Подайте на хлебушек

Подайте на хлебушек Саша Чекалов Время идёт, жизнь становится ещё сложнее… Государство увеличивает поборы, неуклонно растут цены на еду и лекарства, и – при отсутствии постоянного заработка – данные факторы постепенно ставят нас, поэтов, на грань выживания. Отсюда и название книжки. Извините, короче, что мы к вам обращаемся… Можете, как обычно, не платить, только прочтите! Потому что стихи – это, пардон за пафос, наша поэтская жизнь. И если вы не станете читать даже, тогда нам, получается, небо коптить вообще незачем…? Подайте на хлебушек Саша Чекалов © Саша Чекалов, 2020 ISBN 978-5-4498-0330-6 Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero Ах, да! Кто-то, возможно, спросит: ежели ты действительно, мол, настолько нищ, то каким же образом средства на печать тиража изыскал? Ну, каким… Краудсорсинг, ребята. Христарадничанье. Спасибо добрым людям. Нечего сказать, выручили: не дав обречь на маринование в течение неопределённо долгого срока – вот, помогли донести до предполагаемой таргет-группы именно актуальное творчество (а не то, что за давностью лет успело протухнуть). Наисвежайшее: все стихотворения, кроме самого последнего, написаны в 2019 году.     5 января 2020 г. Давайте подумаем Давайте подумаем: может быть, мы могли бы все вместе отпор дать текущему грабежу? Вокруг ведь – не люди, куда ни взгляни, а глыбы! (Хотите уйти? И пожалуйста. Не держу.) Да, этого, блин, не отнять… И охота много всего предпринять! — потому что… могли бы, ведь? …Так, так, понемножку… Гляди-ка, спускает ногу с той печки (мастак и плясать от неё!) медведь, ещё бы: не так уж он неповоротлив, братцы… он, как говорится, сестрицы, блин, Машу рвать готов — когда треск оседающих декораций мешается с хором охотников отнимать да поздно но… что-то ведь надо же делать вате — набитой меж рамами… поздно ведь пить боржом… поэтому — ну же! давайте уже, давайте хотя бы всплакнём перед новым-то грабежом Черта Моя неуёмная муза – совсем чевот уныла сегодня… хотя и – вельми-понеже — как тушью, тенями подводит черта живот, тот самодостаточный символ пути Ганеши. Я знаю, что сдохну, и ладно! Но мой итог — не облачный некий чертог и не блики, прытки, не то, что сулили нам, но… «Подожди чуток», — уродливый кафель (и пол – из такой же плитки), как было и двадцать, и сорок ведь лет назад! и будет – ещё… а не это, так, верно, новый какой-нибудь мегабарак, где всегда висят объявы, предъявы… и холл – будто гроб сосновый. Вагонка, вагонка… ряды позапрошлых ламп. А в окнах решётки (всегда они тут, на окнах!) — и… муза – любая! – ты, если сюда вошла б, растаяла б тут же… чтоб суть расплылась, намокнув. Чтоб не было ясно, о чём я хочу сказать: с таким пониманием – жить невозможно, братец. Ты подлинно счастлив тут — если, лихой казак, не думаешь вовсе, а просто несёшься, тратясь, по этому злому пути, где туман, и лёд, и ветер… и вновь себя в руки берёшь с утра ты! Но сгинешь — никто ни слезиночки не прольёт: терять было нечего… значит, и нет утраты. Лишь данность. Такая вот… Кафель, и плитка, и линолеум. (И – даже дура-консьержка ловко в любой UTF переводит любой КОИ, когда ей нужна современная кодировка.) …Совсем я сегодня чевот и сердит, и зол, и – непродуктивно критичен… и дидактичен… но путь бесконечен. Теряется в дымке взор. И глупо пытаться чего-либо там достичь им. … зы Ты скажешь, сестра, не пытаться ещё глупей? Трусливее, я бы сказал. Не глупее. Тута черты горизонта не видно среди степей… и – разве ж мы можем её подвести, черту-то! … Старая песня о главном Гудит тайга… да не от ветра: до неба пламя! – бередит разрывы крон… а впереди такая тьма встаёт ответно, что ты, мой тигр, и цепеней, а всё ж не жди… уж больно рыжи все хвойно-лиственные крыши на царстве пляшущих теней. С одной да на другую – н-на! — огонь сигает хищной векшей, и… вспыхни сам: не гнить же заживо! …Как одуванчик, уж отцветший, над пеплом выплывет луна и… оживит чуток пейзаж его.     07.06.1997, Щербинка —     16.01.2019, Москва Наш хор Когда б вы знали, из какого хора — холмов, деревьев, нежного укора ночного ветра: что же, мол, вы не уберегли, не справились, не спелись… короче, из чего какой-то перец варганит – на войне как на войне — свою больную музыку (а чика его по голове – мол, не кричи-ка — во сне любовно гладит, будто ель — какой-то старый гриб: по шляпке веткой)… тогда бы вы к болезни этой редкой и жалости не чувствовали б… Ей от вас, однако, тоже ведь не надо ни жалости, ни даже просто взгляда. Она передаётся от одной живой души – другой душе: награда за живость… и достаточно. И рада. И осенью пройдя – взойдёт весной! А вам… пошла бы впрок и эта пешая дорога на… удобная, успешная: по саду… между грядок, за сарай и – в лес, обратно. Как и с давних пор вела… Тогда – вы знали, из какого хоррора бесчувственно растёт ваш сонный рай. Мейнстрим С утра пораньше слазить на ю-тьюб и убедиться: главное – в струю ной, да чтобы люди стыли на ветру б, а песня – остаётся вечно юной. …Закажешь пару суш и пару ролл, чуть тяпнешь (духовник рекомендует) — и, мёртвый, оживает рок-н-ролл, а что! – огонь пылает, ветер дует… так почему бы – символы на биз переводя (ну да, они всё те ж, но…) — и не косить под феникса? На бис. И важно, и вальяжно. (И мятежно.) …Поклонников ухоженная рать, упитанных охранников когорта… Хоть вечно можно замертво сгорать! (Лишь тяпнуть. Он полезен ведь, кагор-то.) А кто не напрягал на сцене жил (мол, как же там она, моя Гренада?!) — выходит, как бы толком и не жил… и значит — воскресать ему не надо. …"Just do it! И не ной! Ну что ты сник: душевных ран нет лучше средств — от ран же!» Чего только не ляпнет духовник с утра пораньше… Напутствие На заметку начинающим поэтам: век жесток… и чтоб заметили тебя, очень важно быть по-клоунски одетым. Гомон публики безропотно терпя, нужно попросту стихи орать погромче (чтоб аж кормчие восстали из могил!) — плюс добавь эпилептические корчи… не, ну если ты, конечно, не дебил — вопреки всей очевидности иного чудом верящий: набитая мошна не минует! как и слава, право слово! лишь Поэзия для этого нужна! …Век – шесток… и, кто сверчок, а кто не слишком, понимаешь – лишь иссохнув от тоски. (Залу, преданному низменным делишкам, адресуя средний палец шутовски.) Магия Из небытия, как из мешка, просто достаю я… хомячка! Крошечные ушки! и глаза… Где же умиления слеза?! Ах, вас не устраивает, шо это не лошадка? Хорошо! Снова прячу жизнь от вас мою… (И – простите, если достаю.) Черновик Я люблю это красок и музык неземное смешение – в миг, когда страшно, до глупости узок переулок меж полками книг, полночь полднем насыщена сразу и закатом… и смех – будто спор… и бросает на каждую фразу тень печали таганский собор. Я люблю и тащиться, и мчаться, и лежать на мостках у реки вплоть до самого важного часа, что оттягивать нам не с руки… Но всего и сильнее, и больше — блеск огней и все ночи с тобой исчерпав – обожаю с тобой же просто ждать новый мир. Чистовой. Герцогиня На старушку глядит Алиса, не пытаясь усмешку скрыть: мол, зачем же так жутко злиться! мол, уродует даму прыть! да и внешностью не богиня! — вон, морщины ведь на лице… «Вся вы прошлое, герцогиня, в этом жутко смешном чепце!» Но с иронией и старушка на Алису глядит в ответ: «Ну, давай же, дитя, разрушь-ка веру в ценность ушедших лет!» — и поблёкшая, и сухая, словно в поле пустом жнивьё… И не чует Алиса, хая: это – будущее её. Пассажир Чудесно в ночи стоять, бежав от любых работ, попав на корабль и – глядь! — опал бы я на фальшборт — от колотой раны дня сдувающимся шаром… Так лучше бы: для меня — да и для работ. …«Шолом!» — сигналы цветных огней от Хайфы – по кораблям, а коль не грустишь по ней, исторгнет Дубай «салям» из самых душевных недр, открой ему душу сам! Ну что ты?.. Не хочешь, нет? Пройдёмся по полюсам. Как сахар, торосы… Вскользь уныло минуя их, ползёшь ты, слоновья кость, от жирненьких нулевых оставшийся монумент, о, палубный исполин… Ну! Подвига хочешь?! Нет. Мы выпросим – и спалим доверия весь кредит… Да, собственно, уже всё. Протухло, скрипит, смердит напрасное Колесо. До спален кают невмочь дойти и прервать полёт… И пена уходит в ночь, как колотый сахар-лёд. Так можно стоять лет сто, в закат устремив лицо, и жменей жевать листок, захваченный из ЛитО, с пометками старика — которому никогда не видеть, как та река затапливает города затапливает сады затапливает поля дрейфуя туды-сюды прилива-отлива для… река Океан? Не та? Так может быть Лета? Стикс? «…Какие твои лета! Но ты – и плывя, грустишь…» Эй, Ландн, how do you do? Марсельцы! Сomment ?a va? Да ладно… И – как в бреду по тонкому льду слова куда-то нести б – во тьму плывя на скорлупке той, которая ни к чему… птенцу? не птенцу? …Мелькну и – брошу её одну оставшуюся пустой. Армагеддон по телеку Бьют пули-новости по теле- визионерам, о тщета… Повтор потворствует потере: чем больше дыр, тем решета способность выше пропускная, и пафос, низок и высок, уходит вон. Так из окна я задумчиво струю песок из колбы часиков разбитых, из… Кол бы на голову: сядь и продолжай на всех орбитах его без устали тесать. Пока не сменят… не убьют и — не сменят также и убийц… как милость amber of a beauty — на гнев the number of the Beast. Котики Хочу воспеть… не знаю, чем объединить нас как бы с вами, но – ладно, назову всех чем- пионами и божествами, не важно! – лишь бы в печку, как горшки, не ставила судьба хоть: и так уж варится в горшках надежда ужин забабахать… Да, полноваты мы… но – тю! — не брать же темы с потолка-то, их коготочками чертю, лишь обожравшись китеката (ну, раз ни пиццы, ни монет! а худоба чревата комой!)… Чего действительно в нас нет — так это прыти насекомой. Мы не успеем, шевеля конечностями быстро-быстро, всё заграбастать – типа, для и торжества протагониста, и справедливости (как мы её по жизни понимаем)… Нам машут ловкие с кормы — желаем счастья и ума им. Им песня ветра – вместо виз, а мы… уже всё это пели ж! И – просто помним наш девиз: «не торопись, а то успеешь». Им – этот путь, на всех парах, и айсберг – острый, будто перчик, а нам… пожрав и поорав, обмякнуть… на любой из печек. …Тошнит от счастья и ума, пугает шум побед и тостов… зато в трубе клубится тьма, как музыка для самых толстых. Любое солнце бы зашло (и не светило б ничего нам), но ты – со мной… Как божество — с уютно глупым чемпионом. Край Томительная немецкая чистота, для воображения дикого мало пищи: коровы, стада их… и снова, ещё стада… и вол полусонный – с отметиной на лобище. Дороги мощёные. Комнаты: блёсткий лак по тёмному старому дереву, без изъяна… и – чувства геройские, стиснутые в кулак. И бюст Аристотеля сбоку на фортепьяно. Вот то, для чего нас гайдаровцы-молодцы из дикости скифской, из муки трясины топкой однажды сманили – кружочками колбасы, ведущими к ясному свету неясной тропкой. И вот мы стоим у обрыва… А там, внизу — буквально же рядом! – тот бюргерский рай Европы, а нам остаётся бессильно ронять слезу. Мы волки. Кончается лес наш, а с ним и тропы. Тот рай существует, о да! И река, и порт, и мирно торгующие возле порта люди, но пот их рабочий – ведь нам это смертный пот! Мы честно подохнем от сытости в их уюте. Нам нужен балда, что повёл бы всех нас, суров, в огонь, покрывающий ранами! чтобы чудом мы выжили бы… и – сожрали бы всех коров! и – пухли б от голода вечно… но – не хочу дом, как у горожанина толстого, пусть и пыль там вытерта тщательно, и занавески пёстры… Ты – должен бояться. Не важно, труда, толпы ль… Ведь если не страшно, считай, уж не волк, а пёс ты. А значит – терпи эту скуку. Добро терпи. Уверенность в этом вот завтрашнем дне… И все бы на это пошли мы! Но это ведь – на цепи сидеть означает, а мы… ненавидим цепи? Баллада о рыцаре Я жил под сиденьем автобуса, распластанный между пружин, не зная, к чему мне готовиться, но всё-таки, всё-таки жил… Тарлам-тарлалам, тарлам-тарлалам, но всё-таки жил. Всё думал: а что же, мол, было бы, коль шансы все были б – мои! …Сочились откуда-то выхлопы, и чудилось: будут бои… Тарлам-тарлалам, тарлам-тарлалам… Когда же бои? Коль шансы бы мне предоставили, плюс сердце бы – словно у льва (да лишние слесарь детали бы убрал из сиденья сперва!)… Тарлам-тарлалам, тарлам-тарлалам, эх, сердце бы льва… «Эх, дали б возможность отметиться в одном лишь бою, господин!»… Так муторно рыцарю едется в готовности номер один! Тарлам-тарлалам, тарлам-тарлалам, ах, вечно один… Однажды, под пологом сумрака я душу закрыл на засов: дрожала во тьме на весу рука с дешёвенькой парой часов… Тарлам-тарлалам, тарлам-тарлалам, лишь пара часов! Лишь пара часов… общей суммой ли надежд, и дерзаний, и мечт… чтоб пару трусов после сунули — как будто под сердце вдруг меч? Тарлам-тарлалам, тарлам-тарлалам, иззубренный меч… Лишь пара часов дикой оргии — и всё… Соответственно, в два смежили глаза свои зоркие кондуктор и слесарь – едва, тарлам-тарлалам, тарлам-тарлалам, все спел я слова… Да, всё! Бремя страсти скотов нести с тех пор не могу… но свою балладу о вечной готовности нет-нет, да и тихо пою: тарлам-тарлалам, тарлам-тарлалам — в жестоком бою, и чудится тело кондукторши на фоне далёких вершин, но – пения не издадут уже тугие изгибы пружин. Тарлам-тарлалам, тарлам-тарлалам, обычный режим… Ах, Рок мой! Тебе господином ли мне быть, если грянул аврал и слесарь тот – пальцами-льдинами меня (одного лишь!) убрал? Тарлам-тарлалам, тарлам-тарлалам, как винтик, убрал. С тех пор я скитаюсь по скверикам, совсем безоружный, ничей, и чудятся в воздухе сереньком зигзаги разящих мечей, тарлам-тарлалам, тарлам-тарлалам, и крови ручей. Но – снова готов бы, так кажется… Довольно источено ляс! Всё в тему: то снежная кашица, то лишнего винтика лязг, то – трам-тарлалам, тарлам-тарлалам, часов перепляс… В гостях у сказки …то вдруг окажешься, чуть сонный, в огромном тёплом помещении… Об импорто-, блин, замещении бормочет… сумрак невесомый? Нет, архаичная тарель… А на душе – опять апрель. Тут честно кажется, что сбудется и виданное, блин, в гроб?, детство, и юность… те её потуги, что зрелость увели в подруги, буквально под руки… «И то, что не расскажет вам никто». Как будто бабушка гуторит — и репродуктор сипло вторит… А на столе – четыре сырника: «Позавтракай, дурашка, сытненько, тебе ведь нужно и трудиться, и не впасть от лишней эрудиции в, известно, ступор известковый, тебе бы только гнуть подковы! да становиться на пути…» Да в гору горькую ползти… Мармеладное Ну, хватит… Будто посетив в уме все формы ада – стану отныне лишь за позитив активно ратовать… Чиста, ну, и неиспорчена душа! В нирване внутреннего лада, начну я жить теперь, пиша… о… скажем, пользе мармелада. …Ловец! Вали-ка к чёрту в рожь: ты врёшь, тебе начхать на деток! А мармелад… уж так хорош! — когда лежит на хлебе… этак… Потом, полезен ведь, да-да! Буквально все ингредиенты! …Ах, мармелад! Как вожделен ты! Но… написалась ерунда. Эскиз Изгиб развязки, шапка дыма на трубе… Открой же глазки, я скучаю по тебе. Ты в полусонном одеяле замерла, а я… спасённым, но едва ли, все дела, себя почувствовал на миг… и вмиг ушло то ощущение в игольное ушко зазора между пониманием и сном, и… сквозь одежду растекается геном: отныне – смешиваюсь я! И голь леска, и облака, и сталью бьющая река, и гущи люда заскорузлая кутья — всё я! До степени смешения – всё я! И эти книги… и подушечка… и ты, во сне уставшая от сонной маеты. Бессильно свешивается с постели кисть… а я – всё сущее плюс этот вот эскиз… Немо Мир болезни – заводь забытья… Всё легко… поскольку ты ведь – рыбка, ищущая, где заветно глыбко… только ведь мелка она, бадья. А на дне… не ад, а просто склад мусора унылого… плюс пара слов… она давно сюда упала… шли тогда дела ещё на лад, ты был кот – боящийся дворов, но – в щелях уверенно живущий: каждая шептала наяву щель формулу «практически здоров», а теперь – разнежился во сне, паспорт и ключи вверяя брюкам, и – в зените лёжа кверху брюхом — немо распеваешь о весне… но – вглядись, пожалуйста. Всмотрись. (Если надо – рухни и с небес, ну!) В ватную и плюшевую бездну под корнями, полными мокриц. Чтоб увидеть… то ли фитилёк. То ли хвост утерянной кометы, то ли то, что, кот, искал во тьме ты — долго… до того ещё, как лёг Под Мандельштама Жив Назойливое, что колосья, по шее шепчущие: «Фсьо-о!» — разит жары многоголосье, дорог разнополосье стёр нещадно зной: суровой щёткой болидов лаковых, чужих, а сверху солнце – чистой, чёткой фиксацией на факте: жив… Я жив – назло. Я лжив – напрасно. Я каждой чёрточкой – вотще. Так жарким полднем – дурь соблазна, таятся косточки в борще. Сглотнёшь – и будто рукавица ежовая пошла гулять… А где-то Стенька прокатиться зовёт разрозненную рать. И в этом месиве – не сыщешь не то что горла без ножа, но даже взгляда: что, мол, сыч? ишь, незамутнённая душа! остаться хочется без боя? и разговеться без копья? …И – опрокинуто рябое лицо толпы во все края. Куда мой чёлн, отдав концы все, и то не тронется – среди стези – где в каждом ты нарциссе таишься, злато тех пяти хлебов – сокрывших силу войска! Уж больно медленны: стрела в тылу пчелы – и мысли воска — и злака тёмные дела… Выходя из музея Серебряное горло Каунаса, седло собора на виду, а мне не кажется и – кажется, что вновь по льду иду… веду монетку пальчиком по жёлобу, а это жук, и детство вмиг весомо сделалось! – тяжёлому раскату грома напрямик… И распрямив стальную голову двуспальных гор – а их не две, а их не три… Не три по голому бедру чешуйчатой Литве: по мостовой бежит червонец, а червлёной облачной листвы летит чума – и тень Чюрлёниса метлой маячит из Литвы… После войны Дебелую ужо обхаживай матрону южную – а то не насладишься ты Абхазией: не в рамках дружеской АТО, а просто так, туристом истовым! — воркующим одной ногой, а на другой – изволь записку вам писать иллюзией нагой. Куда ни глянь – богатство веера темно-зелёного… но синь — она уже опять повеяла с вершин, восставших из низин одушевлённого безволия, безбрачия… и где-то – Спас во тьме плафона: кто же более достоин сереньких апацх! …Искрит, укутанная в чёрное, куда блудливо взгляд ни кинь, по-добровольному никчёмная одна на сотню инокинь такая прелесть изуверская, что перехватывает дух, а рядом – ты… причина веская: война. Чтоб эхо. Чтоб не тух огонь, в источнике ютящийся, игольчатый исподне мрак, истаявший, как тело в ящике, с вершины сброшенном во зрак отверстый гада исполинского… И тут же Гагра: лес колонн, и сень – пятнисто-узколистная. …И гида зверь-одеколон. Италианское Я впечатление произвожу не лучшее на иностранцев — а потому и не всегда брожу под арками их померанцев. Они в тени привязывают сов, разнеженных, лохматых бестий, и я уже бежать опять готов, засов изъяв из тощих персей. Там ладанка, и нож, и амулет, и все – в одном флаконе узком, который ты хранила тыщу лет, мечтая об этруске русском, и я пришёл, и я с тебя сорвал… и покатился вновь по свету — тем померанцем, кой нарисовал себе в уме… И псы бегут по следу. Конец рабочей недели Не девочка, но алыча… Парча листвы на ствол накинута, лежит поникший янычар у ручейка, где сеть москитова висит над каждым лепестком губы – полуприкрытой ягодой, а сколько рядом! – и песком украшен сумрак, будто взглядами. Распаренный отвесный полднь… а дома – китель чёртом выглажен так аккуратно… Спой же! Спой! — чтоб тут же вспомнил, как и быть живым, и, если надо, хоть бы слыть, казаться, выглядеть… и пятиться, утратив огненную прыть под лозунгом: «Настала пятница!» — чтоб можно было расстегнуть и… портупею тихо выбросить, и юркнуть в угольную муть очей чудесницы… и – вибро-сеть, а не какая-то там… тьфу — подхватит, комкая и дёргая, и ты поймёшь… и наяву восстанет сала сила тёмная… Одна секунда до прыжка реснички стрелки… дребезжание всегда последнего звонка для покидающего здание! …Застыло время на часах, как новобранец обьегоренный и… солнце: надписи слизав, рисует тени на заборе мне. Зима на Литейном Замшело солнышко на ветке в последней судороге дня, и купол облачный навеки повис над городом, черня и реки вымощенных улиц, и переправы площадей, и… «Эй! Билетик на Москву есть! Кому продать?» …Худей, редей рядов торговых сонный высверк у стен роящихся спецслужб… «Ну что вы! Не было и в мыслях!»… На зеркала вот пару луж б остаточно пустить – истошно на лёд их кинувши плашмя себя, как яшмовое прошлое, открыточное – что квашня. …Дилинь-дилинь – а звон так дивен, и вам не хочется… и мне — туда, где всё грибы градирен и ЛЭП… и гонки при луне. Я – сам хотел бы жить, как в сказке! Но всё – картинка. А за ней лишь постовой в унылой каске и клич: «Купи „Коко Шанель“». Набережная Фонтанки На стол зимы поставленным напёрстком торчит один, горча, какой-то штрих, и это лишь намёк… но и намёк сам умеет нас умаслить – обхитрив усталые течения подлёдных невидимых морей… и всё острей отточен риф — и сведений полётных не чувствует Борей… А я – с полей, назло лечебным хинам и ханам, оккупировавшим чудь, черту счищаю снова мастихином — по чайной ложке, детки, по чуть-чуть, и снова голый холст… и снова, голый на голой той земле, ты миф и ноль! И – дождик над художественной школой. И – мучаюсь похмельем… не виной. Вальс Я не знаю о жизни почти ничего: лишь он, некий навык – который любым предпочту наукам — будет важен, когда грянет вальс – и, оков лишён, завиток соскользнёт с этой выпуклости за ухом… ибо шею и профиль открыла она не зря, визави моя нежная, смутных раба предчувствий. Сумрак комнат разбавлен сиянием фонаря, я же — будто бы в бездну на лёгких санях качусь с ней. А чего она хочет – того не понять вовек: то ли сразу всего, то ли пробы, по чайной ложке, то ли – вжаться в себя, будто гусеница в орех, подбородком касаясь коленей и спрятав рожки. Но – я должен её, в любом случае… не постичь, так хотя б убедить: мол, дорога одна… сквозная… мол, оков больше нет… И — уверовать в эту дичь. Вообще-то, о жизни почти ничего не зная. Театральное Одна на ветке пара капель, одна на небе пара звёзд, одна книжонка Мураками — на всю скамейку, словно дрозд, уснула, смоченная ливнем, и не жива, и не мертва. Весь мир облуплен. Не таи в нём, а сразу – вывали слова! Чтоб ясен тут же стал и весел. Чтоб мы читали Гавальду, неспешно млея в гуще кресел в антракте, что ж… балет на льду исчез бы чтобы! вслед за снами! и на периферии дна все как облупленную знали тебя, тебя, одна весна. Одна на всех недоскучавших, одна на всех обретших лёд. И снег лежит в унылых чашках, И капельдинер жажду пьёт. Падший Полосы. Чёрные, белые… Шпалы, шпалы… Впору любить виадуки – когда упал и смотришь… и всё тебе кажется аккуратным… Ну, а судьба – не дано её выбирать нам. Медленно меркнут рефлексы… Куда ни день их, смерть – это всё ещё повод наклянчить денег, жизнь – это всё ещё повод – получше смерти… К счастью, они угасают уже, поверьте. В демисезонной одёжке поди согрейся, если спина испытала всю твёрдость рельса, если затылок и влажен, и даже липок, если… Да-да, лишь от ваших тепло улыбок. Вы понимаете: это всё ложь, актёрство… Если и было что – встал уже и обтёрся, выжил, короче! – вон рожа здоровьем пышет… Если беда неподдельна – о ней не пишут. Внеплановая фотосессия для корпоративного календаря Кто не видел, как полистирол обсыпает кожи, тот считает наивно, что все мы, друзья, похожи, но – у голых людей, если, скажем, попросишь встать их из той россыпи – двух одинаковых электростатик не найдёшь ни за что! На кого-то налипнет туча этих маленьких шариков – нежно, почти летуче… На другого же (или другую) – лишь пара крошек, и… тогда понимаешь: ещё один месяц прожит. Или год. Вот Сурен Айрапетович, вот Марина. Их тела неприятно лоснятся от вазелина. …Пальмы – пластик? И ладушки… Светом вовсю зальём-ка — отразят «волны моря» их (ну, пищевая плёнка). У Марины – почти ничего на холёном теле, а Сурен весь облеплен… но: «Сами же вы хотели, чтобы стало понепринуждённей!» — фотограф, ноя, утешает… попутно фиксируя основное. За окном нерешительный щебет каких-то птичек, воздух тяжек и вязок. И тучи… Нам не достичь их. К объективу вновь физиономия прикипела, под софитами – то же: иллюзия, фрики, пена… Кто не видел, как офисных на календарь снимают, ничего те не видели! жизни они не знают! — а тебе-то, братан, это шоу давно приелось, но… давай, не тупи, оставайся на острие, лось: нынче каждый пытается профит себе устроить. Не устроишь — дождёшься: отправишься жить в метро ведь! …Мы похожи, друзья. Пара ножек – и ручек пара. Всем нам хочется есть (и при этом не что попало). Потому-то – Сурен и Марина… И – берегись ты, если в кадре не выйдут беспечными «серфингисты»! …Верно, жиже сияния — зоной застыть, облив нас… Не дрожи же, казённый, в неверных руках, «олимпус». Запасной аккаунт Блог безмолвен, как ночь на селе, – обломайся, эго. Даже пёс не забрешет во мгле, если нет хештега. …Ну и дело! На каждом посту по замку повисло: на идеологический кипиш – есть узость смысла… Кто там пишет половнику каши – всё меньше, реже? …И захочешь не скажешь: повсюду сплошные бреши; где когда-то подписчики были – пучок, вязанка! — нынче пыль поднимай… поднимая мосты у замка. Всё застыло, смолой на последнем сухом полене. На два тыла работать бы! – только… есть узы лени. Не забрезжит и тени… а Оккама нож – хоть режь им, хоть не режь, а в итоге по-прежнему мрак безбрежен. Заварившие кашу давно стали горстью праха, нам расхлёбывать, но… всё, что есть, – это цепи страха. …Поезда? Вообще здесь не ходят. Перрон безжизнен. Только ветер над полем… и ты – в никуда бежишь с ним или… просто лежишь. Нет ни клуба, ни сельсовета. Ни еврея, ни грека. И мы-все-умрём. За «это». Уже скоро А скоро вновь пойдёт парад по центру, тратящему денежки, и много новеньких наград нацепят юноши и девушки. По телевизору пойдут патриотические видео, и поздравления пришлют устало мировые лидеры. Загнавшие себя в закут — натёртыми качая холками, по переулкам потекут ракеты с танками (и хокками), и – плат накинувши на рот (полно флажков: недаром розданных), чуть в отдалении – народ застынет, будто бедный родственник. …Да, станет людям не до сна: весь мир покорно променяли на войну, но… что? Придёт весна. (Пускай и вновь не для меня она.) Ротонды У ротонды на въезде в Белгород вечно ветер… и вечно – нет никакого резона бегать Конец ознакомительного фрагмента. Текст предоставлен ООО «ЛитРес». Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/sasha-chekalov/podayte-na-hlebushek/?lfrom=688855901) на ЛитРес. Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.