Туман над прудом

Туман над прудом Елизавета Порфирова Образы прошлого оживают на глазах. История врывается в настоящее, напоминая о себе. Она поглощает белым маревом тумана, отпечатывается на фотографиях, проносится за окнами старинных трамваев, зовет в счастливые дни детства прямиком из современной кофейни. Город живет и дышит. Он помнит. Хранит в своем сердце деяния великих людей и мечты каждого, кто живет в нем. Романтичные рассказы с толикой мистики отправят Вас на экскурсию по прошлому и настоящему Ижевска, познакомят с видными деятелями региона и простыми обывателями, пребывающими в поисках счастья. Сборник рассказов об Ижевске Туман над Прудом Предисловие Этой ночью ей казалось, что она одинока как никогда. Никого не было рядом, да и никого не могло быть. Некому было позвонить, чтобы просто сказать, что ей страшно. Некуда было пойти, чтобы не оставаться одной. Она пролежала без сна до рассвета, слушая дождь. Капли стучали по окнам и карнизам, пугая и успокаивая одновременно. Жаль, что они не могли избавить от грустных мыслей. Утром, когда солнце едва только показалось над горизонтом, уставшей, измученной и все такой же одинокой она встала, чтобы открыть запертые окна. Дождь почти прекратился, лишь слегка моросил, слабо блестя в золотистых лучах. Но она не видела этого блеска. Она стояла и смотрела на отчего-то запотевшее стекло одного из окон. На нем косыми буквами дождя, подсвеченными сонным утренним светом, были выведены всего три слова, позволившие ей понять, как она ошибалась, думая о своем одиночестве. Это были слова «С добрым утром!». Туман над прудом Дима не понимал, что именно привело его на это занятие. Он не очень любил сидеть и на обычных парах, а тут зачем-то пришел на открытый семинар для всех желающих. Именно желающих, а он желающим совсем не был. По крайней мере, он не был желающим слушать очередную скучную историческую лекцию. А вот желающим провести вечер в шумной компании друзей он был всегда. Увидев сегодня днем объявление о том, что в Удмуртский Государственный университет прибудет какой-то именитый профессор, чтобы провести несколько семинаров, посвященных истории Ижевска, Дима даже не посчитал нужным оценить эту новость как интересную. Он благополучно забыл о ней уже через несколько шагов. Это неудивительно, ведь впереди его ждал более увлекательный семинар: практическое занятие по программированию. Здесь он был силен, и это интересовало его намного больше, чем какая-то история. Когда все пары в этот день завершились, Дима одним из первых покинул аудиторию и поспешил к выходу. Стоял теплый сентябрьский день, и где-то там далеко, на набережной, его уже, наверное, ждали друзья: Витька с гитарой, Артем, недавно в третий раз проколовший одно и то же ухо, Оля с Аней, бывшие одноклассницы Витьки, и Валера, прозванный Пушкиным за талант к стихосложению. Все они, вероятно, уже собрались или скоро соберутся. Набережная была их любимым местом встречи. Они проводили там время ежедневно и почти всегда в полном составе. Это давно стало традицией, и нарушать ее Диме совсем не хотелось. Он мчался по коридорам, торопясь выйти на улицу, и совсем не ожидал, что возле открытой двери одного из множества кабинетов кто-то вдруг придержит его за руку и скажет: – Вы чуть не прошли мимо. Семинар состоится здесь. Дима изумленно обернулся. Голос принадлежал светловолосой и голубоглазой девушке-студентке, совершенно ему незнакомой и одетой в официальную черно-белую пару. Говорила она ласково, почти нежно, а улыбка ее очаровывала. Дима на мгновение даже потерял дар речи, но все же собрался с мыслями и произнес: – Я не иду на семинар. Девушку его ответ нисколько не смутил. Она продолжала все так же очаровательно улыбаться, не убирая своей легкой ладони с плеча юноши. – Аркадий Модестович ждет Вас. Без Вас мы не начнем. Дима ничего не мог понять, поэтому предположил: – Вы, наверное, ошиблись. Я не собирался ни на какой семинар. Он протянул руку, чтобы освободить ее из плена прекрасной женской ладони, но почему-то ему это не удалось. Вроде и хватка у девушки была не крепкой, вроде и Дима никогда не был слабаком, но сейчас его плечо так и осталось прикованным к руке улыбающейся незнакомки. Девушка вновь не проявила ни капли смущения. Более того, свободной рукой, такой же женственной и тонкой, она указала на список, висящий на стене возле открытой двери, почти перед самым носом у Димы. – Ваше имя в списке, Дмитрий, – произнесла она все тем же ласковым тоном. Дима уставился в листок с напечатанными буквами. Заголовок гласил: «Участники семинара по истории Ижевска». Ниже ровным строем друг под другом расположились имена пятнадцати студентов, среди которых невероятным образом уместилось и имя Димы. Еще ниже значилось: «Лектор: доктор исторических наук, профессор Ош А. М.». Еще ниже стояла личная печать ректора университета. Дима был серьезно озадачен. Он точно знал, что не записывался ни на какой семинар, но его имя стояло в списке, подтвержденном печатью ректора. В тот момент он вдруг понял, что не может отказаться. Вот он стоит здесь, возле аудитории, где пройдет лекция, видит свою фамилию среди участников, знает, что его, лично его, ждут. Не может же он теперь уйти? Это просто невозможно, нелогично, неправильно. Осознав это так ясно, как только мог, Дима вздохнул и прошел в дверь кабинета. Плечо его теперь свободно выскользнуло из руки девушки, а желание поскорее оказаться на набережной отчего-то поутихло. В кабинете он оглянулся и увидел лишь одно свободное место. Находилось оно в конце самого дальнего, третьего ряда. Всего в каждом ряду стояло по пять одиночных парт, за которыми уже сидели ровно четырнадцать студентов, ожидая начала лекции. «Видно, действительно, ждали только меня,» – смущенно подумал Дима, который очень не любил заставлять кого-то ждать. Как только он сел, двери закрылись и все присутствующие в аудитории словно затаили дыхание в ожидании. Профессора Дима сначала даже не заметил. Тот стоял у окна, и его скрывала длинная темная штора. Но сейчас он вышел. Тень его отделилась от тени шторы и стройным силуэтом легла на стену позади. Дима сразу отметил, как высок и худ этот человек. Седина волос и густых усов, а также квадратные очки на овальном морщинистом лице словно бы подтверждали его высокое звание доктора исторических наук. Взгляд темных глаз за очками был таким внимательным, что Диме вдруг стало очень неловко за то, что на самом-то деле он вовсе не любитель истории и оказался здесь случайно. Профессор остановился прямо напротив среднего ряда, заложил руки за спину, зорко оглядел каждого и, наконец, произнес: – Здравствуйте! Рад видеть вас всех здесь. Голос его был тих, но говорил он четко и ясно. Каждый слог слышался в замершей атмосфере аудитории. Шум города за окном вдруг как-то отдалился, словно кто-то невидимый намеренно приглушил его ради этой лекции. А лекция была, как показалось Диме, невероятно скучной. Сначала он еще слушал слова лектора, будучи впечатленным его внешним видом и общим настроем аудитории. Но через некоторое время в очередной раз убедился, что история – совсем не его наука. Не скрываясь, он все чаще стал поглядывать на дверь и на наручные часы, ожидая окончания повествования. Говорил профессор, конечно, хорошо. Голос его был уверенным, повествование очень сдержанным, основанным на убедительных фактах. Речь лилась свободно, не была захламлена лирическими отступлениями, задумчивым кашляньем и личной оценкой. Некоторые события он описывал так ярко и красочно, что даже к Диме на время возвращался интерес. В такие моменты юноше казалось, что профессор смотрит прямо на него, словно бы знает, что сумел зацепить слушателя своей историей, и изо всех сил старается теперь не упустить. Но Дима неизменно упускался. И вновь, и вновь он поглядывал на часы и на дверь, пока, наконец, где-то в глубине коридора не раздался долгожданный звонок и профессор не прервал свою лекцию заключительной фразой: – Что ж, благодарю вас всех за внимание! Завтра мы продолжим, и я расскажу о том, сколько всего пришлось пережить Ижевску и Воткинску в годы революции. В благодарность слушатели зааплодировали. Профессор сдержанно улыбнулся, слегка поклонился и сделал шаг назад. Тогда все поднялись со своих мест и стали продвигаться к выходу. Проходя мимо профессора, каждый с почтением благодарил его и обещал прийти на следующий день. Когда подошла очередь Димы, он, как и все, тоже сказал «Спасибо!», однако не стал ничего обещать. – Пожалуйста, Дмитрий, – ответил ему профессор своим тихим, но уверенным, вежливым голосом. – Приходи и завтра. Диме не очень понравилось, что его имя запомнили, ведь теперь на каком-нибудь совещании Аркадий Модестович мог заявить перед другими преподавателями о том, что этот юноша не просто опоздал на семинар, но и вел себя недостойно. А еще Диме не понравилось, что этот незнакомый профессор желает видеть его завтра. Поэтому он отреагировал на приглашение кривой улыбкой и неопределенным пожатием плечами и поспешил покинуть кабинет. Светловолосая, голубоглазая девушка все еще стояла возле двери. Всем уходящим она желала доброго вечера, посылая вслед очаровательную улыбку. Когда вышел Дима, она пожелала доброго вечера и ему, а еще добавила: – Завтра будем ждать Вас. Прошу, не опаздывайте. Даже ее улыбка, которая была, пожалуй, самой очаровательной из всех предыдущих, не подняла Диме настроения. Он был огорчен и растерян. Ему никак не удавалось понять, почему его ждали сегодня, для чего ждут завтра и зачем его имя стоит в списке участников семинара. В таком вот угнетенном состоянии он покинул университет и пошел в сторону набережной. Дима даже не заметил, как оказался на месте. Мысли его были так далеки все это время, что он совершенно не видел дорогу перед собой. Ноги сами принесли его куда нужно, и вот он уже пожимает руку Валере Пушкину и кивает головой Витьке, тренькающему на гитаре. Ребята собрались давно, успели обсудить все, что с ними произошло, и даже спеть пару любимых песен. Они не ждали, что Дима появится, но, когда тот пришел, захотели узнать, что же его так задержало и почему он такой невеселый. Дима рассказал им о странном семинаре, но не смог толком объяснить, почему именно пошел на него. – Что хоть рассказывал этот профессор? – с сочувствием спросила у друга брюнетка Оля. – Было что-нибудь интересное? Дима покачал головой и сказал неохотно: – Что-то об истории основания Ижевска. О заводе, о Дерябине, о первых домах… Я почти не слушал. – Ясно, – понимающе протянула Оля. – Я бы тоже не слушала. Все эти древности – такая скука. Дима кивнул. Ему было очень стыдно перед друзьями за то, что время с ними он променял на какой-то семинар, который, к тому же, оказался совершенно неинтересным. Он постарался припомнить хоть что-нибудь из рассказа профессора, чтобы оправдаться перед ребятами. Самым ярким впечатлением оказалась история про пожар: – Оказывается, когда-то давно полгорода почти сгорело в один день. Друзья сделали вид, что впечатлились такой новостью. Впрочем, Валера, кажется, действительно впечатлился и, судя по знакомому ребятам выражению лица, уже начал сочинять первые строчки будущего стихотворения по этому поводу. Больше Диме нечего было сказать, поэтому он стал просто смотреть на тонущее в пруду осеннее солнце. Они сидели на одной из лавочек, расставленных вдоль набережной. Мимо по мощеной улице постоянно проходили люди. За перилами Дима видел легкую рябь на поверхности пруда. На соседнем берегу возвышались, отражаясь в воде, трубы завода. Быстро темнело, и дороги с каждой минутой все больше напоминали мигающие новогодние гирлянды: фары машин светили ярче по мере того, как сгущались сумерки. Витька продолжал что-то наигрывать, девчонки увлеченно беседовали, Валера строчил новое произведение в блокнотике, который всегда носил с собой, а Дима просто старался ни о чем не думать и наслаждаться видом заката. Вдруг прямо над его ухом раздался голос: – Здравствуйте еще раз, Дмитрий! Дима даже вздрогнул от неожиданности: перед ним стоял Аркадий Модестович Ош, все в том же костюме, все в тех же очках. – Здравствуйте, – пробормотал молодой человек неуверенно. – Позвольте поговорить с Вами наедине, – наставительным, но очень вежливым тоном произнес профессор. Дима отчего-то очень перепугался, но отказать не смог, поэтому кивнул и встал. Профессор пересек мостовую и остановился прямо у перил, устремив свой взгляд в сторону старого завода. Дима последовал за ним. В какой-то момент он обернулся к друзьям в поисках поддержки, но те были увлечены каждый своим занятием и лишь подбадривающе улыбнулись ему в ответ. Дима подошел к мужчине и остановился немного позади него. Он не знал, чего ожидать, поэтому приготовился к самому неприятному: сейчас его будут отчитывать за то, что он так открыто выражал свою скуку, сидя на лекции. – Что Вы знаете об этом заводе, Дмитрий? – спросил профессор, не оборачиваясь. Дима сразу подумал, что это проверка его внимательности: ведь именно об истории завода рассказывал сегодня Аркадий Модестович. – Ну, – начал юноша неуверенно, – с него начинался город… Профессор кивнул. – А что еще? – спросил он. Тон его был совсем не суровый, и это заставляло Диму чувствовать какой-то подвох. – Ну, – снова начал юноша, – там оружие делали… – Оружие делают и сейчас, конечно, – добавил Аркадий Модестович. – Но Вы правы, главное здание уже не функционирует. А слышали ли Вы, что это здание – не просто точка начала отсчета города, но его сердце? Дима предпочел промолчать, так как не знал точного ответа на этот странный вопрос. Профессор продолжил, поясняя: – Именно с этим местом связано развитие всех важнейших событий в жизни города: здесь была сосредоточена рабочая сила, первые улицы начались отсюда, первый мощеный тротуар и первые электрические огни появились именно здесь. Часы на башне задавали ритм жизни всего поселения. На развитие этого завода было направлено огромное количество ресурсов, в том числе и интеллектуальных. Здесь люди больше всего страдали. Здесь чаще всего находили свое призвание. Отсюда начала свое движение революционная волна, здесь же было организовано контрнаступление и восстание. С вершины этой башни пал символ царской власти. Любите ли Вы историю? Профессор так мелодично и выразительно говорил о важности завода, что Дима незаметно для себя самого уплыл с его речью в туманное прошлое и даже позабыл на некоторое время, где находится. Вопрос Аркадия Модестовича резко вернул его к реальности. Молодой человек растерялся и не нашел ничего лучше, как честно ответить: – Я больше по программированию… Профессор повернул голову и внимательно посмотрел на собеседника темными глазами из-за очков. Затем сказал: – Уважительно. Но что же мешает Вам любить и историю тоже? – Ну… – Дима не знал, как бы так сказать, чтобы не обидеть профессора. – Мне это не очень интересно. – Хм, – задумчиво протянул Аркадий Модестович, снова возвращаясь к созерцанию башни старого завода. – История – часть Вашей жизни. Разве Вам не интересна хоть какая-нибудь часть Вашей жизни? Дима задумался. Ему эта мысль показалась не очень правильной, и, чувствуя, что профессор расположен к доброжелательному разговору, он рискнул оспорить сказанное: – История – это прошлое, оно нереальное и не связано именно с моей жизнью. – Нереальное, – повторил профессор задумчиво, – нереальное… Как же оно может быть нереальным, если происходило в реальности? Дима почесал шею, придумывая ответ. – Ну… Оно же было раньше. Сейчас его уже нет. Поэтому обсуждать сегодня то, что было в прошлом, не очень… эм… важно. – Вы хотели сказать – бесполезно? – уточнил мужчина, и в голосе его послышалась не злость, как ожидал Дима, а какое-то лукавое любопытство. – Ну, в общем-то… – неуверенно сказал юноша. – Наверное. – А что же по-Вашему полезно сегодня? – продолжил спрашивать профессор. – Компьютеры, программирование, – тут же нашелся Дима. – Современные науки. Для будущего. – Хм, – снова сказал Аркадий Модестович и на некоторое время замолчал, словно бы обдумывая услышанное. Солнце уже совсем село, стало темно. Небо почти слилось в единое полотно с поверхностью пруда. Людей на набережной становилось все меньше, но друзья еще, кажется, были здесь: по крайней мере, Дима слышал звук гитары. – Интересно, что Вы считаете будущее более реальным, чем прошлое, – наконец произнес профессор каким-то глубоким голосом. – Ведь будущее еще не пришло, и, в сущности, оно никогда не наступит. Оно всегда будет настоящим. А вот прошлое случилось, и события, которые были в прошлом, произошли на самом деле. Разве это не подтверждает реальность прошлого и нереальность будущего? Дима мыслил совсем иначе. Для него главным критерием оценки будущего служило то, что в будущем находится его жизнь. И чтобы жизнь эта была прожита с пользой, нужно создавать ее с помощью современных реалий. Он постарался объяснить свою мысль, и у него это, кажется, даже получилось, но профессор все же заставил его усомниться: – Все верно, но согласитесь: каждая жизнь имеет прошлое и не каждая – будущее. Дима не нашелся, что сказать в ответ. Тогда профессор продолжил: – Я нисколько не умаляю важность будущего в жизни, особенно для Вас, молодой человек. Я лишь говорю о том, что не следует отрицать важность прошлого. Прошлое создает настоящее и будущее. С прошлым мы связаны более крепкой нитью, чем с будущим. О прошлом мы можем говорить, мы можем видеть его, можем прикоснуться к нему, если речь идет о памятниках… Аркадий Модестович вновь обернулся к юноше и, глядя на него темными глазами, сказал: – Прошлое реально, Дмитрий. Оно вокруг нас. Не стоит списывать его со счетов. Тон его теперь был наставительным. Дима почувствовал, как ему внушают чужую правду. И пусть правда эта была очень убедительной, молодому человеку не нравилось такое внушение. Задетая гордость не позволила Диме открыто согласиться с профессором. Все внутри него бунтовало и протестовало. Но спорить он, конечно, не мог: разве переспоришь доктора наук? Тем временем доктор наук продолжал внимательно смотреть на юношу. Кажется, он видел его насквозь со всеми переживаниями и протестами. Может быть, поэтому голос его звучал так пугающе, когда он задал Диме следующий вопрос: – Придете ли вы завтра на семинар? Дима был растерян. Ему не хотелось продолжать этот разговор и тем более не хотелось идти ни на какой семинар. Он ничего не сказал, но профессор и сам уже знал ответ. – Что ж, – произнес он все так же пугающе, – прошу Вас хорошо подумать об этом. Может быть, Вы поспите, а после все же примете правильное решение. Доброй ночи! Аркадий Модестович кивнул в знак вежливости, последний раз пронзил Диму взглядом своих темных глаз, развернулся и побрел прочь по опустевшей набережной. Несколько секунд Дима смотрел ему вслед, но профессора вскоре поглотил такой плотный туман, что ничего было не разглядеть. Туман поднимался от пруда, и за ним уже не было видно других берегов. Прошла еще пара секунд, и туман сгустился настолько, что юноша не мог различить ничего дальше собственной вытянутой руки. Никогда еще с ним не случалось подобного. Он даже не был уверен в том, бывает ли туман настолько густым. Дима прислушался, но ничего не услышал: ни шума машин, ни голосов, ни гитары. Туман поглотил звуки, и наступила страшная тишина. Тишина, которая очень пугала юношу. Ему не нравилось стоять здесь, в тумане, в беззвучии и неизвестности, одному. Он попробовал окликнуть друзей, но голос его прозвучал как-то глухо, словно в запертой комнате, обитой плотной тканью. Тогда Дима наугад двинулся в ту сторону, где раньше находились ребята, но, пройдя достаточное количество шагов, не обнаружил ни друзей, ни даже лавочки, на которой они сидели. По спине пробежал холодок. Пришла в голову идея позвонить, но когда он достал телефон, то увидел, что на месте значка сети мигает предупреждающий знак. Связи не было. Некоторое время Дима просто стоял на месте, вглядываясь в густую серость тумана и пытаясь увидеть за его завесой хоть что-нибудь. Отчаявшись в своих попытках, он медленно побрел, вытянув перед собой руки и делая небольшие шаги. Прислушался, и ему даже показалось, что в глухой тишине раздается странный гул, похожий на звучание одновременно тысячи голосов. Никто не встречался ему на пути. Лишь изредка выплывали из тумана стволы деревьев. В такие моменты Дима обязательно дотрагивался до них. Это немного успокаивало нарастающую в нем панику и давало надежду на то, что мир в тумане все же существует, просто сейчас он невидим. Ног своих Дима тоже не видел, но чувствовал, что все еще идет по твердой поверхности. В какой-то момент со стороны пруда подул ветерок, всколыхнув клубы серого тумана. После этого стало вдруг заметно холоднее, как бывает в последние недели осени, когда уже вот-вот готов выпасть снег. Внезапно до слуха юноши донесся странный шум. Уже не просто фон из тысячи приглушенных голосов, а звук вполне определенный. Действительно, шумел народ. Гомон, шорох, выкрики и шаги слышались где-то совсем недалеко, как раз в том направлении, куда шел сейчас Дима. Юноша обрадовался: наконец-то он не одинок! Люди, встревожившись из-за тумана, собрались вместе, чтобы решить, что теперь делать! Вот уж странная погодная аномалия! Но как же хорошо, что он наконец нашелся! Дима, почувствовал себя намного увереннее и, ускорив шаг, направился туда, где звучали голоса, но очень скоро понял, что сколько бы он ни приближался, голоса при этом отдалялись. Толпа людей определенно куда-то шла, а он шел за ней по пятам. «Что ж, – подумал Дима, – догоним». И ускорился. Несколько раз он споткнулся обо что-то и чуть не упал, но скорость не сбросил. Он двигался по возможности аккуратно и при том быстро, на каждом шагу ожидая, что прямо перед ним выскочит стена какого-нибудь дома, перила набережной, фонарный столб или что-нибудь еще. Но пока ему удавалось всего этого избегать. Он бежал за толпой и не знал, как далеко успел уйти от прежнего места. Он даже не знал точно, где находится: в таком густом тумане давно уже перемешались все направления. Наконец, шум толпы усилился настолько, что Дима смог расслышать отдельные голоса. Продолжая двигаться вперед, он стал прислушиваться внимательнее, желая услышать от кого-нибудь объяснение: откуда взялся этот загадочный туман и что делать дальше. Скоро он понял, что настиг толпу. Голоса звучали совсем близко, словно бы люди стояли буквально в шаге от него. Вот только он почему-то не мог ни до кого дотронуться: стоило ему протянуть руку туда, где, как ему казалось, стоял человек, как ладонь проваливалась сквозь белое марево и не нащупывала абсолютно ничего. Это было странно, ведь несколько раз он точно видел, как мимо него кто-то проходил: то промелькнет старомодное пальто, то чей-нибудь платок вынырнет словно из пустоты и взметнется вверх. Диме вновь стало страшно. Он почувствовал себя окруженным не просто туманом, а призраками. Он даже подумал, что сам вдруг стал призраком и заблудился. Жуткие мысли роились в его голове, и среди них была одна особенно неприятная: почему здесь так холодно? Несмотря на сомнения и страхи, Дима продолжал идти вперед. Он знал, что окружен людьми, слышал звучащие вокруг голоса, твердившие что-то о заводе, работе, царе и новой жизни. Юноша понимал, что происходит нечто странное, но не мог повернуть назад. Вдруг совсем рядом раздался громкий, твердый и очень уверенный голос. Кто-то, словно бы произносил речь, и его слова отчетливо и звонко прорезали глухой туман: – …похороним царское самодержавие!.. Дима был настолько оглушен и ошеломлен, что остановился как вкопанный, стараясь понять, что происходит. Толпа тем временем ликующе зашумела и двинулась дальше. Много, много призрачного народу прошествовало мимо замершего на месте Димы, он слышал их голоса, шелест их одежды и топот сапог. И вдруг шум этот был прерван гулким, страшно громким звоном огромного колокола. Дима по привычке поднял голову на звук, хотя знал уже, что ничего не увидит. Звон повторился, к нему присоединились колокола поменьше. Их громогласное пение все продолжалось и продолжалось, пока, наконец, спустя несколько минут, не затихло и не повисло где-то высоко в тумане звенящей тишиной. Дима был совершенно разбит. Но теперь он хотя бы мог предположить, куда привели его ноги: к собору Александра Невского, стоящему совсем недалеко от набережной. Странно, как он тут очутился? Ему представлялось, что он идет более-менее прямо, а оказалось совсем не так. Странный туман путал направление и расстояние и тем пугал еще больше. «Это какая-то неприятная шутка, – попытался объяснить последние события Дима. – Кто-то разыгрывает меня. Ведь я не сплю?» Юноша совершенно точно помнил, что не ложился спать. Он так ясно осознавал себя здесь и сейчас, что мог абсолютно точно сказать, что бодрствует. Но найти реалистичное объяснение происходящему ему все же не удавалось. Он еще раз проверил телефон: тот все так же отказывался ловить сеть. Тогда, не имея других идей, Дима побрел туда, где, как ему казалось, дорога шла в гору: любая из улиц, идущая на подъем, привела бы его к центру города, а значит – к дому. Становилось все холоднее. Скоро Дима заметил, что под ногами у него что-то хрустит. Он присел, чтобы рассмотреть, что это, и очень удивился, увидев снег. И был это не просто легкий слой, припорошивший землю, а глубокий сугроб, лежащий на улице уже не одну неделю. Вот теперь уже Дима точно уверился – творилось что-то неладное. Но паниковать было нельзя. Сердце билось как бешеное, но юноша дал себе твердое слово, что не станет бояться. Собрав волю в кулак, он выпрямился во весь рост и почти нос к носу столкнулся с чудовищем. От ужаса у него перехватило дыхание. Он вскрикнул и отпрянул, но, присмотревшись, почти сразу понял, что страшное чудовище – всего лишь лошадь, а точнее, ее морда. Остальное тело животного скрывалось в тумане, но бело-серую голову было прекрасно видно. Лошадь смотрела на Диму своими черными глазами. Уши ее шевелились, огромный нос и губы двигались. На белую лоснящуюся шерсть падали легкие снежинки. Дима совсем не ожидал увидеть тут лошадь, да еще и оснащенную уздечкой. Казалось, животное было соткано из тумана, не верилось, что оно настоящее. Чтобы убедиться, что лошадь существует, Дима протянул руку. Но не успел он коснуться мокрого носа, как животное внезапно фыркнуло, и юноша, вздрогнув, отвел ладонь. В этот момент кто-то за спиной у него громко и возмущенно вскрикнул: – В кольцо взяли!.. Дима вздрогнул, обернулся, но не увидел ничего, кроме тумана. Когда он повернулся обратно, морда лошади уже пропала, зато вновь послышался гул голосов. Их было уже не так много, как в первый раз, но звучали они отовсюду. Дима вновь оказался окружен невидимыми людьми. И уж чего он совсем не мог ожидать, так это того, что кто-то с силой пихнет его в живот. Дима согнулся пополам, так и не сумев увидеть своего обидчика. Где-то рядом послышались звуки ударов, словно кого-то били палками. Слышалось ржание лошадей, возмущенные крики людей, ругательства. В этой суете Диму вновь ударили, теперь в плечо. Он успел заметить нечто, похожее на приклад винтовки, но увернуться ему не удалось. Он невольно отступил на шаг назад, услышав совсем рядом: – Держись, брат. Партии нужны сильные ребята. Рассмотреть своего собеседника Дима не мог, туман скрывал от него все, кроме отдельных фрагментов. Крики усилились, и вдруг прямо в лицо юноше ударила струя холодной воды. Он в панике закричал, пытаясь закрыться руками. Кто-то приказал: – Давай, сильней напор! Отгонит всякое желание народу голову морочить!.. Вода забила сильнее. Дима, рубашка которого уже насквозь промокла, безуспешно пытался скрыться и пятился назад. Вдруг он наткнулся на кого-то спиной и тут же отпрянул от испуга. Затем на пути ему попался еще кто-то, но сразу исчез в неизвестном направлении. И тут его толкнули с такой силой, что Дима покачнулся, споткнулся и упал, распластавшись на ледяном снегу в мокрой рубашке. Едва переведя дыхание после падения, Дима тут же поднялся на колени. Он был слегка оглушен и не сразу понял, что вокруг вновь воцарилась тишина. Еще некоторое время он оставался на месте и прислушивался, затаившись. Но ничего не происходило. И хотя тело его дрожало от холода и болело от ударов, кровь, казалось, кипела как никогда. Неизвестная опасность разбудила что-то непривычное внутри, но сейчас это было ему только на руку: если бы он не горел изнутри странным жаром, то непременно окоченел бы. Разум его тоже пылал. Он не мог находиться на месте, ему нужно было двигаться, искать выход из этого жуткого тумана. Люди-призраки, скрывающиеся в нем, на деле оказались более реальными, чем он думал. Он ничего не видит и не знает, что происходит, но в любой момент из ниоткуда на него могут напасть, его способны серьезно покалечить и даже убить! Оставаться на месте нельзя: рано или поздно жар пройдет и тело замерзнет. Идти дальше опасно. Но других вариантов нет. Все еще стоя на коленях, Дима сунул руку в карман джинсов и в третий раз достал телефон. Экран был разбит, корпус залило водой. Теперь аппарат даже не включался. В каком-то отчаянном порыве злости Дима закинул его куда-то далеко в туман и яростно всхлипнул. Но сдаваться было нельзя. Вдруг под рукой у него что-то зашелестело. Опустив голову, юноша увидел листок бумаги, помятый и влажный от снега. На нем, среди прочего текста, ярко выделялась надпись: «Теперь каждый рабочий будет знать на своем опыте, что никаких свобод нет на Руси, а есть только насилия, штыки и нагайки, что царские манифесты – один обман…» Внизу так же четко значилась подпись и дата: РСДРП, 14 января 1906 года. Изумленный Дима поднялся на ноги, стряхнул припорошивший листок снег и еще несколько раз перечитал текст. «Что же это за?..» – начал было размышлять он, но тут рядом с ним послышалось цоканье копыт, а затем раздался грубый голос: – Ну-ка, дай сюда! Прямо перед глазами юноши оказался вдруг лошадиный бок со свисавшей с нее мужской ногой в стремени. Кто-то выхватил из рук у Димы листовку. – Большевистские козни, – все так же грубо и неприятно усмехнулся всадник, лица которого Дима не видел. – Проучить вас всех надо!.. Эй, ребята! Со всех сторон вновь послышались шаги. Кто-то опять окружал. И этот кто-то был опасен. – Стойте! – вскрикнул Дима, но тщетно. Два или три человека приблизились к нему. Из-за тумана он видел только их огромные руки, а в руках – штыки и дубины. Позади путь ему преграждала лошадь с грубым седоком. Бежать было некуда. Тогда Дима дико закричал и попробовал прорваться мимо окруживших его мужчин, но его толкнули и повалили на грязную землю. Дима свернулся в калачик, стараясь стать как можно менее заметным. Послышался смех, а затем все тот же грубый голос сверху произнес: – Полежи, подумай. Дрожащий от страха юноша услышал, как хлюпающие в грязи сапоги начали отдаляться. Он лежал, не двигаясь, готовый разреветься. Тут раздались другие голоса и другие шаги. А затем кто-то весело крикнул: – Гля, кто идет! Уже знакомый Диме грубый всадник в ответ мрачно произнес: – Иди свой дорогой. Не тронем. Вновь раздался смех, и веселый голос сказал: – Слыхали? Не тронет, говорит! Конечно, не тронет! Как же он нас тронет, если мы его сами сейчас, царского прихвостня!.. И вновь звуки ударов, стоны и крики. Затем несколько громких хлопков, и все смолкло. Все это время Дима лежал, не двигаясь. Ему было очень плохо. Он даже не заметил, что валяется в грязи, а не в холодном снегу, и что вокруг стало намного теплее. Туман все так же клубился рядом, давил своей неизвестностью и глухотой. Он был по-прежнему плотным, и в нем раздавался едва заметный шум тысяч голосов, словно пчелиный рой. Полежав еще немного, Дима осторожно приподнял голову и прислушался. Ничего, кроме знакомого шума. Никаких шагов, никаких криков. Медленно и неуверенно он в очередной раз поднялся на ноги и пошел вперед. Он помнил, что где-то рядом был собор, и, еле передвигая ногами, побрел в том направлении, где, как ему казалось, находился Центр. Он шел и шел, то хлюпая кроссовками по грязи, то хрустя ими же по выпавшему снегу. Никаких зданий не попадалось на пути, не было и деревьев. Внезапно – как и все, что происходило ранее, – откуда-то сверху донесся странный шум, словно шелест тысячи крыльев. Дима вскинул голову, прикрывая ее руками, и присел, ожидая чего-то плохого. Из тумана на него посыпались листы бумаги. Много-много листов, больших и маленьких, исписанных черными и красными буквами. Они шуршали и шелестели, сталкиваясь друг с другом, падали ему на плечи и голову, соскальзывали и исчезали в тумане возле колен. Дима хотел было схватить один листок, но тут громкий голос, перекрывший шум бумаги, отвлек его. Человек говорил, но туман съедал его слова, превращая их в невнятный гул. Лишь несколько фраз прозвучали отчетливо, будто специально выхваченные кем-то из целой речи: – … за нами стоят тысячи наших товарищей!.. вновь гордо взовьется красное знамя!.. Словно грохот землетрясения пронесся волною в тумане крик ликующих людей. Он оглушил и напугал Диму: только-только юноша был один, и теперь опять окружен тысячами взявшихся из ниоткуда призрачных людей. Радостные возгласы продолжались. Тут и там среди воодушевленного гомона слышались слова «свобода», «равенство» и «братство». Их произносили громко самые разные голоса: женские и мужские, голоса молодых, стариков и даже детские. Дима побрел вперед, ища источники этих голосов, стараясь найти хоть кого-то, увидеть, наконец, живые лица. Ведь все они были рядом, их было много, и ему очень не нравилось, что они постоянно ускользают от него, оставаясь неизвестными. Но все было, как и прежде: фрагменты одежды, мелькающие руки, сапоги, платки. Невозможно было дотянуться и схватить, невозможно было разглядеть. Можно было только слышать и чувствовать, как эти люди сами касаются тебя. Дима был потерян. Он шел сквозь ликующий, торжествующий народ, но знал, что совершенно одинок. Странный, незнакомый звук, похожий на гудок, заставил его обернуться. Он раздавался откуда-то сзади, где, как считал Дима, находились набережная, пруд и завод. Он был громок и отчего-то тревожен. Настроение толпы резко изменилось. Ликование превратилось в беспокойство, послышались испуганные возгласы, чей-то плач. А затем загремели выстрелы. Услышав громкие хлопки и осознав, что это, Дима в панике пригнулся, закрывая голову. Он понимал, что от невидимых пуль это не спасет, поэтому побежал, стараясь в тумане отыскать хоть какое-то укрытие. Несколько раз он с кем-то сталкивался, несколько раз слышал чьи-то приказы и ругательства. Гул вокруг подсказывал ему, что он опять окружен спешащими людьми. Грохот выстрелов становился все громче. Дима уже почти на четвереньках продвигался куда-то со страшной скоростью, не думая даже о том, что может внезапно налететь на стену дома, столб, дерево или ухнуть с невидимой лестницы. Он бежал от обстрела. Дорога вела вверх, как раз туда, где должна была располагаться Центральная площадь. Но Дима уже ни в чем не был уверен. Под ногами он видел лишь вытоптанную грязную траву, а вокруг – все тот же непроглядный туман. Так, двигаясь вслепую и на большой скорости, он неожиданно наткнулся на чью-то широкую спину. От столкновения повалились оба. Почти сразу кто-то схватил Диму за шиворот и швырнул вперед. Он вскочил на ноги, готовый защищаться. Колени его тряслись, голова кружилась, но он не желал больше валяться на земле и чувствовать на себе удары тяжелых сапог. Уж лучше так, стоя, в бою. На плечо ему легла крепкая ладонь. Дима в панике обернулся, но в тумане кроме самой руки и части плеча ничего больше не было видно. Голос, принадлежавший, по-видимому, хозяину ладони, произнес: – Если что, беги. Не следует тут всем умирать. Кто-то должен продолжить дело. Красные еще не сдались. Дима сделал шаг, стараясь разглядеть говорящего, но тот уже отступил и исчез в тумане. Невидимые враги опять окружали, снова послышались возмущенные голоса и ругательства, затем последовали удары и выстрелы. Послушавшись совета, Дима бросился бежать, но далеко уйти не сумел. Четыре руки крепко схватили его. Голова закружилась сильнее, и, сам не заметив как, скоро Дима обнаружил себя полулежащим возле старой деревянной стены. От страха и усталости сознание его было путанным, туман все так же клубился непроницаемыми серыми облаками. Где-то рядом слышались шорохи и стоны множества людей. Кто-то тихо переговаривался. Более-менее придя в себя, Дима ощупал стену и убедился, что она совсем не призрачная. Воодушевленный, он пополз вдоль нее, чтобы узнать, что это и где он. Стена некоторое время шла прямо, а потом вдруг свернула под углом вправо. Вторая стена оказалась точно такой же. Потом и она свернула направо. Третья и четвертая стены тоже через некоторое время свернули направо. Дима понял, что он находится внутри деревянного здания. Почему-то не было в нем ни дверей, ни окон. А люди, с которыми Дима, казалось, вот-вот должен был столкнуться, проползая вдоль стены, исчезали, так и не появившись. Все, что оставалось теперь, – ждать, что же будет дальше. Юноша вновь привалился спиной к деревянной поверхности. Вдруг раздался скрип открываемой двери, которая для Димы почему-то не существовала, послышались тяжелые шаги и голоса: – Этого. И того: больно крепкий. – И то верно. Вновь раздались удары и стоны. Ругательство оборвалось свистом хлыста и резким криком. Кого-то потащили, снова скрипнула дверь, и опять остались только приглушенные разговоры и тихие стоны. Дима был измучен и не знал, что делать. Он лежал, глядя в одну точку и утонув в тревожных воспоминаниях. Краем уха он слышал странную и жуткую какофонию барабанов, колоколов и все того же гудка, но даже удивиться и испугаться был не в силах. На фоне этой страшной, сводящей с ума полифонии он уплыл так далеко, что не заметил даже, как кто-то бодро приблизился к нему, поднял за локоть, хлопнул по плечу и радостно сказал: – Очнись, брат! Азин пришел! Все хорошо. А затем ушел. Наступила тишина. Дима вновь стоял один в тумане. Уже не было рядом деревянной стены и стонущих людей. Под ногами чувствовалось что-то мягкое, похожее на землю или траву. Дима сделал шаг вперед и прямо перед собой увидел вдруг деревянный памятник. За ним, в тумане, едва виднелся силуэт еще одного, такого же. Юноша сделал несколько шагов и оказался менее чем в полуметре от белой холодной стены. Она продолжалась вправо, влево и вверх настолько, насколько можно было разглядеть. Дима легко коснулся ее пальцами, почувствовав прохладную поверхность камня. Он прошелся немного в сторону, вдоль стены, и увидел вделанную в нее бронзовую табличку. Приглядевшись, он сумел прочитать следующее: «Вечная память борцам, павшим за дело рабочего класса в 1918 году». Вдруг юноша почувствовал, что серый туман вокруг него становится ощутимо плотнее. Он сжимался и сгущался, сливаясь воедино с каменной кладкой. Дима с неописуемым ужасом наблюдал, как из клубящихся облаков формируется белая стена, точно такая же, как та, которой он только что касался пальцами. Такая же холодная и твердая. Она окружала его, сжималась, замуровывая, не оставляя никакого выхода. Со всех четырех сторон и даже сверху и снизу давили на него теперь белые мраморные стены. Дима закричал и стал задыхаться. Паника овладела им. Он принялся бить руками и ногами, топать и громко звать на помощь. Но стены продолжали сжиматься. И вот он уже чувствует их спиной и грудью, понимает, что еще немного – и его просто раздавит здесь, неизвестно где… С последним отчаянным криком Дима поднял голову от одиночной парты и увидел перед собой уже знакомую аудиторию. У доски, прямо перед средним рядом, стоял профессор Ош. Дима смотрел на него во все глаза, не понимая, что происходит, и до сих пор задыхаясь. Он все еще видел сжимающие его стены и беспроглядный туман, но так же ясно видел теперь, что сидит на своем месте в кабинете, на семинаре профессора. Никто не заметил его странного поведения, словно бы ничего и не произошло. Впрочем, Дима не знал, кричал ли он на самом деле или нет. Вероятно, он уснул, сам того не заметив, и ему приснился жуткий сон, навеянный повествованием Аркадия Модестовича. Растерянный, юноша все никак не мог успокоиться: воспоминания о тумане, бьющей в лицо холодной воде, криках радости и ужаса всплывали одно за другим. Он все ожидал очередного неожиданного нападения, странных звуков или чего-то еще, опасного, непонятного. Но все было спокойно. Только голос профессора звучал мерно и ясно. Оказалось, что он уже заканчивает лекцию. Совсем скоро Аркадий Модестович произнес: – Осенью 1919 года рабочий Ижевск готовился к встрече своего первого мирного Октября. Он выдержал паузу, затем продолжил: – Благодарю вас за внимание. Завтра поговорим о том, как менялся Ижевск в мирные годы после революции. До свидания! Вновь, как на первом семинаре, раздались благодарные аплодисменты, студенты встали из-за своих парт и двинулись к выходу. Дима последовал за ними. Его все еще слегка трясло от пережитого, и он старался понять, почему совершенно не помнит прошедшую ночь и целый учебный день. Он оказался последним среди студентов, покидающих аудиторию. Ему хотелось поскорее выбраться отсюда, поэтому он наспех поблагодарил преподавателя и потеснился к выходу, но Аркадий Модестович остановил его: – Дмитрий, подойдите ко мне. «Будет ругать за то, что уснул», – хмуро подумал Дима, но все же послушался и подошел. – Как вам сегодняшний семинар? – спросил седовласый профессор, внимательно разглядывая его из-за очков. Дима не знал, что ответить. Он молчал, не в силах вымолвить ни слова. Тогда Аркадий Модестович произнес: – Вижу, вы потрясены. Юноша как-то нервно кивнул, думая, не извиниться ли за то, что уснул на семинаре, а то еще, чего доброго, напросится на неприятности за невежливое отношение. Профессора его кивок вполне удовлетворил, и он продолжил: – История – штука интересная. Может быть такой живой и яркой, что иногда не понимаешь, где ты находишься: в истории или в реальности. Дима удивленно вскинул голову и посмотрел прямо в глаза профессору. Черные, как ночь, они были внимательны и как-то странно хитры. – Надеюсь, – продолжил Аркадий Модестович, – прошлое больше не кажется Вам чем-то несущественным, нереальным? Сумели ли Вы прочувствовать его, чтобы понять важность предмета? Сможете ли Вы теперь поймать нить, связывающую прошлое с настоящим? Сможете ли увидеть прошлое в окружающем Вас мире? Дима не знал, что ответить на все эти вопросы. Он до сих пор никак не мог понять, что же произошло на самом деле. О чем спрашивает профессор: о сне или о своем семинаре? Но Аркадий Модестович и не ждал ответа. Убедившись, что слова его достигли цели, он подошел к двери и произнес, выглядывая в коридор: – Милая, ну как? Вышло? Из темноты коридора, почти так же, как из странного тумана, показалась тонкая женская рука. В ней было что-то плоское, Дима не сразу понял, что именно. Она передала это профессору. Тот, поблагодарив, вернулся к юноше и протянул ему то, что получил от девушки. Дима с изумлением узнал свой собственный телефон. Он тут же похлопал себя по карманам и убедился, что при нем аппарата нет. Да и не может быть другого такого в городе, с самодельным рисунком на корпусе! Он неуверенно протянул руку, бережно, словно что-то хрупкое, взял телефон и осмотрел его. Он точно помнил, как во сне выкинул бесполезный кусок пластика и металла прямо в густой туман. Сейчас телефон был абсолютно цел и прекрасно ловил сеть. – Экран мы заменили, все остальное починили, – сказал вдруг Аркадий Модестович. – Имущество и жизнь студентов я беру под свою ответственность. А вот за их память и образ мышления ручаться не могу. Дима еще раз посмотрел прямо в глаза профессору и, наконец, нашел в себе силы, чтобы спросить: – Кто вы? Что произошло? Преподаватель с готовностью ответил: – Я Аркадий Модестович Ош, доктор наук. Только что вы посетили мой семинар, посвященный истории Ижевска. Он приятно и вежливо улыбнулся, однако Диму такой ответ не удовлетворил. – Но… – начал было он, однако профессор жестом остановил его. – На сегодня, пожалуй, хватит истории. Приходите завтра, на следующий семинар. Аркадий Модестович снова вежливо улыбнулся, кивнул в знак прощания и отошел к окну, встав рядом с колышущейся на ветру длинной шторой. Смущенный, Дима покинул кабинет. В коридоре ему все так же очаровательно улыбнулась девушка. Она пожелала молодому человеку доброго вечера, он что-то буркнул в ответ и поспешил скрыться за поворотом. Уже спускаясь по главной лестнице, Дима вдруг подумал, что будет настоящим глупцом, если покинет сейчас профессора, так и не узнав у него, что все-таки произошло: был это сон, гипноз, или что-то еще. Не дав себе передумать, юноша резко развернулся, скрипнув резиновой подошвой кроссовок по бетонному полу, и помчался обратно в аудиторию. Дверь была распахнута. Девушки уже не было. Решив, что она зашла внутрь, Дима вбежал туда, на ходу придумывая, как бы правильно сформулировать вопрос. Сразу с порога он начал: – Профессор!.. – но тут же осекся. Аудитория была пуста. Ни девушки-блондинки в черно-белой паре, ни седого профессора в очках. На какое-то мгновение Диме показалось, что за шторой кто-то стоит. Он шагнул туда, распахнул ткань, но не увидел ничего, кроме темнеющего неба и широкой улицы за окном. Всего за пару минут профессор и его молодая помощница бесследно исчезли. Дима шел по улице к набережной, где его уже наверняка ждали ребята. Солнце клонилось к закату. Взгляд его блуждал бесцельно по окнам и вывескам на домах, мимо которых он проходил. В его душе не остыло до конца волнение после произошедших событий, поэтому так резко остановился он возле большого административного здания, над главным входом которого значилось: «Государственная инспекция труда». Ему вспомнились лозунги, заученные еще на таких нелюбимых уроках истории в школе: «Мир! Труд! Май!» – Свобода, равенство, братство… – произнес он едва слышно. В смятении он пошел дальше, но не успел пересечь и нескольких улиц, как на пути у него вырос огромный Свято-Михайловский собор, сияющий золотом в заходящем солнце. Рядом с ним притаился небольшой обелиск. Он не был уже таким монументальным, но облик свой с годами все же сохранил. Белый холодный камень и список имен тех, кто пал жертвой в годы революции. Дима почувствовал, как его бросило в холод, а затем щеки запылали жаром. Словно очутившись снова в том страшном сне, он осторожным шагом приблизился к монументу и коснулся его пальцами. Ему вдруг показалось, что опять сгущается вокруг туман, что он окружает и сковывает его. Он сделал шаг назад и глубоко вздохнул. Вспомнились слова профессора: «История – часть Вашей жизни… Прошлое реально. Оно вокруг нас». Прошлое было прямо перед ним, белым обелиском тянулось в небо, крепко сдерживаемое землей, не способное упорхнуть и развеяться. Он ощущал его теперь как никогда прежде. Шумели улицы, звучали голоса самых обычных людей, а Дима слышал, как ликуют они от счастья и как кричат от боли. Он продолжил свой путь, но теперь взгляд его уже не блуждал бесцельно по сторонам. Он искал и находил символы прошлого. Они были повсюду. Привратник Город очень преобразился за революционные годы, и в первую очередь не столько внешне, сколько внутренне. Все в нем поменялось: мнение, отношение, мораль. То, что было правильным двадцать лет назад, стало неправильным, а то, за что тогда могли бы осудить и даже жестоко наказать, сегодня стало поощряться и награждаться. Кажется, все к этому и вело. Народ давно уже был настроен на подобные преобразования. Многие приняли их с легкостью, преподнося для себя как становление на путь истинный. Многие же так и не смогли смириться: восставали, протестовали, сбегали. Были и такие, кто понимал неизбежность перемен и пытался лишь подстроиться, научиться жить заново. К числу таких людей принадлежал Саша, который спешил сейчас к недавно построенному зданию КОРа. Неделю назад ему предложили стать членом местного литературного кружка. Отказывать он не стал, но сильно сомневался, что членство его продолжится долгое время. Стихи он писал в основном о природе, в то время как нынешний день диктовал другие темы: наставительно рекомендовалось как можно больше писать о том, как чудесно быть коммунистом и жить в советском государстве. В противном случае, не слыша каждый день политических лозунгов и не видя плакатов Великого Вождя, народ мог бы засомневаться в правильности сделанного выбора и, не остыв еще от одного восстания, с не меньшей горячностью начать другое. Саша не очень любил политику. Он был молод, имел натуру романтичную, творческую, хотел видеть красоту и вдохновляющие пейзажи, а политика была далека от подобного. В ее арсенале были совершенно другие эпитеты: не красивый, а вызывающий доверие граждан; не вдохновляющий, а агитирующий; не творческий, а продуманный и несущий определенный политический смысл. Все это только отталкивало молодого человека. Поэтому он не знал точно, чего ждать от своего нового занятия. Нужно было как-то приживаться в этом преобразившемся мире, но сделать это было очень трудно. Новый город казался Саше потерянным, мрачным, избитым, лишенным внутренней красоты. Конечно, планы по улучшению архитектуры, мощению улиц, постройке домов были и уже даже постепенно выполнялись, но пока что целостности во всем этом Саша не видел. И это угнетало его. Революционные годы пришлись как раз на то время, когда он был подростком. Недорослем, который только-только осознал, что детство имеет конец и пора подумать о том, кем он хочет стать в будущем. Но что тут придумаешь, когда вокруг творится идейный хаос, когда не понятно, кто прав, а кто виноват? Сломанные мальчишеские представления о мире так и не срослись в целостный, крепкий моральный стержень взрослого. Сердце его всегда что-то тревожило. Тревожил мир, тревожил город, тревожили друзья. Теперь вот тревожило здание Клуба Октябрьской Революции, или КОРа. «Не к месту оно здесь», – подумал Саша, останавливаясь, чтобы осмотреть открывшийся перед ним вид. Мрачное, темное, угловатое, но сильное и уверенное в себе здание всем своим видом отражало современное состояние народной души. Разномастные окна его и ступенчатые переходы стен и крыши громко кричали об отсутствии той гармонии, которую так любил Саша. А плакаты с лицом Великого Вождя и революционными лозунгами еще громче голосили о политике, которую Саша не любил. Тенью лежал КОР у подножия того, что осталось от великолепного светлого Александро-Невского собора, словно подчеркивая контраст прошлого и настоящего. «Зря они с собором так, – с грустью подумал Саша, глядя на то место, где еще совсем недавно возвышалась колокольня, а сейчас, словно ее призрак, повисло летнее марево. – Может, и нет бога, как говорится, но красиво же было. А теперь – не здание, а инвалид какой-то. Кинотеатр хотят там сделать. Да разве заменит кинематограф то, что было сломано?..» Он даже рукой махнул. Затем отвернулся и, не глядя уже вперед, чтобы не видеть темных стен Клуба и плакатов с Лениным, продолжил свой путь. Вскоре он оказался прямо перед входом в мрачное угловатое здание. На контрасте с внешним обликом постройки из открытого окна доносились веселые молодые голоса, частушки и громкий смех. Необъяснимое острое, щемящее чувство сдавило сердце, но Саша постарался не обращать на это внимания, отворил дверь и вошел. Помимо кружков и клубов в здании располагался также театральный зал с балконом и большим фойе. Саша пару раз приходил сюда на концерты, ища отдохновения в искусстве. Но так и не понял, смог ли его найти в этом странно-противоречивом клубе. КОР можно было действительно назвать противоречивым. Во-первых, построили его на том месте, где по первоначальному плану не должно было быть никаких построек. Предполагалось, что с площади Собора будет открываться вид на пруд и завод. На этом месте должно было оставаться то окно, через которое центр города мог бы дышать свободой и простором. Но теперь окно это закрыто, и главная площадь замурована меж четырех стен. Во-вторых, темное, негармоничное, некрасивое здание каким-то образом умудрилось стать средоточием культурной жизни всего города. Ежедневно сюда приходили толпы народа, изголодавшегося по представлениям и мирным занятиям. Все это сбивало Сашу с толку. А сейчас еще больше его сбили с толку коридоры, по которым он шел, чтобы попасть в нужный ему кабинет. Он не думал, что путь будет таким запутанным. «Хаос снаружи, хаос внутри», – пришли в голову странные мысли. Не встречались ему почему-то и люди, которых здесь должно было быть очень много, а двери, которые он пытался открыть, оказывались заперты. Все, что ему оставалось, – это прислушиваться к звукам. Тут и там он действительно различал голоса, женские, мужские и детские. Это было привычно. Но в какой-то момент он понял, что, помимо голосов, есть и другие звуки, странно неподходящие для этого места. Например, топот множества ног, напомнивший Саше бег в спортивном зале, и словно бы мерные удары мяча, как в баскетболе. Один раз откуда-то справа, из-за запертой двери, раздался громкий женский смех, а затем голос: – Обожаю Райкина! Пожалуйста, еще что-нибудь вспомните из той передачи!.. Саше фраза показалась странной, но он не придал ей особого значения. Он искал нужную дверь, а она все не находилась. Он плутал, поворачивая то вправо, то влево, и понимал уже, что окончательно заблудился. «Не может такого быть! – размышлял он. – Не могут наши рабочие построить такое непонятное здание! У них всегда все просто и логично! Отчего же тут не так? Откуда такая запутанность?» А запутанность тем временем продолжалась. И коридоры с запертыми дверьми тоже продолжались. И все новые и новые звуки доносились с разных сторон: голоса актеров спектаклей, чудесное женское пение, аплодисменты. Молодой человек узнал в одном из отрывков, которые услышал, «Ромео и Джульетту» Шекспира и даже немного обрадовался тому, что не все прекрасное еще пропало. Внезапно очередная попытка Саши отворить незнакомую дверь завершилась удачей. Петли негромко скрипнули, поворачиваясь, и молодой человек застыл на месте в недоумении от того, что увидел: просторный читальный зал со столами и стульями. Здесь сидели несколько граждан и гражданок, а тишина прерывалась лишь шелестом переворачиваемых страниц. Никто не взглянул на нарушившего покой молодого человека, и Саша осторожно закрыл дверь. «Надо же, – подумал он. – Не знал, что тут есть читальный зал. Значит, должна быть и библиотека… Не слышал, чтобы она тут открывалась». Он попробовал отворить дверь еще раз, чтобы спросить кого-нибудь из читателей о библиотеке и прояснить свои сомнения, но та вдруг оказалась запертой. «Когда же ее успели закрыть? Я даже щелчка не слышал!» Уже некоторое время назад Саша начал подозревать, что происходит что-то неладное в этом странном здании. Бесконечные коридоры, голоса, звуки, странные слова, а теперь вот библиотека, которой тут быть не должно. Он вспомнил, что в детстве, ночуя в старом купеческом доме, где работала его мать, всегда боялся жутких духов прошлого. Ему так же, как сейчас, слышались странные звуки и голоса. Но тогда это было порождением детской фантазии, а теперь кажется вполне реальным. «Может быть, и здесь бродят призраки? – подумал Саша. – Но откуда же им тут взяться? Дом-то совсем новый!» В очередной раз повернув направо, он вдруг очутился в просторном зале, похожем на фойе или прихожую. Пораженный резким контрастом, когда давящие стены и закрытые двери сменились на свободный и открытый холл, Саша остановился и огляделся. Все здесь блистало белым и золотым. В стене слева пустел гардероб, а напротив – красовалась чудесная резная деревянная дверь. Впервые за долгое время Саша испытал чувство восхищения и перестал даже удивляться происходящему, просто радовался тому, что видит такую красоту. Осторожно шагая по чисто вымытому полу, он пересек зал и приблизился к двери. Возле нее на стульчике сидел маленький старый человек. Обе ладони он положил на набалдашник палки, упиравшейся в пол прямо перед ним, а подбородок водрузил сверху. Он сидел недвижно, и только глаза его внимательно следили за Сашей. – Здравствуйте! – вежливо поздоровался молодой человек, подходя к старику. – Вы не подскажете мне, где я? Старик крякнул – не то усмехнулся, не то кашлянул, – убрал подбородок с рук и хрипловатым голосом спросил в ответ: – А куда ты заходил? – В КОР, – ответил Саша, слегка растерявшись. – Значит, ты в КОРе, чем бы он ни был, – ответил старичок, вновь опуская голову на руки, но не сводя с Саши любопытного взгляда. Юноша еще раз огляделся, а затем снова начал говорить: – Я тут немного потерялся, мне нужно было на литературный кружок, но… Старик вдруг остановил его жестом руки и медленно встал. Он оказался на голову ниже Саши, но взгляд у него был такой, словно смотрел он свысока. – Ты уверен, что тебе нужно было именно на литературный кружок? – спросил старик, словно намекая на что-то. Саша задумался, но все же не нашел ничего лучше, чем ответить: – Да, я… – То есть ты хочешь сказать, – опять прервал его старик, – что больше всего на свете хочешь попасть на литературный кружок? Саша совсем растерялся и даже немного возмутился: – Да нет же, я такого не говорил! Я просто… – А чего же ты тогда хочешь больше всего на свете? – в третий раз прервал Сашины рассуждения незнакомец. Саша задумался: «Какой странный старик». Он снова оглянулся. «И зал этот странный. И коридоры. И голоса. И само здание». Взгляд его упал на резную деревянную дверь, затем он перевел его на старика и, стараясь показаться как можно более вежливым, спросил: – Вы – актер? Или руководитель кружка? Старик снова крякнул и дернул плечами. Стоя перед Сашей, он все так же опирался на палочку перед собой, а глаза его внимательно следили за юношей. – Выходит, пришел ко мне и не знаешь, кто я такой? Сашу поразил его ответный вопрос: он понятия не имел, что это за человек. – Вы меня извините, – сказал он, – но я шел совсем не к вам, а на кружок… – Кружок, кружок, – ворчливо протянул старик. – Вот заладил! Саша даже замолчал от удивления, а собеседник продолжил, сменив ворчливый тон на назидательный: – Сюда не приходят те, кто идет на кружок! Сюда приходят те, кто не хочет быть там, где они есть. Зашел вот ты – как там говоришь? – в КОР, а быть в нем не хочешь. Да и вообще, не хочешь быть в том мире, где живешь. Идешь по коридорам, – он указал палочкой туда, откуда пришел Саша, – а они не кончаются. И некуда деться, только идти и идти, размышляя о том, что происходит вокруг. И пока ты идешь, здание уже подстраивается под тебя, выбирает, в какое время и в какое место открыть тебе вот эти вот ворота. А как только выберет, так сразу тебя сюда и приводит. Понимаешь? Саша понимал, конечно. В его романтической душе подобные вещи хорошо укладывались. Вот только здравый смысл мешал поверить в происходящее и настойчиво твердил, что кто-то из них двоих – или Саша, или этот старик – сумасшедший. Пытаясь справиться с собой, юноша осторожно спросил: – Кто вы такой? – Как думаешь? Вот дверь или ворота, а вот я. Так кто я? – снова ворчливым тоном откликнулся странный незнакомец. – Дворецкий? – вспомнил Саша непривычное для него слово. – Привратник? Старик одобрительно кивнул: – Именно так. Так что тебе нужно? Подумав, Саша решил, что раз уж его сюда что-то привело, будь то расстройство ума или невероятное чудо, поверить в судьбу и попытать счастья все же стоило. Поэтому он сказал, тщательно подбирая каждое слово: – Мир, в котором я живу, сломанный и мрачный, ему еще долго восстанавливаться. Я хочу в тот мир, где царствуют красота и мораль, где есть целостность и каждому открыт простор для творчества. Старик опять кивнул: – Ну, вот это дело. А то про кружок какой-то чепуху мелешь. Что ж, – медленно, но уверенно, он подошел к двери и взялся за массивную ручку, – проходи! Саша сомневался, что маленький старичок осилит тяжелую на вид деревянную дверь, но тот с легкостью распахнул обе створки. Снаружи сразу послышались странные звуки. Саша выглянул и не смог поверить своим глазам: он стоял на пороге здания КОРа и смотрел на взмывающую ввысь колокольню Собора. Мимо с огромной скоростью мчалось множество автомобилей, люди, одетые в непривычную для Саши одежду, спешили куда-то по преображенным тротуарам. «Башня на месте, – думал юноша, – но все выглядит совсем другим. Что же это такое: будущее или прошлое? А может, совсем другой мир?» – Полагаю, – ответил на его немой вопрос старик-привратник, – что это будущее в пределах ста лет от твоего времени. Что-что, а время я определять еще могу… Саша, совсем позабыв о нем, обернулся. Маленький старичок стоял прямо за его спиной, на пороге бело-золотого зала, придерживая створку резной деревянной двери. – Это… Невероятное что-то, – прошептал Саша, восхищенный, пораженный и испуганный одновременно. – Ну, если не желаешь оставаться, я тебя верну в твой мир, – пожал плечами его собеседник. – Нет! – тут же откликнулся юноша. – Я, пожалуй, все же останусь здесь. – Вот и хорошо, – вздохнул старичок. – Тогда проходи, мне двери надо закрыть. Сквозняк совсем не на пользу моим старым костям. Саша сделал шаг вперед, ступая на мощеный тротуар. Странным было понимание того, что ты шагаешь на дорогу из совершенно другого времени. Он услышал шорох за спиной и снова обернулся. Старик уже почти сомкнул створки, и все, что успел сказать ему Саша перед тем, как двери закрылись, это: – Спасибо! Последний раз он поймал взгляд внимательных глаз привратника, затем расстояние между створок исчезло, резная дверь стала единым целым, а вскоре и вовсе преобразилась в золотистого цвета ровную стену. Саша изумился снова, увидев, каким стало здание, из которого он вышел. Гармоничное, светлое, украшенное белыми полуколоннами, оно походило теперь на греческий храм, образец великого искусства. В изумительных цветах афиша шекспировской трагедии «Ромео и Джульетта», растянувшаяся ярким полотном на фасаде, только подчеркивала сие великолепие. «Вот это настоящая красота!» – восхищенно подумал он, снова оглядываясь. Великолепный собор, преобразившийся КОР… Каких еще чудес ему ожидать от нового мира? Его не пугало даже количество машин, не тревожил их шум и гудение моторов. Он чувствовал, что это место подходит ему, молодому, романтичному и творческому. Он чувствовал, что именно сюда и хотел попасть, именно здесь и хочет остаться. Память воды На набережной, как всегда, было полно народу. К сожалению, в Ижевске не так много мест, где можно просто пройтись, прогуляться, наслаждаясь природой или красивыми видами. Набережная – одно из них. По ней можно долго идти, думая, разговаривая или просто глядя по сторонам. На ней можно остановиться и осмотреться: взгляду тут открывается такой широкий простор, который, пожалуй, не найдешь больше нигде в городе, заставленном бетонными коробками высоток. Взгляд отдыхает, блуждая по водной глади, слегка подернутой рябью от проплывающих мимо лодчонок и катамаранов, далеких катерков и мелкой рыбешки, выныривающей на поверхность за какими-нибудь крошками. Я стою, а передо мной лежит не океан, не море, а всего лишь пруд. Большой, созданный трудом тысяч человек котлован, почти три столетия назад был вырыт и залит водами прирученной реки для нужд железоделательного завода, с которого и начинался город. Я, наверное, не ошибусь, если назову этот пруд одним из самых больших искусственных водоемом в Европе из числа тех, что не предназначены для производства электроэнергии. Площадь его зеркала составляет двадцать четыре квадратных километра. На такой территории легко бы уместились семь Центральных парков Нью-Йорка, пятьдесят четыре Ватикана, сто тридцать Эрмитажей. А вот и заводы: металлургический и оружейный, они заполнили собой весь левый берег. Стоят, важные и нужные, пыхтя трубами, как господа сигарами. Они могут себе это позволить – ведь с них началась история этого места. С них и вот с этого самого пруда, на котором сегодня так приятно играют солнечные блики. Я смотрела на них и не заметила, как совсем рядом со мной вдруг остановился старичок. Он оперся на перила так же, как и я, и так же, как и я, щурясь от солнца, посмотрел вдаль. – Благодатная погода, – сказал он с удовольствием в голосе. – Очень хорошая, – ответила я. Старичок выглядел приятно. Одет в выглаженную рубашку и брюки, волосы сплошь покрыты сединой, на шее прицепленные к веревочке очки, а на голове особенно лихо, по-молодецки лежит кепочка. Колоритный такой старичок. Мне он понравился, поэтому я была совсем не против поговорить с ним. – Я, кажется, где-то тебя уже видел, – сказал он, посмотрев на меня добродушным взглядом, и улыбнулся. – Может быть, в Драматическом театре? Я играю главную роль в новой пьесе. – Да, – кивнул старик, – пожалуй, там и видел. Фамилия у тебя очень интересная. – Дерябина? Ну да, – улыбнулась я. – Так уж вышло. – Небось, от самих основателей города род твой идет, – не то спросил, не то утвердительно произнес он. – Кто знает, – пожала плечами я. Никогда не интересовалась родословной больше, чем это было необходимо для того, чтобы не забывать свои корни. Знаю, что папина семья прибыла сюда с севера, а у мамы в роду все были коренными жителями, не считая самых первых поселенцев-рабочих, которых отправили трудиться на новенький завод во благо страны. Никто из них особенно выдающимися людьми не был. Разве только дед, Василий Викторович Дерябин, имел высокое воинское звание и занимал почетное место в определенных кругах. Мысли о дедушке вызывали у меня улыбку. Нам не так много удалось пообщаться, но я помню, с каким упоением слушала его истории о собственных и чужих воинских подвигах, об охоте и рыбалке, которыми он увлекался. Помню, как мерила его обшитый погонами пиджак, как просила подержать в руках старый серебряный портсигар, на котором был изображен охотник и вырезаны инициалы деда. Помню, как он катал меня на плечах, а я сидела, свесив ножки, и наслаждалась сахарной ватой… Добрые истории и пара фотографий – вот все, что осталось у меня от деда. Форма давно висела в музее, куда пропал портсигар – неизвестно. Я была рада, что сумела сохранить хотя бы воспоминания. Мы некоторое время постояли молча, глядя на мирно плавающие лодки и чаек, мечущихся туда-сюда в поисках еды. Затем старичок все тем же добродушным тоном сказал: – Да, громадина. Сначала я подумала, что он говорит про огромную трубу завода, похожую на очень толстую высотку. Но взгляд его был устремлен совсем не туда. – Пруд? – уточнила я. – Пруд, – кивнул он. – Громадина. Сколько труда в него было вложено, сколько историй было ему посвящено, сколько тайн в нем сокрыто… – Тайн? – переспросила я. – Тайн. Я с любопытством ждала продолжения, глядя на старика. Тот явно был доволен, что у него нашлась благодарная слушательница. Он не смотрел на меня, но я видела, как в глазах его заиграли радостные искорки. Выдержав картинную паузу, он продолжил говорить, так искусно складывая слова в предложения, словно рассказывал все это уже тысячи раз. – Пруд этот существует почти с самого основания города. Каждый, кто живет здесь, должен знать его историю хотя бы поверхностно. Вот ты, например, знаешь? Он посмотрел на меня, слегка склонив голову, как учитель. – Немного знаю, – ответила я, не вдаваясь в подробности. Конечно, запомнить все факты, цифры, даты было сложно, но когда, для чего и как был создан пруд, я все же знала. Старичка мой ответ вполне удовлетворил. Он кивнул, снова обратил взгляд вдаль и продолжил: – Говорят, в воде заключена особенная сила: она умеет помнить. Один стакан воды может уместить в себя чье-то счастье или чье-то проклятье, если правильно суметь их передать. Представляешь, сколько всего способна уместить в себе вот эта громадина? Этот огромный пруд? – Тонкой, сморщенной рукой он указал на дальние берега, которые отсюда было едва видно из-за легкой дымки. – Чтобы создать это чудо, множество людей трудились годы. Сложно вообразить, сколько сил, сколько эмоций, чувств, слов было вложено в это творение! Сколько пруд видел, сколько слышал, сколько историй впитал в себя за все время своего существования! Сколько всего хранится в омутах его памяти. Вообрази… Он замолк на некоторое время, то ли сам погрузившись в мысли, то ли предлагая мне немного обдумать его слова. Мне несложно было понять его. Я всегда была открыта для новых идей, позволяющих расширять горизонты сознания. Сейчас, глядя на этот пруд, я не могла не верить словам старика. Все казалось правильным. Естественные океаны, моря, озера, сотворенные природой, прекрасны, но в них отсутствует нечто особенное, что есть у водоемов, созданных людским трудом. Какая-то историческая память, которая бывает, например, у старых городов. Как призраки бродят по древним улочкам Праги или Сиены, так и тени воспоминаний дремлют в глубинах вод, когда-то залитых в котлован. – Что же он может хранить? – спросила я старика, увлекшись его повествованием. Он снова улыбнулся, увидев теперь во мне не только благодарного слушателя, но и интересного собеседника. – Мысли, – ответил старик, – идеи, воспоминания. Стоит вглядеться поглубже и довериться своему сердцу, и ты увидишь, как блики складываются в образы, а рябь – в слова. Пруд хранит многое в своих водах. И это могут быть не только неосязаемые миражи, но и что-то материальное… – Как орел? – спросила я. – Какой орел? – удивился старик. – Ну, тот, которого сто лет назад сбросили с заводской башни… Он до сих пор, кажется, лежит на дне. Старик кивнул. – Пожалуй, как орел. Пруд однажды забрал его и хранит теперь в своих водах. – Он многое забрал, – тихо сказала я, вспоминая истории о людях и предметах, навечно оставшихся в этих водах. – Многое, – опять согласно кивнул старик. – Но иногда он возвращает вещи. Что-то, что тебе нужно. Что-то, что ты не ждешь. Что-то, что ты потерял и никогда не надеялся уже найти. Что-то, что ты потерял даже не в пруду, но именно он вернет тебе эту вещь, когда посчитает нужным. Вот в такое уже не могла поверить. То, что пруд может забрать, это вполне естественно. Но то, что он может по собственной воле вернуть, – странно. Будь я на его месте, не стала бы возвращать маленьким людям то, что они по собственной глупости отдали ему в дар. Наверное, не стала бы. Кажется, на моем лице отразилось недоверие, потому что старик спросил, посмотрев на меня: – Не веришь? – С трудом, – уклончиво ответила я. – Что ж, – ничуть не расстроившись, произнес он, – тогда слушай. Рыбаки рассказывают истории о том, как они иногда, крайне редко, вытаскивают какие-нибудь вещи. Вещи, которые непременно оказываются им нужны или неким образом важны. – Что же это, например? – удивилась я. – Например, один рыбак говорил, что как-то раз, когда он отчаянно нуждался в деньгах, ему довелось поймать рыбу, в желудке которой обнаружилась одна крайне редкая монета. Он выгодно продал ее, и жизнь наладилась. – Случайность? – предположила я. – Может быть. А как тебе история о бывшем байкере, который однажды вытащил из ила на берегу ручку и корпус старого мотоцикла «Иж», что делали здесь на заводе? Вот тогда ностальгия по прошлому захлестнула его, и он решил открыть свой небольшой музей. В этот раз я промолчала. – Чего только не вылавливали, – продолжил старик. – Старые военные башмаки, погоны, звездочки с фуражек, трубки таксофонов. Один паренек достал как-то совсем новенькую, видимо, недавно попавшую в пруд, золотую цепочку. Привел в порядок, подарил девушке. – Не боялся, что порченная? – с сомнением спросила я, имея склонность к суевериям. – Ну что ты, – отозвался старик. – Не во всем же зло искать! Парень к пруду был добр: очисткой от мусора занимался, волонтер. Вот и пруд к нему, видать, с благодарностью отнесся. – А вы что-нибудь находили? – полюбопытствовала я. – И я находил. – В уголках глаз старика появились добрые морщинки. – Подцепил однажды на крючок часы. Отцовские. Он мне их подарил, когда мне только двадцать исполнилось. А я – вот глупый! – случайно в пруд уронил, когда на лодке катался. Тогда эта потеря быстро позабылась. А когда отец умер, вспомнил я про часы. Очень пожалел, что не сохранил. И поехал как-то на рыбалку, совершенно без всякого умысла, просто чтобы от проблемы отвлечься. А тут – раз! – и вместе с рыбкой на крючке весит комок ила, а в нем – часы запутались. Те самые! С той же надписью. Только царапин больше стало, цвет потускнел да механизм чистить пришлось. Вот я тогда обрадовался, – старик улыбнулся. – С тех пор и верю во все эти истории, что рыбаки рассказывают. И пруд уважаю, как брата своего старшего. А часы всегда с собой ношу, зря не достаю и из рук не выпускаю. Он сунул руку в карман рубашки, вынул старенькие часы с крышкой, подвешенные на цепочке, бережно положил их в свою ладонь и протянул ее так, чтобы я могла хорошенько рассмотреть. Крышка была закрыта, в свете солнца полированная поверхность блестела как новенькая. По краю сверху выведена была благодарственная надпись. Все выглядело таким новым. С трудом верилось, что эти часы не одно десятилетие пролежали на дне пруда. – Сохранил мою память пруд, – с нежностью сказал старик, словно прочитав мои мысли. – Сам громадина и сердце огромное. Он убрал часы обратно в карман и посмотрел на меня. – Кто знает, может, и к тебе когда-нибудь что-нибудь вернется с этими водами. – Если только воспоминания, – предположила я. – Воспоминания особенно ценны, – серьезно сказал старик. Он положил руку мне на плечо, крепко сжал, улыбнулся и произнес: – Благодатная погодка! Пойду прогуляюсь. Успехов тебе в театре! – Спасибо! – в ответ улыбнулась я. Старик ушел, а я долго смотрела ему вслед. Он медленно шагал по набережной, не отводя взгляда от дальнего берега, еще сильнее окутанного дымкой, чем прежде. Потом я некоторое время постояла, всматриваясь в легкие волны, разбивающиеся о бетонные опоры набережной. Я искала образы и истории, но, видимо, не настолько сильно доверилась пруду, поэтому ничего не увидела. А может быть, здесь, где глубина совсем небольшая, хранится не так много? Возможно, чтобы что-то увидеть, нужно выплыть на середину или просто туда, где поглубже? Там, где сохраниться может больше? Непременно проверю это однажды. Когда через несколько лет муж предложил мне отправиться с ним на прогулку на лодке, чтобы немного порыбачить, я вспомнила про разговор со стариком и тут же согласилась. Муж даже удивился такому моему порыву. Мы выбрали день, взяли напрокат моторную лодку, приготовили удочку, наживку, ведра и все остальное, что могло пригодиться. И отправились в те места, где можно было спокойно половить рыбу, не боясь быть сбитым большими катерами, служившими местным водным транспортом для доставки желающих на дальний берег. Мы нашли место поглубже, около трех метров, заглушили мотор, приготовились и закинули удочки. Муж все время рассказывал мне, как и что нужно делать, а потом велел молчать до тех пор, пока не поймаем хотя бы одну рыбку. И мы молчали. Я вглядывалась в спокойно перекатывающиеся мелкие волны, блестящие на солнце так же, как тогда, когда я встретилась на набережной с тем стариком. Я видела отражение солнца и облаков, видела контур своей головы и таинственную темноту вместо лица. Волосы мои были заплетены в две косички, как в детстве. И на какое-то мгновение мне показалось, что я сижу вовсе не в лодке, а на плечах у дедушки, и всматриваюсь не в воды темного пруда, а в прозрачное зеркало фонтана на площади. Таким ярким было это воспоминание, что рука сама невольно потянулась ко рту и я затаила дыхание, ожидая вот-вот ощутить прикосновение легкого облака сладкой ваты к губам. – Держи крепче! – сказал вдруг муж, и иллюзия детства развеялась без следа. Леску на моей удочке что-то тянуло за крючок в глубине пруда. Муж помог мне правильно вытащить улов, который, к слову сказать, весил немало. Мы уже предвкушали вкусный и сытный ужин, когда из-под воды показалось нечто странное, совсем не похожее на рыбу. Присмотревшись, мы увидели, что это плотный комок мокрой осоки, ила и палок, намотавшийся на крючок. Конец ознакомительного фрагмента. Текст предоставлен ООО «ЛитРес». Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=43762892&lfrom=688855901) на ЛитРес. Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.