Смута

Смута Андрей Николаевич Зайцев «Суровой зимой в начале 1570 года от Рождества Христова царь Иоанн Грозный с войском подступил к Новгороду. На Великом мосту встречал его архиепископ Пимен с чудотворными иконами. Но не принял царь его доброго участия, обвинив окольно и его, и новгородцев в измене государству…» Андрей Николаевич Зайцев Смута © ГБУК «Издатель», оформление, 2018 © Зайцев А. Н., 2018 Пролог Суровой зимой в начале 1570 года от Рождества Христова царь Иоанн Грозный с войском подступил к Новгороду. На Великом мосту встречал его архиепископ Пимен с чудотворными иконами. Но не принял царь его доброго участия, обвинив окольно и его, и новгородцев в измене государству. Тогда еще в городе никто и не догадывался об истинных замыслах царя. А было это ни много ни мало как продолжение тайного похода, который уже унес жизни многих жителей Твери. Но Тверь, Клин и другие небольшие города – это была лишь малая часть задуманного. Однако прежде чем царю и его ближнему кругу войти в Новгород со своим судом, вошли туда верные ему войска, основу которых составляли опричники. Они окружили город заставами и опечатали дома всех богатых горожан. И мышь не могла выскользнуть из города. Все чувствовали приближение какого-то ужасного события, не понимая его природы. А началось все с Софийской церкви. Там, отслушав литургию, Иоанн вдруг повелел схватить архиепископа и всех слуг его. Для Великого Новгорода начались кровавые дни казней и разрухи. Ежедневно погибали сотни новгородцев. Река Волхов стала наполняться трупами несчастных людей, которые лишились всего имущества и своих близких. Изощренные в таких делах опричники, умелые палачи и ревностные слуги, работали не покладая рук своих… А за несколько дней до этих страшных событий на дворе купца Григория Лебедева шел такой разговор: – Вот что, Феня, надо дочку нашу Настю из Новгорода отправлять. – Купец, дородный мужик, с покатыми плечами, суровый с виду, всегда убавлял голос, когда говорил о своей дочери. Он любил ее до безумия. – Да куда же ее отправлять, Гриша? Жена не понимала мужа, решила, что выпил он лишку. Вчера прибыл к ним из-под Твери старый товарищ мужа, Лактион. Мужики много говорили, разошлись далеко за полночь. А с утра, верно, похмелились. – Ты, часом, не много ли вина с Лактионом выпил с утра? Что-то заговариваешься. Не сказать чтоб она сильно не любила этого старого дружка ее мужа, но он слишком молчалив всегда был. И глаза такие темные, как у зверя. Но муж говорил ей обычно на ее сомнения, что Лактион проверенный человек, жизни за него не пожалел когда-то. – Вина я выпил, это правда, – Григорий погладил свою густую бороду. – Но речь не о том. Ты не знаешь, Феня, что скоро здесь будет. Говорил он так, как никогда раньше не говорил. Будто другой, незнакомый человек сидел перед ней. – А что же будет? Странный разговор все больше приводил к мысли: с мужем не все ладно. – Ты слыхала, что ныне делается в Москве? – Откуда же? Мы от Москвы далече. – А вот известно мне стало, что царь вышел из Москвы и движется к Новгороду. А с ним много служилых людей, а проще – кромешников. Побывали они в Клину и в Твери… Сказал он это с выдержкой, не подавая виду, но сдерживаться было трудно ему. Едва голос не дрогнул. – Так что ж? – жена все еще не понимала мужа, не догадывалась о том, какую страшную тайну узнал он прошлой ночью. – Пусть себе делает, что хочет. Мы царским делам не указ. – Так-то оно так, но… Григорий все еще колебался. Рассказать жене все, что услыхал от Лактиона, верного человека, который пришел к нему вчера поздней ночью из Твери – значит признаться и себе самому в том, что на самом деле испытываешь к царю, узнавая такие подробности. Если признать, что хотя бы половина из того правда, так волосы на голове дыбом встанут. Не хотелось ему пугать раньше срока жену, но о дочери подумать надо было. Она молода, невеста уже. Ей жить и жить. Потому как ни крути, а сказать придется. Близость опасности подчас укрепляет дух в человеке. А это сейчас нужно больше всего. – Лактион сказал, что царевы люди многих в Твери побили. – Как так? – А ты не догадываешься как? Это все кромешники, Малюты слуги. Они кровью дорогу себе прокладывают по Руси. – Не могу я понять тебя. – Царь Иоанн не случайно сюда пришел. – Григорий наклонился к жене, переходя на шепот. – Много крови прольется, блазнится мне. – Да побойся бога, Гриша! – воскликнула жена, отмахнувшись от него, как от злого наваждения. – Не верю я! Мнилось ей, что муж ее чуть ли не тронулся умом. Да что такого наговорил ему давеча этот Лактион, темная душа? – То-то не веришь, – Григорий почесал на груди, прислушиваясь к вою ветра за стеной. – Настю отправим завтра же. И весь сказ. – А как же Елисей? Ему что скажем? Елисей был женихом их дочери. Свадьбу думали сыграть этим летом. – А мы ничего ему не скажем, – раздумчиво молвил Григорий. – Пусть подождет маленько. – Так он придет, спрашивать начнет? – Скоро, чую, о другом задумается он, да и остальные, – пророчески сказал купец, перекрестившись на образ в углу. – Не говори так. – Говорю как есть. – Куда же она поедет? – С Лактионом отправлю ее к брату двоюродному в Углич. Там переждет. Если все успокоится – я за ней приеду. – Да верный ли он человек? Тяжело было ей сознавать, что дочь ее будет сопровождать этот скрытный молчальник. – Я ему верю, как себе, жена, – отрезал Григорий, не желая больше обсуждать этот вопрос. Лактион, скрываясь за дверью, все слышал. Но ведь для того он и прибыл сюда, рискуя жизнью, чтобы спасти Григория и его родных. Сам он, можно сказать, чудом спасся, а во многом благодаря тому, что был человек ловкий, предприимчивый. Долгие годы опричнины научили его не доверять царским людям, даже когда те улыбаются и шлют посулы. То, что в декабре произошло в Твери, и сейчас не укладывалось у него в голове. Но он своими глазами видел, как убивали и мучили людей, самому пришлось убить кое-кого, лишь бы живым уйти. По слухам, истинная правда которых открылась много позже, Малюта Скуратов убил даже святого старца Филиппа, который последние годы жил в Отроч-монастыре. Убиты были и многие другие близкие ему люди. Утром, несмотря на девичьи слезы, Григорий отправил дочь из Новгорода. И как угадал! Царское войско вошло в Новгород. Начался сыск. Купец Григорий сидел с женой, закрывшись в своем доме, и слухи о том, что происходит в городе, только легонько стучали в его дверь. Одним из вестников был его старый дружок Анисим. Он и рассказал обо всем, что знал. Любой человек, находясь в здравом уме и памяти, как истый христианин все же надеялся, что беда обойдет его стороной. Должно же это кончиться когда-нибудь? Вот и Анисим вторил такому шаткому убеждению. – Ищут измену кромешники, – говорил он, тряся жидкой бороденкой, заглядывая в глаза Григорию, как заглядывает птенец в клюв своей матери, ожидая прокорма. – Сказывают, кто-то имел отношения с Сигизмундом Августом, леший его раздери! – Да не может такого быть! – возмутился Григорий. – Не поверю я! Сам того не заметив, купец вдруг начал говорить словами своей жены. Уж больно невероятным казалось все происходящее. – Ты не поверишь – царевы слуги поверят, – убежденно возразил ему Анисим. – У Малюты руки длинные, когти острые. До каждого дотянется. – Авось пронесет! Григорий знал, что вроде Малюта ранен. Но о том, что рассказал ему Лактион, – промолчал. Если Анисим узнает больше того, что знают сейчас все новгородцы, это может обернуться еще большей бедой. Григорий не хотел рисковать. Русский народ терпелив. И каждый надеялся, что несчастье обойдет его стороной. Была мысль: найдут изменников. А остальные в живых останутся. – Дай-то бог! Но не пронесло. Уже на следующий день, к вечеру, узнал Григорий, что Анисим исчез. Что, как? Никто ничего не знал. Во всяком случае, ходил слух, что он пропал и больше не появлялся. А именно так и происходило со всеми, кого выбирали царские палачи. Опричники опечатывали дома знатных новгородцев. «Неужто и мой черед настал?» – подумал Григорий, перекрестившись. В этом бедламе нельзя было угадать, кого коснется безумие, а кого милует. Утром на тихой улочке, где лежали сугробы грязного снега, объявился всадник в красном кафтане. Сбоку его седла были приторочены метла и собачья голова. Этот знак царских опричников означал для каждого свое. Для царя и его доверенных лиц – это был знак преданности. Для других же знак смерти. Кто-то увидел его издалека и скрылся из глаз. Все дворы вокруг будто вымерли. Увидел его и Григорий. Несмотря на просьбы жены, вышел он из дома поглядеть на город, в котором, ожидая своего часа, затаилась смерть. И хмурое небо, с утра сыпавшее мелким снежком, казалось предвестником чего-то ужасного, необъяснимого по человеческим меркам. И вот он, всадник. Было в его позе что-то выжидающее. То ли он размышлял, осадив коня, то ли ждал кого. Григорий внимательно наблюдал за ним. Но вскоре все разрешилось. К всаднику присоединилось еще пятеро, все вооружены. Григорий следил за ними, боясь оторвать взор. Стрельцы шли по улице, миновали один двор, второй. Ближе, ближе… Тут Григорий опомнился. Феня! Ее спасать надо! Он быстро пошел к своему двору, но вдруг услышал окрик: – Эй, стой! Григорий обернулся. Всадник, направив коня рысью, догнал его. Нахмурившись, оглядел прохожего человека, словно что-то прикидывая в уме. – Где тут дом купца Лебедева? – А зачем он нужен? – Ты, холоп, говори, что спрашивают! – крикнул всадник, замахнувшись плеткой. – Не то – гляди! – Да какой я тебе холоп, пес безродный? – взъярился Григорий, хватая коня под уздцы. Собачья голова, висевшая на конском боку, выглядела устрашающе. В этом была какая-то скрытая усмешка. Но Григорию теперь было все равно. – Так ты, изменщик, сейчас поплатишься! Всадник было выхватил саблю, но тут же, чувствуя, как сильная рука вывернула его ногу в стремени, сковырнулся из седла в сугроб. Он, осыпанный, как мукой, снежной грязью, запоздало глянул на своих пеших товарищей, которые бегом спешили ему на помощь. Сильный удар снова опрокинул его в снег. Григорий вырвал из его руки саблю и одним взмахом, как истинный боец, разрубил ему лоб надвое. Кровь забрызгала снег, каплями упав на сапоги Григория. Отставшие пятеро уже были на подходе. Все они были вооружены саблями, только у одного в руках был бердыш. Григорий оглядел снаряжение убитого им кромешника. Так и есть. За поясом у того был пистоль. «Заряжен ли?» – подумал купец. Но медлить было поздно. Он вытащил пистоль и направил на окружавших его людей. – Эй ты, шелудивая труха! – крикнул один из них, тот, что нес бердыш. – Ты знаешь, что тебя ждет за убийство царского человека? Они стояли с какой-то откровенной безучастностью, презрительно глядя на него, будто не верили, что он сможет оказать им сопротивление. Слишком много людей было убито несколько недель тому назад в Твери, и большинство умирало в беспредельной покорности. Новгородцы пока не сознавали надвигавшейся на них смертельной опасности. Поэтому стрельцы привыкли, что никто ничего не спрашивает, все согласны и ждут. Когда они опечатывали дома по заранее приготовленному списку, хозяева в большинстве своем молчали. С царскими людьми не поспоришь. Было известно только, что ищут изменников. Напряжение возрастало. Стрельцы привыкли, что их появление вызывает смятение и ужас. Они просто шли и делали все, что хотели. И вот неизвестный прохожий убил главного в их маленьком отряде, коих были десятки, рассыпавшиеся по всему Новгороду. – Вот не ждал, да ты сам напросился. Купец прицелился в него и выстрелил. Стрелец пошатнулся, раненный в грудь, и присел, выронив бердыш. – Умираю, братцы… Стрельцы бросились на Григория. Схватка была жестокой, но короткой. Купец был силен, но в ратном деле стрельцы были куда ловчее. К тому же их было больше. Вскоре Григорий упал, исколотый в нескольких местах, проклиная царя. Последней была мысль о жене. – Слышал, как он о царе-то? – один из стрельцов, самый молодой, повернулся к остальным. – Молчи ты, Трифон, – грубо оборвал его другой стрелец, кряжистый, плечистый, вытирая клинок о снег. Этот стрелец, опытный ветеран многих сражений, по сути, и срубил купца. – А Ефрем-то, честное слово, не ожидал, как он сгибнет, – сказал третий стрелец, глядя на убитого всадника. – Промашку дал. – Не думай про того плохо, пока самого не укусит блоха! Новгородцы озлобились, братцы, теперь каждый будет кидаться. – Иди коня поймай, стратег! Стрельцы еще долго переговаривались, обсуждая, что делать дальше. Они не знали, что убитый ими человек и есть купец Григорий Лебедев, которого было приказано доставить на суд, а дом опечатать. Когда же в город вошел царь Иоанн, начались казни. Все самое худшее, что ожидалось горожанами, сбылось. Волхов был красный от крови. – Волхов – река глубока! – смеялись царские палачи, сбрасывая с моста в воду очередную жертву. Потом следили, подготовив лодки. Кто был еще жив и не хотел тонуть, добивали баграми и кольями. Опричники плавали по реке и указывали на всплывшего. – Вона аспид! Всплыл! Давай туда! Человек, надеясь на удачу, стремился выплыть к другому берегу. Но тщетно! От наметанных глаз стрельцов было не уйти! Беднягу убивали руки, привычные к убийству. Начались страшные грабежи по городу. Все это бедствие, постигшее Новгород по воле царя Иоанна, длилось больше месяца. И только в феврале казни окончились. Такая же участь ожидала и Псков. Но защитил его юродивый Салос Никола. Когда царь вошел к нему в келью, тот предложил ему кусок сырого мяса. – Я христианин, не ем мяса в Великий пост! – Ты-то! – молвил ему юродивый. – Еще хуже делаешь! Ты питаешься и плотью, и кровью, забывая не только пост, но и самого Бога! Ужаснувшись, царь Иоанн отступил от Пскова, успокоившись лишь малыми грабежами. В Москве ему было вольготнее, и туда уже стремилась его душа. Спустя несколько месяцев летним днем в Новгород пробрался Лактион. Стараясь не привлекать к себе внимания, он пришел на то место, где стоял двор купца Лебедева. Вместо знакомых хором он увидел пепелище, уже сильно заросшее бурьяном. Лактион перекрестился, глядя на это запустение. Рой мыслей пронесся в его голове, одна страшней другой. Про то, что делалось в Новгороде, доходили вести. И знал – все это правда. Ему ли не знать? Но надежда оставалась. По улочке шел бродяга. Остановившись неподалеку от Лактиона, долго наблюдал за ним, потом решился и подошел. – Что, человече, знавал Гришку Лебедева? – А ты кто, чтобы мне вопросы задавать? Он обернулся, намереваясь ударить бродяжку. Не до того ему сейчас было, чтоб с каждым встречным лясы точить. И вдруг осекся, приглядевшись к морщинистому, почерневшему лицу. Изменилось оно сильно, хоть времени прошло немного. Но признать можно. – Анисим? – Он самый. Нищий также приглядывался к Лактиону. – А… ты – Лактион, узнаю, – кивнул он, улыбаясь, как мальчишка. – Жива ли Настена? Он говорил как-то буднично, будто и не было ужасной зимы в Новгороде, не было гибели сотен людей. – Она-то жива, – отвечал Лактион, чувствуя эту будничность в его голосе, страшную в своей обыденности. Не хотелось ему душой принять эту убийственную простоту. – А что мне сказать ей о родителях? Ответ был ему известен, но он ждал чуда. – Убили обоих, – прошамкал беззубым ртом Анисим. – И Гришу, и Феню. А я сумел спастись. Убежал раньше, чем за мной пришли. Вишь как! – Убили, значит… – опустил голову Лактион. – Не уберегся Григорий. От пепелища веяло холодом смерти. А ведь Григорий был ему как брат. Как это в жизни принять, чтобы русские убивали русских? – Уберечься – не то слово! – с каким-то полубезумным наставлением молвил Анисим, не замечая раздумий собеседника. – В землю зарыться и то проще было. – Ты-то выжил! Лактион сказал без всякого упрека, но Анисим обиделся. Он вообще с тех пор, как потерял все нажитое за долгие годы, стал легко обижаться на одно и прощать другое, чего раньше за ним не водилось. Вот стоит он в грязном рванье посреди пепелища на месте житья его старого друга. Но кажется, само его нынешнее нищенство не так ему обидно, как то, что его вроде упрекают в том, что он выжил, когда другие погибли. – Я выжил! Хо-хо! – с шутовской присказкой пробубнил Анисим. – А легко ли мне было, человек хороший? Я, может быть, сам бы в костер полез, да детишек жалко было. – А где ж твои-то? – с теплотой спросил Лактион, еще ни о чем не подозревая. – Их нет, – пожал плечами Анисим. – Но где-то они есть. Ведь так? Он глянул на Лактиона, и тот, нахмурившись, только сейчас разглядел в его глазах огонек безумия. – На вот. – Лактион быстро сунул ему в руку несколько монет и поспешно стал удаляться от этого места. Ему казалось, что еще немного и это безумие перейдет и к нему. Часть первая Глава первая Вольные люди Пятеро всадников неторопливо ехали вдоль правого донского берега, и каждый из них по привычке внимательно осматривался вокруг, дабы не пропустить внезапного появления татар азовских или крымских, весьма опасных гостей в здешних местах. Чаще всего всадники, в которых легко угадывались казаки, смотрели на юг: оттуда со стороны Азова приходила главная опасность. Но азовцы, хитрые как звери, могли устроить засаду и совсем рядом, в таком месте, что и не подумаешь сразу. Все разговоры о перемирии имели какое-то значение лишь в самой Москве. Здесь же, у самой черты противостояния двух миров, смерть, кровь, засады и ночные нападения были делом обычным. Справедливости ради надо отметить, что и сами казаки не гнушались набегов. Так что все участники здешних кровавых событий, происходивших время от времени, стоили друг друга. Один из казаков, широкоплечий, даже слегка грузный, несмотря на нестарый еще возраст, поднял руку, показав своим товарищам канюков, кружащих над степью не так далеко от них. – Вон, гляди-ка, кружат чего-то… – Высматривают, Матвей, – согласился другой, с рябым лицом, моложавый на вид, но с сединой на висках. Ему, как и почти всем остальным, скорей хотелось домой. Задание от атамана выглядело каким-то странным. Выехать, посмотреть что и как. Атаман Горлик откуда-то прознал, что азовские татары вылазку готовят. И надо было упредить их. Была в этом задании некая неопределенность. Опытный казак Матвей Ширшов сразу угадал ее. Но никому ничего не сказал. Были у него мыслишки. Но с атаманом не поспоришь. Себя невзначай откроешь – и жизнь потерять недолго. Матвей огляделся. Степь была обманчиво спокойна. С татарами вроде было перемирие. Никто не ждал набега. Но с тех пор как умер Иван Грозный и воцарился его сын Федор Иоаннович, в перемирие и добрые посулы от татар никто особо не верил. Они ведь, как и ногайцы, сделают быстротечный набег и уходят с добром, а то и людей заберут с собой. Это как придется. Но с жалобой в Москву по такому случаю не поедешь. У казаков этого не бывает. С давних пор у них с царским окружением свои отношения. Бывает, князья за услуги присылают пороха, свинца, сукна да и вина. Царь Иван-то все хотел дончаков извести или принудить к службе. Но не задалось. Так ведется и поныне. Ермаку вот грамоту дали. Воевать Сибирское царство. А повезло или нет – у него не спросишь теперь. Думал иногда Матвей, если бы его отрядили куда, пошел бы? Ведь он привык к вольной жизни. Как и отец его. А пришел на Дон Архип Ширшов из Рязанской земли. Почти сорок лет тому назад. Тогда царь Иоанн Грозный мальчишкой еще был. И о делах его будущих кровавых никто и понятия не имел. Может, только монах какой и знал. Среди них есть такие, что сквозь землю видят. Встречал такого и Матвей. Худосочный, бледный. На хлебе, знать, и воде только и живет. А глаза, как острые иголки. В душу глядят. Легче с ногайцем одному в дикой степи повстречаться, чем стоять и смотреть, как этот монах тебя молчанием изводит. Нет, не хотел бы Матвей в Москве жить. Таким, как он, там не место. Вольные донские и волжские степи. Ни дьяков, ни князей. Ни подати, ни оброка. Матвей ныне и сам мог бы атаманом стать. Его подбивали друзья. Но пока не задалось. Время покажет. Таким, как Горлик, туго приходится. Ведь они тайно с москвитянами вяжутся. Если ошибется – каюк ему. Но Матвей Ширшов никогда свару не затевал понапрасну. Если повода нет – сиди спокойно и жди. Так всегда говорил ему отец. С самого утра они кружили по степи без всякого успеха. Кто помоложе, тот даже ожидал крымцев, хотя Матвей в этом не находил ничего хорошего. Помнил он давешний случай, пару лет тому назад, когда казачий разъезд попал в засаду, устроенную татарами. Жестоко рубились они тогда, а в живых остался только он один! Как уцелел – только Всевышнему ведомо. Но, похоже, сейчас здесь они были одни. Никаких признаков присутствия крымских гостей. Матвей призадумался. В тот набег татары до Перемышля дошли. И в Мещерскую землю. Как раз тогда в Новгороде, Пскове мор, слышал, случился большой. Много людей поумирало. Татары, как аспиды, пришли с юга. Вовремя в Москве спохватились. На речке Выси воевода Михаил Безнин со своей ратью татар смог одолеть, многих в полон забрали. Говорят, и сейчас за знатных крымцев выкуп дают. Вот так бы ему повезло. Была как-то у него возможность богатого мурзу захватить. Да случай помешал. – А взглянуть бы надо, – вдруг предложил Никита Репей, кивнув на хищных птиц. – Уж больно любопытно. Не станут они так беспокоиться, если… – А что? – встрепенулся и Матвей Ширшов, отвлекаясь от невеселых мыслей. – Татар там нет, думаю, но поглядеть надо. Казаки повернули лошадей на запад и прошли саженей двести мелкой рысью. – Гляди-ка! Казаки, придерживая лошадей, удивленно глазели в траву. Там кто-то копошился. – Вишь ты! – присвистнул Никита. – Человек! Подъехали ближе, стали кругом. Человек в грязном рванье был жив и всадников видел. Пытался он привстать и что-то сказать, но, видно, сил не хватало. Двое казаков спешились, подходя к незнакомцу. Был он страшно худ, глазами только зыркал на казаков, рукой махнул, пробормотав что-то невнятно. Слова тонули в грязной, свалявшейся, как пучок соломы, бороде. Несмотря на внешний вид, чувствовалось, что человек еще молод. И чуткий Матвей Ширшов слова разобрал: – Он про татар говорит, братцы! Показалось ему, что он где-то уже видел этого мужика. – Подкова твоему волу! – вдруг крикнул Никита. – Так ведь это Тимоха Медников! – И повернулся к Ширшову: – Узнаешь, Матвей? И верно, то был Тимофей Медников, теперь уж и Ширшов не сомневался. Три месяца назад исчез он бесследно вместе с несколькими другими казаками. А полтора десятка их мертвыми нашли на шляхе. Понятно всем стало, что остальных татары с собой увели в Крым. Матвей быстро соскочил с коня, подошел к Тимофею, присел, проведя рукой по спутанным блеклым волосам: – Тимофей, слышишь меня? Это я, Матвей Ширшов! Узнаешь? Тимофей еле заметно кивнул. – Откуда ты? Из Крыма? От татар? И снова кивок. В помутневших глазах Тимофея как будто прояснилось. – Попить дай… – Сейчас, сейчас. Дали ему вина. Он сделал несколько глотков, помолчал, потом выдохнул: – Из Крыма я… убег… – Мы уж тебя схоронили. – Рано хоронить. – А еще кто с тобой был? – Игнат, Самоха… – Где же они? – Игнат погиб. Его татарин зарубил. Про Самоху не знаю. – А с тобой еще кто бежал? – Я один смог убежать. – Про Архипа ничего не слышал? – Нет. А разве не убили его? – Среди мертвых его не было. Семен от тоски изводится. Думает, что Архип у татар в неволе. Подняли Тимофея казаки, он стоял пошатываясь. – Наверное, на твоего посадим, – сказал Матвей, глянув на Арсения. – Он у тебя смирный. Рябое лицо Арсения на солнце покраснело. Сам он хмурился, как будто не нравилось ему, что Тимофея Медникова нашли они в степи. – Ладно, может, и так, – сказал он, отвернувшись. Тимофея доставили на хутор Лебяжий. * * * Солнце клонилось к закату. Снизу оно казалось каким-то невероятно огромным темно-красным, тяжело остывающим шаром, выплавленным в небесной кузнице. И жара начала спадать. Алексей смотрел по сторонам, опасаясь нежданной встречи. Но в этом краю, похоже, кроме птиц и зверушек никого не было. Вон там место подходящее для ночлега. У опушки леса – поляна, трава по колено. Если ляжешь, никто не найдет. А если найдут… О таком не хотелось думать. Алексей облизал пересохшие губы. Страх еще гнездился в нем, там, в глубине души. Сколько же он прошел за три дня? Немало. Но, кажется, недостаточно. Так маленький зверек бежит от хищного зверя, ищет норку, чтобы укрыться. Так укрыться, чтоб никто и никогда не нашел. Но разве такое возможно? Слышал ведь он не раз, как ловили беглых холопов, ловили, били нещадно и возвращали хозяину. А там как бог даст. Кого – под батоги и до самых печенок, кожа лезла клочьями, кровь стекала ручейками, образуя лужицу под человеком. Выжил – хорошо, нет – жалеть некому. Другого и не довезут, сразу прибьют, хоть это и не по закону. Но если далеко везти, зачем лошадей ломать? Можно, конечно, у себя оставить. Но если прознают, в Москву донесут. А что с ним сделают? Алексей содрогнулся, представив жуткую картину… Он лежит, и его бьют кнутами. За смерть господского сынка ему тоже смерть! Но умрет он не так быстро и очень мучительно. Который уже раз вспомнилось ему, как все было. И была ли возможность избежать этого? Алексей пытал себя беспощадно. Иной раз уж думал: легче умереть зараз. Сынок хозяйский, Алексашка, почти ровесник ему, может, года на два постарше. И зачем ему Улька понадобилась? Неужто других девок нет? Но как подумал об этом – сразу мысль: таких нет. Ульяна в последний год очень похорошела, это все замечали. Заметил и Алексашка. Вот оно как все вышло… Искал он Ульку, везде искал и нашел. Лучше бы не увидел ее тогда. Хотя как угадать, что дальше было бы? Со двора господского вышла она в разорванном платье, на лице бледном подтеки от ударов, но глаза невидящие, чужие. Он к ней подскочил, глядит, а она смотрит и не видит. Пусто в глазах. – Что, что, Ульяшка? – Ничего… Он все понял сразу, но как будто хотел убежать от этого, ждал иного разъяснения. Не верил, что ли? – Да кто, кто? Ничего не добился. Девушка ушла. А он отстал от нее, все равно без толку. Слонялся по деревне, как чумной. Ему и подвернулся старик этот, по прозвищу Мизяй. Последние годы он частенько в пастухах бывал. Его прозвали «коровий человек». Он-то и сказал, как будто о чем-то обыденном, что не стоит особого внимания. – Видел, как Ульяшку барин молодой захватил. В глазах его маленьких мелькнуло любопытство. Он слыхал о том, что Алешка вроде ухаживал за Ульяной. – Врешь, врешь! Черт рогатый! – закричал Алексей, тряхнув его за плечи, но знал уже, что это все правда. Не будет у него больше Ульяшки… – Чего мне врать? – обиделся Мизяй, не ожидавший такого отношения. – Не я один видел. – Когда это было? – Утром и было, – просто ответил старик. Вроде понимал он, что обида Алешке нанесена тяжкая, смертельная. Но, с другой стороны, чего теперь зря переживать? Не она первая в таком положении оказалась. Он бы мог многое рассказать этому непутевому пареньку, но видел, что тот вне себя. Поэтому предпочел поскорее убраться с его глаз. Не верил Мизяй, что Алешка сможет что-то серьезное предпринять. Но начудить мог. Поэтому лучше ему пока не перечить и поперек дорог не становиться. Само все уляжется. Но сам Алексей думал иначе. Он взял нож и отправился на хозяйский двор. Во дворе ему встретился Григорьич, барский прихлебатель. Тот его тоже увидел и кричит: – Иди-ко сюда! Ты мне нужен. Алексей подошел и развязно так спросил: – Хозяин где? Молодой? Как спросил, так сразу и полегчало на душе. Вроде как перешел незримую черту, за которой все иначе. И уж теперь смерть не смерть, своя, чужая – разницы нет никакой. Григорьич прямо опешил от такого своевольства. Чтоб вот так запросто у него спрашивать? – А тебе зачем? Видать, ничего не знал, а по виду не догадался. Алексей уже спокойный был, словно из церкви только вернулся. – Мне урок задавал. – Какой же? Григорьич злился, не зная, как холопа урезонить. Физически он был слабее, а потому не решался в одиночку на холопа узду надеть. Оглядывался в поисках помощника. Его замешательство Алексей ясно видел и думал вскользь, что хорошо бы и Григорьича к земле пригнуть. Уж слишком много зла он людям в Кремневке причинил. Да времени мало было. И тут он сам Алексашку увидел. Тот шел с ухмылкой через двор. Алексей подумал тогда: «Знает или нет?». Ведь об их отношениях с Ульяшкой в Кремневке еще мало кто знал. Мизяй не в счет. Он каким-то образом умудрялся обо всем узнать одним из первых. И наверняка много знал такого, о чем знать ему не следовало. Но умел, когда нужно, помалкивать. Вот сейчас не удержался, сказал. Может, вскоре пожалеет об этом. Но о том, что после будет, Алексей не задумывался. Весь подобрался, посуровел. Однако нельзя выдать себя. И потому продолжал гадать, глядя на молодого хозяйчика. Если знает, сразу все поймет. Не даст подойти. Но Алексашка оставался беспечным и тогда, когда Алексей с ним поравнялся. Значит, ни о чем не догадывался. Еще несколько шагов оставалось. Григорьич хотел было ему помешать, но будто чья-то рука невидимая его придержала на месте. – Чего, дурак, прешь? Алексашка видел, что холоп слишком беспечно по двору идет. Так ходить не полагалось. – Мне надо, – сухо и небрежно ответил Алексей, неуклонно приближаясь к нему. – Чего надо? Алексашка, судя по виду, начал недоумевать. Такое первый раз в жизни видел. Холоп шел по господскому двору, как хозяин. Вот и сблизились они. – Я вот хотел… – Ты, сучья голова! – разъярился было Алексашка, но вдруг почувствовал, как что-то острое вошло в живот. И сразу жуткая боль. Что такое? Второй удар отбросил его на землю. Все закружилось в страшной кутерьме. Руку прижал к животу, кровь хлестала как из ведра. Неужто убил? – Вот и все, Алексашка, – буднично проговорил холоп и пошел со двора. Григорьич ужаснулся, увидев происшедшее. Что делать? Он было хотел ему помешать, но так, без лишней суетливости. Больше для видимости. Про нож в руке Алешки забывать не стоило. Хотя барский сын ему не смог бы потом попенять. Кончился он через несколько мгновений, корчась в агонии. Глаза какие-то удивленные были, вроде никак не мог он осознать, что смерть вот так запросто к нему пришла. Старый прислужник все разглядел и решил малой кровью обойтись. Вдруг кто смотрит? – Ты, Алешка… Когда Григорьич придвинулся, Алексей тыльной стороной ладони вдарил и тот упал. Все происходило как во сне. Но помнил он, что легко ушел, людей во дворе не было больше. И это его удача была. Когда за ним кинулись, он уже у речки находился. Видел нескольких всадников. Они по дороге кинулись на юг, туда все беглые уходили, как будто повинуясь какому уговору. И там их всегда ловили. Алексей же в речку бросился и – на другой берег. Если с дорожной торбой уходить – речку не переплыть. Но никто не хотел без пищи в бега подаваться. Он первый такой. Но это и помогло ему в конце концов. Он шел к опушке, вновь и вновь обдумывая все случившееся. Ему теперь обратной дороги нет. Только вперед идти. А там что? Вскоре можно к Оке выйти. А оттуда дороги расходятся. Или к Волге. Или на юг, к казакам. Подойдя к леску, Алексей вдруг уловил еле различимый запах дыма. Изголодав в пути, он был чуток ко всему, обострились и обоняние, и слух. Побродил он вокруг, а дым все отчетливей. Понял он, что в лесу костерок кто-то разжег, не иначе. Пошел он на удачу, раздвигая ветки. Хоть и осторожничал, а все ж голод сказывался. Вдруг путник какой? Может, поделится чем? И тут вышел он на полянку небольшую. А там – чудо! Костер горит, и на вертеле огромный кусок мяса жарится. Но странно! Вокруг ни души. И место чудное какое-то. Вроде шалаши по кустам разбросаны. Но в них пусто. От этого места веяло заброшенностью, но горевший костёр намекал на обратное. Алексей некоторое время еще колебался, ждал хозяина, потом резво пошел к костру. Мясо дразнило его, сводило с ума. Он подошел, увидел, что жаркое не готово вполне. Но ждать не хотелось. Чем бы поддеть его? Он поискал глазами и вдруг что-то шевельнулось за спиной. Но повернуться он не успел, так шарахнуло, что, показалось, голова раскололась надвое, как орех. Придя в себя, увидел, что лежит неподалеку от костра, руки связаны. Сосны качаются над головой, заслоняя небо. Мужик косматый у огня колдует, на него оглянулся. – Во, оклемался… Алексей скосил взгляд направо. Там и другие стояли, всего человек пять. И оружие у них было – пищали, сабли и бердыши. Где же они раньше были? Как это он никого не заметил? Мужики разглядывали его со смехом, отпускали шутки. – Вот, леший появился! – Ему тоже жрать охота… – Дадим ему кость? Косматый мужик тем временем вертел снял, начал куски отрезать. – Вот я говорю… – продолжал рассказ косматый. – Отошел по надобности, гляжу, кто-то ломится через лес. На костер наш вышел. – Он за версту учуял! Алексей в уме прикидывал. Кто же они такие? Куда он попал? Не похожи эти люди на стрельцов. Но и на обычных крестьян не похожи. И тут, как бы разрешая его сомнения, один из незнакомцев рядом с ним присел, жуя, снисходительно разглядывал его. Был он лет сорока, бородатый, с сединой, глаза карие, умные, как у черта. Насквозь его видит. Такому не соврешь. А говорить что-то придется. Иначе… О том, что может быть с ним дальше, не хотелось и думать. – Ты кто таков? – наконец спросил мужик, и жила у него на мощной загорелой шее взбухла, как от напряжения. Было видно, что силен он, как бык. – Алексей… – Вона! – мужик продолжал жевать, изучая его, как диковинного зверька. – Чего один тут шатаешься? – Так, пришлось. – Он заблудился! – рассмеялись остальные. Для них это была потеха, развлечение. – Кабанчика нашего хотел попробовать? – Так ведь не было никого, – оправдывался Алексей, хотя и понимал, что дело это бесполезное. – Я хотел попросить. – Это надо, надо, – с усмешкой выговорил мужик. – А ежели мы тебя самого на вертел? А? Чего скажешь? Ты еще справный вон какой! Он повернулся к своим товарищам, встряхивая головой от беззвучного смеха. – Говорю, давай и тебя на вертел? – Он худой чересчур, Куробат! – ответил ему один, среднего роста, молодой, кучерявый, хлопнув себя по бедру. – Сойдет, – вторил Куробату другой, длинный, сухой, как сосна. Все засмеялись. И это веселье глухой болью отозвалось в груди Алексея. Он уже для себя ничего не ждал хорошего. Понял он, что за люди перед ним. И угораздило же его попасть прямо в руки разбойничьей шайке! Но тут, перебивая обстановку, послышались голоса и на поляну вышло еще несколько мужиков. Они оживленно переговаривались. Гостей встретили одобрительными криками. – Ужин поспел? – Кабана съели уже! – Вон лежит, тебя дожидает. – Денис, а ты никак поранился? – Пустяк. Комар укусил. – У этого комара, наверное, бердыш в рукаве? Вновь прибывшие рассаживались по местам, хватали уже остывшие куски мяса, рвали на части хлебный каравай. Алексей лежал, глядя в сереющее небо, полускрытое верхушками деревьев. Уже сумерки. А там и ночь. Здесь быстро стемнеет. А до утра ему, видно, не дожить. – А это кто там у вас? – Да вот, приблудный. Хотел мяса стащить! Да Семен не дал ему. – А кто таков? Откуда здесь взялся? – Бог знает. Куробат его пытал. А он ничего не говорит. – Да чего его пытать? Кончим и вон туда, в кусты. – Здесь ты никого убивать не будешь! Голос молодой, уверенный. Алексей затаил дыхание, продолжая вслушиваться. В такой глуши у него защитник нашелся! – Это почему еще? – А ты кто сам есть? – Кто есть – от знает! – Ты это Верескуну скажи. – И скажу! – Вот-вот. Человек подошел к Алексею, стоял, разглядывая его. – Ты откуда здесь взялся? Алесей скосил глаза. Перед ним стоял высокий светловолосый парень в рубахе. Немного постарше, наверное. Одна рука была перевязана тряпкой. Видать, это был тот самый Денис, которого якобы комар укусил. – Я ночлег искал, куда пристроиться, – начал объяснять Алексей, впрочем, без особого рвения. Но надо было что-то говорить. – Дымком потянуло, и вот… – он помолчал. – Я воровать ничего не хотел. – Жрать хочешь? Денис пристально смотрел ему в глаза. И вдруг понял Алексей, что в этом взгляде не было злобы или усмешки. Этому человеку можно было доверять. И если сейчас он не разъяснит ему все, как следует, может считать себя покойником. – Я от хозяина ушел. – Ясно, – кивнул Денис и присел на корточки. – Дальше? – Три дня назад. Пережитое вновь пронеслось перед глазами. Да разве ж все можно объяснить? – А чего ушел? – Я сына хозяйского убил. – Вона! Денис обернулся к остальным. Начали прислушиваться. – Он Ульяшку… – Алексей заскрежетал зубами. Дальше слов не было! Все перевернулось, как в кошмарном сне. И снова безразличие и усталость. Надо же ему было унижаться перед ними! Он уже пожалел, что начал говорить, душу открывать. Пусть лучше убьют его… И вдруг – раз, веревка одна отпала, разрезанная ловким движением ножа, потом другая. Денис, перехватив длинный нож, усмехнулся, подмигивая: – Иди поешь, а то и выпей. Выпить хочешь? – Хочу. – Семен, налей ему вина. – Да он кто, чтоб наливать? – возмутился косматый, тот, что захватил его. – Говорю, налей! Больше возражений не последовало. Было заметно, что Денис пользуется в шайке уважением, хоть и не вожак он. К его словам прислушиваются, хотя и не подчиняются вполне. Главное было то, что он выговорить кому-то мог, а возмущаться бы не стали. Сколько их всего могло быть? Алексей слышал, что есть шайки, где по полсотни человек. Они порой наводят такой ужас на какую-нибудь округу, что люди только шепчутся по углам, заслышав об их появлении поблизости. Но их легко обнаружить, вот что. Шайки поменьше – куда долговечней. Людей мало, если опасность – растворяются, исчезают в ночи, прячутся по тайным убежищам. Пойди сыщи их! В детстве Алексей слышал рассказы старших об опричниках, или, как их еще называли в народе – кромешниках. Они делали такое, что и не всякий разбойник совершит. Покойный отец, напившись вина после сенокоса, сказал как-то маленькому Алеше: – Царь-то, он… – Что, тятя? – Да кровь пьет… – Как это? – А вот так… нальет себе чарку крови и выпьет. – А разве можно кровь пить? – Можно, – ухмылялся отец. – Если привыкнешь – то очень можно. Такие разговоры страшны были. Алешка, хоть и мал был, да понимал. За такие разговоры на части порвать человека и раскидать по ветру, никто и не вспомнит. Царь тот, Иван, умер уже. А при сыне его, Федоре, вроде жизнь получше стала. Но Алексей не сильно задумывался об этом. Родители его померли один после другого через год. А он, кроме крестьянского труда, ничего в своей жизни и не видел. Ульяшка была его светом. Да быстро померк этот свет. Вспомнилось ему свое житье в Кремневке, неужели и вправду все ушло? И вот он здесь, надолго ли? Разбойничья жизнь пугала непредсказуемостью и непостоянством. Страшные рассказы о разбойничках будоражили воображение. Народ этот, пришедший из разных мест, с разными судьбами, един был в одном. Жизнь человеческая для них ничего не стоила. От доли крестьянской они отвыкли, другому не обучены. Оставалось только заниматься грабежом и убийствами. Многое, как слыхал Алешка, зависело от их атаманов. Если не совсем еще забыл веру христианскую – не навек потерян тогда человек. А там уж как придется. В этой же шайке атаманом был некий Верескун, но его здесь не было и, как понял Алексей, его и не ждали. Находился он где-то в другом месте и с ним остальные участники шайки. Вообще, говорили о нем мало. Чуть что – глаза по сторонам. Неприятно все они смотрели. Во взгляде что-то испытующее, диковатое. Уже совсем стемнело, и Алексей, отужинав со своими новыми знакомыми, выпил вина и сбивчиво поведал историю прошлой жизни и любви. Не хотел он особо рассказывать. Но Денис потребовал. При этом руку ему на плечо положил. Дескать, говори, другого не дано. Оно, если разобраться, и понятно. Если тебя напоили и накормили, ты должен душу приоткрыть. Иначе к тебе доверия нет. Смерть ведь еще недавно на него заглядывалась. Вот так недавний холоп Алешка Бец, захмелев, говорил, не всегда связно, о том, что случилось с ним. И чувствовал – не может высказать главное. Не получается. Слова выходят какие-то корявые. Он ведь еще и не переболел этим. Мысли путались. Ульяшка вспоминалась. Как она там? Теперь им вовек не свидеться. Сидели вокруг костра, кто слушал, кто молчал, а кто и спать пошел. Спали тут же, расстелив на земле старое тряпье и шкуры. И как это он сразу не заметил, что тут, в лощинке, лежбище. Построек никаких нет, но шалаши под деревьями. И везде коряги расставлены, как табуреты. Сюда возвращались на ночлег. И только он, голодный как сурок, ничего не видел, кроме куска жареного мяса, от вида которого сводило живот до судороги. Ясно было как божий день, что повезло ему весьма. Если бы не Денис, его бы кончили до рассвета. Зачем он им? Заметил Алексей, хоть и пьян был, что рассказ его не вызывает никакого участия. Равнодушно смотрели на него варнаки. Только Денис подбадривал. – У нас, Алешка, беглые холопы тоже есть… Вон Гришка спать завалился. Он уж лет пять как сбежал. И все не поймают никак. И другие тоже. Кудлатый в Юрьев день уходить собрался. Да долги у него оказались непосильные. Идти некуда. Только скрываться. – Если поймают – убьют меня, – невесело сказал Алексей, думая о своем. – Это как пить дать, – согласился Денис. – А ты чего хотел? Но у тебя обратной дороги нет. С нами останешься. – Я же… – бормотал Алешка, не понимая, как ему с разбойниками оставаться? – Чего? – Денис хворостину в огонь подкинул, улыбнулся. – Боишься? – Нет, но… непривычно мне как-то… – Оно поначалу никому непривычно. Но раз ты руки в крови обагрил – тебе деваться некуда. А хочешь – назад иди. Тебя примут по чести. – Назад не пойду, умом не тронулся еще. – Вот, уже лучше, – хмыкнул Денис. – А ты из какой деревни? – Кремнёвка! – Не слыхал. Вскоре Алексей, сморенный дневными заботами, уснул и проспал несколько часов. Пробудился уже перед рассветом. Неподалеку от него двое разбойников тихо разговаривали. И чудно стало Алексею. Он их слова разбирал, но смысл сказанного от него ускользал. «Все еще пьяный я, что ли?» – подумалось ему. Он лежал, не показывая вида, что не спит. Как ему дальше жить, он и представить себе не мог. Еще несколько дней назад была у него Ульяшка, был свой дом, и вот все рассыпалось в прах. Эти люди лихие, к которым он случайно попал, они ведь просто так его не отпустят ни в жизнь. Вышло у него страшное дело – убил человека. Но ведь это по правде все получилось. Не смог бы он дальше жить в деревне, видеть глаза Ульяшки и потом встречать наглого Алексашку. Чем так жить – лучше утопиться. Но Алешка с детства помнил: самоубийцы – сами душу свою губят. За это от бога нет им прощенья. Пусть и путано обо всем этом рассказывал ему отец, но главное он хорошо усвоил. Жить на земле, пока Господь дает. Перевернулся на бок Алексей, расправляя затекшие мышцы. Разбойники все говорили. А в лесу уже посветлело. Темнота медленно расступалась перед лучами восходящего солнца. Зашевелились и другие разбойнички. Алексей решил, что будет до последнего лежать, прислушиваться к разговорам. Хоть и выжил он вчера, а полной уверенности не было. * * * Тимофея на хуторе у одной вдовы разместили. Сам он с другого хутора был. Но туда далеко везти. А он в уходе нуждался. Когда рванье с него сняли, то увидали незажившие раны по всему телу. Одна на правом боку гноилась. – От горячки мог запросто помереть уже, – сказал Тимофею Никита Репей. – Гной, вишь, какой? И как выжил – непонятно. Остальные казаки молча разглядывали Тимофея. Что верно, то верно. Давно уже его в покойники записали. И любопытство разбирало молодых казаков. А что с другими сталось, кого не убили в степи? И как там, в Крыму? Что за жизнь? Но, ясное дело, Тимофею сейчас не до разговоров. Оклематься бы маленько. Матвей Ширшов по старшинству распорядился, чтоб в Лебяжьем пока оставить. Против этого никто не возражал. Кому какое дело? Только Арсений Костылев глазами сверкнул. И тут же взгляд отвел, желваки на скулах заходили. Или показалось Матвею? Чего Костылеву с Тимофеем делить? Но подумав, сразу же забыл об этом. Нужно было думать о делах насущных. Здесь, в Лебяжьем домов мало было. И казаки почти все пожилые уже. Кто помоложе и половчее, тот в станицу подался. – Вот тут, Тимоха, ты поживешь маленько, – сказал Матвей, когда бежавшего от татар казака ввели в хату и положили в углу. Он почти не разговаривал, отвечал, вяло моргая. Со стороны могло показаться, что человек на спал целую неделю. Хозяйка, тридцатилетняя вдова, только плечами повела. – Ты его, Пелагея, поправь, чем можешь, – сказал ей Матвей. – У татар натерпелся он. – А чем же я его поправлю? – удивленно глянула на него вдова. – У меня самой – двое. И хозяйство маленькое. Как кормильца убили – с хлеба на воду перебиваюсь. – Через неделю заберу его, не волнуйся, – успокоил ее Ширшов. – А ты на возьми-ка! Дал он ей пару монет. Вдова ловко подхватила деньги, спрятала у себя в одежде. Взгляд ее повеселел. – Что ж, Матвей, посмотрю за ним, чего там. – Бывай, Тимоха, не скучай! – напутствовал его Ширшов и быстро вышел из хаты, догоняя своих. Казаки уже сидели в седлах. Матвей быстро вскочил на своего пегого, и через несколько минут только пыль клубами вилась на дороге. Станичники растаяли в безбрежной степи. Хозяйка стояла посредине хаты и смотрела на нежданного постояльца. – А я тебя где-то видала? – Не помню. Говорить не хотелось. Был Тимофей рад, что выбрался из плена, домой дошел живым. Все, что произошло с ним, казалось страшным сном. И когда шел сюда, об этом не вспоминал. Знал лишь одно – надо дойти. А теперь воспоминания нахлынули. Неужели он сумел уйти от погони? Игнат, Игнат… Не выдержал, не стерпел. А потому и остался там, в крымской земле. Тут вспомнил он, как у него спросили про Архипа. И Костылев этот, Арсюха, дружок Архипа верный, вроде как не поверил ему. Но ведь и в самом деле не видел он в Крыму Архипа, выходит, мертвым остался тот в степи. А они говорят, не нашли его. – Хочешь молока? – Давай. Холодное молоко приятно освежало грудь. Он чувствовал, как жизнь медленно возвращается к нему. Так бы и дальше. Он ослаб только в последние дни, когда голодуха дала о себе знать. Да и раны незалеченные беспокоили. Из Крыма уходил еще полный сил, хоть и измотанный. Татары кормили плохо, но жить можно было. – А все же видала я где-то тебя… Ты откуда? – Я с Крестового. – Вот… – хозяйка присела на лавку и открыто смотрела на него. Ее дотошность раздражала. Тимофей ее не узнал и видел в ее пытливых вопросах лишь желание разговорить его. – Ты с Архипкой Головиным в прошлом годе в станице был? – Я там часто бывал. – После Ивана Купала гуляли все. И к вам парень один придрался. Неужто забыл? И тут Тимофей начал припоминать. А ведь и верно, было такое. – Вы сильно подрались с ним. Там еще казаки подбежали. – А ты откуда знаешь? – Э-э, милый, это ведь брат мой был. Я потом его увела. – Память у тебя хорошая, – признал Тимофей и закрыл глаза. Сначала вроде полегчало ему, а теперь опять крутит всего. Хорошо, что гной промыли, а то бы окочурился вскоре. – Ладно, спи пока. А потом вечерять будем. Тимофей вдруг свесился с полати. Мысли бродили одна другой пытливей. – А ты что, Архипа Головина знала? – Как же не знать? – усмехнулась Пелагея, поправляя подол. Было в этом движении что-то теплое, родственное, будто о муже вспомнили они. – Но про это другой разговор. Дело наше. – Ясно. – А где он сейчас, Архип-то? И эта туда же! Сговорились они все, что ли? – Не знаю, где он. – Живой ли? – Бог знает. – Сказывали, его татары увели? – Говорю же, не знаю, – поморщился Тимофей. Вот же въедливая баба! Как будто чувствует что-то. Но в этом деле он ей не помощник. Если Архип на том свете – так, стало быть, выпало ему. Пелагея, увидев, что новоприбывший постоялец тяготится разговором, вышла из хаты. А Тимофей повернулся на здоровый бок и тут же заснул, как в омут провалился. * * * – Эй, Алешка, как же ты босой будешь? – показал на его босые ноги один из разбойников, пряча усмешку в бороде. – Как-нибудь, – отмахнулся Алексей, еще не понимая истинного значения этого вопроса. – Не зима, чай. – У нас так не ходят, – многозначительно заметил разбойник и крикнул: – Дениска! – Чего хотел? – Как же твой дружок новый без сапог будет? Может, лапти ему дать? Так ведь у нас и лаптей нет. Все, кто слышал этот разговор, рассмеялись. Алексей смутился. Он чувствовал себя совсем чужим в этом скопище лихих людишек, которые смотрели на него, как на младенца. Все ждали каких-то нелепостей и промашек. И ведь он не заставит себя долго ждать. – Найду я тебе обувку, – нахмурившись, пообещал ему Денис. Он прекрасно сознавал, как сейчас относятся к беглому холопу его товарищи. Оно и понятно. Для них он пока чужак и пустое место. Все изменится, если он сможет проявить себя. Если сможет… Куробат отозвал Дениса в сторону. – Чего ты с энтим возишься? – А что? – На кой он нам сдался? – Нашим будет. – Никогда он нашим не будет, – жестко отрезал Куробат и сплюнул. – Жидковат он, вот что. – Поправится, – рассмеялся Денис. – Да я не о том, – поморщился Куробат. – Не наш он человек. – Он же хозяйчика убил, слышал? – И что с того? Мало ли… Он от страха убил. Убил и забыл. А нутром он квелый. Таким и останется. – Не скажи. Этого наперед никто не знает. У нас беглых холопов полна коробушка. Гришка вон и Шептун. Гришка, как я слышал, хозяйский дом запалил. – Гришка – другое дело, – злился Куробат, видя, что его убеждения не действуют. – А ты на этого погляди внимательно. Он же куренок. – Не похоже. – Не можешь ты в душах читать, Дениска. – Это верно! – тряхнул головой Денис. – Не могу. А ты можешь? – Патриарх может. Но он далеко. – Так заговорил, будто монах. – Я казак, – вспылил Куробат. – Казаком жил, казаком и помру! – Казак… – присвистнул Денис. – Чего ж ты, казак, у нас делаешь? Ступай на Дон! – Надо будет – уйду! А ты не много ли на себя берешь? Вот Верескун вернется, тогда и решать будем. – Решим, не бойся. Куробат, не найдя, что сказать, отошел в сторону. Этот смешливый Денис его давно раздражал. И чего только Верескун ему так доверяет? Была бы его воля… Куробат хорошо понимал, что ему на Дон хода нет. Если только объявится там – сразу петлю ему приготовят. Или просто утопят. И все бы ничего. Но никак не мог он сблизиться настолько с Верескуном, чтобы влиять на его решения. И первым, кто мешал, был Денис. А потому приходилось терпеть. Но до поры. * * * Большая черная муха кружила по хате, норовя сесть на куски жареной рыбы на столе. Тимофей лениво отгонял ее рукой. Пелагея внесла бутыль мутной браги, поставила перед гостем. Глянула пытливо, но с внутренним удовольствием. Постоялец был привлекателен как мужчина. А у нее мужика давно не было. Вчера он проспал целый день, как медведь в берлоге. А сегодня повеселел. По хате бродит, вроде как занятие себе ищет. Она не раз такое видела у своего мужа. Если истинно болеет – будет молчать и лежать, как полено. Но когда жизнь заиграет в нем – хата становится мала. – Выпьешь со мной? – поднял глаза Тимофей. Хозяйка колебалась недолго. – А чего, давай! Хозяйка села за стол, приняла из рук мужика стакан. – Повеселел ты. – Это правда. – Когда за тобой приедут? – Скоро должны. Какая-то смутная мысль не давала ему покоя, едва только вспоминал он о том, что скоро должен вернуться домой. А там начнутся расспросы, что да как? Ему легче. У него на хуторе никого не осталось. А у Игната, дружка его с самого детства, жена и дите малое. В глаза глянуть ей тяжко. Вот ты, мол, вернулся, живой, а Игнат где? Не знал Тимофей, что ответить на это. Может, не говорить ей, что Игната убили? Пусть живет надеждой, что и он вернется, а потом привыкнет и без него жить. – О чем задумался? – Да так, пустое. Он налил еще браги. Хмель быстро забирал его. Не так много выпил, а уже пьяный. Что с него взять? Кожа да кости! Беглец с того света! – Ты, верно, не женат еще? – Не успел. – А уж пора. – Я к семейной жизни негожий, – засмеялся Тимофей, немного смутившись. Глаза Пелагеи слишком откровенно ощупывали его. Вспомнилось, что зналась она с Архипом Головиным. А тот ведь, известно, у женщин пользовался уважением. Через это и страдал не раз. – А что ж так? – Да вот так. Женщина своим женским чутьем угадала, что он от такого разговора уходит. И не стала больше расспрашивать об этом. Мало ли что там у человека в душе? Она это могла понять. – Как же ты от татар ушел? – Повезло. А в самом деле ему ведь повезло тогда. Если бы Игнат татарина того не ударил, то, может, вдвоем бы и ушли. Молодой татарин смеялся, дурил, байки рассказывал. На него и обращать внимания не стоило. Когда Игнат воду гнилую из кувшина пил, то татарин не дал ему вдосталь напиться, отобрал кувшин, в глазах огоньки бесовские играли. Это он шутил так. А Игнат ударил его в ухо. Тот как сноп и повалился. Тут же другой татарин, постарше, кинулся к нему и саблей рубанул от плеча. Сделал он это молча и только потом, отступив, что-то быстро сказал, оглянувшись на своих. Когда Игнат лежал на земле, Тимофей к нему шагнул, в лицо помертвевшее глянул. Тот что-то прошептал, увидев друга. Но тут же татары отогнали остальных пленников… – А тебя аж до самого Крыма угнали? – До него. – И как там, в Крыму? – Плохо, Пелагея, – улыбнулся Тимофей, отломив кусочек от хлебной ковриги. Задумчиво пожевал. В открытую дверь было видно, как хозяйский кобель бродит по двору, хвостом отгоняя мух. В этой размеренной жизни, такой обыденной, привычной, казалось, не могло быть ничего ужасного. И то, что происходило где-то в Крыму, отсюда виделось как-то не так, иначе. – А чего же? – удивилась женщина. – Сказывали, места там красивые. – Да не в том дело, – поморщился постоялец. – Неволя – вот что страшно. Лучше смерть. – Умирать всегда страшно. – Твоего-то татары убили? – Не-ет, – покачала она головой. – Какие татары? Его стрельцы у Воронежа убили. Чай, не слыхал про это? – Я твоего мужа не знал. – Оно и лучше, – вдруг сказала хозяйка. – Когда человека не знаешь – легче и про смерть его говорить. – Это верно, – согласился Тимофей. Разговор с хозяйкой всегда тяжело шел, даже несмотря на брагу. Она будто чего-то ждала от него, какого-то слова, жеста. Ему легче одному было лежать. Он чувствовал себя все лучше, и жизнь в Лебяжьем понемногу начинала тяготить. Во дворе закричали дети. Пелагея быстро встала из-за стола и вышла вон. Одна из коз, бывшая в закуте, случайно отломив прогнившую доску, выскочила во двор. Кобель огрызнулся, чуть не куснув ее за ногу, но тут и хозяйка подоспела, загоняя козу обратно. – У-у, шалавый! – беззлобно ругнулась на кобеля, махнув рукой. Кобель отбежал к хате, виновато оглядываясь. Потом поискала подходящую дровину и заткнула дыру. Старший из сыновей подошел к ней, глянул снизу пытливо, совсем как взрослый. – А этот дядька, он что, вместо бати будет? – Этот? – Пелагея оглянулась на хату, подумала немного. – Нет, это просто… Мальчишка отошел от нее, напрочь забыв о разговоре, гикнул и побежал на другой край двора, где играл младший его брат. Пелагея хотела вернуться в хату, но тут послышался конский топот. По хутору рысью мчали двое казаков. Одного она сразу признала. Он был из тех, кто несколько дней назад привез сюда ее нынешнего постояльца. – Эй, хозяйка! – казаки спешились, привязывая лошадей. – Мы за твоим болючим. – Он вас ждет не дождется! – весело отозвалась Пелагея, хотя на душе было тоскливо. Одинокая вдова потихоньку начала прикипать к Тимофею, открыто не признаваясь себе в этом. Все внешне шло своим чередом, но вот приехали казаки, и что-то оборвалось, исчезло. Кобель рвался на казаков, и ей пришлось загнать его в сарай. – Злой он у тебя, – сказал один из казаков, тот, что поменьше ростом, щуплый, как подросток. – Прошлый раз он чуть Никитку не порвал, – хохотнул Арсений, придерживая саблю. – С такой псиной и волк не страшен. – Э-э, волк! – покачал головой его товарищ. – Для волка он мелковат будет. Тимофей слышал разговор на дворе и ждал гостей с улыбкой. Они вошли в хату. Первый Арсений Костылев, второго он не знал. – Собирайся, Тимоха! За тобой приехали. – А где Матвей? Честно говоря, он ждал, что именно Ширшов приедет за ним. – Занятый он, – усмехнулся Арсений, оглядывая хату и остановив взгляд на бутыли с брагой. – А ты тут неплохо живешь. – Давай сменяемся. – Подумаю. Хозяйка вошла в хату. – Присаживайтесь к столу, гости, – не очень радостным тоном предложила женщина. – Я тут соберу… – Некогда нам, Пелагея, – сказал Арсений, словно почувствовав неискренность ее слов. – В другой раз. – Ну, как хотите. – Это Кирьян, – представил своего напарника Арсений. – А ты откуда? – Я с Верхнего Переволока. – Бывал там, – припомнил Тимофей. – Там у атамана Горлика родня живет. – Я сам ему троюродный брат, – с некоторым превосходством пояснил Кирьян, как видно, ожидая дальнейших расспросов. Но он никому был неинтересен. Хозяйка чего-то бродила по хате, не зная, чем себя занять. Арсений равнодушно смотрел в окошко. Тимофей собирался недолго. У беглеца какие пожитки? Кинжал прихватил он татарский. Арсений отвлекся, завистливо наблюдая за ним. Рукоятка у кинжала была знатная, дорогая. – Хороший нож. Продашь? – Нет. Он мне памятный. – Я дорого дам, – настаивал Костылев. – Не проси! Это без толку, – отрезал Тимофей, а потом прибавил: – Да и… не хватит у тебя денег. Тут же, гляди, резьба золотая. – Ну, как знаешь, – обидчиво хмыкнул Костылев. Дружок его Кирьян все глазами по хате шарил, будто искал чего-то. – Идем, нечего елозить. Тимофей хмуро глянул на Кирьяна, чувствуя в нем какую-то гнильцу. – Ты садись на того коня, – показал ему Арсений, когда они вышли во двор. – Кирьян ростом невелик. А ты отощал, как осина. Вам двоим хорошо будет. – Мне все едино, – ответил Тимофей, медленно переступая по земле. Выпитая брага слегка кружила голову. Коня ему еще долго не справить. Может, какой набег случится? И все равно еще не совсем здоров. Арсений держался сзади, и поведение его слегка настораживало. Тимофей заметил, что когда Костылев говорил с ним, то почему-то отводил глаза. Хотя чему удивляться? Друзьями они никогда не были. Арсений, может, через силу сюда поехал. Нужна ему эта забота? Арсений помог ему взобраться в седло. Кирьян сел впереди, похлопал жеребчика по гриве. – Тронули, с богом! Тимофей запоздало оглянулся. Пелагея махнула рукой и отвернулась. Ее окружили дети. Солнце уже перевалило к закату. Начинало припекать. Тимофей дремал, иногда головой упираясь в спину Кирьяна. Тогда он встряхивался, протирая глаза. Арсений, как тайный наблюдатель, по-прежнему держался сзади. Разговоров не было. Ехали они шляхом, и стал Тимофей замечать, что немного левее они заходят, в сторону от его хутора. Кирьян безмятежно направлял своего коня, будто не замечая. – Что-то ты отклоняешься, Кирьян? – негромко молвил ему на ухо. – Да нет, все верно. – Куда мы едем? Сонливость как рукой сняло. Не нравилось ему все это. – А ну-ка осади! Кирьян плечом тряхнул, как от надоедливой мухи. – Сиди, не встревай! – Да ты что? Но тень мелькнула по спине Кирьяна. Никак Арсений догоняет? И тут же сильный удар в затылок. В глазах померкло… Холодная вода обожгла, как кипяток. Тимофей открыл глаза, увидев перед собой Семена Головина. Вот уж кого не ожидал увидеть. – Оклемался? Тимофей хотел пошевелиться, да не смог. Руки связаны за спиной. Он лежал на соломе в каком-то сарае, сквозь щелочки в стене пробивался свет. Значит, еще не стемнело. – Ты чего, Семен? Руки развяжи! – Обожди… – досадливо поморщился Семен, – мне с тобой погутарить надо. – О чем? – Сейчас узнаешь. Семен стоял над ним, приглядываясь, как к незнакомцу. Он сейчас напоминал хищную птицу, которая примеривается к своей беззащитной добыче. «Арсений, сука… сгреб меня…» – подумал Тимофей. Не так представлял он себе возвращение домой. Но что затеял Головин? Зачем связал его? Семен, старший брат Архипа Головина, славился среди казаков своей жестокостью и упрямством. Сказывали, хотел он атаманом стать, но не заладилось. Ему мало кто верил. – Ты, стало быть, Тимоха, из Крыма убег? – Ты это знаешь. – А сколько вас там было, в плену? – Немного. – И ты один сюды дошел? – Как видишь. Семен, загорелый дочерна, сутулый, но сильный как бык, все глазами его сверлил. – Везучий ты. Не каждому такое удается. – Так пришлось. – А где Архипка, брат мой? – Не было его с нами. – Так и не было? – Не было, говорю. Я с Игнатом там оказался. Но его убили… – Игнат… – повторил Головин, словно имя это ему незнакомо совсем было. И потому не стоило о нем говорить. – А ты все же подумай, подумай. Где был Архип? – Ты из-за этого меня связал? – В степи его трупа не было, смекаешь? – Семен расхаживал перед ним, продолжая гнуть свою линию. – Значит, татары его увели собой. Как и тебя. – Я его не видел. – А я тебе вот что расскажу… – Головин нисколько не смущался упорством Медникова, принимая это как должное. – Вы бежали все вместе. Игнат, Архип и ты. Втроем. Дальше… «Что он задумал?» – пронеслось в голове Тимофея. Такой сыск учинил, что и кромешникам не уступит. А те, как он помнил по рассказам бывалых людей, в таких делах толк знали. – А дальше все просто. Игната, может, и правда убили татары, а ты убил Архипа. – А зачем? – В этом все и дело, – усмехнулся Семен, подводя к главному. – Ты о Степаниде не забыл часом? – А Стешка тут каким боком? – удивился Тимофей. Домыслы Головина любого могли с ума свести. – Архип тебе мешал. Вот ты и убил его. В наступившей тишине было слышно блеяние коз. Свет из щелей становился все слабее. Тимофей молчал. Теперь стало ясно ему, почему он тут оказался. И впрямь, все хорошо складывается. Трупа Архипа не нашли, это в самом деле странно. Он один смог убежать, хотя это и чудом кажется. Если бы на его месте оказался Игнат, Головин был бы более сговорчив и понятлив. Игнат Архипу не соперник. А вот с ним, Тимофеем Медниковым, все куда тяжелей. Но он Стешку не очень-то и любил. Архип… Оба они за ней ухаживали. Но ведь Архипка ветреный. Сегодня у него одна девка на уме, завтра – другая. И Пелагея из Лебяжьего тому подтверждение. – Как можно на меня так подумать? – Как подумал – не твоего ума забота! – злобно процедил Головин, более не разыгрывая обстоятельного хуторянина. – Ты пока тут лежи, поправляйся. А завтра мы решим, что с тобой делать. Головин вышел из сарая, плотно прикрыв за собой дверь. Было слышно, как снаружи звякнул тяжелый засов. Прошло не так много времени, и стало совсем темно. Тимофей лежал, проклиная на чем свет стоит хозяина дома, который когда-то был ему вроде как товарищ. Вспомнилось, как Арсений несколько часов тому назад уговаривал его продать ему татарский кинжал. Теперь-то понятна была его забота. Он получил бы кинжал, и деньги не пропали. Хотя, может, кинжал и так у него. Ведь на хутор Тимофей попал в беспамятстве. Просто не хотел Костылев перед Кирьяном вором показаться. Ведь когда-то и другие казаки могут узнать, что здесь произошло. Кинжал добыл он у татарина, когда пленники, увидев огромные языки пламени – знаки страшного пожара, решили уйти в побег. После смерти Игната попал он в одно селение, где были собраны около трех десятков пленников со всей Руси. Тут были и казаки с Днепра, и касоги, и холопы с Московии. Был даже монах один. Жили все вместе, говорили о разном и много – о побеге. Эти разговоры – самые любимые и самые тайные. Каждый смаковал мысль о свободе, никто с неволей не хотел мириться. Тимофей разговоры слушал, но не встревал. Знал он по рассказам старых казаков, что из Тавриды тяжело убежать. Пешим вообще далеко не уйти. А до Сурожского моря добрался – там и поймали. По воде не уйдешь. Верхняя Таврида – степная, а юг – горы. Если на юг уведут, считай, к туркам отправят. Они людей на корабли свои набирали, веслами тяжелыми ворочать. Туда попал – год-другой, глядишь, и на том свете уже. А если здесь оставят, то можно протянуть и дольше. Но это как повезет. Тимофей понял, что к туркам чаще попадали молодые, сильные мужчины. Как раз он из таких. Так что для побега у него несколько дней оставалось. Он сознавал: надежды никакой нет. Тосковал страшно. Иногда жалел, что не погиб там, в степи, все меньше мучиться. Можно было и как Игнат поступить. Однако бросаться с голыми руками на охрану и умирать, так и не убив врага, отчего-то не хотелось. Он все время ждал. Если б кто спросил, чего ждешь? Он бы не ответил. Тут все чего-то ждали. Избавления от мучений, скорой смерти или тайного чуда. И каждый продолжал ждать. Монах молился и остальных утешал. Многие к нему прислушивались. Тимофей по-прежнему сторонился других. Но как-то ночью он разговор тихий услыхал. Говорили двое: один пожилой уже, весь седой, второй помоложе, суетливый такой, оба из крестьян, похоже. – Эта окаянная… через море не переплыть… – Сурожское море – маленькое, – говорил пожилой. – Но в одиночку его на лодке не переплыть. – Туретчина меня ждет, – каким-то безнадежным голосом сказал молодой. – Плыть надо по-над берегом, – пожилой рассказывал так, будто сам завтра собирался так сделать. – Это как же? Молодой любопытствовал лишь потому, что скучно было. А так разговор поддержишь, и полегчает на душе. – Плывешь, чтоб берег виден был. И все на север, – монотонно бубнил пожилой. – А если кто увидит? – Что с того? Ну, увидят, а гнаться не станут. Зачем? На конях ты в море не пойдешь. Да и мало ли что за лодка? Кому это надо? Тимофей тогда и задумался. А ведь и впрямь, если на лодке уйти? С той ночи мысль эта крепко в нем засела. Но если бы не случай – ничего бы не вышло. Была тогда пятница, джума по-ихнему. Татары все куда-то торопились. Многие веселы были. У них верховодил Рашид, человек лет сорока, высокий, поджарый, всегда ходил в богатой одежде, сабля в дорогих ножнах, камешки вьют узорчики. – За такую саблю я бы мог купить себе деревню, – сказал как-то холоп из московских, с потаенной завистью глядя на Рашида. Прошел слух, что завтра пленников погонят на юг. И как раз в сумерках оживление какое-то он заметил. Прибежал кто-то из пленников, крикнул: – Пожар! Сначала ничего видно не было. Но потом Тимофей присмотрелся, увидел клубы дыма. А как совсем стемнело, языки пламени уже лизали небо. Татары всполошились. Что у них там горело, бог знает. Но всеми пленниками овладело некое возбуждение. Никто ничего прямо не говорил. Их держали под открытым небом. С одной стороны была стена какая-то каменная, но сильно разрушенная, может, сохранившаяся еще со стародавних времен. Вот они возле этой стены и спали. Поначалу их охраняло пятеро. Потом один куда-то ушел. И следом второй. Трое татар о чем-то тихо говорили. На пленников внимания вроде не обращали. А зря. Началось все с крика: «Бей их!» Тимофей с краю сидел, глядит, на татар несколько человек бросилось. Завязалась драка. С охранниками легко справились. Да и куда было троим против этой кучи-малы? Взяли их оружие. Но много ли на всех три сабли и пара кинжалов? И дальше пошла перепалка. Кто кричал, что надо на север уходить, а кто – на восток. Один нашелся разумный, быстро втолковал: – Уходить надо скорей! Сейчас сюда остальные явятся – и все! Бывшие пленники, почуяв запах свободы, разбегались в разные стороны. Каждый уходил обособленно, с теми, кого успел хорошо узнать за несколько дней неволи. Тимофей уходил в одиночку. Пожар бушевал все сильней. Огненные блики озаряли все окрестности. У пленников хватило ума убегать в ночное пустынное пространство, подальше от огня и жилищ. Когда к этому месту подбежало несколько татар, среди них был и Рашид, трясшийся от ярости. Он выхватил из ножен саблю, показывая на восток. – Они туда ушли, шайтаны! Его люди подобрали мертвых, поклявшись отомстить за них. В эту ночь большинство сбежавших пленников было найдено и почти половина из них убита. Тех, кто был с оружием, старались брать живьем, чтобы утром предать мучительной казни. Посчитали, что они главные зачинщики побега и убийцы их товарищей. К утру пересчитали всех живых и убитых. Не хватало пятерых. До полудня нашли еще троих. Одного, раненого, убили на месте. Двоих притащили в селение. Рашид одобрительно кивнул: – Еще два шайтана остались. Но далеко они не уйдут. Тимофей долго шел в темноте, уходя все дальше от отблесков пожара, который служил ему хорошим ориентиром. И тут услышал голоса где-то поблизости. Свернул вправо – и там голоса. Сразу сообразил, что это ловцы на двуногих идут. У крымцев была хорошо организована поимка беглых пленных. Всякий, кто бежал, только думал, что сумеет перехитрить преследователей, даже не догадываясь о том, что за долгие годы тут привыкли ловить беглецов. Знали наперед, куда они выйдут и что будут делать. Куда бежать с полуострова, с трех сторон окруженного водой? Дело было лишь во времени… Тимофей притаился как мышь, ждал, когда пройдут. И ведь повезло! Было их не так много и в темноте не смогли они расставить сети как следует. Надеялись на удачу, на то, что нервы сдадут у беглецов, сами выбегут на преследователей. И так чаще всего и выходило. Татары мимо прошли. А он, выждав еще немного, продолжил свой путь. Шел перелеском, радуясь тому, что сумел далеко оторваться. И в самом деле ведь никто и предположить не мог, что кто-то из беглецов уйдет так далеко. В рассветном мареве вышел к ручью, наклонился и долго пил холодную воду, от которой застывали зубы. Подняв голову, опешил. Прямо перед ним стоял мужчина среднего роста, с редкой бороденкой, в долгополом халате. – Шайтан! – крикнул мужчина, в руке его блеснуло лезвие. Тимофей разом подобрался, быстро оглядевшись. Он боялся, что рядом есть кто-то еще. Но пока других не было видно. Несмотря на то, что последние дни голодал, он все-таки был еще силен. К тому же понимал, нужно скорей уходить отсюда, пока не сбежались другие. Татарин кинулся на него, а он, уклонившись, легко поймал его за руку, крутанул и тут же подсек ногой. Мужчина упал, выронив кинжал. Тимофей схватил его за горло и задушил. Схватив кинжал, еще раз осмотрелся. Все было тихо. Он быстро скрылся в ближайшем кустарнике. С того дня шел к морю по ночам, днем отлеживаясь в укромных местах. Иногда казалось, что не дойдет. Сомнения одолевали, туда ли путь держит? Но казацкая привычка ориентироваться по солнцу и звездам, привитая в детстве отцом, не подвела. Море выкатилось на него, как паводок весной. Он пробирался по зарослям виноградника, и вот оно, Сурожское море. Здесь неподалеку было селение. Он два дня прятался в винограднике, воровал яблоки в садах, присматривался. Отыскал он и лодки рыбацкие. В памяти оживали рассказы старых казаков. На утлых суденышках переплывали они большие расстояния. И не раз. Главное, чтоб ветра сильного не было. В одном из садов нашел кувшин. Когда кувшин ухватил за ручку, раздалось шипение. Из травы поднялась змеиная головка. Тимофей отпрянул и тут же резко бросил кинжал, пригвоздив гадюку к земле. Позже он наполнил кувшин ключевой водой. Без воды садиться в лодку – верная смерть. Присмотрел одну лодку. К ней старик выходил, что-то чинил и шел назад. Когда подготовился, на рассвете в лодку сел и погреб на север. Солнце застало его уже далеко от берега. Так и держал. Перекопь у него слева оставалась. Ему повезло. Море несколько дней спокойное было. Выгреб к пустынному бережку, лодку бросил и по плавням дальше. Не верилось, что выбрался. Но правду говорят: если долго все хорошо идет – жди беды. На татар он нарвался случайно. Двое их было. И было в них что-то чудное, словно они сами от кого скрывались. Потому он их и не сразу заметил. А как увидел – поздно уже было. Один из них его приметил и указал другому: – Урус! Казак сразу главное усмотрел. У них не было огнестрела. Только сабли. Значит, ближний бой. А у него лишь кинжал. Хоть и длинное лезвие, а с саблей все равно не сравнишь. Может статься, это обстоятельство и помогло ему. Когда они увидали, что он вооружен только кинжалом, в манере их появилось презрение. Они засмеялись, тихо переговариваясь меж собой. – Гяур! – сказал первый, проведя рукой по горлу. – Белый бог тебе не помогай! Ты – баран! И это, как понял Тимофей, не было оскорблением. Татарин просто-напросто сравнивал его с бараном, идущим на убой. Он казался легкой добычей. Но они просчитались. Тимофей был зол, как зверь, но и осторожен, как зверь. Не за тем он выбрался из полона, чтобы в землю лечь недалеко от своей земли. Схватка была яростной и скоротечной. Ему повезло. Первого он быстро ранил, и довольно тяжело. Потом отошел на несколько шагов в сторону, чтобы другой не смог своему товарищу чем-то помочь. И со вторым дрались они жестоко. Уже безоружные, катались по траве, татарин ругался, Тимофей молчал, собирая последние силы. Когда все было кончено, долго стоял и смотрел на мертвого врага. Потом глянул на другого. Он еще был жив и, прикрывая кровавую рану на боку, пылал ненавистью, сжимая клинок. Он надеялся, что казак подойдет к нему и тогда он сможет ранить его. Но Тимофей, оглядевшись вокруг, понял, что помощи раненому ждать неоткуда. Сам помрет. И медленно пошел на север… Ветерок задувал в щели, свистел, как мальчишка, шуровал соломой. Чуялось, как где-то рядом вздыхает домовой, крадется по двору, балует. Все казалось каким-то зыбким, ненастоящим. Как будто в полусне Тимофей услышал легкие шаги по двору, вроде как кто-то крался в ночи. Если это вор, то собака должна облаять его. У Головина кобель злой, чужого не подпустит. По деревянной стенке сарая как будто зверек пробежал. Легкое такое шуршание. И сразу тихий голос: – Тимоха, ты здесь? Тимофей вздрогнул, быстро глянув в пустой угол сарая. Показалось? Но разве он мог что-то рассмотреть в такой темноте? Видать, домовой и в самом деле его блазнит, издевается. Но голос повторился. И была в нем, ей-богу, человеческая теплота, живость. – Тимоха… – Шу тебя, нечисть! – сплюнул Тимофей. Перекреститься он не мог, так как руки были связаны. – Не ругайся… – кто-то вполне отчетливо произнес за стенкой. Спустя несколько мгновений засов был сбит и дверь тихонько приоткрылась. Теперь-то Тимофею было ясно, что это живой человек. Незнакомец шагнул к пленнику, нагнулся и, ощупав, перерезал веревку. – Уходим, быстро! И тут Тимофей признал в нем Матвея Ширшова. – Матвей, ты, что ли? – А то кто ж? Идем, идем. Он помог Медникову подняться, легонько толкнул в плечо. – Не робей, казак. Едва вышли из сарая, Матвей его направил к плетню. – Сюда, сюда. – А чего кобель не кинулся? – удивился Тимофей. – Он меня знает, стервяга, – тихо посмеялся Матвей. – Но я ему все равно мяса дал, он на той стороне двора. Перелезли через плетень – и ходу в степь. В маленькой балке у Матвея кони припасены были. – Я для тебя взял, Тимоха. Он подвел его к коню. Тут же и снаряжение было приготовлено. Сапоги, сабля, короткий кафтан. – Я же верну, Матвей. Ей-богу! – Да уже не вернешь, – с потаенной грустью молвил Матвей, глядя куда-то в степь. – Да ты что? – Вот то. Бежать тебе отседова надо, Тимофей. – Так прямь и бежать? – Семен тебя убить надумал. Ты разве не понял? – Да он с ума сдернул! Решил, что я Архипа убил! Это же надо придумать! – Именно, – сказал Ширшов, сам ничему не удивляясь. В своей жизни повидал и не такое. – И он от своего не отступит. А с ним даже Горлик считается. Они тебя все равно убьют, если не уйдешь. Тимофей задумался. – Как же ты меня нашел? – Когда приехал за тобой, Пелагея сказала, что тебя уже проводили. Я взбеленился, что, как? А когда узнал, что Костылев приезжал, сразу смекнул, откуда ветер дует. Я сюда, на хутор, к Головину. Ему не показывался, без толку. Он бы не признался, а я бы тебя не выручил. А здесь их человек пять или шесть. В лоб лезть мне не резон. Хорошо, что они все пьяные. До утра не прочухают. А утром ты у Воронежа будешь. – Ширшов рассмеялся. – Век благодарить тебя буду, Матвей. – Езжай с богом, Тимоха. Примерь сапожки-то. Вдруг малы? Но я на твой рост прикинул. Сапоги и вправду впору оказались. – Вот и сабля тебе. – Ты заботливый, как отец. – Медников бережно принял саблю. С детства у него уважение к хорошему оружию было. – Может, свидимся еще? – Не загадывай. Тимофей сел на коня, Матвей сунул ему плетку. – Эх, Головин, паскуда! Кинжал, что из Крыма привез, себе забрал. Он подумал о Костылеве, который его оглушил сзади. Этот тоже вполне мог кинжал забрать. То-то он торговался в Лебяжьем. А ведь раньше, бывало, они пацанами вместе на Дон бегали, ловили рыбу, купались. Но недолга человеческая память. – На, вот. – Матвей отдал ему свой нож. – У меня таких десяток. А тебе в дороге сгодится. Тимофей сунул нож за голенище. Со степи дул ветер прямо в лицо. Вот она, судьбина! Бежал от крымчаков домой, а ныне из дома приходится бежать. – Прощай! Жеребец послушно вынес седока из балки, уходя в пустынную степь. Ширшов перекрестил в воздухе беглеца и сам вскочил на коня. Оглянулся в сторону хутора. Интересно, догадается ли Головин, как сумел Тимоха сбежать из сарая? Ясно дело, поймет, что кто-то свой помогал, раз кобель не залаял. Но своих немало, поди разберись! * * * Алексей понял, что лошадей разбойнички держат в потайном месте, недалеко отсюда. Он заметил, что время от времени кто-то из разбойников куда-то уходит, а другой возвращается. Так они меняли дозоры. Уже после полудня появились несколько новых людей. Были они веселы, разговорчивы. Но, увидев незнакомого человека, смолкали. Между тем Денис подозвал Алексея. – Иди-ка сюда! В руках он держал сапоги. Не новые, но вполне справные. Даже железные подковки на них выглядели так, будто их лишь вчера подковали. – Вот, надевай. – А это откуда? Он взял сапоги, с некоторым недоверием рассматривая их. Никак не ожидал он, что обновка его ждет так скоро. Не хотел он признаваться, что никогда в жизни не носил сапог. – Ты лучше спроси, от кого? – усмехнулся разбойник, стоявший рядом с Денисом. Он был из тех, кто пришел не так давно. И по всему видать, с ночного промысла. То добро, что разбирали они в своем кругу, было награблено где-то по соседству. – И от кого же? – От того, кто тебе поклон шлет! – забавлялся разбойник. – Это, Дениска, человек прибыл, чтоб нам заместо шута быть? Как у царя? – Это кто шут? – Алексей побледнел, он был готов кинуться в драку. – Тот шут, у кого черти пляшут, – смеялся разбойник, не веря в обиду Алексея. Он разделял общее мнение, что новичок слабоват. – Брось ты, Стрепет! – осадил его Денис. – Он не освоился еще. Ты тоже не мастак был поначалу. Стрепет промолчал. Спорить с Денисом ему не хотелось. Еще свежа была в памяти их первая встреча, когда пришлось ему уступить молодому, но жесткому и умелому в драке Денису. Он что-то сказал собеседнику, и оба они рассмеялись, оглянувшись. Алексей понимал, что сапоги, может статься, принадлежали тому, кто убит этими людьми. Преодолеть отвращение было непросто. Он был на виду. Они забавлялись и наблюдали, как наблюдают за зверьком, попавшим в клетку. Ему даже можно бросить кусочек хлеба. Но все это до поры. Развязка наступит быстро. Ближе к вечеру стало заметнее волнение в разбойничьем стане. Все как будто чего-то ждали, поглядывая друг на друга. Алексей ни о чем не спрашивал, опасаясь попасть впросак. И позже понял, что поступил верно. Разбойники ждали своего атамана. Он появился внезапно, но это лишь для непосвященного Алексея, незнакомого с повадками и нравами разбойников. Атаман Верескун был среднего роста, широкоплеч, но не производил впечатления человека, чересчур сильного физически. В шайке были люди заметно его сильней. Однако от Алексея не укрылось оживление лихих людишек. Даже Денис, насколько казался самостоятельным и независимым, но и тот как-то притих, не стало слышно его обычных шуточек. Сосредоточенный и собранный, как перед важным делом, он терпеливо ждал, когда атаман сам обратится к нему. Алесей сообразил, что сейчас и решится его участь. А все, что было до этого, лишь присказки. – Эй, человек! – вдруг крикнул ему кто-то, махнув рукой. – Иди сюда! Алеша вздохнул и поднялся с коряги, ступая медленно, словно по краю невидимой пропасти. – Вот он, Верескун! Алесей глянул с неприязнью на говорившего. Это был Куробат. Этот, ясно, за него и ломаного гроша не даст. – Ты, стало быть, беглый холоп? – Да. – А кого убил? – Хозяйского сына. – Прямо сына боярина? – Да нет… – Алексей замялся. – Эту деревеньку когда-то подарили Сыромятову, он был в опричнине у Малюты. А это, стало быть, его сын. – Сыромятов? – Верескун прищурился. – Знал я одного такого. Давно про него не слыхал. – Это он так говорит, атаман, – вмешался Куробат, чувствуя возросшую заинтересованность вожака шайки. – А мы как проверим? – Не встревай! – поднял руку Верескун. – Из какой, говоришь, деревни? – Из Кремневки. – А хозяина как звать? – Фадей. – Так у него же сын Спиридон? Это было сказано так, что любой поверил бы, что Верескун хорошо знает и Кремневку, и ее обитателей. А может, и вправду, знает? Но говорит другое, будто испытывает. – Нет, – покачал головой Алексей, чувствуя подвох. Какой еще Спиридон? Отродясь в Кремневке не было таких. И только сейчас он открыто глянул на атамана, пытаясь уловить его замысел. Но где там! Тот смотрел на него, как на клопа, вылезшего из клети наружу. Алексей понял, что ляжет в землю еще до заката. Накатило безразличие. Но он все же решил идти до конца, а там… – Сына его Александром зовут. Вернее, звали… – Так ты его убил? – Он мою невесту… – Невеста – это хорошо. Так ведь у нас нет жен. Как же ты будешь? Все засмеялись. И было в этом веселье какое-то злое ожидание, предвкушение. Чувствовали они, что потеха близится. А зрелище смерти – самая желанная потеха. Но Верескун не торопился и будто бы хотел помочь ему, да не знал, как. – Чего молчишь? – Не знаю. – Атаман, он справится, – подал голос Денис. Алексей обратил внимание, что Денис не смотрит на него, нарочно отводит взгляд. Таилось ли тут что-то особенное – понять было трудно. – Дениска, мне уже сказали, что ты его защищаешь. Он тебе знаком, что ли? – Нет. – На кой леший он тебе сдался? – У нас людей не хватает. – Люди всегда найдутся, – двусмысленно молвил Верескун, ощупывая беглого холопа взглядом. – А вот чужой нам ни к чему. Ты на дыбе висел когда-нибудь? – Бог миловал. Денис не понимал атамана. Зато беглый холоп Фадея Сыромятова понял его хорошо. – Еще успеешь, – ласково сказал Верескун. – Но я туда не тороплюсь. Разбойники обступили их тесным кругом, ожидая решения атамана. Алешка замер, предчувствуя недоброе. – Возни с ним много, это верно, – молвил Верескун. – А потому – кончать его, мужики! Хоть и ожидал Алексей чего-то подобного, но до последнего надеялся, что сумеет выбраться. Не чуял он за собой вины перед этими людьми. Когда Верескун отправил его на смерть, в душе что-то перевернулось. Алешка, как бешеный, кинулся к ближнему разбойнику, выхватил у него из-за пояса саблю, а самого сильным ударом сбил наземь. Оглядевшись, готов был дорого продать свою жизнь. Сколько сумеет убить? Одного? Двоих? Но вдруг темнотой заволокло глаза, как стоял – так и грохнулся на землю. Ударивший его сзади в затылок мужик, ухмыльнувшись, нагнулся и забрал саблю. – На, возьми, – он протянул ее владельцу. – Хорошо, что не рубанул тебя кудлатый. Алексей, открыв глаза, увидел, как над ним склонился Денис. – Ожил? Алешка сжал зубы. Отчего не умер сразу? Теперь снова мучиться тревожным ожиданием смерти. Он приподнялся, оглянувшись вокруг себя. Разбойники смеялись над ним, как над малым дитем. Только Куробат не смеялся, мрачный, стоял в отдалении, млдча наблюдая. Денис улыбнулся ему, протягивая руку. – Теперь ты наш, живи долго! Алесей встал, еще ничего не понимая. Но Денис ему вкратце пояснил, что атаман так проверял его. – Ты молодец! Все верно сделал! – А если бы убил кого? – Не дали б, – уверенно отрезал Денис. – Ты, думаешь, первый такой? – Мужики и раньше собирались меня убить. – Это они шутили. Без атамана не хлопнули бы. У нас законы не хуже царских. Своего не выдавать и без вины не убивать! Если кто нарушит – сам смерть примет. Вот так-то, Алешка! – Ты хоть намекнул бы мне, – посетовал Алексей. – Нельзя было. Так Алексея приняли в шайку. Глава вторая Знакомство Дом остывал, как потухшая головешка. К утру все жильцы уснули и некому было подтопить. Но ранней осенью в Москве еще было тепло. Тимофей проснулся, почувствовав жажду. Пошарил рукой впотьмах, поднялся с полатей, босиком прошел в угол комнаты. Полы холодные, ноги ломило. Схватил ковшик, нацедил холодной воды из бочки и жадно выпил. Голова болела после вчерашнего. Сквозь слюдяное оконце разглядел полоску пробуждающегося рассвета. Город и сам как будто смотрел на него сквозь маленькое окно. Как ему принять чужого? Там, за окном, была волнующая неизвестность, которая манила в детстве рассказами о далеких временах, о событиях, перевернувших жизнь целых поколений и народов. Это были рассказы о войнах и бедствиях, о великом голоде и жутких опустошениях, когда обезлюдели селения после мора и люди начинали питаться человечиной. Все сходилось в этом городе, издавна служившем точкой опоры Руси. Он долго ждал этой встречи, но теперь по странному велению судьбы город иногда вызывал раздражение. Это случалось после того, как сам уже подрос и стал воином. Но подлинной причины этого он понять не мог. Там, на Дону или в Сибири, все было гораздо проще. Он воевал, зная, что может погибнуть в любой момент. В той жизни была ясность, которой ему не хватало здесь. Оказавшись в Москве, он остро ощутил обман, колдовское наваждение, которое, быть может, будет преследовать его всю оставшуюся жизнь… Далекие купола церквей уже отчетливо вырисовывались в расступающейся темноте. «Стало быть, там восток…» – вскользь подумал по старой привычке казак. Сразу находить ориентиры, запоминать приметы местности – это было в крови. Где бы он ни находился – он должен был знать, как ему отсюда уйти. Скрипнула дверь. Он резко обернулся, увидев на порожке хозяина. Тот как будто подглядывал за ним, ждал пробуждения. И вот вырос, словно из-под самого пола. – Ты чего встал, Тимофей? – В голосе удивление. – Воды попить. – Это само собой, – кивнул хозяин дома купец Артемьев. – Знатно мы с тобой посидели. – Не без этого, – согласился Тимофей и сделал еще несколько глотков. Полегчало. Недавние мысли показались чем-то чудным, непонятным. Наверное, с похмелья. Теперь надо с хозяином толковать, хоть и не очень хочется. С купцом иногда легко было. А иногда он казался себе на уме. Может, все они такие, кто знает? – Ты ежели совсем проснулся, так иди в горницу, я прикажу вина подать. И закуски. Купец маячил смутной фигурой. – Посплю еще маленько, Петр Трофимыч. – Ну, иди спи. Тимофей вернулся в постель, уютно закутался в одеяло. Но уже не спалось. Не думал, не гадал он, что вот окажется в Москве. События последних месяцев быстро пронеслись в голове. Ушел он вместе с Воейковым в Сибирь воевать Кучума. Андрей Воейков – человек известный. Смелый, решительный. Для пользы Русской земли себя не пожалеет. Хотел воевода Тарский окончательно добить хана Кучума, который, пользуясь своим старым влиянием на вождей окрестных племен, мешал дальнейшему продвижению русских в сибирские земли. Набрал служилых людей и с ними казаков. В Сибирь отправились и ясачные люди. Поход удачно прошел. Хоть и не смогли они поймать самого хана Кучума. Ушел он, как всегда, неуловимой тенью, был рядом, но не дался, ускользнул, как угорь. Даром, что стар стал. Когда в конце августа наши вышли к берегу Оби и напали на стан ханский, казалось, Кучум найдет здесь свою погибель. Бой продолжался с утра и до самого вечера. Побили многих из окружения старого хана – нескольких князей и мурз. Уже к ночи татары отошли к Оби и на лодках ушли в темноту. Искали Кучума, но где там? Кто-то из казаков сказал, что он утонул в реке. Этому поверили, хоть и не все. Пленников взяли с полсотни. Иных могла удивить та видимая легкость, с которой Андрей Воейков разгромил Кучума. Но это все россказни для тех, кто настоящей Сибири не видел. Напряжение великое было. И всем хотелось, чтоб все удачно прошло. Про Ермака и смерть его помнили. И никому не хотелось промашку дать в этот раз. Плату хорошую получил Тимофей, но тут случай неприятный вышел. Поссорился он с одним человеком, а тот из зажиточных. Игнат Нарубин. Сам Воейков его привечал. И тут чуть не дошло до смертоубийства. Нарубин был человеком жадным до чужого богатства, всякий раз, когда случай представлялся, старался урвать побольше, а если кто помешает – того без раздумий мог убить. Конечно, в сибирской земле нехристи погибали от руки русских много раз. На войне счет чужим жизням не ведут. Но это если в сражении. Ведь еще сам Ермак своим людям заказывал без надобности людишек местных не трогать. За это и смерти предавал. Однако Нарубин был хитер. Действовал так, что не подкопаешься. Уличил его Тимофей раз, другой. Но поди докажи! Тут и над ним самим тучи начали сгущаться. Дружок один Тимофею посоветовал бежать, пока живой. Вспоминая это, Тимофей улыбнулся в темноте. Не впервой ему срываться с насиженных мест, уходить в ночи, как тать. И конца тому пока не видно. Недалеко от Москвы в дороге он оказался неподалеку от того местечка, где обычно разбойники проезжих грабили. Вот и в этот раз остановили лихие людишки купеческий обоз. Кое-кого убили, а самого купца захватили. Было их немного, пятеро всего. Тимофей вдруг сообразил, что может справиться с ними, если внезапно нападет. Так и вышло. Двоих разбойников он убил, одного тяжело ранил. А еще двое, бросив награбленное, утекли. Наверное, подумали, что служилые на них напали. Уж слишком уверенно неизвестно откуда появившийся мужик держал себя. Не иначе – на помощь надеялся. Оно и к лучшему для всех. Если б не убежали, легли бы рядом с дружками на землю. А кто бы похоронил – одному богу известно. Купец Петр Артемьев обрадовался нежданному спасителю. – Я уж на тот свет собрался, – сказал он Тимофею. Сам был бледный, как холстина. – Откуда тебя бог послал? – Мимо я проезжал. – Казак не знал, что отвечать. – Я тебя теперь не отпущу. – Да чего это? – удивился Тимофей, соображения гостевого человека ему пока непонятны были. – А вот чего! – купец говорил как о чем-то само собой разумеющемся. – Пойдешь со мной в Москву. – Да что я там не видел? – Эх, друже! – улыбнулся купец, проницательно глянув на казака. – А ты бывал в Москве? – Нет, не бывал, – честно признался Тимофей. – А говоришь, чего не видел? Людей моих побили, видишь? Мне одному несподручно будет. – Хорошо, я согласен, – подумав, сказал казак. – Только нам уходить отсюда быстрей надо. Варнаки могут вернуться с подмогой. Начали они товары перетаскивать. Кое-что пришлось бросить. Купец до своего добра жадный был. С каждой мелочью носился, как нянька с младенцем. – Удивляюсь я тебе, – сказал, глядя на него, Тимофей. – Вот ты только что под смертью ходил. А теперь трясешься, будто у тебя последнее отнимают. – Ты, брат, хороший человек, – с теплотой в голосе ответил ему купец. – Но купцом тебе вовек не стать. – А я и не стремлюсь. И тут послышался им стон. Тимофей пригляделся к лежавшим на дороге разбойникам и заметил, что один из них вроде шевелится. Он-то поначалу подумал, что всех разом убил. – Этот живой! – указал он купцу. – Убить его надо! – крикнул Артемьев без раздумий. – Да леший с ним, – отмахнулся казак. – И так помрет. Добивать раненого ему не хотелось. Он и на поле боя такой же был. Когда другие бродили, раненых добивали, он уходил подальше с глаз долой. Кое-кто посмеивался над этим, но кто-то и понимал. К тому же многие, кто хорошо знал Медникова, не хотели с ним связываться. В бою он был хорош. Этого было достаточно. – Как знаешь, – пожал плечами купец, схватив тюк с пушниной и перебросив на телегу. – Может, потом это тебе и зачтется. A может, придется пожалеть… Сам-то он руки марать в крови не собирался. Если по правде – и не умел этого. – Да господь с тобой! – усмехнулся Тимофей. – Он еще до темноты отойдет. Артемьев его уже не слушал, полностью погруженный в свои заботы. Они решили отвязать двух лошадей, благо седла у него в запасе имелись. И бросить два воза. Уходить с одним возом, чтоб полегче было. Пока Тимофей, как более привычный к этому делу, седлал лошадей, купец заканчивал со снаряжением обоза. – Эй, человече… – вновь услышал казак голос раненого. – Убей меня, чего мучить? Купчина правду сказал. – Я тебе не помощник, – покачал головой казак, даже не обернувшись. – На том свете теперь свидимся. Перед тем как уйти, Артемьев несколько мгновений стоял возле трупов своих людей, которых они положили около дороги. На похороны не было времени, ибо все они могли лечь рядом. Но какая от того польза? Незавидная доля досталась христианам, хотя, как потом сказал купец, один из них был некрещеный. – Поставлю свечку за упокой их души! – сказал Артемьев, усевшись на коня. – С богом, тронули! «Поставишь, ежели дойдешь», – мысленно ответил ему Тимофей, оглядываясь по сторонам. Купец знал иной путь, хоть и более кружной, но надежный. Надо было выходить на Казанскую дорогу. Но ведь и там их могла ждать засада. Все же на этот раз им повезло. До самой Москвы дошли спокойно. * * * Солнце казалось чудовищно-огромным. Склоняясь к закату, оно багровело, как будто грозя опалить землю. Уж сколько раз, еще будучи мальчишкой, он наблюдал закат, удивляясь этой загадочной мощи, неподвластной человеческому разумению. Далекие предки-язычники порой не смели верить тому, что солнце может появиться вновь. И тогда смерть всему живому! Тоска разъедала душу, как земляной червь, медленно, но упорно. Годунов временами не понимал своей тревоги. Уже третий месяц он – царь Руси. Но на деле давно уже правитель. Кто мог всерьез воспринимать Федора? Только малодушные, которые продолжали видеть в нем наследника Иоанна. Но вся суть состояла в том, что именно он, Борис Годунов, был истинным наследником русских царей. И разве не доказал он это в течение лет, прошедших после смерти Иоанна? Федор, набожный, как монах, мало что видел вокруг себя. Долгие молитвы заполняли его существование. Ему бы кем другим родиться, не царским сыном. После смерти его в душах многих князей и бояр царило смятение. Вдова царя, уже находясь в Новодевичьем монастыре, убеждала своего брата, что иного выбора ни у кого нет. Но он не верил. Боялся чего-то. Может, ждал знака божьего? Когда пришли к нему в Новодевичий монастырь тогда, зимой, он вышел, внимательно наблюдая за собравшимися людьми. И на мгновение одно показалось, что разглядел в глазах иных страх. Но чего они могли бояться? Прошлого? Настоящего? Или будущего? Прошлое – оно, как тень, незримо крадущаяся по пятам человека. Но каждый видит только то, что посылает ему бог. Кто-то мог видеть в нем родственника Малюты, давно погибшего, но незабытого. Смерть, разрушения, казни, опала – все это продолжало существовать в памяти людской. И если он – царь, тогда все может вернуться? Такое пересилить трудно. Настоящее – оно изменчиво и неуловимо, хотя иногда кажется, что все при тебе. Протяни руку – возьмешь кусок хлеба. Но истина в том, что настоящее ускользает, как песок меж пальцев. То-то и жизнь человеческая. Вставая поутру, не знаешь, чего ждать к вечеру. Будущее – это бездна. Бездна возможного и ничтожного. Он чувствует присутствие этой бездны ежедневно и еженощно. Страшно другое. Увидеть свое будущее в глазах юродивого, покрытого грязью и струпьями. Разве не этого боялся его благодетель царь Иоанн? Вспомнив про Василия, прозванного в народе Блаженным, Годунов нахмурился. Вот так царская жизнь зависит от воли какого-то нищего. А сам он верит в пророчества? Вспомнил он, как царь Иоанн говорил с ним в Опричном дворце. Рассуждали они о судьбе человеческой. Царь много книг прочел, и о том, что в Европе делалось, знал не понаслышке. Еще когда король французский Карл, ревностный католик, в 1572 году от Рождества Христова, в день святого Варфоломея учинил жестокую расправу над сторонниками немца Лютера, царь Иоанн прознал, что было прежде знамение. И вроде какой-то астролог предсказал, что погибнет много народа. Вот так царь и судьбы своей искал продолжение. Лапландским ведьмам верил и не верил. Астрология – наука тонкая. А также и то древнее ведовство, что к христианской вере нетерпимо. Но как понять, кто говорит правду? Царь Иоанн юродивых всегда слушал, хотя жизнь их в самой грязи протекает. Это удивительное смешение тех, кто высок по происхождению и кто низок и подл, однако в жизни получает неизмеримо больше – как по справедливости оценить? Вельский – каин. Бывший друг. А ныне кто? Веры ему нет. Пришлось жаловать его в окольничие. А с ним и Кривого-Салтыкова, и многих иных званиями одарить. Без этого трудно начинать. Своего рода также нельзя было забыть. Степана Васильевича Годунова – в дворецкие. А Дмитрия Ивановича Годунова – в конюшие. Знал он, что с самого начала за ним тайно наблюдают. Каждое его движение и слово взвешивают и обдумывают. Того гляди – наживешь врага и даже не заметишь этого. Борис Годунов перекрестился. Не хватает ему той воли, что была в царе Иоанне. Ведь тот мог легко, не задумываясь, одарить человека, возвысить и унизить, как ничтожную тварь, смешать с грязью, и заставить смерть принять в муках. И все происходило так естественно, что ни у кого тени сомнений не возникало. Страх убивал любые чувства. Ему же, первому из рода Годуновых, кто так высоко поднялся, стал царем Руси, всюду мерещится недоброжелательство, тщательно скрываемое под маской благолепия и почитания. Послышался стук в дверь. Он вздрогнул, но тут же улыбнулся. Так мог стучать к нему только один человек, его жена, Мария Григорьевна. Она вошла, быстро оглядела комнату, будто искала кого-то, и царю на мгновение показалось, что видит он перед собой своего тестя Малюту Скуратова. Как будто тот же взгляд, одновременно и цепкий, и ускользающий. Взгляд человека, который причастен к самым сокровенным тайнам Кремлевского дворца. Но он взял себя в руки. – Ты бледен что-то? Уж не заболел ли? – участливо спросила Мария Григорьевна, подходя ближе. – Мне ныне болеть некогда, любовь моя, – отозвался он, привлекая ее к себе. Думал ли отец ее, когда выдавал замуж, что станет она царицей? В те времена и он сам, молодой парень, вдруг ставший приближенным самого царя Иоанна, чаще думал лишь о том, чтоб уцелеть в водовороте интриг, внезапных заговоров, мнимых и настоящих, в любви и ненависти которые переплетались и шли рука об руку. В каком из гороскопов, составленных знаменитыми астрологами, скрывалось его будущее? Про это он когда-нибудь узнает. * * * Едва Тимофей спустился в подклет, как хозяин, будто высматривая его, сразу кликнул жену: – Прасковья, накрывай на стол! Отказываться не имело смысла. Знал казак, что хозяин не отстанет. Да и, если честно, других-то дел на сегодня не предвиделось. Жена хозяина, полнотелая, веселая, прислуживая за столом, искоса поглядывала на казака. То же самое было и вчера. Тимофей взгляд осторожно отводил, стараясь не смотреть на жену купца. Он почувствовал в ее глазах не просто любопытство к новому человеку. Это был интерес женщины. И, видно, потому сама взялась прислуживать за столом, хотя могла позвать девку Нилу, которая была в купеческом доме за повара. – Сегодня схожу, отдам Никодиму за брата, – хмелея, сказал Артемьев, наливая себе еще вина. – А ты чего не пьешь? Он заметил, что стакан казака еще полон. – Успею. – Тимофей отломил кусочек хлеба. – Мне по Москве походить охота. – Это надо, – кивнул купец, – стерлядки вон попробуй, Нила у нас знатно готовит. – Чего тебе шляться к Никодиму? – недовольно молвила жена. – Сам придет. – Как же, брат его погиб. – Он знал, на что шел. – Я же его не в стрельцы звал, он мне в ездовые нанимался. – То-то, в ездовые, – раздраженно буркнула жена, отодвигая от себя тарелку. – А сколько их по дорогам лежит? Ты брату Никодима хорошо платил, грех обижаться. – Никто и не обижался, Прасковья. А все-таки нет теперь человека. Если я не пойду сам – молва обо мне пойдет. Честный скажет: Артемьев, как нехристь, поступил. И ко мне не пойдет. Людей верных собирать – большая забота. Ты про это не знаешь. – Тебя и самого могли убить. – Это прозвучало как последний довод. – Могли… – Артемьев глянул на казака, и хмеля уже не было в глазах. – Вот Тимофей помог, бог его послал. – С этим не поспоришь. – Прасковья тоже посмотрела на гостя. – И как это ты там оказался, в толк не возьму? – Я же вчера говорил тебе, да ты не помнишь, – поморщился купец, поднимая стакан. – Тимофей от Воейкова шел. Они Кучумку искали. Вот теперь все гнездо это сгинуло навек. – Ты вчера много чего говорил. Ты сам-то упомнишь? Что же, убили Кучума? – В карих глазах Прасковьи мелькнуло любопытство. – Ускользнул он. Как рыба в Оби! Махнул хвостом, и нет его. В ту ночь мы все обыскали. Но разве ж его сыщешь так запросто? Людишки после боя бегали, как тараканы. Каждого не усмотришь, – пояснил Тимофей. – Он, говорят, спрятался в дальнем улусе. Но мы взяли многих его людей. – А чего ты от воеводы ушел? – продолжала допытываться женщина. – Мало заплатил? Жена купца была такая, как он себе их и представлял. Хваткая, уверенная в себе. Она чувствовала, что она хозяйка в этом доме. Пожалуй, даже сам купец ей уступит. А может, просто перед гостем не хочет себя истинного показывать? Кто ж поймет? Она обращалась к нему запросто, как к своему давнему знакомому. Если ее муж и замечал такую подробность, то, видно, не придавал значения. Тимофея же эта простота слегка задевала. Он никак не мог примериться, как ему говорить с Прасковьей. И, если отвечал, то всегда как будто не ей, а кому-то другому за столом. Купец же знай себе подливал вина. От верной смерти ушел, как не порадоваться? Он уже давно торговлю вел. Приходилось и с самим Строгановым торговать. Гостевал у них. Слышал он, что дальний предок их, Спиридон, вроде как крещеный мурза Золотой Орды, попал к татарам в плен и мучили его сильно, за измену веры и службу русским застрогали до смерти. От того и сын его стал называться Строгановым. Но это дело давнее. Теперь-то Строгановы всю торговлю на Урале в своих руках держат. По Каме-реке пройдешь. Или в Пермь подашься – всюду их люди. Везде связи. И думал порой Артемьев, чтоб и ему вот так подняться. Но пока не судьба. Ждать. Много и долго ждать нужно. Тогда и выгорит. Он снова выпил, закусывая стерлядкой. Его нынешняя жизнь, после того, что с ним случилось, стала другой казаться. В ней больше красок, что ли, появилось. Купец пьянел, чувствуя себя счастливым. Так и в запой уйти недолго. – Он платил хорошо, – между тем уклончиво сказал казак его жене, вспоминая Воейкова. – Да и срок мне вышел уходить. – Что же думаешь, они людей без надобности станут держать? – попробовал втолковать жене сам купец. – На дело людей наняли, а там и конец всему. Такое объяснение казалось правдоподобным. – Ну, как скажешь. Она вышла за дверь. И сразу, как по команде, к ним зашли двое детей купца, погодки сын и дочь, шестнадцати и пятнадцати годов. – Чего, Сенька, рыщешь? – ласково спросил его отец. Было заметно, что детей он любил. – Стерлядки хочу. – Ешь вот да сестре дай кусок. Дети сели на край стола, молча ели, поглядывая на старших. Потом вдруг Сенька, не по годам высокий, с густыми черными волосами, свисавшими чуть не до носа, улучив момент, обратился к гостю: – А правда, что в той Сибири есть люди с рыбьими хвостами? – Это кто тебе сказал? – возвысил голос отец. – Говорят, что есть, – улыбнулся казак. – Но я не видал. – А ты Кучума видал? – Нет, не видал. Я его сына видел. Мы его взяли со всем добром. Воевода сказывал, что должны их в Москву привезти. – Когда? Глаза у парня загорелись. Его сестра, спокойная, лицом похожая на отца, отмалчивалась, прислушиваясь к беседе. – Зимой должны… Он припомнил разговоры об этом еще в стане Воейкова. Посмотреть там и впрямь было на кого. – Вы, детки, идите, – сказал свое слово купец. – Нам с гостем поговорить надо. Оставшись наедине с казаком, Артемьев чуть наклонил голову, как скворец, разглядывающий букашку. – Ты, стало быть, Тимофей, в городе походить надумал? – Раз уж попал в Москву. – Это дело хорошее. Но смотри в оба. – А чего? – улыбнулся казак. – Кромешников, слышь, давно уже нет. Кого бояться? – Кромешников нет? – купец глянул на него задумчиво, будто и не пил вовсе. – Но люди остались. Ты что же думаешь, их всех перевели? Да и не о том речь. Опричнина – это зипун. Сменил его, надел новый. А суть в человеке осталась. Ее так просто не переведешь. – Мудрено говоришь, хозяин. – То-то, мудрено. При новой власти всегда ходи да оглядывайся. – Но царь-то, он человек бывалый. Еще при Иоанне много чего делал. Имя Бориса Годунова в народе давно известно. Бывалые казаки частенько говорили, что сам Федор Иоаннович к нему прислушивается, как к отцу родному. А это чего-то стоит. Но у хозяина на этот счет был свой взгляд. – Много делал? – купец посмотрел на казака, как на ребенка несмышленого. Но природная осторожность не позволила ему дальше высказаться. Тимофей ему помог, это верно, но сколько людей погибло из-за своего языка? Он лишь заметил вскользь: – Бывает, слышь, Тимофей, дело делается, а что выйдет – через год узнаешь. Или через два. – Это ты к чему? – А к тому, – с некоторым наставлением молвил купец. – Зерно в землю бросишь весной. Но урожай только осенью соберешь. – Пойду я. Тимофей встал из-за стола. Разговор с хозяином утомил его. Артемьев был человек хороший, но скучный. Была в нем какая-то приниженность. Набросили на него когда-то узду, он и рад в узде ходить. Жена его куда более свободного нрава. Хоть и негоже женщине мужу своему указывать. Припомнилось, как отговаривала она купца идти к родственникам погибших на дороге людей. Но, подумав о ней, казак нахмурился. В этой женщине сидел бес. Таких людей лучше обходить стороной. Когда Тимофей выходил из избы, хлопнула входная дверь и навстречу ему вышла молодая девушка. Увидев незнакомого ей человека, смутилась и отвела глаза, пробормотав что-то вроде приветствия. – Ну, чего испугалась? – шутливо сказал хозяин. – Это же Тимофей, мой друг. А это Наталья, сестра жены. Они тут с матерью поблизости живут. – Рад знакомству, – сказал Тимофей, еще раз более внимательно глянув на девушку. Она была немного похожа на свою старшую сестру. Но черты лица более тонкие. Если жену купца можно было назвать привлекательной, то Наталья была красива, это казак понял с первого взгляда. И уже не так хотелось ему идти в город. Сама Наталья тоже как будто замерла на несколько мгновений, но тут же опомнилась и прошла дальше. С ней о чем-то своем заговорил купец. О Тимофее вроде как забыли. И стоять здесь попусту уже не имело смысла. Помедлив немного, он вышел во двор. В самом углу примостилась избушка-поварня. В доме не готовили, опасаясь внезапного пожара. Казак разглядел, что там кто-то копошился. Вспомнил он вчерашний ужин. За столом тогда прислуживал человечек один малозаметный. Звали его Федот. Поутру его не было видно. Наверно, занят он был по хозяйственным делам. Наверняка привезенные товары раскладывал. Других слуг, кроме Нилы, в доме купца не было. Пошел Тимофей по-над берегом Москвы-реки, по сторонам внимательно смотрел, людей встречных привечал. Москва удивляла. Такого скопления домов и церквей он никогда еще не видел. Люди, как муравьи, бродили туда-сюда, и вроде никому до других дела не было. В станицах и хуторах каждый человека на виду. Никто незамеченным не пройдет. А здесь… Еще когда приехали сюда, он все глаза проглядел, поворачивая голову то направо, то налево. – Тимофей, голова оторвется! – рассмеялся тогда купец, придерживая лошадей. – Не оторвется, – усмехнулся казак. Людская суета увлекала, манила. И церкви одна краше другой. Рассказы старых казаков будто оживали в памяти. И все было так. И не так. Каждый ведь свое видит. А на другое и внимания не обращает. – Что за река? – Яуза, – пояснил Артемьев. – Зимой лед станет – ходи пешком. А Дон льдом покрывается? – Не везде. Смотря какая зима. В ту пору свирепствовали по Москве разбойничьи шайки. Одних разбойников ловили и вешали, другие на их место появлялись. Особой «любовью» пользовались шайки, где вожаками были некий Верескун и Дергач. Про них также поведал казаку Артемьев, прибавив при этом, что многое в рассказах людей переплетено до неузнаваемости, где правда, где вымысел – пойди разберись! Дергач был атаман жестокий до крайности. Говорили, что он бывший стрелец, приговоренный к смерти. Каким-то немыслимым образом ему удалось бежать. С тех пор больше всех ненавидит он стрелецких сотников да дьяков. Нашли как-то раз зимой одного дьяка из Казенной избы, повешенного за ноги. Вороны уж выклевали ему глаза. А в другой раз сотник стрелецкий, опытный воин, вышел из дома и пропал. Нашли в овраге с пробитой головой. Но прямых доказательств того, что это люди Дергача орудуют, не было. Иной разбойник сам за другими именами скрывается. И тому смысл есть большой. Пока Дергача и людей его ищут, другие воры спокойно свои дела обделывают. Долго бродил Тимофей по осенней Москве. От Китай-города ветер нагнал тучи, обещая дождь. Один раз набрел он на огромное пепелище. По краям уже шли застройки. Но было видно, что когда-то в этом месте находилось что-то огромное. Может, церковь? Он слышал, что Москву одолевали пожары. В своей жизни он видел два пожара. Один раз жарким летом сгорела половина хутора. А в другой – и всего-то несколько домишек. А здесь, он сознавал, пожар может стать страшным бедствием. Сколько домов сгорит, церквей, амбаров, сколько людей погибнет в одночасье? – Эй, человек! – окликнул он прохожего. – Что здесь раньше-то было? – Чего? Прохожий, дюжий мужик с длинным носом, в старом зипуне, глянул хмуро, с подозрением. – Я говорю, что раньше на этом месте было? – Ты откуда свалился? Нос нацелился на казака, как мортира. – Не местный я. – Это видно, – ощерил зубы мужик. – И чего дураки в Москве забыли? – Ты, гляди, немощный, – вспылил Тимофей, сжав кулаки. – А то ведь я тебе нос твой длинный набок сворочу! – Чего? Мужик двинулся было к нему, но остановился, смерив незнакомца взглядом. И, видать, почуял в нем опасного противника. Хотя казак был не вооружен, но служивого человека в нем было нетрудно рассмотреть. А если это не стрелец, значит, казак. Казаки – пришлые. Им что? Они мутят по городу, пьянствуют, беспричинно людей бьют, а потом исчезают. Ищи его потом! Сколько таких было! – Дворец тут был опричный, – сказал мужик, насупившись. Нос его как будто внутрь вдавился. – Прямо-таки дворец? – Говорю тебе. Давно сгорел, – мужик глазами зыркал, опасаясь, как бы его врасплох не застали. – Еще при Самом… Тимофей понял, о ком он говорит. Хоть с тех пор много лет прошло. Мужик избегал называть старого царя Иоанна по имени. Страх жил в нем чуть ли не с самого рождения. И никакие прошедшие годы не выбьют его! – Я, брат, малой тогда еще был, – повеселев душой, сказал Тимофей. – Про это дело не слыхал. – И я малой был, – буркнул мужик, терпеливо ожидая, когда казак отвяжется от него. Грубить ему больше он не решался. – А ты, слышь, земляк, где тут можно обогреться? – Выпить хочешь? – Мужик чуть приободрился. – И это можно. – Вон туда иди, – мужик показал рукой. – Дом, видишь, стоит, вроде как скособочился, а за ним сразу и кабак. Ступай! – А ты, земляк, со мной выпить не хочешь? – спросил Тимофей, ударив себя по кафтану. – У меня деньга есть! – Выпить? Мужик глянул на него тоскливым взглядом, в котором читалось явное желание похмелиться. Он колебался, не очень-то доверяя казаку. Но искушение было слишком велико. – А чего? Давай! – Бухнулся, как в прорубь. И пошел вместе с казаком, искренне убеждая себя, что только выпьет для похмелки и на этом конец. Кабак встретил их нестройным хором голосов. Людей было еще не так много, как вечерами. Сидели тут главным образом те, кому надо было поправить себя после вчерашнего. И еще какие пришлые, вроде Тимофея. Мужик представился ему как Ефрем. И сейчас уже не казался казаку тем недобрым человечком, что не захотел Москву показать. Сели они в углу, взяли вина по чарке. Тимофей огляделся. Испитые, сумрачные лица, полукольцом окружавшие его, были поглощены лишь одной заботой – пить. Других они не видели и не интересовались, кто и что. В таком местечке затеряться проще простого. Вспомнил он совет купца: не слишком увлекаться. Отхлебнул немало из чарки, улыбнулся новому знакомому. – А ты, Ефрем, стало быть, из московских? – Не совсем. – Ефрем чарку сильно пригубил, настроение поднялось. – Из Клина я. – А тут чего делаешь? – А… – отмахнулся мужик. – Много чего… Я по плотницкому делу. – Дома строишь? – Я и дома, и церква строил. Мне все подручно. В моих руках топор как игрушка детская. – Хорошо. – Еще бы! – Ефрем помолчал, глянув исподлобья. Изучающе. И решил, что сейчас можно и самому нового знакомого попытать. – А ты вот, Тимофей, откуда пришел? – Из Сибири я сейчас. – Прямо из Сибири? – недоверчиво протянул Ефрем. – Из самой, – усмехнулся казак, забавляясь неверием собеседника. – Я с Воейковым на Кучума ходил. Слыхал про такое дело? – Как же, слыхал, – уважительно отозвался Ефрем. – Только ты что-то без сабли, как обычно, казаки здесь ходят. – Я у знакомого купца остановился. Там все и оставил. – Добро. – Ефрем многозначительно уставился на пустые чарки. Новый знакомец ему начинал нравиться. И чего это он сразу кинуться на него хотел? И придет же такое в голову! А ведь трезвый еще был. – Я твой взгляд, земляк, понял, – добродушно сказал Тимофей. – Сейчас еще возьмем. Гомон вокруг них становился все сильнее. Ефрем, захмелев, уже позабыл про свой зарок уйти из кабака после первой чарки. – Лес там, знаешь, какой? – говорил, наклонив голову, казак. – Войдешь – назад не воротишься! – Как же ты вышел? – пьяно рассмеялся Ефрем. – Дурак, я один не ходил! – подмигнул ему Тимофей. – Один человек там не жилец! – Так что ж вы Кучумку так и не взяли? Ить, говорят, он к ногаям ушел? В голосе Ефрема слышалось некое злорадство. Хотя чему он мог радоваться – непонятно. Тимофей, однако, подобрел. И злой насмешки в словах плотника не слышал. – Он хитрый, – поскреб пальцами по мокрому столу, как бы изображая некое ползущее существо, способное укрыться где угодно. – Если Ермака смог одолеть, вишь ты, его так просто не возьмешь, – задумался казак. – Но жизни ему мало осталось. – Откуда ты знаешь? Ты что, пророк? – Я не пророк! Так воевода сказал. – А ты ему веришь? – Воейкову? – Тимофей снисходительно посмотрел на Ефрема, чувствуя в нем земляного червя, не знающего воинской службы, а стало быть, не способного оценить поступков и действий тех, кто ежедневно рискует своей жизнью, подчас за малую плату. – Я ему верил, как отцу, это правда. – А чего ж тогда ушел? – Я долго на одном месте не сижу, – улыбнулся казак своим мыслям. – Я птица перелетная. За соседним столом разгоралась нешуточная ссора. Тимофей туда почти не смотрел. А Ефрем нет-нет да и глянет. Молодой парень, чуть помоложе Тимофея, что-то упрямо доказывал своим приятелям. Но, похоже, настоящими приятелями они ему не были. Парень поднялся было со своего места, так один, здоровый, плечистый, сразу вдарил его в лоб. Парень покачнулся, но не упал. И бросился на обидчика. Но двое других сразу подмяли его, стукнули головой об пол. – Эй, Шпыня, ты не буянь! – крикнул кабатчик, мужик здоровый, плечистый. Он, вероятно, знал кого-то из этих троих. – Ничего, обойдемся, Игнат! Мы его сейчас уберем! Трое мужиков подняли бесчувственного парня и вынесли вон из кабака. Потом как ни в чем не бывало вернулись к своему столу. Пьянка продолжалась. – Грей помалу! – Зубы убери! – На Смоленской дороге стрельцов побили. – Эх, меня там не было… – Тебя бы в печку засунули и зажгли! – Безудержно хохотал один из мужиков. – А дым аж над самым Кремлем! Какой-то низенький паренек дурашливого вида, с густой копной нечесаных волос, затянул песенку: – Как за Яузой-рекой стоит лошадь день-деньской! Кто увидит эту лошадь – тот изводится тоской! – Наливай, кургузый! Ефрем кинул в сторону соседей: – Знатно гуляют! Но Тимофей сидел, как будто протрезвев. Что-то не нравилось ему. Теперь Ефрем все больше говорил. А казак поглядывал в сторону соседнего стола. И чутким ухом своим уловил вдруг крепкое словечко… – Этого гусака надо кончать… В руке одного из них блеснуло лезвие ножа. В пьяной веселой кутерьме никто ничего и не разобрал. Каждый говорил о своем. Но Тимофей уже был начеку. Когда мужик с ножом, спрятанным в потрепанном кафтане, вышел за двери, казак пошел вслед за ним. На улице уже смеркалось. Подступала долгая ноябрьская ночь. Порывы ветра трепали волосы, шапку Тимофей оставил в кабаке. Огляделся. Не сразу и понял, что побитого парня бросили не сразу за порогом кабака, а отнесли ближе к речке. Туда и шагал дюжий мужик. Нагнулся над неподвижным телом, достал нож. Шаги за спиной заставили нервно обернуться. – Чего ты? Казак встал рядом. – Чего суешься? А то гляди… Он не договорил, привычно резко выбросив руку с ножом. Но тут же вскрикнул от дикой боли. Нож юркнул в стылую землю, а рука переломилась пополам. Тимофей сильно ударил его в скулу, потом еще раз. Мужик как сноп рухнул наземь. – Эй, паря? Ты живой? Казак тормошил парня, и тот что-то пробормотал в ответ. Кровь из разбитой головы уже застывала на старом зипуне. – Вставай, уходить тебе надо! – Куда? – Парень качал головой, видно, плохо соображая, где он и что с ним. – Убить тебя хотят… – Еще чего… «Вот связался! – с внезапной злостью подумал казак. – Теперь что с ним делать? Не тащить же на ночь глядя по Москве? Обоих заберут стрельцы». Сзади послышались голоса. Тимофей оглянулся, увидел, как две фигуры бегут к ним. Вот еще напасть! Видать, дружки всполошились. И оружия с ним, как назло, никакого не было. Разве что… Тимофей нагнулся и поискал упавший нож. У них-то сабель тоже не было. А в такой драке как уж повезет. Он стоял, ожидая московских молодцов. Но тут случилось что-то непонятное. Возле кабака происходило какое-то движение. Двое выскочили к нему, у обоих в руках сверкнули лезвия ножей. – Демид готов! – воскликнул один, увидев неподвижного дружка. – Не может быть! – отозвался второй, приглядевшись. – Нет, ворочается… – Этого кончать! – Ну, сопатый, держись! Несмотря на кипевшую злобу, они не торопились. В этот момент парень, которого они хотели убить, приподнялся, что-то начиная соображать. Близость смерти разбудила волю. И тут от кабака крик: – Алешка! Ты где? – Я здесь… – подал голос парень, пробуя встать. У него плохо получалось. Пошатнувшись, он снова упал. Этот в драке не помощник! Первый из кабацких мужиков кинулся к казаку, а второй сбоку заходил. Тимофей внимательно следил за обоими. И тут еще двое набежали. Но кто они? Казак видел опытным взглядом бойца, что нападавшие не торопятся подступать к нему. Вид дружка, валявшегося в грязи с поломанной рукой, отрезвлял. Но четверо – это слишком много. «С этими уже не справиться…» – мелькнула мысль у Тимофея. Но дальше произошло вот что. Один из новеньких кинулся к Алешке, а второй резким ударом сбил с ног одного из кабацких. – Не робей, земляк! – крикнул он казаку. В короткой суматошной схватке кабацкие были биты. Один из новеньких хотел воткнуть нож в лежавшего, но второй его удержал. – Не бей, кудлатый! Нам уходить надо! Алешку подымай! Он оглянулся на Тимофея. Несколько мгновений раздумывал, как бы взвешивая, стоит ли говорить? – Ты кто таков? – Человек. – Ух ты, человек! – беззлобно рассмеялся мужик, молодой еще, наверное, одних годов с Тимофеем. – Ты Алешку знал, что ли? – Откуда? Я в кабаке сидел, когда они его били. – За него тебе поклон, не забудем! Из сумеречной синевы послышался свист и голос неизвестного возвестил: – Стрельцы идут! – Уходим! – Тебя как зовут? – Тимофей. – А я Дениска! Родом с Углича. Но новгородских кровей. Они пропали в быстро сгущавшихся сумерках. Тимофей тоже не стал дожидаться стрелецкой расправы. * * * Вернулся он в дом купца уже затемно. Еле-еле отыскал дорогу. Ведь никогда здесь не бывал, да и среди стольких домов заплутать легче, чем в лесу. Артемьев только глянул на него и тут же перекрестился. – Что за лихо с тобой случилось, Тимофей? – Да ничего такого. Казак спешил сбросить с себя кафтан, запятнанный кровью. – Вижу, что ничего такого, – купец помахал рукой перед своим лицом. – А дух-то, дух-то какой! Сам-то он давно протрезвел. – Выпил маленько. – Да уж, маленько. Артемьев смягчился. В душе он был рад, что его гость все-таки возвратился домой живым, хоть и в крови. Когда казак разделся и молча умывался колодезной водой, купец пристально его разглядывал со спины и понял, что кровь на одежде была не его. Но чья? – Вечерять будешь? – Буду. Тимофей вдруг почувствовал приступ голода и припомнил, что в кабаке закусывал не очень много. На столе его ждала уха из щуки. И жбан браги. Хозяин сел напротив и смотрел, как ужинает казак. Молчание затягивалось. Но Тимофею и в самом деле было неловко. Предупреждал его купец, чтоб был осторожен. А он что? – Так ты ничего рассказывать не хочешь? – наконец обронил хозяин, в упор глянув на него. – А чего рассказывать? – казак принял беспечный вид. – В кабаке схлестнулся с каким-то мужиком… Не помню уже и с чего началось. – Но ты крепко его, – подначил купец, как будто поверив ему. – Крови сколько! Уж я тебя знаю! – Видел я пепелище большое, но старое уже, – переменил тему разговора казак. – Что за пепелище? У нас тут пожаров много бывает. – Да сказывали, дворец там стоял царский. Хозяин нахмурился. – Кто сказывал? – Прохожий. – Они много наговорят. – Да в самом деле. Артемьев уже смекнул, что это Опричный дворец. Но говорить об этом не хотелось. Знал он человека одного, тоже купца бывалого, который когда-то вошел в этот дворец, да обратно не вышел. А еще про дворец в народе ходили слухи разные. Если все передать – волосы дыбом на голове встанут. Было туда три входа. На западной стороне – сплошная стена. Царь Иоанн входил во дворец с восточной стороны. И хаживали туда, как передавали шепотом, всякие вещуны, которые будущее любого человека могли узнать. И часто по ночам оттуда выносили людишек мертвых, которых потом сбрасывали в Поганую лужу. А кто они были? Кто поймет? – Чего ж не пьешь? – Больше не хочу. – Это хорошо, – сказал хозяин и налил из жбана себе в стакан. – А я выпью. Чтоб крепче спалось. – Как знаешь. Тимофею вспомнилась утренняя гостья, но спрашивать о ней не решился. Все-таки он здесь чужой человек, даже несмотря на то, что хозяина от верной смерти спас. Но понял он одно. Если сейчас купец предложит ему остаться – он согласится без колебаний. * * * Борис спал тяжелым сном, когда вдруг к нему вошел царь и положил руку на плечо. Борис вздрогнул, открывая глаза. И сразу вскочил, искоса глянув на царя. Показалось, что у того лицо потемнело, как лики святых на древних иконах, и взгляд какой-то остановившийся, неживой. – Спишь? – Задремал маленько, великий царь… – А того не знаешь, что измена во дворце? – Знал я, великий… – Довольно, Бориска, скоморошничать! – резко оборвал его царь Иоанн. – Эй, хватайте его и в темницу! И вот Борис уже на дыбе, и палачи выворачивают ему кости. А царь тут как тут, посмеивается: – Что, Бориска, не ждал, что я измену распознаю? – Не изменял я тебе, государь… – шептал Борис, и чудное дело, боли совсем не чувствовал он. Царь наклонился к нему поближе и сказал: – За измену гореть тебе в аду! И вдруг Бориса прошиб холодный пот. Чего это он? Нет ведь царя Иоанна! С того света, что ли, он к нему явился? Открыв глаза, Борис Годунов некоторое время неподвижно лежал в постели, обдумывая сон. Давно уже не снился ему царь Иоанн Васильевич. Но лицо его навеки запечатлелось в памяти, оттуда его уже не вытравить ничем. Сколько раз видел он, как пытают людей, обвиняя в государственной измене, мнимой ли, настоящей – это не имело значения. Когда-то сам царь, сильно подпив, сказал ему, что изменника найти – благое дело. Но не менее благое – найти того, кто еще не помышляет об измене, но внутренне готов к ней. Такие переходы в мыслях царя Иоанна только непосвященным могли показаться странными. Но он, Годунов, знал, откуда это пошло. Там, в этих книгах, что остались царю от знаменитой бабки его, византийской принцессы Софьи Палеолог, многое было сокрыто от любопытных глаз, невежественных и темных. Иоанн Васильевич черпал вдохновение, читая о многочисленных заговорах при дворе византийских императоров. Анна Комнина поведала о разных судьбах, возвеличивая отца своего. Но были и другие. Царь Иоанн никогда не говорил Годунову напрямую о своих пристрастиях в таком деле. А жизнь все время испытывает человека. И нет тому конца. Вот вчера состоялся торжественный въезд в столицу всей плененной родни последнего сибирского хана Кучума… Были там и сыновья его Асманак, Шаим, Бабадша, и совсем малые Кумуш и Молла. Жены, невестки, дочери в шубах бархатных, украшенных золотом и серебром, все ехали в резных санях, удивляя собравшийся народ своим видом. И было все так просто, обыкновенно, как если бы не разгромлено было царство Сибирское и невидимая тень некогда грозного хана Кучума не витала над ними, напоминая о бренности человеческой жизни. Сопровождали их всадники из боярских детей, все в соболиных шкурах да с пищалями. А среди толпы находилось и много чужеземцев. Они видели покоренных, и уверен был Годунов, немало завидовали возросшему величию Руси. А сам Кучум, ослепший и жалкий, вроде явился в Ногайский улус с поклоном. Да те умертвили его без жалости. Вот он, конец былому величию. О том задуматься всякому монарху надо, но он промашки не допустит. Не для того все затевается, чтобы попусту сгинуть в бездне времени. Но было еще одно, невероятное, которое омрачило ему всю прелесть торжества. Среди толпы вдруг, как тень на ясном небе, мелькнуло лицо молодого парня, мелькнуло и снова пропало, затерявшись меж многих иных лиц. Заметил его Годунов и, бледнея, сжал зубы, словно увидел призрак. Был этот неизвестный человек как будто близнец умершего царевича Дмитрия. Глянул снова Годунов на то место, но где там! Если кто и был, разве его найдешь? * * * Вечером того январского дня, когда по Москве провезли родственников покоренного Кучума, в доме купца Артемьева было весело. И Тимофей, как причастный к усмирению хана Кучума человек, находился в центре внимания. Говорили вразнобой все собравшиеся за столом, но казак остальных почти не слушал, а нет-нет да и взглядывал на Наталью, сестру хозяйки. Наталья все больше молчала, но, заметив интерес к себе, вдруг спросила Тимофея: – А что Тимофей Андреич молчит? – Я слушать люблю, – улыбнулся ей казак, не отведя взгляда. – Хотела все спросить вас, а неужто вы этих людей, что нынче по Москве на санях везли, там, в Сибири видели? – Кое-кого видел… – казак припомнил тех, кого брали в плен в его присутствии. Один из них точно мелькнул сегодня там, за спинами других. Звали его вроде Асманак. Совсем еще юноша. И совсем не он занимал мысли Тимофея. Среди многочисленной толпы, собравшейся поглазеть на пленников рода Кучумова, он заметил своего врага, того самого, из-за которого пришлось ему уйти из войска воеводы Воейкова. Это был Игнат Нарубин, по рождению своему казак, по природе человек, любивший находиться среди победителей, кем бы они ни были. Не знал Тимофей, увидел ли его Нарубин, но уже само появление этого человека испортило Тимофею праздничное настроение. Ведь и он считал себя тем, кого славили сегодня в народе. – Тимофей Андреич скромен, – пьяно ухмыльнулся хозяин. – Но я его хорошо знаю. – Я слышала про то, как вы себя вели, когда… – Наталья сбилась, уловив недобрый взгляд своей сестры. – Чего там, вел, – махнул рукой Артемьев. – Если бы не он, лежать мне в землице… – Брось каркать, Петр Трофимович, – веско заметила его жена. – Кому где лежать – только богу ведомо! Она снова с укоризной глянула на сестру, но та, обычно покорная ее воле с самого детства, в этот вечер не захотела смолчать и уступить. – А что там еще в Сибири видали, Тимофей Андреич? – Ну… – казак раздумывал, не зная, о каких событиях рассказать, потому как много было всего: и ужаса, и смертей, так как ни одна война не обходится без этого. Но говорить об этом не хотелось. Здесь, в доме купца, его редко спрашивали о прошлом, разве что в первые дни. Но это было даже лучше. Однако не в этот вечер. Наталья его привлекала всерьез, и хотелось ему сказать о многом. Но только ей одной. – Встречал я как-то шамана одного… – медленно начал он. – Там племен много. А эти люди были не веры Кучума. Но они платили ему дань. – Кто же он такой? – Это у них навроде колдуна, – пояснил хозяин, хорошо знакомый с обычаями племен и Пермского края, и Сибири, а также тех, кто не признает ни веры Христа, ни веры Магометанской, а живут по глухим берегам далеких земель, тайно отправляя свои языческие обряды. – Они молятся истуканам. – Правда? – Наталья перевела взгляд на Тимофея. – Похоже, что так. Я особо при их обрядах не присутствовал, но как-то вечером был я в дозоре и вдруг слышу, ломится кто-то через лес, прямо на наш стан. – И кто же это был? – Наталья смотрела во все глаза. – Местный один паренек. Я его чуть не убил поначалу. Но когда саблю к груди приставил, он плакать начал и все зовет куда-то в лес. Я товарищей своих вызвал, стали мы его выспрашивать, но он по-русски почти не говорит, бормочет только: «Тама, тама!». И рукой все машет. У нас один был из ясачных людей, он по-ихнему понимал, поговорил с ним и нам пояснил: там кто-то умирает… А что делать? Ну, старший наш сначала и слышать не хотел. А вдруг в западню манит? Но после выделил пять человек и среди них меня и того, кто язык их понимал. Пошли мы. – Тимофей перевел дух и выпил вина. – Шли мы недолго… Вспомнилось все, что было несколько месяцев назад… Старик-шаман, умирающий на берегу речки, бубнил что-то на своем языке, но их толмач слова перевел. – Говорит, Кучума не возьмете, он уйдет… – Как не возьмем? – вскинулись мужики. – Чего он там талдычит, нехристь? Кучумку найдем и за Ермака он нам ответит! – Кучум уйдет к ногаям. И там найдет свою смерть! – вновь перевел толмач. – Мы его сами должны убить! – волновались мужики. – А чего он нас позвал? – спросил тогда Тимофей у толмача. – Он хочет, чтоб мы убили его родню, сыновей и остальных… – Это еще зачем? – Говорит, Кучум убил его брата и всю семью… – ответил толмач. – Если он знает, когда умрет Кучумка, почему ему не знать, когда и остальные помрут? – засмеялся Игнат Нарубин, пронырливый мужик. – Пусть его бог и наказывает кого он хочет! Он глазами все обсмотрел, обшарил и толкнул казака. – У них припасов – тьма! Давай их обоих и… Тимофей глянул неодобрительно. Но Нарубин затеи своей не оставил. Подбивал и других, но рука ни у кого не поднялась убить и так умирающего старика и его молодого родственника. Когда Нарубин сам хотел мальчонку заколоть, Тимофей под руку его ударил и саблю выбил. – Ты чего, сарынь донская? – вскипел Нарубин. – Я тебя убью! Вот тогда они первый раз с ним сошлись. И Нарубин отделался несколькими выбитыми зубами. Когда возвращались, один из казаков тихо сказал ему: – Игнат этого тебе не забудет… В первом же бою жди пули в спину… С тех пор Тимофей Нарубина остерегался. Но и тот обходил его стороной. Видно, ждал удобного момента. – Чего же сказал шаман? На него смотрели внимательные глаза Натальи. Тимофей смутился из-за своей задумчивости, вроде как забыл тех, с кем сидел за столом. – Сказал, что Кучума мы так и не возьмем. – Вона! – восхитился Артемьев, хлопнув себя по коленке. – Выходит, он правду предрек! Странное чувство овладело Тимофеем. Он будто услышал, что шаман его зовет, где-то тут рядом находится. Он огляделся. Но вокруг сидели только родственники купца. – Чего потерял, казак? – пьяный купец все-таки был сметлив, все подмечал. Но в душу заглянуть не мог. А там блуждали тени убиенных, и кровь, и слезы – все смешалось, как в жутком вареве антихриста. Вот так, убивая на войне, сам становишься нехристем, подумалось Тимофею. И вспоминать о пережитом больше не хотелось. И Наталья женским чутьем уловила его настроение. Не стала дальше расспрашивать. Вскоре разошлись. Когда укладывались спать, жена толкнула хозяина в бок. – Чего ты? – А вот чего… – она придвинулась к нему. – Видишь, что происходит? – А что такое? Пьяный купец хотел спать и к разговору не был расположен. – Наташка к нему тянется… – Разве? – Ей-богу! Артемьев лег на спину, одеяло поправил. Потом спросил с видимым безразличием: – И что такого? Пусть их, ее все равно замуж выдавать пора. – Да ты что, с ума сошел? – жена даже на локтях приподнялась, в темноте глядя на мужа, хотя особо ей рассмотреть ничего не удалось. – Он же, Тимофей, голый, как щука. У него же ничего нет за душой! И за него Наташку? – Он еще наживет. Он мужик справный, хороший. – То-то, наживет, – передразнила она мужа. – Разве что ты ему подаришь? – Я ему по гроб жизни обязан. – Что ты все заладил, как припадочный! Обязан. Обязан! Про это наплевать и забыть! Прошлое это дело. – Тебя там не было, вот что! – чуть озлился хозяин. – Когда смертушка тебе в глаза заглядывает – про многое задумаешься. – А о Прохоре ты забыл? – А чего мне про него помнить? Я Наталье не указ. Кто ей люб, за того пусть и выходит. – Так он жених ей! – Про это разговора меж нами еще не было. И сейчас не те времена! – прибавил он, как будто обращаясь к кому-то третьему, тому, кто когда-то мог осадить его, заставить совершить что-то нехристианское, подлое. – Ты, вот тебе крест, умом тронулся, – сказала жена, увидев, что мужа не переубедить, и легла, закрыв глаза. Стало ей понятно, что одними разговорами делу не поможешь. * * * Февральская поземка мелко кружила над обледенелой землей. Сын известного московского купца Ивана Осколкова, Прохор, как будто без дела слонялся по почти безлюдным улочкам. Редкие прохожие издалека казались какими-то карликами, смешно шагавшими по грязновато-белесым дорожкам. По наледи было непросто идти, того и гляди кувыркнешься и с ног долой. Прохор ни на кого не обращал внимания, занятый своими мыслями. Пройдет туда-сюда, потом оглянется и снова начинает ходить кругами. Про себя он твердо решил дождаться ее в это утро. Она должна была появиться, просто ему сказала ее старшая сестра. Когда она появилась, он сразу приободрился, хотя на душе было тревожно. Все, что еще недавно казалось таким простым и обнадеживающим, ныне рассыпалось, как труха. – Здравствуй, Наталья Семеновна! Он снял шапку, поклонился. – Здравствуй, Прохор Иванович, – тихо ответила Наталья, опустив голову. – Давненько мы не виделись! – Я уж и не помню. В голосе ее Прохор уловил холодок безразличия. Знал он причину, но не хотелось верить. Ведь он, Прохор Осколков, не простой паренек, отец его богатый купец, и все наследство ему останется. Не привык он к отказам, но если припомнить, Наталья и раньше не слишком податливой была. Может, потому ему и нравилась больше других московских девушек на выданье. – А хотел бы я прийти к тебе сегодня, Наталья Семеновна, ты не против? – А зачем? – в глазах ее мелькнуло удивление. Простой по сути вопрос сбил его с толку. Он раздумывал, не зная, как подступиться к ней. – Раньше, бывало… – Чего вспоминать? – девушка еле заметно улыбнулась. – Холодно, Прохор Иванович. Идти мне надо. Он отступил с дороги, чувствуя себя жалким мальчишкой. Наталья удалялась, пока совсем не скрылась из вида. А он все стоял, как будто не смел двинуться с места. Какой-то мужик в потрепанном кафтанишке, чудно ковыляя, обошел его, посмеиваясь: – Лютень-то бушует! Ой-е-е! Видать, заметил он, что парень не в себе. Прохор глянул на него с озлоблением, но мужичок уже и забыл про него, ковыляя дальше. «Убью, убью!» – клокотало где-то внутри. Он уже ни о чём другом не думал, только о мести. Но взять так просто этого заезжего парня, ради которого Наташка забыла обо всем на свете, так просто не удастся. Он слышал про него кое-что. Сам вроде из казаков, купца Артемьева из беды выручил на темной стороне, неподалеку от Казанской дороги. Ясное дело, теперь купец ради него расстарается. Медленно двинулся домой Прохор. Когда пришел, крикнул челяди, чтоб подали вина. К вечеру воротился домой и старший Осколков. Увидев сына пьяным, разозлился. – Чего ты с самого утра пьешь? Заняться больше нечем? Так я найду тебе дело! – Зачем кричать, батя… – с пьяной ухмылкой возразил Прохор. – Я и сам себе дело найду. Хочу за Каменный пояс податься. Там, в Сибири… – Он не договорил, увидев, как отец замахнулся на него. – То-то, в Сибири! А здесь ничего уж не возьмешь, что ли? – Откуда мне знать, – вдруг сразу обмяк Прохор. – Знаю я твои печали! – Иван Осколков переменился в лице, даже повеселел. – Из-за девки стонешь. А пустое это! – Да, пустое… – Ладно, – смягчился отец, присаживаясь рядом. – Давай говори, кто тебе дорогу перешел? Вместе подумаем. Он огляделся хозяйским взглядом. – Эй, Оська! Тащи еще вина! * * * – Вон тот мужик, видишь? – Вижу. – Он самый и есть. Прохор воровато огляделся, будто боялся, что кто-то знакомый увидит его за столь постыдным делом. А говорил он с человечком одним, доносчиком, которого в Разбойном приказе знали как мастера своего дела. Люди, повинные и безвинные, а подчас и не имевшие никакого отношения к ворам и разбойничкам, по его навету брались под стражу, а там и погибали, но кто про них вспомнит? Доносчик, худой, безбровый, с маленьким осунувшимся лицом, только весело посматривал, а в кафтане лежали деньги, полученные от Осколкова-младшего. Прохор на него глянул с надеждой. И тот кивнул свысока: – Не сумневайся! Ты его больше не увидишь… Тимофей шел по берегу Яузы и поглядывал по сторонам. Весна пришла в Москву! По речке неторопливо плыли расколотые льдины. Какое-то новое, неизвестное ему ранее чувство приятным дурманом охватывало душу, когда он думал о Наталье. Никогда не думал, что найдет жену себе в самой Москве, о которой всю прежнюю жизнь только слышал… и не всегда хорошее. Москва, где тесно переплетались судьбы русских царей и всех, кто был к ним близок. Тимофей остановился, глядя на ледоход. Большая черная ворона уселась на край льдины, поворачивая голову то вправо, то влево. Вспомнился такой же ледоход много лет тому назад на родном Дону. Дон река сильная и не всегда глубоко промерзает зимой. Особенно ниже по течению. Но в тот год лед прочно стоял. Ходили они с ребятами от хутора на левый берег, дорожку протоптали. Вот пошли они вдвоем с Архипом. А когда назад возвращались, Архип в трещину попал. И сразу под лед провалился. Начал он кричать, но Тимофей не сразу понял, как к нему подобраться. Лишь позже догадался, как поступить. Сбегал на берег, там отыскал длинную суковатую жердину и с ней назад вернулся. Подал жердину и кое-как вытащил Архипа. Домой пришли мокрые и стылые. Отец Тимофея разуму поучил маленько. А что с Архипом было – не знал. Но потом, когда потеплело и уж сады зацвели, его родители подозвали к себе Тиму и дали ему немного денег. Отец Архипа по голове его потрепал. От воспоминаний, а может, от непривычно яркого солнца у Тимофея слегка заболела голова. Архипа он спас тогда, но думал ли, гадал, что пройдет время и старший брат того запрет его в сарае, чтоб поутру… Что бы он с ним сделал? Матвей Ширшов сказал, что хотел убить, может, и убил бы… Родителей их к тому времени уже не было в живых. Тимофей огляделся и вдруг заметил, что к нему идут трое стрельцов. Поначалу не поверил даже. Может, они просто по берегу гуляют? Но когда они близко подошли, все сомнения развеялись. – Тимофей Медников? – спросил один из стрельцов, высокий, худой, с низким лбом и маленькими глазками, смотревшими недобро. – Он самый. – Ступай с нами. «Как это он меня узнал?» – мелькнуло в голове. – Это еще зачем? Нужно было потянуть время, понять, что да как. – Ступай, там узнаешь. – А я сейчас хотел узнать, – с принужденной веселостью возразил Тимофей, хотя на душе стало тревожно. Не чувствовал он за собой никакой вины, но стрельцы знали, кто он, и это настораживало. – Так ты упрямиться? Высокий стрелец положил руку на рукоять сабли. Двое других напряглись, готовясь к возможному отпору. «Э-э… да дело серьезно!» – подумал с тревогой Медников, продолжая раздумывать. – Так ты идешь? – Что же делать, иду. Сопротивляться было бессмысленно. Хотя он мог бы и попробовать. Но веская причина остановила его. Стрельцы знали его по имени, и, стало быть, наверняка знают, где он живет. Купец Артемьев к его делам непричастен. И Наталья… Тимофей отдал саблю и последовал со стрельцами. Привели его в длинный дом, а там – подвал. Стрелец, стоявший у входа, погремел ключами, открыл дверь. Тимофей шагнул внутрь и сразу нагнул голову. Потолок был низкий. Его свели вниз, откуда доносился глухой многоголосый говорок. Так он оказался в темнице. * * * Наталья напрасно прождала Тимофея до самой ночи. Что могло случиться? На ночь глядя идти никуда не следовало, но ждать до утра не было сил. Тревога угнетала. Мать ничего не говорила, только поглядывала из своего угла. Вдруг раздался тихий стук в дверь. – Кто там? – Это я, Петр Трофимыч. Впустили купца, который выглядел неважно. – Тимофей не заходил? – Не-ет… – Куда-то он пропал с утра, а должен был вернуться засветло. «Тимофея нет у Артемьевых! – подумала Наталья. И все это время не было. Он должен был прийти к ней еще до обеда. И если сказал – придет, обязательно сделал бы. Что помешало? – Я уж думал, загулял где… – размышлял вслух купец, ощупывая девушку взглядом. – Но он последнее время никуда. Ты когда его видела? – Да вчера. О своем разговоре с Медниковым распространяться не стала. Но понимала, что муж сестры обо всем и так знает. Их отношения потихоньку шли к свадьбе. И вот… – На Тимофея непохоже, – сказал Артемьев, убедившись, что Наталья сама не понимает, куда пропал казак. – Может, случилось что? Наталья только покачала головой, говорить не было сил. Предчувствие чего-то темного, страшного вдруг охватило ее. Купец посмотрел и понял, что разговора у них не получится. Задерживаться он не стал. Хлопнула дверь. Наталья осталась наедине с молчаливой матерью. А Тимофей не пришел домой и на следующий день. Прошло три дня с его исчезновения, когда сестра Натальи послала к ней мальчонку. Наташка оделась мигом и выскочила на улицу, как чумная. Уже перед домом Артемьевых ее встретил Прохор Осколков. – Здравствуй, Наталья Семеновна! Не хотелось ей говорить с ним, не время. – Ой, Прохор Иванович, мне к сестре надо, пусти. – Да подожди ты… – Прохор удерживал ее за плечо. – Дай сказать. – Да что надо? – Она вскинула на него злые глаза. Прохор даже опешил в первое мгновение. Никогда не видел ее такой разъяренной. – Если казака ждешь, то напрасно! – сказал, как выстрелил. – Отчего это? Наталья смотрела на него с удивлением, точно впервые видела. – Он не придет. – Откуда знаешь? – Люди сказали… – Что за люди? – Да чего ты, Наталья Семеновна, в самом деле? – он попытался образумить ее. – Кто такой этот Медников, пришлый человек? Ты его хорошо знаешь? – А ты? Она отвечала хлестко, готовая дойти до конца в поисках правды. Только и в самом деле не знала, какой может быть эта правда. – Я о нем только слыхал. Он в Сибири плохие дела совершил. – Не верю я. – Ты не веришь – другие поверят. – Прохор как будто обретал себя, чувствуя неуверенность девушки. – Это не наше с тобой дело, вот что я скажу. – А ну пусти! – она резко оттолкнула его, шагнув в направлении дома Артемьевых. – Там тебе то же самое скажут! Осколков глядел ей вслед, подивившись тому, как быстро может меняться человек. Еще недавно она разговаривала с ним, не поднимая глаз. И вот… Но время еще есть. Он подождет. Но Наталья напрасно надеялась, что купец расскажет ей, куда подевался Тимофей Медников. Он лишь сказал: – Пропал Тимофей. И я боюсь за него. – Да что он сделал такого? – Он много чего мог сделать. Ведь я знал его всего несколько месяцев. – Но я не верю. – Тебе, дева моя, верить не верить, пустое дело. Жить дальше надо. – Осколков что-то знает, – мстительно проговорила девушка, припоминая недавний разговор с ним. – А если и знает, так что? Его отец дорожку в Кремль протоптал. И не дай нам бог перейти его дорожку! С тем, что Тимофей уже не вернется, он смирился. * * * От ночного кашля, слышного из каждого угла этой обители зла и несчастий, поначалу он спать не мог. Казалось, кашляли все. Потом привык, притерпелся, но все равно спал плохо, урывками. В темнице Разбойного приказа сон был тяжелый, с кошмарами. И казак только об одном думал: как это его угораздило попасть сюда? За что? За какие грехи? Он мучился сомнениями и догадками, но ни одна не была верна. Истина открылась ему не сразу. Ее пришлось выстрадать. – Тебя за что? – спросил его в первый же день сосед, худющий такой мужик, брови кустистые, глаза навыкат, лицо в черных рытвинах. – Сам не знаю. – О-о… – не то с презрением, не то с одобрением промычал мужик. – Он не знает. И никто здесь не знает. – А ты-то знаешь? – Я знаю. А как же? – И за что же? – Известно за что, шла кума по воду, оказалось – под воду! Вона! – Лицо мужика искривилось в беззвучном смехе. Видно, больше всего на свете он любил потешаться над собственными шутками. – Не мели попусту, Рябой! – Кто-то из угла лениво одернул мужика. – А ты сиди да помалкивай! – взвился Рябой. – Одевай замок да на свой роток! – Я тебе одену! Из полутьмы выросла фигура дюжего мужика, он с размаха ударил Рябого кулаком по виску, тот и опомниться не успел, свалился навзничь. Мужик пристально оглядел новоприбывшего. Но ничего не сказал, ушел в свой угол. Когда Рябой в себя пришел, то на время угомонился, молча лежал. Поначалу казалось, что спит. Но позже Тимофей услышал какое-то невнятное бормотанье. Оно становилось все громче и громче. Рябой будто молитву читал, но слова у молитвы чудные были… – …Пошел да на свет… а зачем пошел? Кто ж путь укажет? Волосы Богородицы путь укажут. – Кто там балабонит? – спросил спросонья недовольный голос. – Да это Рябой. – С кем это он? – Да с чертом никак! – Слышь, Рябой, попроси черта, чтоб мяса нам прислал! – Я попрошу не мяса, а киселя. Чтоб всем надолго хватило! – И когда тебя на дыбе вздернут? Хочу поглядеть. – Когда меня вздернут – ты будешь уже далеко! Не увидишь! – Тогда я сегодня тебя сам вздерну! – пообещал тот же голос. И показалось тогда Тимофею, что говорил совсем не тот мужик, который Рябого ударил. Тот, угрюмый и молчаливый, вообще говорил мало. Но кто он и почему здесь оказался, казак до поры не знал, как не знал и о других своих соседях. Все они были люди бывалые, битые. Если что и говорили, то с тайным смыслом. И никогда сразу не поймешь, о чем они таком говорят. Кормили здесь черствым хлебом и водой. Обычно утром бросят, как собакам, и кувшин поставят. Кто-нибудь из сидельцев по очереди выходит и нужду выносит в деревянной бадье. Потом все снова на засов – и до утра. Время тянулось медленно. И развлечение было лишь тогда, когда новенького вталкивали. Последним таким новеньким и оказался Тимофей Медников. Дверь внезапно раскрылась, и в полоске смутного света появилась фигура. – Кто здесь Гришка из Клина? – Ну я, – отозвался голос. – Ходи сюда. – Тебе надо, ты и ходи! – А… вон как! Человек повернулся и что-то сказал тем, кто стоял за его спиной, будто ожидая подобных указаний. Не прошло и пары мгновений, как в темницу вбежало несколько стрельцов, которые принялись избивать названного Григория. Им оказался тот самый мужик, который Рябого пригрел. После избиения его выволокли наружу. Дверь с грохотом захлопнулась. На время в темнице воцарилась тишина. – А Гришку-то, похоже, прибьют, – нарушая молчание, равнодушно сказал один из сидельцев. – И поделом ему! – вставил другой. – Нечего ломаться. Если вызвали – иди! – Куда иди? Нешто не понимаешь? Ему идти – все равно как голову под нож положить. – Дорога одна! – Его пытают, чтоб на Верескуна показал. – Ты-то откуда знаешь? – Да знаю, – отозвался сиделец. – Он же из его шайки! – А ты молчи! – вдруг вскинулся на него собеседник. – Или пойдешь доложишь? – Да ты дурак, ей-богу. Мне самому – каюк. Сижу вот и жду. – Жди, – сурово пообещал собеседник. – Каюк придет. Потом опять долго молчали. Дверь открылась во второй раз кряду, прежний человек выкрикнул: – Медников? – Я. – Выходи. Тимофей вышел из застенка и последовал за своими провожатыми. Ввели его в большую комнату, где находилось несколько человек. Лампы помалу чадили, и все происходящее казалось каким-то наваждением. У одной из стен он заметил лежавшего человека и признал в нем того Гришку, которого вывели за час до него. Гришка был в крови и недвижен. «Помер?» – пронеслось в голове Тимофея. Один из тех, кто был здесь, повернулся от окна на стуле и уперся в него взглядом. – Это кто? – Да вот, Медников. – А-а… братец, вот и ты! – как будто обрадовался ему человек, длинноусый такой, похожий на запорожского казака, взгляд неприятный, колючий. – Ну, чего скажешь? «Таких людей только на пытку и ставить», – подумал Тимофей, а вслух сказал: – А что говорить? Не пойму, за что забрали. – Не поймешь, – усмехнулся длинноусый, как видно, ждавший этих слов. – Как он себя вел? – обратился он к кому-то за спиной. – Воейкова все требовал, – ответил человек, один из тех, кто принимал его давеча в острог. – Воейкова? Ай-яй-яй, – покачал головой длинноусый. – Самого Воейкова ему подавай! Вот тебе и ливонский пятак. А он тебе кто? – Я служил у него, – сказа Тимофей, исподлобья взглянув на веселого приказного дьяка. – Вот, – кивнул длинноусый, будто ждал этого ответа. – Это верно. Значит, признаешь? – Что признаю? – Что служил у Воейкова и сбежал. Дезертир, стало быть. – Я ни от кого не бегал! – резко выдохнул Тимофей. – Я все жалованье сполна получил да и отбыл. Весь разговор! – Эй, Осипов, давай сюда этого… что из Сибири прибыл, – флегматично и как-то устало приказал длинноусый. При этих словах Тимофей сжался как пружина. Из Сибири! Слова для одних обычные для него могут быть роковыми. Хоть не чувствовал он за собой никакой вины, но появление какого-то человека, будто знавшего его по Сибири, подействовало, как сигнал тревоги. Но гадать долго не пришлось. Через несколько мгновений в пыточную вошел… Игнат Нарубин. Их взгляды встретились. – Узнаешь? – длинноусый кивнул в сторону Медникова. – А как же? Он и есть. Тимофей Медников. – A ты узнаешь этого человека? – Дьяк повернулся к казаку. Тимофей нахмурился, вроде как ему и неудобно было называть имя этого мужика и признаваться в знакомстве с ним. – Нарубин. – Вот и встретились, – заключил длинноусый с каким-то даже удовольствием. Ему, видно, понравилось, что дело разрешалось без долгих проволочек. Перед ним лежала бумага, которую он рассматривал, повернув к свету. – Медников… бежал из расположения… так, так… Ну, что скажешь? – Я не убегал. – Что, мне к Воейкову самому обратиться? Длинноусый не сердился даже, терпеливо ждал, пока допрашиваемый дойдет до той точки, когда дальше отступать некуда, вся истина наружу вылезет. Ему было не привыкать, сколько уже вот таких прошло через его руки. – Вот бумага, – заключил длинноусый. – А вот и человек. Что ты скажешь? – Он повернулся к Нарубину. – Так и есть, – торопливо кивнул Нарубин. – Он… этот Медников, когда к Оби шли, он спас язычника одного, который… – Да это старик был совсем! – крикнул Тимофей, распаляясь от такой подлости. – Зачем его убивать? – Не кричать! – взвизгнул длинноусый, стукнув кулаком по столу. – Здесь глухих нет! – Старик этот сказал, что Кучума не взять… – Как так? – удивился и сам дьяк. – Он шаманом был в этом племени, – пояснил Нарубин. – Мы с мужиками решили, что убить его надобно, чтоб заразу такую не сеял, а Медников не позволил. – А дальше? – Кучума мы разбили, но не взяли живьем, – торопливо пояснил Нарубин, как будто боялся, что ему не поверят. – Он по Оби ушел. – Это мне известно, – отмахнулся длинноусый. – Ты говори по делу, что да как? – Я и говорю… Он, Медников, язычников жалел, всячески укрывал. Татар то же самое. – Не так было! – выдохнул Тимофей, бледнея от ярости. – Я не давал людишек почем зря грабить. А он… все золото искал, людей пытал, через это мы с ним и повздорили. – Мы в походе! – взревел Нарубин, колыхнулась в нем прежняя злоба на Тимофея. – Я за царя! – Ну, тихо! – снова подал голос длинноусый. – Ты… – он обратился к Медникову, но не договорил. С пола раздалось непонятное бормотанье. Гришка в себя приходил. – Вот еще паскуда! – выругался дьяк. – Эй, Осипов, давай этого обратно веди. А мы сейчас разбойничком займемся. Когда Тимофея уводили, он бросил взгляд на Hapyбина. Тот блаженно улыбался, как монах, которому сам патриарх явил свою милость. Уже ночью, когда был слышен храп сидельцев, сильно избитый Григорий подобрался к дремавшему Тимофею. – Слышь-ка, казак… – Чего? – Слушай… я, когда наверху был, краем уха слыхал разговор… Казак не мог понять, отчего это лихой человечек вдруг захотел с ним говорить? Непохоже это на него было. И потому не слишком показывал, что это его интересует. В темноте это проще было сделать. Лежишь, будто спишь. – Да не спи! Григорий чуть обозлился. Этот сильный мужик был обидчив не в меру. Как будто раньше сотником служил, никак не меньше. – Чего привязался? Я тебе не Рябой. Тимофей вспомнил, как тот обошелся с придурковатым Рябым. – Дурак… это же тебе надо… Григорий дышал тяжело. Видно, грудь сильно отбили. И ртом чуть шепелявил. Еще один такой допрос с пристрастием, и его можно сразу отправлять в мертвецкую. – Они меж собой говорил о тебе, казак… там с доносом что-то не того и потому тебя убьют как-нибудь так… – Как так? Теперь уже Тимофей насторожился. В этих словах было что-то похожее на правду. Дезертиром он не был. И это всем известно, в том числе и самому воеводе Воейкову. Нарубин вовремя откуда-то появился, но чудно как-то, сам бы он доноса не делал. Если бы начали по-хорошему дознаваться, Нарубин бы и сам мог попасть под пытку. Так что… – Ну, выведут тебя и все… Потом труп сбросят куда-нибудь, хоть в Поганую лужу… – Все-то ты знаешь… – сказал казак, но отчужденность в его голосе пропала. – Да уж знаю. – Тебе сильно досталось, – сочувственно произнес Тимофей, повернувшись к нему. Этот ночной разговор сблизил их. Но жизнь каждого подходила к своему пределу. * * * Дверь отворилась, и двое, помедлив, спустились вниз. В руке одного из них горела свечка. – Давай вот этого… Стрелец грубо растолкал Медникова. – Вставай! – Куда еще? Ночь на дворе! – Поговори еще! Тимофей выбрался из темницы, и его сразу схватили под руки. – Шагай! Он услыхал, как сзади него выводили наверх кого-то еще. Когда вышли на улицу, оглянулся через плечо. Рядом с ним стояли Григорий и Рябой. Рябой поежился. Мартовская ночь еще была холодна. Григорий чуть подтолкнул казака под руку. – Помнишь, что я говорил? – Эй там! Язык узлом завяжи, а не то отрежу! Некоторое время шли молча. Ночная Москва обступала, нависая громадинами церквей. Тимофей чувствовал, что наступил последний час. И выбирал момент для схватки. Им вдвоем с Гришкой на многое рассчитывать не приходилось. Но жизнь отдадут не зря. – Куда нас? – набравшись смелости, спросил Рябой. – Туда, где жисть твоя пойдет ручьем! – отшутился один из стрельцов. – Оголодал небось, сердешный? – в голосе его пробивались издевательские нотки. Но старший на него прикрикнул: – Молчи! За дорогой лучше гляди! И вдруг из темноты ночи под ноги первому стрельцу выкатилось что-то бесформенное, чудное, не то собака, не то карлик, замотанный в тряпки. – Чего там? – строго окликнул старший, напряженно вглядываясь в фигуру. – Чудища какая! Но тут чудище распрямилось, оказавшись мужичком малого роста, который резко шагнул к стрельцу, ударив его ножом в живот. И сразу, как по тайному сигналу, из темноты выскочили несколько дюжих мужиков. Завязалась короткая, но жестокая схватка. Стрельцы, не ожидавшие нападения, валились в грязь один за другим. Их убивали без единого выстрела, только топорами и ножами. Правда, у одного из нападавших была в руке сабля. Обращался он с клинком уверенно и легко, как опытный боец. Уж казаку ли, умельцу сабельного боя, этого не знать? Но было и еще одно обстоятельство. Почудилось на миг Тимофею, что он уже видал где-то этого человека. Но где? Старший из стрельцов упал последним, и к нему еще живому подступил, нагнувшись Григорий. – Убивать нас вели? Ну, говори? – Какое? За Яузу отвести хотели, там… Он не договорил, потому как не успел придумать. В голове, как в клетке, жалкой птичкой билась мысль: «Неужто все?». Но воровской закон суров – живых не оставлять! – Ну, прощай тогда… Григорий спокойно, ничему не удивляясь, как будто ждал чего-то подобного, зарезал его ножом, который передал ему один из ночных татей. – Уходим, Верескун! Тимофей вздрогнул, услышав это имя. Но еще более удивился он, когда понял, к кому был обращен крик. Его сосед по темнице, Григорий, только что хладнокровно убивший стрельца, быстро оглянулся, отвечая своему дружку: – Оружие соберите! И живо! Разбойнички умело, со знанием дела собрали все стрелецкое оружие, не забыв попутно обыскать и карманы мертвецов. – А с этими что делать? – Пущай идут, – сказал кто-то равнодушно. У Тимофея отлегло от сердца. Ведь поначалу неясно было, как пойдет. – Один из них казак, – вдруг сказал Верескун. – Нам бы он пригодился. Что, казак, пойдешь с нами? Тимофей задумался. И тут человек с саблей, подойдя к нему, удивленно воскликнул: – Да я его знаю! Это же он Алешку тогда отбил у москвитян! Теперь и сам Тимофей его узнал. Как, бишь, его зовут? Денис, что ли? – Узнал меня? – Как не узнать? – Это боец хороший, – Денис повернулся к Верескуну. – Не думали, что он с тобой сидеть будет. – Про это никто не думает. – А третий? – Это Рябой. Он нам не нужен. – Да вы чего, соколики? – загоношился Рябой. – Куда ж я пойду? Меня утром стрельцы разыщут и вздернут. – Правильно сделают, – усмехнулся Верескун, от слова которого все и зависело. Рябой переминался с ноги на ногу, ожидая решения своей участи. – Ладно, Рябой, ступай с нами, – сказал атаман. – Но гляди! Если будешь дурить – сам придушу! Рябой кивнул, оглядываясь, словно все еще не верил в свою свободу, но о нем уже все забыли. – Не печалься, брат! – легонько подтолкнул казака Денис, заметив, что тот не очень-то и обрадован. – От смерти ушел! – Это верно. Что еще он мог ответить? Никогда в жизни наперед не знаешь, где окажешься. Но если судьба выручила его, значит, так надо. Они уходили по ночному городу куда-то по им известным тропкам. Слышал Тимофей и обрывки разговора Верескуна со своими. – Как догадались? Это случай… Мы хотели тебя отбить, когда на казнь поведут. Но все время были тут, рядышком. – Случай бог бережёт! Пожрать есть чего? – Хо, Верескун! У нас мяса вдоволь. И чарку поднесем! – То добро! Тимофей оглянулся. Где-то там, в ночной Москве, оставалась Наталья, которая ждала его. Вернуться к ней нельзя. Если схватят – подведет купца. А они к нему могут прийти. Лучше самому сгинуть в неизвестности. Григорий, вдруг обернувшийся атаманом Верескуном, хохотал над шутками своих товарищей. Темница была напрочь забыта. Он возвращался в свою обитель, где все было знакомо. И только смерть развяжет их всех от земных забот. Глава третья На изломе Тишина стояла такая, что, казалось, слышен легкий шелест какого-то сверчка, спрятавшегося в глухой дыре. Но сейчас отнюдь не пора для сверчков и прочей мелкой живности. Только-только сошел снег, и почерневшая голая земля ждала солнечного тепла. В этом краю было как-то безлюдно. И порой возникало впечатление, что здесь людей никогда и не было. Лишь спустя некоторое время низенькие дома, показавшиеся на востоке, убедили, что человеческая жизнь здесь все же имеется. Солнце пряталось за серыми рваными облаками. Мало-помалу деревня приближалась. Но какое-то неясное темное чувство по-прежнему тяготило человека, решившего наведаться в это село. Денис из шайки Верескуна шел по дороге, ведшей к середине деревушки, и удивленно оглядывался по сторонам. Не было слышно даже лая собак. Во всем этом чудилось что-то необычное. Куда же они подевались? Он должен был найти товарищей, которые еще с утра подались в деревню в поисках пропитания. Времена настали тяжелые. Царские стрельцы лютовали, лихих людишек убивали десятками, но их не убавлялось. Отовсюду прибывали все новые беглые холопы, множились, как муравьи. И поскольку урожаи в последние годы были плохие – всюду разруха и нищета. Разбойники из шайки Верескуна даже голодали, чего с ними давно уже не случалось. В темных душах зрело недовольство. И трудно было понять – кто виноват? То ли атаман потерял былую хватку, то ли и в самом деле наступал предел их земной жизни. Ведь было не раз уж говорено: во грехе добра не наживешь. Денис вспоминал свое раннее житье-бытье, и порой сердце сдавливала тоска. Все ли он в своей жизни делал по правде? Вдруг кто-то сзади окликнул его. Денис резко обернулся, по привычке крепко схватив рукоять сабли. На краю деревни он увидел Алешку Беца и Рябого, выходивших из-за высокого плетня. «Этого-то еще зачем взял?» – раздраженно подумал Денис, имея в виду Рябого. С момента появления в шайке Верескуна Рябой не раз попадал в нелепые передряги, но, к вящему удивлению разбойничков, до сих оставался жив и невредим. А ведь многие куда ловчее его ушли в мир иной. На этот счет у товарищей по шайке было особое мнение. Рябой со всей своей дурью был как заговорен. И смерть по какому-то умыслу будто обходила его стороной. – Дураков бог хранит! – говаривал при этом Верескун. Что заставляло атамана держать Рябого у себя – сие оставалось тайной для всех. Может, он слегка благоволил к нему за то, что вместе сидели в темнице Разбойного приказа, может, еще за что, кто разберет? Только сам Верескун знал ответ. А сейчас особого выбора у атамана не было. Разбойнички уходили на тот свет то гурьбой, то поодиночке, но очень верно и постоянно. Теперь подошли они к деревушке на севере от Москвы и стали в засаде выжидать. Кто, что? Вроде все спокойно. Вот и решили разжиться хлебушком. Верескун никогда не грабил крестьян. Все еще живо в нем было чувство, привитое в юности, когда голодал и много терпел несправедливости. Но в последнее время им очень не везло. Сказывался голод. В такие дни любой готов и кожу есть, ежели найдешь. Всюду ходили страшные слухи о том, что иные безбожные крестьяне тайком убивали людей и питались человеческим мясом. От таких слухов подозрений только прибавлялись. И не было веры никому. Неделю назад невесть откуда взявшиеся стрельцы порубили шесть человек, да еще двое померли от ран. Шайка редела на глазах. Вот потому-то среди разбойников и воцарилось глухое недоверие к атаману. Это еще не проявлялось явно, не было откровенного неподчинения и своевольства. Но мужики роптали. Иные хотели идти к Москве. – Там всего найдем! Москва богатая! Никто не хотел и думать о том, что вблизи Москвы стрелецкие караулы зорко высматривают чужих гостей. Особенно много говорил Куробат. Но всегда с оглядкой. Вроде он пекся и заботился о шайке, переживал за то, что давно нету у них добычи хорошей. Денис давно его натуру жадную и ненадежную разглядел, но не спешил разоблачать, терпеливо ждал, пока сам атаман слово скажет. Но Верескун упорно отмалчивался. Понимал, что разбойники держатся кое-как, чтобы не разбежаться. Хотя идти им некуда. Только на плаху. Денис вспомнил казака Тимофея, ушедшего от них в прошлом году. Хотя Верескун и нападал только на царские обозы да на боярские терема, Тимофей все-таки ушел, не выдержал. – Разбоем жить – не мое, – откровенно признался он тогда Денису. – Душе муторно. – Мы ж казаков и крестьян не бьем, – попробовал убедить Денис, помня о его казачьем сословии. – Так ведь я и царю служил. – Э-э… царю! А кто тебя в темницу кинул? – зло рассмеялся Денис. – Она что, не царская разве? – Это донос был. – Донос… – по-скоморошьи кивнул Денис. – Тебя бы на том свете уже не спросили бы, зачем ты пожаловал? А это близко было… – Мне на Дон надо, – отрезал Тимофей. – Может, еще свидимся. Ушел он ночью тайно, про это только Денис знал. Не мог надеяться Тимофей, что атаман так просто его опустит. Хоть Верескун и очень хорошо к нему относился. Однако в таких делах полагайся только на бога и самого себя. Было еще свежо в памяти, когда двое разбойничков из шайки хотели молчком и тишком уйти с награбленным накануне. Они свою долю взяли и еще прихватили. Расплата была жестокой. Обоих повесили на березе. Но, конечно, Тимофей никогда бы себе такого не позволил. Он и долю-то свою всегда брал с неохотой, вроде как навязывали ему непосильную ношу. А время какое-то проходило, и он раздаривал все товарищам. Себе оставлял самую малость. Только на жизнь. Рябой вокруг него так и вился. Все ждал, когда кусок хороший перепадет. Но Тимофей Рябого не любил. Однажды крепко побил. Но с Рябого как с гуся вода. После ухода Тимофея Денису тоже становилось временами как-то не по себе. Помнил он родовую кровь свою. И мать, которая была вынуждена скрываться чуть ли не всю жизнь. Темное прошлое так просто не отпускало. И проклинать вроде уже некого стало, со смертью старого царя. А поговорить после ухода Тимофея действительно было не с кем. Разве что Алешка Бец. Тот был человеком с душой. Но Тимофей был особого склада человек. Заметно было сразу, что он хоть и молод, но кое-что повидал. Про турок рассказывал разное. Ведь он у них в полоне был, в самом Крыму. Да утек… Денис подождал, пока Алешка и Рябой подойдут ближе. – Тишь какая! Алешка, похудевший, осунувшийся, глядел на друга как-то устало. Рябой и тот был подавлен. В недавней схватке со стрельцами ему чудом удалось вывернуться. Он выживал тогда, когда у других мысли путались от опасности. Было в этом человеке что-то звериное. Чутье и не подводило. Зверя разве так просто возьмешь? – Чего нашли? – Мало, – отозвался Алешка, сплюнув на дорогу. – Мы с другого края зашли, а там конные. – Кто такие? – встревожился Денис. Не хватало еще нарваться на стрельцов. Но откуда им было взяться в такой глуши? – Неизвестно, – пожал плечами Алешка. – Нам ожидать пришлось. – И чего? – Они утекли. Пошарили тут – и все. Чего-то искали. А потом ускакали насовсем. Вон теми дальними полями ушли. – Он показал рукой в сторону юга. – Надо по хатам пройтись, – бросил Денис, хмуро взглянув на Рябого. Этот своего не упустит. А уж по пустым хатам шарить – это для него благое дело. – Хоть бы курицу найти, – мечтательно протянул Рябой, с тоской поглядывая на деревню. – Да что здесь такое? Денис развел руками. Не хотелось верить, что голод так может опустошать деревни. Но другого объяснения и не было. – Известно… – нахмурился Алексей, чуя недоброе. Ему как крестьянину в десятом поколении по рассказам стариков были знакомы такие картины. Рябой вошел в ближнюю старую хату, осмотрелся. Ударил в нос тяжелый дух чего-то прелого. Хатенка была пуста и уныла своей жалкой убогостью. Вдруг кто-то будто окликнул его. – Эй! Кто здесь? Рябой глазел по углам, но никого не видел. В углу за печкой висела грязная простынка. Он шагнул, резко откинул материю. И обомлел. На него смотрел старик с жидкой бороденкой. На побелевшем лице блестели неподвижные глаза. – Ты чего? – вскрикнул Рябой, отскочив, будто его кипятком ошпарили. А старик вроде как ухмыляется ему. Рябой бросился вон из хаты. Летел, ног не чуял. За порогом наткнулся на Дениса. Уперся в него, как в плетень. Туда-сюда! Чувствует – воздуха ему не хватает. – Чего, оглашенный? – Денис несильно толкнул его в грудь, заметив, что Рябой чем-то ошарашен. – Чего ломаешься? – Там, там… Рябой показал на хату. – Чего там? Нашел пожрать? Но Рябой продолжал стоять, как чучело. Денис вошел в хату, огляделся. Сорванная простынка валялась на полу. В углу лежал мертвый старик. Денис медленно подошел, посмотрел. Грудь не движется. И лицо, как белый мел. Помер, наверное, вчера или ночью. А поскольку никого больше в хате не было, Денис понял, что старик своих родных успел похоронить, а сам вот остался. В хату заглянул Алексей, торопливо проговорил: – Ничего мы тут не найдем. Мертвая деревня. Шаром покати. Кошек и тех нет. Все прибрала темная сила. – Скоро и мы к ней отправимся, – заключил Денис, поспешно выходя за порог. Ему на мгновение показалось, что старик смотрит на него. А Рябой потихоньку приходил в себя. – Чего, покойника не видал? – Да ить он какой-то… – Какой – такой? Трое разбойничков стояли у хаты, думали, что дальше делать. – К Москве надо идти, – сказал Алексей. – Чем дальше мы к северу пойдем, тем хуже. Голод везде. – А в Москве нас ждут, – усмехнулся Денис. – Тебе стрелецкие зазубрины еще не свербят? – Бог миловал. – Верескун к Москве не пойдет. Людей и так мало осталось… – уверенно заявил Денис. – Ему теперь Москвы по гроб жизни хватит. – Так, Дениска, а выбор невелик. Или стрельцы, или голод, – весело хохотнул Алексей. – Все одно – помирать. Рябой, уяснив, что испугался покойника, вновь шагнул в хату. Хотел вещицы посмотреть, не пропадать же добру. Денис и Алешка тихо говорили меж собой, и вдруг в хате раздался истошный крик. Рябой выбежал, как ужаленный, лицо белое, точно кусок холстины. Такое впечатление, что упыря увидал. – Рябой, как младенец, – сказал Алексей, проводив его взглядом. – Увидит ворону, думает, коршун. А кто там? – Там один мертвец, – равнодушно молвил Денис. Не хотелось ему вспоминать, что он почувствовал давеча. – Чего же Рябой базлается? – Что, ты его не знаешь? Денис стоял спиной к порогу, а Алешка, подняв голову, вдруг застыл, глядя ему за спину. Денис уловил в его взгляде что-то нехорошее и резко оглянулся. На пороге стоял тот самый мертвец, которого он уже видел. Только мертвец смотрел на него широко открытыми глазами. И руками чуть по сторонам водил, будто туман разгонял. И почудилось в тот момент Денису, что кто-то осторожно скребет его костистой дланью по самой спине. И от этого аж дух перехватывает! – Чу! – вскрикнул он, чувствуя, что еще немного и та самая темная сила, о которой они недавно говорили, возьмет его в оборот. – Это еще кто такой! – Он быстро перекрестился. – Я – Осип… – проскрежетал старик. – Это… Осип… ты живой, что ли? Вопрос был нелеп, но иного Дениска спросить не мог. Он же этого старика уже в мертвецы записал. И отделаться от недавнего впечатления было трудно. Ведь и правда по виду был сущий мертвец. Только вот позже посмотрел ненароком, будто с того света. От такого взгляда ума лишиться можно! – Как видишь… – А где все остальные? – Кто помер, а кого… – Осип подумал немного и продолжил: – Кто выжил, на юг подались. Там, говорят, запасы еще есть… – Тяжело вам пришлось… – Непросто… – Осип качался, как былинка. – Пожрать есть чего? – Так мы сами, Осип, ищем припасы… – В деревне ничего не найдете. Собак и тех поели… – Эх, собак… – вставил Алексей. – Мы давеча у лошадей побитых кровь пили… – Так это ж хорошо, – мечтательно сказал Осип. – У лошади кровь, что твое вино! – Да нет у меня вина, – отмахнулся Алексей, чувствуя, что с крестьянином говорить трудно, – и лошади нет! Давно все съели! – А чего ж со всеми не ушел? Денису было интересно старика расспрашивать. – Чего не ушел? – хмыкнул старик. – А разве кто собирался? Люди, как вода сквозь сито, уходили. А я тут решил оставаться. – Так ведь помрешь? – Помру что так и что так, – старик пробовал улыбнуться, но какой-то страшной у него эта улыбка вышла. – Вот пока жив. От его слов и смятенной улыбки повеяло могильным холодом. – Уходим, Дениска! Алексей товарища за плечо тронул. Ему вдруг показалось, что еще немного и сами они тут останутся вместе с этим чудным стариком. Но уже навек. И дороги назад не будет. Возвращались молча. Рябой пытался что-то говорить, но Алексей зло оборвал его на полуслове. Так зыркнул, махнув рукой, что Рябой сразу затих и больше рта не раскрывал до той поры, пока они из деревни не выбрались. Когда вернулись к своим, увидели веселье на лицах. Что такое? – Взяли мы колымагу! – радостно известил Дениса один из разбойничков, – а там и добро! Добра было немного, но и то хорошо. А взяли также человечка чудного. Вроде немец. Но по-русски говорить может. Одного, который также был с ним, возницу, пришлось убить, так как он не хотел останавливаться и погонял лошадей до того мгновения, пока его не поразила в спину стрела, выпущенная кем-то из разбойничков. Тогда и кони встали. Поначалу хотели и второго сразу же убить. Но тот не сопротивлялся, исподлобья разглядывая окружившихповозкуразбойныхлюдей. Верескунприказалегонетрогать. А потом и сам начал допрашивать. – Ты кто есть? – Ян Берген… – довольно внятно ответил тот. Но было заметно, что выговор не наш, не русский. – Немчура, что ли? – Я из Голландии. – Один черт… Здесь что делаешь? – Я изучал географию. – Геограхию? – Это места, что можно на карте показать, – терпеливо пояснил чужеземец. Был он роста выше среднего, худощавый, лет тридцати пяти. Кафтан на нем новый совсем. Приказали снять. Он снял кафтан, слегка усмехнувшись. Верескун бросил кафтан себе за спину. Кто-то сразу подобрал его. Потом все стояли в каком-то раздумье. На атамана поглядывали. Что-то было не так. Чужеземец посматривал на труп своего дорожного товарища. Может, ждал, что и его вскоре постигнет та же участь. В этом никто и не сомневался. Но Верескун не торопился. Чем-то чужеземец привлек его интерес. А тот поглядывал на разбойничков, видя их недоумение. Слова его словно проходили мимо слуха собравшихся. И что тут придумаешь? – Каких картах? – нашелся атаман. – Земли, земли! – Ян Берген поднял палец и начертил в воздухе некую линию. – Север, юг… Он выглядел, как смешной колдун с Запада. И его ужимки смотрелись, как колдовские заклятья. Только не страшные. Кое-кого так веселье и разбирало. – А он, часом, не того? – Один из разбойничков покрутил пальцем у виска. – Того не того. Разве ж разберешь! – У тебя деньги еще есть? Понимаешь? Все, что было в кафтане, уже выгребли. – Все отдал. Как есть. – Чужеземец похлопал себя по груди. – Вот щебечет! Кто-то изумленно рассмеялся. – Где по-нашему научился говорить? – К языкам я способный, – слегка улыбнулся чужеземец, хотя это и нелегко ему далось. – Как у вас говорят— сызмальства. – Ишь ты… Верескун смотрел на него. И что с ним делать? Люди потешались, посмеивались. Знали, что скоро смерть немчуре придет. А и то развлечение! Но атаман думал иначе. Не любил он напрасных смертей. – Отпустим его, – сказал он Денису, зная, что тот хорошо поймет его. – Что с него взять? Душу его на себя не возьму. – Это верно… Разбойники поняли, что развлечения не будет, и равнодушно стали готовиться ужинать. Кое-что у них теперь было. Алексей, смеясь, рассказывал товарищам, как Рябой испугался старика. – Он что, живой оказался? – Живей нас с тобой! – Рябой еще учудит, вот-вот! Поздней ночью при свете костра голландец разглядывал спавших вокруг него разбойников. Судьба не раз сталкивала его с разными людьми, и не уставал он удивляться человеческим характерам. Этот разбойный люд в Руси был весьма свиреп. Голландец не раз присутствовал при казнях разбойников в Москве и хорошо помнил их поразительное равнодушие при этом. Казалось бы, человек стоит на пороге смерти и должен был как-то по-особому вести себя. Но нет! Эти русские разбойнички были спокойны, как будто дело шло о чем-то забавном. И их равнодушие могло показаться показным, но голландец знал толк в человеческой натуре. Это было безразличие, в котором прошлое не имело власти над настоящим. Они умирали, потому что срок вышел. И ни до чего другого им уже не было дела. Голландец вспоминал, как первый раз попал на Русь. Вот тогда удивлялся! И было чему… Было это три года тому назад. Как раз теперешний царь Борис Годунов готовился стать царем Руси. Яна Бергена обворовали в Москве. А служил он тогда при своем земляке, голландском купце. Пришел он к купцу и рассказал, как было дело. – Э… господин Берген, – сказал тогда купец. – Здесь, в Москве надо держать ухо востро! Так и без головы остаться можно. – Что же делать? – Попробую что-нибудь придумать. А у купца был знакомый стрелецкий сотник. Он делу помог, нашел воров. И те быстро отдали все наворованное. – Что же, их теперь на суд? – поинтересовался Ян Берген. – Это как сотник посмотрит, – ответил купец, – а вообще… – он понизил голос. – Это особые воры. – Как так? – А так, что сотник с ними связан. – Ничего не понимаю, – честно признался Ян Берген. – А тут понимать ничего не надобно, – усмехнулся купец. – Это Москва! Сегодня они воры. Завтра – солдаты московского царя. Если их, конечно, не казнят. Вот такой непонятный был разговор. С тех пор Ян Берген много чего узнал о Московии. Научился языку, привычки и уклад жизни распознал. Удивился тогда тому, что много чего написано во всяких хрониках у него на родине про Московию, но правды там мало. И он вознамерился написать более правдиво. Потому как был он звания ученого, не просто так, из пустого любопытства покинул Голландию. Ян Берген осмотрелся. Звезд на небе высыпало много. Вчерашние тучи разошлись. Погода завтра обещала быть хорошей. Разбойнички, веселый народ, хмельные, разлеглись вповалку. Один только дозорный не спал, поддерживая огонь костра и время от времени посматривая в сторону чужеземца. – И чего не спит, иуда! – бормотал сквозь зубы разбойник, ломая хворостину и бросая в костер. – И какого лешего Верескун его пожалел? – Он не понимал чувств своего атамана, считая, что чужеземца надо бы убить и дело с концом. Опять же, голодовали они. Чего таскать с собой чужого? Позже голландец напишет в своих путевых заметках: Взяли меня здешние разбойники, приготовился я к скорой смерти. Но вдруг главарь их, коего они прозывают атаманом, по имени Верескун, пощадил меня. Я на Руси уже не первый год, и мало что может удивить меня. Но его решение меня подивило. Тем более что вокруг был страшный голод. Я сам много раз корил себя за то, что решился на это путешествие в такую пору. И если бы меня убили – что ж делать! Но если призадуматься, то и верное наказание меня постигло бы. Чего рисковать понапрасну? А и то сказать, шайка эта под предводительством Верескуна произвела на меня тогда странное, двойственное впечатление. Я много чего слышал о русских разбойниках. Знал об их удивительной, а порой и безудержной смелости. Жестокость их не знала предела. Эти люди были как бы на краю человеческой цивилизации. Они в своем подавляющем большинстве были неграмотны. Но по старой своей жизни все откуда-то вышли. То есть раньше были или холопами, или беглыми стрельцами, которых за какие-то провинности когда-то жестоко наказали. Как я слышал, попадались среди них и люди знатного происхождения. Видел я и некоторых из них, которые были казнены в Москве. Помню одного, заросшего как медведь, его вывели на Лобное место для казни. А он глазами вокруг поглядывает, вроде как интерес возник у него к собравшимся. Честное слово! Никогда такого не забуду! Человека вот-вот убьют, попрощается с жизнью он навек. А он как будто и не сознает этого. Но на дурака не похож. Тут ведь другое. Ему вроде как интерес этот приятен даже. А и то сказать… Жил человек себе и жил. Страшным делом занимался, душегубством, как они говорят. Но внимания к себе публичного никакого не ощущал. А тут вроде как известность некая. Сомнительная известность, даже страшная. Но разбойнику все нипочем! Ему и этого довольно. Вскоре отлетает его голова с плеч! Еще одного душегуба со света убрали. Равнодушная толпа расходится по домам. Я некоторое время наблюдаю за теми, кто убирает место казни. Им эта работа привычна. Когда я смотрю на разбойников, среди которых оказался по прихоти судьбы, странные мысли порой посещают меня. Вспоминаю скифов по описанию Геродота, и вот они, как будто оживая, стоят передо мной. Те же бородатые лица, тот же покрой одежды, может, только материал другой, времена сказываются. А и то сказать, повадки как будто те же самые, хотя и не был я в знаменитом походе персидского царя Дария и не гонялся за скифами в призрачной степи, где низкие туманы скрывают целые толпища легендарных скифских царей, готовых к жестокому бою. Сквозь строки легендарного историка я как бы вижу очертания их натур, душ, если можно так сказать. Если верить Геродоту, то Скифию можно принять за четырехугольник, две стороны которого вытянуты к морю, то линия, идущая вглубь страны, будет совершенно одинаковой с приморской линией. Вообще, в этих местах раньше обитали киммерийцы. Но скифы вытеснили их на север. От тех времен осталось название Киммерийский Боспор. Если призадуматься, в русских есть и кровь этих древних киммерийцев, которые ушли на запад, в Европу. В трудах византийских историков русских прямо называли скифами. Однако же человеческий род проходит за века многие испытания. И часто меняется сама суть. Многие ли увидят в теперешних французах тех галлов, что описывал Юлий Цезарь? И даже франки Хлодвига описывались иначе. Я полагаю, народ есть язык и обычаи. Попробуй найти сходство и различия – поймешь, потомок каких древних племен перед тобой. Самое для меня интересное – отыскать след тех гипербореев, которые жили в северной земле Гиперборее. Ведь, по большому счету, история умалчивает об их деяниях, но гипербореи присутствуют во многих сказаниях и легендах древности. Но несомненно одно – Гиперборея находилась как раз на севере той земли, что ныне зовется Русью. Ян Берген незаметно для себя уснул. А утром атаман, проснувшись, потребовал привести его к себе. – Где там геограх энтот? – Спит немощный… – Веди его сюда! Дозорный бросился исполнять приказ своего атамана. Ему на миг вдруг показалось, что все-таки Верескун хочет его убить. – Эй, немчура! Голландец проснулся от резкого толчка. Прямо над ним висело бородатое злое лицо разбойничка. И в глазах как будто тень какого-то потаенного злорадства. – Тебя атаман Верескун к себе требует! Понял? – разбойничек вглядывался в его лицо. – Давай вставай! Чего лежишь? У вас, в Ехропе, как я слыхал, спать горазды больно! Но у нас не так все просто. Голландец встал и отправился к тому месту, куда показал разбойник. Там сидел мрачный Верескун. Сердце голландца сжалось от недоброго предчувствия. Ведь у них вчера одно, а завтра совсем другое может быть. Верескун, утомленный раздумьями, сидел как оглушенный. Он нехотя посмотрел на подошедшего чужеземца, будто думку тайную свою проверял. – Как спалось, добрый человек? – Ничего себе, атаман, – ответил голландец. – Ты вот что думаешь дальше делать? – А я в таком положении, что не могу сам думать, – усмехнулся голландец. – Что прикажешь, то исполню, сударь. – А ежели я тебе велю в реку сигануть? – Сиганут? Это как это? – А просто. Башкой вниз, и только круги по воде. Смекаешь? – Это плохая мысль. – А все же? – Думаю, что ты мне другое приготовил. – Вот те раз! – развеселился Верескун. – Другое! А ведь ты прав, однако! – Тогда мое дело слушать. – Дивлюсь я на вас, чужеземных гостей наших. Вот ты, умный человек, мог жить как хочешь, а зачем-то бродишь по нашим краям? – Я имею целью познание мира. Опять же нужно людям в Европе узнавать получше Русь. – Во как! Целью, – покачал головой атаман. – Ты отсюда дорогу сам сможешь найти? – Куда? – Вот мастак! – слегка разозлился Верескун. – Куда! Чтоб тебе отсюдова идти своей дорогой! Домой! Где тебя знают? В Москве, может? Смекаешь? А там и домой уплывешь! Я слышал, корабли немецкие далеко плавают! – Я найду дорогу в Москву, – коротко ответил голландец, в душе почувствовав облегчение. Смерть его откладывалась на какой-то срок. – Вот-вот, – кивнул атаман. – Придется тебе одному туда топать. – Я дойду. Голландец выглядел немного удивленным. Но старался себя держать. Он уже привык тому, что у русских семь пятниц на неделе. Вчера они одно замышляли. А сегодня – новое. А диву даваться бесполезно. – Тебя нешто в Немецкой слободе ожидают? – Немецкая слобода – место мне знакомое, – отвечал голландец. – Но я там не живу. – Не важно! Куда надо – дойдешь, – отмахнулся Верескун. Не хватало ему еще думать о том, куда иноземцу идти. Они, эти иноземцы, завсегда сами знают, куда устроиться. И выходит у них хорошо, лучше нашего. – Я тебе припасов на дорогу дам. Немного, но на пару дней хватит. – Ваши люди голодают. – Они могут и кору глодать! – отмахнулся Верескун. – А ты кору глодать можешь? – Что есть кора? Дерево? – Оно самое. – Не пробовал. – И не советую. Голландец позже напишет в своем путевом дневнике: Разбойники отпустили меня с миром. Странное дело. Когда утром подошел к атаману, в глазах его будто бы прочитал себе смертный приговор. Но он меня отпустил и даже хлеба дал на дорогу, хоть голод кругом сильный. Не думал я, что так получится. Хотел уж к смерти готовиться. Хоть и срок мне еще вроде не вышел. Но разве ж угадаешь? Их атаман – чудной человек. Будет жаль его, если когда-нибудь схватят и казнят на площади. А ведь это обычный их путь в этом мире! Он дал мне на дорогу припасов. Я шел спокойно прямо до самой Москвы. И боле никаких разбойников мне не встретилось. Вообще год выдался тяжелый, голодный. И это уже второй год так. Мне известно, что царь Борис не раз раздавал хлеб народу. Это помогало, но ненадолго. Я вспоминаю известные эпизоды из истории, как римские цезари устраивали бесплатные выдачи хлеба народу в тяжелые моменты их правления. Плебеи и чернь негодовала, готовая к бунту. Бесплатный хлеб успокаивал бурю. Но каждый правитель должен иметь в виду, что голод – это спутник человечества. Он может явиться в любой момент, и тогда последствия непредсказуемы. * * * – А правда, что где-то на Севере встречаются люди, которые умирают. А потом воскресают? – Э-э… чего только говорят? В звездном небе – благодать. И вокруг тишина необычная. Будто какое-то умиротворение земное. Лень было даже вслушиваться в разговор. Но помимо воли Тимофей слушал. Спать не хотелось. Он ворочался на своем лежаке, то и дело поправляя сбившуюся овчину. – Ты где такую байду слышал? – Человек один сказывал… – Э-э… человек… Да твой человек брехать здоров! – Он не брехал! – А ты почем знаешь? – Да не мог он брехать! Он чистую правду говорил. – И в голосе говорившего такая вера в свои слова! – А давай проверим? – Как же мы проверим? – А тебя убьем, а там поглядим, воскреснешь ты али нет? – Я ж говорю, на Севере! Я-то тут при чем? – Ты – такая же живая плоть, как и те, что на Севере. – Значит, не такая. – Вот мы и проверим. – Мы можем с тебя начать проверять, знаешь! Голоса, поначалу тихие, спокойные, начали накаляться. Тут Тимофей решил вмешаться. Не хватало еще, чтобы сотоварищи его вдруг передрались ни с того ни с сего. А в самом деле разговор-то пустячный был. – Ну, о чем спорим? Он появился внезапно, и Семен, тот, что кровицу хотел пустить, смешался. – Да вот… – Они спорят, у кого кровь краснее! – ответил за всех мальчонка, тот, что с дальнего хутора прибился к ним. – В самом деле? Тимофей присел на корточки, оглядывая сидевших вокруг костра людей. Пламя освещало их лица, немного угрюмые, сонные. – Семен не верит, что на Севере есть люди… – начал было оправдываться Григорий, но вожак махнул рукой. – Это я уже слышал. – Я ж пошутил. Вот ей крест! – бормотал Семен, бледнея, но под взглядом Медникова опустил голову. – Про то, что рязанский сказывал, я тоже слыхал, – медленно проговорил Тимофей. – И нечему тут удивляться. – А я не обижаюсь, – сказал Григорий. – У Семена на любое слово свое найдется. – А чего же? – подал голос Семен. – Я знаю, что нет такого! Чего напраслину наводить? – Ну, напраслина… – Оно и есть! – Нет, про людей оживших я тоже слыхал. – Но это совсем святой человек должен быть. – Ну, так и святой! А ежели он колдун? – А вот мы когда с ливонцами бились, слыхали, что возродился у них князь ихний… – вдруг вмешался в разговор старый Игнат. – Как это возродился? – А убили его, но он через несколько дней опять с нами бился. – Ты, Игнат, похлеще рязанского будешь! – Такое бывает! Я сам его видел! – перекрестился Игнат. Его бородатое лицо выглядело таким изумленным, что подумалось: вот он прямо сейчас вновь видит перед собой старого ливонца. – А ты его как признал? Он тебе навроде дяди? Мужики рассмеялись. – Князь умирал. Это все знали. А потом вдруг он в бой пошел, – ожесточенно доказывал Игнат. – Да это ж колдовство! Вот ей-богу! – У Чарова монастыря, слыхивал, монахи видели людей, которые давно уж померли! Разговоры пошли как раз для ночи. Темнота, старые легенды, ужасы старого времени. И сама ночь как будто начала приобретать черты колдовского наваждения. Если человек нервный, возбудимый, так ему и не уснуть. И даже дневная усталость не поможет. – Давай спать. Потихоньку все успокоились. Тимофей пошел на свое место и долго лежал. Сон не шел. Но это было не от только что услышанного. В жизни Тимофея бывало разное, и смерть проходила рядышком совсем, как соседка. Тут было другое. Он все думал, верно ли делает? Не дает ли промашки? Он и сейчас не мог бы прямо ответить самому себе, все ли он рассчитал? Происходило все так, будто и не с ним вовсе. Кто-то вместо него выбрался в глухую безлюдную степь и чего-то ищет. То ли смерти, то ли заклятия какого… Все началось с того, что встретился ему Демид и рассказал, что есть где-то неподалеку место одно, где зарыты сокровища Золотой Орды. Тимофей не поверил поначалу. Чего только не говорят люди. О сокровищах Золотой Орды много рассказано. И все тут перемешано. И ложь, и правда. Еще от своего отца он слыхал старые легенды о том, что в степи есть сокровища, оставшиеся от древних народов. Они закопаны в курганах, которых великое множество по всей степи. Но от этих сокровищ и зла много. Потревоженные мертвецы нападают на тех, кто осмелился нарушить их покой. Сколько сгинуло в степи людишек, бродивших в поисках чужого золота. Но Демид его убедил. Есть, мол, человек один, он с татарами знался одно время. Сам он с верховьев Волги. – Как же найти его? И вдруг подумал тогда Тимофей о Москве, о любимой своей женщине, которую пришлось оставить по злому умыслу. О том, чтобы вот так, как прежде, запросто в столицу попасть – и речи быть не могло. Его ищут и если найдут – плохи его дела. Но вот если бы появились у него деньги хорошие… Да с деньгами он мог бы пройти эту Москву, как деревеньку. И никто бы его не словил! Мысль эта крепко засела в голове. И предложение Демида уже не выглядело таким безнадежным. – Я знаю. – Где же он? – Э-э, Тимоха! – усмехнулся Демид, почувствовав, что сумел протолкнуть наживку. – Он целехонький живет, ни о чем не думает. – Про тебя, верно, не знает? – Да где ж ему? – весело отозвался Демид. – Но скоро запоет! – У тебя и курица запоет! Тимофей будто напомнил о былых темных делах собеседника. Но тот внимания не обратил. А может просто виду не показал. – Его взять непросто будет, – сказал Демид. Про того Демида многое говорили. Он долгое время где-то на севере был. Потом появился весь в болячках. Чуть не помер. Но оклемался. Была в нем какая-то звериная живучесть. Видать, еще с той поры, когда мальчонкой малым выжил после страшного мора. Все на хуторе померли, а он выжил. В ту пору люди умирали просто. Но Демид как заговоренный был. И никакая зараза его не брала. – Это почему? – Он скрытный очень. Таился все время. И случайно по пьянке выболтал, что ходил с татарами в одно местечко. Человеку одному все рассказал. А тот мне передал. – Что за человек? – Да его уже нет здесь, он утек в Москву, – уклончиво ответил Демид. – Ну, ты Адыла найдешь? – Тимофей в упор посмотрел на него, как будто в душу заглянул. Но Демид не отвел взгляда. – Найду. И вот пришли они вдвоем в хутор. – Вон та хата, – сказал Демид. Адыл жил на краю хутора. Он был неказацкого звания, но как торгаш и беглый прижился здесь. Его терпели до поры. Но сам он хорошо понимал, что в любой момент его могут убить, если только заподозрят в чем-то недостойном. – Он крещеный? – спросил Тимофей. В глубине души он понимал, что могут возникнуть трудности. Ведь они шли ночью во двор к незнакомому человеку. И потому ему было важно знать, кто перед ним. – А как же… – глухо ответил Демид. В его голосе не было уверенности. Он мог и соврать. Но как его раскусишь? Приходилось верить. Этот человек, так много скрывавший от окружавших его людей, всегда действовал решительно. В бурьяне они недолго таились. Как стемнело, подобрались поближе. Только за плетень, невидимая пока им собака зарычала, почуяв чужих. – Пес, вражина! – прошипел Демид, но немедля ужом скользнул за плетень, выхватывая острый нож. В темноте Тимофей видел смутные тени, белое пятно катилось по земле, потом слилось с тенью Демида. Послышался тихий визг, возня, и вдруг разом все стихло. Демид не мешкал, понимая, что промедление сыграет с ними злую шутку. – Эй, Тимоха… – Демид еле слышно позвал приятеля. Тимофей через плетень перелез. Труп собаки белел на земле. По пустому двору к хате Тимофей шел следом за товарищем. Демид уже предупредил Тимофея, что Адыл один живет. Тихо вошли они в хату. Демид молча показал налево. Там на кровати спал хозяин. Они ступали тихо, боясь разбудить. Но он что-то услышал, почуял. – Кто здеся? Голосок с вычурным приговором. И рука хозяина змеей метнулась к полу, видно, там что-то лежало для обороны. Но Демид и его опередил. Потом уже выяснилось, что хозяин хотел топор схватить. Он тут был, под рукой. Но Демид – бестия, его опередить непросто. – Тихо, Адыл… Лежи смирно и живой останешься. И спокойно нож к горлу приставил, которым только что убил собаку. Тимофей свечку зажег, огляделся. Адыл затравленно смотрел на чужаков. Потом разглядел, что на лезвии кровь. – Что с собакой моей? – Сам догадайся. – Зачем убил? Что он тебе сделал? – Он шумел сильно. А нам ни к чему… Адыл застонал. Видно, собаку он свою любил. – Не признал еще меня? Адыл усмехнулся. – А чего признавать? Ты шайтан, и жизнь твоя – дерьмо! – А я зла не помню. Живи, но и другим дай пожить. – Я тебе жить не мешаю. Демид ему сказал: – Ты был у татарина Ахмета, купца, проводником три года назад. – А если и был, так что с того? Я у многих проводником был. Всех рази запомнишь? – Ахмет тебе рассказал, где зарыт клад. – Во! – усмехнулся Адыл. – И этот туда же! Да зачем ему это было надо? Кто про клады будет рассказывать? Сам подумай! – Значит, надо было. – Это навет. Не знаю, кто тебе сказал. – Адыл засопел. – Но это все прошлогодняя труха. И говорить нам не о чем. Повисло тягостное молчание. Было видно, что просто так Адыла сломать не удастся. Не такой он человек. – А вот что я тебе скажу, Адыл, – зло бросил Демид. – Мы тебя здесь кончим и все. – Тогда кончай, чего говорить попусту? Я уж нажился. Мне и помереть можно. – Э..э… не спеши… – Демид поудобней переставил ноги. – У тебя брат есть. Правда? Есть. Я знаю. Вот мы и его… Адыл вскинулся, как бешеный, и готов был на нож кинуться. Демид на шаг отступил. – Брата не трожь! Меня убей… – Тогда идем в степь. И брат твой жив останется. Вот так Адыл с ними пошел. И дошло до того, что за ним никто не смотрел даже. Демид его запугал неким человеком, который остался за братом его присматривать. Надежней всякой веревки эти путы были. Адыл даже и не помышлял о бегстве или обмане. Видно, так любил он своего младшего брата. Но Тимофей думал, что этого человека, которым пугал Демид, на самом деле нет. Это все слова. У Демида с товарищами всегда плохо было. Он потому и Тимофея к себе подвязал, чтобы товарищ надежный был с ним. Про Тимофея известно было, что он верный казак и много прошел. Даже из Крыма убежал от татар. С таким человеком не страшно было никому. Демиду тем более. Остальные прибились кто как. Старого Игната, побывавшего на Ливонской войне, давно знали оба, и Тимофей за него попросил. Хоть Игнат и староват был, зато человек верный. И не болтлив. А это сейчас самое главное было. Семена взяли как ловкого парня. Много раз прибивался он в разные ватаги, брал добро и деньги, но быстро все проматывал. Однако ж в честности ему нельзя было отказать. Скорее умрет, чем товарищей предаст. Он долго без дела по хутору слонялся. Ватага ушла, а в станице ему почему-то не очень доверяли. Видно, помнили старые дела. – Семен, хоть и дурак, а сгодится, – сказал тогда Демид. – Как скажешь, – согласился Тимофей, подумав, что Семен может им помочь при случае. А малой парнишка, Глебка, так тот давно Тимофея просил взять его с собой на какое-нибудь дело. Его отца он раньше знавал, тот хороший казак был. Но погиб, подавшись куда-то на север. А мать вскоре умерла. Так малой один совсем остался. Мог и загибнуть вовсе. Ему лет пятнадцать исполнилось всего-то. – Мне, дядь Тимофей, чего-нибудь заработать. – А что ты можешь? – Коня могу украсть. И при этом он смотрел на Тимофея совершенно открытым взглядом. Ну как такого не взять? Да и пропадет он вот так в одиночку. Они бродили по степи целую неделю. Встречались им старые курганы, от которых веяло чем-то древним. Вспоминались рассказы стариков о том, что где-то здесь, в безбрежной степи, будто бы похоронен целый город, в котором жило много людей. Город имел неисчислимые богатства, здесь стояли дворцы и шумели базары. Поверить в такое было трудно, но время от времени какой-нибудь казак находил в степи древнюю вещицу необычной формы. Ясно было, что вещь эта из далекого прошлого, ибо не было сейчас в степи никаких городов, а путешественники редко заходили в эти места. Тимофей помнил, как отец рассказывал ему о городке Царицын, что стоял на берегу Волги. Там водилось много каспийской рабы, осетры, белуги. Рыбаки струги набивали доверху. – Нам бы у Царицына жить, – сказал ему отец. – Но там не дадут житья царские люди. – Да чего, тату, – отвечал тогда маленький Тимофей. – У нас тут и так всего довольно. – Да довольно-то, довольно, – говорил отец и замолкал, задумавшись. Он все ждал от этой жизни чего-то другого, несбыточного. Но оно не приходило… Когда Тимофей с товарищами отходили от очередного потайного местечка, все выжидающе смотрели на проводника, ожидая заветного слова. Но он угрюмо молчал. И уводил их дальше. Было во всем этом что-то потаенное, скрытое. И совсем не случайно Демид начинал злиться, думая, что Адыл хочет его обмануть. – Я пристрелю собаку! – говорил он Тимофею, сплевывая песок, набившийся в зубы от сильного степного ветра. – Мутит он чего-то. – Ищет, – пожал плечами Тимофей, не понимая досады Демида. Ведь не за пучком травы вышли они в степь. Отыскать золото в этом безлюдном диком пространстве много стоит и сил и терпения. – Я знаю, чего он ищет! – А если знаешь, чего ждешь? – Еще пару дней. Демид отошел, тихо ругаясь. И вот как-то под вечер Адыл незаметно приблизился к Тимофею и тихо сказал: – Завтра, мой друг, завтра… – Чего? – встрепенулся Тимофей, почувствовав в голосе Адыла некую затаенную мысль. – Завтра… Он давно заметил, что Адыл относится к нему много лучше, чем к Демиду. В словах даже проскальзывало некое уважение. Но, к сожалению для Адыла, это ничего не могло изменить. Демид здесь был за главного. Из степи подуло холодным ветерком. Все жались к огню. Игнат припомнил, как ходили на турок лет пятнадцать тому назад, еще при старом царе. А его Игнат сильно уважал. Считал, что с тех пор не было на Руси сильного царя. – Как Иван-то скажет – сразу везде слыхать было! – У тебя старый царь, как бог, – язвительно молвил Сенька. – Все с уст не сходит. Чего он тебе, золотом чашку помазал? – Дурак ты, Сеня! – отмахнулся Игнат. – Не только золото я уважал. В жизни много другого было. – Чего тогда с нами пошел? Злата не уважаешь – иди в монастырь! Там таких много! – А ну бросьте вы базланить, пустобрехи! – зло выругался хмурый Демид. – Навязались вы на мою голову! Житья нет! Все уже привыкли к тому, что время от времени Демид начинал злобствовать и упрекать своих спутников за никчемность. Одного только Тимофея не трогал. Но этому никто не удивлялся. Сенька даже справедливо рассудил про себя, что лучше бы Тимофей был за вожака. Но его слово ничего не решало. Сам же Тимофей в разговор не вмешивался. Тихо лежал и смотрел в ночное небо. Звезды манили какой-то пугающей неизвестностью, тайной прошлого. Завтра… Адыл сказал, завтра… И это слово каким-то томительным ожиданием жило в Тимофее до самого утра. – Вон тот курган, видишь? Тимофей посмотрел. Курган как курган. Сколько они прошли таких? Но Адыл в этот раз не врал. Он вывел их сюда тайными тропами, полагаясь только на свои особые приметы. В этом безбрежном краю как будто еще жило воспоминание о старом времени, когда и татар, и казаков тут не было. Как Тимофею сказывал его отец, когда-то давным-давно жили здесь неведомые народы и племена. От них осталось в земле много всякого добра. Он помнит, как мальчишкой видел у одного казака чудной меч. Рукоятка резная, красивая. А сам клинок небольшой, навроде ножа. Но такой работы даже в Москве не встретишь. Это была работа древнего кузнеца, знакомого с тайнами старого ремесла. Казак хвалился, что нашел этот меч в потайном месте, где идолы древние схоронены. Его кто-то спросил, не боится ли он мести идолов за то, что клад чужой откопал? Казак рассмеялся и ответил, что сила идолов давно ушла, теперь они не страшнее детской куклы. И Тимофей хорошо помнил, что казака того вскоре убили. И этому никто не придал значения. Сколько их умирало? Но Тимофей про этот меч не забывал. Помнил и про идолов. Проклятье живет в веках. Оно настигает человека везде и всюду, где бы он ни спрятался. Об этом и сейчас думал, когда ожидал известия от Адыла. Сразу решил, что если увидит хоть одного идола, сразу уйдет и обо всем забудет. Адыл привел его к невысокому кургану, показал: здесь… – Вот кабы лаюн нас не сдурманил! – весело проговорил Семен, но его веселья никто не поддержал. Напоминание о бесе, который охраняет клады, не вызвало ни у кого восторга. А Игнат укоризненно глянул на Семена и покачал головой, как бы говоря, и чего тебе, дурень, неймется? Бесов дразнить – верная дорога в могилу. И совсем не за этим они сюда пришли. Копали долго. Временами кто-нибудь начинал распаляться. – Да нет тут ничего! Зря копаем! Но Адыл упорно молчал. Вдруг лопата обо что-то чиркнула. Игнат копнул глубже. Пожелтевший череп взирал на них пустыми глазницами. Тимофей вздрогнул, помня об идолах. Но этот череп был человеческий. – Вот он! – сказал Игнат, непонятно кого имея в виду. – Еще мертвяка не видали! – уныло протянул Демид. – Копай, – уверенно сказал Адыл. – Это здесь. Мертвеца быстро обкопали и обнаружили рядом возле него древнее оружие. Оно лежало рядом, как будто бы для того, чтобы мертвец мог пользоваться им в иной жизни. – Какой, однако! – восхитился Игнат, разглядывая старый кинжал. – Дай поглядеть! Всех охватило оживление. – Это не татары! – Какое – татары! Все испытывали какое-то лихорадочное волнение. Каждый чего-то в спешке искал, оглядывая остальных. То, что еще недавно казалось чем-то совсем несбыточным, ненастоящим, вдруг обрело плоть. – А вот, гляди, гляди! Говорили наперебой, каждый хотел выразить свое восхищение, а Тимофей, наблюдая за всем этим, подумал, как слаб человек. Еще недавно они немного боялись бесов-кладовиков, опасались проклятья, а также беспокоились о том, чтобы никто не увидел их, не прознал про их промысел. А теперь, увидев золотую утварь и оружие, вмиг забыли о своих страхах, были готовы смеяться до упаду. Золото завораживало, увлекало. И все земное отступало перед этим чувством. А еще он подумал, все ли он учел и нет ли в нем самом сомненья? Сейчас, увидев, что россказни Демида совсем не сказка, он начал тяготиться сделанным. И даже мысль о любимой женщине не так грела душу. А верно ведь говорят, что демоны проникают в самую суть человеческой души и нет от них спасенья, разве что… Он истово перекрестился. В этот момент Демид оглянулся и едкая злая усмешка промелькнула на его губах. Он словно чувствовал, о чем думает Тимофей, и это чувство забавляло его. – Чего так смотришь, Тимоха? Теперь видишь, что я правду говорил? – Он терпеливо и настойчиво ждал его ответа, как будто от этого что-то зависело, и Тимофей откашлялся, неловко улыбнувшись: – Я и не думал, что ты меня обманываешь, Демид. – Как же, как же, говори! – усмехнулся Демид. – Все время только и ждал, когда я промахнусь. Но вышло по-моему. – Да думай, что хочешь! – вспылил Тимофей. – Мне твои слова без разницы! – Ладно, не обижайся, – приветливо сказал Демид. – Как делить будем? – Кто этот… мертвец? – Да откуда ж я знаю? Может, Адыл знает? – Ничего я не знаю, – сурово сказал Адыл, озабоченный тем, чтобы не случилось ничего угрожающего их жизни. Он был суеверен и не зря. Только страх за любимого брата заставил его прийти сюда. – А только уходить нам скорей отсюда надо. Вот что! – Уйдем, уйдем, – пробормотал Демид, занятый своими мыслями. Казаки выбирали золото и смеялись. Кто бы мог подумать? Еще вчера каждый из них был беднее любого московского нищего. А теперь… Но уйти далеко всем так и не удалось. * * * Тимофей смотрел на трупы своих товарищей, чувствуя, как старая тоска подбирается к его душе, не давая покоя. Так бывало всякий раз, когда он терял друзей в бою. Понимаешь, что уже ничем не сможешь им помочь, и от этого опустошающее бессилие охватывает тебя. Если бы враг был рядом, был здесь, стало бы намного легче. Тогда можно было биться, даже погибнуть, сознавая, что все это не зря. Но вокруг Тимофея была дикая пустошь. Только крик дальней птицы тревожил тишину этого места. Он еще раз оглядел всех. Может, кто и жив еще? Вот Игнат, здоровый мужик, лежал навзничь. Застывшая кровь темными полосками избороздила лицо. Его убили выстрелом в голову. А вот и Семен. Тоже погиб, хотя казалось, его-то пуля не возьмет. Как заговоренный, выходил из разных смертельных положений. Всегда хватало ума понять, где нужно вовремя остановиться, а где идти дальше. Но, видать, слишком долго ему везло. Адыл тоже лежал неподалеку. И его смерть, как это ни удивительно звучит, накладывала печать тайны на все происшедшее. Если бы труп его не лежал вместе с остальными, тогда все можно было объяснить проще. Он связался со своими товарищами и те, тайно следуя по их пути, убили всех, забрав сокровище. Не было среди мертвецов только двоих, Демида и Глеба. Теперь-то ясным становилось, что именно Демид убил всех и забрал золото. Он обвел их вокруг пальца, и его, Тимофея, бывалого казака, тоже. Стоило ему отлучиться ненадолго и вот… Увидев мертвыми своих товарищей, он понял, что не будет ему покоя, пока не поймет, как все произошло. Мальчишка… Тимофей посмотрел вдаль. Что же случилось? Не верилось ему, что мальчишка мог быть причастен к этому нападению. Но его тоже не было… Выходит, Демид пожалел его? Как-то не верилось. Зная вероломную натуру Демида, трудно было поверить в то, что он пощадил мальчишку из жалости. А зачем ему живой свидетель злодеяния? Или все же они были как-то связаны между собой? Вспоминалось, как подошел к нему Глеб, как просил о том, чтоб он взял его с собой. Все выглядело искренне, все по правде. Что же, Демид стоял за его спиной? Конец ознакомительного фрагмента. Текст предоставлен ООО «ЛитРес». Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=51598683&lfrom=688855901) на ЛитРес. Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.