от экрана. Корреспонденция от Алекса делились на четыре типа. Точнее, сперва он присылал послания трёх типов: увещевательные, жалобные и угрожающие, но позже к ним присоединились помоечные. Как раз на этом этапе письма стали прямиком улетать в загробный мир удалённых сообщений, минуя папку «Входящие». Увещевательные выглядели примерно так: «Мы строили наши отношения несколько лет. Это был тяжёлый труд. И я надеюсь, он не пропадёт даром. Да, у нас бывали и бывают разногласия и ссоры. Иногда, признаю, я срывался и перегибал палку. Но это не отменяет моего добрейшего к тебе отношения. И как твой друг, как человек, который желает тебе только хорошего, я вынужден тебя предостеречь. Поверь мне, ты совершаешь большую ошибку, о которой потом будешь жалеть. Обязательно будешь. Мне казалось, что ты серьёзный взрослый человек, а ты снова ведёшь себя как пятнадцатилетняя. Увы. Сейчас ты находишься под влиянием порыва, скоротечной эмоции, гормонов. Возможно, у тебя временный психологический кризис. Для этого есть объективные причины. Во-первых, нереализованность профессиональная. Во-вторых, нереализованность женская (тебе ребёнка рожать давно пора). В-третьих, нереализованность человеческая. Возможно, масла в огонь добавляют советы твоих «друзей». Я беру друзей в кавычки, потому что настоящие друзья – не те, кто всегда и во всём тебе поддакивают, а те, кто говорит правду, даже если она неприятная. И когда ты совершаешь очевидно неправильное действие с вредными для тебя последствиями, когда ты рушишь семью, когда забираешь у другого человека всё самое дорогое, что у него в жизни есть, настоящие друзья говорят тебе об этом прямо. Они говорят: «Так нельзя!» Даже если это не соответствует твоим настроениям, даже если это может стать причиной вашей ссоры. Хотя мне почему-то кажется, что когда ты описываешь наши отношения другим людям, ты, как тебе свойственно, всё сильно преувеличиваешь. И будучи человеком творческим, ты увлекаешься, добавляя к истории всё новые жуткие подробности, и одновременно сама начинаешь верить в то, что говоришь. В результате я перерождаюсь в этакого страшного монстра, от которого нужно бежать немедленно, иначе он отожрёт тебе пятки. Но поверь мне, Стасенька, всё это только в твоём воображении! Да, я не идеальный, как и все люди, иногда ошибаюсь, но потом горько сожалею о сделанном. Я не ем людей и даже не кусаю их за пятки (смайлик). Я миролюбивый и заботливый, я очень тебя люблю и хочу, чтобы ты была счастлива. Поэтому прошу тебя, подумай хорошенько прежде чем принимать окончательное решение! Я твёрдо уверен, что у нас есть будущее. И оно может быть прекрасным и солнечным. Тебе надо только сделать один шаг в правильном направлении…» Письма жалобные были другими, вроде такого: «Не спал всю ночь, пальцы дрожат так, что тяжело попадать по клавишам (прости за опечатки), всего колотит. Думал, думал, думал. Чувства, как раскалённые угли, катались в груди, прожигая насквозь. К утру понял с болезненной ясностью, что я не смогу без тебя жить. Просто не смогу и всё. Не надо меня жалеть. Я не ищу сочувствия. Нет, это не жалоба, а простая констатация факта…» Или такого: «Я вот что подумал. Я же верю в карму, хоть и на свой лад. И вот я всё думаю: за что мне это? Что я такого учинил, что теперь расплачиваюсь так тяжело и горько? Пару раз я жён чужих к прелюбодеянию склонял. Было дело, на кладбище, прямо на могильной плите совокупление имел. Уж не за это ли наказание меня постигло? Хотя карма, она ведь не всегда работает прямолинейно во времени. Времени, его же, на самом деле, как бы и нет, всё происходит одномоментно. Уж не значит ли это, что события из прошлого могут быть отголосками событий из будущего? Может, на самом деле, я и не сделал ещё того, за что меня наказывают? Что же мне такое предстоит натворить ужасное, что ты меня так мучаешь? Такие вот мысли меня посещают посреди нестерпимой многодневной бессонницы…» Правда, такое письмо имело совсем не жалобную вторую часть, посланную вдогонку: «Я всё про карму размышляю. Думал вот об истории ужасной о ребёночке, что ты мне рассказывала. Было тебе девятнадцать лет, и ты ещё ничего не успела плохого совершить. Ужас. И тут всё у меня сложилось, точно озарение какое, и понял я с болью, что видно нет у меня шансов тебя от злого отговорить сейчас. Видно суждено тебе всё-таки злое совершить. И стало мне от этого так тоскливо, ты себе и представить не можешь… Видать ты и вправду уже всё решила, и незачем дальше тебя тревожить. Посему остается сказать “прощай”…» Эта не жалобная часть была настолько грубо сработана, что поначалу вызвала у меня только возмущение. Я даже успела обрадоваться, что наконец-таки отреагировала так, как всегда хотела. Но возмущение, увы, было недолгим. За ним проросла робкая, дрожащая надежда, бледная, как первая стрелка нарцисса, проклюнувшаяся на подоконнике в пасмурном феврале. «Выходит… это всё? – неуверенно спросила она. – Зима окончилась, и холодов больше не будет? Неужели впереди только покой и свобода?» (Это надо же быть такой доверчивой дурой, просто уму непостижимо…) Письма-угрозы были прямолинейны и производили самое сильное впечатление. Из них сквозило чем-то нечеловеческим. Такое всегда пугало меня в Алексе больше всего. Это был какой-то очень древний страх перед потусторонним существом, захватившим человеческое тело и притворившимся, что оно твой друг или родственник. Иногда он просто писал, что переломает ноги тому, кто меня прячет, искалечит всех моих «дружков». Что терять ему нечего, и тюрьмы он не боится. Или что до конца моих дней не оставит меня в покое и устроит мне такую жизнь, что я ещё на коленях приползу обратно. Приличное количество раз он кончал жизнь самоубийством. В таких письмах Алекс напоминал мне, что знает какие лекарства пить – ведь он работал в больнице медбратом. Затем он сообщал, что уже выпил целый пузырёк «правильных» таблеток, что сейчас усердно запивает их водкой и что жить ему незачем. В следующем письме, словно в очень плохом сериале, он забывал, что убил себя в прошлом сезоне, и как ни в чём не бывало продолжал увещевать или жалобить. Помоечные письма были слишком скучны, чтобы их тут приводить. Иногда они содержали в себе ссылку на блог Алекса. Заподозрив, что я не просто демонстративно отписалась от его блога, но и на самом деле туда не заглядываю, Алекс стал присылать ссылки на записи, в которых «рассказывал обо мне правду». «Вот написал тут заметульку про одну нашу, хе-хе, общую знакомую. Всю правду рассказал, ничего не соврал…» 4 Время в Бардо течёт непредсказуемо. Иногда на путешествие уходит полчаса, а иногда – все пять. И это не зависит от преодолённого расстояния. Из-за этой особенности бардонавтам трудно планировать рабочий день. Никогда не знаешь сколько времени уйдёт на выполнение заявки. Он всё ближе к перекрёстку. Это его место: отсюда он начинает путешествие и сюда возвращается, чтобы вынырнуть назад в обычный мир. При каждом его шаге туман под ногами сгущается, словно он потревожил инопланетную пыль. Сквозь красноватый морок он уже видит тёмный валун, которым отмечен перекрёсток. Камень торчит из земли, похожий на старый окаменевший пень. Бури и ветра облизали его до гладкости. Когда он впервые переместился в Бардо, то ощутил что-то вроде дежавю: перекрёсток с камнем показался ему смутно знакомым. Конечно, если верить теории реинкарнаций, он побывал в Бардо уже не раз. Но согласно этой теории он не должен был ничего помнить. И всё же этот перекресток и этот камень вызывают у него странное, волнующее чувство: как будто легко-легко пихнули в бок глубокое, поросшее мхом воспоминание. Важное воспоминание, проспавшее сотни лет. Оно ворочалось, вздрагивало во сне, но как он ни напрягал память, не просыпалось. А ещё ему кажется, что раньше на этом камне была выбита надпись. Её тоже постепенно слизывал ветер, но какие-то едва заметные получёрточки, полужелобки, полуветочки букв ещё удаётся нащупать взглядом. Из-за странностей времени в Бардо он немного боится возвращаться в обычный мир, боится момента перехода. Вообще-то похожее чувство иногда возникало и раньше, задолго до того, как он стал бардонавтом. Так бывало ещё в детстве – кажется, ты почувствовал подземный толчок, словно при землетрясении: реальность пошатнулась, и тебя перебросило то ли в другое время, то ли в другое пространство. – Сейчас ты повернёшь за угол, но не найдёшь знакомой улицы. Вернёшься из Бардо, а прошло уже сто лет. Или чуть-чуть промахнёшься при переходе и вынырнешь в другой Вселенной. В детстве это чувство ему даже нравилось. Он был не против очутиться в незнакомом мире, тем более что в знакомом его не ожидало ничего хорошего. Но сейчас его жизнь ему в основном нравилась, и большую часть времени он не хотел становиться ни бесплотным призраком, ни вечным странником, скитающимся по мирам. Он подошёл к перекрестку, присел на знакомый камень и принялся стягивать свитер. Ненадолго нырнул головой в душный шерстяной сумрак, а когда вынырнул, то уже сидел в своем рабочем кабинете, держа свитер в руках. Этот сине-белый растянутый свитер в жёлтых пятнах не установленного происхождения достался ему по наследству от сестры. А ей – от матери. «Финское качество», – уверяла мать. Он так его и прозвал – «финское качество». «Мам, а куда ты положила финское качество?» «А ты финское качество ещё не стирала?» Когда он надел свитер в первый раз, тот был ещё без пятен, но он это быстро исправил. В детстве он никак не мог взять в толк, как людям удаётся пообедать, не запачкав одежды. У него не получалось, как бы он ни напрягался. Да он и сейчас постоянно на себя что-нибудь проливает. Или подлая капля соуса срывается с вилки и летит вниз, на брюки. Или строптивая жирная крошка спрыгивает прямо на футболку. Он буквально один раз взял свитер в поход, и после «финское качество» навсегда утратил свою опрятность, покрывшись длинными затяжками и пятнами. Зато с тех пор свитер даже после стирки уютно пах костром. Словно дым, наряду с шерстью, стал компонентом пряжи. И теперь он надевал его, когда болел или мёрз от одиночества. А потом приспособил для путешествий в Бардо. В Школе бардонавтики их подталкивали к поиску своего, персонального способа перехода, и советовали использовать для этого хорошо знакомые, любимые вещи. «Вещи, которые помогают», – так говорил преподаватель. Он нашёл свой персональный способ: надевает свитер, чтобы попасть в Бардо, и снимает, чтобы вернуться обратно. Он выбрал «финское качество», потому что был привязан к нему, как к собаке. Для него это совсем не типично: он настороженно относится к вещам. Почему-то ему всегда казалось, что вещи – это внешние запоминающие устройства, автономные хранители памяти. Расставляешь их по квартире, словно катапульты, которые при соприкосновении выбрасывают тебя в прошлое. И никогда не знаешь где приземлишься, в какое воспоминание вляпаешься. Хуже всех в этом смысле, конечно, фотографии – маленькие сквозные окошки в былое. Они цементируют прошлое. То, что попало на фотографию, уже невозможно перепридумать или подправить, перезаписать. Конечно, есть вещи, которые не хранят ничего плохого. Скажем, его турецкая ваза. Он купил её сам. Она не напоминает ему о прошлой съёмной квартире на Дядюшкиной улице, где тёк унитаз, где всегда было полутемно, холодно, и громадные уродливые шкафы нависали над ним, словно предвещая какие-то ужасные несчастья. Нет, к этой вазе ничего такого не успело прилипнуть. И всё-таки она – его мысли и вкусы трёхлетней давности. Когда таких вещей накапливается слишком много, они захватывают пространство и начинают качать права. Каждый день, стоит проснуться и оглядеть комнату, вещи рассказывают тебе, кто ты есть, точнее, кем ты был раньше, когда их купил. Ты меняешься и вместе с тобой меняются воспоминания в твоей голове. Но вещи – внешняя память – остаются теми же. И в конце концов они начинают тянуть тебя в прошлое. Поэтому он любит рассматривать красивые вещи, но не покупать их, не приносить домой. А больше всего он любит попадать в чужую память, глядя на предметы из чьей-то жизни. Это легко сделать, когда предметы настолько старые, что почти научились разговаривать и готовы вот-вот ожить, превратиться в цукумогами[3 - В японском фольклоре – старая вещь, приобретшая душу, индивидуальность.]. Наверное, чужие воспоминания заменяют ему его собственные, которые большей частью ему не очень-то нравятся. 5 …Но несмотря на поток писем от Алекса я чувствовала себя как на заграничном курорте. Всё было в диковинку. Ежедневно в конце рабочего дня мы с Инной списывались и обсуждали, что будем готовить на ужин. Потом встречались и заходили в магазин. В тот раз мы запланировали испечь яблочный пирог – была пятница. Рецепт был мой, так что я сновала по магазину в поисках подходящих продуктов. С маслом, яйцами и корицей я разобралась быстро, а возле яблок непростительно замедлилась. Я хотела, чтобы начинка получилась ароматной, поэтому по очереди брала яблоки из каждой кучки и нюхала их, ища самый душистый сорт. Инна за это время успевала сходить в хлебный отдел и уже возвращалась с батоном. Я занервничала. («Ты что, заснула что ли? До утра будем здесь торчать?») Алекс не любил супермаркеты и постоянно пилил меня за то, что я медленно выбираю продукты. – Ты устала? Извини, пожалуйста, я уже почти, я уже взвешиваю! – взмолилась я к Инне, кладущей хлеб на дно полупустой тележки, и ринулась к весам, подрезав величаво плывущую в ту же сторону крупную женщину с ярко напомаженными губами. Но Инна, очевидно, не поняла меня и тоже заволновалась. – Ой, а я хотела ещё крем для рук посмотреть… Тогда лучше завтра, да? – Нет-нет, посмотри, конечно, посмотри! Я боялась, что ты уже устала, – пролепетала я. На кассе расплачивалась Инна. У меня деньги почти закончились, а до первой зарплаты в книжном было ещё две недели. Я и так уже заняла немного у сестры, чтобы не жить нахлебницей. Предыдущую работу я потеряла как раз перед тем, как сбежать от Алекса – попала под сокращение в связи с кризисом. Складывая продукты в рюкзак, я чувствовала себя очень неловко. Каждый раз, когда Алексу приходилось расплачиваться за наши общие продукты, он старался обратить на это моё внимание. Он любил делать это громко, так, чтобы слышали кассирша и хвостившаяся за нами очередь. – Сколько можно за тебя платить? – ворчливо спрашивал он. А если кассирша, говоря сумму, обращалась ко мне, поскольку я выгружала на ленту продукты, Алекс, прежде чем протянуть ей купюры, отпускал «шуточку», как он это называл: – Да вы посмотрите на неё: откуда у неё деньги? Она даже выглядит как приживалка! Так что я не любила ходить в магазины. Но с Инной всё было по-другому. Мы расплачивались за продукты по очереди. Она знала, что у меня проблемы с деньгами и, стараясь делать это незаметно, в свои дни подкладывала в тележку побольше дорогих продуктов, а в мои – наоборот – что-нибудь подешевле. В её квартире была маленькая кухня с «бабушкиной» люстрой под потолком: люстра напоминала белую вазу, размалёванную по бокам красными розами, а вместо букета был пучок тусклых жёлтых лучей. Пока я в свете этих лучей чистила яблоки, придирчиво всматриваясь, чтобы не пропустить изъян, Инна замешивала тесто и рассказывала о своем рабочем дне. В ответ я пересказывала свои диалоги с самыми чудаковатыми посетителями книжного, а потом мы вместе наблюдали, как пирог начинает румяниться за стеклянной дверкой духовки. В такие моменты я думала, что нормальная жизнь – именно такое ежедневное уютное волшебство: пить чай, печь пироги, болтать… И что это не так уж и сложно. 6 Когда пришло время ехать в контору, где сотрудникам мерещилось чьё-то присутствие в переговорках, у Игоря образовалась срочная работа. Я отбрыкивалась как могла, но «ведь уже обещано», «люди ждут», «мы сами согласились», «и они очень милые ребята». Не могла же я сказать Игорю, что мне попросту страшно ехать туда одной, без него. Они снимали мансардное помещение в старом доме в Черёмушках. Ещё когда я звонила в домофон, сердце бешено забилось, и меня охватило такое нервное волнение, что, представляясь, я с трудом сдержала дрожь в голосе. Раньше любая встреча с малознакомыми людьми была такой: я нервничала, и меня захлёстывал глупый беспричинный страх, который я не могла контролировать. Но потом я изобрела один приём, который меня спасал. Скажем, когда я работала в книжном, то с покупателями общалась не я настоящая, а выдуманный консультант книжного зала. У него неплохо получалось, ведь он кое-что знал о книгах, а я пряталась за его спиной и наблюдала. Если он прокалывался, неудачно шутил или сообщал посетителю недостоверную информацию – я тут была совершенно ни при чём. Мне нечего было бояться. Со временем я стала использовать этот прием, когда мне нужно было встретиться с кем-то вне работы. Я снова становилась выдуманным консультантом, просто консультантом, который закончил трудовой день и вышел из книжного. Это здорово помогало, и постепенно мне уже не надо было специально вживаться в роль – нужный человек, которого я предъявляла миру, обнаруживался быстро и сам собой. Но иногда происходили сбои. И в тот день было именно так. В мансарду шла настоящая я, моя самая неуверенная, жалкая версия. И я никак не могла внушить себе, что я настоящий путешественник в Бардо, бардонавт, человек редкой профессии, требующей особого дара. Я твердила себе это, поднимаясь в лифте. Когда я звонила в дверь, мне казалось, что я наконец нашла своего внутреннего бардонавта. Я готовилась официально улыбнуться тому, кто мне откроет, и в своем воображении уже проиграла эту сцену с десяток раз. Но мне крикнули: «Открыто!», и от неожиданности я опять стала самой собой. Дальше – хуже. В большой просторной студии с высоченными, словно в музее, потолками меня ждали аж три незнакомых человека. Директор – похожий на карандаш, который одели в свитер и джинсы, – предложил и сам принёс мне кофе в лазурной керамической чашке. И пока он возился на встроенной кухне, я разглядела, что правее кофемашины на полке стоит початая бутылка виски, и, кажется, полная – водки. Алкоголь – это ещё один способ унять волнение и вернуть себе речь. И я проигрывала в воображении сцену, в которой мой более языкастый двойник непринужденно произносит: «Простите, а у вас не найдётся чего-нибудь покрепче кофе? Я обычно днём не пью. Но сегодня что-то слишком разнервничалась…» (Это же так просто! Думаешь, они завопят: «Убирайся, грязная алкоголичка!»? Напомнят, что тебе ещё рожать, и что «женщины так легко спиваются»? Или чего ты боишься?) Но вслух я так ничего и не сказала. Я распутала свои переплетённые ноги и попыталась расслабиться в неудобном кресле. Тут всё было довольно неформально: например, вокруг стеклянного кофейного столика хороводом стояло несколько разноцветных бинбэгов. Мне достался жёлтый. А ровно напротив меня, в красном, сидела немолодая и ужасно худая женщина с сухими, всклокоченными, облезло-чёрными волосами, которые делали её похожей на ведьму – немного потрёпанную, но всё-таки вырвавшуюся из пыточных подвалов инквизиции. Казалось, что худоба сделала её личность, её ментальную энергию более концентрированной, и вся она сосредоточилась в глазах, потому что в затвердевшем теле всякое течение стало невозможным. Кофе на столике передо мной вкусно пах. И к тому же пить его – это какое-никакое занятие, в которое можно было погрузиться. Я потянулась за чашкой – рука ходила ходуном. Женщина, которая, как мне казалось, исподтишка наблюдала за мной, наверняка это заметила. Я чувствовала какую-то «добавочную тяжесть» и решила, что это вес её взгляда. Кофе все ещё был слишком горячим. Я сделала маленький цедящий глоток, и во рту разлилась неприятная кислость. Третий человек – маленький, кругловатый мужчина с усами и бородкой, умудрившийся почти по уши вдавиться в своё кресло – понравился мне больше других. Наверное, потому что он не смотрел на меня, выглядел тихим и как будто тоже смущённым. – За последнее время мне пришло несколько сообщений в социальных сетях, – произнёс директор. – Какая-то белиберда. По-моему, просто набор слов. И всё-таки в них есть что-то общее… Я не эксперт, но на мой взгляд они все стилистически тождественны. – У нас таких сообщений целая коллекция, – добавила женщина. – Они приходят всем нашим ребятам. – Мы решили, это может быть важно. Так что мы их для вас подготовили. Полагаю они могут помочь? – директор посмотрел мне прямо в лицо. У него были добрые глаза и мягкий успокаивающий взгляд. Впервые за этот визит моё лихорадочное состояние отступило, рваные всплески мыслей удлинились и замедлились, и я подумала, что он, похоже, хороший мужик и что, пожалуй, он мне нравится. – А от кого они? – Они приходят с аккаунтов, которые тут же удаляются. Директор достал папку с полочки под столешницей кофейного столика. – Вот тут они все, – он протянул её мне. Я взяла, машинально открыла и стала разглядывать коричневатые, из экологичной бумаги, прямоугольники с островками букв. Они действительно их подготовили: приятный для глаз шрифт, большие интервалы между сообщениями, возле каждого дата и время получения. Листы пробиты дыроколом и аккуратно подшиты в папку. Я уже собиралась спрятать папку в рюкзак, когда уловила на себе взгляды и поняла, что директор и женщина – в самом начале она представилась, но от волнения я тут же забыла её имя, – похоже, ждут моего вердикта. Я снова уткнулась в листы и попыталась вчитаться, но из-за этих двух ожидающих взглядов никак не могла сосредоточиться, слова проскальзывали мимо моего сознания. – Ну и как вам? – нетерпеливо спросил директор, словно это были стихи его сочинения. – Не знаю. И тут я вдруг разозлилась – на саму себя, на них, на абсурдность происходящего. Зачем я сижу тут, нервничаю, трачу время? Кофе – и тот невкусный. И что за ерундой они предлагают мне заниматься? Читать гору сообщений от чат-ботов? Я открыла рот и как бы против воли, не давая себе времени думать и сомневаться, стала выталкивать из себя слова. – Вам не приходило в голову, что это просто боты? – услышала я свой голос и восхитилась твёрдостью интонации. – Мне кажется, всем иногда приходят такие сообщения. – Да, но… – начал было директор. – И как это связано с чьим-то незримым присутствием? – Может и никак. Это просто версия. Мы надеялись, что как раз вы во всём разберётесь и скажете нам, есть связь или нет. Тут из глубин зелёного кресла заговорил бородатый: – Да с чем тут разбираться? Нас взломал сумасшедший, это ясно! И это его записки. Я читал такое, ну или вроде того. Думаю, он с нами играет. По-своему развлекается, да? Видимо, он очень умный. Ведь они бывают очень умные. Вспомните хоть тех же аутистов, да? Именно поэтому не обнаружили взлом. Он говорил медленно и с необычными интонациями, как будто русский не был его родным языком. Да и выглядел он довольно экзотично. Очень густые, чёрные, словно подкрашенные ресницы, пухлые влажные губы движутся среди зарослей усов и бороды. Длинные, смолистые, собранные в хвостик волосы, словно он всё ещё надеется стать рок-музыкантом. – И чего он хочет? – нехотя спросил директор. Видно, ему не нравилась версия с сумасшедшим. – А чего обычно хотят сумасшедшие? Внимания? Или вроде того, да? – он обвёл нас глазами, но, похоже, не увидел понимания на лицах и терпеливо продолжил: – Например, я вырос в маленьком городе, – я сразу представила себе старинный городок где-нибудь на юге: узкие улицы, желтовато-песочные стены, нагромождение лестниц. – У нас был городской сумасшедший. Который бегает по улицам и выкрикивает, да? Такой. Смотришь на него – он оборванный, с гнилыми зубами. Где он живёт, почему ему позволяют вот так бродить по городу? И он запросто мог привязаться к кому угодно. И к нам, пацанам, лез особенно часто. И тогда главное – не смотреть. Он говорит, что-то такое странное – типа к вам обращается. Не замечаете. Да, просто идёте дальше. А иначе разыграется. И тогда уже он опасен. Я стала думать о сумасшедшем. Мне почему-то представился человек в сером запятнанном рабочем комбинезоне, надетом поверх рубашки, застёгнутой не на те пуговицы. Он отправляет сообщение, удаляет аккаунт и каждый раз после этого впадает в какое-то нервическое веселье: смеётся, волчком крутится по комнате, бесцельно открывает и закрывает шкафы, залезает на стулья, словно собрался читать стихи, спрыгивает обратно, внезапно что-то громко выкрикивает… Нечто подобное бывало и со мной. Особенно когда речь шла о взаимодействии с другими людьми. Я отправляла сообщение, скажем, с предложением встретиться и после этого впадала в такое странное возбуждённое состояние, что не могла усидеть на месте, начинала метаться по комнате… Чтобы хоть как-то успокоиться, мыла руки, переставляла предметы. В голове у меня перекрикивались голоса, то ругая, то успокаивая друг друга, иногда какая-нибудь их реплика бесконтрольно вырывалась наружу. Например, я неожиданно, с грубым напором произносила: «Стася, заткнись уже!» или «Неправда, я не хочу этого!» – и тут же испугавшись, что кто-то мог это услышать, я начинала громко петь первую подвернувшуюся песню, чтобы моя реплика слилась с песенным текстом, потонула в нём, и мои воображаемые слушатели ничего бы не заметили… – Тогда зачем он удаляет за собой аккаунты? – спросила я. – Если он привлекает к себе внимание, то он должен ждать ответа и упиваться замешательством собеседника, разве нет? – Предположим, ему не нужны ответы, – бородач метнул в меня короткий взгляд. – Если у него очень серьёзные проблемы с коммуникацией. Он не может полноценно общаться. Для него это может быть страшно, да? Противоестественно или вроде того. Может, ему просто не нужен диалог. Мне почему-то показалось, что бородач говорит про себя. Не в том смысле, что он и есть этот сумасшедший. А в том, что он из личного опыта знает, что такое проблемы с общением. Я отхлебнула кофе – он уже был едва тёплым, и взяла из корзинки крекер. Он вкусно захрустел и разломился на две большие части, – их я успела поймать, – и на целый каскад мелких крошек, которые тут же осыпались на мои ботинки и на паркет. И пока крупинки соли приятно таяли на языке, я обречённо осмотрела пол вокруг женщины – она съела уже три, а то и четыре крекера. Конечно же, пол у её ног был чистым. – Интересно… – задумчиво произнёс директор. – Вы можете представить такого человека? Который делает что-то просто так, без цели, без выгоды… Я нет. Мне несложно было представить и понять такого человека: достаточно просто сгустить саму себя. Может быть, отмотать немного назад, в худшие времена, и не сопротивляться своим желаниям, точнее нежеланиям: нежеланию выходить на улицу, разговаривать с людьми. Не пытаться подавить свой страх. Правда, умная сумасшедшая из меня всё равно бы не получилась… Вслух я сказала другое: – Почему без цели? Может послания – это его способ коммуникации, а коммуникация – и есть его цель. Он может находиться среди людей, может делиться своими записями – для него это уже общение. Ему не нужны ответы… Или он хотел бы, но для него это – уже слишком. – Я понял… Нас взломал инопланетянин! – насмешливо воскликнул директор. Женщина улыбнулась, и её лицо исказили расползшиеся во все стороны глубокие сухие морщины. Бородатый человек метнул короткий дикий взгляд, но почему-то ни в директора, а в меня. А я просто сидела, разглядывая всех троих, и размышляла о том, можно ли считать «инопланетянина» ругательством. Я давно заметила, что шкала оценки любого существа строится по степени его «человекости». Чем достовернее человек, чем ближе к «человеку идеальному» – тем выше оценка. «Настоящий человек», «Человек с большой буквы», «человечный», «вот это человечище!». Дальше следуют «неполные» люди: «он как будто не совсем человек», «ты вообще человек?», «в тебе есть хоть что-то человеческое?», «как можно быть таким бесчеловечным?». А дальше совсем уж неполноценные существа: животные, растения, роботы, монстры и чудовища. Инопланетяне. «Шут с ними, с роботами и монстрами, – думала я. Но как можно так пренебрежительно относиться к растениям? Они намного древнее нас, без них мы бы вообще не появились на планете и не выжили бы сегодня, несмотря на все наши «достижения»! С инопланетянами ещё страннее. Мы же их всё время ищем. Но интересно, хотят ли люди найти настоящих инопланетян? И если хотят, то зачем? Чтобы ещё кого-нибудь попрезирать? Мы же всё, что не похоже на человека, считаем второсортным… А если инопланетяне как следует надают людям по зубам, то станут считаться монстрами, которых не любят, но боятся? Или богами – сверх-людьми, слишком-людьми, – которых боятся и любят одновременно? …Сразу после нашего разговора у хозяев мансарды началось пятничное собрание. Регулярное планирование рабочих задач на следующую неделю. И я скучала в их переговорке, сначала размышляя об инопланетянах, а потом слушая про какие-то неведомые мне спринты, стори-пойнты и рефакторинги. От безделия я даже нарисовала этот самый рефакторинг, который, судя по частоте упоминаний, довольно навязчивый зверь. Ничего, абсолютно ничего необычного я не почувствовала. Не уловила никакого таинственного присутствия. Как в общем-то и ожидала с самого начала. Мельком ещё раз заглянула в переданную директором папку: «…иногда хаос осыпается на клавиши и тогда неживое начинает говорить…» Действительно какая-то белиберда. «И сумасшедшего тоже нет», – думала я по дороге домой. Есть странный чат-бот, который умеет сочинять и рассылать «эзотерические» сообщения. А дальше они стали друг друга пугать, накручивать и в результате начали кого-то чувствовать. Если сверлить тишину внимательным слухом, в ней действительно можно проделать дырки, из которых польются звуки. 7 Когда Инна стала жить с Антоном, мы продолжали видеться. Она писала что-нибудь вроде: «У меня есть домашний брусничный кекс, приходи пить чай». Как будто считала, что я такая важная особа, что меня нужно любимым кексом заманивать, а иначе я не приду. Окна её старенького дома выходили на большой уютный внутренний двор, заросший кустами сирени и жасмина, укрытый кронами больших деревьев, названий которых я не знала. В глубине двора, в самой гуще кустов, стояла тайная лавочка. В какой-то момент Инна пристрастилась к самокруткам, и мы постоянно выходили во двор, чтобы она покурила. Мы располагались на тайной лавке – мне кажется, она была чугунной, случайно забытой здесь ещё с эпохи какого-нибудь монарха. Как будто сначала был только этот клочок двора: зелёная пещера со скамейкой внутри, а уже потом, гораздо позже, пристроили дом, организовали детскую площадку, поставили обычные «бабушкины» скамейки возле подъездов… – Бублик сегодня утром написал, что приезжает и хочет увидеться. Не знаю, что будет… – Инна прижала ладони к губам и виновато посмотрела на меня снизу вверх, потому что она сидела на лавочке, а я стояла рядом. Бублик был её давней страстью. Как-то она даже призналась, что стала встречаться с Антоном только из-за его внешнего сходства с этим мифическим Бубликом. Что Антон – это такой «Бублик для бедных»… – Ты меня теперь будешь презирать? – нерешительно спросила Инна. – Я? Да ну с чего? Никогда в жизни! – Ох не знаю, я иногда сама себя презираю… Разве можно так с Антоном? Но Бублик… Он такой… Ну ничего же с этим невозможно поделать! Миллион раз себе обещала, что больше не буду с ним встречаться… Тут её горестное выражение лица сменилось лукавым, и она прибавила: – А ещё я обнаружила, что у меня нет ни одного «взрослого» комплекта белья… Как будто за младшей сестрёнкой донашиваю! Мишки, зайчики, клубнички всякие… Сходишь со мной завтра в магазин? – Схожу. И не надо себя презирать. Наверняка через пятьдесят лет мы с тобой будем сидеть за столиком с кружевной белой скатертью, пить чай, и, жамкая булки беззубыми ртами, вспоминать нынешнее время. «Эх, помнишь, Стась, из-за какой ерунды переживали? Бублик там был какой-то… А как в тот год сирень цвела!» Инна улыбнулась и задумалась, словно ушла в нарисованное мною будущее. Сирень над нашими головами и вправду цвела бешено. Вся верхняя половина куста была белой от цветов. 8 Поход в магазин на следующий день стал последним разом, когда я видела Инну. Бельё выбрали быстро. Инне показалось, что бордовое, чёрное или красное – это как-то чересчур по-взрослому, до такого ей ещё надо расти. Поэтому она взяла два умеренно-эротичных кружевных комплекта: один дымчато-серый, другой бледно-розовый. Выйдя из бельевого, мы стояли посреди стеклянного торгового центра и размышляли, где лучше взять кофе на вынос, чтобы потом пить его на набережной, когда у Инны зазвонил телефон. Она увидела номер, глаза её округлились, она объявила: «Бублик!» и, сунув мне в руки белый бумажный пакет с новым бельём, принялась петлять по этажу, прижимая телефон к уху. Через несколько минут она подлетела ко мне, очень возбуждённая. – Он предлагает поехать на дачу к другу! Сегодня! Электричка через час! Ты очень обидишься, если мы не будем пить кофе? Я пробормотала, что ничего страшного или что-то в этом духе. – Тогда я бегу переодеваться! Потом сразу на вокзал! Ты меня лучше не жди – поймаю такси, – она выхватила из моих рук пакет и полетела в сторону общественного туалета. Я немного постояла в растерянности. Сначала хотела пойти за Инной: вдруг ей понадобится какая-нибудь помощь. Потом решила, что это будет неудобно, раз она меня не позвала, и стала медленно спускаться к выходу. Почти на всех эскалаторах я была единственным пассажиром. Верхние, полупустые этажи торгового центра выглядели уютно. Особенно если забыть, что вещи в витринах выставлены для продажи, а не просто для украшения. Но чем ниже я спускалась, тем больше людей поднималось мне навстречу: было утро воскресенья, покупатели начали прибывать. Четвертый этаж, третий, второй… В витрине рядом с эскалатором манекен обвит лёгкой белой тканью в крупных красных маках и сиреневых фиалках. – Длинное, изящное платье. Оно очень красивое, но я бы такое не надела, даже будь у меня деньги на его покупку. Оно как плакат «Я мечтаю тебе понравиться!»… А я не мечтаю. Зачем мне лишнее мужское внимание? Когда я ступила на последний, ведущий к выходу эскалатор, я все ещё крутила головой – никак не могла оторваться от витрины. И только когда ступеньки увезли меня вниз, я наконец посмотрела вперёд. У подножия эскалатора стоял Алекс. 9 Не могу вспомнить, что было сначала. Кажется, первым появилось всё-таки ощущение. Но в первый раз я почти не обратила на него внимания. Это было вечером, после работы: я долго сидела в своем виртуальном рабочем кабинете, читала, записывала обрывки мыслей. Я делала так уже несколько дней подряд, пообещав себе, что хотя бы по будням перестану проваливаться в сериалы и соцсети, что буду записывать мысли и воспоминания и читать «серьёзные» тексты. Играла еле слышная фоновая музыка – простая мелодия, которую, словно мяч, перебрасывали электронное пианино, труба и саксофон. Ритм задавали звуки, похожие на мягкие шаги и щелчки пальцами. Я сидела за старинным дубовым столом с резными ножками. Стол стоял перед панорамным окном с видом на лес. Через лес петляла нитка жёлтых огоньков – фонарей вдоль просёлочной дороги. Иногда проезжала машина – ещё четыре огонька, крадущихся сквозь тёмную массу деревьев. Очень похожую панораму я видела из окон квартиры одной своей знакомой – её дом стоял рядом с большим лесопарком, на первой линии. Ей подарил квартиру отец, я не смогу купить себе такую даже через пятьдесят лет упорного труда. Перед глазами был белый лист с тремя строчками текста, набранного с отбивкой – простая дневниковая запись, три обрывочные фразы, которые я пыталась как-то проанализировать и собрать в единое целое. Пахло лавандой. Было не так уж поздно, но от запаха и монотонной музыки мысли еле ворочались. Мне хотелось раствориться в нахлынувшей сонливости, закрыть глаза и перестать сопротивляться. Но голос в моей голове требовал: «Так не пойдёт, ты должна это закончить! Ты уже не можешь написать трёх связанных предложений?». Я заставила себя сфокусировать взгляд на белом листе, долго смотрела на него, потом добавила несколько слов, но тут же их удалила. Затем я услышала шорох у себя за спиной, короткий и тихий, словно расправилась складка на смятом полиэтиленовом пакете. Я решила, что это часть музыки, и снова уставилась в монитор. «Я чувствую, что мне нужно больше общаться с людьми вне работы, – записала я. – Но сегодня опять не смогла заставить себя куда-либо пойти. Разве то, что я постоянно должна себя заставлять, это нормально? Неужели все так живут?». Получилось связно, хотя и никак не продолжало мысль из предыдущих трёх строк. В этот момент сзади меня раздался новый звук, на этот раз более отчётливый – что-то упало. Я оглянулась, пробежалась взглядом по книжной полке, длинному напольному светильнику, напоминающему гриб, чёрно-белой фотографии, висящей на свободной от полок стене. Падать там было нечему. Неужели очередное нелепое обновление, призванное всё «улучшить» и придать виртуальному пространству больше реалистичности? Ох, только не это. Я сняла шлем, решив, что теперь уж точно можно идти спать. Я сидела на кухне – в моей квартире был всего один стол, так что я использовала его и для еды, и для работы. Если, конечно, не считать крохотной рабочей поверхности рядом с плитой, где лежала не вымытая разделочная доска с ошмётками петрушки и попкой огурца. На подоконнике горела лавандовая свечка. На столе, сбоку от ноутбука, примостился керамический салатник с масляным огуречным кружочком, прилипшим к стенке. Я подцепила этот кружочек вилкой и решила, что помою посуду утром. Я уже хотела закрыть ноутбук, но в сонном мозгу вспыхнула нелепая надежда: а что, если за те несколько часов, что я не проверяла почту, мне пришло какое-нибудь письмо? Ждать письма мне было не от кого, но это было что-то вроде целебного ритуала: перед сном посмотреть на спам и успокоенной пойти чистить зубы. В конце концов, все получают спам. Наверное, даже президенты и кинозвёзды. Даже те необыкновенные люди, что пишут музыку, которую я слушаю по вечерам. Спам нас объединяет. Так что я даже с некоторой симпатией посмотрела на заголовки мусорных писем и между «быстрым омоложением лица» и «самым простым способом достичь богатства» увидела уведомление от социальной сети. «Вам пришло одно новое сообщение». я всегда стою позади и разговариваю с тем кто смотрит От пользователя «DELETED». Страница пользователя удалена либо ещё не создана. Не знаю точно, но мне всегда казалось, что «DELETED» – имя, которое автоматически присваивается всем удалённым пользователям. Я ещё раз перечитала непонятное сообщение и закрыла ноутбук. На минуту я просто зависла, глядя в одну точку. А потом мне стало не по себе – показалось, что темнота прихожей смотрит мне в спину. Я резко оглянулась и увидела на пороге кухни заспанного Павла. Пёс потянулся, опустившись на передние лапы и припав грудью к полу, и неуверенной после сна походкой направился ко мне, вяло виляя хвостом. 10 У меня было несколько лихорадочных секунд на то, чтобы разработать план действий. Но я только беспомощно поозиралась, изо всех сил вцепившись в поручень, словно могла этим остановить плавное движение ступенек. Совсем рядом со мной – можно было дотянуться рукой, – ехали вверх незнакомые люди. На мои бедственные взгляды они не обращали никакого внимания. Несколько женщин смотрели в телефон, парочка разговаривала и улыбалась друг другу. На моем эскалаторе я была одна. Ступив на пол первого этажа, я попыталась сразу ринуться к выходу, но Алекс перегородил мне проход. – Это тебе, – он протянул букет красных роз, и пока я отгораживалась от цветов скрещёнными на груди руками и кричала, что не возьму их, Алекс успел приобнять меня, делая вид, что мы влюблённая парочка, договорившаяся о свидании… Когда я энергично вырвалась из объятий, его каменное доселе лицо исказилось в уродливой гримасе, словно среди ночи ударила молния, и на мгновение осветила свирепого зверя, раздирающего жертву. Он быстро овладел собой, только верхняя губа была по-прежнему еле заметно вздёрнута, и глаза сверкали так, что могли бы прожечь дыру в бронированной бочине инкассаторского автомобиля. – Что такое? Я вот соскучился… – неестественно сладким голосом пропел Алекс. – Цветы для тебя купил. Он опять ткнул в мою сторону красным букетом. – Ничего я у тебя не возьму! – я хотела произнести это c припечатывающим свинцовым холодом, но вышло истерично. – Ну вот, опять дуешься из-за ерунды… Столько лет брала и не жаловалась, а тут вдруг «ничего не возьму». Давай, пойдём домой, – продолжал Алекс своё карамельное пение. – Никуда я с тобой не пойду! – выпалила я в ужасе. К этому моменту мы уже немного сдвинулись и стояли сбоку от ленты эскалатора. Я опять попыталась обогнуть Алекса и пройти к крутящимся дверям на улицу, но он схватил меня за руку повыше локтя и с силой сжал. – Поговорить нужно. Когда собираешься отдавать долги? – прошипел он над самым моих ухом. Руке было больно, но я не подала виду и как можно спокойнее (на этот раз у меня почти получилось) сказала: – Отпусти или я заору на весь магазин. Так громко, как только смогу. Наверное, нужно было просто заорать, никого не предупреждая. Может быть, стоило сделать это сразу, как только он встал у меня на пути. Но какой-то неясный голосок в моей голове нашёптывал: «Молчи, молчи. Не позорь нас. Делай вид, что у нас всё как у нормальных людей». Угроза произвела на Алекса впечатление. На нас уже с любопытством поглядывало несколько человек, стоявших в очереди к банкомату. Алекс отпустил мою руку и демонстративно отступил на полшага назад. – Давай всё решим как нормальные взрослые люди, – он в третий раз кардинально сменил интонацию. – На письма ты не отвечаешь. Дозвониться тебе невозможно. А нам нужно поговорить. И что мне прикажешь делать? – Не о чем нам разговаривать. И у меня нет времени. Пока! Я рванула к выходу. Стеклянная дверь крутанулась, в глаза брызнуло солнце. Ветер дёрнул подол юбки и попытался сделать из меня живую открытку в стиле пин-ап. Но я успела остановить взмывающую вверх ткань, прижав её к ногам, и бросилась через площадь к остановке трамвая. В торговом центре было много света, но мне казалось, что я вырвалась из тёмного и тесного подземелья. Я боялась обернуться. На остановке я ввинтилась в небольшую толпу, грузящуюся в трамвай, и только поднявшись на подножку осторожно посмотрела назад. Алекс трусил за мной, к остановке. Очередь сдвинулась, напиравшие сзади люди попытались втолкнуть меня внутрь. Пришлось развернуться и бурча «Извините, разрешите пройти» слезать со ступеней и проталкиваться сквозь толпу. Вначале толпа противодействовала, но страх оказаться запертой в трамвае с Алексом сделал меня напористой и бесцеремонной. – Девушка, куда вы прямо по ногам лезете?! – возмутилась какая-то женщина. Я извинилась, и люди чуть расступились, чтобы выпустить меня. Я устремилась к пешеходному переходу через проспект, но прямо перед моим носом зелёный прощально моргнул, и лавина машин тронулась. Алекс уже стоял рядом. – Я что ещё и бегать за тобой должен? Я решила молчать и не обращать на него внимания. – По-нормальному с тобой, похоже, вообще нельзя. Тебе обязательно нужно покорчить из себя королевну. Я следила за светофором. – Ты оглохла что ли? Красный человечек моргнул. Пара водителей газанула, словно их преследуют хищники, и урвать последнюю секунду жёлтого сигнала – дело жизни и смерти. Остальные машины нехотя затормозили. Я перешла дорогу и двинулась вдоль набережной. Алекс продолжал идти рядом и что-то говорить. Я старалась сосредоточиться на поиске выхода. Поехать домой я не могла, Алекс не должен знать где я живу. Нужно было как-то оторваться от него, перехитрить. В кино и в книгах героям это удаётся запросто. Но я была среди реальной жизни: от реки веяло холодом, в небе красовались многоэтажные облака, прорезая степенное стадо машин, с непереносимо громким рёвом пронёсся мотоцикл. Вместо способности быстро соображать, которая включается у выдуманных людей в сложных ситуациях, в моей голове были только тупая заторможенность и путаница, как будто мысли перемешались в шейкере. Конечно, Алекс тоже не был книжно-киношным мафиози, злодеем с заряженной пушкой в руках или маньяком с топором. И всё же он был опасен. Во всяком случае, для меня… Тем временем он, как по писанному, уже начал толкать один из своих монологов: – Я тебе предлагаю семью, детишками обзавестись, жить душа в душу. А ты вместо этого выбираешь богопротивный способ существования. Только не обижайся, но ты всегда была ненормальной. Уродом. Да ты и сама это не раз признавала. И с психикой у тебя неблагополучно. Все эти твои страхи, галлюцинации, ночные кошмары. Как есть на голову больная. Здоровье слабенькое. И вот подумай хоть раз в жизни головой: кому ты нахер такая нужна? А? Знаю, ты сейчас думаешь: «Неправда, злонамеренно врёт Алекс, вон сколько у меня ухажёров!»? Это, дорогая Стасенька, иллюзия, причём опасная. Так, потешиться с симпатичной девкой, конечно, очередь из кобелей выстроится. Но ответственность за чужие проблемы на себя брать – кому оно надо? Мужчины, тем паче современные, наоборот хотят, чтобы с их тараканами нянчились. На что им чужих тараканов обслуживать? А я, хоть и знаю тебя как облупленную, семью тебе предлагаю. Потому что люблю тебя, дуру. И заботиться о тебе готов до самой старости. А ты говоришь: нет, я буду жить сама. Врёшь, конечно, наверняка на ухажера очередного нацелилась. Чего молчишь? Вижу, что нацелилась. Только он тебя вскорости бросит, когда поймет с кем связался. И что дальше? Так и будешь кобелей каждый месяц менять? Ладно, пока молодая-привлекательная. Можно представить, хоть и богомерзко это. Я посмотрела на дисплее телефона, который час. – А потом что? Сомневаюсь, что ты одна проживёшь. Уверен, что нет. Потому что все рациональные доводы против такого восстают. Но, предположим, тебе повезет и лет до тридцати пяти, какой-нибудь гонореи не подхватив и в психушке не оказавшись, ты дотянешь… А что дальше, не думала? А дальше, дорогая моя Стасенька, одиночество. Потому что ухажёры твои разбегутся за молоденькими охотиться, друзей у тебя полчеловека. С твоим здоровьем ещё и болезни начнутся. И вот это будущее ты сейчас выбираешь. Заметь, выбираешь сама, сознательно… – … – Ты меня слушаешь или для кого я тут заливаюсь? – … – Ты цветы возьмёшь уже наконец? Он опять сунул розы мне под нос. На этот раз я взяла их. Алекс, видимо, воспринял это как знак полной капитуляции – на лице его появилась гримаса торжества. Но я быстрым движением бросила букет через каменный барьер, за которым начиналась река. Алекс метнулся к барьеру, как будто решил нырнуть вниз и как супермен перехватить букет возле самой воды. А я рванула к подземному переходу. – Ты совсем охерела?! А ну вернись! – догнал меня разъярённый выкрик. В переходе было холодно и пахло мочой. После яркого солнца перед глазами замелькали зелёные пятна. Выскочив на той стороне, я припустила ещё быстрее. С другого конца площади в одном со мной направлении бежало ещё несколько человек. Значит, я правильно помнила расписание. Перескочив через ступеньку, я влетела в зал, но в последний момент меня подрезал длинный лысый мужчина, юркнув к единственному свободному турникету. Я на секунду замешкалась, но тут мигнули зелёным соседние воротца, и я ткнула билет под сканер. – Скорей, скорей, доча, уезжает! – неожиданно ласково подбодрила меня пожилая женщина в форменной жилетке, следящая, чтобы никто не лез через турникеты «зайцем». Я вскочила в вагон, двери за мной тут же закрылись. Насчёт Алекса я почти не беспокоилась, зная, что он ненавидит электрички и никогда на них не ездит. А значит, заранее купленного билета у него быть не может. Поезд на секунду задумался, и женщина в жилетке стала медленно отъезжать вправо. Я помахала ей на прощание, и она в ответ улыбнулась. 11 Сегодня мне приснилось, что я медведь. Ранним утром я пришёл на окраину небольшого города. Я чувствовал весну. Частички весны запутывались в моей шерсти. Они липли к мокрому носу, так что время от времени приходилось их слизывать. Я был почтальоном. Я носил жизнь на шкуре. Доставлял её от берёзы к берёзе, от ольхи к ольхе. Обычно. Но в то утро у меня был странный, непривычный пакет. Я должен был отдать его человеку. На пакете был адрес, и я нашёл человечье жильё по этому адресу. Я стоял возле дома. К двери вело несколько холодных металлических ступеней, и я осторожно поднялся по ним. Ещё раз понюхал пакет, потом ручку двери. Всё верно. Это здесь. Я уже собирался оставить пакет и уйти, когда почувствовал… Неожиданно я оказался в человеческой шкуре, в шкуре мужчины. Я возвращался после рабочей смены, но, подходя к дому, притормозил. На моем пороге отирался какой-то бугай в шубе. Он был явно крупнее меня, и я отступил назад, за домик на детской площадке. Я решил понаблюдать. Что ему понадобилось в такую рань? Что он высматривает в моём окне? И тут любопытный пришлый опустился на четвереньки, и тогда я наконец понял, кого принял за мужика… После бессонной ночи я чувствовал себя тупым. Тугая голова не могла сварить ни одной дельной мысли, а теперь ещё и сердце клокотало в груди, как захлебнувшийся мотоциклетный двигатель. Одноцилиндровый. Я замер за детским пластмассовым домиком. Броситься наутёк я боялся. Медведь поймёт, кто сегодня в роли дичи, и конечно рванёт следом. Я чувствовал слабость, сердце билось тяжело: уйти далеко и быстро мне вряд ли удалось бы. Ждать было не менее опасно. Кто-то из охотников говорил мне, что если ты увидел медведя, значит, медведю уже надоело на тебя смотреть. В том смысле, что хищный зверь всегда учует тебя раньше, чем ты его. На дворе весна. Хищник зачем-то пришёл к жилью и практически лезет в дом через окно. Трудно поверить, что он сыт и всем доволен, что зашёл пожелать доброго утра и напроситься на кофе. Пока я размышлял, медведь повёл носом и насторожился. Я оцепенело наблюдал за ним: вот он не спеша переступил громадными передними лапами, и от перил отлепился его шерстяной бок. Затем стал медленно поворачивать свою круглую мохнатую башку и наконец уставился прямо на меня. Два маленьких глаза, дикие и холодные, вцепились в меня мёртвой хваткой. А я по-прежнему выглядывал из-за жёлтого куска пластмассы… Я так и проснулся, пришпиленный медвежьим взглядом к месту, давясь большими комками воздуха, словно нищий с голодухи. Вывалившись в темноту комнаты, я не сразу понял, что это избавление, а не глубокая медвежья берлога. Первым делом я ощупал себя, чтобы убедиться наверняка, что я не медведь. Потому что если ты очнулся на кровати в обнимку со скомканным одеялом в помещении со стенами и потолком и при этом ты дикий зверь, то для тебя это, очевидно, плохо. У тебя большие неприятности. Заодно я обнаружил, что тело, в котором я проснулся, женское. Потом уже я вспомнила себя. Не знаю, в чём тут дело. Может, в рассогласованности тела и сознания – большую часть времени я провожу у себя в голове, как бы отдельно от тела и напрочь забыв о нём. Там, в моей голове, я не чувствую себя мужчиной или женщиной. Скорее неким универсальным существом, для которого нет пола. Или пол не имеет значения. В конце концов, если вычеркнуть тело, то, что останется, в половом размножении не нуждается. Продолжение рода – это тело, путешествующее во времени, с каждым поколением забрасывающее себя всё дальше и дальше в будущее. Я так это понимаю. Насколько мне известно, с помощью генов я не могу передать детям своё сознание, свои мысли или свой опыт. Для того, чтобы попасть в будущее, мне нужна другая машина времени. Может, дело в том, что в детстве я читала много книг и ассоциировала себя с главным героем, а это почти всегда был мужчина или мальчик. И я так любила проваливаться в эти истории, так много времени проводила в них и в фантазиях по их следам, что часто думала о себе в мужском роде, продолжая голосом автора рассказывать историю о себе. Во сне я часто оказываюсь в мужском теле. Иногда – в зверином. Я была медведем, волком, и, кажется, даже вороном. Но ни разу медведицей, волчицей или вороной, во всяком случае, не помню, чтобы я строила гнёзда или ждала детенышей. А может быть, причина в том, что моё женское тело предало меня ещё до того, как я ощутила его в полной мере. После чего оно раз за разом становилось причиной страданий. В какой-то момент я даже стала мечтать о мире без половых различий, о расе людей, в которой только один пол, и нет всей этой уродливой возни, связанной с сексом: уламываний, манипуляций, лжи, насилия… С тех пор, как я стала бардонавтом, мои отношения с собственным телом стали ещё запутаннее. Пока я нахожусь в Бардо, моё тело ждёт меня в моем рабочем кабинете, а со мной путешествует «образ тела» – что-то вроде голограммы – он не такой чёткий и конкретный, как настоящее тело из плоти. Впрочем, я никогда не видела мой образ тела со стороны, целиком, потому что в Бардо нет ни рек, ни озер, ни других зеркальных поверхностей. Только красноватая пыль, камни, иногда брёвна, обглоданные временем до гладкости. Бог его знает, откуда последние берутся в краю, где нет даже намёка на растительность. Думаю, образ тела – это наша память о физической оболочке. Сознание привыкло заполнять определенную форму и даже когда этой формы больше нет, оно сохраняет её по инерции. Вначале ты также по инерции посылаешь сигналы в мышцы, чтобы заставить образ тела двигаться. Но Бардо – это не обычный мир. Чем упорнее ты пытаешься перемещаться обычным способом, тем хуже получается. Стоит забыть о земных привычках и позволить сознанию плавно отчалить от твёрдого берега, от берега тела. И тогда двигаться становится легко. В Бардо твой образ тела не имеет никакого функционального смысла – это просто сигнал твоего присутствия для других обитателей. Это просто: «Не пугайся, я стою здесь, и я как ты, а не какой-нибудь горящий куст на ножках». Это ещё одна причина, почему моя работа мне так нравится. Ведь если человек – это единство физической оболочки и сознания, в Бардо я перестаю быть человеком. 12 Утро. Солнце, словно бездомный, медленно выбиралось из кучи рваных облаков и смога, сваленных на горизонте. Я люблю утро. Это время надежд, время, когда границы возможностей обманчиво расширены за счёт пространства сна. Ночь была короткой, но во сне столько всего произошло, что, казалось, меня ждёт необыкновенно длинный день, за который я успею сделать очень многое. Но в то утро я шла по коридору и думала только о том, как я сейчас зайду в кабинет, возьму с рабочего стола свою кружку и спущусь на кухню. Мысленно я уже выставляла максимальную крепость на панели кофемашины, нажимала кнопку, и кухня наполнялась кофейным запахом… Вот я подношу кружку к лицу, чтобы вдохнуть еще больше волшебных летучих веществ. А потом немного посижу с кружкой на широком подоконнике, глядя в окно… Я ускорила шаг. Было время, когда я просыпалась по утрам и не понимала, зачем мне вставать. Я разворачивала в уме предстоящий день, как древний путешественник раскрывал карту, и пыталась найти там что-то, что придаст мне сил, что-то, ради чего стоит тронуться в путь. Но там ничего не было. Ничто на этой карте не стоило того, чтобы вылезти из-под тёплого одеяла и прикоснуться голыми ступнями к ледяному полу. И тогда я сосредотачивалась на чашке кофе, на том, как он будет пахнуть. Я сварю его сразу, как только встану. А дальше будет видно… Как-то я прочла в одной статье, что кофе помогает при депрессии. Слава кофейному богу, слава. Но когда я вошла в кабинет, ко мне, загадочно улыбаясь, клоунской походкой двинулся Игорь. В руках у него был свёрток. Прямоугольный коричневый свёрток, перевязанный шпагатом. Он протянул свёрток мне, продолжая молчать и странно улыбаться. – Что это? – спросила я. – Знак благодарности! – театрально произнёс Игорь. – В смысле? – Да бери уже! – сказал он нормальным голосом, перестав кривляться. – Ребята просили тебе передать. За то, что ты им помогла. – Помогла? Я? – … – Какие ещё ребята? – Да ну программисты же! – и видя, что я в недоумении, добавил. – Которые с привидением. Я взяла свёрток – он был довольно увесистым. – Что за ерунда, Игорь? Я не понимаю. – Да ты разверни! Чего тут понимать? – он уже уселся за свой стол и явно хотел побыстрее уткнуться в монитор. – Просили поблагодарить за помощь. Дозвониться до тебя не смогли. – Как интересно… Так ведь я ничего не сделала! Я ж тебе говорила! – Ничего не знаю… Передали, что всё стало о’кей. Больше никаких странных ощущений. Говорил же, достаточно только к ним съездить! Я растерянно положила подарок на пустой стол и принялась разворачивать. Упаковано было на совесть, и мне понадобился канцелярский нож, чтобы содрать коричневую с чёрными и белыми вкраплениями обёрточную бумагу. Внутри оказалась коричневая коробка, а в ней бутылка виски, два стакана и бархатный тёмно-синий мешочек с чем-то тяжёлым. Я открыла его и увидела серые кубики, как для игры в кости, только без точек на боках. Взяла несколько из них в руку – приятная тяжесть и прохлада камня. – Игорь, ты не знаешь, что это? – спросила я, показывая ему кубики на ладони. – Камни для охлаждения виски, – отозвался он. – Вместо льда. Они заметили жадные взгляды, которые я бросала на бутылки с алкоголем? Отправив камни в морозилку, я сделала себе кофе, и, как планировала, осталась пить его в пустой кухне. Я плохо спала прошлой ночью. Опять. И теперь в мой сонный разум легко просачивались иррациональные мысли, бредовые образы и фантазии. Всё казалось мне не простым, не случайным. Все вещи и события отбрасывали тени, и меня это беспокоило. Даже кофейная чашка казалась мне подозрительной и ненадёжной. Вчера вечером в виртуальном кабинете кто-то был. Сначала я уловила за спиной шуршание, которое привыкла считать дефектом программы. Потом к шуршанию добавился новый звук. Как будто я оказалась в зимнем лесу и слышу похрустывание снега под чьими-то медленными шагами. Внезапно всё стихло. Какое-то время я прислушивалась, отчего тишина немного отяжелела. Так всегда бывает, когда концентрируешься на слухе. Тишина как будто наливается кровью, становясь более заметной, полновесной. Потом я решила заняться «лотерейным» чтением, зашла на сайт литературного журнала, ткнулась в пару рассказов, но не смогла продвинуться дальше третьего абзаца. Меня привлекло название – «Белое и белое». И хотя я выбирала среди коротких текстов, а это было что-то длинное, я всё-таки открыла и начала читать. Снежная каша оттепели, мокрые ноги, колючки ветра. Герой пробирался сквозь холодный вечер в надежде наконец разуться и согреть окоченевшие пальцы. Его бросила женщина, он перестал ходить на работу, и в конце концов его уволили… Это предыстория. Теперь единственной надеждой героя было тёплое кресло, в которое он забирался с ногами и слушал радиоспектакли по классической американской фантастике. Он дошёл до своего подъезда, долго исследовал непослушными руками карманы, затем рюкзак. Обшарив все отделения, в сердцах швырнул рюкзак о стену и чуть не расплакался. В метро его обчистили. Ни ключей, ни телефона, ни бумажника. Осталась только книга, которую он за последнюю неделю открыл лишь раз, чтобы некоторое время бежать глазами по строчкам, не читая. Холодало всё сильнее, начиналась метель, но герой тупо стоял у подъезда, словно ожидая какого-то чуда. Вечер был поздний, на улице ни души. От чая, горячей воды и одеяла его отделяли две металлические двери, и он не знал, как их преодолеть. У него не было сил на то, чтобы выработать какой-то внятный план и начать действовать. Поэтому он подобрал рюкзак и побрёл куда-то в чёрно-белую гущу. Дальше реальность начала смазываться: город исчез, а герой шёл через бесконечное белое поле. Время от времени сквозь мельтешащий снег он различал белые – тоже из снега – статуи. Он проходил мимо гаргулий, мимо существ с огромными клыками и выпученными глазами, напоминающих буддийских демонов… Метель закончилась, небо подсвечивало всё розоватым светом, сыпался редкий колючий снег…Наконец герой увидел расплывчатое жёлтое пятно света впереди и зашагал к нему… И в этот момент у меня за спиной раздался шипящий звук. Как будто кто-то вытянул губы в трубочку и пытался изобразить, как шумит ветер и шуршит снег. Как будто кто-то пытался создать звуковую декорацию к рассказу! Я оглянулась на звук, но не увидела ничего необычного. Неужели это дурацкая обновлённая программа подглядывает за тем, что я читаю, и пытается «улучшить» мои впечатления? Искусственный, блин, интеллект… Мне хотелось поскорее снова оказаться среди выдуманного снега, и я решила пока игнорировать спецэффекты, а разобраться с настройками и попытаться отключить их, когда покончу с рассказом. Так, где я остановилась?.. Ага, расплывчатое жёлтое пятно света маячит впереди… Герой шёл на свет и скоро различил его источник – одинокий чугунный фонарь с изогнутой шеей, освещающий деревянную скамью, запорошенную снегом. Скамья и фонарь посреди снежной пустыни… Я вдруг вспомнила того мужчину, что умер под фонарём в парке во время поздней пробежки. Хотя в тот вечер не было снега, а дома его ждала семья… Герой подошёл к скамье и увидел вмятину в снегу: на скамье недавно сидели… В этот момент я услышала шёпот и от неожиданности дёрнулась, как будто меня внезапно выдернули из сна. Невозможно было разобрать слова – только какая-то невнятная шевелящаяся каша, но я была уверена, что шепчущий находился сбоку от меня, совсем близко. Я искала его, шарила взглядом по комнате, но там, конечно же, никого не было. Только какое-то едва заметное, ускользающее движение вдоль стены. Я схватилась за шлем и быстро стащила его с себя. Шёпот продолжал стоять в ушах, и я чувствовала, как от плечей во все стороны разбегаются мурашки, и волоски на предплечьях встают дыбом. В кухне было темно. Светился только монитор. Я нащупала выключатель и зажгла лампу над столом. Потом встала и, стараясь не слишком спешить, как будто боялась, что кто-то заметит мою панику, включила свет во всей квартире: в прихожей, в комнате, в ванной. Павел, который лежал возле кухонной двери, удивлённо поднял морду. Когда я вернулась в кухню, он встретил меня, вопросительно глядя в глаза и помахивая хвостом: что это ты делаешь? Что, хочешь поиграть? Или гулять пойдём? Я наклонилась и обняла его за шею, отчего он тут же пришёл в нежный собачий восторг и предпринял несколько попыток обслюнявить моё лицо… Вернувшись к монитору, я попыталась найти в интернете отзывы о программе виртуальной реальности, которую использовала. Если это новая программная фишка, то наверняка её уже где-то обсуждали, и я надеялась получить готовые инструкции по её отключению. Но я не нашла ни одного упоминания о посторонних звуках. Изучение настроек виртуального кабинета тоже не дало результатов. К тишине снова прилила кровь, и мне пришлось включить музыку, чтобы перестать напряжённо прислушиваться… Я выпила успокоительную травяную таблетку и на удивление быстро заснула. Но среди ночи внезапно проснулась с чувством, что спала очень долго, не одну ночь. Не заметив в окне даже намёка на приближающееся утро, я глянула на часы и обнаружила, что время – всего только час ночи. Я неподвижно лежала, блуждая взглядом по комнате. Занавески были приоткрыты, и я отчётливо видела предметы, на которые легла колючая тень стоящего на подоконнике алоэ. Эта тень ничем не напоминала сам цветок – алоэ превратилось в средневековую пыточную машину, из которой во все стороны торчали гигантские пилы. Острые зубцы нацелились на предметы и как будто ждали команды, чтобы начать действовать – они бы в минуту искромсали привычную реальность, чтобы обнажить тот мир, к которому принадлежали сами. Я видела шкаф и кресло, загромождающие тёмные углы, диван, затыкающий пустоту, светильники, отгоняющие мрак. Множество мелких предметов – фотографий в рамках, ваз с цветами, статуэток, игрушек – словно обозначало кромку фарватера, служило бакенами для нежелательных существ, удерживало границы безопасного пространства. Тень алоэ была неподвижна, но были и другие тени: мелкие пятнышки, зыбкие следы чего-то незримого, которые колыхались и приплясывали. Время от времени эти пятнышки тревожно вздрагивали и рассыпалась по комнате новым узором, словно гигантское существо грубо встряхнуло калейдоскоп ночи. Перед сном я разложила на спинке кресла свою серую футболку, и теперь она тоже выглядела как густая, объёмная тень, присевшая отдохнуть. Слышались шаркающие шаги соседа сверху, как всегда в первой половине ночи. Иногда было слышно, как в трубах шумела вода, когда где-то открывали кран. Я уже начала дремать, но вздрогнула от какого-то тихого одиночного шороха, как будто в комнате кто-то пошевелился. Я настороженно ощупала взглядом знакомые предметы. На улице визгливо залаяла собака, но после короткой тирады замолчала. Видимо, она разбудила Павла: постукивая когтями по ламинату он поплёлся в кухню, полакал из миски, вернулся назад, плюхнулся на свою подстилку и тяжело, протяжно вздохнул. Когда я в следующий раз открыла глаза, из потёмок комнаты проступило желтоватое лицо, словно кто-то склонился, чтобы лучше меня рассмотреть. Я закричала и села на кровати. Лицо проявилось лишь на долю секунды, но, став невидимым для глаз, оно продолжало висеть в моей памяти, прямо перед моим мысленным взором. Я невольно изучала его и, наверное, придумывала и дорисовывала несуществующие подробности. Например, что у него не было носа. Что оно больше напоминало лицо старой японской куклы, чем человека. Мне часто что-то видится в первые мгновения после пробуждения. Мозг словно бы не поспевает за глазами и продолжает плести сны, накладывая их поверх реальности. Я вскрикиваю. И выпутываюсь из сна всегда с некоторым усилием, словно выхожу из морской воды на берег в сильную волну. Обычно на звук приходит обеспокоенный Павел. Я треплю его за шею: «Ничего, просто привиделось». И потом мы вместе идём на кухню пить воду. Когда я возвращаюсь в постель, увиденный образ бывает почти забыт и уже не имеет надо мной никакой власти. Происходит как бы разоблачение фокуса, и я отчётливо вижу, что это было лишь облачко моей фантазии: оно меняет форму, становится почти невидимым и наконец рассеивается… Но странное жёлтое лицо никак не хотело исчезать. Я опять проснулась, резко, словно меня толкнули. Я знала, что в этом-то и секрет: именно внезапное пробуждение чаще всего приводит к галлюцинациям. Я читала о гипнопомпии – инерции сна, которая является причиной таких видений. Но ночью всё переворачивалось с ног на голову. Причина и следствие менялись местами. Я была уверена, что виновник резкого пробуждения – кто-то извне, а вовсе не наоборот. Я чувствовала, как чьё-то внимание подпитывает воздух, отчего комната словно бы ворочается и дышит. И чем усерднее я прислушивалась и приглядывалась к потёмкам, тем одушевлённее они становились. Ближе к утру я наконец поняла, что я и есть персонаж своей собственной фантазии. Я – тот самый «кто-то», что навис над кроватью и внимательно наблюдает, вселяя тревогу в предметы, заставляя пространство волноваться. После этого я наконец нормально уснула… И вот теперь я сидела на кухне в конторе и смотрела на своё отражение в чёрном кофейном зеркале. я появляюсь в паузах все чувствуют в паузах что-то есть Это очередное сообщение от пользователя DELETED, которое я увидела несколько минут назад, когда решила проверить почту. Подобных посланий набралось уже много. Они всегда были короткими, из одной-двух строк. И всегда бредовыми. Как будто мне писал бот, решивший заняться поэзией. тупой обрубок ночи пророс в горшке иногда хаос осыпается на клавиши стрекотание ветра маскирует другие касания шелковый месяц слишком яркий щекотный сегодня свет когда кончается пленка тишина становится уязвимой я разговариваю не с тобой а с тем кто смотрит из-за спины И тому подобное. Внезапно я вспомнила, что где-то на моём рабочем месте хранились распечатки коллекции сообщений, которую собрали «программисты». Вернувшись с той утомительной встречи в мансарде, я куда-то сунула листы без намерения когда-либо взяться за чтение. Немного поискав, я обнаружила их в одном из ящиков своего офисного стола под кучей других бумаг, обёрткой от конфеты, недоеденной шоколадкой и пакетиком орехов «на черный день». Я полистала папку и минут через пять, изорвав её содержимое в клочки, выбросила в мусорную корзину – вся эта белиберда никак не могла помочь мне вернуть здоровый сон, не видеть кошмары и не бояться возвращаться в собственную квартиру. 13 Несколько дней Инна почти не писала мне: Бублик всё ещё был в городе. Я тоже молчала, чтобы ей не мешать. К концу рабочей недели она «вышла из сумрака», позвонила и сказала, что нам нужно обязательно и срочно встретиться. Конечно, я могу завтра вечером – ведь завтра пятница. Честно говоря, меня распирала гордость от того, что Инне не терпится рассказать мне про её «бубличные» приключения. Ведь это значит, что она мне доверяет, и мы настоящие близкие подруги! У меня тоже есть для неё история – о том, как ловко я сбежала от Алекса. Но спустя два часа Инна перезвонила. Сказала, что там какая-то акция у авиакомпании, билеты в два раза дешевле, чем обычно. Что она не хочет лететь, но мама очень просила. Что это всего на пять дней… Что распродажные рейсы остались только на завтрашнее утро – остальное, видно, уже разобрали. И что пять дней ведь мигом пролетят… На следующий день она прислала мне фото с банкой домашнего брусничного варенья: «Гостинец от мамы. Твоё любимое. Уже упаковала в рюкзак». А через три дня, когда я была на работе – шла по коридору из туалета, мне позвонили со странного номера. Префикс был не местный, так что вряд ли это мог быть Алекс. Я с опаской взяла трубку. – Да? На несколько мгновений повисла потусторонняя разбухшая тишина. Далёкий, прерывистый и словно простуженный голос спросил: – Стасюша, это ты? – Да. – Это мама Инны… Иннули, – опять разбухшая тишина. – Иннули… с нами больше нет, – голос стал дробиться на осколки: «Внезапно…», «Плохо…», «Я сказала прилечь…», «Нашла в постели…», «Сердечная недостаточность…» Я пробовала переспросить, собрать осколки в целое, но ничего не получалось. Слова не появлялись. Звуки не произносились. Словно я оказалась в безвоздушном пространстве, или воздух внезапно потерял свою упругость, позволяющую распространяться звуковой волне. Голос как будто и не ждал от меня речи. – Стасюша, я сейчас буду класть трубку, – сказал голос. Затем связь с тем миром, откуда была Инна, навсегда прервалась. 14 Я назвала его Паратире. Просто чтоб как-нибудь обозначить для удобства. «Паратире» – производное от слова «наблюдатель» по-гречески. По-моему, неплохое имечко. Он присутствует и смотрит. Больше я ничего о нём не знаю. Может, он действительно просто наблюдатель: собирает информацию, чиркает в своём блокноте, доставая из нагрудного кармана обгрызенный карандаш. Путешественник по обитаемым мирам, бытописатель разнообразных форм живого. А может, он не просто наблюдает, а ещё и подкручивает какие-то невидимые для меня колёсики. Механик бытия… Это была очередная ночь, когда я не могла уснуть. Мне постоянно казалось, что рядом кто-то есть. Чтобы как-то отвлечься, я полезла в телефон. «Работа над ошибками окончена неисправные утонули», – писал пользователь DELETED. Я уже настолько устала тревожиться, что это сообщение не напугало меня, а разозлило. Я села на кровати и заорала: – Это мой дом! Мой! Убирайся прочь! Пошёл вон из моего дома! Мне, конечно, никто не ответил. Но я не унималась – может быть, потому что уже пару недель плохо спала, и мой организм решил попробовать новую тактику: атаковать невидимого врага. За то, что произошло дальше, мне потом было стыдно. Хотя кроме Павла и Паратире этого никто не видел. К тому моменту я уже укрепилась в предположении, что Паратире – что-то вроде домашнего духа. Теория моя основывалась на расхожем высказывании, что природа не терпит пустоты, и разрабатывалась преимущественно по ночам, когда я лежала в полусне-полубреду и одушевляла комнатную темноту. «Во всех пространствах кто-нибудь поселяется», – думала я. Даже в пустом углу невесть откуда появляется паук, и когда замечаешь его, он там уже обжился, наплёл из паутины целые дворцы и успел запастись впрок маринованной мухой, тоже неизвестно откуда влетевшей при закрытых-то окнах. В реке заводится русалка или какой-нибудь водяной, в доме – домовой, в бане – банник. Может быть, духов места и не существует, но истории о них – это как иносказательные напоминания о том, что если есть пустое, незанятое пространство, то рано или поздно оно станет обитаемым. А теперь у нас есть и виртуальное пространство – столько пустого места, столько укромных углов… Возможно, Паратире – это нечто, что завелось в моём виртуальном рабочем кабинете. Как домовой или паук. А потом как-то увязалось за мной и проникло в обычную реальность… Почему бы и нет? Нормальная, по-моему, теория. В виртуальном кабинете он может шуршать, шаркать, топать, ронять предметы, что-то нашёптывать. Иногда его присутствие бесшумно, я просто чувствую, что он находится у меня за спиной. Я бы сказала «стоит у меня за спиной», но я не могу утверждать, что у него есть ноги или лапы. Существуют ли явные, безусловные признаки его присутствия в реальном мире, в моей квартире? Иногда я слышала какие-то посторонние звуки, но обычно это случалось, когда я уже дремала, и, возможно, это было частью сна. В основном я просто что-то чувствовала. Тревожные вибрации. Едва уловимый сквозняк как будто от чьих-то перемещений по квартире. Несколько раз на границе сна и яви мне что-то мерещилось, я вскакивала с кровати, поспешно включала ночник и долго, пристрастно прочёсывала взглядом комнату. В тот момент я готова была доказывать кому угодно, что увиденное мной существует на самом деле. Но утром голова прояснялась, и ночь застилалась чем-то вроде лихорадочного тумана. Словно соль в стакане воды, она быстро таяла, пока не растворялась без остатка. Ближе к обеду я уже думала, что всё странное мне попросту приснилось. Эта мысль оставалась со мной до вечера, а потом цикл повторялся… Я встала посередине комнаты, уверенная – Паратире сейчас здесь, и с ним надо бороться именно здесь, а не в виртуальной реальности. Давным-давно одна моя глубоко верующая знакомая привезла из Оптиной Пустыни освящённые церковные свечи и одну такую свечу подарила мне. Я не знала, что с ней нужно делать, и просто положила её в ящичек мини-комода, где хранила разную мелкую дребедень… С яростью выдвинув этот ящичек, я выхватила оттуда тоненькую жалкую свечку так, словно достаю из ножен меч-кладенец или лазерную пушку из кобуры. Свечка была светло-жёлтая, неровная, словно слепленная вручную. Может, её действительно сделал седовласый монах? Тем лучше. Я вытащила свечку из пакета, и запахло пасхальной ночью… Так в христианские праздники пахли церкви. Оружие нужно было активировать, но зажигалка нашлась не сразу. Пришлось перерыть все четыре ящичка, вытаскивая их содержимое на стол, а потом кое-как запихивая обратно. В ходе поисковой операции я наткнулась на сандаловые палочки, и мне пришла в голову новая идея. Я сбегала на кухню за размалёванным розами блюдцем, зажгла свечу, и, подплавив её основание, установила в серединку бордового цветка. Затем осторожно, чтобы не повредить пламя, отнесла блюдце в центр комнаты и поставила на пол. Я села перед ним на колени и шёпотом прочитала «Отче наш» – единственную молитву, которую знала наизусть… «Во имя отца и сына и святого духа уходи из моего дома», – добавила я в конце и с чувством перекрестилась. Я раскурила сандаловую палочку и стала ходить по квартире, крестить ею всё подряд и приговаривать: «Заклинаю тебя, уходи! Во имя отца и сына и святого духа!». Так я «обработала» стены, кровать, книжный шкаф, мини-комод, углы и окна… Закончила я дверными проёмами. Павел проснулся и как обычно решил, что всё совершается ради него, и что это новая игра – я машу палкой, а он должен её у меня выхватывать. Так что мне пришлось цыкнуть на него, и он поплёлся на своё место, нехотя и обиженно: «Играет без меня». Осенив крестом всё что было возможно, я сунула краснеющий уголёк, от которого тянулась белая дымная нитка, в струю воды из-под крана. Уголёк коротко зашипел, нитка тут же пресеклась. Пахло благовониями, воском и псиной, но я забралась под одеяло и, глядя на свет горящей свечи, быстро и крепко уснула. Кажется, впервые за последние полмесяца. 15 На похороны я не поехала. Не было денег на билеты. Антон, парень Инны, дал посмотреть фотографии на его телефоне. Венки, много венков. Девушка в гробу очень мало походила на Инну. Как будто между нашей последней встречей и её смертью прошло много лет. Я всегда считала, что Инне с Антоном повезло, и не понимала её неуправляемой тяги к Бублику, полагая, что это расточительство. Рядом с тобой такой понимающий, любящий человек, и у вас почти всё хорошо (ведь хорошо же?), а ты рискуешь всем этим ради залётного сахарного бублика, который через час растает. Конец ознакомительного фрагмента. Текст предоставлен ООО «ЛитРес». Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=65507666&lfrom=688855901) на ЛитРес. Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом. notes 1 Отрывок из брошюры «Практики предельного», опубликованной в 2020 году под анонимным авторством. 2 Имеется в виду книга Е. Кюне «Записки бардонавта или как я подписывал завещание у своей мертвой бабушки». Первое издание вышло в 2019 году в издательстве «Научдок» издательской группы «Утконос». Книга быстро стала бестселлером, но одновременно с этим появилась жесткая критика, обвиняющая автора в некомпетентности, а само исследование – в недостоверности и искажении работы путешественников в Бардо. По словам одного из критиков «автор сделал из профессионалов, работающих в рамках современной науки, средневековых колдунов и духовидцев». Тем не менее, в 2021 году книга была переиздана той же издательской группой, правда, теперь уже под грифом издательства «Худлит». Фактически издатели как бы сменили ярлык «документальная проза» на «художественная проза», таким образом сняв с себя ответственность за содержание книги. 3 В японском фольклоре – старая вещь, приобретшая душу, индивидуальность.