Танцы Близнецов

Танцы Близнецов Пётр Петрович Таращенко Книга Петра Таращенко «Танцы Близнецов» включает как новые, так и хорошо известные читателю произведения, которые при всей общности мироощущения и манеры письма автора представляют собой разноплановую и контрастную литературную картину. Повествование триптиха «Танцы Близнецов», давшего название книге, развивается в странной, но одновременно и реальной действительности финальной декады прошедшего века. Ткань романа «Понтонный мост» и феерии «Квинтовый круг» имеет генетическое родство – она сплетена из потерь и обретений в пространствах, где сновидение и явь – одно целое. «Шум песочных часов» – рассказы, в которых звучат резонансы таких дорогих, но уже уходящих реалий. Для широкого круга читателей. Пётр Таращенко Танцы Близнецов © ГБУК «Издатель», 2016 © Таращенко П. П., 2016 * * * Ничто не вечно под луной, кроме наших иллюзий     Р. Шекли. Обмен разумов Танцы близнецов Легко и непринуждённо Дела… Недели полторы назад, провожая своего любезного друга Диму Карагодина в командировку, Валдомиро, движимый чистейшим любопытством, зашел в красный вагон экспресса, в совершенно пустое купе, присел у окошка, сказал: – Шикарно, один едешь… Вот только ночью, одному… не страшно? Выпил полстаканчика сухого винца, прихваченного запасливым Карагодиным, закусил куриной гузкой, полстаканчика повторил, а когда поезд тронулся, улыбнулся мечтательно. – Как в сказке… Завтра проснемся, и уже Москва… Вот и появились дела. Часть дел Валдомиро успел уладить: подписал бегунок, получил трудовую книжку и причитающуюся ему часть зарплаты… Он уволился по собственному желанию, а получая деньги, весело сказал симпатичной кассирше: – С паршивой овцы хоть шерсти клок!.. – Лучше, чем ничего, во всяком случае, – она с готовностью показала ряд мелких чистеньких зубов, проводила спортивную спину Валдомиро ласковым и даже затуманенным взглядом, вынула из стола круглое зеркальце, тронула рыжеватые кудряшки над лобиком и подумала озадаченно: «Только при чем здесь овца?! Кого он имел в виду?!» И надула губки. И совершенно напрасно надула. Валдомиро, галантный и благорасположенный Владимир Маркович Глонти, ни в коем случае на кудряшки не посягал, а «паршивой овцой» обозвал буквоедов экспериментального объединения «Темп», где до легкомысленного вояжа в столицу состоял в должности старшего инженера без права совещательного голоса, т. е. был на подхвате при выполнении левых ремонтно-отделочных операций и отвечал за холодные закуски на закрытых заседаниях активистов отдела лакокрасочных покрытий. Вечером того же дня в плавучем ресторане, который так и назывался «Поплавок», за оркестрантским столиком проблема Валдомирова трудоустройства была решена – очень легко, между делом и даже походя. – Ты, Вольдемар, золото, а не человек, – горячо восклицал чернявый некто, проливая на скатерть шампанское «Помпадур россо». – Но ты мне вот что скажи, трудовая книжка на руках? – Это несомненно, – отвечал Валдомиро и хлопал себя по боковому карману. – Ну так бери ее и завтра же дуй в Худфонд. Им там срочно нужен человек, лучше – резчик по дереву, а если лучше не получится – любого возьмут, вторую неделю ищут, с ног сбились. Валдомиро припомнился деревянный орел, парящий над дверью мыльного отделения Валдайских бань, его злобный пластмассовый глаз, клюв крючком, когтистые лапы. – Понятно, – легко сказал он. – Ну что ж, резчик так резчик, дело знакомое. Худфондовцы приняли Валдомиро тепло, листали трудовую книжку, хлопали по плечу, похохатывали. В отделе кадров удивительный документ также вызвал живую реакцию. Полнокровная Карменсита, управляющая делами отдела, окинула ладную фигурку Валдомиро одобрительным взглядом и позвала в дверь: – Ниныванна!.. На минутку! Пришла бледненькая девочка с выпирающими ключицами. Карменсита пролистала перед ее острым носиком истрепанную книжицу до последней страницы, проворковала: – Оформишь товарища. Видишь, товарищ к нам надолго, собрался серьезно поработать – больше тут ничего не уместится. – Кстати, – она повернулась к Валдомиро, на прощанье, – через недельку из вашего цеха пару человек в область пошлют. Так что имейте в виду: после обеда можете получить командировочные. «Будьте уверены – получим. Пункт номер один: командировочное удостоверение и авансовые суммы», – Валдомиро, достал блокнот и застрочил в нем золоченым карандашиком. Через четверть часа предстоящий день был расписан строжайшим образом: 1. Авансовые суммы и пр. 2. Забрать у Листопада Маркеса. 3. Связаться с Катрин. 4. Зачет по сопромату. 5. Купить для дома: стиральный порошок «Лоск», после зачета. 6. Письмо – вечером. Пункт четвертый, возможно, потребует комментария. Хотя, впрочем, зачет, сопромат… – и так все ясно. Восьмой год Владимир Маркович Глонти пребывал в беззаботном юридическом качестве студента-заочника: тащил бесчисленные хвосты, выклянчивал зачеты, проявлял необыкновенное упорство и изобретательность в хлопотах об академических отпусках, удивительным образом не вызывая у администрации института ни малейшего раздражения. Восемь раз он, выступив на шаг перед сводным хором, запевал «Гаудеамус», открывая торжества посвящения в студенты (превосходным слухом располагал третьекурсник Глонти). Вот, собственно, и все по пункту четвертому. Остальные пункты особых разъяснений не требуют. Валдомиро бросил оценивающий взгляд на аккуратно заполненную страницу ежедневника и планом действий остался доволен. «Принять к исполнению» – вывел он в левом верхнем углу и сам же расписался. И закурил сигаретку. Порыв ветра дымные колечки рассеял, и взор Валдомиро обратился к суетному и пестрому утреннему народцу. Мамаша в цветастом крепдешине выталкивала через парапет коляску с очаровательными двойняшками прямо на проезжую часть дороги. У медицинских весов царило оживление: молодая парочка пыталась взвесить жирного, как поросенок, бульдожку, бульдожка пускал пузыри, жалобно поскуливал и свешивал с платформочки куцый зад. Рядом стоял налысо бритый, неопределенного возраста, с шеей терракотового цвета и облупленным носом на совершенно зверской физиономии. Он страшно скрипел зубами и выжимал из динамометра рекордные килограммы. Публика с портфельчиками спешила в конторы и учреждения. Был портфельчик и у Валдомиро, впрочем, об этом попозже… Стайка школьниц в парадных формах пролетела мимо, в школу слушать последний звонок. Жилистый мужичок торопился по аллейке, выхватывая из урн и собирая из-под скамеек стеклотару, заплечный мешок жилистого трещал по швам, но ему все было мало. Промчался, лавируя между граждан, хулиганистый велосипедист, то ли гамэн, то ли гаврош, то ли просто хлопчик без страха и упрека. Все куда-то спешили. И лишь в самом конце аллейки глаз мог отдохнуть от суеты и перемещений человеческих масс. У голубого ларька (который так и назывался «Голубой ларек») в сосредоточенном молчании стояла плотно сбитая группа мужчин. «Бог ты мой, господи! Чуть из головы не вылетело…» Валдомиро выгреб из кармана горсть мелочи, побренчал ею на ладони и направился к ларьку, однако тут же изменил направление и исчез в кустах волчьей ягоды, обступивших аллейку слева и справа. Валдомиро материализовался совершенно неожиданно, неизвестно откуда и сразу же оказался в голове очереди. – У меня там такси, – он кивнул на ядовитые заросли и улыбнулся. – Счетчик. Уж будьте любезны. Раздался ленивый ропот. – Щас будем. – Разбежался… Хитрый Митрий… – Ну дает орёлик, раз, и на матрас, – восхищенно сказал дядька в мятых парусиновых штанах. – Дело молодое, – неопределенно порассуждал сухонький старичок, ожидающий отстоя. – Может, и правда счетчик. Давай, давай, не задерживай граждан. Валдомиро бросил мелочь в окошечко, на мокрую от пива мраморную плиту и проворно выхватил оттуда тяжелую кружку ледяного «Колоса». – Очень вам признателен, товарищи, – поблагодарил он сумрачную очередь и, выпив пиво, пошел своей дорогой, ощущая приятную игру жизненных соков в организме. Голова Валдомиро, словно продутая сквозным свежим ветром, очистилась от муторного тумана, который преследовал его с самого пробуждения, и в этой голове с ошеломляющей ясностью всплыл сумбурный вечерок: надутая и важная луна над рекой… совсем низко, чей-то мерзкий козлетон над тихой водой… одуряющий аромат «Шанель № 5», мягкое чье-то плечо… Но самое главное: он это круглое плечо – целовал! целовал!.. Плечо же принадлежало туристке с теплохода «Александр Пушкин», тонкой и ласковой женщине, выпившей, однако, лишний фужер вина. И, целуя это прекрасное плечо, он шептал в душистые локоны, что при любых обстоятельствах… непременно… завтра утром… То есть сегодня утром, сейчас!.. Данное даме слово Валдомиро нарушил единственный раз в жизни. «Завтра в восемь у Кукольного…» – прошептал он тогда (в локоны, конечно). Однако в восемь у Кукольного театра его не оказалось. В тот синий январский вечер Валдомиро лежал под яркими ртутными лампами и сквозь «вату» эфирного наркоза слушал болтовню молоденьких ассистенток с дежурным хирургом, так бестрепетно и ловко отхватившим блестящим скальпелем его воспаленный и скрюченный аппендикс. «Ай-яй-яй… – в сердцах подумал Валдомиро. – И так дел по горло!..» Однако немедленно присел на скамейку, выхватил золоченый карандашик и строчкой выше «авансовых сумм» вписал: «А. С. Пушкин» (цветы, шампанское, 1 б.). И зашагал дальше под веселый перезвон оставшейся мелочи в просторном кармане. Георгий Валентинович Листопад, экс-штурман полярной авиации, был в высшей степени лишен предрассудков своего поколения: носил вытертые до основы штаны, которые назвал «мои испанские джипсы», курил сигареты в полтора рубля пачка, выписывал музыкальный журнал «Мелодии и ритмы», имел чудный бобрик стального оттенка и располагал бесконечными запасами терпимости и доброжелательности. В любое время суток дверь его холостяцкой квартиры была чуточку приоткрыта: воров авиатор не боялся, но обожал легкие сквознячки. Когда Валдомиро вошел в гостиную, Листопад, очень похожий в своих залатанных «джипсах» на стилягу времён оттепели, сидел в низком креслице, спокойно в нем развалясь и водрузив голые пятки на журнальный столик. Рядом с авиаторскими пятками помещались початая бутылка коньяку, туесок с клубникой, надкусанный бутерброд с красной икрой, колода карт и пепельница. Листопад курил и рассеянно листал роман Габриэля Гарсия Маркеса «Полковнику никто не пишет». На софе, зарывшись лицом в подушку, спал человек. Он даже не снял сандалет. Рядом с ним лежала обшарпанная гитара, и рука спящего обнимала ее деревянную талию. Валдомиро отдал честь и кивнул в сторону странной парочки. – Не побеспокою? – Что ты! – сказал Листопад. – Чудный парень, – и заложил страницу тузом пик. – На спор всю ночь напролет: сто песен, Кукин, Клячкин… тьфу, как его? «сарафаны из ситца»… От доски до доски. Сейчас у него антракт. Присаживайся. Коньячку выпьешь? – Ни-ни-ни!.. Впрочем, разве что грамм двадцать пять. – Клубнику попробуй – высший пилотаж, «Красавица Загорья». Кстати, ты завтракал? – Как раз собираюсь, – хохотнул Валдомиро. – Мы отрежем только пальцы… – прохрипел спящий и свистнул носом. – Гляди-ка, живой, – обрадовался Георгий Валентинович. – Чудный парень. Сто песен на спор. Ночь напролет. Кукин, Клячкин, «сарафаны»… Страшный человек. – Я вышел ростом и лицом, – пробормотал «страшный» человек и издал повторный свист. – Люблю увлеченных, – с уважением произнес Георгий Валентинович, отложил книгу в сторону и обратил ласковый взгляд на Валдомиро. – Ну, докладывай, куда это ты лыжи навострил? – Будем живы, – Валдомиро опрокинул невесомую рюмочку прямо в рот, помахал ладошкой, разгоняя по гостиной пряную волну, и весело рассмеялся: – Навострил! Навострил! В музыкальный салон навострил! Впрочем, все по порядку. Во-первых, меня переманили в Художественный фонд. Им там нужен приличный резчик по дереву, так нужен, хоть кричи. Бегал от них как черт от ладана. Месяц меня уламывали. – Большое дело – иметь художественный вкус, – почтительно сказал Листопад, – я, собственно, даже не был в курсе, что ты… – Ах, – Валдомиро протестующе всплеснул рукой. – Ну вкус, ну художественный… Какая все это, в сущности, чепуха! Слушай дальше. Выбили мне авторскую ставку, один милый мужичок постарался, и вчера я этого мужичка благодарил. – И где же, если не секрет? – Есть тут одно прелестное местечко, «Поплавок» называется. – Интересно, чрезвычайно интересно, но при чем здесь музыкальный салон? – А при том! И, одушевляясь от фразы к фразе, Валдомиро рассказывал, как они с Димой Карагодиным благодарили ответственного худфондовского мужичка, который оказался совсем не мужичком, а чудным парнем, тем самым, чернявеньким, своим в доску и тоже резчиком по дереву, как они пили с ним брудершафты, а в промежутках – за новые туфли Димона (впрочем, тесноватые), как заказывали оркестру белые танцы, три подряд, два вальса и танго, и как к их развеселому столику подплыла… – Раисса Андре-эвна… – пропел Валдомиро. Ах, как блистали ее глаза, когда они танцевали белый, четвертый по счету, танец, то ли болеро, то ли румбу, то ли опять-таки вальс. Да-да, вальс, конечно же «Вальс цветов» из балета «Щелкунчик»! – А при чем здесь все-таки музыкальный салон? – не понимал авиатор. – А при том, при том! – восклицал распалившийся Валдомиро и продолжал рассказ. На борт теплохода «Александр Пушкин», ни более ни менее, пригласила Раиса Андреевна всю честную компанию в каюту люкс пить коктейли, смешанные ее собственной рукой, такой вдохновенной, такой округлой, ужасно горячей почему-то… А «чудный парень» (чернявенький) вышел из каюты за сигаретами и больше не вернулся, но вместо него на огонек пожаловала аристократическая приятельница гостеприимной хозяйки – Карина (Кара! Кариссима!), с глазами, как черные звезды, от взгляда которых по спине бежали мурашки и перехватывало дыхание, остроумнейшая молодая особа, которая, кстати, сигареты и принесла. – А после? Что было после? – нетерпеливо спросил Листопад. – Шикарно было! Только вот Димон куда-то задевался… – Как это задевался? – Очень просто: задевался, исчез, перестал наблюдаться… Играли в прятки… или в жмурки? Впрочем, не важно, короче – пропал Димон! – И вы его не нашли?! – Черт его знает, не помню… Кажется, не особенно и искали. Дался тебе Димон! Ты дальше слушай… И Валдомиро принялся живописать, как из-за реки поднялась багровая луна, изъязвленная по краю слоистым ночным облаком, про песню над темной загадочной водой, от которой щемило на сердце и хотелось бежать по лунной дорожке, по трепетным лунным бликам, – через реку, за лес, поперек необъятной, полной горьких полынных ароматов плоской степи, туда… далеко-далеко… К уступчатым мавританским горам, быть может, но обязательно бежать, стремиться… держась, разумеется, за горячую руку несравненной Раисы Андреевны. – Дальше, – Листопад закурил сигарету и глубоко затянулся. – Дальше? – переспросил Валдомиро и расцвел озорной улыбкой. – Дальше руки в ноги и на теплоход! Там у них музыкальный салон – отдай все и мало! Раиса обещала договориться, очень приглашала. Чудная женщина!.. Там и позавтракаем. – Удобно ли? – фальшиво усомнился Георгий Валентинович и тут же спросил: – Возьмем малого? Сто песен на спор. Он вроде бы уже оклемался. «Малый» закряхтел, с трудом повернулся на спину, и на его усатеньком личике блеснули капли сонной испарины. – Ишь, припотел, менестрель, – ласково сказал Листопад. «Малый» свистнул носом, открыл васильковые глаза, огляделся и спросил: – Где я? Который час? – Сильный ход! – заржал Листопад и хлопнул себя ладонями по мощным ляжкам. – Владимир Маркович, – представился Валдомиро и протянул проснувшемуся дружественную руку. Менестрель выпростал коротенькие пальчики с желтоватыми мозолями от гитарных струн, коснулся ими Валдомировой ладони, пискнул: – Витюнчик! – Поплыл каким-то топленым румянцем и застенчиво попросил: – А что, взяли бы меня с собой, братцы? Я ведь, нужно сказать, в салоне-то никогда и не бывал. «Так-с, цветы и бутылочку шампанского, – думал Валдомиро. – И пяток дюшесов для куражу». Здание Центрального рынка было полно гулких вокзальных шумов: хрипло рявкал громкоговоритель, летели вдоль стеклянных стен милицейские трели, откуда-то с потолка, с рыжих от окислов ферм, обрушивались разжиревшие голубиные пары, безбоязненно шныряли под ногами и объяснялись, объяснялись… Ничья собака с отечными глазами бродила между рядами, позевывала. У мусорных урн то и дело вспыхивали воробьиные склоки. И опять хрипел громкоговоритель, но девочка в белой панаме как в воду канула или же нарочно не находилась. «Эге, как раз то, что надо, ее цвет…» Вдыхая розы аромат… Я о любви Вас не молю… – мысленно пропел он и, не сбавляя ходу, миновал эмалированное ведро, откуда выглядывали нежно-кремовые головки бутонов роз. И медовые дюшесы не замедлили целенаправленного движения нашего героя, хотя, пролетая мимо душистого бастиончика, он снова подумал: «Эге, а ведь чудесные дюшесы…» У нарядной винной витринки Валдомиро умерил ход, и в его голове сложилась мысль очень решительного содержания: «Превосходное шампанское – «Помпадур»… Самый что ни на есть дамский напиток, как раз ее стиль. Пару бы штук надо… за бабушку, за дедушку… Впрочем, ясное дело – не прокиснет». Ход Валдомиро умерил, однако и тут не остановился. А чего останавливаться, когда в кармане один перезвон да трамвайный билетик со счастливым номером?.. Валдомиро перевел дыхание, оттеснил, славировал, извинился, оттеснил еще раз и оказался у стеклянного барабана. – Утро доброе, Филипп Григорич, живы-здоровы? Спешу страшно, дел… – Валдомиро чиркнул себя по горлу оттопыренным большим пальцем. – Два билетика, будьте любезны. Филипп Григорьевич, длинноносый, жердеобразный, суставчатый, собрал щечки в мелкие складки, сверкнул восторженно резцом. – Ух, шаман! Ух, торопыга!.. – подмигнул заговорщицки: – Минута – терпит? – Филипп Григорич, – Валдомиро повторил жест и выразительно закатил глаза. – Айн момент! – Филипп Григорьевич крутнулся на стуле, порхнул и тут же образовался, но уже под руку с солиднейшим Жаном Габеном, пошептал ему что-то в седины, помял белую руку и, обращаясь к Валдомиро, ласково сказал: – Угощайтесь, пожалуйста. Валдомиро взял первый попавшийся пакетик лотереи «Спринт», оторвал пропистоненный кончик, скользнул по бумажонке равнодушным взглядом. – Десять рублей, Филипп Григорич. Жан Габен повел породистыми брылами и прогудел в малой октаве: – Порази-и-и… – Вот такое явление природы, хе-хе, игра тайных сил. Еще раз не рискнете? – Воздержусь, пожалуй. – Что ж, дело хозяйское. Осторожный вы человек, Лаврентий Николаевич. Впрочем, может, вы и правы – береженого бог бережет. Валдомиро рванул второй пакетик. – Опять двадцать пять! – с торжеством в голосе объявил Филипп Григорьевич. – Итого… не так уж и плохо, сударь мой! Валдомиро сунул деньги в задний карман и заторопился. – Ради бога извините, если что не так, наилучших вам благ, Филипп Григорич, лечу, лечу – дел навалилось!.. – Порази-и-и… дал же бог человеку. Вот, пожалуйте получить, – Габен со вздохом протянул лотерейщику две сиреневые бумажки, пожевал большими губами и твердо сказал: – За такой аттракцион и заплатить не жалко. Порази-и-и… – Ах, деньги, – Филипп Григорьевич махнул рукой, словно отгоняя муху, спрятал четвертные в кожаное портмоне. – Не в них счастье, мне ли вам объяснять. Жан Габен, большую часть жизни посвятивший оптовой перекупке сельскохозяйственных продуктов и прочей махинаторской деятельности, попыхтел, покачал львиной головой в знак согласия с мыслью Филиппа Григорьевича и поплыл по торговому залу, словно царь Салтан по своему царству. Тысячу раз был прав хитроумный Филипп Григорьевич, восхищаясь удивительными способностями Валдомиро. Мотылек Валдомиро, легкомысленное и симпатичное существо, был несомненным гением по части лотерейного счастья. Своим талантом мотылек инстинктивно не злоупотреблял, и лишь только случай удовлетворял его скромные запросы, отлетал от вращающихся стеклянных барабанов прочь, прочь, чтобы порхать по цветущим клумбам со скромной петуньи на ароматную ночную фиалку (не с белоснежного ли лайнера «Александр Пушкин»?), оставляя достославному Филиппу Григорьевичу восторгаться, и завидовать, и строить не лишенные трезвого расчета планы наиболее эффективной эксплуатации чудесных Валдомировых дарований. Так, например, бывшим учителем математики – да-да, школьным учителем, кумиром октябрят и волооких семиклассниц, – была изобретена система пари по договоренности, жертвой которой как раз и стал осторожный Лаврентий Николаевич. Сквозь вертящиеся лотерейные барабаны Валдомиро виделся ему каким-то фантастическим существом, совсем не мотыльком, но кентавром, с приятным, вполне человеческим лицом и с телом горячего как огонь орловского рысака, летящего по гравию ипподрома и железными подковами высекающего искры, червонцы и сиреневые четвертные билеты. Он ставил на кентавра вот уже почти год, и на каждый рубль, выигранный Валдомиро, оборотистому и инициативному лотерейщику приходилось два. Валдомиро вышел из стеклянных дверей и на миг зажмурил глаза. Солнце летело в зенит, и день разгорался. Тени заметно укоротились, асфальт стал зыбок, бензиновая гарь вытеснила свежие утренние ароматы с рыночной площади и прилежащих улочек. Но ничего этого наш герой заметить не успел: обнимая левой рукой длинные стебли королевских бутонов, обернутые хрустящим целлофаном, а правой удерживая на отлете благоухающий дюшесами и порядочно раздутый портфель, он торопился к набережной, где согласно договоренности у фонтана «Девичий хоровод» его должны были ожидать Георгий Валентинович Листопад и мейстерзингер Витюнчик. Складный молодой человек спешил по срочнейшим делам. Спешил, поспешал, летел – стремительно! – и на полном скаку вдруг осадил. Валдомиро потоптался на месте и, повинуясь наитию, вернулся несколько назад, к витрине крошечного магазинчика, расположившегося под вывеской «Умелые руки». Ощущая непонятное беспокойство, Валдомиро окинул взглядом выставленную для обозрения кучу инструментального хлама – отвертки, отверточки, драчевый напильник, черный как сажа молоток, какую-то ужасную пружину, щипцы, тоже ужасные (быстрая волна мурашек прокатилась между лопатками Валдомиро при взгляде на эти щипцы), крошечные тисочки, уровень с воздушным пузырем под мутным стеклышком… и сердце нашего героя подпрыгнуло в грудной клетке и запело. Пролетели в голове Валдомиро какие-то слова, обрывки фраз, фразы, и среди них одна, сказанная полным всемерного уважения голосом Георгия Валентиновича Листопада: «Большое дело – иметь художественный вкус!..» Сам собой нафантазировался путаный монолог: о срочных правительственных заказах, резных панно из благородного палисандра. Об авторских гонорарах. «Какие прекрасные вещицы!..» – восхитился Валдомиро, не в силах оторвать взгляда от сверкающих лезвий, снабженных лакированными ручками с овальным клеймом и красиво разложенных в коробке с надписью: «Набор резцов для художественной работы по дереву». «Эге, вот это я понимаю!.. Интересно, что теперь скажет Листопад?» – подумал Валдомиро и на остатки выигранной суммы немедленно приобрел чудесный инструментарий. И устремился к фонтану «Девичий хоровод». Напружинив каменные хребты, вывернув икры и растопырив руки, вокруг пустой чаши фонтана в нелепых позах застыли каменные девы в каменных кокошниках. Их слепые глаза упирались прямо в небо, где в полуденном мареве плавал солнечный шар, неистовый и белый. В тени одного из каменных сарафанов тренькала гитарка Витюнчика, и бывший штурман, примостившись у лапы босоногой великанши, крутил головой и в такт зонгу прихлопывал широченными ладонями. Раиса Андреевна прохаживалась неподалеку от трапа и бросала взгляды: внимательные – на многоярусную нарядную лестницу набережной, рассеянные и косвенные – на серебряные часики, украшавшие ее запястье. Она припоминала события минувшего вечера и досадливо закусывала краешек губы. Ей было неловко. И причины для этой неловкости имелись. Среди них приступ смешливости, такой несолидный, такой несоответствующий… несоответствующий?.. короче, тот самый, вызванный пагубным фужерчиком; танец с «милым мальчиком», «белое» танго, совершенно недопустимое танго, закончившееся в центре танцевального пятачка, в желтом прожекторном пятне, каким-то двусмысленным полуобъятием; приглашение разудалой компании на борт белоснежного красавца; а также игра в прятки… или в жмурки?.. во всяком случае, какая-то совершенно неприемлемая затея в крохотной, прокуренной насквозь мерзким табачищем каютке; а также сомнительный коктейль, смешанный ее собственной рукой из полувыдохшейся теплой водки и закисающего мутного рислинга. И еще: воркование «милого мальчика», его нежные поцелуи, ответные поцелуи ее, Раисы Андреевны, поцелуи, напрочь лишенные какой-либо сдержанности, торопливые и до неприличия жадные… Раиса Андреевна прикрыла глаза, средними пальцами помассировала виски под локонами и… снова прикусила губку: она вспомнила Карину, норовистую, чудовищно бестактную, сыплющую заезженными прибаутками, так некрасиво и быстро захмелевшую от мерзопакостной смеси. И опять прикусила смятенная Раиса пухлую губку, и снова, прикрыв глаза, терла виски; впрочем, пусть будет так, что на этот раз причина ее смятений останется для нас тайной. Валдомиро возник на верхней ступеньке лестницы, огляделся вокруг и полетел вниз, размахивая бутонами, стремительный и легкий, словно юный Гермес, и Раиса Андреевна сразу же «милого мальчика» узнала и сразу же за него испугалась: след в след за «милым мальчиком», блистая белыми зубами, решительно пер здоровенный детина в каких-то совершенно невозможных латаных штанах. «Ай-яй-яй… – пролетело в голове Раисы Андреевны и совсем уж беспомощное: – Как же так?.. Что же будет?.. Бедненький…» И вдруг молодая женщина различила, что крепкие эти зубы обнажены в добродушной и приветственной улыбке и «милому мальчику» ничем не угрожают. Неловкость, мучавшая ее с самого пробуждения, отступила куда-то на задний план, показалась надуманной и смехотворной. И женское сердце наполнилось неожиданной благодарностью к этим людям, и навстречу им Раиса Андреевна послала грациозный привет: помахала белой своей рукой. И увидела, что вслед за добродушным детиной, семеня короткими ножками и с гитарой через плечо, по лестнице катился третий некто. «Вот как? – подумала Раиса Андреевна. – Очень мило…» – Это вам, – сказал Валдомиро, заглядывая в глаза Раисе Андреевне, и протянул полураскрывшиеся от дневного тепла бутоны. Раиса Андреевна приняла букет, признательно «милому мальчику» улыбнулась (милый, милый… совсем, однако ж, молоденький!..) и задорно сказала, обращаясь в большей степени к Листопаду и в меньшей к припотевшему от быстрого движения менестрелю: – Что ж, давайте знакомиться, меня зовут Рая. – Георгий, – Листопад склонил ухоженный бобрик и галантно подышал на фаланги Раисиных пальцев. Раиса от удовольствия покраснела. Листопад распрямился и тоже покраснел, однако спохватился и, слегка запинаясь, представил коротышку: – Прошу любить и жаловать: Виктор… наш, так сказать, э-э… Витюнчик в знак привета издал короткий носовой свист и поинтересовался: – Ну, что там насчет салона? Очень бы все-таки хотелось… Раиса принужденно рассмеялась. – Ах, если очень, милости просим дорогих гостей. Дежурный матрос, дремавший на ящике с пробковыми жилетами, беспрепятственно пропустил на борт Витюнчика с его подозрительной гитаркой, Валдомиро, которому раздутый портфель сильно мешал оказывать знаки внимания своей очаровательной спутнице, однако штурманский бобрик вызвал у него подозрение. – Эй, дядя, – хрипло обратился он к благонамеренному Листопаду, замыкавшему процессию, – ты не наш. Я своих всех по пальцам знаю. Куда это ты собрался? – В салон… – в замешательстве ответил тот. – А… понятное дело… – рассеянно протянул матрос и обратил пустой и смутный взгляд куда-то вниз, где в узком пространстве между бортом чудо-корабля и обшарпанной балкой причала в желтой воде дрейфовала безобразно раскисшая папиросина. Музыкальный салон, выдержанный в респектабельном эдвардианском стиле – безукоризненные складки вискозного шелка на чистых окнах, дубовые панели тут и там, кабинетный «Рёниш» на низкой эстраде, канапе и креслица, обитые голубым велюром, – был насквозь пропитан ароматом дорогой гостиницы, в котором смешались лучшие запахи на свете: чемоданов из натуральной кожи, тонких духов, бразильского кофе, трубочного табака, почек соте и т. п. И это казалось странным, потому что ни сверкающего кофейного агрегата, ни тем более блюда с дымящимися почками в музыкальном салоне не было. Зато в уголке на козетке с лебедиными подлокотниками уютно возлежал небритый Дима Карагодин, покуривал скрюченную «Приму», кривенько же ухмылялся и потягивал из стаканчика. Он был в носках. Чета карагодинских туфель виновато жалась к плинтусу. – Дмитрос! – с душевным волнением в голосе воскликнул Листопад. – Дмитрос, дружище! Слава богу! Слава богу! Жив?! Здоров?! Дмитрос, мы же места себе не находили!.. – Голуби вы мои, голуби, – Карагодин легко поднялся со своего ложа, театрально простер длинные руки, пошел навстречу Листопаду и нежно обнял добросердечного авиатора. – Дмитрос, – не мог успокоиться тот, тряся Карагодина за плечи. – Дмитрос, дружище!.. А ходили слухи, что ты куда-то спрятался и потерялся… исчез?.. – Все врут календари, – неопределенно сказал Карагодин, освобождаясь от участливых объятий. – Вот, прилег на минутку… Впрочем, ужасно рад всех вас видеть, друзья. А это кто же будет? – А это Витюнчик будет, – пискнул гомункул, и послышался добродушный смех. Хлопнула пробка, зазвенели неизвестно откуда взявшиеся бокальчики, прозвучал почтительный тост, и еще один – полный добрых пожеланий, и еще – полный восхищения. Раиса Андреевна от всеобщего внимания зарумянилась, расцвела, похорошела невероятно… Приплыла заспанная Карина с черными кругами на пол-лица, поздоровалась со всеми за руку, выпила бокальчик – пятна побледнели и растаяли. Карина нырнула глазами в сторону мужественного бобрика раз, нырнула другой, увлекла в сторонку Валдомиро, пошепталась с ним, приблизилась к Листопаду вплотную и с вызовом сказала: – Любят женщины военных, а военные актрис. Витюнчик без предупреждения рванул звонкие струны и зарычал: Я не люблю фатального исхода, От жизни никогда не устаю… Все обратились в слух. Листопад стоял смущенный, добропорядочный, красный как рак. Где-то между вторым и третьим куплетом в голове размякшего Валдомиро пролетела быстрым зигзагом простая и даже вполне ординарная мысль: все суета сует и всяческая суета, но вот что верно: хорошо жить на белом свете, дышать свежим речным воздухом, дурачиться в музыкальном салоне, целовать Раисино плечо, попивать «Помпадур россо» и дружить с такими приятными людьми, как Георгий Валентинович, Дима Карагодин… Катрин!.. «Катрин! – внутренне вскричал Валдомиро. – Катрин сидит заброшенная и одинокая, а мы, ее ближайшие друзья, распиваем «помпадуры», как самые отъявленные эгоисты, резвимся, а о ней ни сном ни духом… А ей, может быть, как раз нечего делать. И, может быть, ей одиноко». – Слушайте!.. – начал было взволнованный Валдомиро, увидел вдруг изящные пальчики Раисы Андреевны, вплетенные в жилистую кисть Карагодина, сбился, покраснел и, глядя куда-то в сторону, сказал: – Давайте Катрин пригласим. – Как же это мы!.. – воскликнул Листопад. – Нехорошо, ах как нехорошо получилось!.. – И, обращаясь к Раисе Андреевне, принялся объяснять: – Прекрасный товарищ, наша Катрин, добрейшая девушка, чистая душа. Ей бы здесь очень понравилось!.. – Будет ли удобно? – пытаясь смотреть Раисе в глаза, спросил Валдомиро. – О чем речь?! – поспешно ответила та, вывинчивая пальчики из карагодинской лапы. – Можно ей позвонить? Шагая по ковровой дорожке бесконечного корабельного коридора, Валдомиро размахивал опустевшим портфельчиком, крутил головой, невольно восхищаясь прыти Карагодина, хмыкал и снова крутил. «Нет, подумать только, каков хитрец! Спрятался называется. Вот уж действительно: наш пострел везде поспел. Прямо Фанфан-Тюльпан какой-то, а не Карагодин». Трубку подняли без промедления. – Валдомиро, ты безответственный человек, – холодно сказала Катрин. – У тебя ветер в голове. Никаких дел с тобой больше иметь не желаю. Понятно? – Катрин! Катрин! Ты о чем? Ничего мне непонятно. – Как ты думаешь, какое сегодня число? – 26-е… нет… 27-е? Не помню… Да объясни ты мне ради бога! (О! Катрин! Каюсь, каюсь, прости подлеца, Катрин!) – Ладно, черт с тобой. Руки в ноги и наметом в детсад. Там и встретимся. Она сегодня только до обеда. (Хотя, если честно тебе сказать…) – Катрин, я не виноват! Я тебе все объясню – стечение обстоятельств!.. Тебя ж поймать невозможно – с утра трезвоню! Слушай, есть шикарное местечко, с роялем! В восторге будешь!.. (Понял, понял. Лечу!) Валдомиро покачивал заложенной за колено мягкой туфлей и с массой веселых подробностей описывал Катрин, живой как ртуть пикантной брюнетке, события минувшего утра, припотевшего Витюнчика, и как тот свистит носом, и как обнаружился Карагодин, и как он потерялся. Катрин слушала заинтересованно, посмеивалась, пошучивала, блестела черными глазами. Валдомиро чувствовал себя на коне и вполне прощенным. Они сидели в директорском кабинете образцового детского комбината «Ералаш», где Катрин работала концертмейстером. Стеклянные двери растворились, и в кабинет вошла молодая женщина в белом халате. – Вероника Николаевна, – сразу же представилась она. – Очень приятно с вами познакомиться. Выручайте, тут у нас потоп случился – потолок, стены сплошь в разводах. Катенька говорила – как раз по вашей части. Посмотрим помещение? – Можете быть абсолютно в этом уверены, – Валдомиро приоткрыл дверь и пропустил директрису вперед. Конечно же потери были. С потолка свисал какой-то бледно-зеленый лишайник, паркет вспучился, стены в ржавых потеках. В углу стояло чучело степной лисицы, цапля с поджатой ногой, тут же валялась кроличья голова с розовой пуговицей вместо глаза. – Наш зооуголок… – со вздохом сказала Вероника Николаевна, – слава богу, аквариум вынести успели. Мы вас вчера ждали… Валдомиро поднял одноглазую голову с пола, потрогал пальцем пуговицу и задумчиво произнес: – Хлопотное это дело. – Простите? – не поняла Вероника Николаевна. – Хитрая штука, эти чучела. – А… А у нас тут, видите, Мамай прошелся, – директриса подняла руку и дернула с потолка клок ужасного лишайника. – Дело житейское, – бывалым голосом сказал Валдомиро. – Все образуется. Завтра мои ребята принесут аппарат… – Вот, прошу, – сказала Вероника Николаевна, когда они вернулись в уютный кабинетик, – задаток, – и передала в руки Валдомиро незапечатанный почтовый конверт. – Завтра около двенадцати мои ребята принесут аппарат, – веско произнес Валдомиро. – Большое дело иметь хорошие руки, – уважительно щебетала Вероника Николаевна, расстегивая пуговички халата. Под ним обнаружился нарядный костюмчик, сразу преобразивший Веронику Николаевну в особу совершенно неофициальную: миловидную молодую женщину, чуточку пухловатую, вполне свойскую и с маленькой родинкой на нежном горлышке. – На сегодня – баста. Все-таки день рождения. Только раз в году. – От всей души, – Валдомиро склонил голову и, следуя примеру Листопада, ловко приложился к пухлым пальчикам. – Что вы! Что вы! – Вероника Николаевна замахала ручкой, будто обожглась. – Поздравляю, – сказала Катрин. – Катрин, – с пафосом заявил Валдомиро, когда они вышли за стальной частокол, которым образцовая территория детсада была отгорожена от неухоженного внешнего мира. – Катрин, ты настоящий друг, – он сложил конверт пополам и засунул в задний карман брюк. – Угу, – промычала Катрин, выплюнула на асфальт жевательную резинку и мрачно добавила: – Попробуй только подведи… Если завтра к двенадцати не будет аппарата… Смотри. – Катрин, ты помнишь хоть один случай, чтобы я не сдержал слова? – Зачем мне все это нужно? Так нет же: узнала, что тебя турнули из объединения… – Кто это меня турнул, любопытно было бы знать?.. – …Договариваюсь, суечусь, какие-никакие – все деньги… – Деньги для меня ничто, так, пыль под ногами. – …Прикидываю, пока он еще устроится… Валдомиро усмехнулся и вытащил из кармана алый худфондовский билет. Катрин повертела документ в руках, подозрительно на него сощурилась, поддела ноготком фото и хмыкнула. – Скоро в командировку поеду, – небрежно сказал Валдомиро. – Далеко собрался? – Обычный маршрут, ничего особенно интересного. Золотое кольцо России, Кижи, остров Валаам. Они там начинают крупную реставрацию, нужен соображающий резчик. – Понятно… Что ж, валяй, дело хорошее. Когда едешь? «Ай-яй-яй, – подумал Валдомиро, – как неловко все складывается…» – Скоро… Приведу дела в порядок и – вперед. Мне бы, конечно, еще эскизы доработать… Хотя вряд ли получится – дел по горло, – озабоченно сказал Валдомиро и стал загибать пальцы: – Кой-чего в институте уладить – это раз; маман разных поручений надавала – это два; потом командировочные бумаги и этот, как его… спецпропуск. – Что еще за спецпропуск? – недоверчиво поинтересовалась Катрин. – Ну… обыкновенный спецпропуск. В запасники Алмазного фонда. Так, на всякий случай… – Отложил бы ты свой круиз. Никуда твой Валаам не денется. – Да как же его отложишь?! Это ж дело-то го-су-дар-ствен-ное! – Жаль, – лицо Катрин выразило разочарование. – Жаль, что государственное. Тут уж кричи не кричи… Не вовремя ты, конечно, уезжаешь. – Почему – не вовремя? – насторожился Валдомиро. – Да так, не вовремя – вот и все… – Катрин взяла дыхание и ровным голосом сказала: – Гамлет с Полонием приехали. – Катрин! Катрин! – вскричал Валдомиро – и задохнулся. Лукавая Катрин рассчитала удар до миллиграмма и теперь с удовольствием хорошо поработавшего человека наблюдала результаты своего маленького психологического этюда. – Катрин, ты не шутишь? Они правда приехали? Ах, как это здорово! Как же хорошо! Они уже здесь? Катрин, ты не шутишь? – повторял Валдомиро, а в его голове летело параллельным курсом: «Государственное дело – отложить! отложить! ничего ему не сделается… Сейчас уезжать из города нет совершенно никакой возможности! Такого жеста ребята не простят! Смертельно обидятся. И так видимся раз в год по обещанию. Боже мой, господи, как же я все-таки рад! Вот уж, действительно, именины сердца и юбилей души! Приятный поворот… Так-с… Перво-наперво – получить командировочные. Не помешают. А насчет поездки видно будет. Утро вечера мудренее. Жизнь подскажет». Гамлет и Полоний, которые произвели такой приятный сумбур в чувствах Валдомиро, были актерами столичного Театра-ателье и, несмотря на молодость, вполне определившимися его лидерами. Знакомство с ними, как и всякое приятное знакомство, явилось результатом целого ряда случайностей и курьезных совпадений. Случайным образом на платформе Казанского вокзала за три минуты до отправления поезда встретились Катрин и Карагодин, стремившиеся во что бы то ни стало поспеть на день рождения Листопада. С каждым годом пышность листопадовских празднеств росла, и пропустить их считалось высшей степенью бестактности и непростительной глупостью. Случаен был каприз проводницы, которая в самый последний момент сжалилась над безбилетной парой и пустила в вагон под неопределенное «а там видно будет». Случайно в вагоне оказалось два свободных места и по совсем уж невероятному совпадению – в одном купе. – Ваше счастье, – с двусмысленной улыбкой пробормотала проводница, принимая от Карагодина благодарную мзду, – восьмое купе, верхние полочки. На этом случайности закончились, и в действие пришли пружины необходимости. Карагодин потянул дверь купе в сторону, пропустил Катрин, вошел сам и остолбенел. По разные стороны от купейного столика в необыкновенно эффектных позах располагались два господина, одетые с большим шиком, но более чем странно. – Офелия! – воскликнул один из них, задрапированный черным бархатом и вологодскими кружевами. – В твоих молитвах, нимфа, все, чем я грешен, помяни! И за локоток осторожно усадил Катрин на нижнюю полку. Карагодин внутренне ахнул и сел без приглашения. – Ей-богу, принц, хорошо прочитано, с должной интонацией и с должным чувством, – пробасил второй, сплошь в золотых позументах, и протянул Карагодину крепкую руку: – Шурупов Рома. Да вы не удивляйтесь, мы, знаете ли, прямо со съемок и сюда… Сейчас с билетами на южное направление черт знает что творится. Так что не дай бог опоздать, тут не до переодеваний. – С бала на корабль, – ввернул принц датский. – Вы в гости или домой? – Домой, – сказала Катрин. – А как приедем – сразу в гости. – Вот это я понимаю – оперативность! А мы к вам на гастроли. Ну что – за знакомство? Вечером следующего дня все четверо прямо с вокзала рванули на листопадовскую дачу и были встречены на ура. Актеры себя показали. Гамлет-Голембевский прочитал какой-то трагический монолог, но так, что у смешливого Валдомиро случились легкие судороги. Затем состоялся фехтовальный турнир, тоже очень комический. После турнира Полоний-Шурупов произнес тост, который покорил аудиторию окончательно и бесповоротно, а у Листопада вызвал невольную слезу. Целый месяц, пока театр оставался в городе, продолжалось это приятное круженье – спектакли по контрамаркам, пирушки, «мистификасьоны», как Голембевский называл свои изощренные розыгрыши, капустники и капустнички. С той веселой гастрольной поры ежегодно Гамлет и Полоний вырывались на недельку из суматошной Москвы «для участия в работе репертуарной комиссии местного драматического театра», как значилось в бумагах, но самое главное – отдохнуть душой. – Едем! – Валдомиро подхватил Катрин под руку. – У тебя же дел по горло, – напомнила та. – Какие могут быть дела?! Люди ради нас черт знает откуда приехали, а ты – дела! Неподдельность Валдомирова чувства смягчила сердце Катрин, саркастический зуд унялся, и она заговорила рассудительно. – Во-первых, успокойся и будь умницей. Что у тебя по плану? («Ах, Катрин, Катрин, нельзя же так, Катрин!..») Мамины поручения, институт. Как раз самое время всем этим заняться. У мальчиков до четырех часов комиссия, а в пять… – Где? – нетерпеливо спросил Валдомиро. – Ресторан «Встреча». Столик я уже заказала. Ну, побегу, дел по горло. Не забудь аппарат обеспечить, негодяй. – Есть обеспечить аппарат, – Валдомиро радостно козырнул и бросился наперерез проходящему такси. – Слушай, мне твои извинения… сам понимаешь, – отчитывала Валдомиро водительница. – Сейчас таких сплошь да рядом: идет не шатается, а потом прыг под колеса, и разбирайся, кто прав, а кто имеет больше прав. И еще, ты меня девушкой не называй, – она иронически хрюкнула, – тоже мне девушку нашел. – Извините, – Валдомиро сделал секундную выдержку, – мадам. Ваши замечания приму к сведению. – Ну вот, опять извините, – сказала водительница и прыснула: – А «мадам» – это ничего, во всяком случае, лучше, чем «девушка». Куда едем, торопыга? – Вот, – Валдомиро двумя пальцами подал Мадам дюшес, завалившийся в угол портфельчика и потому оставшийся незамеченным там, в салоне, – это вам. Мадам взяла грушу, понюхала и сделала поправку на обходительность клиента. – Да, вот это я понимаю – аромат. Потом съем. Вы не очень-то обижайтесь. Я ведь правду говорю: прыгунов развелось, как собак нерезаных. Нервов на них не хватает. Так куда? На привокзальной площади Мадам лихо развернулась, сменила галс и какой-то колченогой улочкой выскочила сразу на Перпендикулярное шоссе. – У «Хозтоваров» тормозните, пожалуйста. Мне ровно на секунду, стиральный порошок купить, – попросил Валдомиро. Мадам как ни в чем не бывало наддала ходу и постучала ноготком по стеклышку автомобильных часов. – Сейчас у вас не получится. Перерыв. Только начался. А вы молодец, – она зыркнула на Валдомиро светлым глазком, – хозяйственный. «Ладно, ладушки – на обратном пути куплю, – прикинул Валдомиро, – свежей будет…» Поднимаясь по крутым ступеням на второй этаж административного корпуса, Валдомиро судорожно соображал, как, каким образом он мог бы отбояриться от дурацкой командировки или хотя бы отложить ее на… на… навсегда, чего уж там! Валдомиро стремился по лестнице вверх, где помещались бухгалтерия и окошечко кассы, а навстречу ему спускалась субтильная Ниныванна. – А вас Карпук искал, – голосом умирающей сказала делопроизводительница. – А вы сегодня выглядите как никогда. И гран-мерси за информацию, – сказал Валдомиро и полетел дальше. Ниныванна спустилась на несколько ступенек, оперлась о перильце, подумала: «Как никогда – хорошо? Или наоборот: как никогда – плохо?» – и растерянно поскребла беленький лобик. – Распишитесь, где галочка, – попросила кассирша, точная копия Карменситы из отдела кадров, своей единоутробной сестры, но еще более сангвиническая и активная. – В Колбинку едете? Как не знаете? Все знают, а он не знает. В Колбинку, в Колбинку, куда ж еще можно ехать, странный вы человек? – Она положила на фаянсовую тарелочку несколько мятых купюр и игриво добавила: – С боевым крещением. Кстати, вас Карпук что-то искал. Мастер Карпук, коренастый лысан с рыжей профессорской бородкой, категорический эпикуреец и оптимист, так весело рассмеявшийся при первом же взгляде на трудовую книжку Валдомиро и решительно принявший на себя опеку над молодым коллегой, прохаживался рядом с грубо сколоченными лесами, которые поддерживали фигуру гипсового колосса без головы и с черной дырой в грудной клетке, курил и стряхивал пепел прямо на древесные опилки, устилавшие пол мастерской. – А, явился не запылился, ты-то мне и нужен, – напористо затрещал он и пустил дымную струю прямо в лицо Валдомиро, – то есть совсем наоборот: я-то тебе и нужен, хе-хе. Специально задержался ввести тебя в курс и вообще проинструктировать. Ты, конечно, парень с головой и не без дарований, во всяком случае, полагаю, показать себя сумеешь. Валдомиро слегка покраснел от удовольствия, вспомнил почему-то резного стервятника, обитателя Валдайского предбанника, и подумал: «А почему бы и нет? Почему бы и не показать?! Все вокруг, и Листопад, и вот теперь сам Карпук, только и говорят – вкус есть! Стали бы они просто так языками трепать… Что ж такого, если есть?!» – На следующей неделе твой дебют, и ты должен быть готов и во всеоружии. – А я готов, – невольно вырвалось у Валдомиро, он щелкнул разболтанным замочком, вынул из портфеля набор и дрогнувшим голосом добавил: – И во всеоружии. Коробка распахнулась, и стальные лезвия блеснули голубым огнем. – Ишь ты, – Карпук забрал бородку в кулак. – Острые, наверно? Ну, не будем отвлекаться, у меня пять минут и ни минутой больше. Поедешь с Прасолкиным, и это хорошо. Исполнитель опытный и по мозаике большой спец. Пол-области смальтой выложил. На какую стенку ни плюнь – Прасолкину икнется. Он одних пингвинчиков штук сто наклепал. Ну это его дело и тебя совершенно не касается. Твоя забота – раствор. Тут расклад такой: на ведро цемента – ведро песку. Воды – по вкусу, чтобы не очень жидко и не очень густо. Понятно? Внутренне Волдомиро окоченел: какие пингвинчики? какой цемент? какой песок? Приобретение замечательного инструментария императивно утвердило его в мысли, что смысл пребывания в новой организации, а также прямое его назначение – художественная резьба по дереву и ничто иное. Поплыли картинки из случайно когда-то пролистанного журнала «Декоративное искусство». Роскошные резные пепельницы. Да-да, именно такие он сделает для Карагодина, Листопада, Катрин и прочих друзей с тонким художественным вкусом. Какие пингвинчики?! При чем здесь цемент?! – Не спи, не спи, ты все понял? – переспросил Карпук. – Понял, – ответил враз заскучавший Валдомиро, дернул плечиком и воскликнул в сердцах, не вслух, конечно: «Лучше ничего не придумали – раствор месить!.. Нашли… месильщика. Тоже мне Художественный фонд называется!..» – А можно я… не поеду? – вдруг спросил он негромко и очень серьезно. Наставник Карпук рассмеялся, но вполне добродушно и, как показалось Валдомиро, даже одобрительно. – Ну уж это смотри по обстоятельствам – тебе решать. У нас незаменимых нет. Все, бегу. Салют. – И он решительно зашагал к выходу, разбрасывая ногами пахучие опилки. У самых дверей мастер остановился и крикнул: – А ты все ж таки съезди, выбери время на неделе, жалеть не будешь: места там – райские! Заодно и командировку отметишь!.. – Глонти! Глонти! На минутку! – донеслось из двери худфондовского буфетика. Валдомиро сделал стойку, сделал по коридору три шага назад и в буфетик заглянул. У прилавка стояла небольшая очередь, которую возглавляли начальница отдела кадров, ее сестрица и Ниныванна. Глядя на Валдомиро, Карменситы цвели сангвинистическими улыбками, и на этом ядреном фоне бледненькое личико делопроизводительницы было похоже на клок речного тумана. – Вы не очень спешите? – ласково спросила Карменсита из кадров. – Собственно, я вот по какому делу: вас Карпук искал. – Владимир Маркович в курсе, – сказала кассирша. – Я ему говорила. – Пи-пи-пи, – пискнула Ниныванна. – Большущее спасибо за заботу: мы с Карпуком уже виделись. Получил от него подробнейший инструктаж. – Ну и умница. Сейчас помадки давать будут. Мы вас как передовика без очереди пропустим. Становитесь, становитесь, тут все свои, стесняться нечего. – Заждались, наверное, – весело спросил Валдомиро и плюхнулся на сиденье. – Осторожно, спинка слабая, – предупредила Мадам. – Хотя вы вон какой… складненький. – Это вам, – Валдомиро протянул водительнице коробочку сливочных помадок. Она приняла конфеты, ткнулась в коробочку носом и довольно зажмурилась. – Ванилью пахнут. Ладно, потом съем. А чегой-то вы такой радостный? Премию получили? – Получил, получил!.. Не совсем чтобы премию, конечно, материальное поощрение получил. Мадам бросила помадки в бардачок и кивнула в сторону худфондовской вывески. – Вы что – здесь работаете? – Это несомненно, – гордо подтвердил Валдомиро. – А вот вы мне тогда объясните, что это за фонд такой? – Ну… Художественный… – Типа склада? – деликатно помогла Мадам. – Не совсем, конечно, типа склада… Здесь художники работают. – А… понятно. И за что ж вас в этом фонде поощряют? – Кого как… – неопределенно сказал Валдомиро. – За разное. За талант. – Вон чего… теперь ясно. Куда едем? Машина вышла на простор Перпендикулярного шоссе, и Мадам напомнила: – «Хозтовары». Вам стиральный порошок купить нужно. Только на этой стороне мы не остановимся – знак. «Дался ей порошок! – поглядывая на часы, нервничал Валдомиро. – Не до порошка сейчас. Поважней дела найдутся», – а вслух философски заметил: – На нет и суда нет. Едем дальше. – Вообще-то он в отпуске, но сегодня обещал быть, – сообщила секретарша. – А я почему-то думала, что вы преподаватель, а вы, оказывается… ну, ждите, ждите, он звонил, через часок появится. Так что считайте, что вам повезло! «Вот уж действительно повезло! Ничего не скажешь!.. Люди черт знает откуда приехали, уж и стол заказан… К тому же надо попрощаться с Раисой. Как бы там ни было, все-таки не чужой человек. Когда-то мы с ней еще увидимся?.. А тут – «через часок»! Цейтнот! Самый натуральный цейтнот!..» – Да вы не нервничайте, будет вам зачет, – успокоила секретарша. – Простите, чистого листа бумаги не найдется? – А вот это правильно, повторенье – мать ученья. Что зря время терять. Пожалуйста. Да вы присаживайтесь, присаживайтесь, вам здесь удобно будет. Валдомиро сел в кресло и золоченым карандашиком в центре белого листа быстро написал: «Ввиду тяжелых обстоятельств…» – и кончик карандашика прикусил. «Каких именно обстоятельств? Прошлый раз у меня как-то очень кругло получилось… – не мог вспомнить он. – Семейных обстоятельств? Ах, ладно, просто обстоятельств. Будет нужно – объяснюсь». «…Убедительно прошу разрешить мне академический отпуск сроком на один год», – заключил Валдомиро, поставил дату и расписался. «Через часок!.. Очень он мне нужен – через часок!..» В приемную заглянуло длинное лицо с несколько лошадиными губами. Уловив периферическим зрением лошадиный профиль, Валдомиро стал потихоньку сползать в кресле и минимизироваться. Но было поздно. – А, Глонти, – сказал проректор по учебной работе и полез в дверь. – Попался, пропащая душа. Правду говорят: на ловца и зверь бежит. Давай, брат, разбираться. Во рту Валдомиро образовалась какая-то тревожная кислота. – Ты что ж это, брат, нас так безбожно подводишь? Ни слуху от тебя, ни духу. – Обстоятельства, – растерянно бормотал Валдомиро. – Знаем мы твои обстоятельства, – проректор вынул из покорных Валдомировых пальцев прошение, скользнул по нему незрячим взглядом и в левом верхнем углу размашисто черкнул: «Удовлетворить». – Я все прекрасно понимаю, сам был молодым, не без этого, но уж тут никаких обстоятельств быть не может: городской смотр хоровых коллективов – это тебе, брат… Так что подтянись. Авербух тобой не нахвалится, а ты третью репетицию подряд… манкируешь. Это, брат, совсем не дело. Ты хорошее отношение цени. Оно тебе в жизни ой как пригодится. «Эге!..» Валдомиро наконец сообразил, что к чему, и немедленно перехватил инициативу. – Матвей Петрович! – красиво модулируя голос, заговорил он с большим напором. – Престиж института – мое кровное дело. Восемь лет я пою в нашем хоре. Восемь лет я живу его жизнью. Вне искусства я себя не мыслю. Положитесь на меня полностью, я не подведу. – Добро, добро, я и не сомневался, – Матвей Петрович потрепал худенькое плечо солиста Глонти, кивнул секретарше на Валдомирово заявление и сказал: – В приказ. Валдомиро наступил на верхнюю ступеньку лестничного марша и застыл неподвижно. С высоты берега перед ним разворачивалась знакомая панорама: влево – бесконечная цепь пристаней, у которых теснились пароходы и пароходишки, речные трамвайчики, катера и даже старенький толкач, вправо – причалы Нового порта, и у одного из них стоял белоснежный красавец с косыми трубами, чудо-корабль, к которому немедленно устремилось сердце Валдомиро и который, коротко гукнув, стал отваливать от бетонного причала прочь. «Поздно, поздно…» – пронеслось в голове Валдомиро, и он ощутил горечь неясной потери. Сердце его от внезапной тоски сжалось и… тут же затрепетало в волнении. По нижней палубе вдоль борта лайнера, лавируя между пассажирами, бежал Георгий Валентинович Листопад, мощной рукой увлекая за собой, словно тряпичную куклу, Витюнчика, прижимавшего к боку свою деревянную подружку. Достигнув трапного парохода, он рванул тяжелый засов в сторону, схватил барда в охапку, сильно оттолкнулся от корабельного борта (отчего, как показалось Валдомиро, «Александр Пушкин» значительно прибавил ходу) и – перелетел метровую межу пустого пространства. «Ай, класс! – воскликнул в душе Валдомиро. – Роскошный прыжок!..» Авиатор поставил обмякшего в полете Витюнчика на твердый грунт, слегка встряхнул, наклонился к низкому уху барда. Тот радостно закивал, подкрутил колок и ударил по неслышным Валдомиро струнам. И тогда на третьей палубе показалась женская фигура, – легкая, словно перо чайки, – появилась и взмахнула газовым шарфом. Листопад засемафорил обеими руками и стал похож на сигнальщика. Витюнчик тоже наддал жару – правая кисть артиста размазалась в двойную восьмерку и перестала быть видной. – И я, я тоже здесь!.. – высоким голосом крикнул Валдомиро, но сразу же понял, что его отчаянного призыва чудное виденье с такого расстояния не услышит. «Боже мой, господи, – думал Валдомиро, спускаясь по широкой лестнице, – и я это прекрасное плечо целовал!.. Еще вчера целовал, а сейчас нас разносит в стороны, и у меня даже нет ее адреса. Мы даже не сказали друг другу последнего «прости». А ведь в нашей встрече, такой случайной, такой непреднамеренной, такой… э-э… был, возможно, значительный и высокий смысл! Что же ты наделала, Раиса… – Валдомиро сглотнул сухой ком в горле. – Очень любопытно, однако ж, почему с ними нет Димы? Он же нашелся, там, на корабле… в музыкальном салоне!..» Неприятное сомнение прилегло под сердцем Валдомиро, но он слабости не поддался. «И все равно, Раиса, я буду любить тебя!.. Конечно, Димон мой близкий друг… Но разве он способен на серьезное чувство?! А я буду любить тебя… всю жизнь! Вечно!» Неожиданно Валдомиро припомнилась ручища Карагодина, жилистая и вполне по-хозяйски прихватившая лапку прекрасной Раисы. «Впрочем, вечно – это такой неопределенный срок… – продолжал Валдомиро свой внутренний монолог, но уже без прежнего накала. – К тому же в Риге на улице Райниса живет некая женщина – Юлия. Точнее – Юлия, ее маленькая дочка, тоже Юлия, и Юстас, ее супруг, нумизмат, добрейшей души человек и высочайшей эрудиции. О, он достоин уважения! И Юлия – моя Юлия – его чрезвычайно уважает! Но чувства питать не может. К тому же у них большая разница в возрасте. Даже больше, чем у нас с ней! Юлия несчастна, и ты, Раиса, должна постараться это понять и не требовать от меня вечной любви! Моя любовь принадлежит Юлии! В общем, я погорячился, извини…» И, словно услышав последнюю фразу, крутобокий лайнер, уже отдалившийся от причала на порядочное расстояние, издал низкий стон. Газовый шарф взметнулся над белым бортом в последний раз и исчез – навсегда. – Георгий Валентинович! – крикнул Валдомиро. – Поднимайтесь скорее! Счетчик работает! Листопад повернулся на голос, и радостная улыбка выкатила на его румяное лицо. Витюнчик заверещал, защелкал скворцом, ухватился за ковбойский пояс авиатора, и они устремились по лестнице вверх. – Гамлет с Полонием приехали, – как бы между прочим сказал Валдомиро, едва троица разместилась в машине. – Приехали?! Ребята приехали?! Какие молодцы! – горячо воскликнул Листопад и заскрипел сиденьем, пытаясь для удобства беседы развернуть могучий торс в тесном пространстве автомобильного салона к Валдомиро на заднем сиденье. – Сидите смирно! Не вертитесь! – строгим голосом сказала Мадам. – Спинка еле дышит. Вам вообще не идет вертеться, вы такой… – она бросила одобрительный взгляд на выпуклую грудь авиатора, – солидный. Чего доброго отломите спинку-то. – Конечно, конечно, – зарокотал Листопад. – Никаких «конечно», а чтоб сидели смирно. Вон какие вымахали. Спинку отломите. Листопад послушно сложил руки на коленях и проникновенно сказал: – Милая девушка, – «милая девушка» хрюкнула, – будьте снисходительны, приехали наши старинные друзья, очень талантливые ребята… – Я так сразу и поняла. Что это за дурацкие имена у ваших талантливых? Что, им нормальных имен не хватило? – Это не совсем имена, – терпеливо объяснял Листопад. – Видите ли, наши друзья – артисты… Мадам откровенно прыснула. – Сами вы «артисты», как я погляжу!.. Вон у вас и гитарка имеется. – Между прочим, Виктор, – глядя перед собой и боясь пошевелиться, сказал Листопад, – тебе это знакомство будет весьма и весьма… Люди они профессиональные и, смело скажу, в мире искусства имеют определенный вес. При удобном случае я попрошу тебя спеть, так что ты имей это в виду и не тушуйся, хотя, повторю, люди они искушенные… «Сарафанами из ситца» их не очень-то удивишь. Малютка попыхтел, попыхтел и робко поинтересовался: – А «Кукушку» можно? – «Кукушку» можно, – вмешался Валдомиро. – «Кукушка» самое оно. Ты на всякий случай слова повтори. – И после секундной паузы небрежно спросил в крепкую штурманскую шею: – Как догуляли? Раиса довольна? – Ах, все-таки ужасно жаль, что ты припоздал! Чудная женщина Раиса Андреевна, прямо-таки чеховская женщина!.. Я так тебе благодарен… – с жаром зарокотал Листопад. – Я же просила! Чего вы дергаетесь? Ведь русским языком сказала: еле дышит спинка-то! – Виноват! – Спина авиатора напряглась и окоченела. – Куда теперь, артисты?.. – По бульвару и направо, будьте любезны. Ресторан «Встреча», – сказал Валдомиро. – А все-таки объясните мне бога ради, куда вы дели Диму? Он же с вами оставался… Листопад рывком повернулся назад. Спинка его сиденья крякнула и слегка провалилась. – Я же предупреждала! – с досадой сказала Мадам. – Ну что, довольны? Листопад ничего не ответил, а только бродил ошалелым взглядом от Витюнчика к Валдомиро и обратно. – Слушай… – произнес он наконец упавшим голосом, – ерунда какая-то получается… Где же Дмитрос? Он ведь все время был с нами… Подожди, подожди… – Листопад потер лоб и стал припоминать: – Так, так, так… Ты пошел звонить Катрин. Это я прекрасно помню. И Дмитрос еще сказал: «Баба с возу – кобыле легче». Он, нужно отметить, иногда так неясно выражает свои мысли!.. Потом… потом мы танцевали. Кара играла вальсы, а мы танцевали… Приходил офицер, второй помощник или что-то в этом роде. Виктор его ужасно испугался… – Я думал, он нас турнуть хочет, – смутился малютка, – я же не знал… – Испугался, испугался, – нетерпеливо перебил его Листопад, – нечего теперь оправдываться – не знал он. Затем… затем мы пели «Взлетную полосу». – «Проводы любви», – поправил бард. – А жмурки? – Ах да, жмурки! Конечно жмурки! Подожди, не путай, какие жмурки?! При чем здесь жмурки? Мы же в прятки играли! Дмитрос еще сказал: «Отвожу кон – так спрячусь, черта с два вы меня найдете». – Правильно! – заорал гомункул. – А потом радио запикало, и объявили отправление! И мы побежали… – Он же с нами побежал?.. – Как же он побежал, если он еще раньше за сигаретами пошел?! – Куда пошел? – быстро спросил Валдомиро. – В каюту пошел. Ему Раиса Андреевна ключ дала… он и пошел. – Приехали. Вас, вообще-то говоря, следовало бы наказать за спинку-то. – Мадам ощупала одобрительным взглядом мощные формы Листопада и примирительно сказала: – Да ладно уж, подождем до следующего раза. Какой же вы все-таки… солидный! Вон ваши «талантливые». Ишь, как резвятся!.. У стеклянных дверей ресторана стояла пестрая троица. Катрин в немыслимой хламиде походила на огромную бабочку; полотняный костюм Голембевского являл образец тропической элегантности; рыжий Шурупов, одетый, как одевают полных мальчиков, был вылитый толстый Карлсон, порядком, однако ж, заматеревший и без пропеллера за спиной. Катрин показывала пальчиком на такси, и компания закатывалась радостным гоготом. К восьми часам все были счастливы совершенно, причем Гамлет-Голембевский от счастья стал благородно бледен, Полоний-Шурупов пунцов, как ямщик, а на лбу Витюнчика выступили крупные капли пота. Лицо Листопада, покрытое золотистым загаром, выражало благожелательное и всемерное довольство всем происходящим. В глазах Катрин прыгали бесенята, она рделась персиковым румянцем, похохатывала и маленькой ножкой уже в который раз наступала под столом на замшевую туфлю Валдомиро, но остановить его эти слабые прикосновения не могли: тройная сливная уха по-архиерейски и шашлык из осетра таким превосходным образом сочетались с водными лыжами и парусной регатой, так легко и естественно складывались в замечательный и четкий план совместного времяпрепровождения, что сама мысль о предстоящей командировке в область, неожиданно промелькнувшая в голове Валдомиро, показалась ему чьей-то не очень удачной шуткой и просто абсурдом. И даже химерическим бредом. «Что за ахинею он несет? – думала Катрин. – Какие лыжи? Какая регата?» Но вскоре устала давить ногой и, безмерно себе удивляясь, приняла участие в бурных Валдомировых фантазиях, которые, как ей вдруг стало казаться, никакие не фантазии, а именно – прекрасная программа действий, по которой с завтрашнего дня все они начнут новую, увлекательную и яркую жизнь. И в ее хорошенькой головке вертелось невесть откуда взявшееся и дурацкое: Ура! ура! Придумали, У нас уж план готов, – И вот дарим на память мы Подставку для часов! Листопад, внимательно слушавший распалившегося Валдомиро, вдруг поднялся решительно. – За гостей нашего города, за наших дорогих друзей, за их талант и за вечное и прекрасное искусство театра. Завтра милости всех прошу ко мне на дачу. – Прозит! – рявкнул Шурупов. – Да здравствует Шекспир! Валдомиро осторожно поднял полный до краев фужер на уровень глаз, прищурился и сквозь салют микроскопических брызг шипучего вина увидел другие глаза, смеющиеся и ласковые, и мягкий подбородок, и родинку на нежном горлышке: Вероника Николаевна, директор «Ералаша», именинница, сидела как ни в чем не бывало за соседним столиком в компании двух подруг и долгоносого усатика в чесучовой тройке и с галстуком под острым кадыком. «Господи боже мой, прямо-таки Гастон Утиный Нос! Надо ж, вырядился… Ведь жара – дышать нечем! Родятся же на свет такие… такие…» – думал Валдомиро, глядя прямо в глаза директрисе немигающим долгим взглядом и с удовольствием наблюдая, как наливается розовой краской несомненного волнения ее лицо, как нервным движением вдруг поправила прядку волос над ушком, и тогда, по-прежнему не отрывая взгляда от ярких лучиков, гуляющих по радужной оболочке Вероникиных глаз, медленно, глоток за глотком он выпил свой фужер до дна. Когда официантка принесла сигареты, Валдомиро аккуратно вложил ей в карманчик фартука конверт, полученный днем в показательном детском саду, и негромко попросил: – Танюша, подарочный наборчик – вон той, пухленькой, будь ласкова. Смешение произошло само собой и очень естественным образом. Валдомиро пригласил именинницу на танец и на втором такте неожиданно для себя сказал: – Я чувствовал, что встречу вас здесь… Она ничего не ответила, а только поплотнее обхватила Валдомирово плечо. Когда они вернулись с танцевального пятачка, их столики были уже сдвинуты, Гамлет с Полонием наперебой угощали девушек шоколадным ассорти из подарочного набора, Листопад мастерил бутерброд с семгой, а Гастон вел оживленную беседу с Витюнчиком. – Едрит-ангидрит! Да не может такого быть, – то и дело вскрикивал малютка. – Именно что может, – настаивал Гастон, – в том-то и дело, что может! Выросшая компания с удовольствием выпила за здоровье Вероники, загалдела вразнобой и рассыпалась на фракции. Именинница поставила недопитую рюмочку на стол, и Валдомиро завладел ее пухлой ладошкой тут же и безраздельно. Ладошка была теплая, податливая до покорности. – Сегодня такой день… Ваш день… – заговорил он значительными периодами. – Так хочется сделать для вас что-нибудь приятное. – Вы уже сделали, – хихикнула Вероника. – Я моментально догадалась, когда официантка принесла этот, как его… ну, коньяк, конфеты… Набор. – Боже мой, господи, какие мелочи! Ну при чем здесь это? Ничего особенного в этом нет, – говорил Валдомиро, разглядывая игру лучиков в круглых Вероникиных глазах. – Дань элементарного уважения к интересной женщине. Нет-нет, я имею в виду совсем другое… Вероникина лапка рефлекторно напряглась, и Валдомиро ощутил слабое и влажное пожатие. Именинница наморщила лобик и спросила: – А вы где работаете? «Какая мягкая у нее ладошка!.. Просто прелесть, а не ладошка!» – подумал он и небрежно сказал: – В Художественном фонде. – Вспомнил про командировку, про раствор, усмехнулся и добавил: – Есть такая смешная организация, – бросил рассеянный взгляд на Катрин и добавил еще: – А вообще-то я человек свободный. – Я – тоже, – тихо сказала Вероника и зарделась, – свободная… Уже второй год. Собственно, с мужем-то я и месяца не прожила. – Ах! – весело рассмеялся Валдомиро. – Я совсем не об этом! – «Господи, боже мой! Какая она непосредственная, просто прелесть!..» – Я имел в виду – профессия у меня свободная. – То есть? – Я художник. – Как интересно! Вы в самом деле художник? Вы картины рисуете? – Ну, не совсем рисую… – То есть? – Я их режу. – То есть?! Валдомиро, довольный произведенным эффектом, отодвинул в сторону тарелку Вероники с горкой оливковых косточек и остатками столичного салата, вынул из портфеля коробочку с резцами, поставил ее перед именинницей, загипнотизированной пассами своего изящного кавалера, сказал: – Алле-оп! – и откинул крышку. – Какие маленькие ножички… – прошептала восхищенная Вероника. – Это не ножички, – строго сказал Валдомиро. – Это резцы. На приличном материале этими резцами можно изобразить, что душе угодно. – Господи, как интересно, чем только люди не занимаются! А тут собачишься с утра до вечера!.. Будь оно все проклято. – Послушайте, Вероника Николаевна, – задумчиво произнес Валдомиро, – я вас научу. – Ой, что вы! – жалобно пискнула именинница. – Тут главное дело – вкус, – заговорил Валдомиро напористо. – Главное, поверить в себя. Остальное – так, ерунда, голая техника. Это уж по моей части. – Вы серьезно?! – в совершенном восторге пролепетала Вероника. Валдомиро решительно хлопнул крышкой чудесного набора. – Вот мой подарок к вашему дню рождения. – Ой, что вы! – Вероника затрясла головкой. – Нет-нет-нет! Вы и так! Вы и так! Я ведь моментально догадалась, когда принесли коньяк… и прочее. – Большое дело – иметь художественный вкус, – с запозданием пробасил Листопад. – Если есть вкус, резать по дереву – плевое дело! Материал я достану. Собственно, материала у меня куры не клюют, вся мастерская забита черным деревом и палисандром. Я тут на днях имел досуг, посидел с карандашиком и разработал совершенно роскошный барельеф на темы русских народных сказок: зайчики, мишки, Волчок Серый Бочок. К слову сказать, прекрасно подойдет для вашего зооуголка. А то, мне показалось, у вас там не очень-то уютно. – Катенька! – позвала через стол Вероника. – Я вам обязана: у Владимира Марковича такие интересные идеи! Представляете, он будет учить меня художественной резьбе! Мы будем делать панно для зооуголка! – Молодец, Владимир Маркович! Золотая голова! – с обворожительной улыбкой сказала Катрин, и Валдомиро ощутил сильный удар чуть ниже колена. Он скрипнул зубами и улыбнулся Катрин в ответ. Тем временем Вероника сложила губки сердечком и организовала на щечках кокетливые ямочки. – Я вас хочу о чем-то попросить, – нежно мяукнула она. Валдомиро сделал брови домиком. – Можно, я буду называть вас на «ты»? – Боже мой, господи! – лицо Валдомиро выразило высшую степень умиления. – О чем речь! Вероника наклонилась к самому уху Валдомиро и зашептала, перемежая фразы каким-то интимным квохтаньем: – Представляешь, совпадение! Моего дуралея, ну, мужа бывшего, я с ним теперь почти что и не встречаюсь, так, иногда, под настроение… О чем я говорила? – Она наморщила лобик, и Валдомиро увидел, что места хватило только на две складочки. – Ах да, мой-то благоверный – тоже Владимир, тезка твой. Знаешь, как я его называла? – Нет, – кротко ответил Валдомиро, обескураженный быстротой и легкостью, с которой именинница перебросила стрелку отношений. – Вовик! И тебя буду называть – Вовик! Вовик! Вовик! – Друзья зовут его Валдомиро, – деликатно вмешался Листопад, – так что, если… – Вал-до-ми-ро… – по слогам повторила Вероника. – Чудное имя. Никогда не слыхала. – Это из книги, – учительским тоном принялся объяснять авиатор. – Так звали одного молодого человека – он жил в Бразилии: Валдомиро-Гуляка. – Гуляка? Что еще за Гуляка? Пьяница? – Ни в коем случае! Пьяница здесь абсолютно ни при чем. Просто он любил жизнь: праздники, шум, различные мистификации. В общем – повеселиться. Он и умер-то на карнавале. – Господи, что еще за страсти такие! Надо ж додуматься – умер на карнавале?! Что ж это за карнавалы такие, где богу душу отдают? – Да уж есть такие… – куда-то в сторону сказал Валдомиро, и ему вспомнилась Юлия, которая как раз и придумала назвать его – Валдомиро… И которая ждет не дождется его, Валдомирова, письма! Обещанного и даже внесенного в план дня!.. Искусственные фиалки над розовым ушком именинницы вдруг показались ему мещанскими и жалкими, ямочки на щеках – провинциальными, лобик вызывал смех, а родинка была просто неприятна. «Боже мой, господи, насколько Юлия интереснее и тоньше, – думал он, и сердце его наполняла истома. – Да и провожать ее никуда не нужно…» Неожиданно ему стало одиноко и грустно. Он возвратил пухлую ладошку на Вероникино колено и пробормотал: – Извини, пожалуйста, я отлучусь. Ровно на минуту. У самых дверей он вспомнил, что так и не купил стиральный порошок, ресторанными кулуарами пробрался в буфет и на последнюю пятерку приобрел плитку шоколада «Бабаевский». – Надо же, везет нам на встречи, – трещала бравая Мадам. – А я смотрю – знакомый вроде бы портрет! Думаю, скоро ночь на дворе, надо парня прихватить. Вы мне сегодня полплана сделали. Артисты… Где же папу-то потеряли? – Папу? – не сразу сообразил Валдомиро. – Ах, папу!.. Он там, – последовал кивок в сторону веселых неоновых огней. – Папа танцует. – Ну и люди! Сам спинку отломил, а сам танцует! А вообще-то он у вас солидный мужчина. – Поехали, – устало сказал Валдомиро. – Это точно, – она включила передачу, и машина плавно тронулась. Валдомиро ушел по-английски, не прощаясь, со смешанным чувством разочарования и легкой вины перед Голембевским и Шуруповым, хотя никакой вины не было. Актеры наперегонки кавалерились перед Катрин и подругами Вероники, прикладывались к ручкам, замогильными голосами читали монологи, чем смешили барышень до слез, угощали сладкими коктейлями, – словом, дурачились, как могли. Им было не до глупых обид. Листопад говорил покинутой, но еще не подозревающей об этом имениннице: – У каждого свои жизненные принципы. Мой принцип: не стареть душой. Оглянитесь, Вероника Николаевна, вокруг так много интересных людей. Например, мой новый знакомый, Виктор. В полном смысле слова – русский шансонье! – Едрит-ангидрит! – вскрикивал шансонье и лил на галстук Гастону «Алазанскую долину». Все были увлечены, и исчезновения Валдомиро никто не заметил. Тополя Южного бульвара стояли плотной стеной. Их пирамидальные кроны достигали ночных небес. Звезды запутались в переплетении молодых побегов так безнадежно, что казалось, будут висеть над бульваром целую вечность, и на нем никогда не наступит день. Упорный взгляд Валдомиро был устремлен к звездам, но виделась ему картина вполне земная и даже обыденная: круглый стол под низким бахромчатым абажуром, женщина в жакете домашней вязки, склонившаяся над картами, разложенными по набивной материи. Женщина сидит на низком пуфе, на собственной подвернутой ноге, и по размеру ступни можно догадаться о том, что она высока ростом. Это – Юлия, его, Валдомирова, возлюбленная. Юлия-маленькая видит десятый сон. Юстас что-то строчит в угловой комнате; он большой умница и чертовски порядочный мужик – он будет строчить всю ночь. А Юлия тоскует над картами: она гадает на пикового короля. А пиковый король – это он, Владимир Маркович Глонти. – Господи, какая нужда доводить себя до такого состояния, – с сочувствием, в котором прослушивалась изрядная доля презрения, сказала Мадам и на всякий случай взяла левей. В ярком пятне натриевой лампы стоял человек с поднятой рукой. Он был бос. Его обувь располагалась рядом на дорожном парапете. Брюки незнакомца странно топорщились. По лицу бродила задумчивая улыбка. – Стой! – закричал Валдомиро. – Назад! Сдайте назад! – Вы меня сегодня заикой сделаете, – проворчала Мадам. – Ну и семейка у вас… не приведи господь. Вы папаше передайте, спинку-то он того, доконал. – Салют, – как ни в чем не бывало сказал Карагодин, усаживаясь рядом с Валдомиро. – Дима, что с тобой случилось?! Ты же весь мокрый! Мадам бросила быстрый взгляд в салонное зеркальце. – Слушайте, грипп вам обеспечен. Сейчас такой грипп гуляет – «минутка». Не успеешь «мама» сказать. – Понятное дело, – согласился Карагодин. – Где ж ты так промок?! – не мог успокоиться Валдомиро. – Чепуха, ничего страшного… Вечерняя роса. По лугу гулял, вот и промок малость. Скоро обсохну. Сигаретки не найдется? Какой луг? Какая роса? Э, нет, тут что-то не так! Димон недоговаривает, хитрит! А вдруг… И воображение Валдомиро рисовало речной фарватер, корабль с косыми трубами, сигнальные огни на радиомачте; откидывается крышка люка, в невысокой бортовой тени мимо задремавшего часового… – стоп! какой такой часовой? откуда он взялся?! – мимо вахтенного! между самых его ног пробирается ловкий Карагодин и прячется в шлюпке. Гудит машина, бьют склянки. Темная фигура спускается по канату за борт. Мгновение – и человек в воде. Он отталкивается пятками от корабельного борта и бесшумно плывет к огням городской набережной, унося с собой тайну – вот только какую тайну? – и пару элегантных туфель в сильной руке. «И все-таки – молодчина!.. – думал Валдомиро, наблюдая, как независимо и ловко Карагодин выпускает дымную струю в щель приопущенного стекла. – Не простыл бы он, в самом деле… Надо же, по канату… Отчаянная голова!» Ни по каким канатам Карагодин, естественно, не спускался. Борт чудо-лайнера он покинул хотя и с позором, однако ж по трапу. У корабельного стюарда, прихватившего Карагодина, когда тот ковырял ключом в замке Раисиной каюты, достало-таки милосердия. Нимало не смущенный происшествием, Карагодин погулял вдоль высокого борта, поаукал для очистки совести, растянулся на решетчатой скамейке с твердым намерением ждать до победного конца, и его тут же сморило. Сон Карагодина, после сумбурной ночи глубокий и крепкий и обещавший длиться до утра, был нарушен самым варварским образом: беднягу с ног до головы окатила водой поливальная машина, освежавшая зеленую изгородь. Вот почему Димон был мокр и настроен скептически. К тому же новые туфли натерли ему ноги. – А я тебя сейчас удивлю, – сказал Валдомиро, не подозревавший о растертых пятках друга. – Понятное дело, – согласился тот. – Сегодня Гамлет с Полонием приехали. Мадам хмыкнула и проскочила на красный. – Встретим, не в первый раз, – Карагодин пошевелил большими пальцами на ногах и поморщился. – На этот счет у меня имеются кой-какие соображения, – объявил Валдомиро голосом расторопного мажордома. – Похвальная предупредительность. Гранд-регата с тройной сливной на десерт? Что-нибудь в этом духе? – Ага, – не очень твердо ответил Валдомиро. – Можно водные лыжи организовать… – Хорошее дело затеял, великое дело. Однако предупреждаю, с ушицей поосторожней, не пересоли, а то прошлый раз – того… «Боже мой, господи, ну чего он злится! – не понимал Валдомиро. – У каждого бывают свои обстоятельства… Не мог же я находиться в трех местах сразу!..» – Остановите, пожалуйста, – обратился Карагодин к Мадам, – я приехал. Мадам с готовностью нажала на тормоз. – Не мучай себя, мой милый, уже поздно. Утро вечера мудренее. До завтра. Встретимся на загородной вилле Листопада, нам друг друга не миновать. Карагодин потрепал худенькое плечо Валдомиро, вылез из машины и пошел в глубь квартала, осторожно ступая растертыми в кровь босыми ногами и негромко чертыхаясь. – Мой старинный друг, прекрасный человек, – счел нужным объяснить Валдомиро, – видите – совсем мокрый. А личность, между нами говоря, – легендарная! – Понятное дело, – согласно кивнула Мадам и рванула под уздцы. Около полуночи разлапистый клен, осенявший двор старого трехэтажного дома в самом конце Южного бульвара, глухо застонал под порывом сухого ветра, и бездомный сизарь, примостившийся у одного из окон верхнего этажа, завозился, поскреб лапами гулкую жесть и приподнял кожистое веко. Некоторое время он наблюдал настороженным желтым глазом колыхание огня за двойным стеклом и быстрые движения другой птицы, утопающей в роскошном оперении и очень крупной, однако мало-помалу успокоился, нахохлился и снова погрузился в таинственный и чуткий голубиный сон. Валдомиро же было не до сна. Запахнувшись в махровый халат (алые полосы по ультрамарину), он склонился над столом и писал на листе почтовой бумаги с виньеткой в левом уголке. По толстой свече на картонный кругляш стекали прозрачные парафиновые слезы, свеча красиво оплывала, пламя ее черного фитиля удлинялось, и по стене гуляла тень Рыцаря Печального Образа. Сам же рыцарь с дурацким тазиком на чугунной головке и с раскрытым фолиантом в худущей руке, отлитый каслинским умельцем, стоял рядом со свечой и, глядя поверх фолианта скептическим взглядом, следил за полетом Валдомирова пера. Перо летело стремительно и неудержимо. «…Последнее время в душе творится что-то совершенно невообразимое. Милая моя девочка, каждую минуту мне тебя ужасно не хватает, мир без тебя пуст и сер, мужчины скучны, а женщины просто неприятны. Представь себе: даже работа, мое надежное лекарство и утешение, не может хотя бы на миг отвлечь от мыслей о тебе, от непреодолимого желания быть рядом с тобой всегда… вечно», – строчила вдохновенная рука Валдомиро, и он живо представлял, как его Юлия вскроет конверт, и как дрогнет почтовый листок, когда она дойдет до этих проникновенных строк, и как благодарная, мечтательная улыбка тронет ее губы, такие бледные, такие желанные!.. «Боже мой, господи… как упоительно мое чувство! – думал Валдомиро. Невольная слеза умиления наплывала из-под века и срывалась прямо на строки. – Пусть!.. – мысленно восклицал он, наблюдая, как фиолетовые буковки теряют четкость и расплываются в крошечном соленом озерке, и слезу не промокал. – Пусть! Пусть видит!.. Зачем мне стесняться своей любви?» «Кстати, – начинал он новый абзац, и очередная слеза, уже дрожащая на кончике ресницы, исчезала вдруг и без следа – испарялась, – у меня кой-какие новости: перешел работать в Худфонд. Это целая история, не хотел забивать тебе голову разной ерундой, поэтому и не писал. Они за мной бог знает сколько времени гонялись, золотые горы сулили, однако настоящей, масштабной работы предложить не могли. Ты сама прекрасно знаешь – золотыми горами меня не удивишь, а разменивать свое искусство – не помню, говорил ли тебе, что я художник по дереву? возможно, не говорил, не хотел забивать пустяками твою хорошенькую головку, – так вот, размениваться на мелочи в святом для меня деле – не в моих правилах. Представь себе: заручившись моим согласием на участие в работе, они выбили очень приличный заказ от… – Валдомиро на мгновенье задумался, быстро написал: – от Министерства внешней торговли, – слегка покраснел и, прикусив кончик языка, принялся вымарывать конец фразы. Устранив оплошность, он продолжал: – Сегодня директор фонда (кстати, Народный художник РСФСР) передал мне для выполнения заказа набор резцов, – тут Валдомиро снова покраснел, однако вычеркивать ничего не стал, – свой собственный инструмент. Трофейный. Он привез его из Германии. Бесспорно, директор большой мастер и человек с тончайшим художественным вкусом. Однако принять заказ такого масштаба на себя не решился, говорит – возраст… Как бы там ни было, к Новому году надеюсь получить часть гонорара – тысячи две-три. Звонил своим ребятам в Дагомыс, просил придержать для нас номер в олимпийском комплексе – обещали все устроить. Собственно, уже устроили. Считаю минуты, страшно тоскую, люблю. Твой Валдомиро. P. S. Поцелуй Юленьку, ужасно по ней соскучился. У меня для нее презент. P. P. S. Юстасу – мое огромное почтение и привет. Передай ему, пожалуйста: монеты, которые я обещал достать, уже у меня. Могу послать по почте, если не к спеху – передам через тебя. P. P. P. S. Люблю безумно!» Валдомиро пробежал написанное, удовлетворенно произнес: «Тэк-с…» – и потянул с полки томик стихов. Тихонько скрипнула дверь, и в узкой щели появился карий глаз. Елене Марковне Глонти, Алене, родной сестре Валдомиро, принадлежал этот внимательный глаз, и в нем, словно в крошечном зеркале, отражался нехитрый интерьер комнаты и конечно же сам Валдомиро, увлеченно листающий страницы, – весь нетерпеливый порыв. Шелест страниц прекратился, и в наступившей тишине послышалось: – Эге, как раз то, что нужно. Валдомиро опер раскрытый на нужном месте томик о чугунного Дон Кихота и занес перо над почтовым листом. – Салют, братец, – весело сказала Алена и вошла в комнату. – Вечер добрый. Терпишь муки творчества? Никак за роман взялся? Ответа не последовало. – Понимаю, понимаю, – как ни в чем не бывало трещала Алена. – Ради бога извини. Собственно, я по делу: сигареткой не угостишь? – Боже мой, господи! Это же бедлам, а не человеческое жилище! – взвился Валдомиро, но тут же успокоился и добавил примирительно: – Свои пора иметь. Иди, иди, не мешай человеку работать. Алена легким ударом выбила из пачки сигарету, дернула плечиком, легким, как у всех Глонти, и обиженно сказала: – Прошу пардону. И оставила Валдомиро наедине с томиком. Аккуратнейшим почерком, поминутно сверяясь с печатным текстом, Валдомиро вывел рядом с виньеткой: О жизни сон! Лети, не жаль тебя, Исчезни в тьме, пустое привиденье; Мне дорого любви моей мученье. Пускай умру, но пусть умру любя! Запечатал письмо в узкий конверт, оглянулся на дверь почему-то и поцеловал конверт. А затем отложил его в сторону, вздохнул и вынул из портфеля книжицу в темно-зеленом муаровом переплете – ежедневник. – Ну как на него сердиться? – говорила на кухне Галина Петровна Глонти своей дочери и беспомощно разводила руками. – Это же просто невозможно! Вот шоколадку припер. «Шоколад Бабаевский», 300 грамм. Говорит, приятель прямо с кондитерской фабрики прислал. Он там главным технологом работает. Какая-то экспериментальная партия – повышенной калорийности. При моей комплекции, сама понимаешь, без повышенной калорийности – беда!.. На, Саньке, что ли, отдай, порадуй внука. – Скажите на милость, – задумчиво произнесла Алена, разглядывая фиолетовое ресторанное клеймо. – Надо же… Тут даже печать стоит – экспериментальная партия. – В самом деле?! Ну вот и сердись на него!.. Алена дернула плечиком, выпустила изо рта серию дымных колечек мал мала меньше и положила сигарету на край блюдца. – А на него никто и не сердится. Какой прок? Живет, хлеб жует, никому не мешает. Друзья ему шоколадки шлют. Повышенной калорийности. Какие к нему могут быть претензии? Зато к тебе есть. – Ты это о чем? – Да все о том же. – Алена энергично чиркнула спичкой, раскуривая погасшую сигарету, и к потолку взвилась золотистая искра. – Объясни мне, пожалуйста, какого черта я взяла отгул на пятницу? Зачем мне отгул, если ты все перестирала? У тебя что – дел больше не было? – Ну ладно, ладно. Проехали. Ты лучше скажи, чем он там занимается? – Тезисы пишет, деятель… депутат. Планы составляет, – саркастически сказала Глонти-младшая и, сама того не подозревая, попала не в бровь, а в глаз. Именно в этот момент Валдомиро распахнул ежедневник, усмехнулся, одним диагональным движением перечеркнул все «пункты», помедлил мгновенье и на новой странице вывел золоченым карандашиком: План дня: 1. Купить для дома: стиральный порошок «Лоск» – с утра… Ломаная прямая Раскинувшись на просторной тахте, над которой висела картина «Благовещенье» кисти дружественного живописца Петра Верховского, Карагодин, вооружённый мини-наушниками Sony, рассеянно слушал кассету с произведениями композиторов-минималистов и предавался смутным мечтаниям. «Вот, – думал он, – умеют же люди, всего три ноты, а имя уже в вечности. Что бы и мне такое придумать, чтобы не дюже трудоёмкое, но на века». Давно пребывающий в статусе свободного художника, Карагодин питался «проектами», приносившими пусть нерегулярные, но порой достойные плоды, которые позволяли ему не прерывать связующую нить со столицей, где прошли его университетские годы и обретались Шерами, Виталик Шаламов, Вова Короляш, роскошная Дарья Алейникова, эпатажная Алёна Лиепиньш и масса прочих достойнейших и благородных людей. А также значительное число земляков из геройского города на Волге, презревших провинциальное благополучие во имя рискованной, но такой упоительной московской жизни. Потакая порой случайной прихоти, он садился в поезд, при случае увлекая с собой бизнес-импровизатора Валдомиро, также свободного от регулярных занятий, умеющего затеять непринуждённое, а порой и грозное веселье. На Павелецком вокзале их обычно встречала машина от фирмы «Коро», возглавляемой удачливым и харизматичным Вовой Короляшем, старинным другом, собравшим под знамёна своей фирмы соратников по жизни и всегда готовым поддержать любую креативную затею. Впрочем, московская кутерьма быстро становилась докучной, утомляла, навевала мысль о суете сует. И он возвращался на провинциальные берега, где, как правило, им овладевал очередной порыв деятельности. Здравствуй, товарищ! Вялые звуки фортепьянных триолей были неожиданно сдобрены ритмическими трелями телефонного звонка, придавшими опусу оптимизма и свежести. «Сильный ход, – восхитился Карагодин, – чувствуется рука мастера. Впрочем, где-то я это уже слышал… Господи, у Пуленка слышал, в опере «Человеческий голос». Триоли неожиданно закончились, и Карагодин осознал, что напористые трели – часть реальности, ими исходил чёрный телефонный аппарат, карболитовый раритет 60-х годов, подарок знакомой феи. «Ни сна, ни отдыха измученной душе… Кому-то я нужен?» – недовольно поморщился Карагодин и снял трубку. – Здравствуй, товарищ, – сказал незнакомый голос. – Драссте, – ответил Карагодин, трубка молчала, и он было вознамерился вернуть её на «рога» аппарата, но не успел. – Надо бы встретиться, – императивно сказала трубка. – А то, – автоматически пошутил Карагодин, – святое дело. В ответ послышался тяжёлый вздох, а за ним совершенно неожиданный дробный полив Люсиль, замначальника иностранного отдела горсовета, доброй приятельницы Карагодина, с которой он пару раз мастерил культурные городские мероприятия, в том числе и международный шабаш писателей-фантастов с диковатым названием «Волкогон на Волге». – Карагодин, ты совсем исчез! Ты куда запропастился? Ты тут очень нужен! Ты что спишь, негодник? Не смей спать! Есть очень интересный проект. Очень международный! Ну просто очень! Тебе нужно срочно встретиться с маэстро Савойским, ты с ним только что говорил! Совершенно неординарный человек! У меня тут дел по горло. Передаю трубку. – Здравствуй, товарищ, – прозвучал в трубке абсолютный клон первого приветствия. После блиц-интродукции Люсиль Карагодин заговорил в лапидарно-деловом стиле. – Где и когда? – спросил он без обиняков. – Через часок в «Английском клубе». Они там как раз откроются. Устроит? «Хорошее начало», – подумал Карагодин, а в трубку сказал: – Вполне. Зал «Английского клуба» был отделан массивными панелями тёмного дерева со вставками бронзовых корон на ромбах зеленого сукна. По замыслу дизайнера они должны были обеспечивать атмосферу консервативной британской респектабельности. В любое время дня зал был довольно пустынен. История этого заведения и его особенности Карагодину были хорошо знакомы. Стиль клуба всегда находился в перманентном противостоянии с изменчивой действительностью. Его солидные интерьеры были побочным продуктом перестройки и выросли на месте весёленького молдавского кафе. Клуб вызывал осторожное недоверие завсегдатаев помпезных центральных ресторанов города, где можно было порезвиться от души, строгостью убранства и отрезвляющими ценами в меню. И сейчас, в начале 90-х, суть и дух «Английского клуба» так же стойко противостояли хабалистым росткам «свободного рынка» – возникающим тут и там забегаловкам и палаткам пестрых цыганских расцветок. В тени «Английского клуба» затевались серьёзные дела, здесь рождались и рассыпались в пыль надежды и состояния. «Рановато пришёл», – подумал Карагодин, но в следующий момент увидел круглолицего крепыша, сидевшего за столом в самом конце зала. Тот смотрел на него яркими карими, но как бы и огненными глазами, в которых гуляли отблески каких-то далёких пожаров, и никаких знаков не подавал. Из-за кулис барной стойки выплыл метрдотель с болезненно-бледным лицом, подошёл к Карагодину и сказал: – Проходите, пожалуйста, вас ждут. «Вон оно как…» – подумал Карагодин и проследовал за официантом к столу, где сидел крепыш, который легко поднялся, протянул дружественную руку и сказал: – Борис. Присядем? Рекогносцировочный момент знакомства тут же выявил наличие неких общих знакомых, общности пристрастий в плане напитков и закусок, в результате которых на столе появился графин с «Араратом» и блинчики с чёрной икрой, а также масса сопроводительной снеди. Взаимное расположение сформировалось естественно и практически мгновенно. Легко перешли на «ты». «Нечасто встретишь такого хорошего человека в наше тревожное время», – подумал Карагодин. – Теперь о деле, – Борис зацепил зубцом вилки кусочек лосося, отправил в рот, помолчал, как бы собираясь с мыслями, и продолжил: – Есть такой достойный человек… Гарун Аль Рашид… ну, не помню, как там его. Короче, генерал-губернатор египетского города Порт-Саида, который, как тебе должно быть известно, есть город-побратим нашего города-героя. Последовала продолжительная пауза. Карагодин испытания паузой не выдержал. – Ну, известно, – сказал он. Этого оказалось достаточно, чтобы Борис очень толково и кратко обрисовал ситуацию и связанные с Гаруном перспективы. Не так давно губернатор приезжал в Волгоград с визитом дружбы, естественно, посетил местные достопримечательности, из которых комплекс на Мамаевом кургане посетил дважды, при этом второй раз – по собственной инициативе. Ходил у подножья скульптуры «Родина-мать зовет», рассматривал ракурсы. Вскоре прислал в горсовет письмо с просьбой подыскать достойного ваятеля, чтобы обсудить кой-какие монументальные планы в его вотчине. Естественно, такой ваятель в лице Бориса, оснастившего родной город пусть меньшим, но, несомненно, монументальным памятником, нашёлся. О чём Люсиль, хорошая знакомая Бориса, его немедленно уведомила. Для упрощения общения и разработки возможного бизнес-плана была предложена кандидатура Карагодина, знающего английский и имеющего богатый организационный опыт, включающий написание самых разных бизнес-планов и прочих фантастических деловых бумаг. Если идея нравится, то губернатор мгновенно пришлёт приглашения. Следуя предложенной стилистике общения, Карагодин тоже выдержал паузу, после которой твёрдо сказал: – Нравится. Остаток времени новые друзья провели в приятных фантазиях, распалённое воображение рисовало вавилоны с вертолётными площадками на крышах международных бизнес-центров и лестницы, уходящие в небеса. Пару раз вызывали мэтра с печатью суровой аскезы на бледном лице, требовали невозможного, которое волшебным образом всегда находилось. – Есть такое дело, – говорил мэтр, подтверждая этой пролетарской фигурой речи полное понимание вопроса, и… всегда находилось. С клубного телефона звонили в горсовет Люсиль, требовали губернаторского приглашения немедленно. Приглашение, украшенное затейливыми печатями в стилистике поздней Каббалы, и в самом деле вскоре пришло. Однако обнаружились обстоятельства непреодолимой силы. Форс-мажор заключался в том, что авиабилетов на Каир в продаже просто не было, а причины их отсутствия толком никто объяснить не мог. Все привычные усилия, как то: подключение административного ресурса, проплата услуг гражданкам, сидящим в авиа-агентстве на контроле отказа от полётов, обращения к узкоспециализированным спекулянтам с посулами двойной цены и прочих бонусов – давали неизменно нулевой результат. Губеру направляли извинительные письма, на что его канцелярия гнала новые приглашения. Однако Каир так и оставался недоступной Шамбалой, неким метафизическим изъяном земной географии: есть ли город, если туда нет авиабилетов? Карагодин в Каире бывал, в существовании этого города сомнений не имел, но и им порой овладевали нехорошие сомнения… Пролетела осень. Карагодин, его папа и Савойские сдружились семьями. Декабрь рисовал на оконном стекле «кружки и стрелы». А нужный человек всё не находился. Карагодин пару раз летал в Москву, общался с университетскими дружками, привлекал их к содействию. Но и они терпели фиаско в своих сподвижнических усилиях. В середине декабря Карагодин, корпевший над переводом мудрёного текста по заказу г-жи Жирмунской из Московского института мозга, работу закончил, нежно погрыз колпачок китайской автоматической ручки Wing Sung, которую использовал для особо ответственной работы, и вписал каллиграфическим почерком последнюю фразу: «В заключение можно сказать, что одним из наиболее эффективных, но и необъяснимых способов интуитивного познания мира является так называемое «озарение». И поставил точку. Раздался телефонный звонок. Сердце Карагодина дало сбой и на миг остановилось. «Наконец-то!.. – враз понял он. – Случилось! Так вот оно какое – «озарение»… – Слушай, товарищ, – голос Савойского звучал необычайно торжественно. – В поход собираться? – на опережение и ещё не веря в происходящее, спросил Карагодин. – В него самый! В египетский, ёклмн! Слава богу, едем… Провожали делегацию с подобающим масштабу предприятия размахом. Загрузив в просторное купе спального вагона несложный скарб Савойского и Карагодина, ящик коньяку, картонный короб с десятком герметически упакованных копчёных лещей-гигантов, а также множеством стеклянных баночек с чёрной икрой, которые по прибытии в Порт-Саид были призваны обеспечить содействие консульских чиновников и местных бюрократов, общество принялось произносить прочувствованные напутствия, давать советы касательно арабских прелестниц и пр. Полковник Листопад, как всегда благонамеренный и серьёзный, облачённый в партикулярную дублёнку, разливал из пятилитровой ёмкости мадеру, привезённую из творческой командировки в Анапу, в одноразовые стаканчики провожающих. Катрин забренчала на гитаре, запела: «Мы едем, едем, едем в далёкие края!..», Валдомиро приделал к припеву второй голос, и получилась – песенка. Савойский уединился с Аныванной в сторонке от компании, шептал что-то жене, а она смотрела на него прекрасными понимающими глазами и согласно кивала. Карагодину давались поручения передать приветы Шерами, Ржевскому, Короляшу, директору ООО «Коро», ответственному за встречу делегации в Москве, и прочим благородным донам. Поезд дёрнулся, и чудесная компания поехала из зоны видимости назад. Некоторое время Карагодин и Савойский наблюдали в сужающемся секторе, как они дружно махали ладошками, посылая вслед уходящему поезду прощальные приветы. Пролетел светофор, который мигнул зелёным глазом и отделил приятную обыденность провинциального бытия от ещё неизвестного, но, несомненно, масштабного и яркого футурума. – Слава богу, едем, – сказал Савойский. – Слушай, а ведь у них ещё много мадеры осталось. – Это точно, не пропадут, – засмеялся Карагодин. – Да и у нас ещё кой-чего имеется. Обустроившись в купе, некоторое время наблюдали ракурсы пролетающих районов, припорошённых первым снежком, незнакомые клочки частного сектора на городской периферии. Пришла вполне кустодиевская проводница с лицом, не лишённом приятности, которое слегка девальвировала совершенно безумная «хала» на голове, заложила в кармашки планшета билетики, спросила: – Чай будете? – Гораздо позже, – быстро ответил Савойский. – Ночью чай пить будем. Сейчас не до чаю. – Может, оно и правильно, остаётся только завидовать, – понимающе улыбнулась она и ретировалась в коридор. Накрыли стол, который заботами Аныванны выглядел весьма обстоятельно, не оставляя ресторанному меню никаких шансов на конкуренцию, разлили «Арарат» по стаканам в консервативных мельхиоровых подстаканниках. – За успех, – сказал Карагодин. – Ни-ни, за успех заранее не будем, – сказал полный предрассудков Савойский. – Выпьем за удачу. Закусывая разносолами Аныванны, рассуждали о генерал-губернаторе: что это за человек, какой масштаб его видения мира, серьёзен ли в своих намерениях. Пришли к единодушному мнению, что в намерениях серьёзен. – Три раза приглашение присылал! Ты пойми – три раза! – горячился Савойский, – как же не серьёзен?! С удивлением Карагодин узнал, что дядька, который был должен обеспечить билеты на рейс, работает в охране аэропорта Шереметьево, бывший работник спецслужб, полковник, но лично Савойский его никогда не видел. Друг хороших знакомых московской родственницы Аныванны. Случайно узнал о проблеме, сказал, что всё решит однозначно. Как не верить, если сказал: однозначно?! Карагодин, удивлённый неопределённостью отношений и обязательств, спросил: – А не может так получиться, что мы приедем… – Ты что, с ума сошёл?! Ты что, полковнику не веришь?! Слову офицера не веришь?! – Да не в том дело… – попытался защищаться Карагодин. – Просто всякое бывает. – Слушай, ты Листопаду веришь? – Конечно верю, – автоматом ответил Карагодин, – очень достойный человек, как я могу ему не верить? – Ну вот! Ну вот! – довольно рассмеялся Савойский. – А ведь Листопад тоже полковник! – Е-моё, и то правда! – Карагодин ощутил внезапное облегчение. – Как же это я не сообразил! Выпили за слово офицера и уже совершенно спокойно принялись строить планы на завтрашний день. Завтрак ждёт, дорогие гости! Встреча на Павелецком вокзале была организована в лучших традициях русского гостеприимства. Руководство OOO «Коро» предоставило отечественный автомобиль представительского класса под управлением прыткого грума Петрухи, он так и представился – Петруха. – Я вас вначале на фирму отвезу, – сообщил он. – Не-не, – заартачился Савойский. – Давай по плану. Ты меня на Войковскую, а Карагодин поедет на фирму. Мне отдохнуть надо. Что-то неважно себя чувствую. Карагодин, переживающий похожие страдания, энергично запротестовал: – Чёрт с ним, с планом! Нас люди ждут, любят нас, уважают. Машину прислали. На Войковскую – позже. – Директор сказал, вези их на фирму, а потом куда хотят, – сказал Петруха. – Давайте сначала на фирму, а то меня уволят. – Как это уволят? – удивился Савойский. – У вас что, директор самодур? – Нет, – сказал Петруха, – директор – Короляш. А всё равно сказал, что уволит, если сразу на фирму не привезу. Они ж там целую программу для вас приготовили. – Видишь, люди целую программу приготовили, мы просто обязаны заехать! – убедительно сказал Карагодин, которому ужасно хотелось познакомить Савойского со своими старыми друзьями. – Заодно и подлечимся. Савойский взял секундную паузу для раздумий, и её оказалось достаточно, чтобы Петруха предпринял неожиданный манёвр, выехал на Садовое и довольно сообщил: – На Войковскую – проблема. Через центр сейчас не проедем, всё забито. А по кольцу – до фирмы как нечего делать. А после на Войковскую. Фирма Короляша занимала просторное помещение бывшего продовольственного магазина «Мясная лавка» в цокольном этаже добротного шестиэтажного здания. – Приехали! Приехали! – раздались радостные крики, едва Карагодин, Савойский и Петруха вошли в помещение, забитое разнообразной корпусной мебелью: шкафами, тумбами, навесными кухонными шкафчиками, из-за которых появились радостно возбуждённый Короляш, его зам, университетский друг Карагодина Юра Рыжов, в недалёком прошлом ведущий конструктор НИИ «Спектр», Павел Русанов, второй зам по торговым операциям, и наконец – Сёма, тоже какой-то зам, с которым Карагодин познакомился, когда тот приезжал по делам фирмы в Волгоград. Тогда Сёма подарил ему замечательный универсальный инструмент, похожий на суставчатое металлическое насекомое из какого-то космического блокбастера и содержащий пассатижи, нож, ложку, вилку, крестообразную отвёртку, шило, кривую хирургическую иглу для наложения швов в походных условиях и штопор. Карагодин добросовестно держал устройство в бардачке своих «жигулей», но так и не нашёл случая применить его на деле, отчего вещь казалась ему тем более ценной. На сладкое из-за платяного шкафа выплыла пара молодиц в шотландских юбочках и чёрных бизнес-пиджачках и, сцепив ручки на уровне нижнего этажа, словно приготовившись петь, заняла почтительную арьергардную позицию за мужчинами. – Вот они, красавцы, – объявил Короляш и раскрыл объятия сначала Карагодину, а затем и Савойскому, который принял это дружественное приветствие незнакомого человека как вполне естественное и даже само собой разумеющееся. – Явились… – Не запылились! – в унисон пискнули молодицы, и все дружно рассмеялись. Все три зама проделали процедуру приветственных объятий. – Вот он каков, наш новый друг, – осматривая Савойского с нескрываемым удовлетворением, как заботливый отец глядит на любимого сына, вернувшегося из армии, продолжил Короляш. – Ну что ж, прошу… – К нашему шалашу! – пискнули девчонки. – Ну, положим, не к шалашу, мы пока не в Разливе… – Слава богу, пока на бутилированной держимся, – гоготнул Сёма, попирая коробку с красивой надписью «Absolut Vodka. Produced in Sweden». – А потому не к шалашу, а к столу, – объявил Короляш. – Завтрак ждёт, дорогие гости. За мебельными декорациями оказалась ещё одна комната, увешанная по периметру пляжными полотенцами с изображениями Мерилин Монро, каких-то загорелых девиц в разных прогрессивных ракурсах, тигров, львов и экзотической птицы тукан. В центре комнаты были сдвинуты три журнальных столика, уставленные открытыми банками разнообразных паштетов, консервированных сосисок, ветчинной нарезки, маринованных пикулей, маленькой кукурузки, сырами камамбер и нарядными упаковками пива «Хайнекен». – Настоящий голландский натюрморт, – сказал Рыжов. – Ван-Дейк отдыхает! – А сало русское едят! – неожиданно сказал Сёма, деловито разливая «Абсолют» по нарядным гусь-хрустальным стопочкам. – Москва… – со вздохом сказал Савойский Карагодину. – Только объявили свободную продажу валюты, а у них уже всё на столе! – У Короляша всегда всё было на столе, такой человек! – рассмеялся Карагодин. – Ван-Дейк отдыхает. – Дикое время – билетов в Египет не купить, а с «Абсолютом» уже всё в порядке!.. – Переходный период к свободному рынку. Всё устаканится, – обнадёжил Карагодин. – Слава богу, я уже всё устаканил. – И то верно, присаживайся к столу, товарищ. Петруху послали по делам. Предварительно разгрузили багажник, обнаружили «Арарат». – Кстати. В Египте сухой закон, – как бы невзначай бросил Сёма. – Понятное дело, – резонировал Короляш, – третий мир. Только поднимают голову. Бог с ними. Ещё очнутся. А сейчас – приветственный тост: Друзья, коллеги… собратья! – Народ образовал почтительную тишину. – Испытываю чувство натуральной гордости за наших ребят, таланты которых ценят не только в России, но и в самых дальних уголках планеты. Египет – колыбель цивилизации, Москва – третий Рим, Волгоград – перекрёсток Великого шёлкового пути и город-герой. И это триединство блестяще олицетворяют наши дорогие гости, миссия которых – упрочить своим замечательным проектом связи между прошлым и будущим, между городами и странами, между народами, сколь бы разными по своим культурно-ценностным ориентирам они ни были. Стены экс-«Мясной лавки» не раз слышали патетические тосты директора, которыми он традиционно начинал дружеские застолья, но у Савойского пафос первого тоста вызвал румянец смущения на полных щеках. Впрочем, в красивых фигурах речи директора он подсознательно угадывал ироничные нотки, и нотки эти его несколько успокоили. – Чёрт с ними, с ориентирами, – решительно закончил Короляш, – мой тост за дружбу, а сегодня мы, наш коллектив, с подачи Карагодина прирос ещё одним другом, Борисом Савойским, и это – настоящий праздник души! Дай Бог тебе, Борис, здоровья и сбывания мечт! Ура! – Ура! – дружно грянули замы и помы. – Ура! – с секундным запозданием пискнули девчонки (как выяснилось позднее, стажёрки из торгового техникума). И веселье началось. Понеслась тотальная дегустация европейского консервпрома. – Это же морской коктейль, настоящий афродизиак, ты просто обязан попробовать, – Сёма тащил на тарелку Карагодина миниатюрное головоногое – чудное средство для восстановления мужской силы. Будучи традиционалистом в гастрономических вопросах, выросший на осетрине, чёрной икре и раках Волго-Ахтубинской поймы, Карагодин ёжился, глядел на экзотическое маринованное животное с недоверием. Восемь тоненьких отростков, покрытых крошечными присосками, вызвали летучую инфернально-патологическую ассоциацию. «Упаси господи!..» – мысленно пискнул Карагодин, но отступать казалось неприличным, и он решительно вонзил вилку в лиловую мошонку микрокракена. – А нам, нам можно? Мы тоже хотим! Дайте нам афродизиака! – требовали стажёрки, протягивая Сёме пластиковые тарелочки… – Какие могут быть проблемы, – гудел, как большой шмель, Короляш. – Подадим машину к трапу, у Петрухи есть специальное разрешение. Савойский, обставленный радужными коктейлями, которые прытко замешивал Паша Русанов, добавляя в «Абсолют» ликёры отчаянно кислотных цветов, довольно жмурился, говорил: – Да совсем необязательно к трапу, просто – встретить в Шереметьево… Как чёрт из табакерки из-за шкафа выскочил Петруха со связками эквадорских бананов в обеих руках, пристроил плоды на угол стола, сделал краткий доклад прямо в крупное ухо директора и тоже присел к столу с банкой Heineken non-alcoholic. Последовали яркие, полные неподдельных дружеских чувств тосты замов. Карагодин, хорошо знакомый с процедурой застолий в «Мясной лавке», принимал их как должное, как некий замечательный, но и само собой разумеющийся ритуал. Не раз он поднимал пылающие неземными красками коктейли, не раз говорил зажигательные спичи. И сейчас взял инициативу, встал, весомо произнёс: – Что за день, просто пряник медовый! Как много хороших слов прозвучало. Но один тост мы упустили, друзья. – Как так, – пронеслось по периметру стола, – не может быть! Что за тост такой? – Очень важный тост – за прекрасных дам! – Ё-моё! Конечно, за дам! – догадливый Сёма вытянулся во весь свой прекрасный рост и оттопырил локоть на уровень плеча. – Мужчины пьют стоя! Мужчины оперативно поднялись и выпили стоя. Пунцовые от неожиданного внимания стажёрки, пропищав благодарственные слова, заявили: – А у нас для вас подарок! Концертный номер. Рыжов, явно осведомлённый о затее, поднял из-под стола пузатую магнитолу и водрузил её средь сияющих коктейлей. Девчонки выскочили на свободное пространство между двумя горками и стали рядом по стойке «смирно». – Ирландский танец! Исполняют Лика и Вика! – объявил Рыжов и нажал кнопку. Зазвучала знаменитая увертюра из мюзикла «Riverdance». Некоторое время Лика и Вика стояли недвижимо, подчёркивая сильные доли музыки ритмическими движениями кистей рук, разжимая и сжимая белые пальчики в аккуратненькие кулачки. На очередном ударе литавр включились ножки в чёрных туфельках, отбивая такт поразительно синхронными движениями народного танца. Лица артисток оставались отрешёнными, немигающие глаза смотрели в неведомое далёко. Девушки парой двинулись влево, вправо, сохраняя дистанцию до сантиметра, разошлись в стороны, снова сошлись, выдали сложную чечётку финала и застыли на тех же паркетинах полов, с которых и начали свой замечательный номер. Поражённая аудитория выдержала паузу и взорвалась аплодисментами. – Браво! – крикнул Карагодин. – Браво! Брависсимо! – вторили замы и помы. – Вот такие у нас таланты на стажировке, – довольно резюмировал Короляш. – Душевное вам спасибо, девчата. Не даёте забыть о прекрасном за грёбаным бизнесом. С меня бутылка красного. Все добродушно рассмеялись. Лика и Вика, польщённые комплиментом директора, зарделись, потряхивая шотландскими юбчонками на круглых задках, вернулись на свои стульчики. А Паша Русанов, соседствующий с ними, рванул из картонного ящика бутылку божоле, мгновенно выдернул высокотехнологичным штопором пробку и действительно налил артисткам по бокалу красного вина. – За искусство, – сказал он и первым чокнулся с девочками бокалом с ультрамариновой смесью. – Жизнь коротка, искусство – вечно! – поддержал Савойский, который после танцевального номера почувствовал себя совершенно как дома. (Что было вполне естественно, потому как его любимая дочь Вера также занималась бальными танцами и с предметом архитектор был знаком не понаслышке.) Неожиданная вербальная активность Савойского не прошла незамеченной. – Кстати, об искусстве, – как бы невзначай сказал Сёма. – Мы тут совершенно испортили вкус с этими голландскими ликёрами. Будет ли удобно спросить позволения господ путешественников отдегустировать… – А то, – мгновенно отреагировал полный благодарных чувств Савойский, – качество гарантирую! «Зря он так спешит, – думал Карагодин, – конечно, если насчёт сухого закона в Порт-Саиде – правда, почему бы и нет…» Солнечный луч отразился в бокалах с «Араратом», преломился, распался на тысячу частей, и по белому потолку пробежали янтарные сполохи. Дегустация, сдобренная экспертными комментариями и просто житейскими обобщениями, оказалась неожиданно масштабной. Снова всплыл вопрос о диковинных табу развивающихся стран на благородные напитки, и когда выяснилось, что запас «Арарата» ополовинен, Короляш процесс остановил, сказал, что таких бравых ребят никакие глупые запреты, возможно, и не коснутся, и было решено взять оставшиеся пол-ящика для переговорных нужд в Российском консульстве. – Это ведь наша территория, – резонно обосновал он. – И законы там наши, правильные законы. «Чего ж это я раньше не додумался…» – негодовал на себя Карагодин. Неожиданно оказалось, что чудное застолье всего-навсего транзитный аэропорт, а реальная жизнь состоится в ресторане «Пекин», где у Короляша всегда зарезервирован стол. Теряющий ориентиры Карагодин затребовал связь. Натыкал кнопочки радиотелефона с номером Дарьи, сказал, что в Москве, что едет к ней. Махнул очередной коктейль, всё забыл, набрал Алёну Лиепиньш, услышал в трубке знакомое: «Говорите, дорогой мой человек…» – ойкнул, опомнился, дал отбой. Попросил Короляша доставить его к Дарье и был препоручен заботам Петрухи. – Встречаемся на Войковской в 10.00, в центре платформы, – сказал на прощанье Савойский. – Ты как себя чувствуешь? – Как может чувствовать себя человек, которого ждёт любимая женщина? – Ну, понятно, понятно. Береги себя, нас ждут великие дела. Ну, здравствуй, странник. Экой ты смешной какой! Дарья Алейникова мерила лайковыми сапогами периметр своей гостиной, закусывала губку, думала: «Где он мог застрять? И голос у него был какой-то странный. Вот скотина. Тут ехать от силы полчаса». С неким изумлением она вдруг поняла, что просто соскучилась по своему такому ненадёжному, но всё-таки такому милому дружку, которого последние годы она называла «поволжский сиделец». Дарья Алейникова, известная московская красавица, странным образом благоволила Карагодину, порой действительно обаятельному и необычайно креативному в организации любовных сетей, осад и натисков. Щедрому на выдумку красивого времяпрепровождения в разнообразных компаниях, прогрессивно-авангардных, изысканно-декадентских, научно-снобистских, куда он неизбежно привносил элемент некой раскованности, а порой полного, тотального отвяза. С его подачи она познакомилась с каталами профессорского вида, академиками с растерянными провинциальными глазами, с американским профессором Болонкиным, который увлечённо рассказал ей о том, что человечество не останется вечно на Земле… – Знаю, знаю, – перебивала его просвещённая красавица, – но в погоне за светом и пространством сначала робко проникнет за пределы атмосферы, а затем завоюет все околосолнечное пространство. Только там нет воздуха! – Нет! – хихикал профессор, и на его щёчках выступал старческий румянец, – откуда же ему там взяться! – И чем же они будут дышать?! – Дарья в притворном ужасе коснулась ланит острыми кончиками накладных ноготков. – Воздух им будет не нужен! – торжественно говорил Болонкин. – На земле, обретаясь в своей такой нестойкой, но такой э-э… привычной телесной оболочке, они накопят весь… э-э… пакет информационного багажа, интеллектуального, чувственного, социального, этического и конечно же нравственного, а затем этот самый, как его… экспирьянсный пакет с помощью специальных технологий будет перенесён на микрочип, который, будучи помещён в оболочку из чистейшего титана, снабжённую фотонным мотором, сможет обитать при любых температурах и в любой точке мирового пространства, питаясь солнечным светом и реликтовым излучением! – Царица небесная!.. – округляла глаза Дарья и снова переходила в наступление: – Но позвольте, профессор, зачем же им там, в космосе, ну, положим, нравственность! – Как зачем? Как зачем? – горячился Болонкин, – это тоже… э-э-э… определённого рода… знание. – Они что, будут жить семьями, любить друг друга, изменять? – иронический задор Дарьи рос с каждым словом. – Ну, изменять, хе-хе, они, конечно, не смогут… – лавировал Болонкин. – Кто бы сомневался – там же абсолютный нуль! – Ну да, – соглашался Болонкин, понимая, что попадает в силки хитроумной красавицы, и фальшиво изумлялся: – Откуда вы знаете? Читали мою статью про Е-существо в «Сайентифик Америкэн»? – По ТВ говорили. Показывали космический модуль Эндевер и сказали, что при абсолютном нуле эта железная штука будет дееспособна только 14 лет, так что ваше Е-существо – утопия. – Beg you pardon, Xan Xanych, – шёл на выручку незадачливому америкосу Карагодин, – wanna have some «Emerald Dry»? – How come you have it here in Russia?! – радостно удивлялся профессор, – Я вообще считаю калифорнийскую лозу… Э… – он заискивающе улыбнулся Дарье. – А вы? Вы не желаете? – Не откажусь, – милостиво соглашалась красавица, – кстати, о вине: вчера была на открытии Гленливет Хаус – утром еле встала (господи, о какой нравственности я тут лепечу?!). Так что вся надежда на «Эмеральд Драй». Раздался звук дверного звонка. Дарья метнулась в двери. Карагодин стоял в дверном проёме с сумкой «такса» в одной руке и походным пайком, который по распоряжению Короляша собрали прыткие стажёрки, в другой и глупо улыбался. – Ну, здравствуй, странник. Экой ты смешной какой! – прыснула Дарья. Карагодин сделал шаг в прихожую и выронил «таксу» на пол. Дарья осторожно вынула из его руки пакет с пайком и опустила на половичок рядом с ботинком гостя, после чего расстегнула ему куртку-аляску и, запустив под неё руки, притянула покорного Карагодина к себе и смежила глаза. Волна Дарьиных ароматов пролилась прямо в душу Карагодину, согревая порядком пристывшего «странника» таким желанным, таким домашним теплом. Он нашёл губы красавицы и поцеловал их с неожиданной для себя чувственностью. В памяти проплыл миниатюрный маринованный осьминожка. «Это афродизиак действует», – подумал он, но мысль эта показалась ему вдруг обидной, отчего естественные мужские реакции проявились более отчётливо. Он перевёл поцелуй в более решительную стадию, Дарья издала слабый стон, наконец, отстранилась от него и довольно сказала: – То есть я всё-таки вызываю в тебе естественные реакции, негодяй. – Да, – всё ещё удерживая Дарью за гибкую талию, подтвердил Карагодин: – Ты это делаешь. Дарья расхохоталась: – Ни слова в простоте! Ну ладно, показывай, что там у тебя в корзинке, Красная Шапочка. – Походный паёк, – ответил Карагодин. В нарядном пакете с клеймом «Camel» действительно помещался паёк: бутылка итальянского «Spumante», флакон голубого «Кюрасао», красивая упаковка ломтиков голландского сыра, шоколадка «Таблерон» и набор разноцветных пластиковых стаканчиков. «А это зачем? – удивился Карагодин. – Я же сказал, у меня рандеву. Просто рандеву, не в подъезде, не в парке на лавочке. Просто рандеву. Но всё равно молодцы девчонки. Просто у них свои по этому поводу понятия». Как в некие древние времена, когда случай столкнул их в Нескучном саду в читальном зале, похожем на сказочный теремок, он вышел на балкончик второго этажа, высокая девушка у перилец вдруг обернулась на шум закрывшейся двери, и весь мир превратился в раму для её чудной красоты, Карагодин вдруг почувствовал, как сердце пропустило удар и застыло на миг в невесомости какого-то сладкого восторга. С тех пор минуло порядочно лет, отношения прошли положенные стадии и, возможно, стёрлись бы до закадычной дружбы, если бы не эти спорадические приступы волшебной аритмии, так мгновенно и чудно оживляющие нерв чувства. – Ну, рассказывай, бродяга, что там у тебя за проекты. Голубые сполохи от «Кюрасао» в бокале Дарьи бродили по стенам гостиной, и Карагодин, уже ополовинивший свой бокал, вещал, распаляясь от фразы к фразе. Витийства Карагодина Дарье нравились, в них был масштаб и вера в успех, без которых мужчины в плоскости её симпатий не удерживались. – Вот такие пироги, – наконец закончил он, потянулся было к ликёрной бутылке и обнаружил, что она почти пуста. И почувствовал, что в организме идёт какая-то странная реакция – возможно, «Кюрасао» вступил во взаимодействие с «Абсолютом» и «Араратом». – А можно я на полчасика прилягу? – неожиданно робко попросил он. – Дамский вопрос, – улыбнулась Дарья. И это было последним, что слышал Карагодин, проваливаясь в тёмную бездну алкогольного небытия. Есть же хорошие люди на белом свете! Встреча с Савойским была запланирована на платформе станции метро «Войковская». За пыльноватым стеклом вагона пролетали жгуты каких-то кабелей, проложенных по стенкам туннеля метро, которые периодически сменялись групповыми портретами граждан на платформах. Граждан становилось всё меньше и меньше. Тройная доза совершенно чумового по крепости эспрессо, которую обескураженная каким-то несостоятельным визитом Карагодина приготовила красавица Дарья, оказала странное действие. Абстинентных страданий он не испытывал, но пребывал в состоянии какого-то странного ступора. Вагон болтало, Карагодин с неизменной походной сумкой по прозвищу «такса» через плечо вглядывался сквозь пыльное стекло вагона в пролетающие за ним конструктивы туннеля и, загипнотизированный их мельканием, перестуком колёс, опомнился лишь тогда, когда услышал: – Осторожно, двери закрываются. Следующая станция «Водный стадион». Поезд дёрнулся, стал набирать ход, и перед Карагодиным проехало растерянное лицо Савойского, который, согласно договорённости ожидал его на платформе станции «Войковская». «Идиот!» – внутренне крикнул Карагодин, мгновенно мобилизовался и дал Савойскому сигнал: хлопнул себя в грудь и показал рукой с растопыренными пальцами, чтобы тот оставался на месте. В ответ Савойский, понявший ситуацию, погрозил другу кулаком, и стало понятно, сигнал принят. – Ну ты даешь, – сказал Савойский, когда через пять минут Карагодин, тяжело дыша, выскочил из вагона встречного направления. – Совсем спятил. – Звиняйте, дядьку, – пытался шутить Карагодин, – замечтался. – Понятное дело – сам такой. Ты как? – Да вроде нормально, выпил у приятельницы три чашки кофе, и вроде нормально. Савойский хмыкнул: – Ну, это ненадолго. Так, поверхностная терапия. Погнали, времени в обрез. На Речном вокзале схватили такси, погрузили походный скарб в багажник, устроились на заднем сиденье. Помчались сквозь снежные вихри. Савойский деловито покопался в сумке, извлёк оттуда бутылку «Арарата» и два пластиковых стаканчика. – Держи. Карагодин покорно взял посудинку, легкий пластик визуализировал отчётливый тремор. Савойский плеснул по стаканчикам коньяку. – Ну, давай, казанова, это тебе не эспрессо у девочек распивать. Это почище «Фауста» Гёте будет. Снежные вихри, как по мановению руки, утихли, машина летела по ночному Ленинградскому шоссе, на сердце Карагодина стало хорошо и покойно. Савойский выудил из волшебной сумочки целлофановый пакетик с нарезанным тонкими кружками лимоном. Закусили. – Не верю я им, – как бы продолжая прерванную беседу, сказал Савойский, – не может быть, чтобы в портовом городе был сухой закон. Нет никакой логики. – Сёма окончил факультет международных отношений МГИМО, – сказал Карагодин, – он-то знает. – Ну, хорошо, пусть Сёма окончил. А Петруха, он тоже МГИМО окончил? А ведь громче всех орал: на контроле всё отберут! А вот Короляш мыслит правильно: консульство наше, и законы там наши. – Главное, чтоб человек с билетами не подвёл. – Я тебя умоляю, – сказал Савойский и плеснул по стаканчикам очередную порцию. Человек не подвёл. Едва путешественники освободились от сумок и соорудили из походной поклажи компактную горку рядом с означенным в качестве места встречи сувенирным киоском в зале отлёта, как рядом образовался мужчина в неброской, но добротной кашемировой куртке болотного цвета, деловито спросил: – Нормально доехали? И, не дожидаясь ответа, протянул Савойскому два евроконверта с клеймом «Аэрофлота». – Вот билеты. Какое-то очень обыкновенное лицо человека, дежурная интонация, с которой он произнес заветное «вот билеты», тормознули естественные реакции путешественников. – Что-то не так? – спросил мужчина. – Всё так! – собрался Савойский. – Просто не верится, что всё так! Мы же кучу времени потратили… – Да я в курсе, Марья Алексеевна рассказывала. Нужно было сразу обратиться… Это у вас там перегибы на местах. А на самом деле всё просто. – Игорь Васильевич, – Савойский проворно снял с поклажи пластиковый пакет, – душевно вам благодарен. – Не стоило беспокоиться, – уже знакомым дежурным тоном сказал тот и пакет принял. – Удачного полёта, ребята, и успехов в делах. – Слава богу, – сказал Карагодин, – летим. – Кто бы сомневался, – обретая обычную уверенность, сказал Савойский. – Народ знает своих героев. – И любит, – не удержался Карагодин. – А что там было, в пакете? – Да так, ерунда – флакон «Наполеона». – И всего-то?! – изумился Карагодин. – Есть же хорошие люди на белом свете. – Конечно есть, но их нужно знать. Ну, давай, по единой, время позволяет. Таможенный контроль проходили под приличными парами, в благодушно-приподнятом настроении. Савойский вывалил на стойку симпатичной таможеннице пяток красивых стеклянных баночек с изображением белуги на синих крышках, развязно сказал: – С днём рождения, красавица. Та рассмеялась. – Вы что, уже празднуете? Не рано начали? На пограничницу в стеклянной будке смотрели матовыми глазами, на вопросы отвечали отстранённо, по-военному коротко. Ситуацию понимали и контролировали. В duty free опять накатила новая волна ребяческой дурашливости, пытались смешить продавщиц. Однако покупать ничего не стали. Зачем? Душу грел убережённый от разрушительной дегустации запас «Арарата». Но как хороша, как женственна! Когда самолёт набрал высоту и путешественники освободились от неудобных ремней безопасности, соседка Карагодина сняла чёрные наглазники, в которых пребывала с начала полёта, и ему открылось лицо тёмноглазой особы, приятное, но без каких-либо особых претензий. «Милая девушка, – подумал он, – но до Дарьи далеко». – Летим, – неожиданно для себя сказал он. Девушка деликатно улыбнулась, и это несложное мимическое движение запустило в Карагодине некую привычную поведенческую программу. Он ощутил себя бывалым джет-сеттером, галантно предложил: – Хотите, я угадаю, как вас зовут? – Таня, – сказала девушка и прыснула в кулачок. – Хотела сказать «да», а получилось… – Чудно получилось, Танечка. – Карагодин легко преодолел барьер формальных ритуалов. – А я вот думал, какая странная дама, закрылась от мира наглазниками. Знаться ни с кем не желает. – Ну, не придумывайте! Просто устала от московской суеты. А сегодня… просто ужас. Всем позвонить, со всеми попрощаться. Целый месяц была в Москве, а времени как всегда не хватило. А вы… – Дима, – весело сказал Карагодин, – только не вы, а ты. – Я так сразу не могу… – зарделась Таня. – Танечка, вы меня удивляете! Мы летим на такой скорости… всё должно происходить соответственно! Быстро! – Но не настолько же, – вяло сопротивлялась Таня. – А вы куда летите? – Как куда? – не понял Карагодин. – Мы же вместе летим. В Каир летим. А после мы с другом двинем в Порт-Саид. Карагодин повернулся к Савойскому и обнаружил, что тот провалился в благостный сон, пожёвывает во сне губами и в разговоре участия не примет. – В Порт-Саид… Работаете там или к родственникам? – Ну какие у нас в Порт-Саиде могут быть родственники, – смеялся Карагодин. – По делам летим. – И кратко изложил суть поездки: – Летим к генерал-губернатору, три раза присылал приглашение, да было всё недосуг, дел по горло. А генерал-губернатору без нас – хоть кричи – нужно делать проект, ну, такой глобальный проект, стелу ставить у входа в Суэцкий канал, а серьёзных людей нет. Ни в Италии, ни в Штатах, ни Испании – нигде нет. Пустота. Вот и летим. Таня слушала поливы Карагодина, смотрела на него карими расширенными глазами, кивками отмечала цезуры карагодинской речи. – Бизнес-план – за мной, – говорил Карагодин, – архитектурная часть – за Борисом. Мы обычно в паре работаем, – нёс Карагодин, – такие проекты в одного сложновато. – Да, масштабы… – прошептала Таня. – Не думала, что встречусь с такими интересными людьми. Савойский неприлично громко всхрапнул и застонал во сне. – Два дня не спал, – извинился за друга Карагодин. – Храм в Кремле расписывал. – Он же архитектор, – не поняла Таня. Карагодин горько усмехнулся: – Талантливый человек во всём талантлив. Наваляли там горе-реставраторы чёрт те что… Пришлось исправлять. Не то чтобы заново малевать, а именно концептуально. Дать чёткие живописно-исторические ориентиры. Вот и не получилось у человека выспаться. Таня смотрела через Карагодина на живот спящего Савойского долгим заворожённым взглядом. – Господи, неужели вам это может быть интересно?.. Расскажите лучше о себе. Таня опустила голову, упёрлась взглядом в карту эвакуации пассажиров при посадке на воду в сетке впередистоящего кресла, сказала: – А что обо мне рассказывать. Жена своего мужа… Муж преподает физику в колледже. А я… а я просто домохозяйка. Вот и вся история. Таня подняла на Карагодина глаза, и свет этих прекрасно-грустных и как бы извиняющихся глаз вдруг поразил его. «Боже, – подумал он, – а ведь она хороша… чудо как хороша!» – А вы давно в Каире живёте? – спросил Карагодин. Таня засмеялась. – Я в Лагос лечу, в Нигерию! А в Каире даже не была. У меня в Лагосе муж в колледже физику преподаёт… – повторила Таня, и в этой обыденной фразе Карагодину почудилась нотка какой-то безысходности. Никаких утешительных слов Карагодин сказать не успел: очередной всхрап Савойского вышел столь мощным, что разбудил и даже напугал архитектора. – Что? Где? Какой? – хрипло спросил он. – С пробуждением, – приветствовал друга Карагодин. – Высота 10 тысяч метров над уровнем моря! А эту очаровательную девушку зовут Таня. Танечка. – Надо же, заснул, – удивился Савойский, наклонился вперёд, окинул соседку Карагодина поощрительным взглядом, светским голосом сказал: – Рад знакомству, Танечка. Скоро кормить будут, а пока организуем аперитив. Тем более есть достойный повод. Сопротивление Танечки было сломлено без особых усилий. Тонкие срезы лимона, предложенные Савойским на одноразовой тарелочке, окончательно успокоили её, утвердили в той мысли, что всё идёт правильно, что так и нужно. «Арарат» действовал позитивно и быстро. Польщенная вниманием благородных донов, Танечка блестела глазами, своевременно и достойно резонировала на шутки Карагодина, держалась вполне комильфо. «Откуда что берётся! – изумлялся Карагодин. – С такой в любой компании появиться не стыдно». – Поедем с нами в Порт-Саид, – неожиданно сказал он. – Нам нужен секретарь. Даже не секретарь, а секретарь-референт. Как у вас с английским? – Хотите икры? – хищным голосом предлагал Савойский. – Настоящей белужьей икры? Таня кивала, смеялась яркими карими глазами. Савойский пошарил у себя в ногах и действительно выставил на откидной столик три банки икры, испросил у Карагодина его высокотехнологичный инструмент, подарок Сёмы, и с сосредоточенным видом принялся банки открывать. Улыбка на Танином лице подтаяла. – Вы это серьёзно? – она вопросительно посмотрела на Карагодина. – Я всё понимаю, – напористо заговорил тот. – Муж, семейные ценности. Но я же вижу, вы способны на большее. Вы себя сильно недооцениваете. Таня инстинктивным движением поправила локон, и на обратном движении её руку перехватила проворная лапа соседа. Он накрыл добычу второй ладонью, подержал секунду, словно согревая выпавшего из гнезда птенца. Таня пребывала в неком гипнотическом оцепенении. – Мы будем работать вместе, ты, я и Борис, это будет настоящая команда. Таня опомнилась, мягко освободила руку из западни карагодинских лап, пролепетала: – Боже, что мы делаем… Сердце Карагодина запело. «Согласна! Она согласна!.. Но как хороша, как женственна!» Он наклонился к Тане, намереваясь сказать ей на ухо что-то очень приятное, ещё не созревший, но уже зародившийся комплимент, ощутил слабый аромат духов «Шанель № 5», другой, незнакомый, но совершенно прельстительный аромат Таниной кожи и неожиданно для себя поцеловал Таню за ухом. – Что мы делаем… – снова прошептала она. – На такой скорости всё происходит быстро, – пытаясь сгладить свою дерзкую эскападу, пояснил Карагодин, а про себя подумал: «А может быть, это судьба?». Давайте сменим дислокацию… – Чёрт! – Серая клякса икры некрасиво шлёпнулась на рубашку Савойского. – Здесь просто невозможно развернуться, кресла впритык! Таня аккуратно сняла кляксу-плаксу лезвием ножичка, которым также располагал волшебный инструмент, сказала: – Нужно присыпать солью, чтобы не осталось пятна. Савойский молча плеснул «Арарату» по пластиковым стаканчикам. Молча выпил свой. Снова себе плеснул, тостировал: – За жизнь без пятен! Тост молчаливо поддержали. Савойский выгрузился в проход, двинулся в нос самолёта искать бортпроводницу. Неожиданно быстро вернулся. – Давайте сменим дислокацию, в бизнес-классе три с половиной человека. – А как же… – начал было Карагодин. – А так! – Савойский вытянул из-под кресла свой походный саквояж. – Я всё решу, не дергайся. Таня сделала испуганные глаза. Карагодин хохотнул, зацепил с полки Танину сумку, протянул уже из прохода мужественную руку, Таня эту руку приняла и покорно последовала за делегатами. Публика проводила троицу любопытными взглядами. – Вы куртку забыли, – пискнула вслед очкастенькая юница с соседнего ряда. Но пискнула с опозданием, и никто её не услышал. Едва новые пассажиры бизнес-класса расположились в просторных креслах у раскладного столика, как из носовой части в проезд стюардесса выкатила никелированную тележку с напитками. Нарядная пара, расположившаяся по другую сторону прохода, – дама в шиншиллах и её дородный супруг, – отоварились парой миниатюрных бутылочек красного винца и апельсиновым соком. Агрегат продвинулся по проходу, стюардесса с улыбкой повернулась к троице, и улыбка сменилась выражением некого замешательства. – Простите, вас же здесь не было… – А теперь – есть, – радостно сказал Савойский. – Вы же сидели в эконом-классе, – на чистом лобике стюардессы обозначилась пара морщинок, на третью места не хватило. – Сидели, сидели, – подтвердил Савойский. – По ошибке сидели. – И понёс какую-то пафосную пургу про личное приглашение генерал-губернатора Порт-Саида, про то, что билеты в эконом-класс выписали по ошибке, абсолютно несоответственно уровню делегации, а если необходимо, он сейчас же доплатит. Или генерал-губернатор доплатит. Вытащил из внутреннего кармана предусмотрительно захваченное из горсовета приглашение, украшенное живописными печатями со скрещёнными саблями и размашистой подписью, и сунул его стюардессе. Та вертела приглашение в руках, снова морщила лобик, разглядывала диковинный документ, шевелила губами. И неожиданно эта радужная бумажка произвела на стюардессу искомое действие. Она бережно вернула документ Савойскому, осторожно сказала: – Это, конечно, не положено. Но если такие обстоятельства… Чего желаете? – Три красного вина, три апельсинового сока и шесть стаканчиков. Стюардесса понимающе и даже по-свойски улыбнулась маэстро, сгрузила на стол аперитивы, заметила свежее пятно на его рубашке. – Вы пятно посадили. Вот вам пакетик соли, присыпьте, а то след останется, – и покатила конструкцию к паре сонных арабов на заднем ряду. Мы же соседи, а соседство обязывает! Савойский аккуратно вскрыл пакетик, оттянул планку рубашки, присыпал пятно горкой соли и на миг озадачился. – Нужно слегка втереть, – легко принимая роль секретаря-референта, сказала Таня, – не двигайтесь, я сейчас всё сделаю. Карагодин, сидевший между Таней и Савойским, вознамерился было привстать, чтобы деликатная операция прошла успешно. Таня придержала его за плечо, сказала: – Не беспокойтесь, я и отсюда достану, – она слегка прилегла на соседа и безымянным пальчиком растёрла горку соли по ещё влажному пятну. Карагодин млел и не шевелился, боясь разогнать прельстительные феромоны. – Вот и всё, – Таня осторожно вынула пакетик из руки маэстро, стряхнула остатки соли в пластиковый стаканчик и вернулась на место. Карагодин, освобождённый из сладостного плена, осторожно выдохнул, сказал: – Ну просто умница. – И, не совладав с порывом, наложил было аппликатуру на Танину ручку, но ручка вдруг повернулась навстречу этому движению, и их пальцы сплелись. – Праздник продолжается, – объявил повеселевший Савойский. – Орудия к бою. – И потянул из-под колен неизбывный «Арарат». При словах «орудия к бою» дама в шиншиллах не сдержала улыбки, что-то сказала своему спутнику, седоватой эспаньолкой похожему на Шона Коннери из «Погони за «Красным Октябрём», правда, в слегка семитской редакции. – Господа, приглашаю присоединиться, – воззвал Савойский, заметивший эти движения, – мы же соседи, а соседство обязывает! Соседи подняли свои интеллигентные бутылочки, демонстрируя вежливое участие в общем веселье. – Соседство обязывает, – значительно повторил Савойский, передавая партнёру «Арарат» с парой пластиковых стаканчиков на горлышке. Танечка понятливо привстала, пропуская Карагодина в проход. – Вы просто Бонапарт какой-то, – засмеялась дама и всё старалась поднять стаканчиком горлышко коньячной бутылки, которой умело орудовал Карагодин. – Мне совсем чуть-чуть, – сказал Коннери, – просто почувствовать вкус молодости. А вы? – Момент, – Карагодин вернулся на место. Танечка проворно присела рядом. Карагодин выстроил аэрофлотские стаканчики на столик, в один пролёт наполнил их точно на треть, передал Савойскому и секретарю-референту. Поднял свой. – Мы сейчас на высоте 10 000 метров над землёй. И это обязывает… – он сделал хитрые глаза, – выпить за наше знакомство немедленно и до дна! Прозит! – Прозит! – поддержал Савойский. – Прозит! – улыбнулась Танечка. Не надо было суетиться! Соседи приветственно подняли стаканчики, и все дружно выпили. Завязалась вполне светская беседа. Новые знакомые, будучи свидетелями строгих разговоров со стюардессой, поинтересовались, что за миссия такая у делегатов. Карагодин дал краткие, но внушительные пояснения. Те уважительно кивали в такт коротким периодам Карагодина. – Вот такие пироги, – неожиданно сказал Савойский, и все засмеялись. Дама в шиншиллах оказалась Фаиной, супругой Коннери, а сам Коннери – Аркадием Львовичем, владельцем супермаркета в Каире. «Какие любезные люди, – умилился Карагодин, – какие скромные!» Беседа прекратилась самым естественным образом: прикатили коляску с разнообразной снедью. Под аэрофлотовские наборы с ветчиной и красной рыбой пошло красное винцо. Не успели разделаться с едой – новая тележка. Чай, кофе, плюшки-круассаны. – Я не хочу ни чая, ни кофе, – сказал Савойский, отвалился на спинку кресла и смежил глаза. – И я… ничего не хочу, – присоединилась Танечка. – А я – кофейку, – сказал Карагодин. Стюард поставил на край стола, напротив Танечки, которая сидела у прохода, подносик, на него чашку и в эту чашку пустил из никелированного кофейника дымящуюся струю. Танечка тут же подносик подхватила и, уже вжившись в положение секретаря, стала разворачиваться в сторону Карагодина. Стюард толкнул коляску по маршруту вдоль прохода, чайники-кофейники неожиданно громко звякнули, Танечка повернулась на этот звук и… Карагодин инстинктивно отпрянул назад и даже подобрал ноги, но поздно: чашка опрокинулась, и огненный кофе выплеснулся на правую ступню, ничем не защищённую, так как, желая дать отдых ногам, во время трапезы он под столом новые туфли снял. – Господи, – выдохнула Танечка. Карагодин, превозмогая боль, улыбнулся незадачливой референтше кривой улыбкой. – Ерунда, не бери в голову, – неожиданно переходя на «ты», сказал он. И стал промокать носком левой ноги ошпаренную правую. Боль как-то незаметно рассосалась. Танечка прихватила предплечье соседа. – Господи, какая же я росомаха… какая дура! Очень болит? Карагодин, частично преодолевший болевой шок, прикрыл ладонью Танечкину лапку и ощутил себя настоящим мачо, которому всё нипочём. – Во-первых, ты не росомаха и не дура, а во-вторых, нам в этой жизни предстоит ещё масса трудностей. Но мы их преодолеем. – Господи, какой ты сильный, – восторженно выдохнула Танечка. – Я никогда не встречала таких сильных мужчин… Ты меня ненавидишь? – Прекрати, чтобы больше этой чуши не слышал, – строго сказал Карагодин. – Главное, что мы встретились. Танечкина лапка судорожно сжала предплечье соседа, она ткнулась в его ухо, внутренне прошептала: «Милый, милый, милый», – но вслух ничего не сказала. Соседи, которым никелированная телега и стюарт заслонили самое интересное, увидели лишь идиллический финал драмы, деликатно его не заметили, допили свой чаёк и смежили глаза, откинувшись на спинки кресел. Савойский отчётливо похрапывал. Карагодин вытянул из-под колен «Арарат», налил Танечке, налил себе. – За нас, – значительно сказал он. – За нас, – прошептала Танечка. Наркоз подействовал самым волшебным образом, через минуту боль ушла совершенно. Одушевлённый новой дозой эликсира, Карагодин страстным полушёпотом понёс откровенную пургу: о всемирном проекте, о важной роли Танечки в этом проекте, о том, что она будет иметь долю в бешеных гонорарах и премиях концессионеров. Танечка пребывала в каком-то сомнамбулическом трансе, чуть не подстанывала от сказочных этих речей. Вдруг сказала неожиданно трезвым голосом: – Я согласна. Главное, что мы встретились. Но я хочу, чтобы всё было по-человечески. Я полечу в Лагос, объяснюсь… улажу все дела. И тогда прилечу. Всё должно быть по-человечески. Карагодин пощупал ногой ошпаренное место, снова почувствовал слабую, но какую-то нехорошую боль. – Наверное, ты права, всё должно быть по-человечески. – У тебя есть чем записать? Карагодин достал из внутреннего кармана красивый «паркер», подарок Дарьи. Танечка зацепила бумажную аэрофлотовскую салфетку, разгладила её и, по-школярски прикусив нижнюю губку, что-то на ней написала. – Это мой… ну наш, домашний телефон. Позвонишь мне, как вы устроитесь в гостинице. Звони в среду утром, после девяти, не раньше. Раньше нельзя. Карагодин сложил салфетку и засунул её в нагрудный карман пиджака. Танечка склонила голову на его мужественное плечо и смежила глаза. Тот тоже закрыл глаза и тут же провалился в сон. – Дамы и господа, через 20 минут мы прибываем в аэропорт Каира, пожалуйста, пристегните ремни и приведите спинки кресел в вертикальное положение. Компаньоны, не открывая глаз, проделали необходимые операции и… продолжили сладкую дрёму. Танечка же не спала. Немигающим взглядом она проницала толщу проносящихся в овале иллюминатора облаков, словно пытаясь прочитать в изменчивой игре веерных солнечных лучей сквозь призрачные громады небесных айсбергов своё неизвестное будущее. Серёга, ты настоящий человек! Прощание совсем не походило на прощание. Маэстро вполне по-свойски поцеловал Танечку, остающуюся в самолёте, в щёчку, сказал неопределённое: «Дай-то бог», отчего Карагодину стало непонятно, помнит ли он о том, что у них теперь есть секретарь-референт, ответственный за всё. Однако и сам он чмокнул Танечку на прощанье вполне обыденно, разве что присовокупил: – Как договорились, звоню тебе в среду после девяти. Береги себя. И похлопал ладонью по нагрудному карману. Делегаты двинулись к выходу. Танечка секунду пребывала в каком-то странном ступоре, вдруг рванула из-под сиденья свою сумку, прытко двинулась за ними вслед, едва не уткнувшись в спину Карагодина. Тот инстинктивно обернулся. В его глазах стоял немой вопрос. – Боже, что я делаю… – пролепетала Танечка, сумка выпала из её рук. Она притянула ошалевшего Карагодина за шею, поцеловала его в безвольные губы. – Ну что ты… что ты… – шептал он. – Успокойся, всё будет хорошо. Только не надо пороть горячку. Главное – мы нашли друг друга. – Вы народ задерживаете, – сказал красномордый дядька, за которым сгрудились народы из эконом-класса. – Звони после девяти, – приходя в себя, сказала Танечка, опустилась на соседнее кресло и втянула сумку под ноги, освобождая проход. Зал прилётов пустел. Компаньоны шарили взглядами окрест, но плакатика консульских представителей со своими именами не находили. Шикарная пара новых знакомых остановилась у стеклянных дверей выхода из здания аэропорта, о чем-то посовещалась и вновь подошла к путешественникам. – Странно, – сказал Карагодин, – никого нет. А должны встречать. Консул в курсе, обещал прислать машину. – Ребята, – предложила Фаина, – можем поехать к нам. Тут до Каира полчаса езды. Позвоним в консульство, выясним ситуацию. – Должны встретить, – твёрдо сказал Савойский. – А то неудобно получится. Приедут, а нас – нет. Мало ли что в пути может случиться. Колесо спустило… Очень вам благодарны, но – будем ждать. Благорасположенный Аркадий протянул Савойскому визитку. – На всякий случай, если что, звоните без стеснений. Проказы ночного полёта давали о себе знать. Путешественников терзала тягостная абстиненция. Пристроили вещи у справочного окошка. Очень хотелось пива. Мысль о коньяке вызывала нехорошие позывы. Карагодин провёл рекогносцировку прилегающих помещений, но никакой торговой деятельности обнаружить не удалось. Савойский никак не хотел верить, что в этом огромном аэропорту нет хотя бы пары несчастных бутылок пива. Назначил Карагодина часовым у имущества и, нервно шурша мятыми долларовыми бумажками в кармане брюк, двинулся на поиски сам. Безрезультатно. – Но этого не может быть! – Савойский развёл руками. – Это же международный аэропорт, чёрт побери! Пива нет, и вообще никого нет. Стеклянные двери растворились, в зал прилётов вошёл спортивного вида парень вполне славянской внешности. Осмотрелся вокруг и прямиком направился к путешественникам. – Вы, наверное, заждались. Извините ради бога, колесо пробил. Сергей. Обменялись рукопожатиями, Савойский немедленно пожаловался: – А у нас проблема. – Решим, – твёрдо сказал Сергей и, узнав проблему, засверкал белыми сплошными зубами. – Я же говорил, что решим. Пойдёмте. Консульский автопарк, как выяснилось, располагал скромными техническими возможностями, встречать гостей прислали не очень свежий «жигулёнок» пятой модели, но зато персонал был подготовлен очень правильно. Сергей поднял крышку багажника, извлёк из него ящик-холодильник, а оттуда упаковку длинных бутылок, украшенных неброским клеймом «Стелла». – Конечно, не «Туборг» и даже не «Балтика», но другого здесь нет. А вообще – пить можно. Я его вчера вечером слегка приморозил, так что, надеюсь, не нагрелось. По бутылке выпили немедленно. Остальные взяли в машину. Резво погнали по прямой как струна дороге. Облегчение не заставило себя ждать. Савойский, расположившийся на переднем сиденье, порозовел, выложил круглый локоток в опущенное окошко, благодушествовал. Заговорил привычно командирским голосом: – Ты, Серёга, настоящий человек. Я люблю настоящих людей. И Дмитрий – он тоже любит. А «Стелла» действительно ничего. Молодец, что догадался. – Опыт, я ж русский человек. Полёты-перелёты, аперитивы. Кстати, я ваших ребят не раз встречал. – Каких «наших»? – не понял Савойский. – Ну, футболистов. «Ротор» – ваша команда? – Ещё как наша, – обрадовался Карагодин. – Так они ж здесь тренируются, в Порт-Саиде. Начальники их прилетают. Так что опыт есть. Лещей привезли? Лещи, упакованные в полиэтиленовые пакеты, обретались в отдельной спецсумке коробейников из трескучего пластика в клеточку. – Ещё каких, – сказал Карагодин. – Не забыть бы их развернуть, как устроимся. – И то верно, – заметил Савойский. – Это ж не лещи, это поросята – сплошной жир. Сергей рефлекторно сглотнул слюну. – Серёга, – по-отечески сказал Савойский, – там и твой лещ приплыл. Как устроимся, напомни развернуть, хорошо? По дороге выяснилась масса интересных деталей. Не дожидаясь вопросов гостей, Серёга внятно изложил правила новой реальности. Сухой закон действительно имеет место, однако делегатов он особо не касается. («Да, дали мы маху с этой дегустацией, – прикусил губу Карагодин. – Никому верить нельзя…») Касательно кожаных плащей, курток, ремней, перчаток и разного шмуклерского товара – всё правда. Порт-саидский мегатолчок – самый крупный на побережье. Цены – благотворительные. – Да-да-да, – оживился Савойский, – я в курсе. А почему, собственно, мощное скорняжное производство? – Какое там производство, – засмеялся Сергей, – просто свободная экономическая зона. Товары сюда гонят без пошлин, отсюда и цены… смешные. Вам надо пример с Порт-Саида брать. – Это в каком смысле? – Вы ж города-побратимы. У нас тут даже площадь есть, так и называется: площадь Волгограда. Улица Волгограда – тоже есть. По закону какой-то ассоциативной симметрии Карагодину припомнилась волгоградская квартирка с эркером на улице Порт-Саида, её гостеприимная хозяйка Алёна Готье (в девичестве Потапова), её подружки, крашенные под хохлому, неизменно готовые затеять веселье, и как мило они с Валдомиро и полковником Листопадом проводили там время. В разговор он не вступил, но, смежив глаза, разглядывал теряющую краски, распадающуюся на части и вот уже совсем фрагментарную картинку. Неожиданно перед его мысленным взором возник образ Тани с выражением вселенской грусти на бледном лице. «Нет, я не Байрон! Я другой!» – ни к селу ни к городу выскочило в голове. Карагодин открыл глаза и увидел слева по борту пальмовую рощу и каких-то укутанных в платки тёток с корзинками. – Сбор урожая, – пояснил водитель. – Тут финики с банан размером. Нужно в культурную программу забить: поездка на финиковую плантацию. – Тётки какие-то странные, на татарок похожи. – Может, и татарки, тут кого только нет, – Серёга поёрзал на сиденье, приосанился. – Но вообще есть очень красивые женщины – просто высший пилотаж. Французы постарались. Оккупировали Египет, негодяи, соответственно – Порт-Саид, дел особых не было… Оставили добрую память грядущим поколениям: личики европейские, а глаза… Ну в общем, восточные глаза. Миндалевидные. Мадиху Хамди в кино видели? В Порт-Саиде таких Мадих море. Ещё и получше найдётся. Карагодин вспомнил, что везёт презент от Люсиль для её портсаидской знакомой, «абсолютной красавицы», её строгие инструкции: обойтись без привычных для него объятий и поцелуйчиков, потому как «у них это категорически не принято». Не приведи господь чмокнуть кого-нибудь, даже из самых дружеских побуждений. – Но вся эта красота пропадает даром, – подтверждая слова Люсиль, продолжил Серёга. – Если и встретишь какую на улице, то в хиджабе, а то и в чадре. А вечером в городе only мужики, море разных кафе, и везде – мужики. Кофе пьют, курят. – Бог с ними, с тётками, – сказал моногамный Савойский, – мы по делу приехали. Нам нужна поддержка и помощь родины, смекаешь? Как у нас тут в консульстве, опытные бойцы? – О начальстве или хорошо или ничего, – сообщил Серёга, – такие у нас правила. Нарушать я их не могу, а потому скажу, что наш Пал Петрович – человек просто золотой. Всех знает, всё решит, ни о чём не забудет. А забудет – есть зам Сергей Стрижаков, получается мой тёзка. Он, собственно, вами конкретно и будет заниматься. Вы молодцы, что лещей не забыли. Тут их днём с огнём не сыщешь. А «Стелла», в принципе, пиво неплохое. – Нормальное пиво, – Савойский приложил горлышко тёмной бутылки к губам, слегка запрокинул голову и стал похож на горниста из какого-то пионерского фильма. Навстречу слева и справа летели посёлки, крохотные городишки, кластеры финиковых пальм. Неожиданно открылось водное зеркало моря. – Скоро будем, – объявил Серёга, и, действительно, без всяких предупреждений и как-то сразу перед ними открылся Порт-Саид. You are welcome, dear sirs! В «Норасе», интер-отеле, раскинувшем вдоль береговой линии свои двухэтажные белые корпуса с просторными лоджиями, путешественников ждали. Директор гостиницы, миниатюрный сухонький араб с гордо откинутой птичьей головкой, был похож на Тускуба, отца Аэлиты, из одноимённого немого фильма 20-х годов, виденного Карагодиным по телевидению в программе «Шедевры кино». Второй – вылитая копия толстого визиря из мультипликационного фильма «Золотая антилопа» с носом картошкой, которого Карагодин инстинктивно окрестил Саидом Петровичем, – было в его аморфных чертах что-то пролетарско-славянское. Путешественники и гостиничные начальники стояли тет-а-тет, словно готовясь начать некий танец. Серёга стоял между ними и был похож на капельмейстера, капельдинера и хоккейного рефери одновременно. – Dear sirs, – сказал он. – Meet our guests from Russia. – You are welcome, dear sirs. We are very pleased… – Тускуб прочирикал ритуальное приветствие, и вперёд выступил Саид Петрович. Он приятно удивил гостей уже тем, что вполне сносно говорил по-русски. Но вот с чего он начал приветственную беседу – их ошарашило. Изготовив маленькую записную книжечку в папирусном переплёте и золочёный карандашик, визирь спросил, употребляют ли уважаемые господа алкогольные напитки. Карагодин едва не принял это за шутку, пусть неуклюжую, но вполне подходящую для гостей из России, и уже было приготовился поощрить её деликатным смехом, однако вовремя сдержался. Серёга хранил выжидательную паузу, Тускуб неожиданно чирикнул: – It’s very important. Смекалистый Савойский коротко ответил за двоих: – Употребляем. Визирь черкнул в записной книжечке. Поинтересовался, какие именно напитки господа предпочитают. – А какие есть? – быстро спросил Савойский. Оказалось, что выбор невелик: три вида сухого вина – красное, белое и розовое, а также пиво. – «Стелла»? – проявляя знакомство с местным репертуаром, поучаствовал Карагодин. Саид Петрович расплылся в улыбке, видимо, довольный тем, что известность местного бренда распространяется до далёкой России. Снова черкнул в книжечке. Продолжил опрос: что именно и какое количество члены делегации планируют употребить. – It's very important, – снова чирикнул Тускуб. Карагодин решил довериться опыту компаньона, который провёл в уме какие-то таинственные вычисления и сказал: – Бутылку красного, бутылку белого, бутылку… розового. Дождался, когда визирь сделает свои заметки, решительно закончил: – Шесть бутылок «Стеллы». – Карашо-карашо-отлично. Саид Петрович обратил свою улыбку на Карагодина. – Аналогично, – сказал тот. Визирь понимающе игранул кустистыми бровями, поставил точку. – Это в обычные дни. Но у нас будут приёмы, – важно добавил Савойский, – тогда, конечно, больше. Визирь несколько секунд смотрел на Савойского озадаченным взглядом. Повернулся к Тускубу, что-то сказал ему по-арабски. Тускуб задрал подбородок в зенит. Казалось, он вот-вот завалится на спину. – Я вас правильно понял? – Саид Петрович стал тыкать в книжечку карандашиком: – Бутылка красного вина, значит, две бутылки красного вина… – Это в обычные дни, – удивлённый туповатостью визиря, повторил маэстро. – Но у нас будут приёмы, разные важные гости. – Карашо-карашо-отлично… – теперь визирь всё понял правильно. В его взгляде странным образом смешивались уважение и ужас. Коттедж компаньонов располагался на береговой линии моря. Тёмноликий гостиничный служка, который споро втащил баулы гостей на второй этаж, откланялся. Серёга получил обещанного леща, действительно истекающего прозрачным жиром, и несколько раз сглатывал слюну, пока упаковывал показательную рыбину в коричневую бумагу… План первого дня был составлен с учётом тягот перелёта, необходимости почистить пёрышки, отдохнуть, привести себя в порядок перед возможной встречей с консулом и его заместителем. Савойский позвонил по выданному Серёгой телефону в консульство. Узнав, кто на проводе, секретарша мгновенно связала долгожданного гостя с Пал Петровичем. – Ну, слава богу, приехали, – услышал Карагодин радостный мембранный голос, – мы вас просто заждались! Савойский поблагодарил консула за прекрасную организацию встречи и обустройства, дипломатически сообщил, что должен передать из города-побратима кой-какие посылки, и если Пал Петрович и его зам располагают временем, сделать это было бы очень удобно вечером, часов в восемь, в их делегатском номере. Савойский вернул трубку на аппарат и выглядел победно. – Чувствую, наши люди, – подытожил он. – Ну что ж, будем готовиться. Довольный Серёга отбыл по своим служебным делам, ещё раз подтвердив, что за ним выезд на какой-то особый пляж для шашлыков и купанья. Компаньоны расположились на просторной лоджии, меблированной дачным комплектом из плетёного ротанга – столик и пара низких кресел, – выставили на столик остатки «Стеллы», фирменные гостиничные бокалы, и обратили взоры на раскинувшуюся перед ними панораму. Над спокойным бирюзовым морем висела безмятежная пара красивых облаков. На горизонте просматривалась вереница далёких кораблей, видимо, ожидавших очереди для прохода через канал. На песчаный пляж накатывала мелкая волна, оставляя на его кромке изменчивую линию буро-зелёных плавучих водорослей и мелкий морской мусор, до поры неразгаданную осциллограмму бесконечных посланий Посейдона прозаическим богам земной тверди. В небольшом отдалении от берега плыла живописная фелюга с охряно-красным косым парусом. Разрушать эту романтическую картину словами не хотелось, и потому компаньоны молчали. Карагодин вспоминал теперь уже далёкую юность, в которой ранним январским утром он так же смотрел на это же море с балкона белоснежной александрийской гостиницы «Софитель Сисиль», вглядывался в контуры крепости Кайт-Бей, мысленно верстая в панораму гавани картинку канувшего в Лету Александрийского маяка, слушал шёпот редкой волны, удары своего молодого сердца, резкий крик пикирующей на водную гладь чайки. Это было волшебное путешествие с отцом и сестрой по Египту – Каир, Асуан, Луксор и Александрия. Отец вышел на пенсию и приобрёл путёвку по этому экзотическому в те далёкие 70-е года маршруту. Первая поездка Карагодина за рубеж. «Как мгновенно пролетели… годы!» – на миг изумился он. Припомнил прочие разнообразные города и веси, где ему выпала судьба бывать, лица, лица, лица, сотни, тысячи лиц, полустёртых временем, лишённых имён и с трудом проступающих из древних слоёв воспоминаний, лиц вполне узнаваемых, из достаточно обозримого прошлого и, наконец, отчётливые, полные красок лица соратников по жизни. В который раз поразился свойствам памяти, которая, как некая виртуальная лупа, детализирует события жизни, меняет временной масштаб, и вот в каждом малом мгновении проглядывает вполне полнокровная жизнь, где есть всё: встречи, разлуки, надежды, разочарования, росные травы и ласточкины гнёзда на речном крутояре. И от этого так сладко замирает сердце. «Какой день, какая роскошная панорама…» Как жалко, что его такого искреннего восхищения не могут разделить с ним ни Валдомиро, ни полковник Листопад, ни Шерами, ни Короляш с его помами и замами… Но даже лучше, если сейчас рядом с ним сидела бы красавица и эстетка Дарья Алейникова – а что, вполне могла бы сидеть! Впрочем, с гораздо большей вероятностью под боком могла бы располагаться также желанная Таня, Танюша, Танечка! Но этого не случилось… Карагодин пошевелил пальцами правой ноги, поморщился. Подумал: «Значит, так было угодно провидению». – Ты что дергаешься? – спросил Савойский. – Нога болит, – признался Карагодин. – Интересно, есть здесь у них облепиховое масло? Мне помогает. – За всё надо платить, – было непонятно, что Савойский имел в виду: платить за масло, за проказы и удовольствия или просто – порядочный человек должен оплачивать услуги и покупки? – Интересно, кто нам будет оплачивать телефон? Карагодин пожал плечами. Вспомнил Танины сказанные жарким шёпотом слова: «Позвони в среду утром, после 9 часов». Подумал: «Позвонить, конечно, нужно». Пощупал аэрофлотовскую салфетку с Таниным номером. – Может, принимающая сторона? – Может, нам лучше чётко обговорить эту позицию с администрацией? При любых раскладах мне придётся делать массу международных звонков. – Савойский развёл руками. – Вечером кровь из носу мне нужно переговорить с Аныванной! Чтобы не получилось, мы отбываем, а нам счёт долларов на семьсот! Мы эти дела проходили… Решили важную «позицию» поставить первой в плане вечерней встречи с консульскими ребятами. По зрелому рассуждению согласились, что начать надо с братания, другими словами, с лещей, «Арарата» и чёрной икры. Главное, получить полный психологический портрет губера и советы по общению с местным начальством. Но не забыть и об оплате телефонных разговоров. Номер состоял из гостиной и спальни. Гостиная была обставлена с претензией на восточный шик: обширный диван с подушками, украшенными пирамидами, верблюдами и анубисами на мусульманско-зелёном фоне, парой массивных кресел с резными деревянными подлокотниками и просторного стеклянного стола, на котором лежали пёстрые гостиничные проспекты. Стены гостиной украшали акварели – вид «Нораса» с птичьего полёта. На одной из них Карагодин нашёл коттедж, где они расположились, и ему стало приятно. Спальню с двумя просторными кроватями и припаркованными к ним тумбочками украшало лишь огромное зеркало в резной деревянной раме необычного розового цвета. Солнце выкатило из-за балконного пилона, до поры создававшего приятную тень, и вскоре припекло вполне по-египетски. После тягот ночного перелёта, полного событий, переезда до Порт-Саида, размещения в гостинице делегатов разморило. Карагодин пригубил бокал со «Стеллой» – пиво успело нагреться, и в нем появился привкус веника. – Время сиесты, – сказал он. Компаньоны вернулись в номер, приняли освежающий душ и легли отдыхать. Савойский занял почётное место у окна, через которое можно было видеть кусок моря и соседний коттедж. Карагодину досталась кровать у противоположной стены. Впрочем, такое расположение тоже давало определённые преимущества: в зеркале на перпендикулярной стене тот мог видеть отражение морского горизонта с цепочкой кораблей, небесные выси, а в правом нижнем углу зеркала – кровать компаньона. Всё это, схваченное багетом рамы, воспринималось как картина, впрочем, слегка эклектичная, красивое маринистское полотно не сочеталось с бытовым фрагментом «витязь на привале». «Витязь» заснул мгновенно. Карагодин же полистал гостиничный буклет. Изучил ресторанное меню, довольно хмыкнул на пункте «Обслуживание в номерах». Поставил свой походный будильник на пять часов. Откинулся на подушки. Повозился под невесомой простынёй, пробормотал: «Мы люди русские, fve o'clock tea можно опустить», снова взял будильник и решительно перевёл красную стрелку на 18:00. И тоже провалился в сон. Остававшееся до приезда гостей время компаньоны провели в приятных хлопотах. Разобрали подарки согласно составленному списку. Добавили список новыми пунктами, пересортировали дары с учётом возможных, а также неожиданных встреч и знакомств. Опытный Карагодин набрал номер ресторана, назвал номер проживания и определил себя как гостя генерал-губернатора. – Pleased to hear that, my friend, – самодовольно-панибратски сказал он в трубку и очень подробно растолковал ресторанному начальнику меню делового ужина, не забывая вставлять тускубовское «it’s very important», пробежал глазами краткую винную карту, не стал тратить на раздумья драгоценного времени, велел принести всё, что обозначено в списке. Отдав эти важные распоряжения, сказал: – Как и предполагалось, мы на пансионе администрации генерал-губернатора. То есть – всё включено. Полагаю, и телефонная связь также. – Дай-то бог. Однако доверяй, но проверяй, – бывалым тоном сказал Савойский. Сумерки сгустились непривычно быстро. Зажглись низкие фонари по сторонам дорожек между коттеджами и высветили зелёные круги газонной травы. В соседних коттеджах также включили освещение, и «Норас» предстал в ипостаси игрушечного королевства, эдакого Изумрудного города из страны Оз. «А мы с господином Савойским, получается, волшебники», – с удовлетворением подумал Карагодин. В секторе видимости появились три фигуры и споро направились к коттеджу делегатов. Есть же такие приятные люди! Консул Пал Петрович, как и обещал Серёга, оказался действительно если не «золотым», то очень обаятельным человеком лет пятидесяти, с выражением заинтересованного внимания на подвижном лице, залысинами на круглой голове, чем-то неуловимо похожим на Познера, только пошире в кости и более корпулентным. Вице-консул Стрижаков был примерно одного возраста с делегатами, что позволило им легко и естественно перейти с ним на «ты». Водитель Серёга пристроил пару упаковок неизменной «Стеллы» у входа, выложил на стол, украшенный классическим «Араратом» в окружении баночек чёрной икры, паллету со здоровенными финиками и связку бананов, отдал делегатам ладошкой прощальный салют и деликатно отбыл. – Я вижу, вы здесь уже освоились, – сказал Пал Петрович, на секунду фиксируя взгляд на коньяке. – Пахнуло родиной! Гостей усадили на диван. Карагодин оперативно покромсал пару бананов своим чудо-инструментом, а Савойский разлил коньяк по стаканам, обнаруженным в ванной комнате, прочувствованно сказал: – Просто как дома. А пока суть да дело, начнём с аперитива! – С нашего российского аперитива, – хохотнул Карагодин. – За знакомство, ура! Разговор шёл легко, быть может, потому что обнаружилась масса общих тем: Люсиль из иностранного отдела горсовета, которая не раз бывала в Порт-Саиде по делам укрепления связей между городами-побратимами, «совершенно очаровательная женщина», по мнению галантного Пал Петровича, футбольная команда «Ротор», проводившая здесь свои тренировочные сборы, знаменитая волжская рыбалка, наконец лещи. – Это отдельная тема! – патетически вскричал Савойский. – Об этом мы поговорим отдельно! После ужина! Желание поскорее поразить приятных гостей щедрыми дарами, а в особенности гигантами-лещами, спровоцировало преждевременную команду: – Звони! Пусть несут! Карагодин дожевал кусок банана, натыкал на табуляторе ресторанный номер, рассеянным важным голосом отдал указание. С трудом отвлеклись от лещей, заговорили о Древнем Египте. Узнав о том, что с Египтом Карагодин знаком не понаслышке, а побывал там и сям, Пал Петрович оценил просвещённость гостя и сразу принялся за Порт-Саид, стоящий вдалеке от исхоженных туристических троп. – Порт-Саид – это Суэцкий канал. А канал – это треть всех доходов страны, курица, которая несёт золотые яйца. 25 тысяч судов ежегодно. 164 км – и вы напрямик попадаете из Европы в Азию. И наоборот. Это вместо того чтобы плыть вокруг Африки, представляете! – Однако, – сказал Савойский. – Очень удобно. – Именно так! А за удобства нужно платить! – Пал Петрович сделал значительную паузу. – Тем более что канал – это один из величайших инженерно-технических проектов в мировом масштабе! И все 164 километра Суэцкого канала объявлены закрытой военной зоной – ни фотографировать его нельзя, ни даже приближаться без соответствующего сопровождения. Полно полицейских и солдат, они там везде, и они бдят. И они больны шпиономанией. Вот такие дела. Имейте это в виду. Конечно, наблюдать канал – зрелище потрясающее. Нефтяные танкеры, гигантские сооружения плывут среди песчаных дюн. Полный сюрреализм. Фантастика. – А как же наблюдать? – озадаченно спросил Карагодин. – Хочется ведь посмотреть на такую красоту. Дурацкие у них тут правила. – На всякое правило есть исключение – просто нужно знать места, – объяснил Пал Петрович. – А в этих местах можно всё: спокойно созерцать проходящие по каналу суда, пройтись по его берегам и даже фотографировать! – Но где, где эти места? – возбудился Карагодин. – Мы же специально взяли с собой фотоаппарат! Оказалось, всё просто, таких мест набралось целых три. Набережная Порт-Саида, которая является западным берегом канала. Плюс можно сесть на бесплатный паром, переехать через канал в Порт-Фуад, городок на его восточном берегу. Гуляй, наблюдай, фотографируй, но лишнего внимания не привлекай – полно полицейских в штатском да просто бдительных граждан. Кроме того, всё это можно делать в Исмаилии, там тоже переправа и военный мемориал Октябрьской войны с Израилем 1973 года. Кроме того, песчаные дюны. Лучшее место для созерцания судов, собственно канала и роскошных песчаных дюн вокруг. Наконец есть возле Суэца Порт-Туфик, но это далековато. Самое простое – Порт-Фуад. Там, кроме всего, отличные пляжи. – Сергей обещал нам выезд на пляж, – вспомнил Карагодин, глянул на часы, пробормотал «прошу пардону» и вышел на лоджию. По дорожке к коттеджу двигалась пара арабов в белых бедуинских хламидах, которые тащили на плечах прямоугольный ящик, накрытый белым полотном. «Какие молодцы! – с любовью подумал Карагодин. – Вот они, дети древней цивилизации». – Точность – вежливость королей! – поприветствовал арабов Карагодин, понял, что арабы скорее официанты на выходе, поправился: – Браво, бойцы! Так держать! Арабы поняли, что слова на чужом языке относятся к ним, что это поощрительные, дружественные слова, синхронно показали в улыбке необыкновенно белые зубы и застыли в парадном оцепенении с коробом на острых плечах. За дело принялись гурьбой, вполне по-демократически пособляя арабам переместить содержимое волшебного короба на стол. Гора загорелых кебабов в обрамлении пучков сочной зелени, бастиончик корнишонов непривычно золотистого цвета, чудовищного размера маслины в глиняных плошках, куча лепёшек, отодвинутые на периферию «Арарат» и банки с икрой – вся эта снедь производила впечатление некого кулинарно-художественного сумбура. «Ляпнуть сверху пару наших лещей, и Снайдерс отдыхает, – подумал Карагодин. – Хотя это будет уже перебор». «Бойцы» заняли исходную позицию у двери, поклонились и благополучно отбыли. Обеспеченные тарелками и столовыми приборами, сервировали стол на респектабельный европейский манер. И снова раздался стук в дверь. – Интересно, кто бы это мог быть? – Карагодин дверь приоткрыл и застыл в замешательстве. «Дежавю», – подумал он, вдруг сообразил, что всё идёт по плану, и широко улыбнулся бедуинам, застывшим со знакомым коробом на плечах. – Welcome, welcome, dear friends! Оказалось, что прибыл заказ по винной карте, о котором Карагодин в аперитивном запале совершенно забыл. Арабы оперативно разгрузились. Один из них сухим пальчиком указал на огнетушитель, горлышко которого было забрано в красную фольгу, сказал: – Aida, Egypt champagne, present from Noras, good-good. После чего ходоки поклонились и отбыли. – Подарок от администрации «Нораса», – пояснил Стрижаков. – Для особых гостей. – Понимают, с кем дело имеют, – Савойский расплылся в довольной улыбке, сделал значительную паузу и продолжил: – Торжественный ужин объявляю открытым! За работу, товарищи! Винами местных погребов консульские деликатно пренебрегли. – На переправе коней не меняют, – сказал Пал Петрович. – И то правда, – согласились делегаты, – оставим на десерт. Кухня международного «Нораса» оказалась на высоте. Блюда были знакомые, близкие шашлычному сердцу русского человека. Лёгкое смущение внесли золотистые огурчики. – Странный какой-то цвет. Вроде маленькие, а уже жёлтые. Перезрели? – спросил Савойский, нерешительно зацепив корнишон на зубец вилки. – Не бойся, – подбодрил Карагодин друга, – не отравишься. – Национальное блюдо, – пояснил Стрижаков, – обыкновенные огурцы, только готовят их во фритюрнице. Это они от масла жёлтые. И от специй. Я, когда в Москве бываю, делаю по этой системе. Народ полюбил. Новое слово в русской кухне, благо с огурцами у нас порядок. Савойский опасливо пожевал огурчик. Покрутил головой, сказал: – И правда, вкусно. Нужно Аныванну обучить. – И зацепил ещё один корнишончик. Основательный стол располагал к обстоятельной беседе, которая не замедлила себя ждать. Маэстро стал расспрашивать о городе, его достопримечательностях, архитектуре, прочих деталях, имеющих возможное отношение к сути поездки. Пал Петрович и Стрижаков, деликатно дополняя друг друга, подробно и со знанием дела удовлетворяли его интерес. Оказалось, что Порт-Саид город относительно молодой, был основан французами лишь в 1859 году. – В 1859 году психиатр Кащенко родился, – автоматически сказал Савойский. – Ну, это я так. К нашим делам отношения не имеет. После секундного замешательства консульские продолжили повествование. Город стоит на песчаной косе у выхода к Средиземному морю. Население – около полумиллиона человек, сплошь арабы. Крупнейший египетский порт. Застроен колоритными европейскими зданиями, частью в XIX веке, частью в начале XX. – А вот каких-то более-менее крупных монументальных памятников или прочих сооружений здесь, к сожалению, нет. К сожалению, – педалировал Пал Петрович. – Именно, что «к сожалению», – горячо сказал Савойский. – А могли бы и быть. Просто французы жмоты. Сварганили, и для своего времени неплохо сварганили, крупную бронзовую тётку «Свет Азии» – во Франции, специально для Порт-Саида сварили, а как дело дошло до перевозки, оглушительно пукнули. Пал Петрович и Стрижаков сочувственно покивали головами. «Настоящие дипломаты, – отметил Карагодин, – лексика на грани фола, а им хоть трава не расти. Школа. А чего, впрочем, стесняться – как бы уже и свои люди. Правда, на брудершафт не пили». – Денег жалко стало лягушатникам, вот и получается, что жадность фрайера сгубила. Призывным движением стакана Савойский пригласил публику присоединиться к его категорическому мнению. Публика с готовностью присоединилась. Маэстро ощутил латентную поддержку, а вместе с ней и прилив значимости, приосанился и понёс дальше. – А вот америкосы не пожадничали. И стоит теперь «Свет Азии» не у входа в Суэцкий канал, а на фоне дебильных небоскрёбов Манхэттена и называется статуей Свободы. Хотя, быть может, в этом есть какая-то историческая справедливость. Статуя Свободы на сегодняшний день так… мелкая поделка. Да и вообще, что это за свобода такая? С чем её едят? Да и нужна ли она русскому… тьфу, египетскому человеку. Свобода вообще тема… аморфная. Для кого свобода, для кого – тьма египетская и анархический разгул. Оратор чувствовал, что держит аудиторию в тонусе, независимо прихлебнул из стакана и, дирижируя им лёгкими круговыми движениями, слегка изменил вектор спича. – Египет – страна с тысячелетней историей… ещё нужно выяснить, кто построил пирамиды, сфинкса. Не космические ли наши братья по разуму? Не на них ли нужно равняться? В голове спикера неожиданно всплыл кадр из кинофильма «Чужой»: оторванная башка андроида тащится по полу космического грузовика, подтягивая себя полуоторванной рукой, хрипит: «Мне нравится их ум, не замутнённый раскаянием, сожалениями и нравственными фантомами». «Свят-свят-свят, – внутренне открестился маэстро, – куда-то я не туда». Быстро собрался и мысль закончил классически чётко: – Чувствую, что звёзды для нашего города-побратима сегодня сошлись правильно. И руководитель города это чувствует, понимает, а главное – принимает! Предлагаю тост за генерал-губернатора! Выпили за генерал-губернатора. – Правильно вы всё сказали, – от коньяка Пал Петрович раскраснелся, выглядел моложе и как-то демократичнее. – Скупой платит дважды. – Подумал мгновенье и попытался откомментировать сорвавшийся с языка штамп: – Французы пожадничали… – А вот нынешние командиры-начальники, может быть, их ошибку исправят, – врезался Карагодин, – и будут правы. Прозвучала раздумчивая пауза. Размышляли, что имелось в виду. Наконец поняли и воодушевились. – А каков он, генерал? – Савойский перевёл взгляд своих ярких круглых глаз с консула на вице и обратно. – Каков? – переспросил Пал Петрович. – Ну, человек он нежадный? – Щедрый! – засмеялся Стрижаков. – Своему племяннику такой особняк отгрохал, любо-дорого посмотреть. – Миссия выполнима! – обрадовался Карагодин. Тем не менее Пал Петрович счёл необходимым набросать быстрыми, но уверенными мазками психологический портрет губера и дать рекомендации по тактике поведения во время предстоящей встречи. Как почти все административные боссы в Египте – генерал-губернатор из структур безопасности. Интриган испытанный. Пробился-таки на такую сладкую порт-саидскую вотчину. Канал – это почище нефтяной скважины будет. Не иссякнет. Конечно – себе на уме, конечно – хитёр, пальца в рот не клади. Но есть и важные плюсы. Честолюбив – безмерно. Им тут всем не даёт покоя вечная слава фараонов. Пирамиды волнуют. Память в веках. Пример масштабного мышления у них всегда перед носом. Потому ограничивать себя в фантазии не нужно. – Даже если и хотел бы, не получится, – весомо сказал маэстро. – Не привык. И вообще, творчество не терпит ограничений. Ориентироваться на максимальный результат во время первой встречи – возможно, будет и вторая. Но, вероятней всего, краткая. Для подведения итогов. Человек занятой. – Когда делать дары? – поинтересовался Карагодин. – При первой возможности – возникнет какая-нибудь пауза, а вы тут как тут, вручаете дары, – засмеялся Пал Петрович. – И ещё: не стесняйтесь в благодарностях. Гостиницу похвалите, сервис. Ну, вы люди опытные, чего я вас учить буду. Перекурим? Переместились на лоджию. Любовались ночной панорамой, лунной дорожкой. Гирлянда мерцающих огоньков, отмечавшая цепочку кораблей на затерянном во тьме горизонте, оказалась неожиданно длинной. – Очереди ждут? – Карагодин указал сигареткой в сторону огоньков. Пал Петрович ловко сделал дымное колечко, усмехнулся: – Денег. Это по большей части наши корабли. Нет денег заплатить за транзит, поэтому и ждут. – Сказали б раньше, я дал бы, – пошутил Савойский. – А сейчас поздно, всё распланировано. Мне для Аныванны лайковый плащ покупать нужно. Лещи! Лещи! – витало в воздухе. Вот что сделает десерт уникальным и незабываемым! Перебазировали едва тронутые блюда на ротанговый столик, который занесли с лоджии. Застелили стеклянную поверхность главного стола многополосным АиФом, прихваченным Савойским из самолёта. Карагодин раскромсал набитого розовой икрой леща, и странный десерт начался. В ход пошли благоразумно сделанные запасы «Стеллы», которая оказалась вполне на уровне, ну уж не хуже «Балтики» № 3. Икру мазали на пресные египетские лепёшки, так похожие по вкусу на «наш лаваш», и тоже нахваливали. Обсудили глупых немцев, их жареные колбаски к пиву, посмеялись над примитивностью германского менталитета. Карагодин вспомнил своего дорогого Клауса, немецкого друга, их развесёлый ужин в ресторане, стены которого были увешаны историческими картинами в помпезных багетах. А размещался ресторан в парадной зале немецкого замка, знаменитого тем, что, по местному преданию, в поместье некогда то ли жил, то ли работал садовником философ Фихте! Но не в этом была фишка! А в том, что после пяти смен пива им принесли поднос с дюжиной четвертинок шампанского! Такая, оказалось, традиция. – Да, это всё кроет, – умилился Савойский. – И колбаски в том числе. Распалённый так кстати прикатившим воспоминанием, Карагодин обнажил горлышко «Аиды», наклонил бутылку и с лёгким хлопком вынул пробку. – Я помню чудное мгновенье, – пропел он, наполняя стакан красивой розовой пеной, с намерением по-немецки оттенить «Стеллу» местным игристым. После недолгих колебаний общество к нему присоединилось и не напрасно: оттенить получилось. – Век живи, век учись, – философски сказал Пал Петрович. – Нужно будет взять на заметку. Ну, пора и честь знать, – Пал Петрович глянул на часы, – сейчас Сергей подъедет. Начали по-русски, продолжили по-египетски, а завершили по-немецки! – А вот и неправда, – Савойский извлёк на свет пакеты с подарочными наборами, поднял их на всеобщее обозрение, сказал: – И завершили по-русски! Лица гостей выразили в быстрой последовательности радостное изумление, всемерное одобрение и сердечную благодарность. – Жаль уезжать, – пошутил Стрижаков, – такая компания, такой стол. «Действительно, неловко получается, – подумал Карагодин, – перестарались мы с заказом. Столько снеди осталось… Футболисты! Футболисты помогут. Хороший повод для знакомства. Они здесь давно обретаются, может, чего интересного расскажут в неформальном общении». В дверном проёме образовался пунктуальный Серёга. Пал Петрович сообщил, что свяжется с секретариатом губера, договорится о встрече и позвонит делегатами до полудня. – А пока отдыхайте, – заключил он. – Да мы только разгулялись, хочется действия… – Карагодин посмотрел на Савойского. – А не пригласить ли нам ребят из «Ротора»? – Шикарная идея, – обрадовался тот. – Пал Петрович, как мысль? Приветствуете? Консул покрутил головой. – Ну вы, ребята, просто молодцы. Да конечно пригласить, если настрой есть. Они будут только рады. Они тут без языка измаялись. – Давайте всю команду пригласим! – раззадорился Карагодин. Оказалось, что команды нет, приехал замдиректора «Ротора» и с ним два ведущих футболиста. Стрижаков порылся в записной книжице, снабдил делегатов нужным телефоном, и после недолгого прощания довольные гости с объёмными пакетами отбыли. Малоэстетичные остатки «десерта» – рыбные хвосты, головы и лоскуты золотистой чешуи – завернули в АиФ и складировали в мусорное ведро в ванной. Туда же составили порожнюю тару. Вернули египетские яства на стеклянный стол и позвонили землякам. За Бангкок! Футболисты появились мгновенно, как будто сидели у телефона и ждали приглашения от делегатов. Витя и Гена оказались на редкость компанейскими ребятами: ничтоже сумняшеся с большим аппетитом принялись за коньяк, объяснив, что вообще-то им не положено, но уж больно соскучились. – Город мёртвых, – сказал Витя, – одни мужики. Да и те непьющие. Но вообще народ добродушный. Рассказали про Порт-Фуад – пальмы, хороший пляж, только вода холодная. Хотя, если хорошо подготовиться, Гена щёлкнул бутылку «Арарата» по горлышку, то и не очень холодная, просто прохладная. Опытный Фёдор Анатольевич их вывозил туда пару раз, получили большое удовольствие. – А где он, Фёдор Анатольевич? – Будет! – засмеялись ребята. – Мы записку оставили. Он мужик компанейский, узнает, что земляки приехали, подтянется. Так что давайте по единой, за дружбу. А то при нём не очень-то загуляешь. Замдиректора действительно не заставил себя ждать. Ввалился – телесный, добродушно-шумный. Заполнил номер парфюмерными ароматами. – Прикупил масло «Пять секретов пустыни» для супруги, все руки перемазал, пока выбирал. Быстро обнаружились знакомые по горсовету, непременная Люсиль в том числе. – Ребята! – одушевлялся он от тоста к тосту. – Вы должны проникнуться! Это особый мир! Египет – это не просто пирамиды и финики. А финики тут отличные! Да вот же они! Молодцы, не успели приехать, а у них уже финики на столе! Кстати, вся французская парфюмерия делается на египетских маслах. Так что советую прикупить. Дома разбавите спиртом – куда там Франции! Он извлёк из кармана белого парусинового пиджака пару пузырьков с жёлтой маслянистой жидкостью. – Один флакончик на пол-литра! Представляете?! Без всякой химии, натуральный продукт! Это особый мир, здесь остановилось время! А какая философия, какие традиции! – Какие? – спросил Савойский. – Чуждые, – убеждённо ответил Фёдор. – Нам, русским людям, чуждые. Это вам не Таиланд. И с места в карьер принялся рассказывать о Бангкоке, волшебном городе, где недавно побывал, где любое желание, любая самая безумная фантазия исполняются легко и непринуждённо. Голубые глаза Фёдора налились ультрамарином. Он стал рассказывать о волшебном сафари, золотом королевском дворце, с непонятным восторгом о тучах крыс на улицах тайской столицы, наконец, о тайках, и в голосе Фёдора проклюнулись нотки неожиданной нежности. – Одни имена чего стоят, – чуть не пропел он. – Лай, Та, Мяу, Танья! А тантрическая любовь!.. В голове Карагодина выскочил овал вполне тайского личика будущего секретаря-референта. – Танья? – переспросил он. – Танья, Танья! – восторженно подтвердил Фёдор. – Танечка по-нашему. И погнал про кабинеты тайского массажа. Было очевидно, что тема эта ему знакома не понаслышке. – Выпьем за Таиланд, – решительно сказал он. – Как закончите здесь ваши дела, езжайте в Бангкок – жалеть не будете. Просто рай на земле. Сумбурные, но полные неподдельного чувства рассказы Фёдора производили на публику некий гипнотический эффект. Футболисты зачарованно смотрели Фёдору в рот, Карагодин думал: «Умеет же человек любить жизнь!». Савойский внимал речам с интересом, но с долей критического анализа во взгляде. – За Бангкок, – повторил Фёдор. Футболисты, которые с появлением начальства рюмочки пригубливали лишь номинально, и тут вознамерились проявить осторожность, но Фёдор это заметил. – Спортсмены, да вы не стесняйтесь. За Бангкок можно и до дна! Спортсмены повеселели и лихо опрокинули рюмки. – Ну что, поедете в Таиланд? – спросил Фёдор депутатов. – Без вопросов, – легко сказал Карагодин, – как завершим дела, сразу в Бангкок. – Подумаем, – сказал Савойский. – Обсудим с Аныванной. А вообще: Если крикнет рать святая: «Кинь ты Русь, живи в раю!» Я скажу: «Не надо рая. Дайте родину мою!» – Молодец! – вскричал Фёдор. – Ответ не мальчика, но мужа. А что у вас тут за дела? Узнав о делах, он посерьёзнел. – С губером будьте поаккуратнее, мужик непростой. Но если скажет «да», то слово сдержит. Дружбу, спаянную навек, решили укрепить в ближайшие дни, как только у делегатов определится рабочий график. Прощались душевно, по-свойски, дружественными объятиями. На прощанье Фёдор значительно сказал: – Дай вам Бог, удачи, а за мной алаверды, земляки! Хорошо бы она была сейчас рядом… Карагодин долго слушал, как Савойский беспокойно ворочается во влажной темноте спальни, наконец, успокоился, мерно засопел, вдруг отчётливо сказал: «Аныванна, ты спи». Наконец сам провалился, как в омут, в жаркий сумбурный сон. Привиделся массажный кабинет, где он лежал на каком-то парусиновом топчане. Неожиданно ласковое прикосновение чьей-то руки ко лбу. Спросил во сне: «Дарья, это ты?» – открыл глаза и увидел склонившуюся над ним Таню, с блуждающей наркотической улыбкой на охряных от губной помады губах, которые слегка приоткрылись и сладострастно приникли к его безвольным и покорным губам. «Вон оно как», – удивился он, ощущая привкус полыни. Пряди Татьяниных волос накрыли его лицо, источали пряный аромат. «Пять секретов пустыни» – узнал он. – Ты спи, Аныванна, спи, – услышал сквозь сон Карагодин, открыл глаза, не понимая, где находится, увидел в зеркале напротив фрагмент покойной морской глади, ограниченной снизу песчаной береговой полосой, на которой группа аборигенов инспектировала длиннющую сеть, выложенную вдоль кромки воды, выбирая из неё неразличимые на таком расстоянии рыбацкие трофеи. Шестерни в его голове пришли в зацепление, завращались, реконструируя вчерашний вечер. Наконец определился в пространстве и времени. Некоторое время не мог вычислить источник пряного аромата, наполняющего объём опочивальни. Инстинктивно понюхал собственную ладонь – «Пять секретов пустыни»! В тяжёлой голове всплыла картина Великого Делания: с провизорской точностью он добавляет по каплям экзотическое масло, любезно предоставленное новым другом Фёдором, в пластиковый стаканчик с коньяком, который после перемешивания чайной ложечкой волшебно превратился в элитные французские духи. Вспомнил летучий сон, призывную Татьяну, дурманный запах её волос. Вспомнил бумажку с номером телефона, торопливо сунутую в его нагрудный карман при расставании, своё легкомысленно-весомое «будь спокойна, непременно позвоню. После девяти жди звонка». Пошевелил ошпаренной ступнёй правой ноги. Приглушённая остатками алкогольного наркоза боль дала о себе знать с неожиданной отчётливостью. «Какого чёрта!.. – внутренне взвился он, но протестная волна тут же себя исчерпала. – Дал слово, держи его», – подумал Карагодин. Подумал, что никогда не нарушал слово, данное даме. Что приятно ощущать себя настоящим джентльменом. Было очень любопытно: что из всего этого выйдет? Походный будильник на тумбочке показывал четверть седьмого. Карагодин понял, что заснуть снова не сможет. Осторожно, чтобы не нарушить сон маэстро, выбрался из постели и вышел в гостиную. Стоя на лоджии с чашечкой крепчайшего кофе, набодяженого аж из трёх пакетиков, – запасливый Савойский прихватил в дорогу целую упаковку «Нескафе», он созерцал утреннюю панораму. Рыбари закончили разбор своей бесконечной сети и теперь складывали её аккуратными кольцами, отгоняя гортанными криками нахальных жирных чаек, налетевших полакомиться рыбьей мелочью, ещё трепыхавшейся на песке. Подъехал маленький грузовичок. Рыбари споро уложили сеть в кузов, бросили туда мешок с добычей, прыгнули в кузов, и грузовичок укатил, оставив за собой чёткий протекторный след. «Интересно, что они здесь ловят?» – подумал Карагодин, который и сам был заядлым любителем рыбалки. Натянул обрезанный по колено Wrangler и через пять минут был на пляже. Он долго бродил по мокрому песку, который оставило за собой отступившее море, рассматривал розовые и серые двустворчатые раковины, уже уснувших и потерявших блеск ставридок, пеламидок и неожиданно миниатюрного ската… Вспоминал свои трофеи – сазанов, линей, пудовых сомов. И никак не мог взять в толк, что же увезли с собой в мешке черноногие рыбаки. У кромки воды неизвестно откуда взявшийся фокстерьер с коротким хвостом торчком обнюхивал здоровенную мутно-бирюзовую медузу, беспомощно распластавшуюся у самой кромки воды. «Неужели? Неужели медуз? Неужели они их едят?! Ну, варвары». Странным образом вид погибающего морского существа вернул мысль к красавице-Дарье… «Хорошо бы она была сейчас рядом, – с невнятной тоской подумал Карагодин, – любовались бы всей этой экзотикой. Она тонкая натура, она бы всё это чудо могла понять». Терьер неожиданно гавкнул – медуза теряла краски и быстро расплывалась по песку нехорошим пятном. «Свят-свят, – подумал Карагодин, – лучше Дарье этого не видеть… Может, и хорошо, что её здесь нет. К тому же в 9 часов нужно звонить Татьяне, а при Дарье это было бы неловко». Он бросил рассеянный взгляд на «Норас» и увидел Савойского, который приветственно махал ему рукой с лоджии, послал ответный привет и направился к их красиво освещенному утренним солнцем жилищу. Ты мне даже снишься… В четверть десятого Карагодин уединился в спальне, оставив маэстро наслаждаться солнечными ваннами на лоджии, присел на кровать перед телефоном, который располагался на прикроватной тумбочке, придавил им край бумажной салфетки с заветным номером. Подумал: «Ждёт?» и решительно набрал на табуляторе Танечкин номер. Трубку тут же подняли. Танечкин голос звучал взволнованно и неожиданно близко, как будто она была в соседней комнате. – Господи, какой молодец, вовремя позвонил, а то я торчу тут у телефона, а мне бежать надо. – Куда? – спросил Карагодин. – Что-то случилось? Почему тебе нужно бежать? Ты говорила с мужем? Почему нужно бежать? – Господи боже мой, ты неправильно понял. Ничего страшного не случилось. Просто у брата Джозефа сегодня юбилей. Нужно кой-чего сделать. – Какой брат, какой Джозеф? – Ну, Джозеф, мой муж. А у его старшего брата юбилей. У меня в самолёте всё из головы вылетело. – Понятно, понятно… Ты с Джозефом говорила? – Сейчас это никак невозможно. У Патрика юбилей, как я могу о чём-то говорить? Дай мне свой телефон, я тебе сама перезвоню. Завтра вечером перезвоню. В районе девяти. Карагодин продиктовал номер и почувствовал внезапное облегчение. – Я вся издёргалась, всё время о тебе думаю… А тут – этот юбилей. Целую тебя. Завтра перезвоню. А ты, ты обо мне думаешь? – Ты мне даже снишься, – не соврал Карагодин. – Целую тебя, до завтра. – С кем это ты по телефону трепался? – поинтересовался Савойский, когда Карагодин вышел на лоджию. – С Татьяной. Так поболтали о том о сём. Губер оплатит. – Ну, ты орёл, – Савойский покрутил головой. – Что там наш секретарь-референт, пакует чемоданы? – Да нет, пока не получается, семейные дела улаживает. У них там юбилей сегодня. – Не приглашала? Карагодин закрыл глаза, подставил лицо потоку солнечных корпускул. – Слава богу, пока до этого дело не дошло… – Если пригласит, не откажемся, мы банкеты любим. Ну да ладно, скоро Серёга приедет, наводи марафет, коллега. Вам покажут разные красивые места Кабинет генерал-губернатора странным образом походил на лавку восточных народных ремёсел – пухлые кожаные пуфики вперемежку с латунными анубисами, птицами и разными животными, пальма с золотыми листьями и костяным стволом, сабли и щиты где только возможно, высокие лампы в форме лилий, множество ваз из египетского алебастра, украшенных филигранной резьбой, загадочная кухонная утварь, каменные кошки разных цветов. Однако тиснённая золотом зелёная кожа стенных панелей, роскошный стол с резными ножками, сплошь инкрустированный латунными вставками, и столешницей, покрытой мусульманским сукном, за которым на резном же троне из розового дерева восседал генерал-губернатор, однозначно определяли статус помещения. Генерал-губернатор легко поднялся, вышел из-за стола и вполне по-европейски пожал руки делегатам. Савойский вынул из пакета парадное издание – альбом с панорамой города на суперобложке, на котором, как на подносе, расположил нарядную казачью нагайку. – Презенты от нашей маленькой делегации. – Presents, – губернатор принял дары, – thank you very much! Он аккуратно положил альбом на край стола, но вот нагайка вызвала у него явный интерес, он повертел её в руках, разглядывая плетение и латунные заклёпочки, и вопросительно посмотрел на гостей. – Донская казачья плётка, символ мужества и власти, – объяснил маэстро. Карагодин перевёл, и губернатору перевод явно понравился. После передачи даров снова присели к столу, и губернатор с места в карьер стал излагать суть проблемы и текущую ситуацию. Карагодин вполголоса переводил Савойскому печальную губернаторскую сагу. Амбициозная мысль украсить вход в Суэцкий канал сообразным его значимости монументом посетила губера у подножья Мамаева кургана, когда он увидел статую Родины-матери. Пытаясь найти талант, хоть сколь-нибудь приближающийся по мощи к таланту автора монумента-гиганта, губер озадачил не одного европейского мастера грандиозным проектом, но без большого успеха. Впрочем, кое-какие смельчаки нашлись. Собственно, два: француз и итальянец. Люди решительные и прыткие – предварительные макеты уже представили. – France, – сказал губер, театрально повернул ладонь левой руки вверх и отвёл её влево, в сторону высокого ажурного столика, на котором помещался выкрашенный бронзовой краской гипсовый брус, укреплённый на какой-то маловразумительной лепёшке. Верхний торец макета венчала миниатюрная башенка маяка с крошечными стеклянными окошечками. Савойский хрюкнул: – Тоже мне, Корбюзье нашелся. Губер вопросительно посмотрел на Карагодина. – Маэстро говорит, что концепция грешит некой вторичностью. Губер оживился, ему хотелось знать мнение специалиста более подробно. В определениях Савойский не стеснялся. Карагодин пытался выдержать политес и в переводе скрашивал резкие фигуры речи распалившегося маэстро. А зря. Потому как оказалось, что губеру этот геометрический минимализм тоже не по душе. Не олицетворяет ни духа, ни мощи. А вот Родина-мать олицетворяет. Но только одной матери – мало. Нужно что-то ещё. Губер нажал кнопку, и усатый принёс кофе. Стали перебирать монументальные символы: Христос-искупитель в Рио, солдат-освободитель в Трептов-парке… Губер вопросительно посмотрел на Савойского. Савойский щурил глаза, пытался понять масштаб души контрагента, припомнил финиковые плантации по дороге в Порт-Саид, тёток, пакующих ящики с золотистыми плодами, каких-то измождённых доходяг, таскающих цементные блоки на подступах к городу, и вдруг твёрдо сказал: должно быть триединство: солдат, рабочий и… крестьянка. – Yes, yes, yes! – обрадовался губер. – Только очень большие. – Это несомненно, – подтвердил маэстро. Губер открыл следующую карту, повернул ладонь правой руки вверх и отвёл её вправо, показал вариант итальянца: металлический штырь с овальным утолщением на конце. – Ну, это мы проходили, – хохотнул Савойский. – Никакой самобытности. – Такое уже делали, я правильно понял? – удивился губер. – Где? Когда? – Фаллос в Индии, – сказал Савойский. – Индусы просто недотянули по размеру – финансирования не хватило. И в Китае есть. В парке развлечений, в Чангчуне. Китайцы похитрее, натянули на каркас травяные циновки, и получился весьма приличный фаллос, 30 метров высотой. Тут они нос индусам утёрли. Хотя, конечно, циновки – материал для этих дел неподходящий. Рассказ Савойского о хитроумных китайцах губера рассмешил. – Тридцать метров, – крутил он головой, – для китайцев неплохо! Низкорослая нация. Сублимация фантазий. Парк развлечений для этого дела – самое подходящее место. Но у нас Порт-Саид, канал, – посерьёзнел он, – тут с местом ошибиться нельзя. – Надо смотреть, – сказал Савойский. Губер снова нажал латунную кнопку на столе. Дверь кабинета открылась, в комнату вошли три представительного вида араба в национальных хламидах и почтительно выстроились рядком. Губер представил делегатам вошедших: главный архитектор со своими замом и помом. Один художник, другой строитель. Делегаты обменялись с вошедшими демократическими рукопожатиями. Губер отдал чиновникам строгим голосом какие-то краткие указания, а делегатам сказал: – Сейчас вам покажут разные красивые места. Нужно выбрать самое подходящее для монумента. Самое красивое. – У нас получится, – уверенно сказал Савойский. Здесь будет город заложён! Делегаты с главным архитектором разместились в белом «мерседесе», художник и строитель в не очень свежем и тоже белом «опеле», и инспекция началась. Савойский отрицал всё подряд. Иногда свои мотивы он объяснял логически. Иногда просто говорил: – Не нравится. Наконец остановились у пирса, уходящего метров на триста в море. Выгрузились и поволоклись молча за маэстро по раскалённому бетонному полотну. В лёгком мареве на горизонте проглядывались корабли, разноцветные танкеры, мускулистые буксиры. Дойдя до половины пирса, Савойский остановился. Окинул панораму затуманенным взглядом и, обернувшись к арабам, твёрдо сказал: – Здесь будет город заложён, здесь должно… э-э, саду цвесть! Упарившийся Карагодин автоматом перевёл арабам эту поэтическую метафору. Арабы этой метафоры не поняли. В глазах читался вопрос: какой город? Какой сад? Маэстро, довольный эффектом, который произвёл неожиданный экспромт, простёр руку вперёд и милостиво пояснил: – Видите площадку на конце пирса? Вот оно – место для монумента. Я его уже вижу. Главный архитектор вгляделся в указанном направлении, восхищённо выдохнул: – Yes… yes! Зам и пом дружно закивали, отдавая дань художественной прозорливости мастера. Карагодин, которому двустишие Савойского казалось смутно знакомым, вдруг расколол словесную шараду, слепленную из строчек Пушкина и Маяковского. И принялся импровизировать. – Монумент – это конечно. Но будет и город. Будет и сад. Не совсем город, может быть, у основания монумента мы разместим международный деловой центр… я имею в виду Всемирный деловой центр. А по периметру устроим висячие сады. Наподобие садов Семирамиды. Просвещённый архитектор понимающе кивал, зам и пом одобрительно прицокивали. Савойский милостиво принял внепрограммную фантазию компаньона. Сказал: – Всё будет. Главное, чтоб фундамент выдержал. Я имею в виду финансовый фундамент. – Сделал короткую паузу и добавил: – Про финансовый фундамент не нужно, это не их собачьего ума дело. – Маэстро очень рад, что вы с его предложением согласны, – перевёл опытный Карагодин. После завершения столь ответственной миссии арабы чувствовали явное облегчение. Посыпались вопросы: из какого материала будет монумент, кто мыслится подрядчиком-субподрядчиком, каковы сроки проектирования, стройки. Савойский с удовольствием прочитал небольшую лекцию о монументальной архитектуре, сдабривая её названиями разнообразных российских предприятий, с которыми имел дела по этой части. – И конечно, Питер, «Адмиралтейские верфи», у них есть профильный цех… – говорил он. – Там отмоделируем, отрихтуем из медных листов все компоненты монумента. Морем притащим все эти дела сюда. И уже тут мои ребята насадят их на каркас и сварят. Ну, я это рассказываю так, в общих чертах. Опускаю массу важных деталей. Главный архитектор кивал, помы внимательно смотрели Савойскому в рот, Карагодин переводил, но как-то формально переводил, чувствовалась усталость. Архитектор любезно предложил гостям свой «мерс», сам сел в «опель», и машины разъехались. Через четверть часа делегаты были в «Норасе». Если губер не подведёт, мы тут такое забабахаем… Расположившись в ротанговых креслах на лоджии, компаньоны потягивали «Стеллу», привезённую шофёром Серёгой, посасывали пёрышки лещей и обсуждали, как поразумнее распорядиться имеющимся временем. – Сегодня никаких дел, и так наворотили… – Савойский поднял стакан, исследовал содержимое на просвет. – До «Балтики» далеко, но, слава богу, фильтровать научились… – Это в каком смысле – фильтровать? – не понял Карагодин. – В самом прямом. Ты в курсе, что родина пива – Древний Египет? – Конечно, то есть слышал что-то такое. – Слышал… – Савойский иронически улыбнулся. – Такие вещи знать надо. Маэстро мысленно перелистал буклет «Египет: достопримечательности, культура и традиции», который заботливая Аныванна взяла у подруги Ирэн, молодой докторши исторических наук, уже посетившей Египет по программе межвузовского обмена, для подготовки супруга к поездке. Организованная Аныванна зачитывала Савойскому по главке в постели, перед отходом ко сну, и таким образом прилично образовала его по этой части. Главка о пиве особенно заинтересовала Савойского, и по его просьбе Аныванна прочитала её дорогому супругу повторно. – В музеях Каира, – лекторским тоном продолжил Савойский, – хранятся бесчисленные таблички с записями и рисунками, которые подтверждают, что именно Египет является родиной пива. Египтяне производили пиво в промышленных масштабах и, представь себе, даже экспортировали его в соседние страны. Карагодин поставил недопитый бокал на столик, слушал с видимым интересом. – Считалось, что технологию «варить пиво» придумал бог Осирис. А вот пиво варили в Египте – исключительно женщины. Кстати, при раскопках одной из пивоварен на одной из стен нашли изображение Нефертити, процеживающей пиво через ситечко. – Это ещё зачем? – озадачился Карагодин. – Ну, чай, понятно, нужно через ситечко… – Чего ж тут непонятного, технология была примитивная, мешали ячмень с водой и ферментами, иногда добавляли хлеб, даже фрукты для аромата добавляли. После брожения процеживали, но мелкие частицы оставались. Вот поэтому – ситечко. – Понятно, – протянул Карагодин. – Ничего тебе не понятно, – хитро прищурился Савойский. – Это Нефертити – через ситечко. А вообще пили это дело с помощью полого тростника, оборудованного фильтром. – Ну, ты просто… кладезь знаний, – Карагодин освежил бокалы. Савойский сделал пару неспешных глотков. – Да, ничто не вечно под луной, ни цветок, ни человек, ни цивилизация, даже самая великая. Всё циклично: рождение, расцвет, увядание и непременный упадок. Египет тому пример. России ещё и в зачатке не было, а они уже пиво делали – на экспорт! Пирамиды отгрохали, типа «я вас умоляю». Впрочем, сомневаюсь, чтобы сами такое удумали. Слишком космический масштаб. – Пришельцы? – понимающе прищурился Карагодин. – А почему бы и нет. Для одной страны многовато великих достижений… Пирамиды… пиво опять-таки – кто-то им помогал. Какой-то высший разум. А сейчас пришло другое время, другие цивилизации правят бал. – Савойский прихлебнул из бокала. – Неплохое пивко, но и только. До нашей «Балтики», как до звезды. Хотя претензий – куча. Стелла – это ж звезда по латыни… Хеопс, конечно, молодца. Оставил о себе достойную память. Только он умер, а других хеопсов у них нет. Приходится приглашать. – Это ты о себе? – лицо Карагодина выразило неподдельное восхищение. – О нас, – великодушно пояснил Савойский. – Если губер не подведёт, мы тут такое забабахаем, мало не покажется. Не сговариваясь, подняли бокалы и чокнулись. Задумчивая складка легла на чело Карагодина, но лишь на секунду. – Давай так, – сказал он, – ты будешь Хеопс, а я Тутанхамон. – Ради бога, – легко согласился Савойский. – Только они в разное время жили. И вообще, Тутанхамон даже пирамиды не построил. Правда, его похоронили в золотом гробу… Но тебе вроде бы рано об этом думать… Почему – Тутанхамон? Карагодин зарделся. – Я пиво «Тутанхамон» пил… в Лондоне. 50 фунтов бутылка. – Ну ты, брат, заглубляешь. Надо ж, какие сложные ассоциации. Тонкий ты человек, Дима. Ладно, ассоциируй дальше, а я пойду прилягу. Разморило от этой «Стеллы», да и вообще время сиесты. Карагодин прилечь не захотел, а прихватив гостиничный буклет, ещё долго сидел на лоджии, водрузив ноги на столик, рассматривал красивые картинки достопримечательностей древней страны, с любопытством прочитал статейку о местных традициях, ремёслах и прочих особенностях наследников древней цивилизации. Ориентируясь на собственные социокультурные приоритеты, с особым вниманием проштудировал статью о танце живота, интерес к которой подогрел выплывший из глубин памяти образ прельстительно пышной танцовщицы на низенькой сценке гостиничного ресторана в Александрии. Она произвела на Карагодина, тогда ещё совсем молодого человека, неизгладимое впечатление. Формально эта смуглокожая зрелая женщина никак не вписывалась в жесткую схему его тогдашних пристрастий, все ячейки которой были заняты голубоглазыми babes скандинавского типа. Но призывная пластика Самихи (да-да, её звали Самиха!), так естественно переплетающаяся с настырным ритмом арабского транса, легко разрушила примитивный стереотип женской красоты, навязанный журналом «Плейбой», обнажила его ограниченность и неполноту. Первым и естественным душевным движением Дмитрия было немедленно раздобыть букет цветов, явиться к диве за кулисы, сказать ей какие-то значительные слова… вот только какие? На периферии сознания обозначились новые вопросы: где достать цветы? Сколько они могут стоить? Удобно ли будет покинуть стол, где он сидели с папа, сестрой и московской сопровождающей их группы? Порыв этими вопросами был скомкан, потерял импульс инстинктивного действия, завяз в извинительных: а что же будет дальше? Неловко студенту кадрить взрослую тётку, да ещё на работе… Неловко перед сопровождающей, да и папа вряд ли поймёт этот нервический любовный порыв. Хорошо бы она сама подошла к их столику, спросила: – И кто же этот интересный молодой человек? Очень хотелось бы познакомиться. Однако подавленное желание сохранило жизненную силу, и много лет спустя в Лондоне, в арабском ресторанчике на Edgware Road, Дима свинтил-таки красавицу персиянку Лолу, которая с волшебным задором отплясывала танец живота на просцениуме, свинтил без колебаний и глупых букетиков и роскошно провёл с ней целую неделю, катаясь по дружеским вечеринкам и обедам. Правда, оказалась полногрудая Лола не ресторанной танцовщицей, а студенткой Королевской академии искусств, где среди прочего изучала восточные танцы. Свадебная заффа Пала вечерняя прохлада. Савойский проснулся полным энергии и… голодным. Бедуинов решили не беспокоить – постановили пойти ужинать в ресторан, хорошо проглядывающийся с лоджии их номера и уже красиво подсвеченный таинственным фиолетом. Оделись в полуофициальном стиле деловых людей на каникулах, попрыскались туалетной водой «Балафре», прихватили именные гостиничные карточки, по которым, как во время вчерашней гулянки объяснил вице-консул Стрижаков, их обслужат по счёту порт-саидской администрации, и двинулись в путь. Инспекция ресторана началась с бара, полного шумной немчуры и группки голландских пенсионеров, которые то и дело бросали на беспокойных соседей осуждающие взгляды. Для порядка присели к стойке, заказали по порции «Ballentine’s» со льдом. Неожиданно к делегатам подошёл рыжий мужик со стопкой прозрачной жидкости, ткнул себя пальцем в грудь, сказал: «Эккехарт», – и приветственно поднял стопку. – Прозит, – ответил Карагодин. Делегаты сделали по глотку, а новый знакомец опрокинул стопку в пасть, помотал головой и страшно скривился, изображая высшую степень сладостной муки. – Зер гут, Эккехарт, – неожиданно обнаружил знания немецкого Савойский. Немец дружески ткнул того в круглое плечо, поставил стопку на стойку и отбыл к галдящим сотоварищам. – А чего приходил, может, сказать что хотел? – пошутил Карагодин. Раздумчиво допили «Ballentine’s», пососали льдинки. Прислушались к внутренним процессам. – Хорошее место, – сказал Савойский, – просто уходить не хочется. – Не просто место, уникальное место, самый настоящий алкогольный рай. Ну, мы сюда ещё вернёмся. Савойский помахал бармену ручкой и, когда тот подошёл, протянул ему именную карту гостя. Тот с любопытством осмотрел документ и на местном диалекте английского объяснил, что карта здесь не действует. Карагодин включился в процесс, холодным тоном сообщил, что они по спецприглашению губернатора, приехали с важной миссией – как именная карта может при таких серьёзных обстоятельствах «не действовать»? Бармен сочувственно покивал, извинился за неудобства, повторил, что карта в баре «не работает». – А где «работает»? – высокомерно поинтересовался Карагодин. Оказалось, что «работает» в ресторане, в двух гостиничных кафетериях. А вот в баре – нет. Пришлось заплатить наличными, которые оказались у предусмотрительного Савойского. – Пошли отсюда к чёртовой матери, сплошная обдираловка – 5 баксов за глоток вискаря, совсем стыд потеряли! – А может, оно и к лучшему, – философски заметил Карагодин, – по крайней мере, избежали возможных злоупотреблений. Мы же поужинать собирались… Там и наверстаем! Ресторанный зал был просторен, выдержан без каких-либо восточных заигрываний в нейтрально-европейском стиле, слабо освещён лампами под кремовыми абажурами на столах и совершенно пуст, если не считать пожилой пары за периферийным столиком да стайки официантов в дальнем углу, которые увлечённо возились с какими-то картонными коробками. Внимание делегатов сразу же привлёк длиннющий стол, растянувшийся вдоль просторного танцпола и украшенный хрустальными пепельницами и бутылочками кока-колы. К нему с одной стороны был приставлен ряд стульев, обращённых в зал. Высокие спинки двух центральных стульев были украшены цветочками, сляпанными из розовых капроновых лент. Если бы не эти цветочки, вполне можно было предположить, что в ресторане предполагается провести солидную научную конференцию. Озадаченные непонятным столом делегаты не заметили, как рядом с ними образовался улыбчивый мэтр, с бутоньеркой в виде микроскопической розочки в лацкане смокинга. Делегаты немедленно предъявили мэтру карты гостя, и неопределённое напряжение, которое всё не могло рассосаться после эпизода в баре, их немедленно отпустило. Бросив беглый взгляд на карточки, мэтр расцвел в улыбке почти неземного счастья. Получившие в этой улыбке подтверждение полноты своих прав делегаты поинтересовались назначением суперстола. Оказалось, что это свадебный стол, а само торжество начнётся через полчаса. – Будет ли удобно… – начал было Карагодин, но мэтр решительно пресёк столь странные опасения. Не только удобно, более того: присутствие таких гостей – большая честь и для молодожёнов, и для ресторана. Но главное, это национальная египетская свадьба, и дорогим гостям будет очень интересно. Тем не менее делегаты проявили деликатность и выбрали столик в некотором отдалении от танцпола. Конец ознакомительного фрагмента. Текст предоставлен ООО «ЛитРес». Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=51610562&lfrom=688855901) на ЛитРес. Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.